I
Воскресным вечером городок затихал. Дневные труды по огородам завершались, и теплая усталость собирала семьи к ужину. Один только автовокзал шевелился, поскрипывал фанерными скамейками и монотонно гудел. Дачники из окрестных сел и из самих Клепиков стекались сюда в ожидании автобусов. Уставшие от грядок и горячего августовского солнца, люди лениво поглядывали на часы в ожидании нужного рейса. Мужчины от скуки курили, женщины одергивали непоседливых детей и оглядывали свои многочисленные сумки, тележки на колесах. Около мусорной урны крутилась удивительная собачонка. Крупная, как у овчарки, морда с добрейшими глазами, ослиные уши, толстое туловище и коротенькие ножки делали ее очень трогательной, неуклюжей и грустной. Тоскливо стало мне: устал, а еще ехать и ехать. Жара немного отлегла, и розовое тепло недвижимо лежало на окнах, на подзаборной крапиве.
Подъехавший из-за угла «Икарус» резко остановился, встревожив купающихся в пыли кур. Народ встрепенулся.
– Касимовский, что ли?
– На Москву!
– Смотри-кось, полон!
– В кассе делать нечего – пойдем к водителю.
Поспешил к автобусу и я.
– Погоди, погоди! Куда? – остановил водитель. – Мест у меня свободных нет. Сколько вас?
– Двое.
– А вас?
– Нас трое.
– Стоя поедете… Да куда ты, бабка! Глухая, что ли? – придержал он старушку, настырно пихающую впереди себя сумку навстречу выходящим из автобуса людям.
– Да я ж, милок, пока здесь.
Народ послушно и понуро перетаптывался у двери, каждый старался протиснуться поближе ко входу, а те, кто уже давно ехал и вышел поразмяться, с барским удовольствием оглядывали потенциальных пассажиров. На просящих чаще всего смотрят именно по-барски.
Пожилой мужчина, лет шестидесяти, сухонький, невысокий и юркий, натянул кепку и подошел к плотному высокому молодому человеку.
– Поговорите с водителем, – начал он, – может быть, высадит этого. Ну, нельзя же такое терпеть! Два часа едем – спасу нет!
– Вот сам и поговори, – ответил молодой.
– Правильно! – вступила в разговор дама в белой кофточке. – В Туме на остановке его предупреждали, что в милицию сдадим, – не угомонился. Мазурик! Всех замучил.
– Вот, – обратился к подошедшему водителю пожилой мужчина, – люди возмущаются: надо бы высадить хулигана.
– Сами думайте.
– Тут же дети, а он все мат-перемат, – вновь поддержала разговор дама. – Уши вянут.
Но так ни на что и не решившись, народ стал рассаживаться по местам.
– Ну, бабка, теперь тащи свою сумку, – улыбнулся водитель.
Вслед за дамой в белой кофточке вошел в автобус и я, поставил под ноги рюкзак и приготовился к утомительному четырехчасовому стоянию.
II
«Икарус» мягко, словно под гору, покатил к Москве.
Девушка, сидящая у окна, загляделась на зоревые облака, легко потянувшиеся над лесом. Она смотрела так очарованно, словно видела эту красоту впервые. «А ведь действительно, – подумал я, – именно впервые. Краски меняются каждую минуту! Жаль, что не обращаем внимания, проводим свои дни, ничего не замечая на пути, и ничего не происходит с нами, терпеливо привыкшими к повседневности. Так и жизнь можно прожить, монотонно, тихо, словно всего лишь один день!»
Размышления мои прервал нахальный голос стриженного под ежик мужчины. На вид ему было лет тридцать пять. В расстегнутой почти по пояс белой рубахе с короткими рукавами, в белых же брюках, плотный и невысокий, он был похож на всклокоченного белого петуха. Круглые, пьяные глазки его вращались медленно и бестолково. Почти постоянно он шаркал ногами, словно не мог усесться, вращал головой, пытаясь поймать чей-нибудь взгляд, зацепиться за него и тогда уж развернуть беседу. Я понял, что это именно тот тип, которого предлагал высадить пожилой мужчина, и потому отвернулся, чтобы не вступать с ним в разговор, а, следовательно, и в конфликт.
