Глеб Семёнов

Когда-то был день

Глава первая.

Караван Энхона.

«Что, если я умер, но не знаю об этом?», - иногда задавал себе такой вопрос Макаел, но что ответить на него не представлял вовсе. Чем бытие отличается от небытия, если ты не знаешь наверняка – что есть на самом деле? Наконец, ему пришла в голову одна дельная мысль: «Раз мне не страшно от этого вопроса, то вряд ли я действительно умер». Мысль эта придала ему сил. Он очень любил находить для себя такие мысли, которые придают сил. Что делать, сил природных, независимых от мыслей у него было немного, а потому требовалась им искусственная подпитка со стороны разума. Гирд однажды сказал, что Макаел думает для того, чтобы жить. Макаел его не понял и почему-то немного обиделся, что он тоже любил (не понимать и обижаться). Он тогда спросил Гирда: «А зачем тогда думает он?». На что воин ответил: «Привычка».

Караван Энхона точно по расписанию двигался к столице. Он вез товары из северных земель, где жили «полудикие сыроеды» - самые начитанные, по мнению Макаела, люди Срединебсной, громоздилась на реке заброшенная гидроэлектростанция с не до конца порушенной плотиной, глядела в небо окулярами телескопов действующая обсерватория и бродили среди елей сердитые лесные хозяева – бурые медведи. Столичный регион никак нельзя было назвать жаркой стороной, зимы здесь были довольно кусачие и шкуры шли в ход.

Макаел пришел в кузню, где Гирд заправлял хозяйством кузнеца, он непринужденно орудовал огромными устрашающими клещами. Макаел огляделся, переминаясь с ноги на ногу. Вокруг было столько незнакомых вещей, с которыми он не умел обращаться. Гирд положил клещи на верстак.

- А где хозяин? – Спросил Макаел.

Воин оглянулся на него.

- Слег с куриной першой. – Он поднял и расправил перед собой звенящую верблюжью сбрую. Макаел как всегда залюбовался на его могучие плечи и уверенные руки. Эти уверенные руки не дадут в обиду того, за кем решили присматривать.

- А как же он тебе доверил свое хозяйство?

- А что?

- Ну, это я, например, знаю, что тебе можно доверить…. И ты знаешь….

- Ну, и он знает.

- Откуда?

- Слушай, Макаел, не задавай глупых вопросов. Ты со своими книгами настолько поумнел, что я не знаю, что с тобой делать. Тебе простейшие вещи уже кажутся странными. Вычитал где-то кровавый лозунг: «Не твое!!!», - и теперь ходишь, как лунатик, не понимаешь, что вокруг происходит. А как я тебе объясню? Как можно объяснить, почему нужно здороваться?

- Потому что так принято.

- Ну, вот видишь…. А наступит день – и ты спросишь: почему нужно здороваться? И что я тогда тебе скажу?

Они помолчали.

- Был еще один кровавый лозунг: - Задумчиво сказал Макаел, - «Отдай последнее».

- Именно последнее? – Спросил Гирд.

- Да, а что?

- Нет, я просто интересуюсь, в смысле, а если не последнее, то – тоже отдай, или как?

Макаел смотрел на него исподлобья. Гирд его не замечал, он работал. Макаел желал что-нибудь сказать, но сейчас он и впрямь чувствовал себя ничего не понимающим лунатиком. Тогда уж лучше вообще молчать.

- Это тебя Энхон попросил? – Он указал на сбрую. Старый караванщик имел слабость к верблюдам, и, несмотря на весь свой опыт, брал их с собой даже в холодные страны. Впрочем, туда он брал вовсе не гордых фрегатов пустынь, а их северных полукровок, мелких с длинной всегда свалянной под пузом грязными клоками шерстью, на которых можно было запрыгнуть прямо с земли, не заставляя их даже преклонять колени. Пародия, но все-таки верблюды.

Гирд поглядел на друга, на этот раз более внимательно, а потом полез в карман.

- Возьми денег.

Макаел взял. Ему было неловко, как и всякий раз, но на что бы он купил себе еду сегодня на ужин? Это было крайне неудобно и унизительно, что деньги зарабатывал один Гирд. Но Макаел, «собиратель мудрости», как он сам себя называл, не мог придумать способа заработать денег той работой, которой он занимался. Он, собственно, этим и занимался – собирал мудрость. Знания! (Кому они сейчас нужны – эти знания. Пережитки, рудименты, следы сгинувшего величия).

- Здесь есть старый архив. – Сообщил Макаел. – Только не думаю, что там что-то осталось.

- Растащили? – Спросил Гирд. Без улыбки. Только, когда он отвернулся, Макаел был уверен, что у него рот до ушей.

- Нет, зачем же. Просто он очень старый, и никто за ним, конечно же, не присматривает. Все сгнило, конечно, но я, все же, попытаюсь. Только масла надо купить, там подвал без окон.

Гирд ничего не ответил и опять взялся за клещи. Макаел потоптался еще некоторое время, вздохнул и вышел. Странный он все-таки человек, думал Макаел, удаляясь от кузни. Он имел в виду Гирда. Впрочем, стоит задуматься о другом человеке, приглядеться к нему по-придирчивее, удостоить более пристального внимания, причем о любом другом человеке, не важно: давно ты его знаешь или нет, приятен он тебе или наоборот вызывает отвращение, как ты приходишь к одному и тому же выводу: «странный он, однако, человек». А все потому, что он не похож на тебя. А что есть ты? Ну не странный ли ты человек: господин Макаел. Чем ты занят? Да девяноста из ста встреченных тобой людей на порог бы тебя не пустили. Просто из страха. Кто такой? Откуда? Зачем он такой? А пустили они тебя лишь потому, что ни черта в тебе не разобрались. Прохожий и прохожий. Как мы все-таки слепы в большинстве своем. Причем я вхожу в это большинство. Вот Гирд не слеп. Он всегда так зорко смотрит. И он дает мне деньги. Странно. Странно.

До ночи собирателя мудрости занесло сначала к мастеру ключнику, а потом к молодой красавице Шедельде, чем муж недавно уехал на заработки в столицу. У ключника Макаел пробыл недолго. Сначала он попросил его рассказать что-нибудь интересное. Мастер угрюмо сообщил, что ничего интереснее геморроя с ним пока не приключилось. Тогда Макаел заинтересовался его товарами и попросил показать что-нибудь эдакое. Мастер угрюмо сообщил, что Макаел не выглядит способным что-нибудь эдакое приобрести.

- Может, сменяемся. – Предложил Макаел. – Я собиратель мудрости, и кое-чего я тоже насобирал.

Это мастеру совсем не понравилось. Он долго, набычив голову, сопел из-под кустистых бровей, но потом все-таки пошел к себе в закрома и принес оттуда сложный прибор, размером с небольшой ларец.

- Что это? – Живо заинтересовался собиратель мудрости.

- Это…. Вот сюда, видишь, кладется замок. Любой замок, хоть амбарный, хоть от шкатулки, хоть от королевского хранилища. Вот смотри. – Он взял с рабочего стола первый попавший под руку замок, запер его ключом, и сунул в приемную камеру, после чего обжал губками со всех сторон, подкручивая винты, а потом, ухватив за выдающийся из бока аппарата рычаг, принялся медленно уступами, как часовую стрелку, крутить его. Внутри что-то задвигалось и защелкало, мастер прижал аппарат к столу свободной рукой, чтобы он не уползал. Наконец, рычаг провернулся и стал крутиться совершенно свободно.

- Все. – С гордостью объявил мастер, изымая замок и предъявляя его Макаелу. Замок был открыт.

- Здорово! – Восхитился Макаел. – А как же быть, если замок на двери?

- В этом-то и проблема. – Вздохнул мастер. Потом вдруг насупился. – Ну, все, побаловались и хватит. Насмотрелся?

Макаел смотрел на него восхищенным взором.

- Вот что, - сказал он, - Я возьму у вас этот аппарат. А взамен дам ключ, который все замки отпирает. Я его нашел в развалинах древнего арсенала в земле сыроедов. Там столько всего валяется, что каравана не хватит с собой унести. Почти все ржавое, но этот ключ, он работает. Я его сейчас принесу.

Макаел рысью кинулся в стан Энхона, с которым для удобства путешествовал уже три недели, и через полчаса вернулся обратно.

Мастер недоверчиво вертел перед собой совершенно обыкновенный, даже простецкий с виду ключ. Вполне возможно, что он что-то отпирает, но, ведь, то же самое можно сказать о любом ключе.

- Именно все замки?

- Да. Ты не беспокойся, он магический, понимаешь? Ты попробуй.

Мастер попробовал. Уже на третьем замке, он совершенно потерял дар речи.

- Ну что, по рукам? – Весело спросил Макаел, нацеливаясь прибрать отпирающий замки аппарат, который все равно никто не купил бы, за его полной непригодностью к реальным условиям.

Мастер смотрел на него круглыми глазами. В руках он крепко сжимал ключ.

- Сумасшедший.

Макаел засмеялся и стал запихивать аппарат в суму.

- Да как же ты его отдаешь?! – Изумлялся справедливый мастер. – Да ему ж цены нет!

- Это вот этому цены нет. – Макаел похлопал по сумке. – Это – творение разума. А это, - он пренебрежительно указал на ключ, - Магия. Скорее тебя надо спросить – «как ты отдаешь?», а я-то – что, где нашел – там и бросил.

- Сумасшедший. – Убежденно произнес мастер. – Ну ладно, по рукам. Может, на ужин останешься?

- Нет, мне до ночи надо в еще одно место попасть. Бывай да здравствуй, мастер.

Но до ночи он в архив так и не попал. На улице, его подстерегла и заловила в крепкие сети красавица Шедельда, прельщенная его свежим молодым ликом и длинными светлыми кудрями.

- Куда спешит добрый молодец? – Звонко спросила она. – В какой бухте бросит якорь?

Макаел, избоченившись, приблизился и поклонился.

- Макаел, собиратель мудрости. – Сообщил он. Красавица прыснула. – А не изволит ли младая дива одарить меня неслыханной тайною или завлекательной историей?

- Отчего же? – Сказала молодая дива и состроила Макаелу глазки. – Заходи. Дай отдых ногам. Тяжела, небось, мудрость-то.

Из утра Макаел снова заявился на постоялый двор и разыскал там Гирда. Гирд точил ножи. Все режущие предметы каравана выстроились слева от него стройной шеренгой, потом они попадали под раскрученный точильный камень, а потом кучей вылились направо. Искры летели злым роем. Макаел некоторое время наблюдал за их полетом. Он, собственно ничего не хотел от Гирда, пришел просто так, но он и не надеялся, что воин оторвется от своей работы ради него. Однако он ошибался.

Гирд отложил очередной нож и поднял глаза на гостя.

- Нашел что-нибудь? – Поинтересовался он, вполне сочувственно.

- Э-э… нет, я там еще не был. Слушай…. – Макаел сделал задумчивую паузу, потому что вопрос, который он хотел задать был смутен, он занимал умы, но вслух его задавали очень редко. Он был очень болезненнен, и вследствие этого даже неприличен. Но для Макаела он был, по большому счету смыслом его изысканий, если у этих изысканий вообще был какой-то смысл.

- Слушай, Гирд, что такое свет? Даже не так – Свет, с большой буквы. Свет сам по себе. Непонятно? А ведь такое понятие существовало. Когда на небе светило солнце, «это такая яркая звезда, что от ее света небо становилось голубым», то день и ночь отличались очень сильно, так что сформировались даже два противопоставленных друг другу понятия: «свет» и «тьма», которые, в конце концов, приобрели свои собственные более всеобъемлющие значения, близкие к значениям понятий: «бог» и «дьявол». Но вот солнце исчезло. По мнению солнечных людей, у нас постоянно одна ночь, следовательно, с понятием «тьма» ничего не произошло, как и с понятием дьявол (черта у нас по-прежнему поминают за милую душу), но что в итоге стало с понятием «свет»? Изменилось ли оно как-то, и если изменилось, то в чем именно. Я, вот, у всех спрашиваю, а у тебя как-то до сих пор не спросил.

- И что отвечают? – Гирд взял нож и стал разглядывать лезвие.

- А… А вот ты, что сейчас ответишь?

- Ты мудрец, тебе и кнут в руки.

- Я не мудрец. Я – собиратель мудрости.

- А какая разница? – Гирд с интересом посмотрел на него.

- Ну как это - какая. Мудрец – он в себе, он творит знание, а я… - Макаел, махнул рукой, - Я всего лишь хожу и собираю, можно сказать – коллекционирую. – С горькой иронией закончил он.

Гирд запустил и разогнал точильный круг. Макаел еще некоторое время посмотрел на искры, а потом поплелся прочь. Выйдя на улицу, он остановился в нерешительности: куда пойти. Он вдруг понял, что идти ему некуда. То есть у него, конечно, имеется множество направлений, куда он может направить шаги, но сейчас он ясно видел, что в конце каждой тропы его ждет одно и то же – разочарование. Стоит ли ради этого вообще куда-то идти. Где искать мудрость? Горький вопрос, вытекающий из вопроса: а что такое мудрость вообще? Кого считать мудрецом? Мудрецом, конечно, можно считать мастера, который искусно делает дорогую посуду или резные украшения, получает большую прибыль или умеет лечить недуги, но любой их этих мастеров творит посуду, резные наличники или исцеляет куриную першу за деньги, так что же является высшей мерой его мастерства? Богатство? Можно считать мудрецом уличного торговца, знатока человеческих слабостей, мерой его благополучия будет умение унизить любого при любых обстоятельствах. Можно считать мудрецом отшельника, который ответит на любой твой вопрос так, что ты воскликнешь про себя: «Слепец! Как я не видел этого раньше!». Но даже это очевидное его превосходство вряд ли можно принять за истинный критерий мудрости, потому что единственная польза от такого откровения – временное улучшение настроения, а через некоторое время уже окажется, что ничего нового ты все равно не услышал, что все это уже было есть и будет, и нечего тратить время на пустую болтовню, а лохмотья и отощалый вид, несомненно, свидетельствуют о безумии.

Что он узнал из вороха серых свитков и засаленных книг, который возил в караване в большом тюке? Кому нужна бестолковая компания магических безделушек, возимых в другом тюке? Чем обогатилась его жизнь за девять лет бродяжничества и собирательства? Единственная истина, которую он с грехом пополам принял на веру, что строить дом и создавать семью – это не для него. То есть он только потерял, но ничего не нашел. Ладно. Можно сказать и так, что я пока ничего не нашел. Всего девять лет. А мне всего двадцать девять. Плохо, конечно, что у меня нет цели, но цель – это не более чем дорога, а дорога – она проложена кем-то другим. Когда ты прокладываешь дорогу сам, у тебя цели нет и не может быть. Если ты не знаешь, чего ищешь, значит, найдешь что-то новое! А сейчас я пойду в архив, может, найду что-нибудь о временах, когда был свет.

На дороге ему встретился Виром. Это был третий член их отряда странников. Именовал себя при встречах с новыми людьми он исключительно как: «стохастический механик». Поскольку никто, даже, наверное, он сам не знал, что это означает, на лице немедленно проступали предвестники утомленной зевоты. Беседовать со стохастическим механиком никто не желал, а ему того и было надо. Виром был на редкость неразговорчивый и нелюдимый субъект. Сам под стать таком о себе мнении: маленький, не видный, совершенно лысый, да еще в безобразных круглых очках. Макаел ходил с ним девять лет, но до сих пор не знал, чем Виром занимается. Он все время куда-то пропадал. Потом неожиданно появлялся, как сейчас, например, и снова исчезал.

- Муж Шедельды вернулся. – Нелицеприятным скрипучим голосом сообщил Виром. – Будь осторожнее.

Макаел отмахнулся.

- Ты в архив?

- Да.

- У тебя есть граната?

Макаел ничего не понял, но разозлился. Виром его раздражал.

- Зачем мне в архиве граната?!

Виром пошел дальше. Макаел некоторое время глядел ему вслед. Потом плюнул и пошел своей дорогой. Учтя предупреждение, он миновал дом красавицы по соседней улице и вышел к месту назначения со двора. Архив представлял собой старое, но крепкое каменное здание в один этаж, с просевшей крышей и совершенно слепыми от наслоений многовековой пыли окнами. Даже земля вокруг была совершенно нехоженая. На ней росла обыкновенная луговая трава, а не придорожная убитая поросль или пустырная серая нечисть. Тут стоило опасаться гнилых деревянных полов, но войдя, Макаел обнаружил холодный, шершавый, убранный толстым мягким ковром пыли, камень. Он сейчас же чихнул и, ежась, огляделся. Обширное неуютное помещение когда-то было заставлено книжными шкафами и полками. Теперь многие из них лежали плашмя, другие вовсе рассыпались в труху, хотя нашлись и те, что стоически терпели выдувающий жизнь ветер времени, просев, раскорячившись почерневшими стенками, но все еще храня в себе тающие угли знания. На первый взгляд здесь все давно превратилось в труху. Но покопавшись в нескольких шкафах, Макаел обнаружил хорошо сохранившиеся фолианты в каменной твердости кожаных переплетах из бумаги какой-то нечеловеческой выделки. Она была белой! И буквы на ней хоть и посерели и местами стерлись, но были вполне читаемы. Вот как писали в древности.

Обойдя помещение, Макаел действительно обнаружил подвал, но спускаться туда у него уже не было никакого желания. Оттуда сквозило таким ледяным могильным холодом, там стояла стеной такая неприступная тьма, что требовалось отдельное специальное усилие, чтобы приступить к его обследованию. Потом.

В заросшие окна, которые все-таки были, проникало достаточно звездного света, чтобы читать без лампы. Макаел пристроился за кряжистым дубовым столом и отдался на волю неведомому. Голоса старых книг всегда заставляли его забыть обо всем. В этом была какая-то магия, словно говорили они другим языком, да так оно и было, наверное. И этот язык очаровывал.

Очнулся он от звука шагов. Он не знал, день сейчас или ночь, да этого и невозможно было сказать, не поглядев на небо. Днем с востока на запад проплывала гигантская, усыпанная алмазами и слипшейся в неясные световые комки пылью спираль мельницы судеб, а ночью небо было просто, хотя тоже достаточно густо, усеяно звездами, слагающимися в различные фигуры уже по прихотливой воле разума. Но посмотреть на небо отсюда было невозможно. Макаел поднял глаза и увидел Гирда. Воин только что отработал дневное тягло в поле и зашел как всегда узнать, как дела у друга.

Макаел как раз был занят тем, что копировал на чистый лист старую, пришедшую в полную негодность карту звездного неба. Он был в экстазе. Волосы его торчали во все стороны, как вздыбившаяся грива разъяренного льва, во рту зажат циркуль, глаза горят.

- Ты не представляешь! – Сразу же закричал он, презрев веками сохранявшуюся здесь тишину. – Совсем другие созвездия! И дело не в том, что просто другие названия, это как раз не странно. Рисунок звезд другой. Карта составлена не от руки, а на печатном аппарате, так что за точность можно ручаться…. – Он неожиданно охрип и вопросительно посмотрел на Гирда, вдруг сообразив, что у того, может быть, какое-то дело. Но никакого дела у Гирда не было. Он одобрительно оглядел запустение. Понюхал пыльный воздух и ушел, оставив на столе узелок с едой. Правда, напоследок сообщил, что завтра ему предстоит охота на бешеного медведя, от которого вся округа дрожью исходит, и настроение у Макаела немного испортилось. Он вдруг сообразил, что целый день провел не емши, согнувшись в три погибели над картой, о чем сейчас же заявили спина и желудок, и что вообще пора сделать перерыв. Идея работать ночью уже не была столь заманчивой.

Бросив работу недоделанной, Макаел вернулся на постоялый двор. Была глубокая ночь, город спал. Гирд спал тоже, правда, сразу проснулся, когда Макаел вошел в комнату, которую они делили на двоих. Макаел мучился.

- Ну, какой еще медведь? – Сразу заныл он с несчастным лицом. – Мы же договорились, что ты больше не будешь. А если он тебя съест?

- Ну, о чем ты говоришь? – Добродушно удивился Гирд. – Пустяковое дело. Зато заработать можно хорошо. Сам староста просил. Большой гонорар обещал.

Это у него такой козырной аргумент, хотя он сам об этом, наверное, не подозревает. Тунеядствуещему Макаелу очень тяжело было выслушивать про то, на чем «можно хорошо заработать».

- А какой медведь: просто бешеный?

- Нет. – Ответил Гирд, несколько помрачнев. – Порченый.

Макаел промолчал. Вообще-то бешенство и порча – разные звериные недуги, хотя часто их называют одинаково: бешенство. Бешеный зверь имеет заразную слюну, и, стремясь заразить своей неизлечимой болезнью как можно больше здоровых, начинает бросаться на всех подряд и кусать. Правда, он все-таки быстро слабеет и умирает. Относительно порчи известно совсем немного. Это больше похоже на звериное безумие. Волк или, скажем, тот же медведь совершенно теряет страх перед человеком, но при этом нисколько этим человеком не интересуется, как не интересуется он ничем вообще, ни едой, ни водой, ни самкой. Они могут заходить в селения, бродить по полям, глядя пустыми глазами вокруг, и ни на что не обращая внимания, правда, только до тех пор, пока кто-нибудь не встанет у них на дороге. Тогда происходит прямо-таки чудодейственное превращение. Сонный шатающийся лунатик превращается в дикого беса. Он бросается на препятствие и рвет его на куски, причем не поедает после этого, а идет себе дальше.

- Понимаешь, - виновато объяснял Гирд, - Они боятся выходить в поля и выгонять скот. Он может появиться с любой стороны, и хотя пройдет мимо – все равно страшно. Ты же знаешь, их считают одержимыми среди зверей.

Макаел молчал. Гирд, наконец, начал сердиться.

- И все. Дай мне выспаться и сам ложись. У меня завтра тяжелый день, да и у тебя тоже.

- Как ты его убьешь? – Спросил Макаел. – Мечом?

Гирд неохотно ответил.

- Тут есть оружейник. У него целая коллекция огнестрельного оружия. Может, он одолжит мне ружье, или староста даст денег для залога.

- Какой еще залог? Зачем залог? Ты же сам говорил, что тебе все доверяют, и потом – тут же общественно полезное дело!

- Ну и что, что общественно полезное? Ты, как всегда, опять ничего не понимаешь. Оружейник же не работает своими экспонатами, он их только собирает. Он их чистит, чинит, вешает в специальную комнату на стену и ставит в стойки…. Это… я даже не знаю, как тебе объяснить, черт, дождался вот дня, когда не могу тебе объяснить!

Макаелу стало стыдно за свою избыточную мудрость, но он действительно ничего не понимал.

- Он любит свои ружья, понимаешь? – Убедительно произнес Гирд. – А тому же кузнецу или трактористу на свое хозяйство наплевать – они работают, и работу свою ненавидят, и уверены, что и все остальные тоже ее ненавидят, и потому совершенно все равно кто и чем занимается!

Макаел опять промолчал, теперь он думал.

- Слушай! – Сказал он, осененный догадкой. – У меня есть граната. Правда, я не знаю – в рабочем состоянии или нет, но, может, ты сменяешься.

Гирд аж глаза вытаращил.

- Чего у тебя только нет! Ну ладно. Приноси завтра свою гранату. Посмотрим.

Утром Макаел снова распаковал свой тюк с диковинками. Он помнил, что очень не хотел брать эту тяжелую смертоубийственную штуку, но все-таки взял. Она ему понравилась. Что-то в ней было… совершенного что ли. Во всяком случае, это была не какая-то маленькая круглая картофелина, которую он конечно бы бросил. Гирд разглядывал ее, вертя и так, и эдак и ухмылялся.

- Я таких ни разу не видел. – Сообщил он. – Во-первых, она раза в три больше обыкновенной лимонки, так что бабах она делает, видимо, очень большой, я даже не знаю, против какого противника ее применяли, ее ведь далеко не кинешь. А во-вторых, по-моему, она в рабочем состоянии.

- И лампочка, вот, горит…. – Поддакнул Макаел, тоже разглядывая собственную гранату. - А может ты ею – медведя? – Спросил он вдруг с робкой надеждой.

- Медведя то можно. – Задумчиво ответил Гирд. – Но я все-таки не уверен, что будет, если я сорву чеку. Не хотелось бы разочаровываться.

Макаел сразу похолодел.

- Да, ты уж лучше сменяйся.

- Попробую.

С тем он и ушел.

Макаел снова отправился в архив к своей карте и скоро думать забыл про Гирда и остальных обитателей Срединебесной, как, впрочем, с ним происходило всегда, когда он дорывался наконец-то до какой-нибудь очередной вожделенной сокровищницы мудрости.

Нагруженный несколькими книгами, а также новенькой с иголочки картой ночного неба, он вечером возвращался на постоялый двор, когда на пути ему опять словно из-под земли попался Виром.

Поглядев на собирателя мудрости сквозь свои дурацкие очки, из-за которых никогда невозможно было понять, о чем он думает, стохастический механик сказал:

- Гирд сейчас на охоте. Он выменял у оружейника винтовку и пять патронов. Так что нужно ждать выстрела.

Произнеся эти роковые слова, Виром удалился. Макаел же, как ни в чем не бывало, двинулся к себе домой, предвкушая, как завтра, хорошо выспавшись, он, на свежую голову, займется книгами, вычитает там что-нибудь эдакое, уж будьте уверены. А там и Гирд вернется с победой. Он парень лихой, только прикидывается простачком да добряком. Уж Макаел-то знал, с кем приходилось иметь дело его другу, и чьи кости теперь украшают проклятые молвой земли. Куда-то там обычному медведю, пусть и порченому. Это все пустые страхи. Что, мол, порченые звери одержимы демонами, а с демонами лучше связываться. Что говорить, если сам Макаел бывал в таких местах, которые обходили за версту, твердя: демоны, демоны. И, разумеется, никаких демонов там не оказалось. Даже костей, помнится, не было.

Все это Макаел понимал очень хорошо, когда укладывался спать один. Но он ничего не мог с собой поделать. Он не мог уснуть. Он ждал выстрела.

Выстрела не было. Конечно, Гирд мог попытаться сэкономить один патрон из пяти. Но тогда ему предстоял поединок один на один с обезумевшим зверем, а тут уж всплывет или утонет. Всяко могло быть, лучше б уж он не скупердяйничал. Хотя, во-первых, зверя надо еще отыскать. Где его логово никто, разумеется, не знает. Медведь мог убрести за эти сутки совершенно в другую сторону, в такую даль, откуда и выстрела-то не услышишь. Так что не будем спешить. Гирду может понадобиться не один день для охоты. А если ружье не выстрелит? А если эти поганые патроны окажутся такими же, как бывшая его, Макаела, граната? А если Гирд промахнется? Хотя нет, это уж вряд ли. Гирд даже из пушки стрелять умеет, хотя и только по его словам.

Макаел встал и бесцельно прошелся по комнате. Выглянул в окно на блеклую в ночном свете улицу. Окна всех домов были закрыты и темны, ни звука не доносилось из-за крыш. Улица была пуста, как кладбище после ухода похоронной процессии. Впрочем, так было везде. И в маленьких деревушках и в больших городах. Макаел еще не встречал места, где ночью развернулось бы какое-нибудь трудовое или развлекательное действо. Сам он не брезговал работать ночью, и иногда находил странным, почему люди упускают такую выгодную возможность заняться чем-нибудь в узком кругу или в одиночестве. Впрочем, он тут же говорил себе: люди работают днем за кусок хлеба, устают, и ночью им делать более нечего, кроме как спать, не то, что тебе, тунеядцу. Макаел поглядел на небо. Однако, как все-таки наскучивает иногда этот яростное праздничное сверкание мельницы судеб. Иногда так и хочется выйти на улицу под одинокие, как огоньки свечей в храме, звезды. Но не сейчас.

Макаел яростно бросился к постели и завернулся в одеяло. Он должен уснуть. От того дождется он выстрела этой ночью или не дождется не изменится ровным счетом ничего. Нужно использовать время с пользой, как говорит иногда этот скрытничающий бездельник Виром.

Но ничего нового не происходило. Сна не было.

Утром, когда лохматый край дневной небесной спирали еще даже не выполз из-за горизонта, вконец измочаленный Макаел отправился во двор, и первое, на что он наткнулся, едва распахнув дверь, была дубовая грудь Гирда, который как раз входил в комнату.

- Куда это ты в такую рань? – Спросил его с веселым изумлением воин. – Работать не терпится?

Макаел обессилено разглядывал его довольное свежее лицо, без каких-либо следов утомительной погони и безжалостной схватки. В руке у Гирда было копье, за плечом виднелся ствол винтовки, на поясе висел неизменный меч. Взгляд его тоже стал более внимательным.

- Погоди, ты что, не спал всю ночь?

- Ты убил медведя?

- Да.

- А почему я не слышал выстрела?

Гирд понял.

- Этот идиот. – Проворчал он в сторону. - Я не стал тратить заряд. Воспользовался рогатиной. Этот скряга дал мне только пять патронов. Заявил, что больше у него нет. Хотя и на том спасибо, раньше и того не было. Слушай, спасибо тебе за гранату. У этого оружейника было много ружей и винтовок, а вот гранаты не было, и он страстно вожделел заполучить хотя бы одну. За такой экземпляр он даже разрешил мне слегка покопаться у себя в арсенале. Я взял отличное оружие.

Макаел побрел мимо него к лестнице.

- А ты немедленно ложись спать. – Пригрозил Гирд ему вслед. – Ты совсем серый, как подмоченная простыня. Никуда от тебя твой архив не убежит. Ты карту доделал?

- Да. – Вяло ответил Макаел.

- Ну и замечательно.

- Тебе-то какое дело?

- В смысле? – Гирд опешил.

- Тебе-то какое дело в моей карте? А…. – Макаел махнул рукой, показывая, что не хочет больше говорить и ушел.

Макаелу казалось, что он не сможет уснуть. Он был весь полон какой-то болезненной резвости. Руки бесцельно хватались за все и тут же бросали, ноги порывались куда-то идти, но тут же начинали просительно ныть в коленках, стоило сделать шаг.

Потом пришел Виром. Гирд с утра отправился куда-то по делам, наверное получать гонорар, так что Виром застал собирателя мудрости в одиночестве.

- Ты сделал карту? – Спросил Виром безжизненным голосом.

- Да.

- Можно посмотреть?

Макаел сейчас же вспомнил, что нагрубил Гирду, и не замедлил в этом раскаяться. Но он не ожидал подобного интереса. Хотя…. Какого он вообще интереса мог ожидать? Для кого он вообще сотворил эту карту? Кому, кроме двух друзей ее показывать?

Он развернул карту на столе, а рядом, для полного впечатления приспособил современную карту, тоже отпечатанную на машине в северном городе, где располагалась обсерватория – огромная башня с раздвижной крышей и умопомрачительным агрегатом внутри под названием «телескоп». В этот телескоп Макаелу дали посмотреть и тут же отогнали прочь, потому что он потребовал его повернуть, дабы рассмотреть побольше, чем просто одинокую далекую звездочку.

- Видишь. – Макаел стал показывать пальцем. – Созвездия совершенно другие.

- Ты понимаешь, что это значит? – Спросил Виром, поднимая на него взгляд сквозь очки.

- Да! – Макаел аж задохнулся от восторга. – Раньше созвездия шли кругом как спицы в колесе. Всего было двадцать семь. – Он азартно водил пальцем по карте. – Собственно это так и называлось – «Колесо». Вот – ось, яркая звезда Семидневка. Существовала легенда, что кузнец Оснашг, вот он, ковал ее семь дней, но не поспел к сроку и был закован в собственные кандалы. Теперь он так и сидит прикованным на веки вечные и смотрит на свою звезду, которая благополучно светит и определяет центр мира.

Виром, который до этого разглядывал захлебывающегося Макаела, повернулся к карте и, отгородившись от собирателя мудрости плечом, сказал.

- Я посмотрю.

Макаел сразу иссяк и побрел к кровати. Некоторое время он глядел на неподвижного стохастического механика, но вид этот навевал такую тоску и зевоту, что он повалился на кровать, ощутив, наконец, предсонную негу.

Что он там хочет разглядеть? Я, конечно, понимаю – что. Сходство. Но зачем это ему? Да и невозможно это, если на то пошло. Кашевар Ог месит небесный бульон с пузырьками-звездами своей исполинской ложкой, и звезды не остаются на своих местах. Это было бы странно, если бы они оставались. Все меняется, все рождается, стареет и умирает. И звезды тоже стареют и умирают, только мы не замечаем их смертей, потому что все они для нас на одно лицо. Там, где погаснет одна, тут же вспыхнет другая. Да. Вот так….

Когда Макаел проснулся, стохастического механика уже не было в комнате. Только карта по-прежнему лежала на столе, как мертвая, раскинувшая крылья, лебедь. (Ну конечно, насмотрелся, а убирать за собой – необязательно). Зато в комнате наличествовал Гирд – лежал на боку и задавал храповицкого.

Макаел отправился перекусить, потом сбегал кое-куда, а потом, испытывая забористую тягу к неизведанным знаниям (он хорошо выспался, а книги из архива были до сих пор не прочитаны), помчался обратно. Дома он тихо устроился за столом и раскрыл первый фолиант. Это был светский роман. Макаел любил их больше всего и всегда брался за них в первую очередь. Ничего особенного с научной точки зрения из них почерпнуть было невозможно, но, в отличие от ученых книг, они передавали отражение странного духа того преданного забвению времени. Макаел отчасти не понимал, что имеется в виду, а чаще понимал, но только после размышления перемешанного со смакованием, и это было особенно приятно. Такие понятия, как кровная месть, власть золота, жажда славы, война (в особенности – война) приводили его в благоговейный трепет. Нет, он вовсе не хотел бы жить в то время, которое, по всей видимости, было наполнено какой-то чрезмерной полубезумной страстью. Но вот так, на расстоянии, за прочной броней иссохшего переплета, это бешеное кипение завораживало. Макаел поднял голову и уставился в окно. А ведь именно они, эти, дикие с нашей точки зрения, люди создали великолепную и грозную цивилизацию. В отличие от нас. Мы ведь сами ничего так и не придумали нового. В некоторых местах поддерживают отдельные незатухающие угли: где-то ходят паровозы и паромы на механической тяге; где-то изучают химические реакции и микробов, передвигаясь по лабораториям в строгих оболочках белых халатов (но они до сих пор не открыли больше того, что написано в старых учебниках, и вообще наука по-современному – это когда берут старый учебник или монографию и пытаются ее понять); где-то отливают огнестрельные орудия, но не для того, чтобы громить крепостные стены, а для охоты, потому что – и это наша правда - если ли уж не демоны, то чудовища порой выходят из лесов и пустынь, и их становится все больше и больше.

Гирд проснулся и принялся жизнедеятельствовать на кровати, за спиной.

- Вот послушай! – Вскричал Макаел, не оборачиваясь, и зачитал:

- «Солнце почти коснулось горизонта и висело прямо над головами удаляющихся всадников. Поднятая копытами пыль окутывала их силуэты и делала их призрачными даже на таком недалеком расстоянии. Они не оглядывались. На пустой улице осталась только женщина, которая стоя на коленях и сгорбившись прижимала к груди голову ослепленного мужа. Она что-то говорила, ежеминутно срываясь на рыдания, может, причитала, а может быть, грозилась. Мужчина отвечал ей (Алексис видел, как шевелятся его губы) и все пытался шарящей рукой погладить ее по голове, наверное, чтобы успокоить».

Макаел оглянулся. Гирд невозмутимо располагал в строгом порядке на чистом холсте многочисленные детали разобранного ружья.

- Не правда ли, это захватывает? – Спросил Макаел.

Гирд посмотрел на него. Потом снова вернулся к работе.

- Ты какой-то ненормальный, Макаел. Я вообще не понимаю, как это можно читать?

- Что не интересно?

Гирд сжал губы.

- При чем тут интересно – неинтересно? Я говорю о том, что это больно. Ты что, совершенно ничего не чувствуешь?

- Что я должен чувствовать?

Гирд не ответил, однако грубое, и обычно закаменевшее лицо его изменилось, словно старого вояку одолели какие-то страшные, а может быть стыдные или печальные, но главное - очень тяжелые мысли. По всей видимости он не нашел в себе сил продолжить разговор с бестолковым другом.

Макаел снова повернулся к книге. Теперь его одолевали противоречивые чувства. С одной стороны он не мог не признать эмоциональной красочности и насыщенности старых печатных страниц, похожих на окно в солнечный день из одиночной камеры, с другой стороны, он видел, что эти книги не только Гирду – никому не нужны,… странно он думал, что их не читают, потому что неинтересно, и упрекал самого себя в наивности, а теперь выходит, что все, скорее, наоборот. Вот уж бы не подумал!

- Послушай, - обратился Макаел к воину, - А какую книгу ты хотел бы прочесть? У меня всякие есть. Может – анекдоты? Или научные статьи?

- Не хочу я ничего читать, Макаел. – Тяжело проговорил Гирд. – Отстань ты от меня.

- Нет! – Заявил Макаел. – Я тебя все-таки развеселю. Я позвал Вирома, сейчас он придет, и мы пойдем, отпразднуем твою победу.

На лестнице заскрипели шаги. Макаел посмотрел на часы.

- Чтобы Виром опоздал больше чем на полторы минуты – такого не было и никогда не будет! Бросай свою дребедень.

Он заложил страницу и захлопнул книгу.

Макаел взахлеб повествовал о трудной жизни северных варваров, где лето похоже на короткое прояснение взгляда и недолгий связный сказ, мучимого тяжелым болотным тифом, а зимой ветер сечет лицо, как острый меч, когда дверь обеденного зала в корчме распахнулась, и ворвался Гирд. Он именно ворвался, и дело здесь было не в скорости шагов или громе захлопывающейся двери. Дело было во взгляде, непривычном взгляде, который Макаел видел очень редко, потому что очень редко Гирд выходил из себя. Вокруг сидели приличные внимательные слушатели, они не перебивали, не острили, не обвиняли в лживости, правда, и слушали как-то… словно все, что рассказывал Макаел, было им откровенно чуждо. Они ели и пили, не забывая подливать ему, у них были уверенные лица и движения, как у хорошо знакомых с превратностями судьбы людей. Они молчали, но чувствовалось в них какое-то непонятное равнодушие не только к красочному рассказу (Макаел, раздражаясь этим равнодушием, лез из кожи), но и к тому, что делалось за окном сейчас, а также ко всему, что делалось когда-то, и будет делаться после.

Гирд взял Макаела за руку, бесцеремонно поднял с лавки и повел к двери. Навстречу ему поднялся один и негромко сказал.

- Он не заплатил.

Макаел почувствовал, как Гирд плавно развернулся, а человек уже лежал под столом, причем со свороченной набок физиономией. Из носа, как из опрокинувшейся бутылки плеснула кровь. Все вскочили. Только двое, что сидели непосредственно перед Гирдом, остались сидеть, втянув головы в плечи.

- Ты что!!! – Страшным голосом вопросил старший этой группы, что заявилась в корчму утром и просидела там, скучая уже почти до полудня. Макаел видел со всех сторон страшные растопыренные глаза и вытянутые в одинаковом выражении лица.

Гирд толкнул дверь и выволок спотыкающегося Макаела на улицу. Как нашкодившего малолетнего сынка. Хотя Макаел голову давал на отсечение, что в этом смысле он чист, как свежепостиранная и вывешенная для просушки простыня. Он ничего не понимал. Сидел, общался с хорошими людьми. Обедал, правда, за чужой счет, но он надеялся покрыть этот счет занимательным рассказом. В крайнем случае, заплатил бы. Это из-за Гирда теперь он будет нахлебником, да к тому же теперь у одного травма и не дай бог серьезная. То, что у тебя кулаки крепкие, я и так знаю, но тебе видимо требуется это периодически демонстрировать! На мне не можешь, потому что я, вроде как – друг, так значит давай первых встречных под стол валять! Сии благородные мысли оставались немыми. Гирд крепко держал его за руку, и Макаелу ничего не оставалось, как покорно трусить следом, наподобие развъюченного мула, ежеминутно опасаясь позора пред очами какой-нибудь красавицы, которых он уже многих знал.

Экзекуция продолжалась до ворот постоялого двора. Гирд был нем, как затаившийся вулкан, а Макаел не находил слов. Впрочем, к тому времени, уже у входа в зал, когда Гирд отпустил руку, и, раскрыв перед Макаелом дверь, положил направляющую длань ему на плечо, гнев собирателя мудрости иссяк. Вместо этого пришел страх перед предстоящим разговором в их комнате, наедине с Гирдом. Макаел, по-прежнему, решительно не понимал, чем вызван гром среди ясного неба, но все равно боялся.

Воин привел его в комнату, усадил на единственный стул, сам сел на кровать. И стал смотреть в окно. Макаел томительно мялся. Наконец, Гирд сказал, причем совершенно не то, что собирался услышать Макаел, впрочем, вряд ли он пытался предугадать слова, глядя в серьезное, напряженное лицо друга.

- Прости меня, Макаел. – Сказал Гирд. Теперь он смотрел на собирателя мудрости без тени осуждения, словно действительно испрашивал прощения. Макаел не нашелся что ответить. По-крайней мере простить вот так сразу он не мог. – Я просто хочу, чтобы ты понял. Я не потерплю тебя в этой компании. Эти люди – распространители дур-мяса. Они ждали привоза товара.

- А. – Сказал Макаел, заморгав. – Дур-мяса? Я знаю. – Он действительно знал. Дур-мясо не было собственно мясом. Это был спрессованный до вида жвачки порошок, приготовленный из мяса и почек коз, которых откармливали на специальных кормах и кололи некими зловещими препаратами, дабы их мясо приобрело свойства сильного галлюциногена, особенно в виде концентрата. Где все это делалось, он естественно не знал, но нахождение в такой близости от людей, причастных, хоть и боком к подобному насилию над козами, ставило его в понятное, но оттого отнюдь не приятное для него самого положение. Он сразу опустил глаза, вспомнив, как блистал красноречием.

- Я знаю, некоторые от этого умирают.

- Не некоторые, а все. – Спокойно уточнил Гирд и поднялся, давая понять, что разговор закончен. – Посиди дома, ради меня. – И ушел.

Макаел остался сидеть, глядя на свои руки. Внутри было гадко, словно проглотивши фекалию. Браться за книги не хотелось, идти куда-то – тоже, тем более Гирд запретил. Имело место устойчивое представление о себе, что он себя чем-то осквернил. И образовалось оно главным образом не вследствие того, что он пообщался с распространителями, а из-за однозначной и короткой реакции Гирда. До Макаела как-то слабо доходил факт потери человеческого облика, жвателями дур-жвачки. В конце концов, что такое человеческий облик? Сколько на самом деле стоит эта эфемерная оболочка, скомпилированная из расплывчатого мнения большинства? Если на то пошло – это их выбор, и туда им и дорога, хоть молодым, хоть старым. Если бы он узнал, о способе заработка, этими господами в корчме из их собственных уст, он бы, наверное, ушел, но не чувствовал бы тогда и доли того унижения и стыда, в котором пребывал сейчас. Во всем был виноват Гирд. Странно, что именно так его разозлило? Он что, боялся, что я сам куплю этой дряни? Во-первых, на это не хватило бы и гонорара Гирда за порченого медведя, а во-вторых, он прекрасно знал, что я к этому равнодушен. Как и подавляющее большинство, кроме некоторых несчастных, которые долго не живут. Вернее нельзя сказать, что просто равнодушен. За этим равнодушием скрывается страх. Впрочем, за всеми нашими правилами приличия скрывается страх смерти. Слишком коротка эта дорога, между уклонением от радушного приветствия и гибели в одиночестве в полной черноте. Прямо-таки обрыв, а отнюдь не пологий склон. И мы живем на краю этого обрыва. И делаем вид, что не знаем о нем, раскрашиваем эту черноту веселыми красочками.

Макаел взял книгу и бесцельно пролистал. Вдруг он рассмеялся. Невесело. Подумал, что Гирд очень похож на персонажа одного из таких забытых романов. Он их не читает, но не знает, что прямо таки сошел со страниц. Доблестный странник. Одинокий борец. Даже метод борьбы у него древний и заплесневевший. Который современных злых гениев просто ставит в тупик. Макаел засмеялся еще громче и со злостью. Потом он положил локти на стол, уперев в ладони подбородок, и задумался.

Говорят, это очень сильное ощущение. И яркое. Ощущение из ничего. Не надо трудить себя долгой работой, добиваться мастерства, бросать и начинать заново, чтобы, получив в итоге красноречивый результат, немного и ненадолго повеселеть. Казалось бы очень заманчиво – просто прожевать маленький кусок галлюциногена. Почему так мало желающих? Ну, ладно, я буду говорить за себя – почему я не хочу, вернее даже не «не хочу», а боюсь. Неужели я боюсь просто того, что попаду под зависимость и быстро умру? Всем хорошо известно, что от этого быстро умирают, но все равно, я боюсь чего-то другого. Чего пострашнее просто смерти, хотя, казалось бы, что может быть страшнее? Может, те, кто решил забыться боятся только смерти, а этот страх легко преодолим, вернее его легко отодвинуть на второй план, убедив себя в какой-нибудь ерунде. Как трудно, однако, сообразить, чего я на самом деле боюсь. В конечном итоге, наверное, все равно – смерти, только вопрос – какой. Словно, это имеет какое-то значение, как ты умер, что именно с тобой произошло, о чем ты думал и какими чувствами был обуреваем в последний миг. Хотя, возможно, это имеет очень большое значение, даже большее, чем вся остальная жизнь до этого. И страшно именно то, что ты ничего не можешь предугадать и распланировать наперед. Это априори невозможно, потому что никто не знает себя, на что он будет способен на пороге. Или не будет. А может быть, именно потому, что все это очень хорошо знают так и происходит. Может быть, каждый творит свою смерть именно так, как задумал, точно так же, как и жизнь…. Вот я не хочу глотать наркотик, потому что не хочу такой смерти, а хочу какой-то другой. То есть дело все-таки не в страхе.

Макаел потер лоб. М-да. Бесполезно. Это рассуждения на голом месте. Нет критерия, по которому можно определить прав я или нет, окромя какого-то смутного ощущения, которое и назвать никак невозможно. И нет никого, кто мог бы стать таким критерием для кого-то другого, потому что слова «умный» и «дурак» не более чем антонимы. Он уперся лицом в ладони и принялся рассматривать стол. Почему-то придя к выводу, что ты не пришел ни к какому выводу, становится очень плохо, словно заблудился в пургу. Хотя это самый достойный вывод из всех возможных. Чернота над обрывом. Сорвал ты очередную лживую картинку – и чего? Любуйся теперь в пропасть. И ведь не будешь ты в нее любоваться, дай пять минут – навесишь новое худпроизведение, а то и ковер приспособишь - персидский.

Макаел откинулся на спинку стула и стал смотреть в окно. А дур-мясо скоро кончится, пусть Гирд не беспокоится. Останется на серых страницах с полустершимися буквами. А еще быстрее там окажутся все Гирды с Макаелами. Останется лишь одна условнорефлексирующая личность с мотыгой или поводом верблюда в руках. Творить детей будут, потому что того будет требовать затхлый канон общественного мнения. Потеряют смысл понятия счастье и боль, их не останется даже на бумаге, потому что некому будет писать о них, как некому писать о них уже сейчас. А что будет потом?

Макаел понял, что уже долго смотрит в окно на черное небо со слепым, искрящимся, как новогодняя шутиха глазом мельницы судеб. Он отвернулся от окна, поняв, что не может больше смотреть в небо, словно чувствует тошноту.

