Я поднял телефонную трубку, набрал номер и звонкий женский голос на другом конце города произнес: – приемная директора института. Представившись, попросил к телефону директора Клавдию Георгиевну и через минуту в трубке прозвучало энергичное, по деловому суховатое – да, Владимир Анатольевич, я слушаю вас. Все тот же, хорошо знакомый мне тембр голоса, все та же деловая напористость в нем, и что-то торкнуло в моей груди, как будто споткнулось сердце. А ведь прошло уже более десяти лет с нашего последнего разговора с ней, накануне моего отъезда.
– Вы в Коломне? Рада буду вас видеть у себя, приезжайте, – продолжила она.
– Хотя, нет, добираться автобусом долго. Я сама подъеду к вам на машине через час и заберу с собой. Куда вам удобнее, чтобы я подъехала?
Спустя час и с легким волнением в груди, я стоял на ближайшем перекрестке. Резко тормознул «джип», открылась дверца и я услышал: – садитесь, Владимр Анатольевич. Ах, как давно меня уже так не называли! За границей не принято по имени и отчеству.
Да, это она. Изменилась? Конечно. И конечно не в лучшую сторону. Раздобрела, лицо заметно обвисло складками, зашероховатилось... Но разве-ж я похорошел за это время? А глаза все того же стального оттенка, с искорками. С возрастом обычно выцветают голубые и синие, а у нее всегда они были цвета выцветших джинсов.
– У вас крутой «джип», здесь это модно, – сказал я, чтобы сделать ей приятное.
– Да, мужики вот на мое день рождение скинулись и подарили, – как о ничего незначащей мелочевке ответила она, давая этим понять, что находится в успешном плавание. Я не стал уточнять, что за крутые мужики дарят ей «джипы». Значит вписалась в новую жизнь. Кто-то из моих знакомых рухнул вниз за эти годы, скатился в прозябание. А она из коммунистической номенклатурной обоймы уверенно, как по накатанной дороге, шагнула в криминально-капиталлистическую. А может и разницы особой между этими двумя системами и не было? И те, кто хорошо были знакомы с жесткой конкуренцией в партийных верхах, смогли легко вписались и в новые рыночные отношения?
«Джип» мягко катился по городским улицам, мимо проплывали деревья, дома, люди... А в голове моей проплывали эпизоды прошлого...
Первая наша встреча, пожалуй, лет двадцать тому назад. Нет, не романтическая, сугубо деловая. Я пришел устраиваться на работу в институт повышения квалификации руководящих работников одной из отраслей бывшего Союза, директором которого и была Клавдия Георгиевна (Клавдия, как мы, мужики, по-простецки называли ее), бывший секретарь горкома, бывший директор мясо-молочного комбината. Каким боком она, специалист молочного производства, соприкасалась со спецификой института? Да никаким, но – номенклатура!
Мы произвели друг на друга впечатление. Она – сухощавая блондинка (вряд ли натуральная), сорока пяти лет от роду, впрочем, не оставивших на ее моложавой внешности глубокого отпечатка, и к тому же более, чем симпатичная. Особенно привлекали ее глаза стального оттенка, небольшие, но с искорками и приятной теплотой в них (как оказалось в дальнейшем, весьма обманчивой. Глаза ее легко преображались в жесткие, колючие, злые). Ну, а я? Тоже не плох был в то время – чуть-чуть за сорок, в меру упитан и мог (в отличие от Клавдии) козырнуть ученой степенью. Вообщем, меня оценили и приняли на работу, более того, в скором времени Клавдия предложила мне должность декана. И я согласился.
Да, «тяжела ты, шапка мономаха»! Но работа под началом женщины, бывшей секретарем горкома, со всеми вытекающими отсюда, ее горкомовскими капризами, самоуправством, «рваным» режимом работы, пожалуй тяжелее! Тем более для меня, человека, привышего к деликатности общения, спокойствию научных кабинетов и приятному препровождению нормированного рабочего времени. Да, что там говорить...
И всплыл в памяти моей один из эпизодов (сколько их таких было, и не счесть!).
Для, вновь прибывшей в институт, группы слушателей, нужна была программа обучения. С этой программой я и пришел в кабинет Клавдии. Наблюдая, как она просматривает принесенные мной листки, я ощущал нарастающее в воздухе напряжение, как перед атакой.
– А почему у Елены Семеновны всего два часа занятий со слушателями, а не шесть? –
Прозвучал ее вопрос, как первый выстрел. Я знал, кто такая Елена Семеновна, кадровичка из министерства, с которой Клавдия дружила, небескорыстно, чтобы быть в курсе министерских сплетен. Что эта дама могла дать слушателям, кроме скучного перечитывания рапоряжений и постановлений министерства?