– Мы что? А? – с дурной хрипотцой прозвучал его голос. – Уже поехали? И – вперед! Правильно я говорю? Эй, водила! – заорал он на весь автобус. – Гони, блин, скорее! Не можешь, что ли? Гони! Бензин кончился? Ща подолью! – И он, привстав, стал расстегивать ширинку.
– Сядь, чудо болотное! Совсем, что ли? – осадил его стоящий рядом с дамой в белой кофточке парень. Его внушительный вид и орлиный взгляд не произвели на буяна впечатления, но пьяные ноги сами подкосились и он рухнул в кресло.
– А ты не возникай! – продолжал бузотер. – С тобой не разговаривают. Я вон говорю с кем. С водилой. Понял? Водила – человек! Понял? Быстро мне! На, купи две пачки курева… Хороших. – Обратился он к пареньку, сидящему рядом.
Довольный сам собой, он развалился в кресле и наслаждался возможностью поиздеваться над слабым, упивался своим ничтожным могуществом.
– Не хочешь купить? – продолжал он. – Ну и хрен с тобой. А у меня есть. – И он достал из нагрудного кармана рубашки помятую папиросу. – Я заначил.
Он попытался несколько раз чиркнуть спичкой и наконец зажег ее. Потянуло дымком.
– Что же это такое? – возмутился сидящий на два ряда впереди пожилой мужчина. – Духота, у человека валидол под языком. Неужели никто не найдется, чтобы высадить хулигана?!
Народ загудел.
– Кончай бузить! Высадим…
– Надоел, мужик!
– Достал уже всех!
– Успокойся, – ровным тоном попросила пожилая женщина, сидящая сзади. – Погаси папиросу и успокойся. Надо ехать и никому не мешать. Высадят – что хорошего? Сиди себе тихо, и скоро приедем.
Как ни странно, слова подействовали на бузотера. Он потушил окурок и достал билет.
– А кто меня высадит? Вот билет. Это мой билет! А эти стоят без билетов – пусть и выходят. Понятно?
– Понятно, понятно… – продолжала успокаивать пожилая дама. – Сядь себе и поспи.
– Сама, дура глупая, спи!
– Ну, отдохни, отдохни…
– Ты знаешь ты кто? Ты дура глупая. Поняла?
Дама не обиделась, но мягко осадила буяна.
– Я в матери тебе гожусь. Ты мать свою разве так называешь?
– Я всех так называю. Вот так вот. Не мешай. Я, может, отдыхать собрался. Поняла?
Минут на пятнадцать бузотер успокоился, но потом вновь завозился, заерзал, достал свою сумку и долго ковырялся в ней.
– Слышь, – он толкнул локтем своего соседа, – будем пить и закусывать. Держи огурец. Держи, говорю! – Достал початую бутылку водки, прямо из горла осушил ее на треть и протянул бутылку соседу.
– Не буду, – ответил тот.
– А я говорю, – пей! – скомандовал бузотер и, опрокинув бутылку, стал, приматюгивая, обливать парня водкой.
– Все! Предел! – не выдержал один из пассажиров. – Водитель, останови! Высадим!
– Сколько терпеть? – подхватил пожилой мужчина.
«Икарус» притормозил. Что-то все-таки сообразив сквозь свою пьяную одурь, хулиган притих и уставился в окно.
– Он больше не будет, – вступилась за него пожилая дама сзади. – Ты будешь спать. Да? – обратилась она уже к нему.
Тот кивнул.
– Мы поедем, и ты больше никому не будешь мешать.
Тронулись дальше. Смеркалось. Лес по обе стороны дороги слился в одну темно-зеленую стену, и небо над ним светилось уже неуверенно, жидко.
Некоторое время бузотер в обнимку со своей бутылкой сидел тихо. Потом отхлебнул остаток, помотал головой и оживился.