Тогда он подвинул к себе солидный угрюмый фолиант с неприступным названием: «Физика для начинающих».

Когда он проснулся, то услышал Гирда и Вирома, спорящих в комнате. Спорили они, видимо, уже некоторое время, голос не понижали, но, несмотря на это, далеко не сразу вывели собирателя мудрости из тяжелой физической прострации, куда его погрузил убийственный термин «синусоидальное напряжение».

- Напряжение изменяется по синусоиде…. – Говорил без выражения Виром.

Макаел сильно вздрогнул.

- У тебя воображение изменяется по синусоиде! – Зло отвечал Гирд. Потом оба замолчали и уставились на Макаела. Макаел смотрел на них.

- Всего хорошего. – Гирд повернулся к Вирому.

Виром, ничего не ответивши, вышел.

- О чем это вы? – Сиплым со сна голосом спросил Макаел.

- Наш стохастический измеряет что-то своим дурацким напряжеметром, а потом приходит и конопатит мозги.

- А зачем он приходит? – Спросил проницательный Макаел.

Гирд вздохнул, но ответил.

- Он не хочет идти в столицу. Не хочет терять время.

Макаел немедленно разозлился. Причем разозлился очень сильно. Он давно уже предвкушал посещение столицы, славного города Сильный, предвкушал, понимаете ли, как прикоснется к сокровищнице мудрости, может, удастся переговорить с самим королем. А потом приходит Виром, причем заметьте, приходит не к Макаелу, а к Гирду, зная, что Макаел будет решительно протестовать против его подлой тайной просьбы, а Гирд…. У собирателя мудрости разве что пар из ушей не потек. Впрочем, он был все-таки справедлив, и вскоре сообразил, что Виром не мог знать, что Макаел не выдержит умственного усилия и уснет задолго до вечера. Он, скорее всего, шел к ним к обоим на совет, и он не виноват, что пришлось говорить без участия собирателя мудрости. Гнев его немного поутих, но целиком не прошел. Предложение Вирома ему не нравилось, и он даже пожалел, что Гирд выгнал его не дав скрестить клинки. Собственно поэтому и выгнал, понял тут же Макаел, и еще более остыл.

- Я надеюсь, ты его не поддержишь? – Спросил он, глядя на Гирда исподлобья.

- Нет. – Спокойно и даже буднично ответил Гирд и тоже отправился восвояси, скорее всего для того, чтобы утрудить чем-нибудь руки в оставшееся до сна время.

На следующий день Макаела прогнали из гончарного цеха. Обозвали бродягой. Такое случалось и не так уж редко. Люди почему-то считали самоназвание «собиратель мудрости» маскировкой, наверное, оттого, что мудрости у них не было вовсе, и они не понимали, как можно собирать то, чего нет. А с бродягами обходились жестоко. Можно сказать с холодной жестокостью. Именно эпитет «холодный» приходил Макаелу на ум, когда он глядел в глаза гончару и тем, кто был до него. Гончар на него не смотрел. Он крепко (холодной хваткой) держал его за рукав и волок к двери. Вырваться из такого захвата не смог бы даже Гирд. Не было в их мире силы, способной достойно вырваться из такого захвата. Гончар был совершенно спокоен, словно шел не свежий воздух выкурить трубочку и привычно опускал закатанные до локтей рукава. Взгляд его был устремлен вдаль, туда, куда вот-вот унесется синий дым и не замечал Макаела (бродягу), который волочился следом, как легкий мешок, набитый соломой, словно Макаела не существовало в одном с гончаром измерении вовсе. К сожалению Макаел склонялся к мысли, что так оно и было. Бродягу могли отделать палкой, как отделали бы ею ковер, морщась и отворачивая лицо от клубов слежавшейся пыли. Бродягу могли убить, если он даже после этого не желал уйти. В отношениях с бродягой люди напоминали Макаелу порченых зверей. Они не замечали его, пока он не оказывался у них на дороге, и тогда происходило чудодейственное превращение.

Оказавшись на улице, услышав за спиной стук захлопнувшейся двери, Макаел все-таки заплакал. Сейчас он не мог представить себе, как посмотрит на него красавица Шедельда. Ему страшно было это представить. Он знал, что слух о бродяге собирателе мудрости уже распространился, а значит, пора уходить, если он не хочет почувствовать себя пыльным ковром. За дверью раздались возбужденные голоса. Макаел не разобрал слов, но ощущение было такое, что кто-то там в чем-то оправдывается. Странно. Хотя, может, это не по его поводу?

- Я ему говорил!.. – Особенно громко вскрикнул кто-то, теперь Макаел был уверен, что это голос того самого мастера-гончара. Он поспешно пошел прочь.

Макаел брел по улице, глядя себе под ноги, когда услышал сзади крик. Сначала он подумал, что это просто чей-то крик. Кто-то кричал от боли, и Макаел даже успел усладить себя злорадными мыслями по поводу порченых зверей, которые рано или поздно умирают от голода. Потом крик стал приближаться, словно тот, кто его издавал, бежал по улице следом за собирателем мудрости и бежал очень быстро. Одновременно Макаел подумал, что крик этот очень странный. Он не слышал его эха. Да, именно так он и подумал: нет эха, словно звук шел не снаружи, а изнутри. И, тем не менее, он приближался сзади.

Макаел оглянулся. Одновременно с этим движением он услышал-таки реальный короткий вскрик, который сразу оттенил различия. Сначала он увидел человека, который коротко вскрикнул. Этот человек, немолодой мужчина в простой добротной одежде с простым добротным лицом и мотком пеньковой веревки через плечо, падал на дорогу, словно сраженный метким выстрелом в сердце. Потом Макаел увидел и того, кто кричал в его голове, и тоже упал на землю. Человек, очень высокий, такой высокий, какими вообще не бывают люди, шагал по улице в развевающемся позади темном плаще. Макаел смотрел на него и через мгновение понял, что человек заполняет собой всю улицу, а его голова царапает небо. Крика он больше не слышал. Иррациональный звук превратился в острый, рвущий на части, как вращающий вал, усаженный зубчатыми колесами, ужас. Человек был одержимым. Макаел понял, что сейчас умрет. Люди умирают, когда слышат крик одержимого, это Макаел знал очень хорошо. Он умрет, потому что лежит на дороге у одержимого, вместо того, чтобы бежать сломя голову прочь, туда, где есть шанс спастись. Ужас заполнил собой все небо, Макаел больше не видел его, он не видел домов, все слилось в одно серое дрожащее марево, которое вот-вот должно было разорваться и открыть черную пустоту за обрывом, на краю которого они живут, рисуя вокруг красивые картины, чтобы от ужаса перед чернотой не прыгнуть в нее с края. Однако, он видел еще одного человека, который шел навстречу одержимому (в этот момент Макаел наверное смотрел в другую сторону), в котором по торчащему из-за спины стволу винтовки без труда узнал своего друга.

Почему он не срывает с плеча оружие и не стреляет? – подумал Макаел и закричал мысленно: «Стреляй Гирд! Стреляй! Ради Ога! Стреляй!!!». (У него только пять патронов, одновременно с собственным криком думал Макаел, и он не хочет тратить один). Правильней было бы, конечно, прокричать воззвание к Гирду голосом, потому что способ общения из уст в уши более свойственен человеку, нежели из головы в голову, но в тот момент Макаелу это просто не просто не пришло на ум. Точно так же, как он не мог вскочить и бежать, он не мог кричать. Ты что, не видишь, что я сейчас умру? – устало подумал Макаел.

Гирд метнул меч.

Оглянувшись, Макаел увидел, как худой маленький человек в плаще дернулся всем телом, запрокинув голову, словно собираясь расхохотаться, но вместо смеха из его рта изверглась кровь. Потом он опустил голову, словно для того, чтобы рассмотреть своего убийцу, а потом упал. Меч пробил ему грудь насквозь. Макаел в очередной раз восхитился тому, как Гирд обращается со своими орудиями убийства, но он все-таки мог бы выстрелить из винтовки. Это было бы надежней.

- Скряга! – С чувством высказался Макаел, сев. Еще успел разглядеть довольную ухмылку воина, когда тот проходил мимо.

Улица была пуста, только издалека, с той стороны, откуда пришел Гирд, неловко бежала к ним немолодая женщина, придерживая на груди развевающуюся шаль. Макаелу показалось, что он знает, куда она бежит. И действительно, женщина пробежала мимо него, громка шлепая, слетающими с ног тапками, остановилась над трупом добротного простого мужчины, пала на колени и только тогда закричала, выдохнув крик из груди, как одержимый выдохнул кровь.

Макаел смотрел на Гирда. Тот изъял свой меч из тела одержимого, плотно запаковал того в его собственный плащ, после чего, легко забросил сверток на плечо и зашагал прочь.

Макаелу очень хотелось отправиться в другую сторону по следам носителя демона, посчитать людей, которые не пережили его шествие, но его так заинтриговали действия Гирда, что он пошел следом за ним.

- Ты куда его? – Спросил он. Гирд, даже с грузом на плече шагал с такой скоростью, что Макаел вынужден был бежать, чтобы не отстать (как маленький сынок).

- К Вирому. – Ответил Гирд. – Он просил.

- Но…. Его же должны сжечь.

- Поэтому надо успеть. Виром очень хотел вскрыть одержимого.

Макаел сразу отстал. Право же с Виромом в их компании была связана вся грязь и кровь, хотя убийцей, вроде бы, был Гирд. Вскрывать труп! Бр-р…. Макел сразу представил себе такую картину. Маленький стохастический механик стоит у стола, закутанный в фартук, на котором спереди расплываются брызги темной крови, в руках с засученными до локтей рукавами, щипцы и острый нож. Звездный свет отражается на лезвии, в стеклах очков, на блестящей лысине.

Вечером за ужином Макаел услышал от конюхов зловещий рассказ о том, как жрец Ога, возмущенный тем, что труп одержимого увели у него из-под носа, отправился на поиски. И как на окраине городка, войдя в брошенную хижину, где доски скрипели, как голоса мудрых старцев, он увидел там ту же картину, которую лицезрел недавно в своем воображении Макаел. Домой он прибежал с дикими от ужаса глазами и трясущимися, как сухой тростник, пальцами. Его долго приводили в чувство вином и пиявками.

Зачем понадобилось Вирому вскрывать одержимого? – впервые задумался Макаел. Ответ был очевиден, но Макаелу почему-то не хотелось его принимать. Он искал отличия одержимого от человека. Можно сказать – искал демона. Но разве можно найти демона таким способом? Демон – это ведь некая психическая субстанция…. Впрочем, на этот счет существуют разные мнения. Возможно…. Но дальше Макаел думать не мог, потому что почувствовал, что его сейчас вырвет свежесъеденным ужином.

Ночью он проснулся, не сразу поняв, отчего. Постель Гирда была пуста, и это очень напугало его. И только потом он услышал шаги на лестнице. Кто-то поднимался на второй этаж, медленно, не спеша, но, в то же время, легко переставляя ноги, так что шаги были едва слышны. Страх Макаела нарастал. Он сжался на своей кровати, остро ощущая свою беззащитность. Ему очень живо представился вскрытый мертвец. Эта была полнейшая дурь, но Макаелу она таковой не казалась. Это всего лишь Гирд возвращается усталый с работы – убеждал он себя, ощущая, как холодеют ноги. Гирд ходил не так. И какая работа в полночь! Может быть, он пройдет по коридору мимо! Мало ли кто ходит тут по ночам? С чего ты решил, что это – к тебе? Но шаги приблизились и затихли у двери.

Заскрипели петли.

Макаел огромными глазами смотрел в расширяющуюся щель. Там появился край плаща. А потом человек вдвинулся в дверной проем и звездный свет отразился в его очках и на блестящей лысине. Виром безжизненным взглядом смотрел вроде бы на Макаела, но, в то же время, мимо, словно бы в стену. Руки его висели как плети.

Макаел отчетливо понял, что демон поменял хозяина. Эта мысль была как озарение. Макаелу даже стало легче. Но вместо того, чтобы шагнуть за порог, стохастический механик развернулся и прикрыл за собой дверь. Медленные шаги стали удалятся. Заскрипели ступени. Потом Макаел перестал слышать что-либо вообще, хотя вовсю напрягал слух. Его трясло. Это конец – подумал он, хотя не имел ни малейшего понятия, конец чего.

Как ни странно он быстро уснул. А когда проснулся, Гирд был на месте. Макаел долго пытался сообразить, приснилось ли ему ночное видение, или он действительно его видел? Гирд ему тут помочь не мог, потому что его в тот момент дома не было.

- Слушай, – сказал Макаел, - Гирд, а ты ночью уходил куда-нибудь?

- А в чем дело? – Взгляд Гирда сразу стал внимательным.

Макаел замялся. Он понял, что ему совсем не хочется рассказывать. Он подумал, а почему бы не спросить самого Вирома? Мне, конечно, это будет очень трудно, потому что он меня напугал, но…. Гирд все еще смотрел на него.

- Да так…. – Промямлил Макаел. – Ни в чем.

Гирд, ничего не сказав, вышел. Макаел начал злиться. И вообще! Какое это, в конце концов, имеет значение?! А он где был? Почему это он ведет допрос?!

За завтраком Макаел получил радостное известие. Энхон собирался в дорогу. Румяный довольный караванщик громогласно рассказывал про то, как заболел его любимый верблюд, но ветеринар, его хороший друг, животину вылечил, про то, что продажа не оправдывает времени, и пора податься отсюда дальше по маршруту. Он так говорил всегда, когда собирался уезжать, слова не менялись из одной остановки в другую. Не менялось и довольное выражение на румяном лице, хотя Макаелу старый караванщик давно уже напоминал позеленевший от времени бронзовый маятник в больших часах, шаг которого был длинен и всякий раз заканчивался увесистым щелчком, но это был всего лишь шаг маятника.

Караван растянулся вдоль дороги, как цепочка следов на лесной тропинке. Верблюды гордо шагали по твердой укатанной глине, свалянные клоки шерсти под их пузами мерно раскачивались. Временами слышались невнятные крики погонщиков, которые очень походили на перекличку грачей, заселивших дерево. Макаел ехал на одном из верблюдов, а Гирд с Виромом шли пешком. Они всегда ходили пешком, хотя вполне могли тоже ехать, Энхон позволил бы им ехать, тем более, что в лице Гирда имел хорошего охранника.

Энхон как-то разговорившись с Макаелом, объяснил ему, что торговля дело очень выгодное. Говорят, раньше были большие города, крупные транспортные магистрали, торговые корпорации… он, Энхон, если честно не очень в это верил. Он верил своим глазам. В Империи всего лишь несколько крупных городов, включая столицу. А на всей остальной территории население живет мелкими общинами: деревнями, поселками, в лучшем случае крошечными городками, кормящимися натуральным хозяйством. Торговцев мало. В основном это одиночки вроде него, Энхона, для них здесь сытый берег, раздолье….

- А велика ли прибыль? – Поинтересовался Макаел.

Энхон сразу поскучнел.

- Да так…. Велика, по-другому и не скажешь…. Но надо и приличия знать.

- Что-то наш Энхон какой-то скрытный. – Доложил собиратель мудрости Гирду. – Не говорит – сколько зарабатывает, а зарабатывает, он, наверное, много, только вот куда идут эти деньги? Он же ничем кроме походов с караваном не занимается. Может, он купил какое-нибудь поселение, и не одно? А может под его началом много караванов?

Гирд усмехнулся бодрости мысли своего друга.

- Не ищи, чего нет. – Сказал он. – Энхон не так уж много зарабатывает. Его прибыли едва хватает на закупку товара. Он же ведет дела как зацикленный на честности склеротик: цены не заламывает, не жульничает, верблюды эти вместо грузовиков – сам посуди. Его прибыль лежит мертвым грузом в каком-нибудь банке и пролежит там нетронутая до самой его кончины, будь уверен. Он же не из-за прибыли торгует, а потому что у него на роду написано – ходить с верблюдами по маршруту Утамар – Сильный.

- Кем написано? – Сейчас же заинтересовался Макаел.

Гирд опять ухмыльнулся и пожал одним плечом.

Вышагивая рядом с верблюдом собирателя мудрости, Гирд и Виром разговаривали.

- Ну что там? – Спросил Гирд.

- Где? – Поинтересовался Виром.

- Внутри одержимого. – Уточнил Гирд. Макаел насторожился.

Виром долго молчал, словно не мог подобрать слова. Наконец, он сказал.

- Я знаю, кто это. Ты не поверишь.

- Вряд ли.

- В общем…. Практически во всех внутренних органах у него наблюдались признаки острой дистрофии. Если можно так выразиться, то он умирал одновременно от нескольких причин,… если не считать твоего меча. Ты убил его за несколько часов, а может, - минут до, если опять же так можно выразиться, естественной смерти. Но не это самое странное. Это, вообще вполне можно было себе представить, а вот то, что я видел два таких трупа….

- Не понял. Что значит – два трупа? Чей еще?

- Его. Еще один его труп. Два совершенно одинаковых трупа, только одного ты зарубил мечом, а второй был совершенно здоров, если так можно выразиться про труп, но у него было перегрызено горло. Зубами.

- Я опять же ничего не понимаю. Чей был второй труп? Близнеца?

- У него не было никакого близнеца. Я узнавал.

- У кого из этих двоих?

- Чего?

- У кого из этих двоих не было близнеца?

- Ну, если разбираться, то я имел в виду второй труп.

- А где ты его видел? Я тоже имею в виду второй труп.

- Его загрызли на той же улице, где начал хулиганить одержимый.

Они помолчали.

- Теперь ты понимаешь, кто это такой?

- Не может быть. – Тихо произнес Гирд, и оба опять погрузились в молчание, теперь уже основательно.

Макаел проклинал свою глупость. Ему хотелось закричать: «Да кто же он такой?!», но не хотелось обнаруживать таким образом свою несостоятельность в логике по сравнению с Гирдом. Он напряженно задумывался, ерзая в седле, но озарение не приходило. Тогда он осторожно начал:

- А….

Гирд сейчас обернулся к нему и пояснил.

- Это был двойник. Странно, что раньше этого не обнаружили, впрочем, двойники приходят редко.

- Чей двойник?! – Воскликнул Макаел, забыв про свое намерение быть осторожным.

На этот раз ответил Виром.

- Того господина, которого загрызли. Понимаешь? Он сначала расправился с оригиналом, а потом начал кричать.

- Да? – С сомнением произнес Макаел. – Но ведь…. Разве одержимые не демоны?

- Не знаю. – С готовностью откликнулся Виром. – Знать бы, откуда приходят двойники….

Макаел сидел у костра и почитывал книжицу. Гирд подошел и некоторое время смотрел, как он аккуратно переворачивает страницы. Наконец, сел рядом и спросил.

- Про что вещь?

- А? – Макаел поднял на него затуманенные глаза. Впрочем, глаза тут же прочистились. Присутствие благодарного слушателя, всегда превращало собирателя мудрости во вдохновенного оратора.

- Мифы! – Сказал Макаел. – Причем, прошу заметить – современные мифы. Вообще… - он захлопнул книгу, заложив ее пальцем, - Существует уже известная тебе тенденция, что сейчас пишут с каждым годом все меньше и меньше, и о мифах в том числе. Но небольшое количество этого народного фольклора все же народилось, и здесь возникает достаточно необычная вторая тенденция, касающаяся уже не количества, а содержания мифов. Проведенный мною анализ….

- Анализ, так, так…. – Сказал Гирд, устраивая поудобнее зад.

- Что?

- Ничего, ничего, продолжай.

- Так вот, старые мифы, скажем о богах или о героях, в любом случае отсылали читателя ко временам прошлым, и имели привычку заканчиваться так: «и стали они жить поживать, да добра наживать». Или что-то в этом роде. Время действия мифа нередко представляло собой какой-то мировой перелом, крах неба, или наоборот преисподней с итоговой победой добра в лице одинокого героя с мужественным профилем. Но главное, переход от той ветхой старины к настоящему, был подобен выходу из зоны извержения вулкана, подземных толчков и разломов во чисто поле с зеленеющими злаками. Понимаешь?

- Н-ну… да. А что?

- А то… - Макаел наставительно поднял палец, - Что современные мифы имеют под собой другую основу. Во-первых, время действия – настоящее. Где-то за восточными горами, или за южным морем, но вообще-то не так уж и далеко, чтобы совсем махнуть на это рукой. Во-вторых, прорыв инферно там, за южным морем не носит характера безудержной схватки, когда дрожит земля и с неба падают какие-нибудь… камни. Отнюдь, это больше похоже на рутинное восшествие на престол короля мрака и ужаса. Причем само восшествие относится в не слишком уж и далекое будущее, а содержание мифа в настоящем представляет собой похождения по мирному царству государству или какой-нибудь одинокой общине рядовых представителей преисподней: оборотней, призраков, убиенных младенцев и пр. Сам понимаешь, о счастливом конце и перекрестных свадьбах речь не идет, конец, как правило, остается открытым, в виде многоточия, или в лучшем случае загадочного вопросительного знака.

- Страшные байки. – Сделал вывод Гирд.

- Да. – Макаел критически осмотрел книгу, которую держал в руках. – Только страшные байки, отпечатанные на белой бумаге, в дорогом переплете, и с применением художественного слога. Это не просто байки, Гирд. Это скорее мировоззрение. Все чего-то ждут. Причем никто не знает – чего именно, оттого столько вариантов.

- Да и не такие уж байки. – Сказал Гирд. – Одержимые ведь действительно приходят, двойники, демоны, и еще много кого, я не буду перечислять.

- Про одержимых в книгах не пишут. – Мрачно сказал Макаел. - Все про них и так знают, и очень хорошо. Но неужели ты серьезно говоришь о демонах, вот уж это, по-моему….

- Имею личный опыт. – Отрезал Гирд.

- Поделись. – Сейчас же пристал Макаел.

- Ни за что. – Отрезал Гирд.

- Почему? – Настаивал Макаел, и тут же получил по затылку, вследствие чего клюнул носом свою книгу.

- Иногда, слава богу редко, ты бываешь совершенно несносным.

- Я думал, между нами нет тайн. – Обиженно ответил Макаел, потирая нос.

- А еще?

- Что – еще?

- Еще что ты думал?

Макаел совсем обиделся.

- Ничего.

Он снова открыл книгу и повернулся к воину спиной.

- Я собственно пришел поговорить. – Миролюбиво обратился к нему Гирд.

- О чем? – Буркнул Макаел.

- Около десяти километров на север отсюда есть какой-то монастырь.

Макаел насторожился.

- Я слышал, что монахи из этого монастыря очень часто посещают соседние поселения, и даже уходят гораздо дальше. Собирают целые караваны для путешествий.

Макаел повернулся.

- Странно. – Сказал он.

- Да. – Подтвердил Гирд. – Местные жители их не жалуют, поэтому о них почти не говорят. Я услышал совершенно случайно, потому что меня самого приняли за монаха оттуда и направили было дальше.

- А какова их вера? – Спросил Макаел.

- Я почти ничего не знаю, сказали только, что эти монахи зовут всех с собой в путешествия, и что спасу от них нет… ну, и так далее.

- Вот куда нам надо сходить! – Глаза Макаела загорелись.

- Так ты согласен? Виром тоже….

Но Макаел уже не слушал. Он очень любил религиозные общины, потому что там можно было обнаружить что-то действительно интересное, и ранее не виданное, и не читанное. А тут такая странность: какие-то крестовые походы, черт подери. Конечно, это не может быть община завоевателей. Кого они собственно собираются завоевывать? А чтобы привлечь в свою веру обычно далеко не ходят. Макаел отбросил книгу и разлегся на траве, сочиняя разнообразные постулаты веры, подвигающие своих адептов на дальние странствия. Он не заметил, как ушел Гирд. Он смотрел прямо в небо, но не видел его. Он видел какие-то мысленные картины одна красочней другой, пока не почувствовал, что засыпает. Тогда он поднялся и ушел в палатку, где уже раздавался мерный сап Вирома.

Энхон был огорчен, но недолго. Его румяное лицо быстро приняло прежнее жизнерадостное выражение. Он звучно похлопал Гирда по спине, вежливо пожал руку Вирому, улыбнулся Макаелу и оставил их катиться своей дорогой.

На троих у них остался один верблюд, на которого взгромоздился собиратель мудрости. К монастырю вела хорошая укатанная дорога. По правую руку, равнина медленно поднималась к далекому водоразделу, слева лес становился все гуще и гуще, взбираясь вдалеке на холмы, которые походили на курчавые головы черных обитателей Срединебесной.

Глава вторая.

Иму.

Дарниэль постучал. На стук открыла жена Новогара и остановилась на пороге, молча глядя на волхва. Она не приглашала его войти, и Дарниэль топтался на месте, глядя в ее пустые глаза. В нем боролись два противоречивых желания, имеющие в своей основе две противоречивых мысли. Первая мысль была, что он не вовремя, и желание – надо бы уходить, пока не прогнали. Вторая мысль была, как уже сказано, противоположна: стряслась беда, и надо бы чем-то помочь, хотя бы потому, что мне это положено по штату. Хотя, если бы бедствующие нуждались в лекаре, вряд ли сейчас глядели бы сквозь него.

Дарниэль так ни на что и не решился, но тут из недр дома раздался слабый, больной, но истошный и надрывный вскрик, в котором смешались страх, ярость и надежда.

- Кто?!!

Дарниэль невольно попятился. Но тут Вайга очнулась из своего полутранса, обернулась и спешно забормотала.

- Нет. Нет. Это Дарниэль.

- А-а-а-х…. – Высказались с больной досадой в недрах.

Дарниэль окончательно уверился, что ему здесь не рады, хотя сами же просили прийти поглядеть хворые глаза Новогара. Однако, когда Вайга снова повернулась к нему, глядя с нерешительностью и тщательно упрятанным недоброжелательством, как смотрят, когда хотят сказать: «У нас тут… (ну, ты, короче, понимаешь…)», он сделал недовольный жест, и, отстранив готовую захлопнуться дверь, шагнул внутрь.

Новогар сидел на разобранной постели и со страхом глядел на него из-под густых лесных бровей. Такой вид имеют люди, изможденные телесной немочью или усталостью, но не истощенные еще эмоционально. Когда сил на то, чтобы встать с кровати, уже нет, а на то, что яростно кричать и сверкать глазами, еще сколько угодно. Но Новогар не стал ни кричать, ни сверкать глазами. Замкнув рот в прямую линию, он смотрел на Дарниэль вытаращив глаза, словно сам не зная, что именно он сейчас сделает: начнет ли изрыгать проклятия, бросится ли в слезы и мольбы, начнет ли что-то полубезумно шептать, хватая волхва за пуговицы или повалится на постель и тихо завоет.

Дарниэль повернулся к его жене. Та, спрятав лицо в платок, смотрела на Новогара. Глаза ее были на мокром месте.

- Что случилось? – Вопросил волхв.

Вайга подняла на него заплаканные глаза, в которых полыхнула отчаянная надежда.

- Сыны пропали! – Сказала она.

- Что, оба?

- Да. За дровами пошли… и нет.

- Давно?

- Уж полдня, как должны были вернуться.

Дарниэль поглядел на Новогара. Старик смотрел в пол. Волхв, кусая губы, отошел в сторону. У Новогара есть друзья. Да что там – много друзей…. Но где они? Он сидит тут один и не знает, что ему делать. М-да. Бывает.

- Куда они пошли?

- В лес, вестимо.

- Проводишь меня? Пойдем вместе их искать.

Новогар смотрел в угол. Вид его на постели стал совершенно немощным. Вайга порывисто вздохнула.

- Ладно. – Сказал Дарниэль. Потоптался еще на месте, пытаясь что-то сообразить, ничего не сообразил и вышел вон.

На улице был мороз, но без ветра, от яркого звездного света, отраженного в белоснежных сугробах ломило глаза. Дарниэль невольно прижмурился, и ему сразу же азартно задышали в лицо и спросили бодрым юношеским голосом.

- Ну, что там, не вернулись?

Волхв отшатнулся. Прямо перед ним, а вернее над ним, располагались без малого два метра знакомого человека, самого близкого друга в этом захолустье – охотника и сына охотника, молодого человека по имени Томор. Его румяные щеки горели на морозе, и даже как будто светились, улыбки вроде нет, но лицо даже еще более чем обычно оживлено и оптимистично. Словно делать ему больше нечего, кроме как кидаться спасать, разыскивать и вынюхивать. Дарниэль его любил, именно за это – постоянную готовность к новому действию, хотя часто не понимал причины такой готовности, и оттого всегда немного опасался Томора. Дело в том, что молодой охотник ощущал какой-то постоянный необыкновенный, возможно даже болезненный голод, который не давал ему сидеть на месте, а все время гнал куда-то, как отощавшего лесного волка, этот голод был виден в его глазах, читался в его движениях, а это не может не пугать, ведь что будет, если зверь вовремя не насытится? Томор, конечно, не мог оказаться сразу в двух местах, но в одном и том же месте в разные моменты времени его обнаружить было очень трудно. Вот и сейчас – узнал и явился. Без промедления и раздумий.

- Ладно, ладно…. – Сказал Дарниэль и огляделся. Холодный воздух ожег лысину, и волхв сообразил, что забыл шапку. Втянув шею в воротник, он полез обратно на крыльцо.

Томор дожидался его снаружи, оглядывая даль открытым острым взором. Из-за правого плеча у него торчал ствол винтовки. Дарниэль его сразу немного приуважал. Из огнестрельного оружия в селе имелась только винтовка отца Томора, да дробовик лесоруба Носома, из которого тот однажды едва не застрелился, разбив окно в доме, и до смерти напугав жену, после чего навсегда запрятал страшную вещь в чулан под замок.

- Ты кого-нибудь привел?

- А?

- Еще кто-нибудь пойдет?

- А?.. Неет! – Томор даже заулыбался. – Что ты? Мороз, ночь на дворе….

- Ладно, ладно…. – Дарниэль измерил взглядом ноги охотника. Ноги были длинные и пружинисто притоптывали. За такими поди угонишься. Он все никак не мог решиться.

- Как ты думаешь, куда они пошли?

- По тропе за мертвый холм.

Томор был уже в пути. Дарниэль устремился следом.

- Откуда знаешь?

- Следы видел.

М-да. Хорош был бы один. Дарниэль с ненавистью принялся оглядывать глухие заборы, за которыми робко корытились занесенные снегом крыши. На улице ни души. Звезд на небе еще много, но ночь и беда близки. Лучше запереться от обеих пораньше.

Они дошли до поворота, где начиналась тропа в лес за мертвый холм. Она была полностью скрыта забором, и, только миновав поворот, Томор увидел больного человека. Младший сын Новогара Новонаг стоял подле забора, прижавшись к нему всем телом, и скреб серую древесину слабыми пальцами. Томор кинулся к нему, обнял за плечи и осторожно отстранил от забора. С первого же взгляда было видно, что Новонаг не в себе. Томор кричал ему прямо в ухо, но оно словно было забито паклей. Новонаг не отреагировал ни на один звук. Глаза его тоже были незрячими. Сколько Дарниэль ни размахивал у него перед носом ладонью, не тряс, не бил по щекам – не добился ровным счетом ничего. Взявши беспамятного с двух сторон, повели его домой, благо было недалеко. Новонаг шел вяло, периодически делая потуги упасть, что, видимо не раз совершал до этого, потому что был весь в снегу. Однако он шел. Более того даже в таком блаженном состоянии он нашел дорогу домой, так что Дарниэль невольно позавидовал молодым, не убитым еще весельем и мужественной беззаботностью, спасительным инстинктам.

Добиться правды не стоило и пытаться. Сбагрив Новонага на руки семье, не долго собираясь, поспешили обратно по его следам.

- Он не мог идти издалека. – Убеждал Томора Дарниэль. – Старший где-то рядом.

Однако они вышли из деревни, пересекли занесенное поле и вошли в лес, а Новомур все не попадался. Томор шагал быстро, вовсю вертя головой, видя везде вокруг и не забывая давать пояснения для друга, что здесь два брата и сани двигались в лес, и по этой же тропе один возвращался назад. Только он один. Дарниэль слушал машинально, а вокруг не видел почти ничего. Причина была проста – он не мог делать одновременно так много дел: семенить за Томором, проваливаясь в снег по колено, дышать паровозом, задвигать на место постоянно сползающую на глаза проклятую шапку, ругаться, слушать провожатого, да еще смотреть вокруг.

Ему, конечно, приходилось много ходить по лесу, но не зимой, когда нет ни трав, ни грибов, ни прочего сырья для отваров, порошков и настоек, которые требуются той порой, когда даже самые гордые сердца становятся покорными, а самые уверенные голоса – слезливыми. Хорош был бы один! – неуверенно думал Дарниэль.

Мальчишка шел по утоптанной тропинке, по которой многие ходили в лес. Они вошли под сень деревьев и шли некоторое время, когда Томор вдруг прыгнул в сторону, и, пока Дарниэль доковылял до этого места, уже вернулся с добычей.

- Что это? – Спросил Дарниэль, поправляя проклятую шапку.

Томор показал ему рукавицу. Рукавица была старая изношенная, и даже залатанная в одном месте.

- Где ты ее нашел?

- Там…. Впрочем, ее, может и кто другой обронил. Следов вокруг не было.

Они посмотрели друг на друга.

- Пошли дальше? – Предложил Дарниэль.

- Пошли.

Дальше они прошли совсем немного. Томор вдруг остановился, напрягся и вскинул руку. Дарниэль подошел к нему и стал всматриваться, но он ничего не видел. Порывисто свистел ветер. Кряхтели сосны, покачивая головами, то затмевая, то вновь открывая звезды.

- Впереди кто-то есть. А! – Томор тут же расслабился, и даже усмехнулся.

- Кто? – Спросил Дарниэль, уже ему в спину.

Томор, не отвечая, устремлялся вперед. Вскоре и волхв услышал скрип снега и недовольное фырканье. Оказалось – это черная мохнатая лошадка Новогара, медленно бредет по тропинке навстречу. Вожатого у нее больше не было, но она сама шла домой, терпелива таща за собой нагруженные сани.

Томор остановил ее, погладил, похлопал по шее, потом недоуменно поглядел на Дарниэля и сказал.

- Она совершенно спокойная.

Дарниэль тоже внимательно рассматривал лошадку, но на предмет каких-нибудь недавних повреждений. Лошадка была цела и невредима. Впрочем, Новонаг тоже физически не пострадал. Дарниэль поглядел в большие черные глаза, словно пытаясь прочесть в них – что они видели. Но прочесть ничего было невозможно.

- Может она уже успокоилась с тех пор? – Предположил он.

Томор пожал плечами. Может, и успокоилась. А может – и не видела ничего, или то, что она видела, не произвело на нее такого же впечатления, как на несчастного Новонага.

Они осмотрели сани. Нагруженные до половины, они тоже были в полном порядке. Хворост лежал ровно, как его и уложили. Однако на куче ветвей обнаружилась вторая рукавица. Ее немедленно сравнили с первой найденной. Оказалось – другая. Впрочем, это совершенно ни о чем не говорило. Осталось только найти дополнение к рукавице – самого Новомура.

Дарниэль взял под уздцы лошадь и, развернув ее, пошел следом за Томором, который, как и прежде, вышагивал впереди.

Довольно долго они петляли по лесу, сворачивали с тропы, возвращались на нее, так что Дарниэль совершенно отчаялся уловить какую-нибудь закономерность между отметинами на снегу и поведением охотника. Томор вдруг повернулся и спросил.

- А ты не слышал ничего… ну, тогда… когда он примерно пропал?

- В смысле – чего? Из леса?

- Да…. Криков… каких-нибудь?

Дарниэль честно попытался припомнить.

- Нет, по-моему, не слышал, хотя, вообще-то – не помню. А ты?

- Иму кричал. Хотя, может, это было и раньше.

- Ну, и что?

- Ни….

Томор не договорил. Над лесом, над вершинами сосен, в прозрачном холодном небе полетел далекий печальный крик.

Ииииимууууууууууу!

Они, замерев, прислушивались. Когда крик прекратился, Дарниэль спросил.

- Где?!

Томор неохотно ответил.

- В той стороне, по-моему, но вообще крик такой, как у птицы, трудно определить, где кричит.

- Но, вроде, далеко.

- Да, далеко.

Они постояли еще некоторое время. Дарниэль посмотрел на лошадку. Та, повесив голову, уныло стояла рядом. Крик, по всей видимости, не вызвал у нее и сотой доли интереса людей.

- А может это птица и есть. – Приглушенным голосом произнес Дарниэль.

Томор сморщился. Дарниэлю редко приходилось видеть у него столь недовольное лицо.

- Не знаю. – Сказал Томор. – Не могу я его слышать. Наизнанку прямо выворачивает.

- Почему? – Задал Дарниэль глупый вопрос, но только от удивления. Сам он никаких неприятных эмоций от крика Иму не испытывал. Наоборот, этот крик будил в нем затаенную грусть, тревожил душу чем-то недоделанным, потерянным, но возможным. Дарниэля иногда занимал каверзный вопрос: если бывают необыкновенные вещи с необъяснимыми свойствами, то почему бы не бывать таким необыкновенным и необъяснимым людям и животным…. Хотя, может, они и бывают, просто никто этого не замечает, потому что рассмотреть, взять, так сказать, в фокус, человека, пусть даже и близкого гораздо сложнее, чем какую-нибудь вещь – стул, там, или стол. А если необыкновенное животное или птица – еще проще: выдумывай многозвучное название, впихивай в классификацию видов, и дело с концом. Хотя вот бывают же демоны…. Я, правда, не видел, но говорят, что они бывают. Кто они такие? А впрочем, какой смысл в вопросах, если их некому задать. Только языками чесать за стаканом. А я жить хочу, а не чесать и не вопрошать в пустоту, только как это сделать?

Мороз все крепчал. Стояла одна из тех немногих пронзительных ледяных ночей без ветра с застывшим в сухой улыбке воздухом, которые бывают на самом пике зимы. Когда открывши рот, дабы что-нибудь сказать, глотаешь комок ледяного искристого мороженного, а потом с удивлением смотришь на плотную струю пара, вырвавшегося изо рта, и чувствуешь мимолетное сожаление об отданном с этим паром тепле. Страшно было подумать, что могло случиться с несчастным дровосеком в такую ночь. Если он лежит где-нибудь без сознания, напуганный до такой степени, что не смог встать и побежать, подобно своему брату, то он наверняка уже превратился в крепкий снежный ком. Они с Томором спешили изо всех сил, так что волхв вовсе не чувствовал холода, наоборот – ему было жарко в толстой, наверченной на него как на веретено, одежде. Лицо было мокрым от пота, а пар струился за ним, как дым за паровозом. Томор временами останавливался, якобы для того, чтобы рассмотреть получше след, а на самом деле – чтобы подождать спутника. Дарниэль не чувствовал усталости, хотя сил наверняка потратил много. Он знал, что вернувшись домой, вдруг обнаружит, что руки у него горячие, как сковорода на очаге, лицо наоборот холодное, как прилипшая маска, а ноги мелко трусятся, устремляясь к постели. Но сейчас рано было думать о доме. Они еще не сделали ровным счетом ничего.

Томор вновь остановился, но когда Дарниэль догнал его, не пошел дальше.

- Здесь. – Просто сказал он.

Вокруг не было ничего особенного: снег, яркий свет с неба, множество темных рытвин, там, где ступали человеческие, лошадиные, а возможно, чьи-то еще ноги. Деревья здесь немного расступались образуя небольшую полянку. След саней здесь обрывался. Видно было, что оставленная без хозяйской руки лошадь бродила некоторое время туда-сюда, топталась на месте, а потом пошла обратно той же дорогой. Но о чем говорят остальные следы? Дарниэлю они, к сожалению не говорили ни о чем. Томор же наоборот весь хищно осунулся, пригнулся к самой земле и таким манером стал перемещаться по поляне из конца в конец. Новомура здесь не было, и надо было выяснить направление, в котором нужно его искать. Дарниэль все ждал, что охотник вот-вот повелительно скажет ему: «За мной!», - и поведет его в чащу, но Томор не говорил ничего подобного. Наоборот, чем дольше он бегал, тем растеряннее становилось его лицо. Наконец, он остановился, выпрямился и беспомощно посмотрел на волхва.

- Ничего не понимаю. – Сказал он. – С этой поляны никто не уходил. Они дошли сюда, потом здесь что-то случилось, я не имею представления – что, потому что следов борьбы или суматохи нет никаких, потом один пошел обратно, а второй….

Дарниэль, не дождавшись продолжения, спросил.

- Что? Исчез?

- Да вроде того. – Промямлил Томор, отводя глаза. – Я по-другому и не знаю, как сказать.

- Может надо обыскать лес вокруг?

- Да, конечно, - согласился Томор, - Это конечно надо, только я совершенно не представляю – где искать.

- Тогда просто пойдем по спирали. – Решил Дарниэль, успев подумать, что по спирали они могут идти до бесконечности – лес-то велик.

Но делать нечего. Привязав лошадку к дереву, они двинулись на поиски. Теперь они шли не друг за другом, а параллельным курсом, временами перекликаясь, как грибники.

Ходили они долго. Дарниэль уже валился с ног от усталости. Они звали хриплыми голосами, вглядывались в тревожные тени под наметенными над выворотнями сугробами, и не могли остановиться. Все им казалось, что если вот сейчас они остановятся, а Новомур лежит где-нибудь чуть дальше – это будет зверски несправедливо. И они проходили еще несколько шагов, потом еще, и опять казалось, что он где-то впереди, хотя, как он там мог бы оказаться, обоим было неизвестно. Они боялись поставить окончательную точку.

Это сделал Томор. Он возник слева от Дарниэля и устало сказал.

- Все. Хватить. Пошли домой.

- Ты совсем ничего не видел? – Дарниэль повернул к нему серое лицо с запавшими тусклыми, ничего не выражающими, глазами.

- Нет. – Ответил Томор. – Никаких следов. Наверное, его какая-то птица утащила… или дракон.

- Или ведьма на метле.

- Или ведьма на метле…. Я знаю, что таких птиц не бывает, но…. Ты же сам слышал…. Вот - ты, приехал к нам из столицы, и вообще дальний свет повидал, ты когда-нибудь слышал, как кричит Иму?

- Нет. Не слышал. Да и здесь, он появился всего месяц назад.

- Вот то-то и оно. Никогда нельзя говорить, что чего-то там не бывает, потому что не бывает. Все бывает.

- Ладно, ладно. – Дарниэль помолчал, а потом тоскливо добавил. – Не хочется этого, вот что….

На это Томор ничего не ответил. Мысли у обоих были самого невеселого свойства, когда они шли обратно в деревню. Вернее шел Томор, а Дарниэль ехал на санях, потому что очень устал. Лошадка радостно заржала, увидев невдалеке родную конюшню, а у волхва сжалось сердце. Предстояло давать отчет обескровленной семье. Если насчет Новогара он не очень переживал, потому что немного злился на старика за проявленную им слабость, то вот как половчее преподнести новость матери он не знал, а потому ежился в санях от внезапного холода.

Томор дожидался его снаружи.

- Ты чего? – Спросил Дарниэль.

- Как он? – Задал ответный вопрос Томор.

- Спит. – Дарниэль подумал, поглядел вокруг, на блестящий под ночным небесным сияньем снег. – Я думаю, с ним все будет в порядке. Может быть не сразу, но… все будет в порядке. Я о другом….

- Да. – Увесисто сказал Томор и потер руки в рукавицах. – О другом…. Я вот тоже…. Как теперь в лес-то ходить будем?

- Да в лес-то…. Куда мы денемся. Надо бы выяснить, кто там кричит. Черт, и посоветоваться не с кем! – Тоскливо закончил он.

Как ни крути, а рассчитывать в деревни было абсолютно не на кого, разве что на Томора… да на себя. А как это было не нужно, как это было лишне и как хотелось свалить эту тяжесть на чьи-нибудь уверенные плечи. Ог видел, его собственные плечи были далеко не так годны для этой ноши. У него и опыта никакого нет, и хватки. Но делать было нечего. Бредя к своему дому, Дарниэлю оставалось только поносить да склонять на разные лады этот пришибленный, изнасилованный небом деревенский люд, в котором он сам себя по совершенно неизвестной самому себе причине поставил в охранники.

С утра, хотя утро было довольно поздним, волхв отправился в первую очередь к своему новому и главному пациенту. На стук в доме Новогара никто не ответил. Дарниэль заглянул в незапертую дверь, увидел, что в комнате пусто, только Новонаг все так же лежал на кровати, повернувшись лицом к стене, и натянув на себя одеяло и, по всей видимости, крепко спал, и отправился искать родителей. Мать и отец уже шли к нему навстречу, мать поправляла платок, выбившийся из-под шапки, Новогар что-то сварливо, но довольно спокойно объяснял ей. Они вместе вошли в дом.

- Он так и спал всю ночь? – Спросил Дарниэль.

- Да. – Ответила мать. – Только недавно встал.

- Как это – встал? – Дарниэль поглядел на неподвижно лежащего Новонага.

- Да, наверное, опять лег…. – Голос ее преисполнился меда. – Новонаг, сыночек, вставай, доктор пришел.

Лежащий не пошевелился.

- Я давно уже встал. – Раздался мрачный голос от двери.

Все как один повернулись туда и обнаружили там самого настоящего Новонага, который, видимо, только что вошел. Он был хмур и бледен, но в целом выглядел неплохо. Словно повинуясь невидимой нити кукольника, головы таким же манером, одновременно, развернулись в сторону кровати. Лица, того, кто там спал, не было видно. Мать вскрикнула и подняла руки к груди. Новогар, вроде бы рванулся к спящему, но замер на полушаге. Тогда Дарниэль подошел к кровати и резким движением, сорвал одеяло, после чего перевернул лежащего на спину. Из горла матери вырвался второй, гораздо более громкий крик, она зажала себе руками рот. На постели Новонага лежал его брат, Новомур, но не это было главным. Главным было то, что Новомур напоминал, закаменевший кусок мяса, сохраняемый в холоде.

- Он мертв. – Констатировал волхв.

Новогар на негнущихся ногах подошел к кровати и тяжело опустился подле нее на колени, обняв сына. Дарниэль поглядел на Новонага. Тот стоял с открытым ртом, с видом полного обалдения на лице.

- Ты когда встал? – Резко спросил его Дарниэль.

- Да,… да вот только что…. – Залепетал Новонаг.

- Значит, его кто-то принес и положил здесь, пока вас не было. – Заявил Дарниэль. – Вы видели кого-нибудь? – Он переводил требовательный взгляд с матери на сына.

- Нет. – Прошептала мать. По щекам ее медленно ползли слезы. Новонаг тоже отрицательно замотал головой.

- А ты папаша?

- Нет. – Спокойным, но совершенно убитым голосом отозвался Новогар, медленно поднимаясь. – Я никого не видел…. Это демон, ясно.

- Я не знаю: демон – не демон. – Заявил Дарниэль. - Надо убрать его отсюда.

Дарниэль не преминул раздеть покойника и внимательно осмотреть. С недоумением, и даже прямо сказать, некоторым испугом, он обнаружил, что Новомур физически совершенно цел и невредим, если, конечно, не считать того, что он мертв. Его внешние покровы и внутренние органы не получали никаких механических повреждений. Пришлось констатировать, что причиной смерти стал сильный шок, а причиной шока, скорее всего, – страх или, сказать точнее, - ужас. Лицо Новомура было скорее сонным, оно почти ничего не выражало, и если бы у Дарниэля не было опыта, он не пришел бы к выводу, что покойник перед самой смертью увидел что-то такое, что полностью сковало его, парализовало волю, и, в конце концов, отправило в путь без возврата. Что это могло быть, способное вызвать отказ жизненно важных функций в теле совершенно здорового молодого парня, представить себе было трудно. Но была возможность это выяснить, ведь Новонаг, возможно являлся свидетелем, того, что произошло.