– Клавдия Георгиевна, – мягко и доверительно начал я. – Слушатели жалуются, что на занятих Елены Семеновны ничего нового они для себя не получают.
Во взгляде Клавдии сгустились тучи.
– А это еще, что такое? Почему вы, вместо четырех часов, ему поставили шесть? –
С ударением на «ему» резко ударил следующий вопрос (обстрел продолжался).
Я знал о ком идет речь, об опытном специалисте, лекции которого всегда были интересны слушателям. Но у Клавдии с ним были неприязненные отношения.
– Клавдия Георгиевна, – неосмотрительно продолжал я обороняться (вместо того, чтобы сдаться на милость победителю!), – декан несет персональную ответственность за качество программы, и вы хорошо знаете, если пойдут жалобы, то крайним окажусь я. И грянула тяжелая артиллерия!
– Владимир Анатольевич, ты дурак! – Почти басом, с раскатистым «р» гаркнула Клавдия (оскорбляя своих подчиненных, она переходила на ты, чтобы похлеще это звучало) и в мою сторону, как подхваченные ветром, кружась и кувыркаясь, полетели белые листочки. Человек я, полагаю, достаточно толерантный и терпеливый, но бывают – теряю выдержку и делаю то, о чем впоследствие сожалею. И сейчас мне стало ясно, если я скажу, что-то в ответ, это будет нечто оскорбительное. Я молча встал и вышел из кабинета, и минуты через три положил на стол Клавдии заявление об уходе.
Через полчаса у меня зазвонил телефон, меня пригласили зайти к директору. Клавдия сидела за столом, промокая платочком, что-то под глазом (или делала вид, что промокает?).
– Владимир Анатольевич, останьтесь. Я прощаю вас, – сказала она. И «...так сладко тот голос звучал, как-будто восторги свиданья и ласки любви обещал!». Но больше всего меня ошеломила конечно ее фраза – «Я прощаю вас». «Черт возьми», подумал я, «она хорошо усвоила французскую мудрость – если женщина не права, перед ней следует извиниться.».
И в этом была вся Клавдия! У нее напрочь отсутствовало чувство вины, сожаления о содеянном. Мне кажется она искренне воспринимала нас, своих подчиненных, как детей, которых можно угостить конфеткой, а можно и высечь розгами. И дети после этого не должны переставать любить родителей, а родители не обязаны считать себя виноватыми перед детьми.
Но зато, как артистично она могла выразить свою благодарность (полагаю, не всегда искреннюю), как могла облечь это в изящную форму! Помню однажды, в день
8-го марта, я подарил ей гвоздики, пять штучек. О, как трепетно она приняла эти скромные цветы, словно желаннейший для нее подарок, как нежно освободила их от целлофана, как, любуясь, осторожно положила их на стол перед собой! Да, она умела «обаять» и, со вкусом подобранным стилем одежды, и мягким, переливчатым грудным смехом, и веселыми искорками в глазах и, наконец своими «весомыми» женскими достоинствами. (Что это, природный талант или многолетняя выучка, приобретенная ею в горкомовских кабинетах?).
Какие «хитрые» кофточки надевала она порой! Нет, декольте их, само по себе, не было вызывающим. Но, сидя в своем директорском кресле (а мы, мужики, сбоку от нее, на стульях), она, как бы невзначай, наклонялась над столом и кромка декольте, оттопыриваясь, приоткрывала нашим плутоватым взорам миниатюрный бюстгальтер, слегка поддерживающий небольшие молочно белые груди. Каждая из них, могла бы уместиться в моей ладони и полагаю не только у меня возникали подобные мысли. Клавдия ощущала на себе наши погорячевшие взгляды и ей это положительно нравилось. А нас это, как адреналин, взбадривало и выводило из скуки производственных совещаний. Она любила нагловато-откровенную мужскую лесть, как омолаживающую ее косметику и, если при этом ее щеки розовели, то не от смущения, от удовольствия.
По характеру поведения, я бы сравнил ее с волчицей, заботливой хищной хозяйкой своей стаи. Но не стаи волков. Какие мы волки? Так, лабрадоры, дворняги... . Волков же, своих реальных конкурентов, она вычисляла и молниеносно наносила им беспощадные укусы. Сколько их, отправилось зализывать свои раны в другие прайды!
И всплыла в памяти моей одна из историй.
Появился в институте новый завкафедрой, Василий Петрович, резвый толстячок, похожий на колобка (я от бабушки ушел, я от дедушки ушел... А от волчицы?). Как опытный специалист, он был на хорошем счету у Клавдии, к тому же – вхож в министерские кабинеты. Но оказался не так прост «колобок», как его малюют.
