В пыль приседают верблюдов горбы,
Кресло пустует индийской резьбы. Кисти чужой кипарисы и розы
Просалили белый, как воск, амвон. Чёрные Мкртичи и Мартиросы
Сдёргивают с купола тоненький звон. Темень отпрянет песчаной бури -
И лбы наклонятся к миниатюре В тоске, что когда-то умел монах
Под тонконогой, с подхватами, скиньицей. Глазок монашеских угольки
Угодливо водят по затхлой ризнице, Где злому поветрию вопреки
Милостью Божией не знали изъятия Жезлы, потиры, пелён шитьё
И кем-то подброшенное вблизи распятья И золотом охваченное копьё.
За оградой сады румянят плоды, А здесь из глиняной немочи -
Ветла, что метла, и следы у волы Расходуют сплетен мелочи.
Встречаются где-нибудь более двух. Вздыхают: а было ль пророчество.
Чтобы угодников плотский дух Обидел таким одиночеством?
Озарён ереванской турбиной. Край и за полночь не тонет во тьме.
Вот миновали мы приют голубиный, Узкоокий храм Рипсимэ.
Золотошитые сады сардара Обвевал на лету бензин.
Так отведал я древнего дара. Так увидел Эчмиадзин.