Младший брат выглядел и чувствовал себя вполне сносно, и Дарниэль приступил к осторожным расспросам. Но его постигло разочарование. Случилось именно то, что он и предполагал – Новонаг ничего не помнил. Его память обрывалась на опушке леса, куда они шли вместе с братом. Далее имел место провал, вторым краем которого стало сегодняшнее утро.

После полудня к волхву заявился Томор. Опять он был весел, оживлен, снял свою мохнатую шапку с большими ушами и так трясанул ее, что снег полетел по всей комнате. Дарниэль, готовивший отвар мягкой сондающей травы, который хорошо применять беспокойным детям, которые видят кошмары, недовольно поморщился.

- Чего пришел?

Томор расположился у стола, не снимая зипуна и, блестя глазами, уставился на волхва.

- Рассказать. – Заявил он. – Я тут пообщался с невестой Новомура Лиарой.

- И как?

- Ну что ж, она очень хорошая, милая и симпатичная девушка, только… она плакала очень много… у меня на груди. Чего ты на меня так смотришь? Она горевала!.. Но плакала не только от этого. К ней с утра заявилась подруга, которая рассказала ей кое-что про Новомура…. Как он ее…

- Ага. – С интересом поддержал Дарниэль.

- Вот. – Томор пробежался пальцами по столешнице. – Но, как она рассказывала, не только ее, она намекала еще на двух или трех девиц.

- Ну, это не так много. – Успокоил Дарниэль. – А как – с их желания или нет?

- В том то и дело, что - нет. У некоторых и женихи есть, но он что-то такое делал, что им стыдно было рассказать…. В общем, я пошел к….

- К подруге.

- Да. Она довольно хохотала мне в лицо. Все - чистая правда. Представляешь, как она спешила обрадовать Лиару, а все почему – она, оказывается, провела какой-то ритуал по вызову демона. Она привела меня в чулан и показала все свои причиндалы: уголь, смолу, корень мертвого дуба, и еще что-то, в общем, она желала отблагодарить Новомура….

- И считает, что это ей удалось?

- Представляешь – да. Она хотела вызвать демона черного облака.

- Ах, даже так.

Томор подозрительно поглядел на волхва.

- Ты знаешь о таком?

- Понятия не имею.

- Я тоже. Ее бабка научила. Она была знахарка и, в общем, ведала подобными вещами.

- А-а! Ведьма Снуровила! Так, понятно, что это за подруга. Новомур, значит, ей одолжение сделал.

- Что ты имеешь в виду?

- Я имею в виду, что это вряд ли черное облако.

- Почему?

Дарниэль пощелкал пальцами, подбирая слова.

- Это было бы слишком просто. Я, пожалуй, могу поверить в то, что можно вызвать демона, но это должно быть сильное чувство. Очень сильное. Или, может быть, ты не согласен насчет одолжения?

Томор подумал. Глаза его перестали блестеть.

- Пожалуй, согласен. – Проворчал он. Но потом снова поднял голову.

- Кстати, я нашел следы. – Невинным голосом сообщил он.

- Какие? – Спросил Дарниэль, почувствовав, почему-то страх.

- Его. – Со значением ответил Томор.

- Где?

Томор довольно улыбался.

- Если хочешь, пойдем, я покажу тебе.

Пришлось Дарниэлю пойти, потому что он видел, что молодого охотника так и распирает, а кто кроме него, старого усталого травника мог по достоинству оценить такую находку.

Как и обещал, Томор привел его к дому Новогара, но зашли они не с лица, а с заду, там где высокий плетень, теперь, почти до верха занесенный снегом отгораживал двор от поля, за которым начиналась опушка леса. Здесь была подветренная сторона, и за забором намело большой длинный сугроб, в котором люди проваливались почти по пояс. Томор упорно лез под самым забором, наконец, остановился и с торжеством произнес.

- Вот!

Дарниэль посмотрел.

- Гм… ну, и что?

- Да ты не туда смотришь! – Осерчал Томор. – Это мои следы. Я здесь ходил, когда искал. Вот он, вот!

Тут Дарниэль действительно увидел одинокий след несколько в стороне от цепочки самых обыкновенных человеческих отпечатков. Дарниэль ничего не мог сказать о том, чья нога его оставила, разве что след этом был глубже, почти дыра.

- Да, действительно, а почему он один?

- Вот то-то же. Иди за мной, точно по моим следам, так тебе проще будет разобраться. – И Томор двинулся прочь от забора по направлению к опушке.

Он сделал шагов десять, если не пятнадцать, пока, наконец, не остановился, указывая на что-то рукой. Это был еще один очень глубокий след. И Дарниэлю показалось, что он больше человеческого следа, оставленного валенком.

- Да он больше. – С непонятно иронией ответил Томор, и стал выжидательно глядеть на волхва.

- Подожди. – Сказал Дарниэль и оглянулся. – Это что же…. Не может быть.

- Увы, именно так и есть. – Ответил Томор. – Я, конечно, не требую этого от тебя, но если бы ты был достаточно внимателен, ты бы заметил, что это след правой ноги, а там был след левой. Теперь пошли дальше….

- Ох-хохо-хохо! – Тоскливо пробормотал Дарниэль, послушно ступая след в след за Томором. Как и ожидалось, через десять шагов обнаружился третий след, опять левой. Томор шел аккуратно рядом, так чтобы не затоптать.

- И так до самой опушки. – Подытожил он. – А там след теряется.

- Почему?

- Не знаю. Может, это я такой плохой следопыт, а может,… и что другое. Почему бы ему, к примеру, не передвигаться по деревьям. Судя по длине шага, он очень силен, он перемещался огромными прыжками, так что прыгать с дерева на дерево ему, может быть, даже удобнее. Кстати, это объясняет, как он утащил Новомура.

- А что ты еще можешь про него сказать?

- Да больше, в общем-то, ничего. Кроме разве того факта, что он ходит на двух ногах, как человек. Хотя, конечно, на этом сходство с человеком кончается. Он гораздо сильнее и тяжелее человека, и у него, наверное, более длинные ноги. Об этом можно судить по величине следа и по его глубине. Здесь он шел от дома. Но есть и другая цепочка следов – к дому. Те следы еще глубже. Видимо, он нес что-то тяжелое. Нетрудно, собственно, догадаться – что именно. И даже с таким весом он все равно перемещался огромными прыжками.

- Я все-таки ничего не понимаю. – Жалобно сказал Дарниэль, когда они возвращались. – Это какая-то ненормальность. Получается, что он как-то привязан к этому дому. Если бы он просто убил в лесу дровосека и утащил к себе в берлогу или в гнездо, если он живет на дереве, чтобы пожрать там, то в этом не было бы ничего странного. Но он вернул покойника, причем таким способом, что, во-первых, никто его не заметил, хотя Новогар с женой находились в этом момент во дворе, а во-вторых, подложил в еще теплую постель вместо второго сына. Я не знаю, что он этим хотел сказать, но складывается впечатление, что он хотел еще глубже досадить этой семье и придумал такой оригинальный способ.

- Но почему он убил только одного? – Спросил Томор. – Если уж хочешь досадить, так и досадил бы по полной. Нашли бы, к примеру, в постели мертвого Новонага….

- Видимо, его интересовал именно Новомур. Это, кстати, подтверждает….

- Что?

- Что это не просто какой-то экзотический зверь. Скорее всего, действительно – демон или что-то в этом роде.

- Это доказывает, что он разумен.

- Не обязательно. Звери тоже бывают очень хитры и изобретательны, в пределах своей плоскости. И демон может быть изобретательным - в другой плоскости, но при этом вовсе не обязательно обладать разумом.

- А ты хорошо в этом разбираешься.

- Я много читал. – Ответил Дарниэль. – Литература на этот счет очень разнообразна.

- Да?

- Конечно. Было бы странно, если бы это было не так. О чем еще писать развлекательные произведения и псевдонаучные криптографии? Не о современном же быте, и не о давних победных делах - а о чем тогда?

- А там не написано, откуда приходят демоны?

- Нет, только – куда.

- Куда – и так понятно, а вот откуда…. И зачем?

- Ты Лиару об этом спрашивал?

- Нет. – Томор удивленно поднял брови. – А почему ее?

- Очень способствует.

- Тьфу на тебя!

Ближе к ночи Дарниэль явился домой к одинокой хозяйке-вдове Турмиле, которая жила одна с маленькой дочкой. Ходил он сюда именно к дочке. Маленькая Тарвай была вполне здорова, но очень плохо спала. В последнюю неделю мать с нею намучилась. Дарниэль специально для девочки составил сложную микстуру, из шести трав и ядовитого гриба-слепеня. Муж Турмилы, Отомир, погиб в лесу под упавшим деревом. Это случилось шесть месяцев назад. Девочка очень переживала, и Дарниэль предполагал, что бессонница – это отдаленное последствие той психической травмы.

- Вот, принес. – Заявил Дарниэль на пороге, топчась с ноги на ногу.

- Заходи, заходи. Ужинал.

- Н-нет.

Волхв воздвигся посреди комнаты столбом, с сумкой в руках, пытаясь сообразить, что ему надо сделать сейчас, в данный момент, чтобы не стоять столбом. Турмила стремительно перемещалась вокруг, накрывая на стол, каждый раз ловко огибая столб. Наконец, Дарниэля взяли за руку и посадили, отобрали сумку и мигом нашли ей подходящее место.

- Она так и не спит. – Рассказывала хозяйка. – Вернее спит, но очень мало, и выглядит утром даже уставшей. Мне она не говорит, но, по-моему, ей снятся кошмары. И еще этот Иму кричит – пугает ее.

- Вот как?

- Да, она каждый раз вздрагивает. Тарвай! Иди ужинать. Посмотри на нее – лицо синее.

- И ничего не синее….

- Садись и ешь. Если я говорю, что синее, значит – синее.

- И ничего не….

- Ешь, я говорю.

- Не! Буду! – Весело завопила Тарвай, вскочила с табуретки и мячиком запрыгала по комнате, кося зорким глазом на дядю-доктора, руки она растопырила над головой во всю длину, как лосиные рога, и, прыгая с ноги на ногу, высоко поднимала колени, что было конечно очень неудобно, но Тарвай старалась исполнить все именно так, а не иначе. Турмила пыталась хмуриться, наконец, прикрикнула.

Дарниэль не был пьяницей, он почти не пил - только иногда, наверное, потому, что не так много было поводов (так он себе это объяснял). Он был отвратителен сам себе под винными парами, и не раз бывал удивлен, почему в какой-то момент, он совершенно неожиданно, без причины и перехода, вдруг обнаруживал неуверенность в ногах, шум в голове и слышал всякие гадости, слетающие с собственного языка…. Зачем ему это?

«Знаешь, почему вопрос «зачем?» - самый глупый вопрос?», - поинтересовался у него как-то отец. «Потому что это самый частый вопрос», – ответил Дарниэль. «Нет», - сказал отец: «Потому, что на него никто еще не получил правильного ответа». Но Дарниэль до сих пор думал, что прав все-таки он. Он слышал вопрос «зачем?» из разных уст, он видел его во всех без исключения глазах, даже в собственных, когда смотрелся в зеркало. За каждым действием следовал вопрос: «зачем я делаю это?». За каждой мыслью следовал тот же вопрос. Оставалось только спросить: «Зачем я спрашиваю зачем?», - но вот до этого никто так и не додумался. Так часто повторяемое слово волей неволей обессмысливается и превращается в придаток к языку. А если язык целиком состоит из придатков? Зачем?

Однажды Дарниэля позвали подлечить скорбного умом пацаненка. Это было уже здесь в деревне. Дарниэль заявился веселый и жизнерадостный.

- А! – Воскликнул он, блестя глазами. – Маленький волчок! Сейчас я тебя развеселю.

И он рассказал анекдот, который слышал в столице.

- Приходит на прием к врачу гомик, панталоны в обтяжечку, и говорит:

«Доктор! У меня …й видно. Что делать?!».

«Заголять и бегать!!!».

«Спасибо, доктор!».

Довольный хохот волхва звучал в избе в гордом одиночестве, пока (совершенно неожиданно) не захихикал скорбный умом пацаненок. Тут, наконец, догадались принюхаться и немедленно обнаружили, что от Дарниэля несет крепким винным духом. Тогда мать пацаненка взяла полотенце, и сначала хлестнула им сына, чтобы замолчал, а потом этим же полотенцем досталось по шее веселому доктору, когда его выпроваживали вон. С тех пор Дарниэль испытывал некоторое смущение в общении с детьми в присутствии родителей.

Когда тарелки опустели, Дарниэль несколько натужно спросил.

- А где же твои игрушки?

Пришлось Тарвай показать свое богатство. Впрочем, она сделала это без стеснения, диалог все же завязался. Игрушек было не много – всего лишь три куклы. Тарвай подробно, все более оживляясь, объяснила кто они такие, как их зовут, и как друг к другу относятся. Дарниэль слушал внимательно, хмыкал сочувственно, и даже задавал заинтересованные вопросы. Тарвай начала зевать.

- Значит, по чайной ложке на полстакана воды. – Объяснил Дарниэль. – И ничего мне не давай!!! – Неожиданно для себя он свирепо закричал на Турмилу и даже ухватил ее за руку, которая уже потянулась к карману. Потом, смутившись, добавил. – Еще не известно – подействует ли.

И быстро ушел, боясь разговора об оплате услуг (а возможно, не только этого). Деньги для Дарниэля были больной темой. Он давно уже заметил, что стоит хорошим людям вступить на почву купли-продажи, как неминуемо, не желая того, вопреки своей природе они превращаются в трясущихся от собственной гадости истериков, начиная перепихивать вложения из рук в руки, как опасный узелок с гадюкой внутри. Общение на эту тему дается без труда и даже с усладой самолюбия только откровенным сволочам, к коим себя Дарниэль великодушно не причислял. Он пытался не раз сообразить, как бы устроить жизнь без денег вообще, но ничего не получалось. Каждый раз возникал из солнечного небытия темный зловещий образ распределителя благ. Дарниэль не мог себе представить человека на таком посту. Что он должен чувствовать, думать….

Мертвецов община хоронила недалеко на холме, откуда сквозь расступившийся лес была вида темная струна реки. Покойники давно заселили вершину, а ныне вторглись в лес, который приходилось вырубать под новые могилы. Поговаривали, что давно пора новеньких снова хоронить на вершине холма, где все давно уже превратилось в обыкновенную землю. Но пока еще до этого не дошло. С Новомуром прощалась лишь небольшая горстка близких родных, да пара закадычных друзей. Это было обычное явление, хотя на похороны знатных поселян являлось все-таки поболее. К тому же, глядя на скучные осунувшиеся лица обступивших могилу, Дарниэль решил, что видит на них страх. Над Новомуром нависла грозная тень, которая накрыла собой и остальных. Были наверняка те, кто просто побоялся прийти на похороны, и те, кто объяснял детям, чтобы они держались подальше от семьи Новогара. Дарниэль не знал, рассказывал ли кому-нибудь Томор о найденных им следах за домом. Он хотел было сказать ему, чтоб поменьше распространялся об этом, а потом решил плюнуть, почему-то это показалось неважным. Пусть сам решает как лучше. Во всяком случае, мысль о том, что тот, кого звали Иму, причастен к этой смерти, имела широкое хождение. Ну и что?

Дарниэль отвернулся и поглядел на вершину холма. Ему показалось, что там кто-то бродит меж деревянных столбов, которые ставили в ногах покойников. Он снова посмотрел на людей. Жрец Ога закончил свою песнь и кинул несколько ложек освященной воды из ведерка в яму. Следом туда полетели комки земли. Лиара громко хлюпала носом, за неимением чужой груди в большой расшитый платок.

Все потянулись обратно в деревню, и Дарниэль хотел было идти следом, но его крепко ухватили сзади за рукав. Оглянувшись, он обнаружил прямо перед собой неприятно розовощекого и жизнерадостного Томора, глаза которого блестели обычным для него каверзным образом.

- Пойдем-ка со мной. – Предложил Томор.

- Куда?

- Я тебе кое-что покажу.

Он потащил Дарниэля на вершину холма, откуда была хорошо видна река и противоположный берег.

- Смотри! – Торжественно сказал Томор.

Дарниэль послушно уставился вдаль, не понимая, что там интересного.

- Да не туда! – Возмутился Томор. Иногда его друг проявлял удивительную несообразительность. – Вот!

Томор указывал на старый столб, отмечавший чью-то забытую вечную квартиру. Впрочем, очень скоро выяснилось – чью именно. На столбе еще сохранилась надпись, которую можно было прочесть. «Иму Стохар» - гласила она. Вот тебе и раз! Дарниэль никак не ожидал, что это чье-то реальное имя, хотя с именами в Срединебесной, вообще-то, творится полная анархия. Детей называют как угодно, иногда довольно причудливыми звукосочетаниями. Были те, кто желал придерживаться какой-то системы, но дело в том, что и сама система давно уже разложилась. Кроме имени на столбах больше ничего не писали, такова была традиция, так что кто такой Иму Стохар, и когда он жил, оставалось невыясненным. Дарниэль коснулся рукой столба и попытался шатнуть его.

- Он еще крепкий. Не такая это давность. Может, кто его помнит?

Томор смотрел на него, ожидая какого-то откровения, но что мог Дарниэль ему сказать? Что покойники не выкапываются из могил, чтобы мстить живым? Или что память живет дольше в потустороннем мире, чем по эту сторону?

- Надо сходить к весельчаку Намиру. – Решил Дарниэль.

Весельчак Намир давно уже лишился всех зубов и, большей части памяти, ходить мог только по дому, его шепелявые шутки состарились вместе с ним и их решительно никто не слушал, но он продолжал шутить, как заведенный когда-то и забытый за ненадобностью механизм, прокручивающий одну и ту же магнитофонную ленту. Кроме всех этих достоинств, он обладал еще одним – самым преклонным возрастом в общине. Может быть, он знал, кто такой Иму.

- Кто пойдет? – Спросил Томор. – Ты или я?

Дарниэль задумался.

- Давай ты. Я уже несколько лет пользую его как врач, и, по-моему, я его  достал.

Они пошли обратно в деревню. Впереди кучкой двигались провожавшие в последний путь Новомура во главе со жрецом Ога. Когда расстояние между провожавшими и волхвом с охотником стало сокращаться, Дарниэль понял, что первые, вообще-то, никуда не двигаются. Они стояли на месте плотной массой, словно окружив кого-то, толкающего речь. Вскоре стали слышны хриплые, но пронзительные женские крики. В этих криках не было ярости, в них была только боль тяжелой утраты. Дарниэль и Томор ускорили шаг.

Протолкавшись в середину, они узрели на снегу жену старосты, в прошлом могучего лесоруба Табара. Старуха валялась на снегу, громко рыдая, воздымая руки к небу и снова роняя их. Все молча стояли вокруг неподвижным кольцом. Дарниэль попытался поднять ее, спрашивая, что случилось. Старуха вывернулась и повалилась ему в ноги, крича.

- Задавили! Задавили! Голова в земле!

Постепенно выяснилось, что она имеет в виду своего мужа. Но ее крик объяснялся не только самим фактом смерти, но и еще чем-то, что добавило страху. Вцепившись в рукав дарниэлева зипуна, она потащила его к своему дому. Томор поспешал следом. Однако в дом заходить не стали, а прошли во двор в сарай. Там среди инструментов на земляном полу лежал Табар. Вернее лежало только его могучее широкоплечее тело, голова с представительным взглядом и доброй лопатообразной бородой находилась в земле, была закопана по самую шею. Староста лежал на боку, в результате чего тело его было изогнуто под отвратительным углом. Земля, куда засунули его голову, была разрыта, но плотно утрамбована, как пестиком от огромной ступы. Томор сейчас же упал на колени и принялся эту землю рассматривать. Потом он посмотрел горящим взглядом на волхва.

- Кулак! – Сдавленно произнес он. – Ог видит, кулак!

Дарниэль осмотрел тело Табара, и убедился, что тот окончательно и бесповоротно мертв. Вытаскивать он его пока не стал.

Старуха совсем зашлась, стоя на пороге. Дарниэль предупредил Томора, чтобы он дождался его и ничего не трогал, и увел несчастную в дом. Потом он рысцой смотался к себе домой и принес склянку с успокоительным средством. По дороге подумал, что-то больно много у него уходит этого снадобья за последние дни. Может, он делает что-то не так? Накапав старухе солидную дозу, получив в ответ солидную порцию слез и негодования, он поспешно отправился к Томору. Тот ждал его на пороге сарая.

- Ясно, что это демон. – Безапелляционно заявил молодой охотник.

- Вряд ли это так уж ясно. – Позволил себе усомниться Дарниэль. – Не делай поспешных выводов. Ты же сам сказал, что землю утрамбовали кулаком, так может это какой-то недоброжелатель воспользовался случаем.

- Посмотри сам. – Сказал Томор. – Я ничего не трогал.

Дарниэль стал осторожно ковырять землю вокруг шеи. Земля была утрамбована очень плотно. В убийце чувствовалась большая сила. И потом он вдруг сообразил, что человеку вряд ли могло прийти в голову использовать для этой цели кулак, каким бы он ни был крепким. Гораздо удобнее утрамбовать землю ногой или каким-нибудь тяжелым подручным средством. Но здесь был кулак.

- Смотри здесь. – Настаивал Томор. – Видишь, что это.

- Что?

- Когти. Причем огромные.

Действительно рядом со скамейкой у стены можно было рассмотреть пару глубоких борозд. Дарниэлю они ни о чем не говорили.

- Ты уверен? – Спросил он.

- Не обижай меня. - Томор напряженно рассматривал борозды, склонившись к самой земле. – Если бы я не был уверен, я бы так и сказал.

Дарниэль принялся разгребать землю. Они извлекли голову убиенного, заранее приготовившись к тяжелому зрелищу. То, что они увидели, их не удивило, но все равно легло тяжелым грузом на сердце. Дарниэль судорожно перевел дух.

- Я ничего не понимаю. – Сказал он. – Я бы сказал, что его закопали живым, но он не сопротивлялся. Почему?

- Может, он был без сознания?

- Или в ступоре,… как сыны Новогара.

- Его тоже напугали?

Дарниэль уселся на пороге и стал глядеть на звезды. Его вновь охватило ощущение бессилия, правда, не настолько сильное, чтобы отказаться от поисков. Они не могут ни к кому обратиться за помощью. Люди не совершают больше преступлений, а потому не нужен более карающий орган. (Кое-где сохранилась полиция, но там она используется только для разъяснений и регулирования движения, оставив наказание в руках каких-нибудь потусторонних нечеловеческих, да в добавок несуществующих на самом деле, тварей). Это, безусловно, прекрасно, но есть и оборотная сторона. Потому что преступления все равно совершаются, хотя это преступления иного рода. Никто не сможет наказать человека за преступление по отношению к самому себе. Это даже смешно. Человек сам себя обокрал, сам над собой снасильничал, а ты ему за это еще и добавил. Хотя,… может быть, так и надо? Может быть, только за такие преступления и стоит наказывать? Но опять же встает вопрос – кто будет этим заниматься? Это ведь такая мука! Это святым надо быть, чтобы сказать другому: «Что ты над собою творишь! Остановись! Вот как надо жить!», а святые первыми исчезли с нашей земли….

Томор легонько толкнул его в спину.

- Чего замечтался. Пошли соседей поспрашаем. Может, кто чего видел.

Дарниэль оглянулся и посмотрел в лицо Томора снизу вверх. Он пытался прочитать что там, за свежим румянцем и невинным выражением жажды до работы: садизм, младенческая наивность, взлелеянная и тщательно скрытая злопамятность, преступление? Или, может быть,… сила? Та сила, которая делает людей прекрасными, и которая стала редчайшим раритетом. Дарниэль, случалось, встречал людей, в которых ему чудилась сила, но после расставания, думая об этих людях, он в основном пытался найти прозаические объяснения их поступкам, которые исключали бы возможность душевной красоты.

Как это ни прискорбно, но ученый волхв, знакомый с основами психоанализа, сознательно предпочитал во всем видеть грязь, чтобы избежать разочарований, но иногда… люди все-таки ставили его в тупик. Как Томор.

Дарниэль пошел проведать старуху, жену Табара. Та при виде доктора снова запричитала и закудахтала, как жирная курица, боящаяся свалиться с насеста. Дарниэля этим было не провести. Он спросил.

- Табар ссорился с кем-нибудь? Кто-нибудь был зол на него?

- Что ты! – Запричитала старуха. – Его все любили. Да бывало покричит, поругается, но не со зла же, и всегда за дело. Всегда!

Дарниэль знал, что у старосты были трения с некоторыми односельчанами, но он был согласен со старухой, что Табар был человек приятный и справедливый. И хотя именно такие качества делают человека первой жертвой в руках преступника, да преступников, которым нужны такие жертвы уж не осталось. Дарниэль скорее поверил бы в то, что кто-то вызовет демона, колдуя в своем одиноком углу над горсткой праха, чем в то, что кто-то захочет властвовать, подминая под седалище покорных и сбрасывая в отвал конкурентов. Дело здесь не в отсутствии покорных, а как раз в том, что не найдется, кому противостоять за свое положение царя горы. Парадокс. И никто бы в него не поверил, если бы он не стал реальностью.

Дарниэль накапал старухе еще настойке и быстро смылся. Еще успел поругать себя за то, что вот опять у него не находится других средств, кроме флакона с какой-нибудь дрянью. Но что делать? Если в кармане пусто, из шляпы не вытащишь.

Томор вскоре тоже выбрался на мороз.

- Никто ничего не видел и не слышал. – Отчитался он и замолчал.

Они постояли, оглядывая испуганные, прижавшиеся к земле дома.

- Итак, это все-таки демон. – Сказал Томор.

- Да, демон-зверь, как я бы сказал.

- И как его поймать?

- Я уверен, что он привязан к деревне, а точнее – к кому-то в деревне, тому, кто его вызвал. Нужно искать этого человека.

- Да-а. – Протянул Томор. Некоторое время он молчал, а потом вдруг заявил. – Это может быть кто угодно! То есть в прямом смысле – любой!

Дарниэль остро посмотрел на него, удивленный такой проницательностью. Действительно, Дарниэль хорошо знал, что не бывает тех, кто обижает, бывают только те – кого. Степень обиды зависит не от качества поступка, а от степени задавленного страха того, по чьему адресу нанесена была обида. Он знал, что пострадавший всегда ожидает именно этого действия, и более того сам его провоцирует. Психоанализ, будь он неладен! Но что делать теперь? Действительно, демона может вызвать каждый. По любому поводу, а иногда и без него, просто потому, что человек так устроен. Виновен ли такой человек?

Томор немедля отправился на поиски сведений об Иму Стохаре. Как и условились, первым он посетил старика Намира.

Старик сидел в кресле и спал, по крайней мере, такое складывалось впечатление, хотя глаза его были открыты. Голова его была откинута на высокую спинку, черты обвисшего лица расслаблены. Взгляд открытых глаз совершенно неподвижен. Он не видел гостя, Томор был в этом абсолютно уверен. Охотник топтался у порога, переминаясь с ноги на ногу, и уже решился было вывести старика из сонного транса, и даже открыл для этой цели рот, но тут раздался сиплый, неразборчивый, но все еще полный молодого ехидства голос.

- Левой! Левой!.. А что делать правой? Чесать за ухом! Хи… хи… хи… хи….

Томор неожиданно обнаружил, что старик смотрит прямо на него водянистыми, прозрачными и очень проницательными глазами.

- Здравствуйте. – Пробормотал Томор.

- Садитесь на стул, молодой человек…. Не бойтесь, я имел в виду первый смысл. Хи… хи….

Томор ежась угнездился на хлипком тонконогом стульчике и стал робко смотреть на весельчака, ожидая еще какого-нибудь престарелого юмористического подвоха. Но Намир не продолжал. Он смотрел на гостя, и в этом взгляде чудилась то опытная насмешка, то бараний старческий маразм.

Томору стало не по себе, и он решил перейти к делу.

- Иму? Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха-ха! Мальчик! Хи-хи. Не занимайся ерундой. Не забивай свою умную светлую голову! Я убит, честное слово. Иму Стохар. Да знаешь ли ты, кто это такой?!

- Не знаю. Я и пришел, чтобы узнать.

- А зачем?

Томор не сразу нашелся, что ответить, но, пока он думал, старик Намир завопил.

- Если белых крыльев нету – это вовсе не беда!

  Лучше всякого обета нам поможет борода!

Это была его присказка, а какая у него была борода! Я, правда, не помню – какая именно, помню только, что он очень ее любил, он тогда в годах был, а я – малец совсем….

Намир надолго замолчал, голова его склонилась к плечу, видимо его одолевали сладкие воспоминания. Томор решился нарушить паузу.

- Так кто он был такой?

- Кто? А что тебя интересует? Обыкновенный хороший человек. Тогда их было больше, чем сейчас, хотя и тогда их было мало…. Хотя и злых людей тогда, наверное, тоже было больше…. Он очень любил шутить. Большой был шутник. Профессиональный. Он, наверное, смог бы играть в театре, кабы не угораздило его родиться здесь.

- Вы помните его шутки?

- Дорогой мой, я помню кое-что, но откуда я могу знать – чьи это шутки, его, мои, твои? Хотя…. У меня должен быть альбом с его шутками. Знаешь, он их записывал, хотел, наверное, коллекцию состряпать. После его смерти я забрал альбом, только вот где он?.. С той поры я в него ни разу не заглядывал, да и никто не заглядывал.

Старик с кряхтеньем поднялся с кресла и двинулся к огромному шкафу, оккупировавшему один угол. В шкафу были книги. Множество. Ни у кого Томор не видел столько книг. Они стояли покосившимися пыльными рядами, как ветераны гвардейцы супротив врага в непосредственной видимости. Намир шевелил губами, касался неуверенным трясущимся пальцем затертых корешков.

- Да! – Заявил он вдруг со злобой, поворачивая к Томору искаженное лицо. – Все его шутки были плоскими. Его в этом винили, ему ставили это на вид. Они зажимали свои - тьфу! - аристократические уши. В столице его цитировали бы по домам, где не достают острые зубы, а здесь он оказался изгоем. Но ведь шутка не может быть круглой. Вот что, мой мальчик, я скажу тебе: если шутка не плоская – это вовсе не шутка. Круглая шутка – это скорее философский афоризм или оскорбление. Кругло шутить могут такие как этот бродяга доктор, у которого в голове куча пустых трактатов и каланча самомнения. А просто, по-дружески, без противопоставлений! Иму знал толк в хорошей шутке, только… где же этот альбом? Что-то я его не нахожу…. Илна!

Прибежала внучка Намира.

- Чего, дедушка?

- Тут… была… такая….

- Что?

- Альбом с шутками? Ты помнишь?

- Нет.

- Ну как же? Здесь он стоял,... или нет…. – Намир задумался.

- Не было никакого альбома…. Может, вы его отдали кому?

Старик снова полез в шкаф, перебирая дряблыми пальцами корешки.

- Может и отдал. – Сказал он брюзгливо. – Что я обязан все помнить, кому, что, куда? Я имени своего не всегда помню, слова уже стал забывать…. Собственные шутки!!!

Он поплелся обратно к креслу.

- Ты извини, куда-то делся этот альбом, а может, его и не было вовсе – что-то в голову взбрело.

- Вы его хорошо знали?

- Спрашиваешь! Тогда я был ребенком, а дети, я повторяю – дети! – его любили, все до единого. Мы не понимали, что он говорит, но хохотали до упаду. Может, просто потому, что он любил детей и говорил с нами, как с равными. Странно, правда? Как может человек в летах понять ребенка? А он понимал. Сейчас нет таких людей. Его и убили… потому….

- Почему?

- Ах! Какая разница? Ты действительно хочешь это услышать?

- Да.

Намир с сомнением вгляделся в глаза Томора, в которых вдруг зажегся странный огонь.

- Ну, хорошо…. Да, собственно, что тут рассказывать…. Нашелся в деревне один, что любил маленьких детей… но по-своему, ты меня понимаешь. Такие-то сейчас есть, не беспокойся.

- Я не беспокоюсь.

- Что?

- Ничего.

Намир насупился и некоторое время недоверчиво разглядывал молодого охотника, сквозь кустистые брови. Но все же продолжал.

- Дети никому не рассказывали,… кроме Стохара…. Он понял. И пошел его убивать. Стохар был плохим танцором, весь его дух ушел в слова, и он не выжил. Но и насильник не выжил тоже. Вот собственно и все.

Голова Намира повисла, последние слова он проговорил почти не слышно.

Подошла внучка и заботливо укрыла деда пледом. Она не смотрела в сторону Томора, но тот сразу почувствовал себя отчаянно лишним. Он поспешно встал, неловко безмолвно поклонился, ломая в руках шапку, и был таков.

Дарниэль заимел привычку, посещая болезные дома, расспрашивать, не видел ли кто ночью бегуна? На него большею частию смотрели непонимающе, вот и теперь волосатый лесоруб Носом, охворевший коленом, сказал.

- Городишь, сам не знаешь что. Кто ж ночью бегает? Побегаешь тут. – Он закряхтел, осторожно ощупывая больной сустав сквозь повязку.

Дарниэля пригласили к столу. Он никогда не отказывался. Вообще, получалось, что он редко ел дома, а вкусно поесть дома ему вообще не приходилось.

- Хороший был человек Табар…. – Печально произнес Дарниэль, глядя в тарелку. – У таких людей всегда врагов полно, я так думаю.

- Ну, нет, как-то ты странно рассуждаешь, почему это, если человек хороший – то и врагов полно? Наоборот, если дрянь какая-нибудь, которая обидеть там может или нагрубить? А у Табара так и вовсе врагов не было.

- Так, когда дрянь помирает, то и не жалко, я про дрянь и не говорю.

Носом подозрительно глядел на него. Дарниэль покосился на спину жены дровосека и понизив голос рассказал по секрету о похождениях Новомура.

Носом еще пуще нахмурился.

- Я догадывался. – Сказал он.

- Откуда?

Носом стал как туча. Не сказал ни слова. Только по короткому но выразительному непроизвольному его взгляду на старшую дочь, Дарниэль все понял. Он поспешно сказал.

- Как-то теперь без Табара будем?

- Да как будем…. Нового выберем. И так уж известно кого.

- Кого же?

- А то не знаешь? Вмира, конечно. – За него двенадцать «стариков», а против - только этот счетовод Седар, да кто его слушать будет.

- А кого хочет Седар?

- Да никого он не хочет, ты ж его знаешь. Ему бы только слово сказать, а что именно сказать – он сам, наверное, не знает. Болтун.

- А Вмир согласен?

- Говорят, что нет. Ну, уж уговорим, как-нибудь. Он молодой еще, на первых порах поможем.

- А кто его выдвинул?

- Я! Ха-ха-ха! Чего ты меня-то спрашиваешь, ты «стариков» спроси, а я знать не знаю.

- Я видела, как мишка ночью бегает…. – Раздался рядом робкий детский голос.

Носом грозно нахмурился и уже открыл пасть, но Дарниэль поднял ладонь, и словно запретным знаком запечатал родительские уста.

Это была третья, самая младшая дочка Носома, девочка четырех-пяти лет. Она уже некоторое время стояла подле доброго доктора, который всерьез заинтересовался ее рисунками, не решаясь подать слово, пока слова эти не вырвались сами собой.

- Ты видела мишку? – Добрым голосом спросил Дарниэль.

- Да.

- Далеко?

- Да. Очень.

- Он бежал?

- Да.

- Как? Быстро?

- Вот так… вот так… вот так….

И девочка немедленно изобразила, как бежал мишка: подняв и растопырив в стороны выпрямленные руки, она быстро запрыгала на месте с ноги на ногу, высоко поднимая колени.

Ложка вывалилась из заиндевевших пальцев волхва. Он уже видел точно такую же пантомиму, но в исполнении другого ребенка и по совершенно другому поводу. Он вспомнил радость Турмилы и собственный веселый смех, когда они смотрели на танец Тарвай, не подозревая, на краю какого ужаса они находятся.

Но, может быть, она тоже видела Иму? Дарниэль уже оказался на крыльце. Может быть, она просто слышала его? Вздор! Слишком много отговорок. Морозный ветер ожег лысину, Дарниэль сообразил, что бежит по улице без шапки. Он остановился, решая, что делать, потом решил плюнуть и бежать дальше так, и даже сделал несколько шагов, но потом, все же, вернулся в дом растерянного Носома.

- Ты куда это? А обед!

- Потом. Некогда. Я сейчас. – Он сам не понимал, что бормочет.

Оказавшись вновь на улице, однако, он двинулся уже шагом, хотя и быстрым. Так, так, так, Иму Стохар очень любил детей, дети почитали его своим защитником. Вздор! Откуда маленькая Тарвай может знать, кто такой Иму Стохар, даже если ей рассказывали? А может…. Одного откровенного, честного рассказа вполне может хватить для впечатлительной детской души. Достаточно лишь представить себе его, своего защитника, и не важно, что он окажется похожим на зверя, не важно, чем он будет на самом деле заниматься…. И не дети ли способны на самые искренние и яркие чувства, в том числе и ненависть, настолько искренние, что они иногда попросту воплощаются в яви? Где искать демонов, как не в обиженной детской душе?

Дарниэль быстро шел по улице. Горячечная энергия переполняла его. Пар вырывался изо рта тугим столбом. Звезды светили ярко, хотя поднявшийся ветер предвещал скорые тучи и снегопад. Снег на крышах лежал толстыми бутербродами, искрясь как сахар, только горячие печные трубы были голые, из каждой висела вверх ветхая борода серого дыма. Село стояло углом, и чтобы добраться до дома Турмилы, нужно было пройти поворот. Над домом, замыкавшим внешний угол поворота, почему-то было две печных трубы. Дарниэль не обратил на это внимания, он уже поворачивался спиной к этому дому, когда одна из печных труб шевельнулась. Кто-то стоял там, на крыше, настолько неподвижный и серый, что Дарниэль не воспринял его своим лихорадочным взором как живой объект. А теперь было поздно. Запоздалый ужас сжал сердце. Волхв хотел оглянуться, когда в затылок брошенным недрогнувшей рукой молотком ударил близкий исполинский крик: «Ииииммуууууууууу!!!». Он был очень громким, Дарниэль перестал видеть небо в его потоке, и здесь, вблизи, он вовсе не давал ощущения печали и светлой тревоги, в нем была только одна ледяная злоба. Исчезла напевность и плавность, он был скорее визгливым и резким, как последняя мольба забиваемой скотины. Как ни странно, крик вывел волхва из окоченения, конечно, ниоткуда не следовало, что настал именно его смертный час, но Дарниэль в этом не сомневался. Крыша была близко, прямо за спиной (один прыжок), времени, пока не затих звук, осталось только на одно разумное действие. Спрятаться на пустой улице было совершенно негде, убежать было немыслимо.

Дарниэль прыгнул вперед, как в воду с обрыва, собираясь приземлиться на руки. Там, куда он прыгал, находилась крышка подвала дома, противоположного тому, с двумя трубами. Но ведь люк закрыт на замок, и вообще открывается наружу, на что ты рассчитываешь? Да люк был закрыт, но распахнулся до того, как волхв грохнулся на него. Потом, Дарниэль не раз пытался себя убедить, что сначала он увидел открывающийся люк, и прыгнул туда, но дело в том, что все было совсем наоборот: сначала он прыгнул, а потом люк распахнулся. В проеме появилась растрепанная пегая шевелюра деда Седара, удивленные глаза его, не успели увидеть ровным счетом ничего, потому что Дарниэль рухнул на него всей своей тяжестью, сшиб с короткой лесенки на пол и сам навалился сверху. Впрочем, волхв тут же вскочил, он был слишком испуган, чтобы медлить и умирать безропотно. Он метнулся в дальний угол подвала, споткнулся о грабли и упал. Когда он оглянулся крышка подвала захлопнулась, лишь в самое последнее мгновение обозначив там какую-то мохнатую (и, хотя возможно показалось со страху, очень большую) тень. Возможно, дед Седар сдавленно вскрикнул, как будто на него наступили, Дарниэль плохо разбирался в этот момент, что именно он видит и слышит. А что делают его руки, он не ведал вовсе. Тень надвинулась на него, заслонив узкую полоску звездного света, проникшую сквозь щель. Меж тем шарящая рука волхва, выхватила из сумки с медикаментами, с которой Дарниэль не расставался, склянку с сондающей микстурой для беспокойных детей (снотворное средство против зверя? Великолепно! Это то, что нужно! И что ты будешь с ним делать?). Вместо того, чтобы хотя бы запустить бутылкой во врага, наподобие булыжника, Дарниэль сорвал пробку и плеснул содержимым бутыли перед себя. В грозной темноте произошло смятение. Раздался короткий шипящий звук, какой издает напуганный веником кот. Затем крышка подвала распахнулась, и струей ворвался ослепительный звездный свет. Что-то мелькнуло в лучистом потоке, но разглядеть – что именно было совсем уже невозможно.

Дарниэль трясущейся рукой поднял пустую склянку и попытался прочитать, что на ней написано. Буквы прыгали перед глазами, но он был упорен. Ему пришлось поднести бутыль к самым глазам. Сообразив, что это такое, он бессильно уронил руку на пол. В голове наступило полное безмыслие. Кто только что напал на него? Дарниэль никак не решался подумать об этом. И даже больше самого факта нападения его обескураживала собственное поведение. Он не представлял себя в роли, в которой оказался, и которую, как вышло, довольно неплохо исполнил. Жалко только старика. У него слабое сердце, но по своей подозрительности и дремучести, он не желает пить лекарства.

Дед Седар зашевелился на полу и стонуще закряхтел. Тут Дарниэлю пришло в голову, что надо бы отсюда выбираться, в конце концов, он без спроса вломился в чужие владения. Он поспешно выскочил наружу и первым долгом оглядел крыши вокруг. Все они были пусты. По улице, еле переставляя ноги, в высоких валенках двигался один из «стариков», членов правящего кружка. Борода его торчала вперед из-под ворота, шапка была надвинута на самые глаза. Он не обратил на Дарниэля никакого внимания и продолжал двигаться своей дорогой. Больше на улице не было никого.

Холодный воздух ожег лысину и волхв понял, что опять оказался без шапки. Но в подвал я за ней не полезу, решил он, ну ее к лешему! Он уже хотел было уйти, когда внезапный вопрос пригвоздил его к месту. Вопросы вроде: почему Иму отпугнула снотворная микстура, относились на данный момент к разделу риторических. Был другой вопрос: почему Иму закричал? Этот крик однозначно помог Дарниэлю спастись. Почему они пришел днем? Почему он дал себя увидеть? И главное: почему он закричал? Если бы он сделал свое дело молча, от волхва остались бы лишь холодные кости, и как Дарниэль ни изворачивался, но не мог отделаться от странной мысли, что Иму имел какую-то дальнюю цель, причем цель эта может оказаться неоднозначной.

Тут из недр подвала вновь появилась растрепанная голова деда Седара. Лицо его было хмурым и помятым. Выбравшись наружу, он, не поднимая глаз, на окружающие красоты направился прямиком на Дарниэля, который понял, что ничего хорошего сейчас не произойдет. И действительно, дед Седар не стал вопрошать: что случилось? Какого дьявола? – или хотя бы – У тебя дома как, все нормально? Он вплотную без разгона приступил к оскорблениям. Он говорил.

- Ты мерзкий сукин сын, ты подметка бродяги, ты гнилая черепушка с вершины холма, ты мороженый клоп, ты одноногий карикатурист (!), ты моченое ухо…. - А также. -  В твоем доме смердит, как в кунсткамере (это Дарниэль и сам знал), твоя заплеванная плешь похожа на зализанную задницу, твои порошки хорошо помогают от поноса, если их не пить, твоими умными речами нужно оклевать стены в камере пыток. – И так далее.

Дарниэль даже не пытался оправдываться, он хорошо видел, что этого не требуется.

Седар хорошо разбирался в арифметике и бухгалтерских расчетах и был, наверное, незаменимым человеком в правлении общины… до определенных пределов. На заседаниях он имел обыкновение недовольно молчать в бороду, но уж если ему давали (или он брал сам) слово, тут только держись. Как минимум на полчаса смиренные заседатели подвергались вербальным терзаниям, отчего приходилось жевать губами, теребить штаны и робко взглядывать на недоступную волю за окном.

Дарниэль тоже имел честное намерение стоически выдержать нападение, тем более, что он чувствовал за собой вину, но тут он вспомнил, что стоит на морозе без шапки, и что шапка его теперь в недоступных владениях Седара, и разозлился.

- А шел бы ты, откуда дети родятся! – Прокричал он, после чего резко развернул и пошел прочь. Дед Седар ничуть не удивился и не оскорбился, лицо его ни на йоту не изменило своего обычного недовольного выражения, все еще слабо покряхтывая и держась за поясницу, он побрел туда, куда и было указано.

Дарниэль не пошел ни к какой Турмиле. Он направился прямиком к себе домой. Там он снял валенки, аккуратно повесил на свое место сумку и, не снимая шубы, повалился на кровать, лицом в подушку. Почти сразу он уснул.

Его бесцеремонно растолкал Томор.

- Закладывал что ли? – Недовольно спросил он и, приблизив лицо, принюхался.

Дарниэль отпихнул его и сел. Лицо его было помятым, недовольным и несчастным. Он сразу все вспомнил, но отнюдь не нападение Иму поселилось шевелящейся змеей в груди. Он отчасти был даже благодарен этому волосатому лесовику, что тот не дал ему добраться до цели. Что бы от там наговорил?! Ог великий, ну что за невезуха!

Томор видя, что друг сидит, глядя остановившимся взглядом в угол, и не слышит ровно ничего из того, что он говорит, сообразил, наконец, что не все в порядке.

- Что случилось? Давай, выкладывай.

Дарниэлю пришлось все рассказать.

Лицо Томора осунулось, и хотя не потеряло свежести и чистоты, но лишилось своеобычного следа непонятной улыбки.

- А я думаю, чего Иму в деревне вопил. Все по норам трясутся, а он оказывается за тобой. Интересно….

- Что интересно?

- Выходит, почуял?

Дарниэль усмехнулся.

- Вряд ли.

- Тогда зачем на тебя нападать?

- Видимо просто я одна из его целей.

Теперь неподвижный блестящий взгляд Томора был направлен на волхва.

- А, что у тебя… с ней? – Осторожно, но не меняя взгляда, спросил Томор.

Дарниэль бешено поглядел на него и тут же отвел глаза. Говорить он не мог. Пронюхал, ищейка, черт его дери!

Томор, наконец, уставился в окно. Теперь он думал.

- Иди к ней. – Приказал он.

- И что я ей скажу?

- Ничего. Сначала надо выяснить все, но не тянуть. Иму может опять прийти за тобой.

Дарниэль молчал. Ему совершенно не нравился Томор. Молодой охотник выглядел как напавший на след голодный отощавший волк. Охотник. И ему совершенно не нравилось отношение к маленькой Тарвай исключительно как к жертве. Ему казалось, что все сложнее, что тут не место расчетливому движению по следу, расставлению ловушек, капканов, рогу загонщика. Но объяснить это Томору он не мог, он ясно видел, что тот не поймет, и это пугало. Неожиданно Дарниэль понял, что, по мнению Томора, они не так близки, чтобы волхву было позволено осадить и наставить на путь истинный. Как все-таки неприятен и опасен человек, уверенный в своей правоте. И обязательно ведь в итоге окажешься неправ, а в сухом остатке от происшествия будет не уверенная целенаправленность и конкретные исторические ходы, о которых все позабудут, а только твоя жестокость и упорная, смешная и жалкая, глухость к голосу разума, от которой потом будешь корчиться всю жизнь. Дарниэль понимал все это, но у него хватило сил только на то, чтобы разозлиться и насупиться.

