АРАХНА - паук.
ГИПЕРБОРЕЯ - северная страна. ГОРДИАН - римский император, знаток вина.
ИЛ - сын Энея Троянского, родоначальник римлян.
КЕРАМИК - квартал древних Афин, славный гончарами.
КОЙНЕ - разговорный древнегреческий язык. КОТТАБ - игра за трапезой.
ОКСИРИНХ - египетский оазис, известный древними свитками.
ОСТРАКОНЫ - обломки посуды; использовались в Афинах вместо бумаги, в том
числе - и при голосовании. ОХЛОС - простолюдины, толпа.
РОГОЗЕН - место в Болгарии, где обнаружен драгоценный клад серебряных
сосудов. СТОЛА - род одежды.
ФАЮМ - оазис в Египте, прославленный живописными надгробными портретами.
ЭНКАУСТИКА - древняя живописная техника прочных восковых красок.
ЭРЕБ - подземное царство. ЭФЕБ - юноша.
АМФОРА
В городе стёртом, в пыли, в замурованном гроте,
в тёмных теснинах двухтысячелетней земли,
амфору, полную мрака, на свет извлекли, -
каменным сердцем, дыханием глиняной плоти.
Вечность легла сединой на старинной работе...
Гулко гудит пустота из открытой дали.
Так в затаённых заливах идут корабли,
зорко глубины считая на брошенном лоте.
Амфора! - в эхе твоём - отзывается Время,
словно распахнутый парус на чёрной триреме,
словно шумящий прибой - приливная волна,
словно воздушная пена волшебных видений...
...Если мне чудятся сны - не хочу пробужденья!
Если мне видится явь - то не надобно сна!
ФРЕСКА
Странная страсть переполнила сердце моё,
словно невидимый ветер без цвета и веса!
Точно бесплотное пламя, над памятью вьёт
девственный гений прелестных Помпей - поэтесса.
...Очи - кудрявой дриады волшебного леса.
...Стилосом тонким задумчиво тронула рот;
(тайна волшебных табличек - укрыта за фреской).
Что означает узорчатых строчек шитьё?!
О вековая загадка античных табличек!
Словно янтарные капли, сверкают обличья
ласковой тайны, - любви сокровенный родник.
И лишь одним утоляю мучение страсти:
винною кровью стиха, что изысканный мастер
спрятал за тонкую грань пересказанных книг.
ЭЛЛИНИЗМ
О эллинизма волнистые тёмные пряди! -
наглой кифары бесстыже-изысканный лад.
Пыль Палестины и пряности Десятиградья,
да гарнизоны железные римских солдат...
Тира темнеющий пурпур в открытом наряде,
местной гетеры - манящий струит аромат.
Чёрный носатый равви притаился в засаде:
искренней злобой кипит его огненный взгляд...
Ну а у моря, конечно, гораздо спокойней,
где полугреческий рынок болтает на койне, -
грек, иудей и ливиец кричат: "По рукам!"
И, прокалённая в йодистой эллинской шири,
плещет багряная влага еврейской Псалтири,
словно из каменной чаши налитая нам.
ВЕЧЕР
Чуткая чёрная кожа старинных сосудов -
крепко на алую глину наплавленный лак...
Рати богов и героев кружащейся грудой
краснофигурное войско проводят сквозь мрак.
Важно свершает Афина премудрое чудо,
и Артемида стремится со сворой собак,
а мускулистый Геракл собирает запруду,
и аргонавты расправили паруса флаг.
Дышат Керамика храмы - гончарные печи!
Пыльный и выжженный рынок. И ласточек вече
старого портика сплошь облепило карниз.
Амфора вечера... Чаша - и сумрак сугубый.
Тронув улыбкою алые горькие губы,
нежно тебя обнимает хмельной Дионис.
ГАЙ ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ ВЕРОНСКИЙ
Словно латинского говора бронзовый гул,
звон колокольный запел - и развеялся вскоре...
Как полыхает латынью, застыв на лету,
дикой черкизовской розы медовая горечь!
Как сквозь века он явился, неслыхан, неведом,
терпкой любовью, пьянящим расплавленным бредом,
словно бы снова рождённый из мёртвых оков?!