Клавдия имела привычку приходить на работу к семи утра. А я приходил, как и положено, к восьми (не люблю рано вставать) и отправлялся в директорский кабинет для получения ц.у.. Но с некоторых пор стал замечать – захожу в кабинет, а Василий Петрович уже там (с чего бы это?). Прихожу на четверть часа раньше, а Василий Петрович уже там. Прихожу на полчаса раньше, а картинка все та-же! Оказывается «колобок» то не поленился (в отличие от меня) вставать пораньше и заезжать на своей машине за директором, делая при этом не маленький крюк. И пригласил он как-то Клавдию к себе домой отобедать. Борщи, говорят вкусные, супруга его (царствие ей небесное) готовила.
И расстаяло (от борщей) сердце женское, и стал наш «колобок» замдиректора, и посыпались на новоиспеченного фаворита «царские» милости. И подписала Клавдия ему соответствующие документы и направила их в Ученый Совет (в головной наш институт) на избрание его профессором. Захотелось так «колобку»!
Эх, Василий Петрович, перебощил ты!
Дошли до Клавдии слухи, доброхоты донесли, что ведет он уже в министерстве (замдиректора, все ж!) разговоры – «А не пора ли заменить нашу Клаву? Не специалист-де она отрасли, а какая-то там «молочница», доярка почти» (а времена то, когда кухарки «управляли» государством уже в «Лету» канули).
Реакция «молочницы» была молниеносной: звонок в головной институт и «колобка» прокатили на Ученом Совете, и появился приказ (на следующий же день!), за подписью Клавдии, о сокращении должности замдиректора, естественно – по служебной необходимости, и об увольнении Василия Петровича из института, как неизбранного по конкурсу (считай, по профнепригодности!). И покатился наш «колобок», солнцем палимый, на все четыре стороны.
Ну, а для нас, неконкурирущих с нею, мужичков у Клавдии свои «пряники» были. Тут и приглашения в рестораны, да не в общие залы, а в отдельные, для «избранных», где обслуживали не какие-то там официантки, а заведующие (в свое время многие из них получили свои должности из рук секретаря горкома Клавдии Георгиевны) и блюда – не котлеты с макаронами, и сауны с бассейнами, и уютные «посиделки» вечерами в «личной» комнате Клавдии позади ее директорского кабинета, в милой атмосфере пушкинского «Путешествия в Опочку»...
Да, приобщился чуток я к «сладкой» жизни партийной номенклатуры. Все мы человечки, все падки, как мухи, на сладкое. Но скажу сразу – никаких таких оргий, не те мы, мужики наверное были, не той закваски, да и Клавдия «блюла» себя в нашей кампании. Не было в ней вульгарности, раскормленных вседозволенностью, партийных функционерок. И возможно благодаря своей, от природы полученной женской нравственности, она не переступала границу, за которой начинается распущенность.
Клавдия (не боюсь повториться), по своему материнскому инстинкту (своих детей трое!) и нас воспринимала как детей, пусть и не родных, но вскормленных ею. Порой, неоправданно грубая, вспыльчивая, но все же – родитель, к которому можно было прийти со своими «болячками» и «поплакаться». И она выслушивала нас, и находила добрые слова сочувствия и, как человек «со связями», не отказывала в помощи.
Бывал я в кабинетах директоров, провонявших табаком, где разговоры с матом, «сальные» анекдоты, порою хмельной угар – как атрибуты доверия к тебе.
Но только в кабинете Клавдии, в общениях с ней (быть может, благодаря ее подспудному уважению ко мне и возможной симпатии?), у меня возникало ощущение душевного комфорта, которое я никогда не испытывал в других кабинетах ни до, ни после... . Быть может и я доставлял ей подобное чувство? Ведь не выгнала же она меня, несмотря на мое явное неприятие ее «горкомовских» замашек, максималистких требований, самоуправства... Я сам ушел, по собственному желанию.
«Джип» остановился у знакомого мне здания. Какими большими и густыми стали деревья и кустарники вокруг! И почему-то вспомнилось название одного старого фильма «Когда деревья были большими», и повеяло вечерней прохладой на меня...
По знакомой мне лестнице мы поднялись в кабинет Клавдии. Какая-то сумеречная пустота поселилась во всем здании, мистическая тишина, словно в средневековом замке, из которого выветрилось человеческое тепло (тепло моего времени?). И не было уже во мне ощущения того душевного комфорта, ради которого я и шел на эту встречу.
Прошлое не возвращается, в прошлое не возвращаются.