- Никуда я не пойду. – Заявил он.

Томор приподнял шапку и слегка хлопнул ею по столу, после чего сразу встал и неторопливо направился к двери. Но Дарниэль смотрел на него уже без страха, потому что он только что предугадал именно это действие, а значит охотник действительно больше не представлял загадки.

- Ты все-таки подумай. – Посоветовал волхв ему в спину. Томор не оглянулся. Хлопнула дверь.

Но не прошло и нескольких секунд, как он снова оказался на пороге, расхлестанный, с растерянным лихорадочным взглядом.

- Идем! – Выдохнул он вместе с паром. – Кричит кто-то.

Прерывистый женский крик неожиданно поглотил другой – далекий и печальный, будящий в душе светлую грусть, если, конечно, не иметь в виду души Дарниэля и Томора. Охотник остановился и, подняв кулак, свирепо выдохнул:

- Попадись же мне!

- Идем, идем. – Поторопил волхв.

Беда посетила семью Носома. Голосила его жена. Она полуодетая бегала по улице, истошно зовя свою младшую дочку, ту, что рассказывала Дарниэлю про бегающего мишку. Дочки нигде не было. От реки хромал во всю прыть ее муж, таща с собой совершенно непонятно зачем два ведра наполненных в проруби. Вид у Носома был ошалелый и растерянный. На просьбу объяснить, что именно случилось, Дарниэля и Томора потащили в дом и продемонстрировали разбитое окно, в которое вовсю несло стужей и мело снегом. Это было окно в детской комнате.

Пока Носом отправился за водой, жена готовила пироги в большой комнате, где располагалась печка. Все пятеро детей играли в детской, но постепенно, один за другим, потянулись на аромат в комнату к матери. Кроме младшенькой. Все думали, что она осталась там, да и куда она оттуда могла деться, ведь дверь в комнату была только одна. Только когда по ногам из-под двери потянуло морозом, мать решила разъяснить, что опять набедокурила ее красота. Но дочки в комнате не было. Зияло разбитое окно – и все.

Следопыт Томор сейчас же принялся рассматривать землю под окном в поисках следов, но снег там был расчищен лопатой и утоптан. Дарниэль в это время бегло осмотрел комнату. Насколько он мог судить по расположению осколков стекла, кто-то ворвался сквозь окно внутрь и ушел, надо полагать тем же способом. На гвозде, торчащем из рамы, волхв заметил клочок бурой шерсти и осторожно снял его двумя пальцами. Шерсть была длинная и мягкая, как пух. Дарниэаль задумчиво потер ее между пальцев и выглянул в окно. Там он увидел согбенного охотника.

- Ну чего? – Спросил он.

Томор распрямился и пожал плечами.

- Ничего не могу разобрать, но, по-моему, здесь он не ходил.

- А как же он попал в дом?

- Не знаю, может, я просто плохой следопыт?

- Не думаю. – Пробормотал Дарниэль.

Томор в этот момент смотрел на крышу дома. Волхв заметил краем глаза, как изменилось его лицо, но не сразу заставил себя посмотреть на охотника. Ему очень не хотелось этого делать. Это было как в случае с ожившей печной трубой, когда уже все понял, но не можешь заставить себя прямо взглянуть в глаза правде.

Девочка лежал за трубой, вплотную к ее теплому боку, так что ее не сразу возможно было заметить. Дарниэль надеялся на внешне благопристойную смерть от страха, но ошибся. Возможно, по какой-то непонятной причине, Иму оказался не в состоянии напугать маленького ребенка до оглушения или смерти. Пришлось ему применить более прозаическое оружие. У девочки было вырвано горло. Как определил Дарниэль, это сделали очень длинные когти. Успокаивая мать, он мог сказать только, что девочка умерла мгновенно.

Ночью Дарниэль сидел один у окна за столом. На столе стояла бутылка и стакан. Правая рука волхва обнимала легкую бутылочную стать, левая держала стакан. Взгляд волхва был обращен в небо за окном. Вот-вот должен был совершиться момент, когда стакан и бутылка придут в взаимообусловленное движение.

Я не выдержу – так рассуждал волхв. Я ничего не смогу сделать – поддакивал он сам себе. Я очень устал…. Он поднял бутылку и опрокинул ее в стакан, глядя на живую говорящую струю. Мне совершенно не на кого опереться. Сам я не могу служить для себя надежной опорой, я слишком слаб. Томор хороший друг, но он всего лишь мальчик, и его сил тоже не хватит на двоих, а больше….

Дарниэль смотрел в небо. Небо было пустым и далеким. И холодным. Он вообще-то не чувствовал холода, здесь на земле, но вот оттуда с высоты несло такой бездушной стужей… не для тела, а для разума. Очень холодно. Потому что он совершенно один. Здесь огромный лес, лес на весь мир, и лес совершенно пустой. Он идет по этому лесу уже сто пятьдесят лет. Он хочет найти хоть кого-нибудь, ну хоть кого-нибудь! Хоть крота…. Но сколько он не бросался и не рыл землю – даже крота не нашел. Совсем никого нет. Иногда он слышит голос, и не знает откуда он, наверное – это говорит он сам, а может это ему чудится. Он разуверился уже во всем, и не знает, а не чудится ли он сам себе. Это невозможно проверить. Надежда найти кого-то почти умерла. Только иногда он механически вспоминает, что возможно где-то кто-то есть кроме него и идет дальше. Он где-то читал, что крик, в месте, где его некому услышать, не существует вовсе. Эта мысль часто беспокоит его, просто режет ножом. Крик является главным доказательством его одиночества. Но что делать, он не может иначе. Он кричит, кричит, кричит….

Дарниэль огляделся дикими глазами. Он был один в доме. Темные мертвые стены надвинулись со всех сторон. А за окном тоже пустота. Он вскочил, не помня себя ухватил шубу и оказался на улице. На улице не было ни души. Повсюду искрилась уверенная в себе ледяная тишина. Окна домов как один темны и мертвы. Никого вокруг. Как он мог раньше этого не замечать?! Вокруг никого нет. Все его воспоминания, образы человеческих лиц ложны, это же так просто! Он сам обманывал себя, чтобы сохранить хоть что-то…. Дарниэль бежал по улице, временами хрипло вскрикивая совершенно больным голосом.

- Люди!.. Люди!.. Люди!..

Никто ему не отвечал. Ни одна тень не легла на девственный снежный саван. Силы стали покидать его. Он остановился, беспомощно глядя в небо, похожее на крышку гроба с дырками от гвоздей.

- Люди…. – В последний раз выдохнул он. Он бы упал лицом вниз прямо в сугроб и к утру замерз бы, потому встать для него означало бы продолжить бесконечный и бессмысленный путь по мертвому безлюдию, но кто-то подхватил его. Кто-то не пускал его к сугробу, стоял на пути довольно слабой, но все равно неодолимой преградой. Дарниэль увидел перед собой лицо Турмилы и услышал, как она быстро говорит.

- Ты чего? Бродишь ночью. Я тебя искала. Дома нет. Поговорить мне с тобой надо.

Она тонкими осторожными пальцами стерла снег с его щеки.

- Опять выпить не с кем было? Да нет, от тебя не пахнет. Да что с тобой?!

Дарниэль смотрел на нее безумными глазами. Он хорошо представлял себя, как кто-то другой, окажись тот на ее месте, закричит: «Спятил, спятил!», замахает руками , как от беса, побежит прочь, юркнет за дверь и запрет ее на два засова.

- Ог мой, - вздрогнула Турмила, - Да ты босиком! Пойдем скорее домой. К нам домой. Пойдем.

Она взяла его за руку и отвела к себе домой. Там Дарниэль получил горячий чай и достойный ответ на вопрос один ли он на всем белом свете. Он держал обжигающую кружку обеими руками, осторожно прихлебывал и смотрел на свою спасительницу. Турмила говорила. Она спрашивала Дарниэля, возмущалась по поводу пристрастия к хмелю, уговаривала Тарвай, чтобы оставила в покое дядю доктора и не лезла к нему на колени. Наконец, когда молчание Дарниэля стало почти вызывающим, он стукнула кулачком по столу и потребовала хоть какого-нибудь ответа, что Дарниэль делал один на улице.

Волхв отставил кружку и глупо хихикнул, отведя глаза. Он не знал, как сказать. Собственный страх показался ему таким глупым и смешным.

- Я…. – Начал он. – Прости меня, я просто испугался, что я один. Понимаешь….

И он изложил ей свой внезапный кошмар наяву.

- Ты точно не пил?

- Я, вообще-то, собирался, но не успел. – Он посмотрел ей в глаза и поспешил категорично добавить. – Ни капли. Клянусь!

Потом он тяжело вздохнул и сразу обмяк, уставившись в пол. Только сейчас стало видно, как он устал и измучен.

- Так. – Деловито сказал Турмила. – Давай ложись. Спать ложись. Вот тебе постель.

Дарниэль без слова повиновался. Ощущая безмерную слабость, он уткнулся лицо в подушку и тут же уснул.

- Иму ищет отца.

Дарниэль вздрогнул всем телом и очнулся. За окном была ночь. Он был в чужом доме и он не сразу сообразил – в чьем именно. И откуда эти слова? Они приснились ему или кто-то произнес их. И если верно второе – то кто? Дарниэль услышал шепот. Поглядев налево, он увидел маленькую Тарвай, которая спала на печи. Вернее она не спала. Она играла с какой-то странной игрушкой, которой Дарниэль раньше у нее не видел, эту игрушку ему не показывали. Это была совсем простая игрушка, непохожая на остальных. Она вообще ни на кого не была похожа – продолговатый мешочек, изображающий туловище с пятью пришитыми теляпающимися мешочками поменьше, изображающими конечности и голову. Ни глаз, ни рта, ни пупка. Странная игрушка. И странно имя.

Ог великий! Да что же это такое! Неужели все – правда? Оказывается, он до сих пор не верил. И поругался с Томором не из-за каких-то возвышенных справедливостей, а потому что тот верил, а он – нет. Но что делать теперь?

Задавив кряхтенье, Дарниэль сел, спустив босые ноги с постели. Что делать, что делать…. Он направился к тумбочке, таящей в себе колбу с лекарством. Турмила сейчас же проснулась и тревожно уставилась на него. Дарниэль не знал, что сказать ей.

- Не спит? – Спросила Турмила.

Дарниэль пожал бровями и достал флакон.

Утром даже снег ему показался чернее, чем был до этого. Давненько он не ощущал себя в такой трясине.

Дома его, однако, уже ожидал Томор. Сидел за его столом, на котором разложил запас его мешочков с семенами сушеными корешками и листьями, внимательно читал названия и даже нюхал.

- Ты где был?

- Кто тебе разрешил? – Без какой-либо доли строгости спросил Дарниэль, раскрыл шкафчик и принялся перекладывать мешочки по местам.

Томор смотрел на него, время от времени шевеля изящным носом.

- Занимательная, однако, наука ботаника. Так, где ты был?

- У Турмилы.

Дарниэль не смотрел на Томора, но и без того знал, что глаза у того снова довольно блестят.

- Я здорово психанул вчера. – Резко сказал Дарниэль. – Выскочил без порток на улицу,… она меня забрала к себе.

- Молодец!

- Ах, ты сволочь!

- Нет, я серьезно. Твоя задача войти к ним в доверие и все выяснить. Может, все не так плохо. Может, что-то можно сделать….

- А если ничего нельзя сделать?

- Н-ну…. – Томор отвел глаза и косо пожал плечами.

Дарниэль смотрел на него, держа на весу мешочек с травой. Томор взглянул на него.

- Нет, конечно! – Категорично заявил он, и даже покраснел больше обычного. – Я ничего такого не думаю! Я просто…. Думаю, что можно сделать. В любом случае только ты можешь выяснить, что надо сделать. Но надо войти в их семью, а для этого ты ни в коем случае не должен доверяться Турмиле. Это – главное условие.

- Но, почему? Наоборот, надо все рассказать ей, надо….

- А ты думаешь, она не знает?

У Дарниэля мороз прошел вдоль хребта. Рот непроизвольно открылся и остался в таком положении.

- Именно поэтому ты не должен дать понять, что ты все знаешь. Только так ты сможешь быть с ней, и сможешь подобраться к Тарвай. У девочки какая-то беда….

Дарниэль отвернулся к шкафчику. Томор бубнил что-то за спиной. Что-то убедительное и уверенное бубнил. Но волхв его не слушал. Хорошо быть уверенным и убедительным на расстоянии. А он ощущал полнейшую растерянность и даже страх. Право было б проще, если б достаточно было лишь построить ловушку для Иму, или застрелить его из винтовки.

Весь день и все следующее утро он не смог сподвигнуть себя на поход туда, куда больше всего хотел идти. Он занялся будничными делами, часто останавливаясь, чтобы поглядеть в окно. Он не хотел видеть Томора, он вообще никого не хотел видеть, но уйти из своей кельи тоже не мог. Помог ли ему управитель путей, или наоборот навредил, но никто так и не пришел к нему, ни за помощью, ни за советом. Кончилось тем, что, уже под вечер, видя в окно, как мельница судеб неотвратимо валится за горизонт, Дарниэль схватил шубу, прыгнул в валенки и, не помня ничего, помчался.

Он явился к заветному порогу, ничего еще для себя не решив. Он не знал, как встретит Турмилу, что она о нем думает, он не имел точного понятия – не погонят ли его отсюда без лишних слов. Он просто постучал. Дверь долго не открывали, пока на пороге не возникла Тарвай с пальцем, задумчиво засунутым в рот. Матери дома не было, так что Тарвай, возможно, нарушила ее крепкий приказ никому не открывать, а если приказа такого не было – это было очень странно.

Даринэль не знал, что сказать девочке, но знать – и не потребовалось. Не прошло и нескольких минут, как они оба сидели за столом занятые обсуждением серьезнейшей проблемы – теории эволюции. Тарвай сама потребовала, чтобы Дарниэль продолжил свой рассказ о растениях, который она уже слышала. Волхв возразил, что такое рассказывать надо на ночь, для лучшего снотворного эффекта. Но Тарвай настаивала.

Дарниэль рисовал на листе бумаги молекулу РНК.

- Она похожа на лошадку? – Спросила Тарвай.

- Нет, это я ее такой нарисовал. На самом деле трудно сказать, на кого она похожа, потому что ее очень непросто увидеть.

- Почему?

- Она очень маленькая.

- Меньше меня?

- Намного. Но не в этом дело. Смотри дальше.

Белок пришел на помощь РНК, и они стали жить вместе. Белок стал работать, а РНК рожать ему детей. Им потребовался дом, и они построили клетку. Тарвай опечалилась.

- Но ведь клетка – плохой дом. Там держат зверюшек, чтобы они не убежали.

- Это была совсем другая клетка. Там было все что нужно, она была светлая и просторная, а главное – они сами ее построили и решили жить в ней, так что это был самый настоящий дом.

- А они выходили из него погулять?

- Конечно. – Решил соврать Дарниэль. – Выходили, но не очень часто, потому что вокруг было очень опасно – плавали всякие хищники, от которых спастись можно было только за оболочкой клетки.

Все было хорошо, пока однажды у РНК не появилась грозная соперница - ДНК. Тарвай сейчас же невзлюбила ДНК.

- Зачем она пришла? – Спрашивала она.

- Ну, видишь ли,… она была очень красивая, и у нее очень хорошо получалось рожать детей, лучше, чем у РНК.

РНК оказалась на вторых ролях, что-то вроде домработницы и сиделки. Царица ДНК засела в своих персональных хоромах – в ядре - и оттуда повелевала целой армией белков, которые ради нее были готовы на все. Дарниэль вошел в азарт, клетка превратилась в боевой корабль, загремели залпы, захваченные в плен рабы-митохондрии, трудились в поте лица на самой черной работе. У Тарвай тоже горели глаза, она слушала с открытым ртом.

Но в самый кульминационный момент над ними раздался строгий голос.

- Дети, пора спать.

Тарвай сразу захныкала. Но Дарниэль тоже был непреклонен. Он поднял девочку и отнес ее на постель.

- Сон - основа здоровья. – Убеждал он. – Если ты не будешь спать, ты вырастешь слабенькая и худосочная, это я говорю тебе, как врач. Пей микстуру и ложись.

Турмила вертела в пальцах пакетики из ткани, на которых было корявыми буквами нацарапано название и количество. Иногда только одно название. На одном имелась только одна какая-то непонятная закорючка, судя по всему краской. Они доставала пакетики из сумы, безучастно рассматривала и клала на стол.

- Я не поняла ни слова. Это другой язык?

- Да нет, почему другой, какой там - другой. Просто я так пишу….

- А сам ты понимаешь?

- Да, и сам не всегда понимаю, приходится нюхать…. На холсте потому что, не на бумаге, поэтому и буквы кривые!

Дарниэль сделал движение, словно хотел отобрать у нее порошок. Потом положил руку на стол и уставился в окно. Кожа на лбу у него собралась в складки. Турмила разглядывала его.

- Ты мог бы стать мастером, Дарниэль. Но не стал. – Она швырнула пакетик в суму. – Почему ты не захотел стать мастером?

- Мастером в чем?

- Нельзя так говорить: «мастер в чем-то». «Мастер» – и все. Не важно, в чем именно. Это не имеет значения.

- Хорошо, а что имеет значение? Что тогда такое «мастер»?

- Я не знаю. Это… что-то цельное, как отлитый колокол, который издает чистый звук.

- Понятно.

- Нет, нет, я просто не умею сказать, я никогда не видела мастера, и не знаю, какой он на самом деле. У меня так – одни мечты.

Дарниэль сгреб порошки со стола и стал запихивать в сумку.

- Ты сказала, что я не захотел стать мастером. Но ты не права. Я бы очень хотел стать мастером. И главный-то вопрос не в том: хочу ли я чего-то там вообще, а в том чего именно я хочу. А я не знаю, чего именно я хочу. Г…на-пирога я хочу. Я долго думал, чем бы заняться? И ничего не придумал, кроме лекарства. Потому что надо было заняться уже чем-нибудь. – Дарниэль приподнял суму и швырнул ее на стол. – Мне страшно смотреть на многих и многих. Люди говорят правильные толковые вещи, но не потому, что в чем-то хорошо разбираются, или хотят разобраться, порой они вдруг замирают на полуслове и – такой испуганный взгляд, словно забыл, как там дальше. Словно он не для себя так правильно излагает, а для кого-то другого, а стоит попытаться спросить о чем-то себя самого и - он на грани паники, словно вот-вот провалится в ад. Это бред, это смешно, это страшно. Зачем лечить такого человека. Он сам не знает, зачем его лечить. Если он заявит, что его жизнь и здоровье – это его главное богатство, я не поверю ни единому его слову, не потому, что я этому не верю, а потому, что он этому не верит. Чему можно научиться у такого человека? Как стать мастером? В Срединебесной нет профессии, требующей от человека быть мастером.

- Это не важно. – Сказала Турмила.

- Как это не важно?! Я полконтинента истоптал, сел здесь, в этой глуши, потому что решил – ну ее, к лешему! Все равно только душу травить! Не буду я ничего искать!

- Не ищи. Ведь ты уже нашел. – Турмила приблизила свое лицо к лицу волхва.

- Что? – Дарниэль неожиданно понял и отшатнулся. Глаза его расширились.

- Я помогу тебе стать мастером, Дарниэль. – Прошептала Турмила.

Уже на улице, он сообразил, что так и не попытался что-то выяснить. Почему? – спросил он себя. Тарвай вовсе не выглядела забитым замурованным в себя ребенком, хотя была в ней некоторая меланхолия. Но причина была не в этом. Причина была в его предубеждении. Он не стал ничего выяснять, потому что не был уверен. Он отправился выполнять задание, которое сам себе дал, выполнял он его уверенно и успешно. Но чем увереннее и успешнее у него получалось, тем меньше оставалось уверенности в главном. Прав ли он? Дарниэль остановился, стукнутый в темя неожиданной мыслью. Можно было объяснить неприязнь девочки к развратнику Новомуру, возможно, в чем-то был виноват Табар, да и несчастье с дочкой Носома, одного с ней возраста, можно было объяснить, пожалуй, только острой и необоснованной какой-либо зрелой причиной обидой ребенка, но Дарниэль никак не мог представить себе, за что Тарвай понадобилось мстить ему? Стоя посреди улицы, он копался в своих воспоминаниях, выискивая какой-нибудь дурно пахнущий хвостик. Да нет же, ерунда! Я, конечно, скорее всего, просто не помню, если что и было, для меня это просто лишенный значения эпизод, но она обрадовалась, когда я пришел, она впустила меня и вообще я же вижу, что я ей нравлюсь…. Неужели, мы с Томором ошиблись? Тогда мы опять на прежнем месте. Тогда опять – это может быть любой, а кто именно – поди, догадайся. Все живут за закрытыми дверями, и что там творится во век не узнать. Может, Иму Стохар тут вообще ни при чем. Дарниэль наклонил голову и потряс ею. Все-таки сомнения эти были приятны, хотя и делали его бессильным. Он не решил ничего окончательно, но камень с души упал (возможно, душа знала лучше, чем глупый лысый мозг). Но. Иму не уйдет просто так. Иму расправится со всеми, на кого укажет хозяин. Да сейчас возникла мысль, что можно просто отойти в сторону, увезти Турмилу отсюда, зажить с ней припеваючи, если, конечно, не считать того, что будешь вздрагивать ночами, услышав резкий звук (не он ли пришел за тобой?), но она же первая не позволит мне сделать это. И я этого не сделаю.

Дарниэль торопливо огляделся. Вокруг было тихо и пустынно. Окна домов темны, тучи закрыли небо, и пласты снега похожи серую пористую кожу мертвеца.

Сзади скрипнул снег. Сердце волхва ухнуло куда-то вниз, он резко обернулся, враз покрывшись испариной. Но это был человек, черная тень с торчащим за плечом стволом. Томор.

- Ну что, есть новости? – Спросил юный охотник.

- Пошли ко мне. – Предложил Дарниэль. – У меня из-за тебя скоро ноги будут, как у порося – только на холодец.

Томор по своему обыкновению провел день гораздо целеустремленнее разбрасывающегося на мелочи волхва. Он посетил представителей когорты «стариков», и в первую очередь Вмира, которого на днях выберут в старосты, дабы услышать их представительные мнения. Мнения оказались схожими. Убийца без сомнения сумасшедший. Так что надо ждать, когда он утихомирится. А если он не утихомирится? О, обязательно утихомирится, поверь мне, старику…. В крайнем случае, придется покинуть село. Единственное, что еще можно сделать – это вызвать жреца Ога и всем пройти очищающее омовение святой водой. А почему жреца Ога надо вызывать, у нас же есть свой? Видишь ли,… жрец Нагар не далее как вчера уехал. Куда? Никто не знает. Ага. Что? Ничего. Надо бы, чтобы очищающее омовение прошел сам убийца, но это трудно будет устроить, ведь говорят, что он приходит из леса…. Ну, чего тебе еще, ядрена вошь! Ну чего мы можем сделать, это ж ведь не человек! Нажрется и убредет, не может быть у него цели всех убить! Только Вмир, будущий староста, говорил несколько другими словами: «Я ни за что не соглашусь. Ну что за невезение! Почему именно сейчас? Ведь Табар прожил бы еще лет двадцать! Нет, я не справлюсь, все и так разбегутся…. Какой-то кошмар!».

 Дарниэль несколько стесненно рассказал, что приступил к выполнению задачи, и тут же облегченно заявил, что далеко не все еще ясно. Томор ушел, как ему показалось, недовольным. Дарниэль и сам понимал, что если он будет тянуть, Иму может разделаться с ним, вторую их встречу он, вряд ли, переживет. Стоит ли так уж рассчитывать на микстуру для маленькой Тарвай?

Утром на следующий день пришел мальчик и позвал волхва к старику Тодору, отцу юного охотника. Дарниэль сразу решил для себя сочетать врачебную практику с дознанием и пока считал, что это получается неплохо. После втирания мази и заглатывания порошка, люди говорили с ним несколько более охотно, чем просто так. Тодор жаловался на спину. «Горб помни», - просил он. Дарниэль не отказался. Томора дома не было, старуха уже несколько лет, как умерла, так что они со старым охотником оказались наедине. Закончил процедуру, Дарниэль спросил.

- Как жизнь, ничего?

- Да так, сам понимаешь….

- Дураков вокруг много?

- Окромя тебя? Да нет, не много. Дураком трудно быть, призвание надо иметь, а оно не у всех есть.

- А у тебя есть призвание? Или, может, было?

Тодор непонимающе смотрел на него.

- Ладно. – Сказал Дарниэль. - Вы с Турмилой соседи. Как, общаетесь?

- А то ж, конечно, то она мне поможет, то я ей….

- А к ней еще кто-нибудь ходит, или, может, ходил?

Тодор спустил ноги с лавки, натянул второй рукав рубашки, встал и, подойдя вплотную к волхву, задышал ему в лицо.

- Ты моего сына в покое оставь. Слышишь! Я, может, и старый да из ума еще не выжил. Я беду за версту чую! Тянешь беду на нас, тянешь!

Дарниэль отстранился.

- Я твоему сыну не хозяин. Он парень добрый и смелый. Тебе-то куда! Ты трус! Тебе на лавке удобнее – вот и сиди. И под ногами не путайся.

Старик реагировал на эти слова странно. Он не ярился, а как-то наоборот скукожился, осунулся лицом, на глазах выступили старческие слезы. Словно он соглашался с обвинениями. Дарниэль даже пожалел о своей резкости. В конце концов, в кого Томору было уродится смелым охотником, как не в своего отца? Но оправдываться он не стал. Уже не раз он замечал, что призвание к лечебному ремеслу странным образом сочетается у него с какой-то скрытой ненавистью к объекту этого ремесла. Ему нравилось лечить далеко не всех, большинство он осуждал за их запущенные недуги и даже не всегда скрывал это осуждение. Уже не раз он скрепя сердце признавался, что, наверное, он плохой врач.

- Ты мне не ответил. Ссорилась она с кем-нибудь?

Тряся головой, старик скорбно ответил.

- Да. С Табаром. Зачастил он к ней как-то. Даже до ругани доходило, я в окошко видел. Он хороший мужик, человечный, да с нами стариками бывает, взбредет в голову невесть чего. Помню, она его по морде даже….

Дарниэль медленно брел прочь от порога Тодора, с тоской размышляя о том, что его попытки найти альтернативное объяснение действиям Иму похожи на самовнушение: ничего в действительности изменить нельзя, но если этого не замечать, то может на самом деле не было ничего, можно хранить ощущение жизнерадостного бытия. Что ему делать? Что же ему делать, черт побери!

- Черт побери! – Вскрикнули визгливым старческим голосом за углом.

Дарниэль остановился. Кричали во дворе Турмилы, который скрывал угол дома. Раздался спокойный приглушенный голос вдовы, но что она говорит, волхв не расслышал. Опять визгливый голос.

- Дай мне девочку на обучение!

- Я подумаю. Ей рано еще. Года через два.

- Ничего не рано! Самое время числа проходить! Арифметика! Уравнения! Знаки! Я, может, помру через год!

Дарниэль сообразил от кого исходит визгливый голос. Он не сразу узнал Седара, потому что тот вскрикивал более тонко и яростно, чем обычно, наверное, потому, что был в большом волнении. Дарниэль сделал несколько шагов. Теперь он видел горб Седара под дорогой бобровой шубой. Он прошел еще дальше и увидел весь двор. Турмила стояла в нескольких шагах перед развоевавшимся дедом и прижимала к себе явно напуганную Тарвай.

Седар наступал на них, потрясая перед собой скрюченными пальцами.

- Дай мне ее! Я требую! Наука! Образование! Да она в десять раз умнее тебя! – Он был явно не в себе. Таким его Дарниэль еще не видел, хотя он не был ни разу на собраниях, где, возможно, счетовод являл нечто похожее. 

Вдруг Седар осекся и резко обернулся. Дарниэль увидел его лицо. Да Седар был явно не в себе. Обычно недовольное нахмуренное лицо его сейчас застыло, как театральная маска в выражении крайнего возбуждения и ярости. Кусты бровей торчали посередине лба, крошечные глаза вытаращены и неподвижны, как два маленьких черных камушка. Но когда Седар в упор посмотрел на него, волхв увидел в этих глазах нечто большее, чем просто старческое безумное вожделение. То, что было обычно скрыто недовольной презрительной миной, что он никому не позволял увидеть. Глаза его были абсолютно неподвижны. В них не было ничего, как не может быть ничего в глазах мертвого чучела.

Внезапно картинки из прошлого понеслись перед внутренним взором Дарниэля, как в прокрученной с ускорением киноленте. Он не разобрал в деталях, что именно он видел, но воспринял сполна их смысл. Сапог Новомура метко поразивший скрюченный седарский копчик, когда дед выскочил в одних подштанниках (дело было летом) вечером на улицу с требованиями прекратить орать на весь лес похабные песни. С Табаром их особенно часто сводила нелегкая на собраниях. Староста один осмеливался перечить деду в открытую, что не раз и не два приводило к конфликтам. Дочь Носома Седар вот так же требовал отдать ему в обучение (чем-то он тяготел к маленьким детям), она запустила в него комком грязи и с плачем убежала в дом (Дарниэль был свидетелем, тогда он тоже пользовал Носома от какой-то хвори… да – воспаление лучевого нерва). И наконец, он - Дарниэль…. «Дай мне траву для грез!». Визжал и брызгал слюной. «Не дам! Во-первых, это только для тяжелобольных. Ее мало. Во-вторых, покупайте дур-мясо и не воняйте! И, в-третьих, у вас плохое сердце, я вам сто раз говорил. Его надо лечить, а не наркоманить». «Мое сердце – это мое сердце, тебе может такого сердца и не снилось, я лучше знаю – какое у меня сердце! Недучка!».

Его никто не принимал всерьез, вот в чем все дело. И я следом за всеми – тоже. Его считали шутом, потому что страшно было представить себе, что он все это всерьез. А он не хотел быть шутом. Он не хотел шутить. Он настолько не хотел шутить, что….

Глаза Седара еще более выкатились и стали совершенно безумными. Он смотрел куда-то через плечо Дарниэлю, но волхв уже все понял, в том числе и то, что сейчас произойдет…. Скрип снега за спиной.

Время замедлилось, как собственное движение в кошмарном сне. Седар открыл рот и медленно, очень медленно, начал произносить какое-то слово.

- У-у-у….

Дарниэль знал, что это слово – «убей». Понял он и к кому оно обращено, хотя тот, к кому оно было обращено, на этот раз не кричал. Времени на то, чтобы оглянуться не было, лучше этого не делать, к тому же я могу увидеть его, а это небезопасно для здоровья. Впереди был двор, справа – стена дома с поленницей, рядом с поленницей – топор в колоде (слишком далеко, ни за что не успеть), прямо – Турмила с дочерью, их глаза еще спокойны, они еще не осознали, что видят.

Считалось, что поединок сродни танцу, хорошим бойцом может стать только хороший танцор и наоборот, а Дарниэль никогда не умел танцевать (вернее никогда не пытался, считая это суетным времяпрепровождением), но… что остается делать? Если броситься прямо, то Турмила с девочкой окажутся слишком близко, зверь может задеть их. Рванутся правее – к стене дома, за спину Седару, поставить старика между собой и тем, кто сзади, оттолкнуться от стены и прыгнуть к топору,… все равно ничего не получится. Эх!

Дарниэль рванулся. Слово застряло в глотке у Седара, успел он его договорить или нет – волхв не ведал. Иму он тоже не слышал, он сосредоточился на действии. Получилось даже лучше, чем он задумал: оттолкнувшись ногой от стены, он полетел влево, сделав кувырок через голову (мимо его лица полетели кровавые брызги, хотя он не был уверен, что брызги полетели именно мимо, а не из его лица). Когда вскочил, развернувшись лицом к врагу, топор был уже у него в руке (честное слово, он не помнил, когда он его выхватил), а Иму находился прямо перед ним, лицом к лицу.

Да, у Иму было лицо. Но не было головы. Большие, как щели ослепительно голубые глаза смотрели на волхва с маленького уродливого лица годовалого младенца, которое находилось прямо по центру широченной, заросшей бурым волосом, медвежьей груди. За счет того, что Иму был очень высок, глаза Дарниэля и демона находились на одном уровне.

Дарниэль на весь отпущенный ему срок запомнил этот взгляд, хотя длился он меньше секунды. Человек счастлив только тем, что не знает того, что ему предначертано. Ему кажется, и он успокаивает себя, что впереди и нет ничего, о чем можно сказать наверняка, что оно будет, а значит, всегда есть надежда, что будет именно так, как хочется. Но что если будет не как хочется, а как указано? И что если ты знаешь – как указано, от начала и до конца, а конец далек, ох далек, ведь ты почти бессмертен (ты наказан этим за то-то и то-то). Это и есть взгляд из ада. Вот как люди умирают от страха – они видят свою смерть за несколько мгновений до того, как она приходит – и как же бесконечно долги эти мгновения! Но увидел ли Дарниэль свою смерть? (Где-то в черной космической пустоте, неторопливый и уверенный голос произнес: «Ты очень хороший танцор, Дарниэль»). Хрясь! Волхву показалось, что он потерял сознание, а когда пришел в него, топор уже по рукоять торчал прямо в сморщенном младенческом лице, с очень длинной (удобной для громкого крика) оттопыренной нижней губой, разрубив его точно на две половинки. Иму некоторое время стоял прямо, а потом, медленно складываясь, повалился назад. Трудно было сказать, какой именно уязвимый орган поразило лезвие: мозг или сердце, но не все ли равно?

Дарниэль тоже упал, на четвереньки. Ему было трудно дышать, от нечеловеческого напряжения свело все мышцы. Перед глазами обосновались два огромных темных круга, и он ничего не видел вокруг. Откуда-то издалека скрипели торопливые шаги. Кто-то бежал к нему, Дарниэль слышал частое неровное дыхание. Он попытался подняться. Круги перед глазами не желали исчезать. Раздался испуганный голос Томора.

- Ог мой! Да у тебя уха нет!

- К черту! – Прохрипел Дарниэль. – Тарвай!

- Я здесь! – Раздался дрожащий детский голосок.

- Ты цела…. – Он обнял то, что кинулось к нему, как незадачливая пчела в пасть росянки, стер кровь с ее щеки, не сразу сообразив, что это его собственная кровь. Однако, надо было вставать. У Томора есть винтовка - не пожалею пары патронов, возьму грех на душу. Он встал. Пошатнулся, но быстро пришел в равновесие. Томор стоял рядом, разглядывая существо, которое убил Дарниэль. Иму при ближайшем рассмотрении походил скорее не на медведя а на ненормально огромную обезьяну, из тех, которые живут на деревьях. Из могучего широкого тела росли непропорционально тонкие и длинные лапы, которые действительно оканчивались устрашающими когтями. Томор не видел живого взгляда голубых глаз, но и, глядя на мертвое чудище, непроизвольно сморщился.

- Какая гадость. – Пробормотал он.

Дальше на снегу лежала еще одна куча неподвижной плоти, под разметанной роскошной шубой. Винтовка тут была не нужна. Дарниэль определил это, перевернув Седара на спину и пощупав пульс. У старика было слабое сердце. И, хотя Иму его не трогал, последнего яркого впечатления вполне хватило.

Дарниэль прожил в деревне еще два года. Вместе с Турмилой, хотя они и не сочетались законным браком. Врачебные дела и опыты уже не столь занимали его. Ему очень понравилось бродить с Томором по лесу, где молодой охотник вовсю натаскивал его на малого и крупного зверя. Теперь Дарниэль знал, что он очень хороший танцор, и наука давалась легко. Разорванное ухо зажило безобразным обрубком, так что Дарниэль до лета носил шапку, не снимая, а потом плюнул. Турмиле он нравился и с таким ухом, а все остальные становились ему все более неприятны, чтобы считаться с их мнением. Лиара подружилась с Томором, но того вскоре стали одолевать сомнения. Он мычал, отнекивался, криво усмехался. Кончилось тем, что Лиара вышла за Новонага. Они каждодневно ссорятся до крика и вполне счастливы.

Весельчак Намир припомнил, что в бытность в здравии Иму Стохара Седар был драчливым и обидчивым ребятенком, который великого шутника на дух не переносил, скорее всего, взаимно. А в осиротевшем доме старика Томор нашел потерянный альбом шуток. Альбом был изрезан ножом и обагрен какой-то темной жидкостью, в которой Дарниэль, опознал кровь. Вполне возможно, что этот альбом пошел в дело в качестве объекта для некоего ритуала. Дарниэль заявил, что этот ритуал не обязательно было даже вычитывать где-то в оккультных книгах или выспрашивать у зловещих колдунов – достаточно было его выдумать. Для демона не важно – как, для демона важно - что (чувство, очень сильное чувство). После этого волхв отправил многострадальный манускрипт в печку.

- Плоские шутки, без сомнения, хороши, - сказал он, - Но только до тех пор, пока остаются шутками.

- Даже как-то… странно, не по себе, - сказал Томор, - Что Стохар вернулся таким. Это ведь был он? И если он, то как такое возможно? Я верю Намиру, что Иму на самом деле был хорошим человеком. Очень хорошим.

- Не знаю. – Ответил Дарниэль, моя руки от реактивов. – Пожалуй, можно построить пару теорий…. – Он уставился в окно. – Но стоит ли это делать? – Он посмотрел на Томора. – Я думаю, что Иму не убил меня только потому, что оба раза я оказывался рядом с его хозяином. Возможно, это имеет какое-то важное значение, он словно терял точное понимание того, кто он такой и что от него требуется. Сначала испугался какой-то ерунды, а потом и вовсе дал всадить в себя топор, притом, что, ты должен понимать, я же для него, что для меня – черепаха. Надо будет иметь это в виду…. – Он осекся.

- Да. – С очень серьезным лицом произнес Томор. – Надо много об этом думать. И нам нужно больше опыта.

- Я не желаю тебя понимать…. – Дарниэль швырнул полотенце. - Слушай, Томор, ты мне друг, ты мне очень дорог, но… у меня семья, и, если что,… я не с тобой.

Через два года, на весну, пришла весть из соседнего городка о небывалых делах. Появился какой-то оборотень, похищающий у людей головы и заменяющий их волчьими. Округа сладко замерла, а Томор собрался в дорогу. Дарниэль стучал кулаком по столу, гремел голосом и клялся, что никуда, ни ногой. Но настало утро, и он оказался в седле у своего порога. Турмила, которая с самого начала знала, что этим кончится, благословила его. Тарвай, однако, так и не вышла на крыльцо попрощаться, отчего сердце волхва едва не разорвалось,… да не разорвалось-таки.

Они ехали по дороге, забираясь все дальше и дальше в чащу. Томор помалкивал, а Дарниэль клял себя, на чем свет стоит, с ненавистью оглядываясь вокруг. Не раз и не два представлялось ему, как он поворачивает коня, едет назад, чтобы никогда больше не вспоминать о некоем Томоре-охотнике, и только изредка просыпаться ночью от неслышного крика: «Ииииимммуууууууууу».

Но этого сделать он не мог. Ну, ладно, сказал он себе, наконец. Будем считать, что я плохой врач, посмотрим, какой из меня получится охотник за чудовищами.

Глава третья.

Воин бога.

На обеденном привале Виром затеял какие-то исследования, ради которых направился к одинокому раскидистому вязу и забрался на него. Он не слезал оттуда так долго, что, углубившийся в книгу Макаел, успел добить очередной рассказ и отсидел ногу. Когда он поднял голову и посмотрел на небо, обнаружилось, что уже не меньше пяти. Черт знает что! Рядом стоял Гирд и без особого интереса разглядывал дали.

- Если не ошибаюсь, - сказал он, почувствовав взгляд Макаела, - Это вон там.

Макаел поглядел в указанную сторону, но решительно ничего не увидел из того, что могло бы свидетельствовать о близости монастыря. Впрочем, может быть, Гирд не имел в виду то, что монастырь близко.

- Сегодня дойдем? – Спросил Макаел.

Гирд оглянулся на вяз.

- Сегодня? Вряд ли….

Макаел со вздохом отложил книгу.

- Этот рассказ писал хороший человек. – Заявил он.

- А что такое – «хороший человек»? – Сейчас же поинтересовался воин.

- Хороший человек… - Макаел принялся подбирать слова, - Это человек, который…. В общем – когда такой человек видит дерьмо, то ему противно.

- Странно. – С непонятным выражением произнес Гирд. – Когда люди отвечают на этот вопрос, они все отвечают одно и то же: хороший человек – это я.

- А разве может быть по-другому? – Изумился Макаел.

Гирд задумался.

- Да. – Наконец, сказал он. – Ты, наверное, прав…. Но зачем тогда вообще отвечать?

- Как это зачем? – Продолжал удивляться Макаел. - Чем же тогда вообще заниматься?

- То есть?

- То есть! – Передразнил Макаел. – На языке людей отвечать на такие вопросы означает попросту – «думать». Ты что спрашиваешь, зачем человеку думать?

- Да, зачем?

Макаел почему-то засмеялся и поглядел на книгу.

- Хотя бы потому, что это приятно. – Ответил он. – Это доставляет наслаждение там, где никакого наслаждения не может быть априори. Это ли не великий стимул?

- Думают обычно, когда нет возможности что-нибудь сделать.

- Ну да! Зачем ум зверю? Чтобы придумать обходной путь. Человек тоже таким способом ищет обходные пути. А когда обходных путей нет, остается только идти назад, по уже пройденному пути и вспоминать…. – Он почему-то помрачнел.

Гирд с интересом наблюдал за ним.

- У тебя слово с делом не расходится. – Одобрительно заявил он.

- Да уж. – Мрачно сказал Макаел. – А когда и позади ничего хорошего, остается топтаться на месте, пытаясь взлететь. Только летать люди не умеют.

- Есть старый афоризм. – Сказал Гирд. – Стена это не там, где нет дороги, стена – это там, где можно подняться вверх.

- Это афоризм наверняка из солнечных времен.

- Наверное. Я и говорю – старый.

- Тогда, может быть, так и поступали. Но даже тогда писали о сломленных людях.

- Что ты имеешь в виду?

- Я думал над тем, что ломает человека? Может быть темнота?

Гирд неопределенно хмыкнул и снова вперился вдаль.

- Вот, - сказал Макаел, - Даже ты не одернешь меня.

- С чего бы я-то стал это делать? – С внезапно прорвавшейся тоской произнес Гирд.

Они замолчали. Их молчание затягивалось, становилось давящим. Макаел испугался и посмотрел на воина, ища поддержки. Но Гирд опять с отстраненным выражением разглядывал горизонт. Он казался таким же далеким от всего, как и сама недостижимая кромка земли.

Сзади послышались шаги. Возвращался Виром, неся на перевязи свой чудной аппарат. Подойдя вплотную, он сказал.

- Вы готовы?

- Уже давно. – Ответил Гирд. – И я, если честно, уже опять хочу перекусить.

Виром без выражения смотрел на него.

- Тогда давай перекусим. – Наконец, сказал он.

Гирд стал развязывать свой рюкзак.

К воротам монастыря подошли на следующее утро, часов около десяти. Ворота были распахнуты настежь, и створки основательно вросли в землю. К правой воротине два утомленных утренним безделием мальчика прижали третьего и лениво, не торопясь обстреливали его комками грязи. Увидев гостей, они одинаково открыли рты и медленно, словно до сих пор не проснулись, отодвинулись с дороги. По правую руку мужик в обыкновенной фермерской одежде медленно и со скрипом вращал ворот колодца, глядя при этом куда-то в небо поверх крыш. Слева у стены конюшни стоял еще один с молотком в одной руке и несколькими гвоздями в другой. Этот был вообще неподвижен и смотрел поверх крыш, как сомнамбула. Впереди из-за двухэтажной постройки слышались равномерные глухие удары.

- Какие-то здесь все сонные. – Пожаловался Макаел.

- Может, погода? – Пробормотал сквозь зубы Гирд, устремляясь за угол.

И действительно, там стояло кружком несколько неподвижных человек с приятными лицами, а в центре рослый лохматый красавец, элегантно размахиваясь, бил сидящую на земле черноволосую женщину, тоже довольно приятной наружности, которой не могла скрыть даже гримаса боли на лице. Она молчала, все вокруг молчали тоже, словно присутствовали на обсуждении серьезного скучного вопроса.

Трудно было сказать, что именно привело Гирда в несвойственное ему состояние: сам ли факт избиения или внезапная зевота одного из зрителей, или, может быть, накопившаяся усталость и появившаяся долгожданная возможность разрядить ее…. Так или иначе, воин снял рюкзак, строевым шагом, ни на кого не глядя, подошел к красавцу и с размаха ударил его сапогом туда, куда требовалось. На лицах зрителей отразилось недоумение, потом запоздалый ужас. Все кинулись врассыпную. Виром потащил собирателя мудрости и верблюда назад. Когда Гирд был не в настроении, даже им с Макаелом лучше было не попадаться под руку. Красавца меж тем доводили до кондиции. Кричать он не успевал, а потом уже просто не мог. Черноволосая красавица сидела на земле и тупо разглядывала происходящее, ничего, по-видимому, не понимая. Больше всего Макаела угнетала тишина, в которой все это происходило. Тишину подсвечивал только скрип колодезного ворота, да раздавшийся, наконец-то, стук молотка. С самого своего входа в монастырь, он не услышал еще ни одного слова.

Красавец совсем перестал двигаться, он бессильно скрючился на земле и только слабо постанывал через равные промежутки времени. Гирд отдулся и выпрямился.

- Зачем ты это сделал? – Спросила женщина.

Гирд пригляделся к ней. Да, ее били, но, право же, такой здоровяк мог с легкостью забить ее насмерть, а она…. Она легко поднялась и тоже стала пристально разглядывать Гирда.

- Кто вы такие? – Ее взгляд переместился на Макаела с Виромом и задержался на верблюде. Гирд обнаружил, что глаза ее более не подернуты сонной поволокой. Там зажглась какая-то оживляющая искра. Гирд попятился и сказал.

- Э-э-э….

- Мы путешествуем…. – Вступился Макаел.

- Вы… бродяги?! – Эта женщина явно не имела ничего против бродяг, скорее даже наоборот.

Макаел переглянулся с Виромом.

- Ну,… вообще-то,… нас так называют иногда… некоторые….

- Это замечательно! – Она даже подпрыгнула от радости и хлопнула в ладоши.

Тут ее взгляд упал на распростертого насильника. Она помрачнела.

- Нужно отнести его к лекарю. Надеюсь….

- Нет-нет. – Поспешно заверил ее Гирд, который совершенно остыл, но никак не мог оправиться от чудодейственного превращения, произошедшего с идеалом покорности. – Это он так. Не беспокойтесь.

Она сейчас же поверила ему и снова повеселела. Из углов и укрытий выползали осмелевшие монастырские собраться. Все с тревогой, но и с интересом разглядывали гостей.

- Пойдемте! – Заявила красавица. – Я отведу вас к настоятелю. Он должен это видеть.

- Что именно? – Спросил Виром, шагая за ней через двор и поминутно озираясь.

- Вас! Бродяги – здесь, это почти праздник!