Медиум времени, старый волшебник Шервинский,
древним вином, заповедною роскошью римской
молча наполнил пурпурную чашу Старков!
БОЛГАРСКОЕ СЕРЕБРО
Серебряными гроздьями сквозит разрытое рогозенское поле.
Богине-птицы. Кони на приколе. Полынь и пыль... И отзвуки копыт.
О чёрное вино родных раздолий! Балканский отблеск эллинской парчи!
И в нашей лёгкой крови тоже мчит частичка голубой эвксинской соли!
Мерцают хрусталём седые глыбы. Серебряные медленные рыбы
пришли сюда на звонкий зов блесны.
и чашей в вышине луна лучится.
Но дремлет Белый Зал. И вереницей струит свои серебряные сны.
ТРАГЕДИИ СОФОКЛА
Веянье вечера: горькие отзвуки моря,
сыплются горней пыльцою цветочные споры...
Камни орхестры лепечут о слаженном хоре.
Сходятся к жертвенной амфоре тени актёров.
Кратер ночного театра. Вечерние зори...
Мраморным горлом гудят его древние горы,
а на ступенях застыло эдипово горе
и антистрофы Софокла грохочут в повторах.
Веет Эллада высоким виденьем Софокла.
Шепчут старинные свитки листвою поблёклой
в тёмных волшебных тенётах старковского леса.
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
Вся в оковах ила и ракушек амфора - добытая со дна.
...Греческий купец не встретил суши, - рифы бились в белых бурунах;
днище - вдрызг, и мачта - снесена, гибнут люди, груз на дно обрушен.
...Два тысячелетья на волнах мечутся потерянные души.
Тщетной страсти гибельная пена, чувственность, колеблющая вены,
горький взор очей и сухость уст -
станут гулкой амфорой созвучий
и седых времён простор зыбучий илом скроет их воздушный груз.
КУЗНИЦА
Всю мастерскую заполнили грохот и дым,
в горне мерцает огнём раскалённая крица;
быстро несут к наковальне оплавок руды,
чтобы под молотом снова ему заискриться.
Руки лихих мастеров, напряжённые лица...
Ритмом упорным повторятся эти труды,
прежде чем мёртвый металл на глазах обратится
формой живою, и станет в тугие ряды.
Блещут железом и бронзой чеканные латы.
...А мастера поспешают в свой дом небогатый,
чтобы за трапезой встретить желанный покой, -
ужин украсить маслинами, рыбой и кашей,
пить, разбавляя вино, из расписанной чаши,
где прорисованы очерки их мастерской.
ПРИЗРАК ОВИДИЯ
Твоя могила - безымянна... Твоё дыхание - полынь...
От черноморского лимана ветра несут сказаний синь.
И здесь, томительно и странно, среди коломенских святынь
в плаще белёсого тумана ты оживаешь!.. Время, сгинь!
О бедный друг!.. Твой жребий вечен: среди чужих тебе наречий
скитаться призраком, в тоске,
и в горьком слоге переводов
среди чужих тебе народов рыдать на чуждом языке!..
ИГРА В КОТТАБ
Здесь, на трапезе вечерней, четыре гетеры,
словно лихие стратеги, раскинули штаб.
Всех поделили приятелей. Выбрали меру:
сколько им с каждого драть, чтобы пыл не ослаб.
Яства вкушают с вальяжностью сытой пантеры...
Розой бесстыжею светится их нагота.
С ветреным смехом четыре прелестные стервы
в чашу из чаши плеская, играют в коттаб.
И драгоценным багрянцем кипят переплёски
в тонкой изысканной глине. Изящно и просто:
влагу пригубив, подруге плеснуть, не пролив.
Вечер лениво сменяется полночью сонной.
Месяц у входа, как будто изограф влюблённый,
тихо таится, медлителен и молчалив.
ПРОКЛЯТИЕ РИМА
Прощайте, пустые потомки троянского Ила!
Свистящею сталью сечёт наслоения грима
блестящий стилет - и гудит отворённая жила:
струится свинцовая кровь горделивого Рима.
В тяжёлых котлах, где вино ваша дворня варила,
искусственно старя напиток, нежданно, незримо
в глуби растворялась отравы свинцовая сила...
Вы сами себя погрузили под гнёт нестерпимый!