– А кто это едет? – Он наклонился к девушке, сидящей впереди него. – А-а-а. А я знаю. Я тебя видел. Тебя как зовут? – И попытался сзади обхватить ее.
– Отстаньте! – девушка брезгливо отпихнула его руки.
– Не дергайся, дура глупая. Я, может, тебя полюбил. Я если кого полюблю – от меня фиг скроешься. Поняла? У нас с тобой радость будет…
– Опять, что ли, начинаешь? – с нотой угрозы в голосе произнес парень, стоящий рядом с дамой в белой кофточке.
Бузотер привстал, потянулся рукой мимо меня и схватил даму за ногу чуть выше колена.
– Ах ты, мразь! – оттолкнул его парень.
– Уйди вон! – не унимался хам. – Я твою козу… – и попытался ударить парня, но промазал.
– Тормози! – скомандовал кто-то из пассажиров.
Как по команде, мужики подняли бузотера и почти что понесли из автобуса. У дверей подтолкнули к выходу, он споткнулся, ударился носом о дверь и вывалился в кювет. Поднялся. Из носа текла кровь. Затем он опустился на четвереньки, качнувшись, повалился в траву. В голове совсем помутилось. Допитая водка догнала предыдущую, перекрыла мозги и утянула в тяжелый, болотистый сон.
III
Первые минуты ехали молча. Дама в белой кофточке уселась на освободившееся место. Пассажиры перекусывали, дремали, равнодушно смотрели в залепленные темнотой окна. И все-таки на лицах, в глазах, в подчеркнутом молчании чувствовалось напряжение. Первой не вынесла тишины пожилая дама.
– Высадили, а как он теперь? – вздохнула она.
– Проспится, тогда поймет как. Наука будет, – ответил парень.
– Комары-то его загрызут, – участливо вздохнула дама в белой кофточке.
– Ну, ты вообще! – удивился парень. – Вправду дура глупая. Мало он тебя хватанул…
– Не дело, конечно, – вступил в разговор пожилой мужчина. – Лежит пьяный в кювете. Ночи теперь холодные.
– Ты-то, мужик, чего? – удивился парень. – Сам больше других орал, чтоб высадить.
– Я говорил-то… Думал, до дела не дойдет. Думал – одумается… Попугать хотел.
– Горбатого могила исправит, – махнул рукой парень.
– Может быть, и надо было высадить, но не в лесу, а в милицию, – поддержала разговор еще одна пассажирка.
– Где она, милиция-то? – возмутилась девушка у окна. – По всей дороге только лес.
Постепенно в разговор втянулось пол-автобуса.
– Высадили и правильно сделали. Тут до Егорьевска километров десять будет. Проснется и дотопает.
– Пьяный он, как вы не понимаете? Пойдет по дороге, – сшибить могут.
– Он всех нас сшиб! Пусть теперь отдохнет.
– А все-таки жаль мужика. Каково ему теперь? Как бы чего не случилось.
Разговор то угасал, то вновь разгорался. И чем ближе мы подъезжали к Москве, тем больше становилось у нашего террориста сочувствующих.
Ночь уже приглушила городские звуки, когда вдали показалось здание Московского автовокзала. После всего случившегося настроение у пассажиров было такое, словно не хам и пьяница измывался над нами, а мы учинили над ним несправедливый суд. На душе у каждого было неприятно и хотелось лишь одного – скорей, скорей покинуть этот автобус, этих людей, раствориться в толпе, вернуться к своей обыденности, только бы не стоял над душой совестливый вопрос: во всем ли мы правы?
Два тополя в ночной тишине протянули друг к другу ветви, словно желая обняться. Что же это мы, люди, не можем понять друг друга, найти общий язык, забывая, что зло порождает только зло.
IV
Дома я лег спать. Но то ли блатное гитарное бренчание и пьяная перебранка соседей, то ли переутомление мешали мне уснуть. Невольно вспомнились события дня: дорога, террорист. «А действительно, как он там?» – подумал я и стал представлять себе что с ним могло бы произойти.