Праздник!? Макаел перестал понимать что-нибудь вообще, к тому же его стал одолевать страх, а вместе со страхом – общительность. Он торопливо представился, не забыв и представить друзей, причем Гирда он обозвал «вашим мужественным спасителем», женщина захихикала, лик Гирда пошел желваками.

- А как вас зовут? – Галантно спросил Макаел.

- Меня зовут Паттана, я всего лишь послушница, но я так рада, что первыми вы заговорили именно со мной, и именно я вас представлю.

- Что сделали?! – Нечесаные, торчащие во все стороны, как страусиные перья, патлы настоятеля совершенно наэлектризовались и растопырились. Его маленькое сморщенное лицо даже разгладилось от изумления и то ли ужаса, то ли восхищения. – Защитили тебя?! – Маленькие глазки выпучились и стали похожи на два недопеченных пирога, которые глядят.

- А почему собственно нет?! – Возмутился Макаел. – Она очень хорошая девушка, и, безусловно, стоит того, чтобы ее….

Виром так сильно дернул его сзади за ворот, что собиратель мудрости едва не потерял равновесия и вынужден был замолчать.

Настоятель уставился на него, как на никогда невиданную оком наземных гадов подводную диковину. Лицо его разъехалось в широкой кривозубой ухмылке.

- Однако! – Сказал он, разглядывая с ног до головы Макаела, потом Гирда и, наконец, Вирома. – Сильно побил?

- Очень. – Гордо сказала Паттана.

- Да. Ты просто умница. Молодец! – Старик повернулся к гостям. - Вы, конечно, зашли к нам случайно, хотя даже это трудно представить, потому что наш монастырь находится в стороне от активных маршрутов.

- Нет. – Встрял Макаел. – Мы хотели познакомиться с вами, потому что нам интересно.

- Прекрасно! – Одобрительно крякнул настоятель. – Хотя и невозможно. – Добавил он тоном ниже. – Мы рады будем принять вас в своей обители…. Только не надо больше никого защищать. Это совершенно ни к чему.

- Я не понимаю! – Возмутился Макаел. – Объяснитесь!

- Я все-все вам объясню и разъясню, когда вы придете ко мне в четыре часа после обеденной трапезы. Такие посетители должны быть приняты со всей благопристойностью, и не след нам вот так с дороги заводить поспешное знакомство. Я был бы очень рад, если бы вы остались у нас на некоторое время, я, конечно, не буду предлагать вам вступить в наше братство, потому что я не совсем ослеп на старости лет и многое вижу вполне отчетливо…. – Старик почему-то посмотрел на Вирома. Лицо Вирома стало совершенно непроницаемым. – А теперь ступайте, устраивайтесь. Паттана, проводи, передай от моего имени, чтобы выделили гостям комнату и допускали к трапезе.

- Садитесь мой юный друг на этот лишенный притязаний на роскошь стул. Поговорим.

Макаел сел.

- Извините, святой отец, что я пришел один, но….

- О, незачем, незачем извиняться! Совершенно никакой вины в этом нет ни твоих друзей, ни твоей собственной, а разве что моя…. Ведь я организовал жизнь нашего братства таким образом, что многим и многим она кажется странной и даже отвратительной. Но, смею тебя уверить, это происходит только после поверхностного взгляда. Не стыдись и не страшись – вглядись пристальней, и тогда ты увидишь, что мы идем единственно верным путем.

- А что это за путь?

- Слушай! Светоч, горевший четыре миллиарда лет, погас, имя его забыто, но не всеми. Горька их судьба. Им не зажечь нового огня, им не объединить даже руки с теми, чья память оказалась коротка. Более того, их становится все меньше и меньше, и все более странны их слезы….

- Подождите, подождите. Какой светоч? Чье имя забыто? Чья судьба горька?

- Прекрасно, когда юный интеллектуал задает отчетливые вопросы! Это страшная редкость. Другой бы на твоем месте слушал с умным и печальным видом, а потом, глядишь – и заснул. И, видится мне, – нам не по пути.

- Что вы имеете в виду?

- Ты вряд ли захочешь вступить в наши ряды. В тебе сидит какая-то заноза, которая толкает тебя на необъяснимые поступки, и награждает безумным бытием в счастии при полной ясности ума. Я… не вижу в чем природа этой занозы, вижу только ее как нечто чужеродное, как старая пуля в заросшей ране….

- Я вас совершенно не понимаю.

- Ты хочешь света и готов убить, чтобы увидеть его. Но запомни, мой мальчик - я открою тебе новость неожиданную для тебя, но известную всем остальным – ты никогда не увидишь света, и никто его не увидит.

Макаел молчал.

- А теперь я отвечу на твои вопросы. Итак?

- Зачем вы путешествуете?

- Это очень просто. Мы – бродяги…. Не ожидал, что я вот так прямо назову? Но это так. В этом наша вера. Этот мир не спасется, но только бродягам в нем дано немного отсрочить конец. Протянуть агонию.

- Но зачем тянуть агонию? Если кто-то умирает, надо просто дать ему уйти, если ничего сделать нельзя.

- Так легко говорить по отношению к другому, когда сам ты здоров и полон сострадания и смиренного разумения… или не полон, но представь, что умираешь не человек, а вся Срединебесная, причем умирает медленно, и прямо скажем – незаметно (ведь ты и сам раньше не знал этого, правда).

- Да….

- Кому здесь следить извне отстраненным оком над смертным одром, кому проявлять благородство и сострадание? Некому. Приходится этим заниматься самому. А в чем благородство и сострадание умирающего к себе самому? Не в том ли, чтобы подольше пожить?

Бродяги – это движущийся сок старого дерева. Мы движемся среди высохших клетей, когда-то бывших жилищами, между гнилыми лужами, бывшими когда-то синими озерами, между заплесневевших отбросов, бывших когда-то храмами; но также мы движемся еще и между живыми жилищами, чистыми озерами, вот правда храмы, все, какие есть, уж больно похожи на сараи (и наш не исключение, тут ничего не поделать). Не все еще умерло. Соков еще много. Надо их мутить, не давать застаиваться, загнивать, плесневеть. Что для этого нужно? Ну же, догадайся! Это же просто.

Макаел потряс головой в отрицании.

- Ну, ты же сам бродяга. Сколько раз тебя били? Обзывали? Гнали поганой метлой? Какую очень сильную, очень живую эмоцию ты вызывал?

- Гнев… ненависть….

- Вот видишь!

- Но…. – Макаелу стало не по себе, словно он узнал о себе что-то нехорошее, о чем раньше не догадывался.

- Вот чудак! – Воскликнул настоятель. – Ходит везде, тревожит, разжигает злобу, и сам же почитает такое поведение непорядочным. Мы же лучшие люди! Мы будим к жизни других, хотя бы и таким примитивным способом, каким занимаешься ты. Но в нашей общине применяются способы более радикальные, доведенные до совершенства. Они, как ни странно, дают на выходе не только злобу, спесь, раздражение, но также чувства и действия положительного спектра. Мастера форсирования психического процессора….

- Чего?

- Это старый термин, я не знаю, откуда он, кажется из физики…. Так вот эти мастера добиваются совершения подвигов, я не преувеличиваю.

- А ценой чего? – Спросил проницательный Макаел.

- Это очень хорошо, что ты спросил о цене. Цена – она - немалая. Во-первых – это труд, каждодневные изнуряющие тренировки: теория и практика, как полагается. Но всего не натренируешь. Одними словами дождя не вымолишь. Жертвоприношения требуются, требуются.

- Какие?..

- Ну, я выразился во многом фигурально, не бледней так, мой мальчик. С самого начала было известно, что не бывает зла без добра и не может произойти и добра без зла. Раньше зло свершалось все время где-то вне нас, нам не нужно было ничего изобретать, мы просто боролись, умирали, покрывали себя славой! А теперь зла вне – как бы нет. Это странно, никто (и я в том числе) не может понять, куда же оно делось. Неужели для этого было достаточно, чтобы погасло солнце? И как-то непривычно думать, что именно от него исходило это первородное зло, которое пестовало своим теплом борцов с чистыми и крепкими как алмаз сердцами.

А что делать сейчас? Сейчас роль солнца, светочей, приходится брать на себя людям. Стихийное неуправляемое зло, сменилось злом сознательным, четко продуманным, рассчитанным на строго определенную реакцию, которая, ты сам понимаешь, есть добро.

- Ничего этого я сам не понимаю! Вы что же: обижаете, грабите, наушничаете,… может даже убиваете?

- Что ж иногда – приходится. Но на выходе!..

- Да вы просто спятили!!!

- Ты просто очень эмоционален. Ты не логик. Но напряги же мозги! Вдумайся в то, что я тебе говорю! Какой ты видишь иной выход из этого тупика? Да иного выхода просто нет! Иной выход, это значит бросить это стадо чавкающих свиней, каждый из которых, пока его не разбудят, не стоит жизни случайно заглоченного навозного жука на съедение друг другу, и, сложив чистые руки, взирать на них с вершины. Да только взирать не получится: либо захочется вмешаться, либо вдруг выяснится, что твоя вершина – попросту тюрьма тебе светлому, и уйти тебе с нее некуда, если не хочешь запачкаться.

- Я настолько же светлый, насколько они – дерьмо.

- Это утрированные эмоциональные образы, они очень доходчивы, но есть и другие. Общество требует от человека низложить свое творческое начало до простейших повторяющихся действий, но действий, которые должны быть выполнены с идеальной точностью и с минимальными затратами. Творческое начало не участвует в этих действиях, оно становится человеку просто не нужным и атрофируется, и, в конце концов, превращается в рудимент, который странен своему обладателю. А теперь уже вполне можно обойтись не только без творческого начала, но и без точности, и без минимальных затрат, потому всем ведь понятно (уже по настоящему понятно, так что об этом не говорят вовсе), что жизнь тяжела и не стоит слишком уж много требовать ни от других, ни от себя. Но есть те, кто не желает убивать свой творческий дух. Такие люди обществу не нужны. Это – бродяги. Их творческий дух тоже не находит себе применения, нет точки приложения для его движущего начала. Он кипит, как перегретый бульон, и как перегретый бульон постепенно испаряется и рассеивается. Конец для такого бродяги тоже печален. Но есть мы! Мы знаем куда творческому, страдающему человеку приложить себя!

Представь: полюбили друг друга парень и девушка…. Ну что значит – полюбили…. Ты же знаешь, как это происходит. Подошел репродуктивный возраст, надо бы искать себе пару. Родители спешат на помощь топчущемуся в затруднении отпрыску. Вот хорошая девушка – прилежна, скромна, будет хорошей хозяйкой. А он – сообразителен, с понятием, опять же будет хорошим хозяином. В общем, как положено, ходят они вместе, производят какие-то речевые звуки, похихикивают…. Но тут у парня заводится друг, причем друг особенный, не чета прочим остолопам. Образован, умен, остр на язык, смел, постоянно тянет друга на риск, а тот идет, потому что рудимент желания полноценной жизни у него остался. В общем, они – други не разлей вода, наперекор родичам, соседям и прочей заслуженной публике. Но замечает тут парень, что друг-то его как странно приглядывается к его девушке, да и та, вроде бы, не прочь…. Ага! Загорелось в топке пламя! Ревность! Но это только начало. Они объясняются. Выясняется вдруг, что парень – тюфяк и простофиля, а девушка – ну сами понимаете, кто. Ладно, была без радости любовь, разлука будет без печали. Раньше показали бы, где выход другу-сердцееду, а теперь, ты сам знаешь, безропотно отходят в сторону («нужна она мне такая», и так далее). Но вот настал урочный час, и парень оказывается вблизи заброшенного сарая (совершенно, о совершенно случайно!), и чей же голос доносится оттуда, отчаянно молящий о помощи? Друг-мистификатор оказался не кем иным, как черным злодеем, собирающимся учинить некое неподобающее колдовское действие над своей добычей. Молниеносная внутренняя борьба, еще один крик, и влюбленный бросается в самый эпицентр злодейства. Ну, дальше – детали, можно просто убежать в страхе, можно сочинить какой-нибудь трюк похитрее – не важно. Полураздетая жертва простирает руки к своему спасителю. Слезы. Ну, разве не стоит ради вспыхнувших, подобно звезде, возвышенных чувств пойти на хитрость, предательство, насилие? Да и можно ли назвать эти действия в подобном свете такими категориями. Не лучше ли сказать: методы форсирования психического процессора в эмоциональной сфере.

- По-моему, - искренне заявил Макаел, - Это еще хуже.

- Да я знал, что мне тебя не убедить. Но мне пора на лекцию для моих верных послушников.

Макаел выбрался во двор и некоторое время стоял, щурясь по сторонам. Теперь, когда он знаком был с великолепной теорией этого старого безумца, все вокруг виделось несколько в ином свете, исполнилось глубины и… угрозы? Тут он заметил, что к стене конюшни, там, где обретался человек с гвоздями, теперь прибит какой-то распятый несчастный. А вот и его мучители. Их двое. Со средней дистанции, не торопясь, основательно прицеливаясь они обстреливают его камнями (ради справедливости надо отметить, что камни не очень большие). Зрителей на этот раз никого, если не считать трех утомленных мальчуганов, которые давеча занимались тем же.

Из боковой двери выпорхнула Паттана и заспешила куда-то. Макаел поймал ее за широкий рукав.

- Слушай… Паттана, - Зашептал он, - Что у вас тут происходит? Бьют все время кого-то. Я, наверное, неженка, инфантилен, мне… неприятно, право же неужели в этом есть какой-то смысл? Оправдание?

Паттана тревожно посмотрела на него.

- А разве отец-настоятель не рассказал вам?

- А? Н-нет,… то есть, да…. Он говорил что-то… теория, практика…. – Макаел с ужасом посмотрел на нее. – Так это вы здесь… тренируетесь?!

Паттана смущенно потупилась.

- А что тебя так пугает? – Сказала она, отворачивая голову. – Тебя же не пугают тренировки гимнастов или, скажем – укротителей? Они тоже не всегда приятны для глаза, но на манеже, во время выступления, ты заходишься от восторга…. Здесь - то же самое. Мы должны быть готовы нести свою миссию с наименьшими потерями и с наибольшим выходом.

Макаел снова посмотрел на камнеметателей. Один из камней звонко щелкнув отскочил ото лба распятого.

- Нет. – Сказал он, отстраняясь. – То есть, ты, наверное, права, просто у меня не хватает разумения…. Ты извини. Я… пойду.

В воротах, прислонившись плечом к створке, стоял Гирд и разглядывал что-то вдали. Макаел быстрым шагом, нервно оглядываясь, пересек двор и подошел к нему.

- Гирд, - твердо сказал он, - Уйдем отсюда.

Воин повернулся к нему. При ближайшем рассмотрении оказалось, что глаза у него вовсе не задумчивые и отстраненные, а наоборот сосредоточенные и даже… испуганные. Не говоря ни слова, он ухватил Макаела за рукав и потащил обратно во двор. Макаел не замечал, куда его волокут. Он горячо говорил.

- Уйдем немедленно. Я видел много глупостей, дурачеств, безумств, люди стараются не думать, а когда думают мысли настолько безумны, что становится страшно, если узнаешь, о чем они, эти мысли, люди спрашивают «зачем?», но то, что происходит здесь, это – я не знаю… это – какой-то апофеоз!

Они оказались в пустом сарае, где по углам свисала пышной кисеей паутина. Здесь же оказался нахмуренный Виром.

- Люк. – Приказал Гирд.

Виром с готовностью отыскал в полу заросшее землей кольцо и распахнул люк погреба.

- Лезьте туда. Оба.

Виром не заставил себя ждать. Макаел заартачился.

- В чем дело? – Спрашивал он, начиная что-то понимать, а вернее начиная понимать, что ничего не понимает.

Гирд прикрикнул. Макаел нехотя повиновался.

- Сидите здесь. - Приказал Гирд. - Наружу не выходить, пока я сам не скажу. И, Ога ради, ни звука!

Тяжелая крышка захлопнулась.

Света здесь почти не было. Макаел едва мог видеть светлое пятно на месте лица Вирома и слабый блеск очков. Под ногами противно хлюпала жижа.

- Что случилось? – Шепотом спросил Макаел.

- Пока ничего. – Ответил Виром.

- А что должно случиться?

- Я не знаю. Это только Гирд знает. И все. Молчи!

Они замолчали, прислушиваясь. Долго, очень долго не было слышно ничего вообще. Но ощущение угрозы, гнездившееся непонятно в чем нарастало. Макаел обхватил себя руками, потому что ему стало холодно. У него мелко задрожали зубы. Наверху была полнейшая тишина, и вдруг его прорезал отчаянный женский крик, в котором слились ужас, боль и слабость близкой смерти. Крик угасал медленно, Макаел не мог отделаться от ощущения что вместе с голосом уходит жизнь. Опять наступила тишина, но на этот раз ненадолго. Раздался сразу хор голосов, казалось гневных, а может – испуганных. Он тоже постепенно затих. Раздался какой-то тяжелый удар, словно рухнуло бревно. Еще удар, скорее хлопок (Макаел догадался, что это захлопнулась с силой дверь), приглушенный командирский голос прокричал что-то бравое, но его сразу же заглушил звон стекла и еще один дикий предсмертный крик. Опять наступила тишина. Она длилась и длилась, подобно ядовитой змее она ползла к сараю, подползала к крышке погреба, чтобы приподнять ее, и, вот-вот, они увидят ее зеленые глаза.

Гирд, который находился снаружи, слышал, а главное, видел намного больше. Но все равно разглядеть в деталях ему удалось очень мало. Он вышел из сарая, и встал на пороге, оглядываясь. Он видел как из дверей храма, крича, выбежала женщина, упала и больше не двигалась. Повернув голову в сторону ворот, он увидел только, что распятый висит на стене совершенно как тряпичная кукла, а его мучители лежат на грешной земле бездыханные. Повернув голову в другую сторону, Гирд увидел послушников выходящих из лекционного корпуса, они возбужденно галдели и озирались. Мелькнула тень. По-другому описать это видение Гирд был не в состоянии. Тень вынеслась из-за угла храма, в миг оказалась среди монахов, и те стали падать, неловко взмахивая руками, как будто на них напал рой злых пчел. Вряд ли кто-то из них успел что-то понять. Не прошло и нескольких секунд, как они все были мертвы, а тень пропала, видимо водворившись в лекционном корпусе. Гирд как приклеенный смотрел на дверь корпуса ожидая появления тени обратно, правая рука его совершенно машинально полезла в карман за папиросами. В пачке осталось только три штуки. Вздохнув, Гирд водворил ее обратно, и тут в здании раздался тяжкий удар, словно тараном засадили в стену. Гирд поспешно вскинул глаза и успел увидеть какого-то человека выбегающего из дверей лекционного корпуса. Он двигался так стремительно, что движения его сливались, и он, в самом деле, походил на тень. Навстречу ему из жилого корпуса выскочил отец-настоятель и простер к нему руки, словно желая обнять, а может быть, - благословить. Человек-тень просто пробежал мимо и ворвался в жилой корпус, гулко хлопнув дверью, а отец-настоятель все еще стоял, правда, у него уже не было головы. Голова катилась по площади, оставляя за собой свежую струйку крови. С первого этажа, раздались шум и возня. Вот он уже на лестнице между первым и вторым этажом.

- Братья к оружию! – Раздалось из недр второго этажа, где кто-то, видимо, решил-таки организовать сопротивление. Тут же, то ли брошенный в полет недрогнувшей рукой, то ли решивший что смерть от земли-матери не так страшна, прямо сквозь стекло из окна второго этажа вылетел человек и с громким криком грянулся оземь. Сначала он лежал неподвижно, потом сделал слабое движение рукой, положив ее себе на грудь.

Гирд ждал. По его расчетам, все население монастыря уже рассталось с телесным существованием. Оставалось только разглядеть хорошенько этого неуловимого вершителя судеб.

Он появился в дверях и неспешной усталой походкой направился прямо к Гирду. В правой руке он волочил какое-то странное оружие – палку-древко с насаженными на оба конца двумя ножами. Покопавшись в памяти, Гирд вспомнил, что такое старинное оружие прозывалось «глефа». Проходя мимо прыгуна из окна, он небрежно проткнул его своим оружием, как котлету вилкой. Подойдя к Гирду, он сказал.

- Закурить не будет?

Гирд полез за пачкой. Вторую папиросу вставил себе в зубы. Огня у человека-тени тоже не нашлось. Курил он жадно, сильно втягивая худые серые щеки в момент всасывания дыма, прикрывая при этом, как бы в наслаждении глаза. Был он тощий, высокий и даже немного сутулый, лицо у него тоже было длинное, узкое и настолько худое, что его вполне можно было назвать изможденным. Вообще, судя по цвету этого лица, он был нездоров или, по крайней мере, сильно устал. Глефу свою он вонзил одним ножом в землю возле правой руки. Одет он был легко, в свободную не стесняющую движений одежду без украшений и вообще какого-либо изыска. Да и к чему был бы тут изыск, когда и шаровары и куртка и кожаные чулки на ногах, заменившие башмаки – все было покрыто свежими лаковыми пятнами, брызгами и потеками. А под ними проступали пятна более темные, застиранные, но въевшиеся. Лезвия же его орудия и рукоять были просто красного цвета.

- Поганая работа. – Затянувшись в последний раз, заявил человек и отбросил короткий окурок.

Гирд подумал.

- Не хуже и не лучше любой другой.

- Да! – Согласил человек. – Именно не хуже и именно не лучше! – Глаза у него были постоянно прищурены, и он стрелял ими по сторонам, но не смотрел в глаза собеседнику. – Чем отличить одну работу от другой? Будь я, например токарь… или счетовод… мог бы я сказать, что вот теперь-то я занимаюсь настоящим делом? – Он помолчал, но на Гирда по-прежнему не взглянул. – Нет! Это все поганая работа. За что не возьмись – поганая работа. Кругом одна поганая работа!

- А что у тебя за работа?

- Воин бога. – Он сказал это ровно также как если бы заявил: токарь, счетовод (поганая работа). – Кто мне скажет, что я хорош собою или, что я дурень? Нет такого человека. И вот я не знаю – хорош я или дурень. Кто скажет: вот это хорошие стихи, а это – рифмоплетство? Опять же никто – и вот я беру книгу и ничего в ней не понимаю. Кто мне скажет, что надо жить вот так, а вот так не надо? Родители? Но они ведь сами не знали, потому что им тоже никто не сказал. И вот я не знаю, как я живу, счастлив я или нет. Критерий красоты мы утратил, вот что. Где-то как-то за какими-то важными делами. Теперь ищем его, кто во что горазд. – Он вздохнул. – Но уже не найдем.

Он выдернул из земли свое оружие и пошел было прочь, но тут же остановился и, обернувшись, просительно произнес.

- Дай еще папиросочку, не курил давно.

Гирд, скривившись душой, кинул ему пачку.

- Спасибо. – Сказал воин бога. – Достань друзей из подвала. Там сыро.

Он пошел прочь. И, наверное, ему самому казалось, что походка у него легкая, быстрая и пружинистая, но Гирд ясно видел, что он скукожен, зажат и нелепо дергается при каждом шаге, как кукла, насилуемая кукловодом.

Гирд открыл крышку погреба, оттуда блеснули нахмуренные очки.

- Вылезайте. – Приказал он.

Получив необходимые разъяснения по поводу того, что здесь произошло, Виром первым долгом отправился в конюшню, проверить, жива ли скотина. Макаел же долго стоял над головой отца-настоятеля, глядя на нее неподвижным взглядом. Лицо его было совершенно спокойно. Потом он медленно двинулся к жилому корпусу и скрылся внутри. Гирд сморщился душой, представив себе, что там с ним сейчас делается.

Видимо, он был недалек от истины в своих предположениях. Макаел появился в дверях, ухватившись за косяк. Лицо его было бледно-зеленого цвета. Похоже, его уже стошнило, или же это вот-вот должно было произойти. Наконец, оторвавшись от косяка, он неверной походкой мелкими шажками заспешил к Гирду, как пловец к спасательному кругу. С другой стороны подходил Виром.

- Все целы. – Доложил он. – Наш верблюд, ослы, кони. Так что мы сможем снарядится, как нам заблагорассудится. И возьмем консервированных продуктов из их погребов. У них должны быть разнообразные продукты, ведь им часто приходилось снаряжать экспедиции.

Макаел замер и смотрел на стохастического механика выпученными глазами.

- А как же… - слабым голосом начал он и повел рукой вокруг, - Они?..

- А, похоронить? – Спросил Гирд. – Но их слишком много. Да и зачем это нам? Все равно здесь никто не будет жить. Мало ли в Срединебесной заброшенных монастырей. Возьмем, что нужно и пойдем.

- Да вы что! – Вскричал Макаел, подпрыгивая и смешно по-птичьи взмахивая руками. От его немощи не осталось и следа. – Вы что! – Он не находил слов, его исполненные страданием глаза впивались то в Гирда, то в стохастического механика. Гирд отвел глаза, Виром смотрел на Макаела совершенно мертвым взглядом, словно наблюдал со стороны какое-то стихийное бедствие. – У вас что?!.. Вы совсем?!.. – Макаел был вне себя, болезненная энергия рвалась из него, как пороховой разряд из недр прокисшей бомбы. Глаза его стали совсем дикими, губы перекосились.

- Послушай. – Гирд тревожно поднял руку, защищаясь от буйства друга. – Чего ты, собственно, от нас хочешь?

- Да. – Сказал Макаел, ярость вдруг ушла из его голоса, сменяясь горечью. – Чего это я от вас хочу?

Лицо Гирда стало несчастным. Виром посмотрел на него.

- Может быть, ты предлагаешь… восстать против него? – Спросил стохастический механик.

Губы Макаела сжались. Он некоторое время молчал, видимо, собираясь с духом, но когда открыл рот, собираясь высказаться, Виром опередил его. Виром и Гирд заговорил почти одновременно.

- Ты просто не…. – Начал Виром, но Гирд перебил его.

- Погоди! Нет, погоди, я скажу! Макаел… - он перевел дух. – Ты не видел его, Макаел. Ты, – он протянул к лицу собирателя мудрости жилистый кулак и потряс им, - Сидел в подвале!.. А я…. Я видел больше!

- Потому что не сидел в подвале. – Сообразил Макаел.

- Именно! Я…. Я видел достаточно, чтобы понять, что мне с ним никогда не справиться. Он…. Я даже не видел его движений! Он был похож на тень, я не шучу!

- А почему же он не убил тебя?

- Я думаю, просто потому, что я здесь гость.

- Так, может, и нам не нужно было прятаться в подвале?

- Я полагаю, что – да. В этом не было никакой необходимости, но… - Гирд беспомощно улыбнулся, - Мне так было спокойнее.

Они все трое замолчали, разглядывая землю у себя под ногами.

- Я понимаю. – Сказал, наконец, Макаел. – Я понимаю, что не имею здесь права голоса, потому что я не умею убивать.

- Макаел….

- Подожди! Я это очень хорошо понимаю, не беспокойтесь! Но если бы нашелся кто-то (я понимаю, что это никогда не произойдет, потому что других чудес, кроме силы тяготения, и трусости не бывает), который спросил бы меня: «Макаел, перерезать мне эту беспутную нить, или не надо?», - я бы ответил: «Режь!!!». – Сказавши это, Макаел резко развернулся и зашагал к конюшне.

Гирд смотрел ему вслед. Виром скосил глаза на Гирда. Что-то в лице воина, ему не понравилось. Он хлопнул его по животу.

- Успокойся. Он перебесится и забудет, ты же его знаешь.

Гирд все смотрел в удаляющуюся худосочную спину. Виром повысил тон.

- Будь себе хозяином! Вспомни, в каком мире ты живешь!

Гирд перевел взгляд на стохастического механика.

- Ты сам-то понял, что сказал?

На лице Вирома отразилось недоумение.

- Как я могу помнить, где я живу, и при этом быть себе хозяином? Это взаимоисключающие свойства.

- Он мастер в словах, он им даже верит иногда. Но ведь ты видел этого… воина бога… ты же сам сказал, что это для него всего лишь работа. Все вокруг режут друг друга, только не ножами, а кое-чем пострашнее. Небо нас прокляло, и если уж восставать, то не на подобных несчастных!!!

Гирд пошел вслед за Макаелом. Виром двинулся следом.

- Мы не можем отклоняться с пути так далеко.

Воин остановился и повернулся к Вирому.

- Почему бы тебе не забрать свой напряжеметр и не отправиться с ним, куда тебе нужно? Без нас.

- Гирд, я не Макаел и никогда им не буду, но если меня спросят: «Выбирай: или твои друзья или твои исследования», - то я отвечу….

- Почему бы тебе просто не уйти?

Безжизненное лицо Вирома исказилось улыбкой.

- Не надо меня провоцировать, Гирд, я не силен в красивых словах, в чем ты только что убедился…. Я никуда не уйду. Давай заключим договор….

- Нет.

Виром отдулся.

- Почему, когда я хочу сказать то, что думаю, у меня выходят одни пошлости! Хорошо, не надо никаких договоров. Ничего не надо! Пойдем воевать этого воина бога. Я пойду и устрою ему ловушку.

Гирд с насмешливой улыбкой разглядывал его.

- Я не верю тебе, Виром. – Сказал он.

Улыбка Вирома стал кривой. Он виновато развел руками и смотрел в сторону. Вид у него был беспомощный и потерянный.

- Гирд, - Тихо сказал он, - Как ты можешь….

- Но изволь. Засунь временно свой прибор в ящик. Без твоего ума, - Гирд постучал Вирома по лысине, - Нам с Макаелом придется сложить свои головы. Командуй, что нам делать?

- Сначала соберем в дорогу верблюда и коней, как и хотели. Потом надо поговорить с Макаелом. У него в голове живая карта этих и гораздо более отдаленных мест. Пусть он сообразит, куда этот убийца направиться дальше.

- Я думаю, что он воюет либо против малых религиозных общин, отличных от церкви Ога, либо против них и против церкви Ога тоже. - Говорил Виром. - Он ведь воин бога.

- А что это вообще может означать? – Спросил Макаел.

- Я думаю,… - начал Гирд, - Ты вот читал нам про крестоносцев, которые тоже отстаивали запятнанную честь бога, как будто он в этом нуждался. Вообще, во времена солнца таких защитников бога, наверное, было много. А сейчас он остался один, зато какой!

- Но ведь сейчас нет бога, - возразил Макаел, - Кого же он тогда защищает от неверных?

- Никого. – Отрубил Виром. – Его куб повернулся этой гранью, не все ли равно.

- Нет, погоди! – Запротестовал Гирд. – Я, конечно, очень хорошо тебя понимаю - голову бы себе оторвал да приставил другую, непонимающую! – но здесь не все так просто….

- О чем мы решили говорить? – Виром уставился на Гирда сквозь очки. – О том, кого и где он будет искать, чтобы разделаться – так и давайте говорить об этом. Пока высказался я один. – Он перевел взгляд на Макаела.

Макаел нахмурился.

- Я бы хотел сначала понять, кто он такой и чего хочет?

- Это просто другая формулировка того же вопроса. Что ты думаешь?

- Хорошо. Я думаю, что надо проследить его маршрут по этим землям и постараться понять, по какой системе он выбирает себе жертву. Я предполагаю, что жрецы Ога его интересуют тоже и, возможно, в первую очередь. Я предполагаю также, что он выбирает крупные общины, но не все подряд, чтобы привлекать внимание только в качестве стихийного бедствия, по природе неуправляемого. Для этого ему надо быть очень скрытным.

Макаел развернул карту, недолго глядел в нее, а потом уставился вдаль, шевеля губами, что-то вспоминая, потом снова стал смотреть в карту. Никто ему не мешал.

Кривой заскорузлый палец Гирда ткнул в карту, накрыв собою целый район.

- Может нам податься в это селение для начала? Надо выспрашивать о вырезанных жреческих общинах. Я до сих пор о таких не слышал, впрочем, о них и рассказывать-то не будут без нужды. Слишком страшно. Но все-таки лучше по нехоженым ранее землям.

- Погоди, погоди. – Макаел нетерпеливо оттолкнул толстый палец, который мешал ему. – Пойдем вот сюда.

- Но это восемьдесят километров.

- Здесь областной центр церкви Ога. Я боюсь, что он сюда в любом случае наведается. А что касается того, что вы о нем ничего не слышали, так вы не с тем кругом рассказчиков общались. – Макаел мечтательно возвел глаза. – Ночь, легкая прохлада из окна, звезду одинокую видно, и хочется прижаться….

Виром прокашлялся.

- В общем, уж я то слышал про саблезубую крысу, демона в виде летающего дикобраза, у которого вместо игл – ножи, про гнуса-пилу и прочее, жертвами которого становились как на подбор наши добрые представители божеств на земле. Как и полагается истинным мужам они первыми встречали натиск нечисти, гибли, но одерживали победу. Нечисть больше никто не видел.

- Где это было?

- Я не помню точно. Да и какая разница. Я думаю, жрецы Ога знают о нем больше.

- Действительно. – Пробормотал Виром. – Это мне в голову не пришло.

- Да! – Хлопнул себя по лбу Гирд, что-то вспомнив. – Здешний отец-настоятель, вполне возможно, тоже его знал…. По-крайней, мере он как-то странно себя вел,… или мне только показалось.

- Ладно. – Хлопнул ладонью по колену Виром. – Нечего рассиживаться. Пойдем, куда решили. Кони есть. Двигаться мы будем быстрее него. По дороге попробуем что-нибудь разузнать, особенно ты, Макаел, старайся.

- За мной дело не станет.

Все трое захихикали.

Гирд стоял посреди зала и разглядывал горшок, который держал в руках.

- Надень его на голову. – Приказным тоном заявил суровый плюгавый монашек, приближаясь.

- Что?

- На голову!!!

Гирд уставился сверху вниз в черные глазки громовержца, а потом, хотя и довольно неохотно, но надел горшок на голову. Горшки здесь были обыкновенные глиняные, но Макаел, еще когда вошел, заметил, что они какие-то странные – слишком большие и все как на подбор кривобокие – так что вряд ли удобные для варки (а для чего же они тогда здесь, да еще в таком количестве?).

- И вы тоже!

Виром поспешно схватил горшок и напялил на лысину. Макаел взял было горшок себе, но засомневался, горшок был с отбитым краем, он поставил его обратно на пол и схватил другой, но этот наверное будет жать, тоже поставил….

- Ну, что ты копаешься! – Не выдержал Гирд.

Макаел сейчас же захихикал и хитро поглядел на воина, надвигая на кудри новый головной убор. Гирд был вынужден тоже улыбнуться, хотя и довольно криво. Виром же чинно, сложив руки, ожидал действий со стороны хозяина храма.

Монах, строго, но без осуждения надзиравший за Макаелом, слегка кивнул головой и, обернувшись ко всем троим, торжественно возгласил.

- Пока вы здесь! Пока горшок на вашей голове! Гнев Огов не достигнет вас!

Горшок, который выбрал Макаел, оказался все-таки не по размеру и сползал на глаза. Макаел поправил его, но он тут же свалился обратно. Тогда Макаел нахмурил брови, чтобы таким образом удержать проклятый сосуд над глазами. Это помогло, теперь Макаел мог видеть монаха-одиночку, к тому же лицо собирателя мудрости приобрело необходимую месту торжественность и суровость.

- А теперь! – Монах возвысил голос. – Причаститесь святой благодати! – Он вдруг дико по ослиному завопил и с глухим стуком ударил Вирома кулаком по горшку. Виром чуть не упал. Гирду тоже досталось. Горшок Макаела окончательно свалился ему на глаза, к тому же теперь в ушах раздавался стойкий угрюмый гул. Когда, пошатываясь, он водворил горшок на место, то увидел монаха, который стоял, приподняв голову, с просветлевшим лицом, словно прислушиваясь к отдаленному эху пения ангелов. Молчание затянулось. Монах застыл в благообразной позе.

- Ну что? – Спросил, наконец, Виром.

- Причастились? – Поинтересовался Макаел.

- Причастились. – Обыкновенным голосом произнес монах, поглядел на Гирда и неожиданно захихикал.

- Ну и вид у вас. – Заявил он, давясь от смеха.

- Черт бы тебя подрал! – Высказался Гирд, стаскивая горшок с головы, но не удержался и тоже улыбнулся.

- Молодец! – Весело одобрил Макаел, снимая горшок. – Здорово придумал!

Виром тоже снял горшок, но улыбаться не стал. Глаза его опять стали безжизненными, как у замороженной рептилии.

- И охота тебе этим заниматься! – Сказал Гирд, пока они шли к стоящему в углу столу, на котором, располагалась недоеденная горбушка, кувшин с вином и куча сосательных палочек. Гирд плюхнулся на лавку и оглядел зал, уставленный по всем углам разнокалиберными горшками.

- Сколько времени, наверное, потратил, чтобы их налепить….

Монах тоже весело оглядел свое хозяйство и плеснул себе вина.

- Ага! – Заявил он. – Теперь ты это видишь. Но ведь когда ты заявился сюда, тебе это не казалось странным, верно?

- Да. – Сказал Макаел.

- Вам казалось, что так и надо. Что раз так написано, то так и надо делать! Вот цена всем писаниям во веки веков. Никто не спросит, а почему написано именно так? А что оно на самом деле значит? А что я на самом деле делаю? Да если бы мы умели так себя спросить, не случалось бы войн, не погасло бы солнце.

- Да. – Согласился Макаел. – Все спрашивают только: зачем я это делаю?

- Почему это не погасло бы солнце? – Спросил Виром. – Вы что-то знаете?

- А…. Да нет, конечно, откуда я могу что-то знать. Я, собственно, иносказательно. Солнце есть солнце – светит и все. А вот если погаснет солнце в душе!

- А к вам не приходил один товарищ? – Спросил Виром.

- Кто именно?

- Воин бога. Ходит везде, режет….

- А, ну да, ну да, приходил. Хе-хе. Горшок надевать не стал. Я, говорит против твоей веры. Хе-хе-хе. Как будто у меня есть какая-то вера. Хотя, может, и есть, я точно не знаю….

- Как он вам? – Спросил Макаел. – Сумасшедший?

- Да нет, какой он сумасшедший. Просто отчаялся. Очень жалко таких.

Виром опустил глаза. Гирд забарабанил пальцами по столу. Макаел ухватил сосательную палочку и стал ее грызть. Монах пригляделся к ним.

- Юмор. – Заявил он, поднимая палец. – Способен одолеть любую силу. Но, к сожалению, сам он не существует. Он просто - … пшик. Поэтому сразу возникает вопрос: и охота тебе этим заниматься.

- Слушайте, святой отец, - заговорил Гирд, - У нас к вам есть предложение. Мы тут немного путешествуем, ну, вы понимаете,… В общем, не хотите к нам присоединиться. Хватит уже горшки ваять.

Монах закряхтел, опустил голову и покрутил плешью.

- Да-а…. – Протянул он. – Заманчивое предложение. Прямо-таки искус. Трудно будет с этим справиться,… но возможно. - Он огляделся. – Горшки мне, честно говоря, и впрямь надоели.

- Так идем?! – Воскликнул Макаел.

- Нет, нет, что вы. Ни в коем случае. Я должен с этим справиться. Должен. Идите, идите.

Макаел нехотя поднялся.

Гирд вошел под тент летнего кафе. Час был поздний и в кафе остался только один посетитель. Это был Виром, который критически оглядел наряд воина. Гирд был с ног до головы покрыт известковой пылью, пятнами, какой-то приставшей паклей, лицо у него было чумазое. Гирд тоже бегло оглядел себя и уселся за столик рядом с Виромом.

- Ты б хоть это…. – Сказал Виром.

- А! – Махнул рукой Гирд. – Дома помоюсь. Все равно здесь никого нет, а если б и были – на это всем плевать. – Он хмыкнул. – Даже Макаел ходит в такой рванине, что страшно смотреть – и абсолютно.

Виром машинально одернул на себе чистую, выглаженную куртку. Он-то всегда был одет, как на прием в королевском дворце по случаю вручения наград за выдающиеся достижения в области стохастической механики.

- Кстати, где он? – Осведомился Гирд.

- На деле. – Ответил Виром. – До утра не жди.

Гирд протяжно вздохнул и побарабанил пальцами по столу. Виром смотрел через улицу на мучения одноного жестяного петушка на башенке. Ветер все крепчал, и флюгер мотало из стороны в сторону. Кроме его недовольного поскрипывания и хлопанья тента, других звуков слух не улавливал. Это была еще не ночная смерть, но уже почти агония.

- Не много же нам известно. – Сказал Гирд, критически разглядывая свой обломанный ноготь.

- Да. – Наконец, отозвался Виром. – Если он не придет сюда, то я уж и не знаю, что делать.

- Ты ловушку проверял?

- Нет. А зачем? И вообще, что значит – проверял? Как, по-твоему, ее можно проверить?

- Ну, я, например, войду….

- И мне еще одну капсулу готовить?

- А ты не приготовил? – Ужаснулся Гирд.

- Нет, а что?

- Как что! Я же говорил тебе, вдруг кто-то случайно откроет, ну, забудется.

Виром долго смотрел на него, наконец, сказал.

- Я думаю – не забудется. Но капсулу приготовлю.

- Проверить все равно надо.

- Хорошо. Я сделаю две. Сегодня же ночью. Одну испытаем на тебе. И…. Гирд…. Все-таки тебе лучше не появляться вблизи храма.

- Ерунда.

- Он тебя запомнил. Ты все можешь испортить.

- Вряд ли я что-то испорчу. Я буду даже рад встрече….

Виром некоторое время недоверчиво глядел на него.

- Ну, ладно, как знаешь. – Сказал он вставая.

Гирд тоже встал и потянулся, осыпав пыль с куртки.

- Что-то я сегодня подустал. Так ты не будешь спать?

- Не буду. Я буду делать капсулы.

- Ну, вот и ладненько. Тогда я пошел.

Измочаленный Макаел лежал лицом в подушку. Сладкая усталость шумела в голове и якорем тянула в сон. Она лежала рядом, глядела в потолок, курила сигарету, выпуская синие клубы дыма, и рассуждала.

- Пожалуй, больше всего я люблю сильных мужчин. – Говорила она. – Сильных не в смысле здоровяков, а… в плане духа. Да. Но, ты знаешь… - Она пошевелилась, и Макаел, вздрогнув, проснулся. – По настоящему сильных я не встретила до сих пор ни одного. И, я не знаю, будет ли тебе приятно это услышать, но ты в моей коллекции отнюдь не последний экспонат. Наверняка в первой десятке.

Макаел подивился тому, сколько же десятков будет всего и от этого опять проснулся. Она загасила окурок и выдохнула последнюю порцию дыма.

- А знаешь, кто первый? – Спросила она, поворачиваясь к партнеру по ложу.

Макаел опять проснулся.

- Однажды я была с убийцей! – Сладостно прошептала она. – Ничего особенного в смысле коитуса, он был слишком заморен, да возможно, вообще – болен, но то, что он говорил…. Так не умеет говорить ни один принц или магнат, никакая власть не сравниться с этой…. Быть рядом со своею собственной смертью, обнимать ей, шептать ей слова любви. Он может убить в любую случайную минуту. Просто так…. Этого не понять ни кому.

Сна у Макаела не было ни в одном глазу.

- А как его звали? – Хрипло спросил он.

- Он не назвал своего имени. Только прозвище: «воин бога». Он собирался вернуться сюда на днях…. Я жду его. Извини, что я тебе это говорю, но ты, ведь, все понимаешь, не так ли…. Куда ты?!

Макаел натягивал штаны, прыгая на одной ноге.

- В чем дело?! – Она села на кровати.

Макаел видел ее шикарный могучий торс, и недоверчивые рассерженные глаза. Длинные волосы рассыпались по плечам, как дымовая шапка на склонах вулкана. Макаел вдруг понял, что хочет снова нырнуть под одеяло и развеять к чертовой бабушке все ее сомнения и подозрения, это, право, стоит всего остального. Но он не прекратил лихорадочного одевания.

- Ты куда собрался, жалкий мозгляк?!

- Не плачь девчонка…. – Пропел Макаел и послал ей воздушный поцелуй. – Всех благ, любимая. Не жди меня. Хе-хе…. – Он был уже за дверью, обрезав ею каскад несущихся изнутри проклятий.

Виром, изогнув плечи напряженной дугой, делал что-то на верстаке. Вошедший Макаел не видел, что он делает, да и наплевать ему было.

- Что это у тебя пищит? – Спросил он, оглядываясь.

Вокруг в импровизированной мастерской стохастического механика в организованном беспорядке громоздились кучи хлама: какие-то банки, стеклянные и железные, обрывки проводов, россыпи шурупов, лампочки, клочки наждачной бумаги, сверла, не меньше десятка разнокалиберных отверток, куски жести….

Виром, наконец, завершил свою сложную операцию и оглянулся через плечо.

- Ты чего? Узнал что-нибудь?

- Да! – Сияя, заявил Макаел. – Он будет здесь на днях, и я знаю, куда он наведается обязательно помимо общины жрецов. А что это, все-таки, пищит?

Макаел осекся, заметив, как замерли и тревожно расширились зрачки Вирома за толстыми стеклами.

- Он уже здесь. Буди Гирда!

- Сработало? – Спросил Гирд на бегу. – Вот уж не ожидал…. Хотя, скорее всего, это просто кто-то ночью перепутал дверь.

- Посмотрим. – Отозвался Виром.

Ворота общины жрецов были в нескольких шагах. Откуда-то из недр жилого корпуса за оградой взлетел к небу тонкий женский крик. Макаел сбился с шага.

- Что за черт? – Пробормотал Гирд, а потом яростно крикнул в спину Вирому. – Я же говорил, что надо проверить, твое снадобье!

Они ворвались на территорию общины. Ближайший к воротам дом, был жилым корпусом. Войти в него можно было через парадный вход, напротив ворот и через черный ход с другой стороны. Капсула с нервно-паралитическим ядом была установлена Виромом в косяке парадной двери и должна была обрушить свой заряд на того, кто ею (дверью) воспользуется. Жрецам было под страхом смерти объявлено, чтобы пользовались только черным ходом. Запугать служителей божества без буквы «Б» удалось быстро и без длинных объяснений. Сказали - приказ по ведомству, даже не уточнили, по какому, впрочем, и сами не знали.  Виром был уверен, что дверью не воспользуются даже под парами вечернего пива.

И оказался прав.

На пороге лежал, лицом вниз, силясь перевернуться на спину какой-то человек. Рука его со скрюченными пальцами скребла по утоптанной земле, оставляя на ней параллельные борозды. В нескольких шагах валялась палка с двумя зловещими ножами на концах. Гирд поднял ее и повертел, примеривая к руке.

- Это он? – Спросил Виром.

- Да. Отойдите.

- Что ты собираешься?.. – С ужасом начал Макаел, но Виром оттащил его прочь и даже отворотил в сторону белобрысую голову.

- Все. – Сообщил Гирд, и, взяв палку под мышку, ухватил безжизненное тело поперек туловища.

- А кто же все-таки кричал? – Спросил Виром.

- А, какая разница. Может, не поделили чего в потемках. Я уберу это.

- Я все-таки схожу, посмотрю. – Сказал Виром.

- Слушай!.. – С ужасом прошептал Макаел. – А может, он здесь не вошел, а вышел?!

Некоторое время все стояли неподвижно, обдумывая.

- Ерунда. – Отрезал Гирд. – Идите лучше спать.

Он закинул труп воина бога на плечо и пошел прочь со двора, ничуть не беспокоясь, что его кто-то увидит на улице, потому что там совершенно некому было это сделать.

Виром, как бы в нерешительности еще постоял на месте, а потом все-таки толкнул дверь. Макаел пошел за ним.