И вся ваша спесь золочёная значит не боле,
чем пена дождя на пустеющем каменном поле:
весь форум просохнет на солнце под говоры птичьи.
Прощайте же, дети свинца и отравленной чаши!
Ничто - ваши храмы и мраморы, статуи ваши,
и горький ваш гнёт, и постылое ваше величье.
ЕГИПЕТ
Фаюм! Текучий воск, полёт учёных пчёл
и тёмные, в гробах настоянные смолы,
и полосы пелён - разорванные столы,
и строчек вороха, которых не прочёл.
Папирусы пестрят, подобранные с пола,
тут стих поёт, а здесь - евангельский глагол;
и черепа орех белеет, пуст и гол.
Что медлишь ты, корабль, у скованного мола?
Отчаливай, вези тоску своих созвучий
в затон библиотек, сюда, на торг паучий,
в музейные тиски - за льдистое стекло.
Царь свитков - Оксиринх, и тёмный мёд Фаюма! -
вас примет стылый Стикс, и мера вашей думы -
Харона узкий плот и чёрное весло.
ГУЛЯКА
Приятней жить гулякой, чем тираном - проклятой и мохнатою арахной;
уж лучше от любови я зачахну, чем во дворце - от яда или раны.
На пире мы - а значит - не в слезах мы: укроп хорош к лопатке из барана!
Я - как вино хмельного Гордиана, где пряностей дразнящих - на три драхмы.
Но вечер полон привкусом тревоги. Вы смертными создали нас, о боги!
Скупое утешенье - эти лозы.
Промчится пир. Столы очистит губка.
На донышке серебряного кубка засохнут лепестки багряной розы.
ВИНО
Багряных гроздий сладостная тяга, настоянная солнцем в долгий зной,
раздавлена в точиле. Бьёт волной, кипит и бродит зыбистая брага.
Потом пьянящий сок сольют в корчагу, снесут в подвал, в тот замок ледяной,
где соль селитры, пыль и перегной на тридцать лет замкнут хмельную влагу.
...Какою страстью сок любовный бродит, тоскуя о потерянной свободе,
томясь в тисках стиха - напрасный жар!
Ступай же вглубь, на дно души, в подвалы,
слепой огонь! Минута не настала внести на свет твой царственный угар.
ЮНОША В ЗОЛОТОМ ВЕНКЕ
Подземный Нил - нефритовое дно. Подземный свод - агатовое небо.
...Но золото сквозит, заплетено мерцающим венком в кудрях эфеба.
Прими, Египет, - жертвенные хлебы. Прими, Египет, - светлое вино!
Волной уводит в омуты Эреба витое и тугое полотно.
Фаюма смуглый дух. В очах - обида...
Печальный плащ таинственной Киприды, всего лишь - краски. Прах и красота.
ПУБЛИЙ ВЕРГИЛИЙ МАРОН
Каждый восхвалит с восторгом - друзья ли, враги ли, -
отполированным мрамором скроенный слог,
что из красивейших свитков возвысил Вергилий,
точно великого Августа гордый чертог.
Ныне твой огненный вздох не исчезнет в могиле,
ныне - прозрачное слово - бессмертья залог.
Бронзовой урне, наполненной пеплом и пылью,
не удержать многозвучия мраморных строк!
Слово летит по вселенной, над временем рея,
и повторяет российская Гиперборея
Рима и Мантуи ласковый сладостный лад.
Милой латынью исчерчено русское поле,
и откликаются нежные строки Буколик
тёплым домашним мычаньем черкизовских стад.
ОСТРАКИСМ
Пёстрыми грудами всюду лежат остраконы -
битой афинской посуды кругом черепки.
Слава богам, что натруженной мышцей закона
к делу пристроены бывшие эти горшки.
На агоре собирается охлос посконный -
хитрых политиков гнать мановеньем руки:
на черепках начертать обличенье имён их;
самый опасный - узнает изгнанья силки.
Ты над народом возносишься гордым Икаром,
но из обломков обычных накопится кара...
Страж демократии - грозен пустой остракон!
Так завершается вечер бесплодный и длинный.
Великодушный герой покидает Афины и надевает изгнания чёрный хитон.