Вот он в кювете, в лесу под Егорьевском продрал глаза. Почувствовал, как тяжело давит в голове, ощупал припухший нос. Высокие деревья скрыли луну, и отсвет ее лишь зыбко обозначил небо над дорогой. В такой ситуации можно почувствовать себя только букашкой в огромной траншее: справа – стена, слева – стена. Террорист оглянулся – жутко. Жутко потому, что вспомнил, как садился в автобус, чтобы ехать в Москву, как провожала жена… но почему и как он оказался на какой-то дороге среди леса – из памяти вышибло. Немного пройдя в одну сторону, он остановился, помялся на месте и неуверенно поплелся в обратном направлении. Вновь остановился. В какую сторону идти?.. «Наверное, – подумал он, – на остановке вышел и уснул». Непродолжительные мысли, пихаясь, крутились в его голове, повторялись, как на заезженной пластинке, и от всего этого становилось безысходно. Редкие машины катили по шоссе, но никто, конечно же, в столь поздний час не решался подвезти одинокого путника. Только часа через полтора еле-еле плетущийся трактор притормозил у обочины. Наш террорист, не раздумывая, забрался в кабину. Здесь хоть было и грязно, хоть и воняло соляркой и силосом, а все-таки чувствовалось тепло, да и двигаться было быстрее.
– Далеко? – добродушно спросил тракторист.
– Надо бы… В Москву… – подавленно промямлил наш пьяница.
Тракторист захохотал:
– А чего не в Париж? Я как раз туда за девками еду. – И уже серьезно добавил, – Москва в другой стороне.
– Д-да?.. Ну… все равно уж… Куда-нибудь до жилья.
– Видать, погулял ты, братец, – улыбнулся тракторист.
– Ага. Вырубился… Так, елки, получилось, блин… Главное, в автобусе ехал. Вышел перекурить, видно… и задремал. У тебя курить есть?
– Нет. Все выкурил, – хлопнул по карману тракторист. – Ездил вот, да сломался, зараза. Через день его чиню. То одно, то еще что-нибудь. Направил вот кое-как до дому доехать.
– А тут… Где мы?.. Место-то?
– От Москвы – девяносто.
Тракторист свернул с шоссе на проселочную дорогу.
– Переночуешь у меня. Тут километра три от шоссе. А завтра направишься.
– Ага, – благодарно посмотрел на тракториста наш бузотер. – Меня Василием зовут.
«Нет! – остановил я ход своих мыслей, – Василий на рязанщине имя почитаемое. Этому гаду не подойдет… Толик?.. У меня друг Анатолий – не гоже равнять… Игорь?.. Тоже не подойдет. Игорь – героическое имя. Вот как не просто, оказывается, подонку человеческое имя дать! Ну и фиг с ним, без имени обойдется. А тракториста назову… Михаилом». Я вновь стал представлять ту картину, что могла бы произойти.
Ухабы качают, вертят полуночный трактор и наконец дорога вытаскивает его к небольшой деревеньке в лесу.
– Приехали! – заглушил мотор Михаил. – Здесь и живу.
Террорист, не торопясь, вылез из кабины.
– А что сломалось-то?
– Да все у него сломалось!
– Давай, гляну. Я в этом деле пятнадцать лет пропахал. Кумекаю.
– Глянь, – согласился Михаил. – Пока умоюсь да пожрать сварганю. Фонарь у меня мощный – работать позволяет, – он глянул на столб. – Или ручной еще принести?
– Неси. Мало, куда тень ляжет.
Вышел пес, поводил по воздуху своим кирзовым носом и нырнул под крыльцо. В свете фонаря террорист успел разглядеть узорные наличники на окнах, свежевыкрашенные ступени, резные столбушки и черную, как голенище сапога, шею хозяина дома. Он рад был хоть чем-то оказаться полезным этому доброму человеку, не требующему от него ничего, но пришедшему в трудную минуту на помощь. Набросил на себя халат, принесенный Михаилом, и полез в мотор. Потом уже, вымывшись, он сел за стол, на котором дымилась картошка в мундире, а из керамической чашки выглядывали, как лягушата, огурцы в пупырышках, рядом светились в подсолнечном масле грибы, колечки лука, половина селедки. Михаил навалился на стол и стал уплетать.