В коридоре на первом этаже было холодно и сыро, как в погребе. Свет едва проникал сквозь маленькие квадратные окошки. Под одним окном, прямо в луче звездного света лежал мертвый человек. На нем была только черная нижняя рубаха, какие носят жрецы Ога. Виром остановился над ним, глядя в мертвые глаза. Потом посмотрел на Макаела, и тому показалось, что глаза Вирома мало чем отличаются от глаз трупа.

- Держись рядом. – Предупредил стохастический механик и вытащил из кармана какой-то непонятный предмет, взявши его наизготовку.

Потом он толкнул дверь в одну из келий. Там было пусто. Развороченная постель несла на себе следы поспешного бегства. Они заглянули в следующую. Там имелись сразу два мертвеца, один лежал на другом, словно обнимая его со спины. Виром снова вышел в коридор и некоторое время стоял прислушиваясь. Вокруг царила гробовая тишина.

- Пойдем наверх. – Тихо сказал стохастический механик.

Они поднялись по щербатой лестнице на второй этаж и попали в трапезную. Здесь произошло настоящее побоище. Человек пять жрецов и жриц в нижних рубахах валялись вперемешку со столами, стульями, разбитой утварью. Скорее всего, именно отсюда раздался последний крик, который они услышали еще на улице. Огромная черная лужа расположилась прямо в центре пола. Кровь была совсем свежая и жидко блестела, как ценное вино. Виром поглядел на дверь в противоположном конце зала. Там дальше располагался кабинет настоятеля и зал для собраний. В кабинете настоятеля находился касса с наличностью общины. У Вирома была мысль установить капсулу в этой кассе, запретив настоятелю к ней прикасаться, а деньги хранить где-нибудь в другом месте, потому что средства на жизнь воин бога добывал именно из таких мест, и, значит, кассу он взломает в ста случаях из ста, но…. Но дело было в том, что он взломает кассу после того, как закончит основную свою миссию…. Поэтому пришлось остановить выбор на менее надежной входной двери. Виром обошел лужу и направился к двери. Оглянувшись, он увидел Макаела, стоящего столбом на берегу лужи и не сводящего с нее закоченевших глаз. Но решил не окликать его. Почему-то руки у него становились все холоднее и холоднее, когда он приближался к двери. Ясно же ведь, что прав Макаел, ловушка бездаря Вирома сработала на выходе, а не на входе, там нет никого живого…. Не должно быть…. Это смешно! Воин бога уже мертв!

Виром толкнул дверь. Она слегка скрипнула. Еще один короткий коридор, потом зал собраний. Роскошь не попорчена ни единым мазком… нет… следы на густом ковре. Следы грязи, ведущие к закрытой двери личного кабинета настоятеля, главы области. У которого, без сомнения, богатая касса. Да и грязи ли?

Следы, ведущие только в одну сторону.

Виром взял тазер наперевес и медленно двинулся к последней двери. Потом он снял одну руку с рукоятки и поправил очки. Очень удачно, что здесь густой ковер. Совершенно глушит звук.

Он остановился вплотную к двери и прислушался. С другой стороны раздался какой-то слабый стук. Как если бы кто-то захлопнул ящик. Тут Вирому пришло в голову, что это кто-то совсем посторонний, а скорее всего один из членов общины, случайно оставшийся в живых, хозяйничает теперь в богатствах настоятеля, рассчитывая потом благополучно унести ноги. Совершенно невероятно. За воином бога не остается никого, хотя может быть,… гость? Как они трое тогда? Нет, все равно не так. Воин бога должен был посетить сокровищницу, если он выходил…. А!

Виром изо всех сил пнул дверь и, выставив перед собой тазер, ворвался в комнату.

Она вскинула на него большие, совершенно круглые от испуга глаза. Она была совсем еще молода, почти девчонка. Ее, без сомнения, роскошные волосы бы стянуты в тугую косу. Они сидела перед распахнутым бюро, и когда вскочила, пачка банкнот выпала у нее из ослабевших пальцев. Она была совершенно невинна и безобидна…. Была бы, если бы не свежие и не старые темные, так и не отстиранные, кровавые пятна, испещрившие легкую куртку из грубой ткани и просторные штаны – одежду убийцы – если бы не торчал на самом виду, воткнутый торчком в столешницу длинный тонкий клинок, уже протертый начисто.

Они смотрели друг на друга целую вечность. Целую вечность Виром силился и никак не мог нажать на спусковой крючок, что-то стало с его скованными холодом пальцами, словно они умерли раньше срока и отказались повиноваться. Целую вечность, она поднимала руку к своему оружию, а глаза ее все еще смотрели на него, словно прикованные к его лицу. Произошло какое-то чудовищное совпадение. Два хорька забрались в один курятник и чуть было не помешали друг другу. Кто она такая? Такая же, как и тот, или у нее иные мотивы? Разбираться было некогда.

Виром выстрелил. И не промахнулся. Судорога выгнула ее тело дугой и грянула на пол. Виром медленно обошел стол и встал над ней, одновременно выдернув левой рукой из столешницы меч. Электрические разряды сковали ее, не давая подняться с пола, не давая даже на понятном языке взмолиться о пощаде. Виром видел мольбу только в ее глазах. Больших и круглых, прекрасных глазах. Что с ней делать? – думал он, занося меч. Он не знал, что с ней делать. Она была не нужна никому из них. Она еще молода, и, возможно, яд чужой смерти не до конца вытравил из нее душу, может быть, кто-то из них найдет противоядие? Но он знал, что это не так. Вопрос стоял иначе. Он состоял только в том: что стоит дороже – ее еще молодая и цветущая и жизнь или жизни десятков, да что там – сотен почитателей различных небесных идолов, которых Виром, скорее всего, никогда не увидит и ничего о них не узнает, как не узнает он о тех, кто станет безвинной жертвой других «крестоносцев» Срединебесной. А ее он видел. Меч рванулся вниз. Он видел ее очень хорошо, и он вдруг понял, что она ему нравится, что, может быть, не просто нравится, а даже – нечто большее, могло бы возникнуть, будь у них время,… но времени у них не было. Не надо, Виром! Хватит теорий! Он не мог ничего сделать, он должен был ее убить. Кому должен? Он этого не знал. Лезвие пробило ее грудь насквозь и вонзилось пол. Очки сверзились с виромова носа и упали на пол. Он сейчас же, забыв обо всем, стал шарить слепой рукой.

Когда безутешный Макаел прибрел к порогу кабинета, он застал стохастического механика за таким странным занятием, что, несмотря на всю удрученность и душевный разлад, мигом протрезвел. Виром стоял на коленях над убиенной и медленно осторожно гладил ее кончиками пальцев по щеке. Макаелу показалось, что Виром в трансе, и сейчас ничто не способно вырвать его из этого состояния. Но едва скрипнула половица под его ногой, как стохастический механик тяжело поднялся, еще некоторое время постоял, глядя сверху вниз на девушку, а потом повернулся к Макаелу, причем лицо его, хотя и было более чем обычно нахмурено и сосредоточено, но, в общем, вполне спокойно.

- Кто это? – Спросил Макаел.

- Еще один воин бога. – Ответил Виром. – Вернее воительница…. – Его лицо вдруг перекосилось, это было настолько неожиданно и страшно видеть, что Макаел невольно бросился вперед и обхватил Вирома, словно удерживая его от падения.

- Зачем я это сделал? – Прошептал Виром в грудь Макаелу.

- Она бы убила тебя.

- Да…. Но все равно. – Он вдруг резко оттолкнул Макаела и сказал. – Ну, хватит. Где моя игрушка? – Он стал шарить взглядом по полу, ища тазер. Нашел. – Пошли отсюда. – Они двинулись к двери. – Нет. – Сказал он вдруг, бросился к развороченному бюро и стал собирать разбросанные пачки денег.

Набрав несколько штук, он повернулся к Макаелу.

- Столько нам хватит? – Он потряс деньгами.

У Макаела было очень несчастное лицо. Брать чужие деньги нехорошо, даже если это деньги мертвецов, но имеет ли он, бездельник, право протестовать?

- Ладно. – Сказал Виром и отбросил две пачки. – Столько возьмем. Устроим Гирду выходной.

Они вышли в зал собраний. Глаз Макаела углядел сонно блеснувший в звездном свете отряд самоцветных камней на бархатной подкладке под стеклом слева. Взять один? Он усмехнулся своей мысли. И тут ему на глаза попалась странная вещица. Это было что-то вроде маленького глобуса, размером с яблоко. Как и на настоящем глобусе там синел океан, вольно корячились континенты, робко прижимались к ним острова. И все это светилось изнутри неярким, но очень красивым светом: синим, зеленым, бурым. Приблизившись, Макаел ахнул. Глобус жил. Свет мерцал, океан едва заметно колыхался, закручиваясь гигантскими водоворотами и расползаясь течениями. По горбатым спинам континентов пробегали тени. Это вряд ли было точное подобие того, что происходит на планете на самом деле, но это было отчаянно красиво, это завораживало. Виром, остановившийся рядом, вдруг заявил.

- Это не Срединебесная.

- Что?

- Рисунок материков не тот. Это либо другая планета, либо здесь запечатлено то, что было когда-то в прошлом,… либо это просто красивая безделушка.

- Нет. – Серьезно заявил Макаел. – Это магический артефакт, а они,… хотя, может, действительно безделушка.

Он приподнял стеклянный колпак, под которым на подставке красовался шар и ловкой натренированной рукой загреб его.

- И книжицу, я смотрю, прихватил? – Виром похлопал его по оттопыренному карману.

- Да…. Это что-то, по-моему, интересное. Потом почитаю.

Они двинулись дальше сквозь вместилище смерти.

- А что же Гирд с нами не пошел? – Вдруг пришло Макаелу в голову законное недоумение.

Виром долго не отвечал, потом нехотя пробормотал.

- Стареет наш Гирд.

 - Ну, ты чего? – Спросил Гирд, уже сидя на коне, готовый направить его трусцой в дорогу. Он глядел на Вирома, который стоял подле своего коня, устремив неподвижный безжизненный взгляд прямо перед собой. Виром не двигался и, судя по всему, вообще забыл, где он находится. Видимо его терзала какая-то недоговоренная мысль. Макаел тоже с любопытством поглядел на друга с высокой спины своего верблюда.

- Я убил ее. – Сообщил Виром.

Гирд нахмурился, развернул коня и подъехал к Вирому вплотную.

- Ну и что? – Сказал он.

- Как я это сделал? – Спросил Виром, непонятно у кого.

Макаел смотрел на него со страхом. Стохастический механик задал риторический вопрос. Что происходит? Гирд откинулся назад и возвел глаза под лоб. Потом, крякнув, он соскочил с коня и положил руку на плечо стохастического механика.

- Брось, что ты мелочишься? – Он слегка сжал плечо Вирома. – Ему можно, а тебе нельзя? Ты же точно такой же, как и он, и я точно такой же, и он. – Он указал на Макаела. - Ты можешь сколько угодно вопрошать и терзаться, и даже принимать окончательные и бесповоротные решения, но сделаешь ты все равно вот так. Вспомни, что ты думал? Ведь, правда?

Голова Вирома вдруг мелко затряслась.

- Я… не хочу… так. – Заикаясь, произнес он.

- И я не хочу. И никто не хочет. И все только этим и занимаются. Мы же прокляты. Мы ведь так и будем убивать друг друга различными более или менее изощренными способами. Двести лет будем убивать, а потом провалимся все вместе в тартарары к чертовой бабушке на именины. Если не раньше. О чем здесь еще молиться?

- Намного раньше. – Произнес Виром, глядя в пространство. – Но все равно….

- Садись. – Веско сказал Гирд, покачав головой. – Поехали.

Однако, яд виромовых мыслей не остался без последействия. Уже в дороге, Макаел вдруг сказал.

- Я больше не буду.

Никто не ответил, только Гирд закрыл глаза и сжал зубы, словно случилось то, чего он боялся.

- Простите меня, я не понимал…. – Настаивал Макаел.

- Чего именно ты хочешь, - Гирд говорил с раздражением, с которым так и не смог справиться, – Снять с себя вину, которой, по моему мнению, вообще нет, или убедить нас в чем-то?

- Мы не должны брать на себя функцию добровольных стражей! – Высказал Макаел свою мысль.

- А что же мы должны? – Неприятным голосом осведомился Виром. Лицо его перекосилось улыбкой.

- Послушай, Макаел, дело не в этом. – Стал убеждать Гирд. – Я уже говорил, но вероятно недостаточно ясно. У нас могло бы быть счастье, оно и было, но мы не захотели его. Мы предпочли порвать его на множество мелких кусков, каждый из которых под названием «мое личное счастье», и в результате счастье умерло. Я не знаю, как воскресить его, я лишь не хочу обзаводиться своим собственным куском «моего личного счастья». Этим жалким обрубком мертвой плоти! Я знаю, пока я не сделал этого – я жив, потому что способен чувствовать боль. Как он, да! Я ведь чувствую то же самое. И я ему говорю: «садись, поехали». А тебе я скажу то же самое, черт побери! И хватит!!! Какого я еще должен вам объяснить?! Если вы и сами это понимаете?! Почему я должен что-то говорить, когда вам и так все ясно?!

Макаел уставился в землю. Они ехали довольно долго в напряженном молчании, пока Виром не заявил ни к селу, ни к городу:

- Жениться тебе надо, Гирд.

Макаел хрюкнул в кулак. Виром тоже захихикал. Гирд напрасно старался сохранить каменно лицо. Потом, крякнув, сказал.

- Гниды вы, все-таки, товарищи.

Глава четвертая.

Чудовища.

Отклонившись к северу для выяснения отношения с «крестоносцами», они теперь подъезжали к столице другой дорогой, которая шла сквозь густой, забитый подлеском низкорослый и кривой, но неистребимый, как полчища саранчи лес. Лес этот был удивителен не только исключительным разнообразием видом флоры, которая уживалась здесь друг с другом по каким-то неизвестным науке законам. Дело было в том, что отдельные представители этой флоры просто ставили науку в тупик. Здесь росли гигантские древовидные хвощи, возродившиеся через миллионы лет спокойного пребывания в толщах пород каменноугольного периода. Здесь имели место также грибы, больше похожие на маленькие взлетно-посадочные полосы для авиатехники. Эти реликты и просто фантастические гиганты гордо возвышались над не по меркам худосочной тривиальной порослью березок, липок, дубков, елок и прочей привычной глазу жителя средней полосы растительностью. Но не так страшна была в этих лесах необыкновенная растительность. Этот край был знаменит на всю империю обитанием в нем достославных чудовищ.

Гирд, Виром и Макаел подъезжали к предместью столицы, форпосту Зимний Сад, когда спереди, оттуда, где собственно и располагался форпост стали доноситься необыкновенные, как гигантские грибы, совершенно непривычные слуху простого обитателя Срединебесной, грозные звуки.

- Пушки. – Спокойно заявил Гирд. – Наверное, бредет кто-нибудь неподалеку.

Макаел тревожно заерзал в седле на своем верблюде.

- Это ты хорошо сказал – неподалеку. – Ему было и страшно, и страшно интересно в то же время. Он никогда не видел чудовищ, только слышал рассказы, как их расстреливают из пушек. Это приходилось делать вовсе не потому, что чудовища нападали на города или, скажем на отдельных людей. Они ни городами, ни мелкими проворными козявками не интересовались вовсе, потому что были травоядными и пищей им служили безропотные зеленые лесные жители, но они были слишком огромны и неповоротливы, тяжелы, как смертный грех, и к тому же непроходимо, можно сказать – по-растительному – тупы. Тролли и драконы ходили, а во втором случае - ползали, как правило, прямо, и если на этой прямой по неудачному стечению обстоятельств обнаруживался город, поселок, просто одинокая халупа, не миновать было прореживания в застройке по типу просеки. И не дай Ог, в домах будут люди….

Пушки говорили ни в лад, ни впопад. Часто гакал мелкий калибр, и через длительные промежутки времени бухала какая-то тяжелая страсть.

Дорога сделала поворот, и впереди открылся город. Направляясь к нему дорога спускалась в неглубокую котловину, поросшую лесом, а сам Зимний Сад располагался на противоположном склоне котловины. Макаел сейчас же азартно завертел голову, разыскивая того, по кому стреляют.

- Да вон же он. – Недовольно проворчал Виром, видя, что его друг все еще в поиске, и указал пальцем.

Тогда Макаел, наконец, заметил возвышающиеся над кронами голову и верхнюю половину чудовищного торса. Они были неподвижны, поэтому он и не смог сразу отделить их от общего лесного фона. Конечно, они не были совершенно неподвижны, тролль двигался, но на таком расстоянии это движение было почти незаметно. У тролля было две руки, две ноги, голова и туловище – все как полагается, но намеком на подобное сходство оскорбился бы самый бесстыдный бабуин. Наука пока не нашла места троллям и драконам, этим двум возникшим и произросшим в этих местах отдельно от всех прочих живых царств видам, в классической систематике. Они были вообще вне систематики, как клоуны, которых можно считать вне циркового представления, поскольку о них не пишут на афишах и не объявляют их выход. Считали, что это нечто среднее между животными и растениями. По своему внутреннему строению – скорее растения, но по способу питания и способности к движению – скорее животные. Их еще называли «ходячие деревья». Чудовища росли всю жизнь, достигая иногда совершенно неправдоподобных размеров (подобные экземпляры находили уже мертвыми, лежащими в чаще, наподобие гнилых стволов). Да и по внешнему виду тролль, с серо-грязно-зеленой шкурой, неправильной формы бугристой головой, торчащей прямо на плечах, наподобие холма, разной длины толстыми руками, похожими на два гигантских древесных ствола, который виднелся сейчас над лесом, походил на какое-то необыкновенное дерево (даже не на дерево, а на маленькую гору). Глаз отказывался подыскивать ему аналогии в мире животных. Судя по всему, он шел или непосредственно на город, или действительно брел мимо, но в опасной близости. На таком расстоянии ущерб, наносимый ему канонадой, был незаметен. Снаряды проделывали в крепкой, каменной твердости, шкуре дыры и ямы, но их было недостаточно, чтобы убить, ни даже для того, чтобы остановить. Правда, надо сказать, что большинство из них летело мимо. Наемные артиллеристы, не прошедшие, упраздненной давным-давно за ненадобностью суровой школы армии, не могли похвастать мастерством. Тролль двигался медленно, но неуклонно, уже в неотвратимости этого движения видно было полное отсутствие, не только интеллекта, но и, возможно, нервной системы вообще, которую здешние ученые, проводящие раскопки в растерзанных чудовищных телах, до сих пор не смогли обнаружить. Только совершенно лишенный рефлексов самосохранения индивид мог вот так тупо идти навстречу своей смерти, когда для того, чтобы сохранить жизнь достаточно было повернуть в другую сторону.

Увлеченный захватывающим зрелищем, Макаел не сразу обратил внимание на рев и грохот позади.

- На обочину! – Скомандовал Гирд, разворачивая коня.

Верблюд Макаела повиновался спокойно и с ленцой. Макаел оглянулся. Позади из-за поворота вылетел грузовик. Это была большая многоколесная машина с кузовом, затянутым зеленым брезентом, а рев и грохот он производил вследствие того, что шел на максимальной скорости по дороге далекой от идеала. Грузовик мотало из стороны в сторону, и Макаел невольно представил себе молоденького безусого парнишку испуганно ворочающего огромный неподатливый руль. Спасаясь от подобного видения, он загнал верблюда еще дальше от дороги в жесткую пыльную траву. Виром никак не мог справиться со своим испуганным конем. Он натягивал повод, кричал, сжимал пятками бока. Бедное животное аж присело и совершенно прижало к голове уши, когда огромная шестиколесная махина пронеслась мимо, так лязгнув сочленениями в яме, что показалось странным, почему колеса не полетели в разные стороны. Следом за грузовиком, мотала из стороны в сторону длинным, затянутым в брезент стволом еще одна пушка.

- Угробит машину! – Не выдержал стохастический механик.

- Тебе-то что? – Резонно заметил Макаел.

За грузовиком осталась полоса густого сине-фиолетового дыма, которая медленно расползалась над дорогой.

Они снова тронулись в путь, вдыхая сочный аромат выхлопа. Когда Макаел вновь обратил свое внимание на поле боя, то выяснилось, что тролль уже практически навис над городом, по крайней мере, так казалось на расстоянии. Залпы зачастили с панической быстротой. И тут тяжелая гаубица, до этого отправлявшая приветы небесам, наконец, попала туда, куда нужно. Левая половина головы тролля разлетелась облаком щепок и пыли…. А тролль продолжал идти. Но вот он остановился, словно в раздумье. Вот он покачнулся. Вот, наконец, он стал падать, но и это действие он проделывал медленно, словно во сне. Он, скорее, не упал, а сел на землю, а потом лег. Пушки облегченно замолчали.

Они выехали в поле, тщательное расчищенное от лесной поросли и простиравшееся до самых городских окраин, где стояли на страже доблестные дозоры. Слева вдоль дороги потянулся крутой холм, и только проехав вдоль этого холма несколько сотен метров, Макаел, наконец, сообразил, что это никакой не холм, а мертвый дракон. Впрочем, «дракон» - слишком гордое название, придуманное этому существу непонятно за какие заслуги, он его нисколько не заслуживал. Он не заслуживал даже называться хотя бы змеей, потому что это был просто напросто огромный ползучий червь. Здесь, вблизи, он не производил грозного впечатления, но отреяв мысленно подальше и поднявшись в высоту, Макаел сообразил, что же это такое на самом деле и его пробрал ужас. Таких существ не должно быть. Они нарушают гармонию. Эта исполинская туша способна была задавить любой росток благополучного взгляда на жизнь. Одним своим видом. Не говоря о том, что она вообще могла задавить, не озаботившись по чему ползет. Ей это было решительно все равно. Ее расстреливали в упор, всаживая заряд за зарядом, стервенея, сжимая зубы от тупой ярости, сгибаясь от засевшего в мозгу бесполезного вопроса – ну чтоб тебе ползти стороной! А он, конечно, ничего не понимал, даже когда ему совершенно разворотили голову, изрешетили тело ямами и дырами, как голодная синица – кусок черствой горбушки. Он все полз, до последнего полз строго по прямой, подавая своей непроходимостью пример хладнокровия и выдержки вымершим армиям завоевателей, о которых он вряд ли что-то знал.

- Вот, - сказал Макаел, указывая на холм слева, - Им не поют дифирамбов, им не посвящают оды, про них говорят не больше, чем о химическом составе почвы, прочитать о них можно только в научных трудах «Систематика промежуточных форм жизни» или «Внутреннее строение Беспанцирного Изотерига». И понятно почему – их воспринимают как стихийное бедствие, не выделяя на фоне прочих бесчинств природы. В самом деле, трудно заставить себя написать хвалебную песнь наводнению или землетрясению. Просто когда они приходят – надо спасаться. Вот если бы у них был разум…. Страшно подумать, вдохновись фантазия, природы ли, изощренного ума образом разумного дракона – что в итоге могло бы получиться!

Макаел оглядел слушателей. Виром безжизненно смотрел прямо перед собой, и невозможно было понять, слушал он или нет, по крайней мере, он никак не отреагировал. Гирд сказал после паузы.

- М-да….

И все. Впрочем, Макаел не обиделся. То, что он не умел увлечь друзей своими рассуждениями, он ставил исключительно себе в вину. Он пытался найти разные подходы, но всегда, когда Гирд снисходил до его сентенций, ему казалось, что он делает это из уважения к их дружбе, а не потому, что ему интересно. В такие горькие моменты, часто являлся вопрос: зачем он вообще нужен Гирду? Чем же особенным он мог приглянуться этому деловому человеку, если до его, Макаеловой философии Гирду как до облаков. Неужели чем-то, о чем сам Макаел даже не подозревает, что оно существует. Чем-то настолько важным и настолько незаметным? Вряд ли. Странно все это.

Виром так пристально смотрел, блестя очками, вверх на вершину холма, туда, где уже скорее всего начиналась голова, что Макаел тоже взглянул. Там, на краю расщелины искусственного происхождения корячились какие-то деловые люди. Они что-то там делали, скорее всего, предположил Макаел, кидали жребий, кому лезть в яму для добычи образцов драконьих внутренностей. Скорее всего, это были ученые, потому что трудно было представить себе служителя другой профессии на горбу дракона. Разве что, пожалуй, чистильщиков. Но убрать огромный труп можно было только одним способом – сжечь его, а это было возможно, только когда он хорошенько просохнет, и превратится уже окончательно в обыкновенный растительный валежник. Это требовало большой подготовки, чтобы ненароком не спалить город, а следы такой подготовки вокруг отсутствовали, да и труп выглядел свежим. Макаел долго смотрел на этих людей, светлое лицо его неожиданно ожесточилось.

- Наверняка, изучают его только для того, чтобы найти более рациональный и «гуманный» способ останавливать их, вместо того, чтобы расстреливать из пушек…. Шуму больно много!.. Впрочем, про «гуманный» я даже зря.

Гирд по обыкновению промолчал, но ответный удар пришел с неожиданной стороны и оттого оказался куда болезненнее.

- Пожалел скотинку. – Высказался Виром.

Макаел воззрился на него и вдруг обнаружил, что маленький механик, вовсе не равнодушен лицом, а скорее окаменел им. Словно, Макаелова досада и вовсе не при чем, а лишь повод выместить на ком-то чувства. Чувства у Вирома?! Странно….

- Ты чего? – Робко спросил Макаел.

Виром бешено, но слишком коротко, глянул на него и тут же спохватился. Отвечать он, конечно, не стал. Гирд вдруг как-то дребезжаще и совсем не по-доброму засмеялся, непонятно по какому поводу. Макаелу стало еще страшнее. Что-то происходило с его друзьями, он это чувствовал, но не понимал – что. А может, это и раньше было так, а он просто не замечал? Да нет…. Занимались каждый своим делом…. Макаел опустил глаза. Возможно, все не так просто, как ему казалось. Что-то гнетет их, и они молчат. Не говорят ему, потому что он все равно не услышит. Да и если услышит – чем он может помочь? Потом он разозлился. Вернее не столько разозлился, хотя и доля этого чувства присутствовала, но направлена эта злость была уже не на скрытничающих друзей или собственную тупость, а на что-то третье, огромное, тяжелое, внешнее – какой-то камень, где-то, непонятно где, который лежит и давит, давит, давит. Собственно и злость-то эта была только первой острой реакцией, когда еще не осознана вся тяжесть этого камня, а воспринято лишь само его присутствие. Она скоро пройдет. И что останется? Что умрет, и что останется? Макаел ощутил холод внутри. Что лучше: не знать и веселиться, или узнать и покориться? Кто-то завидовал дуракам, как, мол, им хорошо жить…. Ни забот, ни работ…. Ог тебе поможет, все за тебя сделают, а ты знай – радуйся, почитывай книжицы…. Нет, что-то тут не то. Не может быть, что счастье – всего лишь в неведении. Это неправильно. Померла скотинка – а ты ее и пожалел. Вот, что возненавидел Виром! Смерть – вот, что это за камень. Поздравляю, Макаел, разглядел носорога…. Так они постоянно об этом думают?!

Макаел поглядел на друзей, сначала на Вирома, потом на Гирда, и неожиданно для себя улыбнулся. Вот тебе и на! Бойцы с ветром – вот кто вы такие. И еще, небось, гордитесь этим, а меня за дурачка держите, завидуете и презираете одновременно. Тьфу на вас!

Гирд вдруг повернулся к нему, встретившись взглядом, и сказал, недобро блеснув глазами.

- Я не хотел бы быть драконом. По одной простой причине. Когда их пути пересекаются с человеком, их всегда убивают. Их так боятся, что никогда не дают приблизиться и навредить себе. А вот если бы у дракона был разум… тогда совсем другое дело! Тогда я бы много отдал, чтобы оказаться в его шкуре.

- Да ладно! – Удивился Макаел, и поглядел направо. – Жирный, бесформенный, весь в грязи….

- Зато разум. – Безжизненно произнес Виром, глядя прямо перед собой.

- А если и шкура моя, только сила драконова? – Не сдавался Гирд.

- А ну тогда – конечно. - Согласился Макаел. – Тогда ты мог бы добраться до Ога, если бы он был. Но почему бы, в конце концов, не представить, что он есть, если уж на то пошло, правда? А то без Ога и применить-то себя не к чему….

Гирд не стал продолжать. Он сжал губы и отвернулся. Даже, как-то поник немного головой. А Виром сказал.

- Он есть.

И воин сейчас же впился в него глазами. Хорошо сказал Виром, так, что сразу становится ясно – человек знает, о чем говорит.

- Кто… есть? – Тихо спросил Макаел.

- Он.

Макаел не нашелся, что ответить. Вступать в спор было глупо. Ни Макаел не мог бы доказать, что его нет, ни Виром, что он есть. Странно. Так велись разговоры о боге в солнечные времена. Но тогда у бога было гораздо меньше шансов, чем у Ога сейчас (не было магических вещей, демонов, одержимых, странных явлений природы, если вообще это были явления природы, чудовищ), а верило в него не в пример больше людей, чем сейчас – в Ога, который вполне мог бы все это создать. Почему? А вернее – зачем? Сейчас не верят в Ога просто так. Вопрос скорее уж надо поставить так: зачем верить в Ога? Зачем это понадобилось Вирому?

Так он и спросил.

- Затем, что он есть не просто так. – Ответил Виром.

- Не понял.

- Я имею в виду, что у него есть вполне определенные, вполне человеческие цели. А значит….

- Хочешь сказать, что он пал? Принизил себя до нас?

- Да. Когда-то люди хотели возвысить себя до божественного уровня, а нам это не нужно. Он сам пришел к нам. И мы можем до него дотянутся.

Виром замолчал.

- Что значит – дотянуться? – Спросил, наконец, Макаел.

- Не слушай ты этого чокнутого! – Досадливо сморщился Гирд. – Он и тебя заразит своей порчей.

Макаел проницательно повернулся к нему.

- Что значит: «и тебя»? Он что, уже кого-то заразил?

- Я не спорю – это очень веселая идея, она дает некую почву под ногами, но поверь мне, Макаел, без почвы гораздо лучше.

- Подождите! Я еще не услышал самой идеи!

- Не смей! – Воскликнул Гирд, глядя на Вирома.

- Как хочешь. – Сказал тот.

- Нет уж!.. – Начал Макаел, накаляясь.

- Я скажу. – Заявил Гирд. – Раньше хотели открыть в себе бога, считая, что раз его нигде нет, то значит, он есть везде, в том числе и во мне самом. Так вот, Виром предлагает, поскольку бог очеловечился и начал творить чудеса, то это уже не совсем бог, а вернее не бог совсем, а кто-то другой. И вместо того, чтобы искать его в себе, нужно, наоборот, от него в себе избавиться. Но как это сделать, он, конечно, не знает.

Макаел подумал. Потом разочарованно произнес.

- Так какая же это почва? Так – туман один….

Он посмотрел на Вирома. Тот упорно молчал. Гирд тоже не стал продолжать.

Макаела вдруг одолело соблазнительное ехидство.

- Слушай, Гирд, - обратился он, - А ты мог бы убить дракона? Без пушки.

Гирд совершенно серьезно задумался.

- Не знаю, - наконец, сказал он, - Нужно о нем разузнать побольше, тогда и будет ясно – можно его убить или нет. Может, яд какой есть….

- Наверное, нет, - Сказал Макаел, по-прежнему ехидно, - Раз его до сих пор не придумали.

- Ну, то, что не придумали, не значит, что его вовсе нет.

- А ты много ядов знаешь?

- Три десятка.

- Ого!.. Слушай, Гирд, я все думаю, зачем взялась ваша школа убийц, может, вы тоже какие-нибудь «крестоносцы»?

Он не слишком ожидал, что воин бросится рассказывать ему о своем учителе, который вырастил из него такой несимпатичный человеческий тип, но Гирд давно уже ушел от своего старика, на памяти Макаела, он не убивал невинных людей, не встречался с другими  своими собратьями по ремеслу, не получал никаких заданий, возможно, он даже решил предать цели своей школы, если таковые были (а что таковых не было – представлялось крайне сомнительным) так что надежда на ответ была.

- Ну, это что-то вроде университета. – Заявил Гирд. – Ты приходишь туда, желая научиться тому-то и тому-то. Тебя там этому учат – и ты отправляешься на все четыре стороны.

- Почему-то это представляется мне сомнительным. – Макаел не терял своего тона.

- Почему?

- Неужели человека будут учить убивать только потому, что он об этом попросит?

- А почему нет?

- Странно…. Кому это может понадобиться?

- Это не имеет значения. – Равнодушно ответил Гирд. – Просто есть такое учебное заведение – значит, кто-то приходит этому учиться, хотя оно никому и не нужно. Мало ли….

- Это как здороваться?

- Да. Как я тебе объясню – зачем.

Глава пятая.

Острые зубы.

На въезде в столицу красовался длинный полосатый, блестящий от свежей краски шлагбаум, а рядом сиял огромный щит: «Здесь закон защищают Острые Зубы!». Макаел не понял, что это значит, но испытал понятный страх, Виром остался глух к впечатлениям, а Гирд чему-то зловеще улыбнулся и предложил узнать у полицейских, которые находились тут же при щите, и занимались только тем, что давали необходимые пояснения.

Острыми Зубами тут называли демонов. Никто их не видел, а те, кто видел, не могли рассказать. «За один неправильный переход улицы, может, ничего и не будет, но если заниматься этим систематически…». Гирд, однако, не стал долго слушать, вежливо поблагодарил и проехал. Ему кричали вслед: «После одиннадцати не выходить, не сорить, не кричать громко, и уж ни в коме случае – не драться!..».

- А ругаться? – Спросил вдруг Макаел, когда уже прилично уехали. – Я не помню, ругаться можно?

- Можно. – Ответил Виром.

- Точно? – Макаел подозрительно поглядел на него.

- Да. И прелюбодействовать тоже.

- Да? И это? А то я забыл спросить. А воровать?

- Про это не говорили.

- А сплетничать?

Гирд вдруг захохотал, так громко, что, во-первых, Макаел не расслышал, что ему ответил Виром, а, во-вторых, сразу вспомнил о предупреждении полицейских. Когда Гирд закончил смеяться и стал вытирать слезы тыльной стороной ладони, Макаел переспросил Вирома.

- Я говорю, - ответил стохастический механик, - Что надо купить свод законов. Они здесь, наверное, везде продаются.

Так и оказалось. Свод законов купили в первом же промтоварном магазине. Макаел принялся его азартно листать и цитировать.

- Плевать только в урну… а если задумаешься? А курить наверное можно… Почему-то нельзя влезать на крышу, только специальным работникам…. Детям до восьми лет по одиночке по улицам нельзя…. Есть на улицах нельзя. Почему-то только про улицы – а дома, значит все можно?

Макаел долгими упражнениями развил в себе умение читать в седле, притом, что его верблюд ни разу не нарушил правила уличного движения и не плюнул мимо урны. Проезжая мимо мусорного бака, собиратель мудрости рассеянно спровадил туда свод правил и, потянувшись, заявил.

- Я люблю, когда все четко и понятно: это нельзя – то нельзя, а то разведут философию: зачем, да почему….

Виром в великом изумлении повернулся к нему.

- Что ты сделал?! – Вопросил он.

- Я уже все прочитал. – Невинно заявил Макаел.

Гирд опять захихикал. Виром поспешно сделал каменное лицо и отвернулся.

Остановились в одной из гостиниц в центре. Еще успели поспорить. Макаел требовал идти туда, где дороже, потому что там, наверное, лучше обслуживание, или виды из окон презентабельнее, на что Гирд заявлял, что Макаел - балда и больше никто. Конечно, пошли туда, куда захотел Гирд.

Назавтра Макаел, наконец-то, отправился в свободный поиск. Он ощущал еще больший, нежели обычно, душевный подъем, мысль его была необыкновенно ясна. Он попал туда, куда стремился давно. Где же еще искать мудрость, как не в центре империи, занимавшей целый континент (она занимала бы и больше, но дальше был океан, а тем, что за океаном все-таки проще управлять из другой столицы). В первую очередь - в университет, решил Макаел. Вот уж где, наверное, кипит строптивая мысль и разливается вдохновение. Имелось у него давнее убеждение, что где-то (не здесь, а где-то) в Срединебесной есть место, где можно с полным правом заявить: «вот теперь я свободен». Чем дальше он шел, тем послушнее место свободы отдалялось, отступало перед натиском его желания на все большее и большее расстояние, пока не обосновалось в единственной оставшейся подходящей местности – а именно в столице. (Если не там, то вообще – нигде, думал порой Макаел и поспешно гнал от себя эту мысль). Притча об Острых Зубах не смогла поколебать эту уверенность, настолько она (уверенность) крепко засела в его голове. И только вид обширного (занимавшего целый квартал) университетского комплекса посеял первые сомнения.

Вместо людей по некошеным замусоренным газонам ходили галки. Бойко косили на Макаела (непрошенного чужака) черным глазом, таскали с места на место мятую бумагу, пакеты, пластиковые стаканы. Окна корпусов, как одно темные и пыльные, взирали на эту армию захватчиков с мрачным пыльным смирением. На двух корпусах Макаел вообще не обнаружил вывесок и только на третьем, самом старомодном и обгрызенном по углам, она нашлась. Здесь располагалась кафедра общей истории. Макаел вошел.

Здесь царили те же запустение, мусор и пыль, что и снаружи, с той только разницей, что не было галок. Грязные доски пола подозрительно прогибались под ногами. Серые с макушки гипсовые бюсты в коридоре казалось морщат свои тонкие аристократические носы, собираясь чихнут. За приоткрытой дверью одного из кабинетов раздалось именно это звонкое событие. Макаел приостановился, потом робко открыл дверь до конца.

В кабинете он обнаружил в высшей степени благообразного старичка, у которого на седой длинноволосой лысине было крупно написано, что он профессор и сил нет какой заслуженный. Он сидел за столом и нервно утирал аристократический нос большим платком. На столе стояли две бутылки (одна пустая) и три стакана (два – пыльные). Впрочем, там имелись также исписанные листы бумаги, книги и будильник без минутной стрелки.

Узрев гостя, профессор проворно убрал со стола початую бутылку и весело, но как-то неискренне сверкнув глазками, произнес звонким, но несколько писклявым голосом.

- Проходите, проходите, молодой человек. Вы по какому делу?

Дело Макаела было несколько расплывчато, но это не сыграло никакой роли. Профессор сидел тут один, и вдруг у него появился благодарный слушатель. Временами профессор взглядывал на собеседника, но не было уверенности, что он видит его даже в эти моменты. Судя по всему, собиратель мудрости не интересовал его вовсе. При ближайшем рассмотрении глаза профессора больше не казались веселыми. Соцветие многочисленных морщинок вокруг скрывало застарелую, прижившуюся и уже не замечаемую скорбь. Голос его был по началу звонким и бодрым, словно принадлежал другому человеку, но постепенно становился глуше, приходя в соответствие с безнадежной обстановкой вокруг. Когда профессор поворачивался к нему, Макаел ощущал явственный винный дух. Профессор повествовал.

- Однажды к одному мудрому старцу, который жил отшельником, пришел молодой человек и сказал, что хочет стать его учеником. Мудрый старец ответил на это, что он никого не может научить отшельничеству, потому что для того чтобы стать отшельником, нужно остаться одному. Молодой человек на это ответил, что он и так один, у него нет ничего и никого дорогого в этом мире, и еще он сказал, что не умеет быть один и хочет научиться этому для того и пришел к мудрому старцу. Мудрый старец покачал головой и сказал: «Бедный мой, бедный», - после чего ушел в свою хижину, и вынес оттуда очень непривычный для такого аскетического места большой стеклянный флакон с пипеткой на конце, наполненный прозрачной жидкостью. «Что это?», – спросил молодой человек. «Это – поворотное зелье», - ответил старец. «Приворотное?», - спросил молодой человек. «Не приворотное, а поворотное», - поправил его старец и посоветовал пить зелье по одной капле в месяц. Поскольку флакон был очень большой, то зелья должно было хватить на много лет, возможно даже на всю жизнь.

Молодой человек последовал мудрому совету и стал пить зелье по капле, растворяя ее на полстакана воды. И очень скоро дела его пошли в гору. Мосты, сковывавшие его внутренние движения, рухнули, и он очень легко плыл там, где до этого прочно сидел на мели. Он громил врагов, как опытный хладнокровный генерал, но в глазах у него постоянно была грусть, словно он не верил, что все происходящее вокруг происходит действительно с ним. За отблеск этой грусти в его глазах женщины готовы были отдать жизнь. Он разбогател, женился на блестящей умной красавице, завел большую семью и заимел высокий пост при дворе.

Но чем больших благ он добивался, тем сильнее росло в нем сомнение относительно того, что эти блага получает он сам, а вовсе не прозрачная жидкость из большого флакона. Жене он сказал, что это – витамины для печени, и у нее не было причины не верить ему. Исполнившись сомнений, он понес жидкость из флакона на экспертизу и без особого удивления обнаружил, что это – обыкновенная вода, хотя и очень чистая, видимо из родника. Теперь он рассуждал так: «Раз это просто вода, то зачем ее пить вообще?», и одновременно так: «Я не хочу ее больше пить».

И он перестал принимать поворотное зелье. Вскоре его накрыла черная тень. Он стал спотыкаться, путаться в следах, и, наконец, его сбили с ног и уже готовы были растоптать. Только одно светлое пятно оставалось в его жизни. Жена, несмотря на все его неудачи, не отвернулась от него и даже воспылала к нему забытой страстью, словно в своей новой ипостаси он ей нравился гораздо больше, чем в прежней. Но это не спасло его. Он оказался в долговой яме и был обвинен в страшном.

Мы не знаем, что он думал, сидя один в своем кабинете и глядя на огонек оплывающей свечи. Ведь он не разбил флакон с поворотным зельем, этот флакон стоял тут же, в ящике секретера. Можно было достать его и выпить раствора. Но он не стал этого делать. Вместо этого он пустил себе пулю в висок.

Профессор замолчал и сидел совершенно неподвижно, словно уснул. Макаелу было очень жалко его, он видел, что человек от своего большого ума впал в какое-то противоречие. Но он не знал, что можно в этом случае сказать и, в конце концов, спросил.

- А старец?

- А? Старец? Он умер к тому времени…. Понимаешь, остается только надеяться, что он ошибся. Он хотел помочь, и считал, что помощь состоит именно в этом. В это трудно поверить, что отшельник может так ошибиться, но ведь нельзя совершенно этого исключать. – Последние слова профессор произнес совсем тихо, а потом голова его окончательно свесилась на грудь, и стало понятно, что он спит.

Макаел еще сидел некоторое время подле и уже хотел уйти, когда в дверь профессорова кабинета вломился без стука какой-то крутоплечий молодчик в зловещей судейской мантии и кепке. Молодчик не удивился, обнаружив профессора спящим, он только вздохнул от огорчения, потом поглядел с любопытством на Макаела и, уже не спеша, вышел за дверь. Макаел выскочил следом. Некоторое время молодчик в кепке быстро шел по коридору, полы его мантии развевались, оттесняя пристроившегося рядом собирателя мудрости к стене коридора. Стена была украшена расположенными вдоль нее прямоугольными постаментами, размещенными торчком, на верхних гранях которых покоились странные и даже несколько пугающие предметы. На одном из них лежала виноградная гроздь, гроздь самая обыкновенная, но дело было в том, что это была самая обыкновенная живая (вернее уже мертвая) гроздь, и лежала она, видимо давно. Наверное, гораздо дольше грозди лежали на другом постаменте тупые ржавые грабли без ручки. На третьем располагалось что-то вовсе непонятное, завернутое в грубую мешковину, под которой не угадывалось никакой вообще формы. Дальше сидело чучело грача, только, почему-то, без головы.

- Историю рассказывал? – Спросил молодчик в кепке вполне добродушно.

Макаел не сразу понял – кто и какая история имеется в виду, но, наконец, сообразил.

- Да. – Ответил он.

- Это у него дежурная на сон грядущий. – Сказал молодчик, заворачивая в другой кабинет, видимо свой собственный.

Там он расположился за столом, на котором господствовала пудовая кладезь мудрости, раскрытая на самой середине, предложил Макаелу кресло, потом сигареты, и когда тот отказался, немедленно задымил сам. Форточка в большом окне была закрыта, и дым медленно плавал от стены к стене, не зная, куда же ему, в конце концов, устремиться.

- Это хорошо известная история продажи души дьяволу. – Объяснял молодчик. – Она описывалась многими авторами времен солнца. Но наш профессор предпочитает вариант, где вместо беса – святой, который (я имею в виду вариант) встречается гораздо реже.

- А кому продается душа, если вместо беса – святой? – Не понял Макаел.

Молодчик выпустил такую струю дыма, что стал едва видим за ней.

- Очень хороший вопрос. – Похвалил он. – И однозначного ответа на него нет. Существуют, как ты, наверное, уже догадался, две точки зрения.

- То есть…. Не понимаю. Неужели возможна продажа души богу?

- А почему нет? Чем же тогда занимаются священнослужители?

Макаел оторопел. Но молодчик гнул свое.

- А чем же тогда занимаются верующие люди? Я имею в виду не тех, кто верует, потому что верит, а тех, кто верует, потому что боится наказания за неверие. А существуют ли те, кто верит, не боясь наказания, вообще – это отдельный вопрос.

Макаелу очень хотелось возразить, но возразить по существу он не мог. Все время лезло в голову какое-то крайне категоричное выражение: «Если не бог, то – дьявол!», которое он, однако, не решался обнародовать.

- Хотя это все разные названия любимой лодки. – Продолжал молодчик. – Можно назвать лодку «Плюха», а можно – «Гордый лебедь», что звучит, конечно, красивее, но если в лодке дыра она все равно потонет. Есть три типа людей: есть те, кто творит зло; есть те, кто любит, вопреки злу; а есть те, кто не делает ни того, ни другого, потому что любить они не умеют, а творить зло не хотят. Это как три пути на перекрестке, возникающем в любой критической ситуации.

- То есть четыре. – Сказал проницательный Макаел.

- Почему четыре?

- Есть ведь еще путь назад.

Человек в кепке замотал головой.

- Путь назад – это и есть путь «не делать ни чего».

- И вы полагаете,… что сейчас Срединебесная находится на этом пути?

Человек в кепке глубоко затянулся.

- Да. – Наконец, сказал он просто. – Наверное.

- Но это же ужасно! – Воскликнул Макаел. Он думал о том, что путь назад – это просто деградация, движение по эволюционной ветке обратно к эволюционному стволу. Но больше всего его пугало то, что такой гипотезе было очень много доказательств за толстыми университетскими стенами. Черт, да достаточно поглядеть в лица людей!

- Почему ужасно? – Говорил меж тем философ в кепке. – Раз эти три пути существуют, значит, каждый из них по-своему хорош, каждый путь ужасен для того, кто идет другим и наоборот. Просто никто, каким бы путем он не шел, не может честно сказать себе: «Я сволочь», чтобы увидеть, что его бог – это всего лишь название любимой лодки.

- Почему же не может? – Вступился за людской род Макаел. – Если бы не могли, тогда никогда бы не попадали на перекресток.

Философ в кепке некоторое время разглядывал его сквозь дым, держа сигарету у губ.

- Это вы озвучили теорию божественного откровения, посещающего человека в некоторые критические периоды и хорошо описанного в светских романах, и которое, по существу дела, представляет собой вот эти два слова: «Я – сволочь».

Тут он встал, распахнул шкаф и извлек из него трехглавую статуэтку, очень необычную, Макаел никогда не видел такой.