ИЗ ГОРАЦИЯ. ОДА XXX (книги третьей)
Я воздвиг монумент бронзы прочней литой,
царственных пирамид выше поднялся он;
не разобьют его грозы и Аквилон
и стремленье времён долгою чередой.
Я не умру. Пройдёт Города жрец - четой
с вещей каргой, святя Капитолийский склон;
славен буду везде - Авфид повторит звон -
там, где крестьянский Давн правил скупой водой.
Кто звучнее меня? Кто славен более?
Римское молоко с мёдом Эолии
текшее врозь - теперь - в чаше моей слилось.
Муза! Мой дар тебе - вечно пьянящий лад.
Славься! А мне пошли свой благосклонный взгляд,
мглистый дельфийский лавр бросив на снег волос.
ВМЕСТО МОНУМЕНТА
Памяти Сергея Шервинского
Растоптана во прахе слава Рима,
разбоем уничтожен Капитол, и место, где обряд высокий шёл,
забыто всеми. Зло необратимо.
Гробы осквернены. Дворцы незримы.
На месте площадей - пустынный дол. Ты верил, Флакк, что вечность Рим обрёл,
а он был не прочней, чем веер дыма...
Но слава о тебе - прочнее меди.
И снова, как на дружеской беседе, твой говор вьётся - в чуждом языке
искусством переводчика-поэта. ...Прошу, скажи ему слова привета,
когда он выйдет к сумрачной Реке.
АРХИВ МЕРКУРЬЕВОЙ
М.Л. Гаспарову
Забытый ларь, - могила, а не клад.
...Засохший парк в заброшенной долине. Сундук отрыт. Изъеден и разъят -
остались только оттиски на глине.
Истлевший жемчуг, сорванный оклад,
серебряных чешуек ветхий иней. Но в этой русской груде - тешат взгляд
дирхемы с пыльным запахом полыни,
и вязь их - как шипение зыбей...
Но вот блеснул зелёный скарабей. Откуда здесь наследие пустыни?
...Поэт забытый! Смешаны пестро: халдейский блеск, седое серебро,
да оттиски досок на плотной глине.
ГЛИНЯНАЯ ВСЕЛЕННАЯ
Сказочно-грузным чудовищем пышного мифа,
толщею стенок тяжёлых внушительно-ал,
некогда бережно скрытый в холодный подвал,
дремлет огромный, по горло закопанный, пифос.
Тут бушевала пожара язвящая лихость, -
дом превратился в кострище, в кирпичный развал;
только покои кладовой огонь миновал...
Тысячелетье истлело недвижно и тихо.
Что ты скрывал? Благородное масло? Зерно?
Старые клади запасов исчезли давно.
Пыль суховея и трав обожжённые космы
шепчут в долине. И в омуте чёрного рва
тяжкого пифоса круглый и гулкий провал
страшно молчит, словно тьмою пронизанный Космос.
ЭНКАУСТИКА
Памяти Василия Хвостенко
Обнял прекрасные краски расплавленный мёд -
так создавался Фаюм, и писались иконы! -
чистые линии мудрый огонь обоймёт,
кинув одеждой бессмертия - дым благовонный.
Кто колдовство этих древних секретов поймёт? -
крепко закрыты столетий тугие флаконы.
Но, проникая сквозь хвои песковской намёт,
вновь открывает настои художник-учёный.
Пламя энкаустик - помнит Коломенский край!
Только здоровье потеряно... Красочный рай
вьёт ядовитый дымок над вечерней террасой.
Он умирает. Уходит в заоблачный рой...
Где ещё, кроме России, найдётся герой,
чтобы пожертвовать жизнь - за бессмертие красок?
НАСЛЕДИЕ
Нам ли забыть золотые сказанья Эллады,
нам ли - наследникам греческой светлой весны?
В персти Коломны сокрыты кувшины Царьграда,
словно далёкое эхо прекрасной страны...
В шёпоте греческой азбуки - вкус винограда!
Горечью гроздий - заглавия книги красны!
...Русский акрополь обходят бесплотным парадом
рати могучих Микен и Ахайи сыны.
Мудростью древней полна Православная вера,
и отзываются бронзою песни Гомера
там, где в иконах и воске жива красота,
там, где в сиянии храма гремят песнословья,
там, где простое вино обращается Кровью -
вечно багряной священною Кровью Христа!