– Да, трактор у тебя мертвый, – сочувственно произнес террорист. – Но после моей профилактики недели две-три без ремонта гарантирую.
– Ишь ты, – ухмыльнулся Михаил. – Посмотрим. Да ты ешь, чего сидишь?
– Нутро… пищу не принимает. А вот чайку попью. Пить охота.
– Тебе сейчас опохмелиться… – Михаил встал из-за стола, сходил в соседнюю комнатку и вернулся с бутылкой самогона.
– И мне с устатку не повредит.
Террорист обрадовался. Выпили по рюмке, по второй, террорист стал закусывать и внутри у него потеплело, пообмякло. А когда закурили, и вовсе сделалось спокойно, мягко на душе.
Он уперся носом в кулак и неожиданная, резкая боль пронзила его, а принятая порция самогона, словно пробила мозги – и все вспомнилось… В одну секунду он вспомнил и словно вновь увидел, как пытался ударить какого-то парня, как мужики все разом накинулись и почему-то вытолкнули его из автобуса.
– А-а!!! Так вот в чем дело! – прокричал он.
Обида и негодование хлынули в его душу. Он поднялся, не видя изумленный взгляд Михаила.
– Они выбросили меня из автобуса! Ты понял? Они выбросили меня! Суки!.. Я их достану! – и террорист рванулся на улицу. Он побежал по дороге в невозможной надежде отомстить обидчикам. Он бежал и бежал, но не в ту сторону, откуда приехал, а в противоположную, все дальше и дальше от шоссе. Потом дорога сузилась, перешла в тропинку. Под ногами зачавкало, земля стала вязкой. Он остановился – впереди было болото. Отдышавшись, он пошел назад, но и сзади тоже оказалось болото. И куда бы не пошел он – везде ноги тонули в вязкой жиже, готовой поглотить его целиком.
Наконец он добрался по кочкам до невысокой березы и здесь, около нее, решил дождаться зари, чтобы уж потом, по свету, найти дорогу. Бег и рассветная свежесть сделали свое дело – в голове у террориста посвежело и, успокоившись, он внимательно осматривался вокруг. Он видел, как рождаются над болотом туманы, как они по-кошачьи осторожно, пробуя под собой почву, кочуют друг другу навстречу, потом, словно в прыжке, устремляются в небо, оседают и вновь уплывают неизвестно куда, словно заползают под трухлявые пни и укутываются в мох. А когда поднималась заря, он совсем обалдел: живые струи сочились сквозь слоеные облака, которые растянулись, как губы в хохоте. Это над ним, дурным, хамливым и глупым человеком, смеялась природа. Так нелеп он был здесь, среди вольного и красивого, в своей белой, уже изрядно заляпанной рубашке, белых, по колено мокрых, брюках, озябший, запутавшийся в дороге и в себе самом.
Заря поднималась красиво, выбирая самые неправдоподобные цвета, – надрезала облака, лепила из них то корабли, то неимоверные небесные айсберги и ломала ночь.
Он смотрел на все это и никак не мог понять: что же так поразило его сегодня? Ведь сколько раз он видел утреннюю зарю, но чтоб так… И вспомнились ему те, прошлые зори. Последний раз он видел их в детстве, когда жив был еще его закадычный друг Васька, погибший в Афганистане, не сели еще за ограбление киоска Костя с Игорем, не утонул по пьяни Семен. Все, все друзья его детства были с ним, были открыты ему, понятны и близки. Были живы тогда и мать с отцом, и бабка… Те зори летели навстречу, жгли росой, и ему впервые за много-много лет стало так хорошо, что он уже готов был закричать от радости и благодарности тем людям, что высадили его из автобуса. Ведь не случись этого, разве стоял бы он теперь тут, в этом знобящем зареве, счастливом зареве, вместе со всем своим прошлым и будущим…