- Это модель мироздания, - объяснил философ, - По версии настоятеля одного из монастырей, который исповедовал единобожие, но видел его в несколько непривычном образе.

Статуэтка была трехглавая, но выглядела она в точности как обыкновенный человек, который две головы держит в вытянутых вперед руках. На правой руке человека висела маленькая табличка «бог», на левой – «дьявол», а на шее помещалась табличка побольше под названием: «человек».

- Видишь? – Спросил философ.

- Угу. – Сказал Макаел.

Все три головы были совершенно одинаковыми.

- А теперь смотри сюда. – Посоветовал философ и оторвал человеку голову, после чего поменял ее местами с головой из правой руки. – Видишь?

- Что? – Озадаченно спросил Макаел. На его взгляд все три головы были настолько одинаковыми, что никаких изменений у статуэтки не произошло.

- Смотри еще. – Посоветовал философ и заменил голову человека на голову дьявола. – И, наконец, третий вариант. – И он поменял местами бога и дьявола.

Запутавшись в этих пертурбациях, Макаел уже не мог сказать, какая голова была богом изначально.

- Видишь? – Спросил философ.

И тут до Макаела дошло. Таблички остались на прежних местах, несмотря на все манипуляции с головами. И все головы были одинаковыми – в этом была соль. Однако, философ в кепке, который внимательно наблюдал за ним, задал новый вопрос.

- Кто он такой на самом деле?

- Не знаю. – После раздумий ответил Макаел. Самым очевидным был ответ: «Человек», - но название «человек» было написано на одной из табличек, не так ли?

Философ ухмыльнулся одной половиной рта (в другой была зажата папиросина).

- На самом деле он - всего лишь пластмассовая игрушка. – Сказал он, убирая статуэтку в шкаф. - В этом главный смысл этой модели.

За ужином второго дня постоя, Гирд удрученно сообщил, что работы в городе совершенно нет никакой. Макаел тоже заметил, что воин как-то непривычно рассеян и задумчив.

- А зачем тебе работать? – Спросил он. – Денег навалом.

- А что я буду делать? – С каким-то новым волнением спросил Гирд. – Сидеть и на тебя любоваться?

- Ну, хочешь….

- Нет, не хочу!

- Работа будет. – Безжизненно возгласил Виром. – Не завтра, так послезавтра. Главное, не уходить слишком далеко.

- Далеко от чего? – Не понял Макаел.

- От тебя. – Отрезал Виром.

Гирд сидел, уткнувшись в тарелку.

- Столица - опасный город. – Продолжал стохастический механик.

- Слушай, ну, заткнись, пожалуйста! – Взмолился Гирд. – Ну, срамно же слушать. Как маленький, ей-богу!

- Я-то здесь ни при чем… и вообще у тебя добрая традиция в присутствии Макаела затыкать мне рот. – Не унимался Виром.

- Я не желаю понимать намеков! – Начал Макаел. – Я знаю, кому-то мои изыскания могут показаться странными, кто-то, может быть, даже не в силах сообразить, почему я так себя называю, кому-то, конечно, кажется, что я не занимаюсь систематизацией и планированием (что неверно), и вообще… зачем я такой на свете?!

Макаела внимательно выслушали (несмотря на его надежды на горячие протесты), и Виром спокойно сообщил.

- Ничего из этого мне не кажется.

Гирд скучающе смотрел в окно и даже забыл закрыть рот.

- Я хочу обойти несколько мест…. – Тоже поуспокоившись, но не до конца начал объяснять Макаел. Но Гирд уже вставал из-за стола, а у Вирома была видна только лысина над тарелкой с остатками подливы, которые он тщательно собирал куском хлеба. Продолжение Макаела потонула в скрипе стульев, и шарканье подошв по полу.

Видя спину Гирда уже в некотором отдалении, Макаел вдруг завопил.

- Гирд! Стой! Есть работа, я совсем забыл!

Воин вернулся к столу. Виром ушел.

- Что случилось?

- Понимаешь, - стал объяснять Макаел, -… только учти, денег за нее не получишь, хотя, конечно, если захочешь взять, то….

- Ладно, ладно, ты давай, рассказывай.

Завладев должным вниманием, Макаел объяснил.

- В этом городе у всех рядовых служащих одинаковая зарплата, независимо от профессии, это, впрочем, вряд ли тебя удивит, а вот то, что эта зарплата каждый месяц уменьшается….

- Уменьшается? – Действительно сильно удивился Гирд.

- Именно. Ходят слухи, что деньги крадут из государственного банка. Поэтому зарплату приходится урезать….

Гирд задумался.

- Полиция вряд ли способна тут помочь, они в основном по разъяснительной и воспитательной части, а вот ты…. – Интригующе заметил Макаел.

- Ладно. – Гирд хлопнул ладонью по столу. – Я займусь. Где находится этот банк?

Макаел объяснил. Гирд встал, от его меланхолии не осталось и следа.

- Да, какое сегодня число, я все время забываю?.. – Спросил он вдруг.

Гирд пришел в банк с утра. Кроме клерков, сидящих за своими столами, тут совершенно никого не было. Стояла гробовая тишина, изредка прерываемая слишком громким скрипом пера. Из электроники, в банке имелись только счетно-вычислительные машинки, да и то не у всех. Сигнализация отсутствовала в помине. Гирд покашлял, походил, громко скрипя сапогами туда-сюда, с преувеличенным интересом оглядываясь. На него стали коситься. Наконец, один из служащих поинтересовался, что ему угодно. Гирд тут же присел к нему на стол и завел знакомство. Он хорошо знал, что рассказы о дальних странах и боевых похождениях в его устах никогда никого не оставляли равнодушными, потому что он рассказывал обо всем с изрядной долей юмора, как забавный анекдот, так что невозможно было порой понять, вправду ли все так было, или же здесь виновна просто исключительная фантазия. Гирд всегда пользовался таким приемом, чтобы куда-нибудь наняться. Вскоре скрип перьев затух совершенно. Клерки как один слушали его, не забывая вставлять замечания и посмеиваться. Незаметно разговор стал обоюдным, а потом и вовсе говорили лишь одни банковские служащие, позабыв о своих обязанностях. В дверях появился почти совершенно лысый управляющий, но порядок наводить не стал, а напротив сам горячо присоединился к обсуждению. Гирд узнал, что зарплату действительно урезают (зарплата достаточно большая, чтобы хватало на жизнь, но то, что она становится все меньше и меньше не может не пугать). Приходится это делать, потому что каждый месяц деньги пропадают. Ровно по пятьсот тысяч. Совершенно непонятно кому и зачем может понадобиться такая сумма? «Да», - хмыкал Гирд: «Совершенно непонятно». Конечно, стоит надеяться, что Острые Зубы наведут порядок, но нет никакой гарантии, что не Острые Зубы этим и заняты. Ведь, в самом деле, трудно представить себе человека, занятого таким странным делом. Вполне естественно предположить, на этом месте демона. «Да», - соглашался Гирд: «Вполне естественно». Узнав, под конец, что работы тут нет, «к сожалению, нет совершенно», Гирд хотел было уже удалиться, но закопченные углы смотрели на него с такой угрюмой бессмысленностью, выщербленная половая плитка с такой уверенностью заявляла, что она здесь на века, а ближайший стол столь безнадежно перекосился из-за нехватки одного гвоздя, что Гирд решил развеяться и рассказал абсолютно достоверный слух.

По его словам в будущем году деньги должны будут отменить, и власть будет распределять материальные блага по способности, а получать – по потребности, а в зарплатной ведомости вместо суммы прописью будут прописью писать: «Спасибо».

- А если кому премия? – Поступил сразу же законный вопрос.

- Кому премия – «Большое спасибо».

- А у кого стаж работы больше двадцати пяти лет? – Возмущенно спросили из угла.

- Тому: «Отдельное спасибо». В общем, сейчас закон обсуждается, если примут, то уже с будущего октября переходим на новую систему оплаты труда.

Оставив позади напряженное молчание, Гирд, с несколько облегченным сердцем, посвистывая, вышел на улицу.

Пообедав, он поднялся к себе в номер (Макаела там не было, шлендал где-то Макаел) и завалился спать.

Ночью на улицах громоздилась такая же тишина, как и в зале банка, но только еще хуже, потому что дополнялась абсолютной пустотой. Даже собак не было. Даже птицы молчали. Только звезды угрюмо светили с небес, и Гирд затылком чувствовал их укоряющих взгляд.

Тем поразительней было появление на такой-то улице человека. К дверям банка подъехал крытый двухколесный экипаж. Возница, имея при себе серьезную объемистую суму, бодро соскочил с облучка, отпер дверь, словно шел к себе домой, и скрылся внутри. Гирд был уверен, что этого человека он не видел днем ни внутри банка, ни подле него. Он был не слишком молод, лет сорока, имел бледное, немного восковое лицо с плохо различимыми чертами, бедную прилизанную прическу, телосложения был щуплого, росту среднего, с неопрятным выпирающим из-под пиджака брюхом. Внутри банка, он, не задерживаясь, проследовал через весь зал, так же небрежно, не оглядываясь, отпер внутреннюю дверь, прошагал коридорами до хранилища, нащелкал секретный код, откатил с несмазанным скрипом толстую железную дверь, после чего изнутри послышался его невеселый песенный посвист.

Обратно он появился с той же сумой, только раздувшейся и отяжелевшей, прыгнул в свой экипаж и, сладко чмокая, направил лошадь переулками. Уехал он довольно далеко, на самую окраину, где царили одноэтажные деревянные домики с небольшими огородами. Добравшись до своего дома, такого же унылого и скособоченного, как и остальные вокруг, он весело спустился в погреб, высыпал в закром деньги (закром был уже почти под завязку) и возжелал уже было подняться наверх, чтобы попить чайку или еще чего-нибудь в этом роде, когда Гирд спросил.

- И сколько здесь всего?

На него воззрились в полном ступоре и смятении. Обоюдное молчание продолжалось довольно долго, пока, вор, наконец, не произнес охрипшим слабым голосом.

- Не знаю.

- Верю. – Сказал Гирд, разглядывая закром. – Но придется вернуть, если ты не возражаешь.

Вор начал тяжело дышать, набычился и даже несколько покраснел лицом.

- Ты не понимаешь. – Произнес он уже окрепшим голосом. – Это я не для себя.

- Само собой. – Легко согласился Гирд. Потом спросил с интересом.

- А для кого?

- Для них! – Выкрикнул вор, сделав рукой объемистый жест, означавший: для них, для всех.

- Именно пятьсот тысяч?

- Да! По моим расчетам, этого должно хватить, чтобы отразиться на кошельках всех рабочих, но не настолько, чтобы… сильно по ним ударить.

Гирд промолчал, разглядывая бледное, но содрогающееся от возбуждения лицо.

- Они должны, наконец, понять! Должны возмутиться! Должны испугаться, в конце концов.

- А чего они должны испугаться, и чего ты конкретно от них ждешь? – Спросил Гирд, остановившись рядом с ним и перебирая обандероленные пачки.

- Я… этот беспредел!

- Какой еще беспредел?

- Сидят как крысы в норе. Так нельзя. Это абсурд! Легенду придумали дурацкую, правил понаписали, и… я совершенно не понимаю! Я не понимаю верят они в эту легенду или не верят?! Какие еще острые зубы?! Что это за маразм?! Зачем он понадобился?! Они люди или нет?! Почему все так глупо устроено, ведь все может быть по-другому!

- Погоди, погоди, я тебя спросил, зачем ты крадешь деньги? Ну, ладно тебе что-то не нравится, маразм тебе не нравится, но зачем самому заниматься маразмом? Ты что не понимаешь, что ты только усиливаешь этот, как ты назвал, «беспредел» - и все. Ты даже не знаешь толком, чего хочешь.

- Не надо тут кричать, что ничего сделать нельзя! – Завопил вор. – Надо просто что-то делать! Что можешь! Что считаешь нужным! И все! Я не хочу быть теоретиком в своей постели, я хочу….

Вор продолжал разоряться, кричал что-то о том, что надо, и чего не надо, и в чем на самом деле состоит долг, и о какой-то надмировой благодати…. Гирд не знал, что ему делать. Он пришел сюда, чтобы отобрать у него деньги и вернуть в банк. Но глядя на этого осатаневшего фантазера, он думал о том, кто такой он сам? Защитник? А ты никогда не спрашивал себя, почему сейчас не существует защитников официальных, за исключением королевской охраны, которая, скорее всего, охраняет не государственную власть, а попросту тайну чьего-то безумия за позолоченными стенами? Почему остались только подобные болваны вроде тебя? Насколько на самом деле унизительна роль защитника? А не смеются ли они все над тобой, когда ты их защищаешь? Даже если они на самом деле не смеются, никуда теперь не уйти от странной мысли, что любое преступление задумано и исполнено с единственной целью – насладиться клоунадой какого-нибудь Гирда, хотя и до конца не ясно – кто именно будет наслаждаться. Был еще и третий путь: не знаешь, что делать – не делай ничего. И не было правильного пути.

- Замолчи! – Выдавил из себя Гирд, сгибаясь под тяжестью бессильной и оттого еще сильнее обжигающей ярости.

Вор с испугом уставился на него сбоку.

- Кто ты? – С прежней интонацией прохрипел он.

- Острый Зуб. – Произнес Гирд сквозь зубы.

 На лице вора появился ухмылка.

- Не веришь…. – Гирд, склонился над богатством и запустил в него руки. По его лбу сбежала капля пота. – А почему, собственно?

Ухмылка стала несколько кривоватой. Гирд выпрямился и повернулся к нему, уставившись в бледные водянистые глаза. Вор попятился к стене.

- Ты считаешь, что раз сказка о демоне придумана ими, то это сказка и не более того. Правильно считаешь, логично.

Вор стал содрогаться всем телом.

- Только сказка о демоне и сам демон не имеют ничего общего. Они ничего не знают о настоящем демоне. Зачем они настоящему демону?

Вор порывисто всхрипнул и замер. Кулак Гирда изо всех сил въехал в водянистое брюхо.

- Надо вернуть…. – Приговаривал Гирд. – Надо….

Вор был совершенно согласен, что надо, конечно надо, нет никаких сомнений, что надо… только он не мог об этом сказать.

Гирд вдруг остановился, поднес к глазам свою костистую, узловатую руку и стал ее разглядывать, словно в первый раз увидел. Опять пришла старая угнетающая мысль относительно того, зачем он делает это. Ему это просто нравится. Натура такая. И ничего тут не поделаешь. Он ходит по свету и просто ищет очередного повода. Не важно, что он думает, что именно делает и с какой внешней целью. Хочет он самом деле кого-то защитить или наоборот уничтожить. Если бы хоть кто-нибудь оказал ему сопротивление…. А то он готов порой избить самого себя, что было бы уже совсем безобразно и беспросветно. Гирд прекратил созерцание своей руки. Он почувствовал нарастающий гнев. Хорошо. Это хорошо. Это облегчение, теперь можно что-то делать.

Он перетаскал ведрами всю денежную кучу обратно в тарантас. Запряг лошадь и отправился в обратный путь. Сидя на козлах, он бормотал, словно успокаивая кого-то.

- Ничего, ребята, жить еще можно…. Еще чуть-чуть можно….

Макаел был очень доволен, что занял друга, хотя бы на пару ночей, но помогать ему не пошел. На следующий день он отправился к хранителю времени, так здесь называли старика, который обслуживал эталон времени – агрегат, содержащий в себе какой-то артефакт, служащий мерилом для отсчета времени в империи.

Старик сидел за рабочим столом, заставленном полуразобранными часами, большими и маленькими, заваленном шестеренками, пружинами и разнообразным инструментом и, не торопясь, ел фисташки из металлической тарелки. Макаел некоторое время стоял, с интересом озираясь. Тут было на что посмотреть. Стояли на полу огромные, размером с добрый платяной шкаф часы с двумя кукушками и петухом между ними. Секундная стрелка как рапира дуэлянта с судьбоносным звяком скачками неслась от цифры к цифре. Висели на стенах, стояли на столах и табуретках ходики с маятником, с гирями, без гирь и маятников, слепые, глазастые, красивые, строгие, кошмарные. Макаел тщетно искал, хоть один электронный экземпляр, но, увы…. Временами где-то начинало пищать, где-то тарахтеть и медно греметь, где-то глухо куковать. Щелканье нескольких десятков механизмов сливалось в один неясный шум, который уже через минуту начинал восприниматься просто как тишина рабочего кабинета.

- Вы, я вижу, просто мастер! – Восторженно заявил Макаел.

- Я давно здесь. – Меланхолично ответил мастер. Потом он поднял седую с залысинами голову и пригляделся.

- Меня зовут Макаел. – Представился Макаел. – Я – собиратель мудрости.

- Зря. – Сказал старик с новой интонацией.

- Что: «зря»? – Не понял Макаел.

- Ты пришел просто посмотреть, поговорить, узнать что-то новое?

- Если будет что интересное, то сменяюсь.

- Вот я и говорю: зря. Плохое занятие.

Макаел поскучнел. Неужели его и здесь назовут бродягой?

- Чем же оно плохое?

- А зачем оно тебе надо?

Макаел скривился, как от зубной боли. Старик вдруг благодушно захихикал.

- Да я же не в том смысле! – Сказал он улыбаясь. – Садитесь, пожалуйста. Вон табурет. Орешков хотите?

- Нет, спасибо.

- Жалко мне тебя просто, вот и все. Но я ведь понимаю, что ты от своего не отступишься, поэтому я, скорее, так… брюзжу от старости. Вы что хотели посмотреть?

- Эталон времени.

- А, это конечно. Это можно. Вот, собственно.

Они вышли в соседнюю комнату, где уже не было никаких измеряющих время агрегатов, за исключением одного.

Больше всего эталон времени походил на вентилятор. Если не считать того, что у этого вентилятора не было мотора. Макаел пристально разглядывал это простое устройство, силясь понять, как оно работает, видимо, инстинктивно не желая принять того, что лопасти крутятся сами по себе, без какой-либо тяги: просто крутятся и все. Так бывает с артефактами. Сразу же хочется спросить: зачем эта штука такая? Это просто вечный двигатель, или что-то большее? Макаел приблизил свое лицо к самому кожуху. Удивительно. Артефакты, которые способны управлять погодой, сейсмической активностью, настроением, скоростью полета мух над собой, но не вертящиеся вокруг своей оси не так поражают воображение, подобно этой простой на вид штуке, хотя эта штука ничего, окромя своего бесконечного кружения, и не умеет. Но почему-то именно они вызывают благоговейный трепет, переходящий в чувство протеста против бессмысленности могущества создавшего их разума, если это был разум.

- А его действие объяснили? – Спросил Макаел.

- Нет. – Безмятежно ответил старик. – Совершенно непонятно, почему он крутится. Да никто и не пытался объяснять – артефакт, же. Приделали регистрирующую систему, и замеряют время. Считается, что он крутится равномерно, совершая ровно пятьдесят шесть оборотов в минуту.

- А можно как-то… проверить? Ну, я имею в виду….

- Нет. – Ответил старик. – С помощью чего проверять? С помощью электронного будильника? У нас нет аппаратуры на цезиевых генераторах, если б была – эта дребедень не понадобилась бы вовсе. Но ты сам понимаешь, эталон времени, который когда-то существовал, был слишком сложным аппаратом. Вернее стал слишком сложным….

Хранитель времени покивал седой головой.

- Я, вот уже с электроникой не могу разобраться, а ты хочешь….

- Ничего я не хочу! – Оправдывался Макаел.

Но старик его не слушал.

- Ты приглядись. Какую точную науку или производство не возьми – нигде уже не осталось запатентованных когда-то гениальных решений. В самой сердцевине обязательно сидит что-нибудь подобное. – Он указал на вентилятор. – А там, где чего-то подобного не нашли – то остановилось вовсе. Только отдельные кустари кое-где кое на что способны, но только от того, что всю жизнь сидят на одном месте и от этого сидения свихнули себе мозги. Мы заменили свое творческое откровение чужими подачками, как если бы отгнившие ноги заменили протезами. Ты не найдешь мудрости в Срединебесной. У нас вместо интеллекта – счеты с костяшками, а вместо здравого смысла – динамический стереотип. Ты знаешь, что такое динамический стереотип?

- Н-нет….

- Привычка чистить зубы до завтрака или после завтрака, как у вас в семье повелось. Иногда я думаю, что без артефактов мы бы скатились к пещерному существованию (хотя, может, так еще будет), а порой думаю, что наоборот воскресли бы ото сна. Мы, ведь, спим сейчас. Ночью, ведь, люди спят, не так ли? Может, когда-нибудь проснемся, но что для этого нужно – не представляю.

Они помолчали. Старик вдруг остро поглядел на Макаела и сказал.

- Хотя, я должен признать, что не все люди спят.

- Как это?

- Ну…. Хотя, может, и они спят тоже, только им снятся кошмары и они оттого беспокойны.

- Я вас не понимаю. Кто не спит?

Старик по-прежнему остро смотрел на него.

- Я имею в виду некоторых людей. Некоторых очень странных людей, которые словно бы живут днем, а не ночью. Люди из того времени. Их очень мало, они изгои в Срединебесной. Никто из них не знает, зачем они здесь, но их мучает этот вопрос, и они придумывают самые причудливые ответы на него. Некоторые считают себя чудовищами, другие – ожившими мертвецами, третьи вообще – демонами. Но, возможно, дело в том, что именно они и только они остаются людьми.

Взгляд хранителя уперся в пол, седая голова медленно покачивалась, словно он продолжал разговор с кем-то невидимым.

Макаелу стало неуютно рядом с этим печальным человеком. Он спросил.

- А чего-нибудь интересного у вас нет, чтоб сменяться. - И сейчас же испугался своих слов, словно сказал что-то не то.

Старик некоторое время разглядывал его, жуя губами.

- Пойдем, лучше орешков поедим. – Предложил он.

Как сказали Макаелу, король очень любит гостей, особенно простых или из простых. И действительно монарх вскоре вызвал его в себе в «приют для бесед». Там они расположились в самой тенистой гуще роскошных драпировок, расположенных изысканными складками на каких-то металлических конструкциях, и на взгляд Макаела имевших некое сходство с развешанным для просушки бельем. На свободном пятачке полукругом стояли диваны, взявшие в оборот мраморный столик на золоченых ножках, на котором во множестве выстроились пыльные бутыли, и всего одна ваза с фруктами.

Первым делом они выпили. Потом их величество рассказал, что вино из его погребов обладает неведомым, но очень привлекательным свойством практически не вызывать опьянения, и они еще выпили. Их величество довольно утер тонкие закрученные усы.

Разговор завязался незаметно и сразу.

- Я не монарх. – Заявляло их величество.

- Как так?

- Да вот так. Этой стране монарх не нужен. Ты, наверное, много читаешь?

- Да.

- Тогда, ты, скорее всего, знаешь о теории царя-полубога?

- Н-не совсем….

- Ну, когда в солнечные времена все хотели справедливого и доброго царя, но никак не могли получить, потому что справедливый и добрый царь не может выйти из обыкновенного человека. Нужен именно какой-то человек-полубог. Который своей волей создаст цепи но не для того чтобы обезопасить свою старость, а исключительно для того, чтобы подданным было что рвать, стремясь к свободе.

- Было мнение, что он построит храм.

- Не-ет. Единственное, что подданный может сделать с храмом – это до основания, а затем - потому что для человека, если он хоть что-то стоит, имеет значение только тот храм, который он построит сам, а не тот, который построил кто-то другой. Чужие храмы годны только на стройматериал для своего собственного, а у нас все-таки царь, хе-хе, ну, ты понимаешь, вместе с храмом ведь придется терять и собственный трон…. А какие цепи я создам сейчас? Когда подданные сами по себе нарядились в вериги, как в бальные туалеты, и с удовольствием носят их? Можно подумать, что они стали мудры, но это не так. Сейчас очень мало мудрецов, как, впрочем, и глупцов. Управление такой страной не составляет особого труда. Все боятся нарушить закон, потому что, нарушив его, они выпадают из колеи. Что это за колея? Вы должны ее очень хорошо видеть, ведь вы бродяга.

Макаел сильно вздрогнул и стал коситься. Их величество довольно захихикало и успокоило его, предложив заодно еще по стаканчику.

- Я люблю бродяг. – Заявил король, смакуя последний глоток. – Сейчас только среди бродяг можно встретить настоящих людей. Увы, я не таков. Я могу только мечтать уйти от родного теплого гнезда куда глаза глядят…. Не глядят они у меня никуда, вот в чем дело. И у всех нас та же проблема. Очень хорошо известно, что за десять километров от столицы будет то же самое. И за двадцать. И за тысячу. Раньше собственно это тоже было известно, но в это никто не верил,… а теперь это известно наверняка. Можно перейти из одной комнаты в другую, где та же пыль и те же мыши, а можно отшагать полконтинета с тем же результатом.

- Вы не правы! – Горячо вскричал Макаел.

- Я знаю, что я не прав. – Вздохнуло их величество. – Но это мое знание ничего не меняет. Ведь главное не знать, а видеть. А я слеп.

Он разлил.

- Слепота бывает двух родов. – Продолжал рассуждения вслух монарх. – Слепота первого рода – это ослепление, которое происходит от слишком яркого света. Когда тебе с рождения внушают, что ты: то-то, то-то и то-то. Например, что ты кузнец, скупец и патриот, или, что ты лжец, предатель и теневой властитель, или, что ты великолепный, блистающий и умнейший. Это маски, которые все с удовольствием примеряют и носят, потому что они защищают от ожогов. Вернее все думали, что они от чего-то защищают. Так было при свете солнца. Я полагаю, тут имело место что-то вроде равновесия. Яркий свет с неба, должен был как-то уравновеситься светом изнутри. Но чтобы два световых потока не слились в один, применялись различные приспособления, создающие тень, ты, наверное, уже понял, что я имею в виду маски. Кем они создавались, я не знаю. Они являлись вещественным проявлением слепоты первого рода. Эта слепота представляла собой что-то вроде тюремной камеры, только без двери и окна, стены которой построены из некоей таинственной субстанции, прозываемой «страх». Световой луч мысли внутри этой камеры мчался по кругу. Тогда как за стеной страха разливался океан света, и чтобы смести эту хлипкую преграду между мыслью и светом достаточно было разорвать порочный круг, и направить стрелу мысли в стену, то есть навстречу страху. В этом состояла главная задача и суть подвига.

Но есть и другая слепота. Слепота зрячего в темноте. Представь себе, что стены камеры истончились, подгнили снизу и, наконец, просто развалились сами собой. Но. Никакого светового океана за ними не обнаружилось. Посмотри на небо и убедись: света нет. Мысль, рванувшаяся на свободу, как пуля снайпера, летит в бесконечность и там теряется. И чтобы не расстаться окончательно со своей божественной сущностью, не упустить ее всю в черную область, обладатель мысли снова закольцовывает ее. В его положении это единственный способ избежать безумия и смерти. Он сам строит себе жалкую халупу из обломков прежней и пытается сделать вид, что ничего не изменилось…. Черт! Ну почему от этого вина нельзя опьянеть? Что ты мне скажешь, собиратель мудрости?! Что ты мне скажешь, бродяга?! Что ты мне скажешь, чтобы я не выпил этот бокал?!!

Макаел не знал, что сказать. У него не было советов на этот случай. У него была только своя поэтическая теория о черноте за обрывом, которую несчастный монарх практически дословно повторил. Спасение Макаела было именно в том, что его представление было романтическим. Это означало, что он мог красочно живописать эту картину, проводить минуты в поисках наиболее точных определений способных убедить собеседника в ее полной достоверности, но верить при этом в прямо противоположное. Ведь романтик любит не далекий горизонт, а то, что за ним. А горизонт он ненавидит. Что ему было поделать, если он мог сказать только, что, возможно, океан света никуда не исчез, просто стены камеры стали прочнее и толще. А впрочем….

Король долго смотрел на него поверх полного бокала, а потом медленно поставил его на стол.

- Аудиенция закончена. – Сухо сказал он, опустив глаза.

Человеку нельзя давать задумываться. Это Виром знал очень хорошо. Хотя он не знал, что значит – задумываться. Ведь человек думает постоянно. Но, почему же, говорят, что вот сейчас он – работает, а вот сейчас – задумался? Задумался – это значит отвлекся, выпустил вожжи и тебя понесло. Куда понесло? Предполагаемых адресов было очень много, и все они были пугающи и тоскливы, словно мысль сама по себе – это яд, который уносит в зловещую страну смертельного недуга. Да так оно, наверное, и было на самом деле….

Увидев Гирда, сидящего совершенно неподвижно, положивши руки, похожие на два уставших рака на колени, откинувшего голову и ясным, ничего не видящим взором глядящим прямо перед собой, Виром засомневался. Ведь среди уворованных у ночи поверий было и такое: мысль материальна, и если ее выпустить на свободу, она и создаст нечто совершенно материальное. Оно будет похоже на чудовище, но только похоже, ведь любое живое или магическое чудовище можно убить, а это будет что-то совершенно невообразимое, в столкновении с которым смерть покажется счастливым избавлением. Но тут Гирд сфокусировал свой ясный взгляд на госте и рот Вирома произнес.

- Где Макаел?

- Пошел на аудиенцию к королю.

- Я только сейчас узнал. Королю очень любит пломбир из свежезамороженных человеческих мозгов, для заготовки которых и существует в частности данная аудиенция.

- Ты можешь найти машину? – Спросил Гирд, поднимаясь.

- Какую машину?

- Легковую… или грузовую. Автомобиль, понимаешь?

- Ну, могу….

- Подгони ее к дворцу, но не попадайся на глаза.

Гирд скрылся в дверях гостиного двора, где у него хранилась винтовка.

Виром остался один во дворе, его внезапно прошиб пот, глаза защипало, очки стали лишними на носу и ощущались, как тяжелые кандалы. Он хотел пойти прочь, и даже опустил для этого голову, но ноги двигались так медленно, словно находились по колено в киселе. Это был страх. Ничего. Видели, знаем. Он пошел быстрее. На улице он побежал.

Дворец был окружен высокой стеной, через которую невозможно было перелезть, над ней торчали несколько вышек с пулеметами. Пустых. Единственные открытые ворота охранялись командой гвардейцев.

У Гирда было пять патронов. Два он использовал, чтобы убить двух охранников, стоявших в воротах. Третьим он уложил бегущего к дверям дворца какого-то разодетого чиновника. Он завладел двумя автоматами, которыми ранее владели гвардейцы, и когда из караульного помещения стали выскакивать их перепуганные товарищи, открыл огонь. Один автомат он держал правой рукой, другой – левой и палил из обоих одновременно. Люди появлялись со всех сторон. Большинство невооруженные, но даже те, у кого было положенное по штату оружие, вели себя однозначно по-идиотски, словно застигнутые пожаром дети. Они, сломя голову, выбегали из-за угла на открытое пространство и там замирали, раззявив рты, в полном ступоре. Пулеметы на вышках молчали, да там и не было никого. Гирд помчался к одной из вышек, с намерением захватить ее. По дороге он не прекращал стрелять. Заметив впереди одинокого среди паники делового командира в заломленном на затылок берете с сияющей звездой, которые с отчаянием в голосе орал на солдат тщетно пытаясь навести порядок, он срезал его одной короткой очередью и уже собрался было рвануться вверх по лестнице за пулеметом, когда почувствовал за спиной черную, летящую прямо на него, пасть. Он развернулся и, прижавшись спиной к стене, выставил перед собой автоматы. Это было чисто рефлекторным действием. Пули не могли спасти его. Его теперь вообще ничто не могло спасти.

Но огромной черной пасти он не увидел, правда, не успел ощутить облегчения, потому что в воротах появилась и принялась прыгать через трупы знакомая но никогда ранее не виденная человеческая фигура. Гирд сразу понял, кто это, да и чего тут было не понять. Вообще в этот миг он понял многое, в том числе и где искать Макаела, но это все было очень далеко и практически несущественно. Существо, которое приближалось к нему, заполнило все пустоты мироздания, а там где пустот не было, просто выбросило мироздание вон, как заплесневевший хлам.

Но Гирд еще не погиб. Он был еще жив, а значит, способен бороться. Ему нужен был пулемет. И он взлетел по винтовой лестнице как на крыльях, не видя и не чувствуя абсолютно ничего. Абсолютно ничего не думая. Обреченный, отрыгнутый миром, как лишний воздух, а потому превратившийся в совершенное смертоносное оружие. Пулемет оглушительно загрохотал и затрясся у него в руках. За несколько секунд во внутреннем дворе не осталось никого живого. Пули ложились в цель, как по направляющим. Однако из дальнего угла двора, от построек, среди которых, Гирд различил казарму внутреннего гарнизона, по нему тоже начали стрелять. Разорвалось несколько гранат. Гранатометчик промахнулся, и за стеной на оживленной улице взлетела в воздух и перевернулась карета. Острым сверлом пронзил воздух крик раненой лошади.

Гирд сорвал пулемет со станины и побежал вниз. Когда граната разнесла вышку в щепы, Гирда там уже не было. Он бежал по освещенной ярким светом звездной карусели земле, покрытой тонкой чешуей брусчатки, навстречу пулям, безнадежно желая только одного – чтобы одна из них попала в цель, потому что существо никуда не исчезло. Оно снова появилось за спиной и следовало как тень. Оно знало, чего он хочет, и смеялось над ним, хотя он и не слышал смеха. Он вообще ничего не слышал, только тонкий посвист проносящейся мимо смерти, указывающий на то, куда надо уклониться, где укрыться. Пулемет в его руках делал свое дело. Защитников королевского покоя становилось все меньше. Потом его сменил гранатомет, ложе которого было скользким от крови бывшего хозяина. Гирд расстрелял казарму, пустил на воздух цистерну с топливом для обслуживания дворцовых агрегатов. Одна граната улетела в окно дворца, откуда по нему имели неосторожность пальнуть. Загорелись несколько построек. По двору заметались живые вопящие факелы. Гирд срезал их из пулемета, который снова был в руках. Он снова бежал. Изо всех сил. Он знал, что это бессмысленно, что существо позади догонит его в тот момент, когда само пожелает этого, но он не мог просто так остановиться, пасть на колени и склонить голову. Животный и даже можно сказать ирреальный ужас мешал это сделать. То, что гналось за ним, было гораздо хуже обычной благословенной смерти. Он сам вызвал его, и оно было очень недовольно этим.

Оно очень не любило жить.

Навстречу поднялся с земли высокий человек в военной форме с нашивками капитана, с белым лицом и белыми, вскинутыми вверх, ладонями.

- Чего ты хочешь? – С напряженным спокойствием спросил капитан.

Гирд, не замедляя шага, нажал на спусковой крючок. Он и так знал куда бежать.

Потом он оказался во дворце. Замелькали коридоры, роскошные залы, вытертые ковры. В правой руке он сжимал пулемет, в левой – гранату. Из коридора слева раздались крики и топот. Гирд зубами сорвал чеку и швырнул гранату туда, он бежал дальше. Что будет, если он остановится? Он не знал. Не знал он и того – гонится ли кто за ним сейчас или тень позади лишь мерещится его перегретому воображению. Но оглянуться он не смел, ведь оглянуться значило увидеть.

В подвальных помещениях было холодно. Видимо мозги для пломбира начинали подготавливать уже здесь, еще в живом состоянии. Гирд остановился перед утопленной в толстую стену дверью камеры.

- Отойди от двери! – Нечеловеческим голосом крикнул он и выстрелил в замок. Потом распахнул дверь. От дальней стены отделилась бледная неплотная тень, очень отдаленно напоминающая собирателя мудрости. Макаел увидел Гирда и неверными шагами устремился к нему. Гирд прислушивался. В полутемном коридоре было тихо. Они с Макаелом здесь были одни. Он боялся надеяться, но предположение, что удалось оторваться крепло несмотря ни на что. Может быть, еще есть время скрыться и увести Макаела. Может быть, эта тварь растает, когда он перестанет стрелять, уйдет туда, откуда явилась….

За углом раздались неторопливые, спокойные, уверенные шаги.

Макаел увидел, как исказилось мокрое от пота лицо Гирда, которого он хотел заключить в объятья, а потом воин с такой силой толкнул его в грудь, что Макаел рухнул на пол своей камеры. С треском захлопнулась дверь, а потом с той стороны, где остался Гирд, раздался короткий стремительный, разрезавший пространство хохот.

Все смолкло. За дверью притаилась тревожная тишина.

Макаел вскочил. Он вдруг понял, что потерял лучшего друга, потерял окончательно и безвозвратно и бросился к двери, ударившись в нее всем телом. Он почему-то решил, что дверь снова заперта или, может, кто-то держит ее с той стороны, но она свободно распахнулась и ударилась в косяк с такой силой, что снова захлопнулась. Макаел вылетел в коридор, споткнулся о лежащего человека и снова упал, едва не ударившись головой о стену. Потом он сел. В коридоре было пусто, только у его ног неподвижно лежал лицом вниз Гирд. Без пулемета.

Макаел склонился над ним и осторожно перевернул на спину. Гирд был жив. Макушка его была мокра от крови, и он был без сознания, но дыхание ровно выходило из груди, и пульс мерно стучал под кожей шеи. Макаел осторожно похлопал друга по щекам. Гирд сразу же резко вздохнул, дернувшись всем телом, и открыл глаза. В глазах его полыхнул ужас, но тут же пропал. Ведь рядом с ним был всего лишь маленький испуганный Макаел, и больше никого. Неужели оно отпустило его. Так запросто? Но, это невозможно!

Но подтверждая этот невозможный вывод, из далеких недр раздался знакомый Макаелу сверлящий коротких хохот, а потом стены дворца сотряс такой мощный удар, словно на него рухнул тролль. Шарящие руки Гирда не находили оружия. Потом он встряхнулся, все, наконец, поняв, и, ухватив Макаела за плечо, стал с его помощью вставать с пола.

- Пойдем. – Сказал Гирд, увлекая друга дальше по коридору в сторону противоположную той, откуда он пришел, и куда укатило вооруженное его пулеметом чудище.

- Куда? – Жалобно спросил Макаел. Он исправно подставлял плечо, весь перекосившись под богатырским весом Гирда.

- Я знаю отсюда выход.

Виром двигался строго на восток по проселочной дороге, параллельной большому тракту. Дорога была совершенно никудышная, и машина двигалась рывками, разгоняясь между карьерными рытвинами, которые преодолевались с черепашьим достоинством одним колесом по обочине.

- Это хорошая машина? – Обеспокоился Макаел.

- А в чем дело? – Спросил Гирд.

- Не важно. – Ответил Виром. – Бензина нам все равно не достать, так что скоро придется ее бросить.

Автомобиль был с откидным верхом, и сейчас в безоблачный летний день встречный теплый ветер настойчиво выдувал из не выспавшейся головы собирателя мудрости жуткие воспоминания. Он сидел на заднем сиденье рядом с меланхоличным и даже каким-то отчужденным Гирдом и пытался насладиться видами и скоростью. Макаелу очень хотелось развеселить друга, завязать непринужденный разговор, но останавливало воспоминание о подбитой макушке воина. Возможно, ему сейчас плохо, и он просто не показывает этого. На самом деле ему самому было еще хуже, так он думал. Действительно одно дело, когда убиваешь ты, и совсем другое – когда убивают из-за тебя. Хотя, откуда он мог знать. Явилась здравая, но совершенно невеселая мысль о предупреждениях Вирома, что Макаел неминуемо попадет в беду. Хорошо. Почему тогда Виром его не остановил? А кто рвался в столицу как к святому источнику мудрости? Если не ошибаюсь, это был некий Макаел, он же мудрости собиратель. Макаел упал лбом на борт машины, но тут же получил такой удар, что лязгнул зубами. Он снова посмотрел на Гирда. Воин не смотрел на него. Его лицо было совершенно неподвижно, и не понять, о чем он думает. Макаел посмотрел на Вирома. Тот, видимо пресытившись подозрительным молчанием сзади, глянул в зеркало.

- Не бери в голову. – Сказал он.

Макаел не понял, кому это адресовано.

- Жалко, все-таки, – тяжело произнес Гирд. – Что так и не добрался до этого мерзавца, впрочем….

Виром вдруг засмеялся. Он смеялся очень странно, кроме того, что делал это редко: лицо его совершенно не менялось, немного приоткрывался рот, и звуки неслись оттуда, как звонкая пулеметная очередь.

- Нашел о чем жалеть! – Сказал он отсмеявшись. – Поверь мне, наследник будет точно таким же. Невозможно управлять королевством в Срединебесной и оставаться в здравом уме.

Макаел хотел что-то сказать, хотя сам не знал – что, и даже не понимал, какое чувство его обуревает, знал только, что чувство это очень сильное и неприятное. Но, посмотрев на Гирда, не посмел.

- Нет. – Сказал Гирд.

- Нет? – Удивился Виром. – Да это самый верный признак власти! Раньше во власть пролезали сволочи, а теперь туда выпихивают помешанных, потому что они….

- Я жалею вовсе не об этом. – Гирд его совсем не слушал. – Мне надо остановиться. Мне это нравится, ты понимаешь!!! – Неожиданно заревел он, полыхнув глазами.

Макаел невольно скрючился. Ему стало совсем плохо. Виром не ответил, он как раз объезжал огромную яму. Машину затрясло.

Повисло хрупкое молчание. Макаел опасался даже коситься на Гирда, а стохастический механик и в ус не дул.

Макаел стал смотреть в поле. Несколько всадников двигалось там шагом. Кони шли, опустив головы, всадники тоже выглядели уныло. Трава темно блестела в звездном свете. Первый медленно поднес ко рту сигарету, и у губ вспыхнула короткая искра. Макаел вдруг сообразил, что всадники представляют собой отличную мишень. Если бы у него был пулемет…. Он потряс головой и отвернулся. С этим ничего нельзя было сделать, это можно было только забыть: развороченный, черный от копоти угол дворца, рухнувшая стена, огонь над крышами и всюду трупы. Да еще раненые, которые кричат, пытаются куда-то ползти, и к ним никто не спешит на помощь, потому что все сошли с ума от страха перед тем, что все еще бродит в уставших от давней роскоши коридорах среди безликих пыльных статуй.

Когда уже проехали несколько десятков километров, и даже Макаел растряс большую часть своих переживаний на ухабах, Виром вдруг заявил, как ни в чем не бывало.

- Так ты усиленно отказываешься от звания храбреца?

- Подари мне орден. – Проворчал Гирд. – Вот Макаел – храбрец.

- Что? – Изумился Макаел.

- Я не знаю, как сказать, - замялся Гирд, - Это как пришли однажды жечь муравьиную кучу,… и муравьи ведь видят, что явились с канистрой, со спичками – все понятно, ну кто-то – бежать, кто-то - чужие яйца жрать, кто-то в припадке бешенства на этот беспредел - головы другим откусывать, а кто-то – знай, травинки таскает, строить….

- Странные муравьи. – Пробормотал Виром.

- А что будет храбростью по-твоему? – С усмешкой спросил Гирд. – Поджечь поджигателей? А как ты это сделаешь?

Виром был глух, как стена. Макаел со страхом смотрел на друзей, ничего не понимая. Гирд вдруг покосился на него и, кивнув на лысый затылок, весело усмехнулся.

- А?!

Глава шестая.

Барон.

Вести машину мог только Виром, поэтому полночи они простояли в тени рощи, дожидаясь, когда стохастический механик отоспится. Утром поехали дальше.

Впереди показался город. Вернее это был даже поселок, окруженный полями. Здесь было мало домов, мало жителей, и стоял посередине черным гнилым зубом старый замок.

- Я такие видел на старых гравюрах. – Заявил Макаел. – Там летают мыши.

Гирд тоже внимательно разглядывал замок.

- Мыши здесь вряд ли летают, - Сказал он, - Но что это там на башне?

- Антенна какая-то. – Сказал Макаел. – Большая.

- Или надо здесь заправиться, - Сказал Виром, - Или бросать машину в ближайшем овраге.

- Давай-ка остановимся здесь. Посмотрим – как и что. – Решил за всех Гирд.

Машину оставили на окраине в глубокой выемке, где ее не видно было даже с близкого расстояния и отправились на поиски. Выяснилось, что бензин можно заполучить только с разрешения барона, хозяина замка.

- Ерунда какая-то. - Сказал Макаел. – Причем тут барон?

На них косились крайне подозрительно, и на все вопросы отвечали одинаково – обратитесь к барону. Таких запуганных людей Макаел не видел, наверное, еще нигде.

- Плохо. – Сказал он. – Совершенно неохота идти к барону. Я его уже на расстоянии и очень сильно боюсь. После короля. Боюсь, я вам не помощник.

- Я схожу. – Сказал Гирд.

- Может, не надо? – Предложил Виром. – Может, так пойдем?

- Да брось, чего ты? Инстинкты взыграли?

Аудиенции у барона Гирд ожидал долго. Барон завтракал, хотя на небе уже вовсю крутился день. Он оказался высоким, плечистым, но уже сильно запущенным и даже полубольным на вид субъектом с заплывшими глазами под высоким лбом, обрамленным тщательно уложенной прической. Щеки его неприятно висели на длинном костистом лице, какое бывает у мужественных, рисковых мачо. Правда, этот мачо рисковал, наверное, когда-то давно, а сейчас пожинал плоды своих героических похождений. Гирду показалось, что у непроспавшегося, расплывшегося в кресле субъекта не хватит сил проявить хоть толику интереса к гостю.

- Садитесь. – Слабо просипел он, указав волосатым наманикюренным пальцем на стул. – Вы издалека?

- Да. А с чего вы так решили?

- Я вас никогда не видел.

Гирд был потрясен. Это болезненный киселеобразный мачо вовсе не утерял хватки.

- Какое у вас ко мне дело?

- Я странствующий воин. Иду к пограничью. Там много проблем с чудовищами. Но, может быть, я нужен и здесь?

- Вы нужны здесь. – Просипел барон и стал быстро, закаменев всем телом и шевеля только пальцами, как паук над изловленной мухой, обрабатывать толстую сизую сигару, подготавливая ее для курения. Потом он сунул ее в рот и задымил. Лицо его при этом несколько прояснилось и даже порозовело.

- У меня проблемы. – Сказал барон. – Мыши.

Он сделал длинную паузу, присосавшись к сигаре. Дым заполнил всю комнату, так что свет из окна померк.

- Так что мыши? – Спросил Гирд.

- Вздор! – Сказал барон оживившись. – Не будете же вы морить мышей?

- Нет.

- Они портят проводку. – Он указал двумя пальцами с зажатой между ними сигарой на черный аппарат, привешенный к стене. К своему стыду, Гирд только сейчас его заметил. Это был телефон.

- У меня беспроводная связь. – Сипел барон. – Мне не страшны ураганы, которые валят деревья на линию электропередачи, но этим чертовым мышам нечего есть. Они жрут проводку, хоть впору кормить их чем-то более вкусным, хотя тогда их просто станет еще больше. – Он глубоко затянулся. – Очень полезная вещь телефон. Один звонок и я знаю последние новости, быстрее любых газет. Я снимаю трубку здесь и за несколько километров, например в столице, поднимается в ружье летучий полк. Очень полезная вещь. Очень.

- Любую полезную вещь можно сломать.

- Не будем на эту тему. – Барон сладостно затянулся и совершенно откинулся в кресле. – Вы зря думаете, что технологии больше нет. Мне звонят очень многие и из многих мест. Существует не только радиосвязь, но и телекоммуникация. Вы телевизор никогда не смотрели? Фильмов сейчас не снимают, но ведь это и не нужно,… вы знаете, они многому меня научили, старые фильмы. Они могут научить не меньшему, чем книги, так я думаю. А насчет связи, вы не беспокойтесь. Однажды в соседней общине вымерла вся скотина – им голод грозил, так они мне звонят, просят прислать гуманитарную помощь. Я все уладил за один день. – Барон элегантно поправил прическу. - Запустил им в водопровод холерную палочку.

- И что, - спросил Гирд, - Помогло?

- Н-ну, как…. Не звонят больше – значит помогло. Проблема была в том, что они ничем не могли помочь мне, а вы – можете. Я… говорил, что у меня есть для вас работа. Выгодная работа, очень выгодная. Я ведь могу не просто ничего не говорить в трубку – я могу сказать в нее прямо противоположное.

- Что за работа?

- Есть один человек…. – Барон вдруг повесил голову и уставился в пол. Казалось забытая сигара вот-вот выпадет из волосатых пальцев.

- Что за человек?

Мачо долго молчал. Потом он с ненавистью отбросил сигару.

- Она ни за что не придет сюда. Она, не задумываясь, пойдет на смерть, я знаю это, я очень хорошо знаю людей.

- А при чем здесь я? – Спросил Гирд.

- Не вы…. – Искривив губы, процедил мачо. – Один маг в десяти километрах отсюда в сторону гор. В башне на высоком холме. Больше я ничего не могу сказать про него. Я даже не знаю, жив он еще или мертв. Просто происходят странные вещи с теми, кто приближается к холму. Странные вещи, очень странные, хотя с другой стороны и не странные вовсе – хорошо всем известные вещи. Вот туда никто и не ходит. А вы пойдете.

- Что за вещи?

- Провалы в памяти. Изменения личности. Я бы так это назвал. Что-то делает с людьми на расстоянии. Смерть. Иногда.

- Но в поселке эти вещи происходят? Или она живет не здесь?

- Здесь. На отшибе. Не беспокойтесь. Если вы будете достаточно убедительны, я думаю, он дотянется и до поселка.

- Так чего именно вы хотите?

- Заставьте ее полюбить меня! – Щеки барона затряслись. – Ну, или не полюбить, а чтобы она пришла сюда. Просто пришла! Я найду способы ее удержать.

Он опустил голову, надвинул соболиные брови на глаза, так что те полностью скрылись, и густо засопел через орлиный нос.

- Ее зовут Интиона. Она одна, потому что…. – Барон поглядел на Гирда из-под бровей, взгляд был неожиданно оценивающим, улыбка растянула маслянистые губы. – Нет мужчины, который смог бы быть достойным ее.

Гирд встал.

- Все будет в лучшем виде. Слово?

Мачо вяло махнул рукой.

- Слово.

Гирд пришел на место рандеву первым, выпил пива, и еще долго сидел за столом в обеденном зале корчмы, разглядывая роскошные грязные сапоги со шпорами под соседним столом, принадлежавшие угрюмому усатому господину, не спеша поедающему огромную миску пшеничной каши. Сапоги тревожно ерзали.

Потом пришел Виром с заляпанным какой-то черной вонючей гадостью подолом плаща, взгромоздился на табурет, и сообщил, что бензин здесь есть, поскольку в хозяйстве барона имеется нефтеперегонная установка для обслуживания элеваторов и мельниц.

Потом заявился жизнерадостный Макаел и рассказал несколько веселых историй опять же про барона. Про то, как барон купил настоящего огромного зеленого питона и однажды шутки ради выпустил его во двор замка, дабы из окна полюбоваться на беготню прислуги. Но питон заполз обратно и добрался до самых покоев барона, так что тому пришлось спасаться в чулане. Целые сутки просидел в темноте, боясь открыть дверь. Сорвал голос. Потом неделю допрашивал работников, все жаждал казнить кого-нибудь, но правды так и не добился. Или как пришел в город с болота упырь-кровосос, и запопал на склад готовой продукции, где хранились в том числе сдобные булки со свиной кровью (эксклюзивный рецепт от самого барона, говорят вкусноты - необычайной). В общем, стал он портить готовую продукцию, и никак его не удавалось поймать. Но барон придумал способ: приманил его хлебом со свежей человечьей кровью (донорам платили по пять монет, потом один умер от сепсиса), поймал в капкан, засадил в подвал и запитал до смерти. Макаел довольно захихикал, впрочем, в одиночестве.

Гирд все время смотрел под соседний стол, где со стоическим спокойствием поедалась пшеничная каша.

- А однажды барон вдохновился советской коммуной и задумал учинить всеобщее равенство и братство. Пригласили доктора, вкололи транквилизатора – вроде полегчало, только с тех пор стал ходить на донорский пункт, сдавать кровь трудовому народу. - Макаел, наконец, тоже посмотрел под стол и перестал хихикать. После этого они с Виромом в ожидании уставились на Гирда, которому совершенно не хотелось рассказывать им про свой разговор с бывшим мачо.

Но пришлось.

- Надо пойти посмотреть на нее. – Сразу же предложил Виром.

- Зачем? – Удивился Гирд.

Виром промолчал. Макаел переводил растерянный взгляд с одного товарища на другого и обратно. Гирд уставился в столешницу, закряхтел, а потом сказал.

- Придется идти к магу.

- Это конечно. – Согласился Виром. – Но сначала посмотрим на нее.

- И так все ясно. – Проворчал Гирд. Но поднялся.

Краем глаза, когда уже были у выхода он успел заметить, что усатый господин оставил наконец в покое кашу и сыто отдулся.

Интиона действительно жила на окраине в маленьком ухоженном домике. В запутанных улицах без названий его едва удалось обнаружить. Мужчины, говоря про Интиону, сначала хмурились, объяснялись смутно, а потом улыбались. Женщины наоборот, сначала улыбались, а потом неожиданно ожесточались ликом и недовольно отворачивались. Макаел уже не знал, что про нее и думать.

Оказалось все не так плохо, а на самом деле – намного хуже. Макаел, дабы не вваливаться в скромный тихий дом большой толпой, пошел вперед один, чтобы завязать знакомство.

Когда ему открыли дверь, он плохо разглядел хозяйку, потому что в доме было полутемно.

- Добрый день. Меня зовут Макаел. Я приношу извинения, если чем-то помешал, - сказал он, - Потому что я, собственно, без приглашения….

Интинона шагнула вперед, и вышла из тени.

- Хотя, как мне кажется, вряд ли я так уж сильно помешал…. – Медленно произнес Макаел, глядя в ее сине-зеленые глаза. Кроме ее глаз, он в первый момент вообще ничего не заметил. Хорошо видно того, кто хочет показать себя, а того кто вместо этого сам является наблюдателем, и занят только этим, проявляя своим сине-зеленым взглядом все что ты хочешь на самом деле сказать на твоем незадачливом лице, разглядеть значительно сложнее, да и не кажется это таким уж важным… до поры до времени. Интиона была безусловно красива, более того – прекрасна, более того, стоило ответить на ее взгляд так же открыто, как становилось попросту неуютно, словно вдруг, совершенно случайно, угораздило тебя из пыльного захламленного подвала в сверкающие малахитовые хоромы. Хотя она не афишировала свою красоту, и даже пыталась скрыть ее под серой мешковатой одеждой. Это было бесполезно. Макаел был рядом со многими женщинами, но везде он оставался Макаелом. И только здесь, ему на минуту почудилось,… что он жив.

- Нет, не помешали, проходите. – Спокойно сказала Интиона, и посторонилась.

Макаел поднял ногу, но словно зацепился за порог.

- Я бы прошел, - неуверенно заявил он, - Но я, вообще-то, не один.

Интиона быстро повернулась к нему.

- Так вы, все-таки от барона?

Макаел остолбенел. Слова нашлись не сразу. Он проглотил здоровенный комок, утер пот со лба.

- Это как посмотреть. – Совсем не звучно произнес он. – Вообще-то, не буду врать – да, но не совсем.

Интиона снова оказалась рядом и взяла его за руку.

- Заходите. – Сказала она.

Макаел махнул рукой, и вошли: сначала Виром, коротко представившийся Виромом, а за ним Гирд, который вдруг начал сильно сутулиться, словно попал в гномье царство.

- Мы вам все объясним. – Поспешно начал Макаел. Виром и Гирд уставились на него. – Я так понимаю, мы не первые?

Интиона отвела взгляд, лицо ее посуровело, губы сжались. Макаел уже подумал, что она не ответит и запаниковал, но она ответила.

- Нет. – Сказала она и оглядела спутников собирателя мудрости. Виром как никогда напоминал рыбину, а Гирд стал очень похож на изготовившегося к прыжку лохматого волка. – Вы не первые.

Повисло молчание. Было слышно, как Гирд расчленяет барона на все более и более мелкие образования, и для закрепления материала прижигает кислотой. Макаел с бесплодной надеждой оглядывал спутников, но, похоже, даже Виром, не в силах был заговорить. Проблема была в том, что они явились сюда, чтобы (Макаелу захотелось засунуть голову в кузнечный горн и поддать жару) посмотреть на нее и решить (если это будет расплавленный свинец – это будет лучше, хотя и не на много) стоит ли она того. Короче, что сейчас ей сказать, он не представлял вовсе.

Наверное, они представляли собой очень жалкое зрелище, потому что Интиона вдруг улыбнулась и сказала.

- Но вы, похоже, не уйдете просто так.

- Нет. – Ответил Гирд (даже удивительно, что не зарычал). – Мы просто так отсюда не уйдем. Потому что мне здесь очень не нравится. – Он стал ворочать головой, как раненый вепрь. Интиона с улыбкой разглядывала его.

- Мы хотим вас предупредить, - безликим голосом сказал Виром, - Чтобы вы не беспокоились. Мы все сделаем, чтобы… вас оставили в покое, советую вам только не ходить далеко без особой нужды. Дайте нам время до завтрашнего вечера….

- Мы управимся до утра. – Оловянным тоном протянул Гирд.

Виром поглядел на него. Гирд свирепо уставился на него в ответ. Макаел видел, что Гирд хочет что-то сказать (скорее всего, спросить: «Какого черта?! Ты что, ночью спать собрался?!»), но не решается, потому что знает, что Виром не стал бы ему перечить попусту, и уж тем более не вздумал бы завалиться в постель в такой час, только потому, что на дворе ночь.

- Мы обсудим это после! – Раздраженно прикрикнул Макаел. Ему казалось, что воин вот-вот совсем потеряет человеческий облик.

Интиона вдруг подошла к Гирду и взяла его за руки.

- Я знаю, чего вы хотите. – Сказала она, глядя в его глаза. – Но будьте очень осторожны, я хорошо знаю барона, а вы его совсем не знаете. Не делайте ничего на горячую голову.

Лохматый волк в ее руках совершенно размяк, вздыбленная шерсть улеглась. Гирд покраснел, что стало заметно, даже сквозь дубленую кожу. Но последнее замечание, не оставило его равнодушным. Хотя, конечно, он не осмелился вслух проворчать, что вот-де баба будет ему советы давать….

- Идем, идем. – Поторопил Виром. – Мы уходим. – Сказал он Интионе. – Ждите нас завтра вечером, может раньше. И лучше сидите дома.

Они вывалились на улицу, и некоторое время стояли, щурясь по сторонам. Невдалеке маячил какой-то деятель в панаме. Гирд зарычал-таки и дернулся. Виром ухватил его за рукав.

- Цыц, я сказал. Развоевался. Тебе сейчас вообще ничего нельзя делать, ведь следят в первую очередь за тобой.

- Это не важно, - свирепо начал Гирд, - Что следят, и за кем следят. Что нам делать, вот что я хотел бы у тебя спросить. Чего ради мы сюда заявились? – Он кивнул на дом Интионы.

Макаел знал, зачем они заявились, но озвучить это он не мог. Только уставился себе под ноги и стал загребать башмаками пыль.

- Мы пойдем к магу. – Сказал Виром. – Завтра утром.

- Почему завтра утром?

- А зачем спешить? – Виром был совершенно безмятежен. Он вдруг повернулся к Гирду и спросил в упор. – Зачем спешить, ты можешь мне сказать?

Гирд чесал свой сжатый кулак.

- А зачем нам, собственно, к магу? – Спросил он.

- Ты хочешь забрать ее или нет, отвечай!

У Гирда аж голова откинулась, как от нокаутирующего удара.

- Будешь удирать вместе с ней от своры столичных псов, которых барон найдет способ вызвать в любом случае. Или, может, ты думаешь, что все школы ассасинов похожи на твою?

Это был серьезный аргумент.

- Мы в ловушке. Но способ вырваться есть. Сейчас пойдем на постоялый двор, отужинаем, обсудим все, а завтра с утра и пойдем.

- Вставай. – Громко заявил Виром, рывком поднимаясь на ложе.

Макаел тоже сел и покосился на спящего Гирда.

- Он точно не проснется?

- Не беспокойся за него. Сейчас нам надо беспокоиться за нас. Я вот совершенно не представляю, куда мы идем, а ты?

Макаел, который о предстоящем пути до сих пор вообще не задумывался, ничего не ответил и принялся натягивать штаны.

- Выйдем через черный ход. – Сказал Виром.

- Почему это? Мы ведь и так идем, куда сказано.

- Но вдвоем.

- А какая разница?

- Очень большая. Он вполне мог бы послать к магу кого-нибудь из своих, впрочем, скорее всего, он так уже делал. Так вот Гирд – это один из них.

- Чего?

- Он напуганный, возбужденный и влюбленный щенок сейчас. То, что надо. В лучшем случае он все испортит, и нам с ним не справиться. Барон хитер. То, что мы пошли вдвоем ему очень не понравится.

- Ты так уверенно заявляешь…. – Хмыкнул Макаел. – Как будто сам – невесть кто.

- Давай, давай, шевели задом. Ты тоже не лыком шит, не прибедняйся.

- И ты думаешь черного хода будет достаточно. Барон хитер.

- Барон – да, но исполнители…. Не забывай, мы не в одном из твоих романов. Ты почему-то все время об этом забываешь. Уверяю тебя: черного хода будет вполне достаточно.

Виром вдруг засмеялся. Смеялся он, все-таки необычайно пронзительно и неприятно. Макаел уставился на него.

- Пропустит он сегодня средовые бдения. – Виром кивнул на сопящего Гирда и поспешно снял очки, дабы протереть.

- Какие бдения?

- Сегодня же среда.

- Ну и что?

Теперь Виром уставился на Макаела. Даже про очки забыл.

- Ты что это?

- Чего?

Виром осклабился и покрутил шеей.

- Надо же. Ты же любишь работать по ночам…. Хотя надо признать, что он….

- Говори толком! – Начал свирепеть Макаел.

- В общем, по средам ночью он ходит молиться своему богу. Выбирает укромный уголок и сидит там тридцать минут ровно. Я засекал. Причем на часы он ни разу даже не….

- Какому еще богу?!

Виром водрузил очки на нос и несколько удивленно поглядел на Макаела.

- А тебе не все равно? Ну, есть у него какой-то бог,… он его называет «Смерть», он же убийца, не забывай. Видимо его так обучили в его школе, может у них….

- Смерть?!

- Слушай, я не пойму, что именно тебя возмущает: то, что он….

- Меня не возмущает, меня пугает. – Макаел действительно с испугом смотрел на Гирда, который лежал, отвернувшись к стене, совершенно неподвижно.

- Тогда что тебя пугает?

- А тебе разве не страшно?

- А чего я должен бояться? Того, что он убьет меня?

Макаел невольно вздрогнул. Виром захихикал.

- Пошли… герой.

Прокравшись по коридору и выскользнув за дверь подобно двум черным теням, они оказались на другой улице, которая была пуста на все протяжении. Виром быстро зашагал прочь вблизи стен, но не особенно скрываясь. Их в любом случае было очень легко заметить. Но они на всем пути по переулкам и, наконец, по полю вплоть до берега реки, где они спустились к самой воде и некоторое время шли так, скрытые высокой травой, не встретили, не заметили и не услышали ни одного подозрительного штриха на идиллической картине ночной природы.

Виром, наконец, не выдержал и принялся брызгать желчью.

- Только время теряем, крюка давать. Топать одиннадцать километров, да в конце по холмам. Дрыхнут же все. Лабораторные кролики: все по часам. Попомни мое слово, не знают в столице ни про машину, ни про нас с тобой. Да и Гирда никто не ищет, там же остался его двойник.

- Кто?!

- А ты так и не понял, кто это был?

- Двойник? – Макаел наморщил лоб. – Странно…. Слушай, а ты думаешь, они действительно предвещают конец света?

- Они много чего предвещают. Но, что они предвещают наверняка – так это скорый конец оригинала. Честно говоря, я очень удивлен, что с Гирдом обошлись так милосердно. Чего не понимаю – того не понимаю.

- И, тем не менее, ты уверен, что это был двойник.

- Уверен.

Макаел вдруг встрепенулся.

- Слушай, если они не знали про машину, откуда об этом узнал барон?

- Барон…. – Виром аж засопел. – Честно говоря, я его никак не пойму, и боюсь его ужасно. Чего он может хотеть? Слушай, это скорее по твоей, книжной части, скажи мне, чего он хочет.

- Ну,… он же сказал.

- А, ну да, но… черт, этого я тоже не понимаю. Запал на Интиону, причем так запал, что не видит собственной погибели. Причем, либо он действительно ослеп, либо у него какой-то хитрый план, о котором я даже предположить не могу, в чем он, хотя, возможно, он знает о маге больше, чем сказал… даже вполне вероятно, как это раньше я об этом не подумал!

- Я тебя совершенно не понимаю.

- Зачем он послал туда нас?! Он что, всерьез решил, что мы вот так запросто будем добиваться от мага того, чего он хочет? После того, как видели Интиону? Это же бред! Он чудовищно проницателен, он знает людей, как свое имя. И он использовал это для того, чтобы сварганить тут свою местную рабскую империю. Теперь ему не хватает хозяйки…. Нет, простому человеку этого не понять.

- Мне кажется, он очень боится. – Сказал Макаел.

- Чего?

- Он боится того, что может сделать.

- А что он может сделать?

- В том-то и дело, что он может сделать все, что захочет, но беда в том, что хочет он не так уж много. Он действительно человек из солнечного прошлого, вокруг него нет Великих стен, вроде той, что «куда бы я не пошел, я знаю, что все равно…», которые его никуда не пускают. Он может идти куда захочет, но идти-то все равно некуда, понимаешь? Он творит мелкие безумства, чтобы заглушить в себе желание сделать безумство крупное, которое будет уже окончательным и покажет ему, что вокруг все равно нет ничего кроме черноты, хоть ты головой о стену бейся. Эти местные империи, хозяйка – это все игрушки, но его беда в том, что у этих его игрушек нет взрослых прототипов, которые остались только в его фильмах.

- Так. – Виром остановился и упер взгляд в друга. – Кажется, мы уже начали его жалеть.

- Ну, хорошо, хорошо, виновен. – Признался Макаел. – Но ты, пожалуйста, не думай, что я отойду в сторону. Нет, если бы разговор шел только о бароне и его замученных подданных, я бы просто пошел дальше….

- Это говорит тот, кто с пеной у рта требовал смерти воин бога. – Ехидно подначил Виром.

- Нет. Это говорит не он. – Холодно отозвался Макаел. – Смертей было достаточно. Но дай мне досказать. Разговор тут идет о женщине, которую хотят каким-то неизвестным способом пристроить замуж за этого человека (от того, что способ этот мне не известен, мне становится только страшнее). И вот этого – не будет!

Виром критическим взглядом оглядел вытянувшегося в гневную струну Макаела. Поправил очки. И пошел вперед.  

Они некоторое время шли молча. Виром все убыстрял шаг. Теперь они двигались по дороге через поле к недалекому лесу, предваряющему собой череду холмов, на которых приключались с заблудшими странные события. Дальше располагался горный хребет, за которым уже начинались Мертвые земли. Горы были далеко, в черном небе можно было различить лишь отдельные вершины. Оттуда несло знобким ветром, и можно было только с тревогой представить себе холодную пустыню там, за хребтом, куда, в конце концов, придется идти. Макаелу вдруг пришла нежданная мысль, а не потащит ли его Виром в Мертвый мир прямо отсюда. Гирда больше нет в их команде, теперь его никто не удержит. Он посмотрел на Вирома. Маленький стохастический механик, стремительно шагал рядом, слегка набычив лысину и глядя сквозь очки неподвижным взглядом куда-то вперед и вверх, словно и впрямь на далекие горы. Руками он почти не шевелил, ноги печатали шаг, как поршни свежесмазанного и заправленного топливом механизма. Годы пеших походов наравне с верблюдами не прошли даром. Макаелу было гораздо труднее, он чувствовал, что долго этот темп ему не выдержать и уже заранее готовил вызывающе-просительные речи на случай, если начнет уставать.

Виром вдруг повернулся к нему.

- Ты на Гирда не сердись, что он тебе про своего бога не сказал. Он ведь его стыдится. Представляешь: молится и стыдится.

- Ужас. – Совершенно искренне отозвался Макаел.

- Я серьезно говорю, ты ничего не думай. Он действительно никому не рассказывает просто потому, что стыдится, а вовсе не потому, что он член какого-то тайного ордена. Ты его ни в чем не подозревай, это я тебе совершенно точно говорю.

- Я и не подозреваю.

Виром посмотрел на него.

- Обычно, когда узнают что-то новое о знакомом человеке, его начинают винить во всяких гадостях.

Макаел вздохнул.

- Интересно, что это за бог такой?

- Ну, может, не бог, а какой-нибудь… я не знаю… ангел, приближенный. Я просто слышал, как он его называет.

- Как можно молиться смерти? О чем ее можно просить?

- По-моему – это элементарно.

Макаел ужаснулся.

- Нет….

- Да ладно! Это все ерунда. Нет же такого бога, в самом деле.

- Бога-то нет, а просьба есть. Вдруг кто услышит….

Виром только скривился и даже не ответил.

Дорога свернула в сторону, и впереди встал черно-зеленым оплотом старый влажный лес.

…Увидев перед собой соблазнительный мохнатый пень, Макаел подковылял к нему и выдохнул:

- Давай перекурим.

Виром остановился. Макаел тут же приземлился на пень. Виром стоял на том же месте и смотрел на собирателя мудрости. Макаел наконец ощутил на себе этот неприятный надзор и вскинул глаза.

- Ты очень странный человек. – Сказал Виром. - Я всегда думал: зачем ты живешь? И поневоле начинал тебя презирать. Поверь мне, это от меня не зависит. Человек не волен выбирать, кого ему любить, кого ненавидеть, кого уважать, а кого презирать. Кого бояться, а к кому быть совершенно равнодушным. Какие-то эмоции и чувства принадлежат зверю внутри нас, а что-то нисходит свыше, а сами мы есть только небольшой сектор свободы воли, лишенный какой-либо чувственной окраски, и потому лишенный какого-либо смысла вообще. Мы приобретаем индивидуальность, выбираясь, как крот из-под земли, из-под прошлого, из-под нашего - будь он навеки проклят! - жизненного опыта, только считанные разы за всю жизнь, и этого времени слишком мало, его недостаточно, чтобы оглядеться. Вот я презираю тебя. Но что это значит? Значит ли это, что ты ниже меня, или, что я выше тебя, или оно значит, что все обстоит прямо наоборот, или это значит, что еще не пришло время понять? Ты умеешь испытывать восторг, я умею испытывать страх – в чем разница? И что такое право? Можно задать вопрос: имею ли я право тебя презирать? И если не имею, то почему?

Макаел утер пот со лба. Он смотрел себе под ноги. Виром продолжал.

- Неужели мое право состоит только в том, что я хочу жить? Или так говорить нельзя: «хочу жить»? Может быть, надо говорить так: «боюсь умереть»? Но если я только боюсь, то чего же я хочу, если я вообще чего-то хочу? Неужели когда я говорю: «хочу», я хочу надеть на себя еще одни кандалы, и если желание исполняется, то я просто хуже вижу свой страх, и тогда страх растет, чтобы принять в моих ослепших глазах прежний размер? Не желать ничего! Не мечтать, не думать, не петь! Не поддерживать ничем свою зловонную жизнь, что будет тогда? Почему ты молчишь?!

Макаел поднялся с пня, он чувствовал, что достаточно отдохнул. Виром ухватил его за грудки.

- Ты можешь ответить, я знаю! Я ведь признался, что презираю тебя….

Макаел пошел дальше. Виром шел сзади и уже плаксиво причитал.

- Конечно, мне не в чем больше тебе признаться. Других, так сказать, достижений у меня нет. Может быть я жалок, но ты хотя бы должен мне об этом сказать. Чтобы я понял образ твоих мыслей. Я ведь тебя очень часто не понимаю. То мимо чего я прохожу, не заметив, у тебя рождает вдохновение. И наоборот, то, что я считаю наиважнейшим, ты игнорируешь с глупой улыбкой. Скажи мне, что ты думаешь обо мне? Неужели это так трудно – просто сказать?

Макаел оглянулся. Виром шел, уткнувшись взглядом себе под ноги, так что Макаел видел только его лысину, и бубнил, бубнил, бубнил.

- А как же цель? – Насмешливо спросил Макаел. – Ты уже забыл о ней?

- К черту цель! – Яростно выплюнул Виром. – Идти, но никогда никуда не прийти. Идти для того, чтобы не сидеть на месте. Вот цель.

- То есть цель в том, что цели нет?

- Да.

- Но, чтобы идти, нужно выбрать – куда идти. А чтобы не выбирать, нужно, чтобы кто-то тебя вел. А значит, должен быть этот кто-то. А кем должен быть этот кто-то? Тем, кто тебя любит. Тебя – самовлюбленного, глупого, беспомощного, слабого. Да за что тебя вообще любить? Неудивительно, что когда ты смотришь в спину этого человека, ты не понимаешь, почему он с тобой возится. И тебе начинает казаться, что он тебя презирает. И ты начинаешь его за это потихоньку ненавидеть. А потом оказывается, что ненавидеть его было не за что. Что он тебя не только не презирал, но и не любил, а есть он на самом деле просто дубоголовый глупец, нагруженный, как ты говоришь, целями и идеями, вымороченными из тяжелого, но счастливого детства, и ты для него не более чем, одна из его целей, возможно, не самая ничтожная, но и не самая великая. И стоит тебе понять это о нем, как он уходит, и ты остаешься один на перепутье. И твоя хваленая бесцельность рассеивается, как дым. Нет, ты не выбираешь себе цель, чтобы идти дальше одному, потому что ты не умеешь выбирать цель. Ты просто садишься на землю и ждешь. Чего?

Макаел развернулся и схватил Вирома за грудки.

- Чего?! Я тебя спрашиваю!

Глаза Вирома за стеклами очков были пустыми и вдруг стали очень усталыми. Он поднял руки и слабо отпихнул Макаела. Макаел вдруг тоже ощутил сильную усталость. Мир, которого он не замечал вокруг, рухнул на плечи как наковальня. Послышался шелест дождя в листве деревьев. Дохнуло отсыревшим ветром в лицо, оказалось, что они уже стоят на опушке. Впереди земля оборвалась мелким, но широким ущельем, на крутой противоположной стене которого сиял одинокий огонек, как спустившаяся звезда. Это были уже дальние отроги горной цепи. Позади лежали покрытые лесом холмы, которые они проскочили не заметив, на одном болезненном вздохе и сейчас стояли на трясущихся ногах, пытаясь сообразить, кто они такие и куда идут.

Виром снял очки и с силой утер лицо ладонью.

- Черт. – Он посмотрел на Макаела. – Ты помнишь что-нибудь?

- Что? – Макаел очень хотел есть. У него аж живот подвело. Это был нехороший голод. Словно он проделал километров десять бегом или очень быстрым шагом. Изо всех сил, не жалея себя, не помня себя, двигаясь в изматывающем трансе, что-то бормоча, разговаривая с кем-то невидимым, приобщаясь разочарований и пугающих правд. Он совершенно ничего не мог вспомнить. Остался только осадок, ни к чему не обязывающий, ничем не тревожащий, но грязный, как речной ил. Что они там наговорили друг другу?

- Мы почти пришли. – Сказал Виром. Он снова надел очки и теперь разглядывал сквозь них звездочку на вершине напротив. – У тебя глаза лучше. По-моему там башня.

Макаел всмотрелся, насколько позволяла липкая кисея дождя.

- Вполне возможно. Похоже на маяк. Пошли?

- Да.

Скользя по обнажившейся породе, они спустились на дно ущелья, пересекли его по кратчайшей прямой, и стали карабкаться на крутую стену. Свет теперь был прямо над ними, и уже ясно видна была небольшая квадратная башня, сложенная из серого необработанного камня, поросшая рыжим лишайником, почти неотличимая от скалы, на которой она располагалась. Светился большой фонарь на ее вершине. Это действительно был маяк. Только вод кому он указывал путь?

Только поднявшись на небольшую площадку, окруженную со всех сторон скалами, они заметили в глубине сооружение куда более внушительное и современное, нежели старая башня. Это было что-то вроде огромной антенны, похожей на длинную металлическую стрелу, направленную в небо и удерживаемую в вертикальном положении четырьмя солидными опорами. Скалы вокруг были совершенно голыми. Макаел выразил недоумение, как же и главное кем обслуживается маяк, если сюда даже нет дороги.

- Дорога-то есть. – Ответил Виром, указывая на черный зев пещеры слева за башней. – Но вот кто его обслуживает, действительно очень интересно. Пошли?

Они стояли прямо перед низкой, но широкой металлической сейфовой дверью, которая, впрочем, была приоткрыта. Из черной щели неслись негромкие бухающие удары, наводящие на воспоминания о работе свайной бабы. Макаел передернул плечами.

- Пошли.

Стоило Вирому лишь коснуться пальцами холодной стальной поверхности, как дверь бесшумно и легко повернулась в петлях. Внутри сразу вспыхнул свет. Это было отнюдь не коптящее пламя керосиновой лампы и даже не ослепительное зарево лампы накаливания, от которой ломило голову и перед глазами за зажмуренными веками плыли зеленые и красные кляксы.

Макаелу показалось, а возможно, так оно и было на самом деле, что он на некоторое время потерял сознания. В ушах отдался чей-то крик. Возможно, кричал Виром, возможно, он сам, а скорее всего: они оба. По преданиям ни одно живое существо не сможет вынести света, исходящего от бога, буде тому вздумается спуститься на землю. Поскольку Макаел все-таки не испарился и не умер от адской боли, взорвавшейся в мозгу, то, скорее всего, речь шла не о божестве, а о ком-то довольно близком к нему.

Вскоре он сообразил, что лежит на пороге лицом вниз, зажав лицо промеж ладоней, и стонет на одной ноте. Однако, стонать можно было уже и перестать, хотя отнимать ладони от лица и тем более открывать глаза определенно не стоило.

- Све-ет…. – Выдавил из себя Макаел. – Виром, ты где?

- Здесь. – Ответил сдавленный голос стохастического механика. – У него, то ли замыкание какое-то приключилось, то ли он так встречает гостей…. Можешь открыть глаза.

Макаел осторожно разжмурил отяжелевшие веки. Ему показалось, что они набухли так, что смотреть теперь можно будет лишь сквозь узкие щелочки. Вокруг царила тьма. Шаря руками вокруг, он нащупал стену и встал. Кое-что он уже видел. Под потолком невысокого но обширного помещения слабо тлела одинокая лампа, правда не такая, какие Макаелу доводилось видеть, а раз в пять больше. Страшно было подумать, глядя на нее, что она в любой момент может полыхнуть давешней кошмарной вспышкой. Он поспешно отвел глаза и огляделся.

Комната была похожа на приемную у какого-нибудь важного чиновника. Вдоль стен стояли ряды строгих стульев, большинство из которых были пусты, но шесть – заняты. Вдоль правой стены чинным рядком сидели шесть человек в одинаковых серых костюмах и, молча, смотрели прямо перед собой. Макаел и Виром, покачиваясь, воззрились на них.

- Доброй ночи. – Сказал, наконец, Виром и слегка кивнул.

Ему никто не ответил.

- Здравствуйте. – Вступил в разговор собиратель мудрости. – Меня зовут Макаел, а это – Виром. Мы пришли к господину магу. А с кем мне так приятно разговаривать? – Закончил он, улыбаясь и делая вопрошающий жест.

Никто из тех, с кем Макаелу было так приятно разговаривать, не удосужил его ни взгляда, ни даже мимолетного движения уха, не говоря уже об ответе. Больше всего дружная шестерка напоминала ряд полностью одетых манекенов, если не говорить о том, что все шестеро были живыми людьми. Макаел впал в ступор и дальнейшие расспросы прекратил. Ему стало жутко. Виром же напротив, подошел к крайнему манекену и похлопал его по щеке. Потом он поднял за рукав его руку. Рука была совершенно бессильна и на место рухнула колом. (Макаел с ужасом наблюдал за этими манипуляциями). Виром пощупал манекену пульс на шее, а потом (Макаел невольно вскрикнул) ухватил его за грудки и свалил со стула на пол. Манекен тут же проворно вскочил и уселся на место, положив руки на колени и снова уставившись в вечность прямо перед собой.

Виром гадливо поморщился и вытер ладони о полы плаща.

- Пошли отсюда. – Он схватил, все еще пребывающего в ступоре Макаела, за руку и поволок к двери в противоположной стене, тоже приоткрытой. Только на пороге Макаел сообразил, что удары свайной бабы стали гораздо громче и ближе и неслись они откуда-то сверху, куда вела лестница, начинавшаяся сразу за дверью.

На втором этаже пребывал маг собственной персоной.

Здесь звучала музыка, хотя и не очень громко, но это была какая-то дикая ритмичная какафония исполняемая на неизвестных варварских инструментах, и она с лихвой перекрывалась тем самым буханьем свайной бабы, которая на поверку оказалась огромным барабаном, издававшим звук от педали, приводимой в движение ногой мага.

Маг этот был непонятного роста, возможно, он был даже и высок, но страшно скукожен и горбат от вечного сидения на своем одре за широким столом, на котором рядком выстроились четыре небольших монитора. Еще на столе располагался пульт, похожий на необъятную расстеленную карту мировой войны с гигантским количеством разноцветных огоньков, клавиш, цифр, неизвестных символов, крючков и загогулин. Маг, облаченный в титанические наушники, похожие на два черных блина от штанги, нависал над всем этим хозяйством, дрыгал ногой и следил бегающими глазами сразу за всеми четырьмя экранами. Он был абсолютно бел и изможден, черты на обрюзгшем, но все еще худощавом длинном лице казались практически неразличимыми. Все сливалось в одну порожденную древней судорогой гримасу бесконечного уныния. Наверное, он был еще не стар, может быть даже моложе тридцати, но он был уже окончательно и бесповоротно обречен. Макаел видел отчетливо, что нет в небогатом арсенале скромных обитателей Срединебесной силы, способной выдрать его из-за этого стола, отклеить от барабана, поставить на ноги и повести во чисто поле, навстречу свежему ветру.

Макаел посмотрел на Вирома. Виром был потрясен. Не осталось былой энергии, подпитанной злостью, колючего взгляда, готовности действовать. Плечи стохастического механика поникли, он совершенно не представлял себе, что тут можно сделать, а может быть, его вывела из равновесия картина финала машинной деградации, которую он, возможно, предрекал самому себе. Что ж, пусть это послужит ему уроком. Страх – тоже хороший указатель пути.

- Странно, что он допустил нас сюда. – Высказался Макаел. Обращаться напрямую к магу со своей коронной вежливостью, он почему-то не подумал. – Судя по тем типам, внизу, он способен установить полный контроль над разумом. Не удивлюсь, если те шестеро числятся пропавшими без вести, а то и вовсе сгинувшими.

Виром зашел сбоку и, согнувшись, заглянул в экраны. Также игнорируя присутствия человека-барабана, он ответил.

- Возможно, он пытался, там, в лесу, но мы вырвались, я уж не знаю – почему. Видимо, полный контроль он способен установить не над всеми.

Макаел тоже зашел сбоку и посмотрел на экраны, правда, пригибаться не стал. На мониторах все было в движении. Там непрерывно мельтешили картинки, показывавшие разных людей в разных позициях. Временами, послушная движению пальцев мага, одна из картинок замирала, и тогда можно было видеть двух девушек идущих по дороге, весело о чем-то болтающих, десятилетнего балбеса подкрадывающегося к напуганной, вытаращившей глаза кошке, усатого мужика самого хозяйственного вида, важно и уверенно выбревающего себе подбородок.

- Не понимаю. – Сказал Виром с интересом. – Сейчас ночь…. Или это запись?..

Он уставился в экраны.

Макаелу скоро надоело рассматривать эту галиматью. Ему была отвратительна мысль о том, что этот высохший стручок в состоянии повелевать целым городом, ему был до крайности противен сам маг, он испытывал омерзение от необходимости к нему прикасаться и о чем-то его просить, но делать было нечего. Он положил руку на костлявое плечо и сказал.

- Товарищ маг, разрешите обратиться с просьбой.

- Просьбой барона? – Скрипучим, сухим голосом спросил маг.

Макаел испуганно поглядел на Вирома и убрал руку. Виром в свою очередь повернулся к магу и сказал.

- Нет. У нас другая просьба.

Возможно, он ожидал вопроса – «Какая?», - Макаел не знал, но маг задал совсем другой вопрос.

- Чем аргументируете, что ваша просьба адекватней просьбы барона?

Макаел невольно попятился. Он с опозданием вспомнил, что маг может видеть в их головах как на этих экранах. Правда, скорее всего, он не видит, а слышит - для этого и нужны наушники.

Виром же не знал сомнений. На его лице проступила прежняя брезгливая злоба. Стремительно выхватив из-под плаща обрывок ремня, он затянул петлю на петушиной шее и сказал.

- Вот этим.

Барабан сбился с ритма, руки судорожно зашарили по столу, картинки замелькали на экранах с калейдоскопической быстротой. Но голос остался сух и скрипуч, хотя и сдавлен.

- Не адекватный аргумент.

Виром зарычал. Макаелу показалось, что сейчас он с прорвавшимся сладострастием затянет петлю, но этого не произошло. Виром сдержался и убрал ремень, после чего дрожащей рукой утер подбородок от слюны. Барабан возобновил прежний ритм, бег картинок снова стал гладким.

Макаел видел, что его друг в затруднении, но не представлял себе, как ему помочь. Наконец, стохастический механик справился с собой и сказал.

- Скажем так. Просьба барона низка, а наша высокоморальна.

- Не адекватный аргумент. – Проскрипел маг.

Виром положил локти на край стола и уперся лбом в ладони.

- Думай, Макаел. – Приказал он. – Это же обычная, как ты однажды метко выразился, «условнорефлексирующая личность». Но на что он условно рефлексирует? Ты можешь сказать?

Макаел честно задумался. Наконец, он спросил.

- А в чем, собственно, состоит наша просьба? В том, чтобы барон стал равнодушен к Интионе?

- Нет! – Со злостью произнес Виром. – Он должен возненавидеть себя. Тогда ему на все будет плевать.

- Просьба барона состоит в том, чтобы Интиона полюбила его, а твоя в том, чтобы он возненавидел себя…. Слушай, - Макаела посетила интересная мысль, - Маг, а что тебе проще сделать: заставить полюбить, или заставить ненавидеть?

- Заставить полюбить невозможно. – Проскрипел маг.

- Тогда заставь ненавидеть. – С победной ленцой произнес Макаел.

Руки мага пришли в движение. Виром оттолкнулся от стола и с новым выражением, которого прежде Макаел никогда не замечал, посмотрел на своего друга.

На одном из экранов возник и застыл один план. Это была спальня барона, что можно было заключить из того, что там пребывал сам барон, на развороченной постели, голый, глядящий в потолок блестящими как черная икра глазами с тупым бараньим выражением. У постели имела место также нагая коленопреклоненная особа, которая проделывала некие хитрые манипуляции с известной частью баронского тела.

Потом особа уехала за край, и на экране осталось только баронское лицо. При ближайшем рассмотрении это было что-то кошмарное. Но Макаел разглядел там под тупым бараньим наслаждением, под брюшным салом, покрывавшим это лицо толстым слоем, затаенное, упрятанное от всех и от себя черное отвращение. Барону была отвратительна процедура, производимая над ним, но он не знал об этом. Он думал, что так надо. Барону был отвратителен он сам, но, опять же, он об этом не знал. Он принимал это отвращение за что-то другое. Барон заговорил.

- Я люблю маринованные грибы в яичном соусе. Я люблю маленьких девочек. Я люблю тебя сейчас. Я люблю, чтобы все было под контролем. Я очень люблю своего золотого попугая с алмазными глазами и кровавым языком, я всегда любуюсь им втайне и пою его свежей свиной кровью.

О том, что барон говорил вслух, можно было судит по движению его губ.

- Я люблю еще много чего, я мог бы все это перечислить, - говорил барон, - И все это я люблю очень сильно. Я знаю, чего я люблю, я знаю, ради чего я живу, но сколько стоит на самом деле то, что я люблю? Мне не хочется смотреть на этих жалких букашек, которые не имеют и сотой доли того, что имею я, но все равно хотят жить. Может быть, они хотят жить, потому что хотят заиметь, то, что имею я? Но нет! Я смотрю на них и вижу, что я для них не существую. Я для них обыкновенная гора, которую муравьи, живущие на ее склонах, просто не видят. Они боятся обвалов, землетрясений, лавин, но не более того. Они не знают, чего может хотеть гора, более того, они уверены, что гора не может ничего хотеть в принципе. Я не хочу смотреть на них, но я смотрю на них и вижу их. И я спрашиваю себя, а кто я такой? Неужели я просто отражение их слепых взглядов? Они думают, что я не могу ничего хотеть – и… вот – я ничего не хочу. Они думают, что я велик и страшен, и я действительно велик и страшен, но зачем это надо мне? Они знают, по каким правилам я живу, и я действительно живу по этим правилам, но кто придумал эти правила: они или я? Что есть у меня, чего нет у них? Неужели только этот проклятый неживой попугай? Меня страшит ночами мысль, что это не они принадлежат мне, а я принадлежу им. Что если они перестанут думать обо мне, бояться меня и представлять меня в своих мозгах, я просто исчезну. Я уже давно перестал думать днем, чтобы эта мысль случайно не явилась и не побудила меня к действию. Первому и последнему действию за вот уже много лет. Мне уже не вырваться из этого капкана живым…. Поди прочь!

Последние слова относились, видимо к нагой особе. И действительно на соседнем экране появился общий план, где перепуганная особа хватала как ни попадя свою одежду, после чего бросилась бежать, хлопнув напоследок дверью.

- Я… хочу… остаться… один. – Очень слабым голосом произнес барон. Лицо его теперь было очень усталым, и одновременно тайное отвращение проявилось на нем, как на фотобумаге. Лицо его теперь живо напоминало маску демона, какие использовались когда-то в солнечные времена в театрах.

Барон молчал, и Макаелу стало страшно, но экран вдруг погас, а потом вновь запестрил бесконечной серией разнообразных картинок никак не связанных друг с другом (по крайней мере, Макаел этой связи не видел).

Маг не обращал на них никакого внимания - знай долбил в барабан. Виром, впившийся взглядом в экран во время монолога барона, отпустил, наконец, край стола и удовлетворенно распрямился.

- Все? – Неуверенно спросил Макаел.

Виром взял его за руку и повлек к двери. Он улыбался. Но у самой двери Макаел уперся, и, схватив стохастического механика за плечо, тревожно прошептал.

- Слушай,… а с ним что будем делать? – Он показал глазами на мага.

- Пошли, пошли. – Сказал Виром, устремляясь дальше. – Надо быть, в конце концов, благодарными…. И потом, ты сам объявлял, что больше не будешь.

- Нет, я…. Благодарность – это одно, но он-то не будет благодарным!

- А вот это, - наставительно произнес Виром, - Совершенно не важно. Важно лишь быть благодарным самому.

- Это кто сказал? – С интересом спросил Макаел, сбегая по лестнице следом.

- Я мудрость не собираю. – Сварливо ответил Виром.

Город был тих и пустынен несмотря на поздний утренний час. Ветер тащил по мостовой одинокие пылевые вихрики, обрывки бумаги и мешковины. Дома были глухи, окна черны и неподвижны. Только один человек стоял посреди улицы с растерянным видом. Это был Гирд. Приближаясь к нему, Макаел испытывал вполне предсказуемый страх неминуемого допроса, и уже готовил ходы отхода, заградительные баррикады и ловушки. Но Гирд сказал всего лишь, глядя на друзей растерянными глазами.

- Идиотская история, вы представляете? Барон повесился.

Виром остановился и с удовлетворением оглядел башню и пикообразные скаты крыши баронского замка. Потом он спросил.

- А где же все? Почему никого нет?

- Все спят. – Ответствовал Гирд. – У них здесь был закон: подъем в шесть часов каждый день. И на работу. Так что сейчас у них первый выходной за много-много лет.

Макаел сейчас же зевнул.

- Я бы тоже не отказался кимарнуть. – Он тут же пожалел о сказанном. Вот сейчас последуют вопросы. Но Гирд даже не подумал спрашивать. Совсем он что-то захирел.

- Как хотите. – Сказал он. – Но в двенадцать часов выступаем. Бензин я тебе достану.

- Хорошо. – Ответил Виром.

Ровно в двадцать минут первого заправленный под завязку автомобиль выполз задним ходом на дорогу, принял в себя пару пассажиров и, разгоняясь, покатил по улицам, на которых уже появились первые, несколько обалдевшие от пересыпа и совершенно не склонные к каким-либо общественно полезным действиям граждане. Корпуса мастерских, складов, гаражей стояли совершенно безжизненно, как севшие на мель корабли. Отлаженная за много лет машина остановилась и вряд ли теперь заработает с прежней скоростью. Впрочем, все, что здесь происходило и будет происходить мало заботило Вирома и компанию. Барон был сам виноват, что встал у них на пути. Вирома интересовал только один дом в этом замершем в прострации городе. Виром затормозил у заветной калитки, и неподвижно уставился сквозь ветровое стекло.

- Давай, давай, иди. – Наконец, сказал он замершему Гирду. Макаел покровительственно улыбался.

Очень медленно Гирд полез вон.

- И что мы будем делать? – Спросил Макаел, когда дверь дома закрылась за воином.

- Отвезем их в приличное место, я думаю, поедем на юг, там….

- Нет, я имею в виду – потом.

- Потом будет много потом. Не завидуй. Грешно.

- Болван ты! Разве я завидую?

- А-а, ты трусишь? Так бы сразу и сказал, а то я какой-то непонятливый.

Макаелу очень захотелось хватить сковородой по лысине. Он засопел и отвернулся. Позади было тихо, хотя он вовсю прислушивался. Но не услышал даже намека на насмешливое хихиканье.

Глава седьма.

Мертвый город.

Теперь они остались вдвоем. Макаел не знал радоваться ли ему или огорчаться. Он собственно так и поступал: то радовался, то огорчался. Но, радовался все-таки больше, и не только за Гирда и его жену, но и за себя. Они пересекли какой-то рубеж. Дальше их со стохастическим механиком вряд ли ждет, что-то веселое, и пусть уж лучше Гирд будет подальше от такого-то веселья. Вряд ли их путешествие затянется очень надолго, и почему-то Макаел был этому рад. Теперь он впервые стал думать о том, что мудрости он не нашел ни на грош, и что вообще таким способом обрести ее невозможно вовсе. Он сидел рядом с Виромом, глядя сквозь ветровое стекло на дорогу и молчал.

Они двигались на юг, вдоль горного хребта, встававшего на горизонте по левую руку. Виром настоял на том, чтобы ехать в эту сторону, это было нужно для его измерений. Макаел не сопротивлялся, ему было все равно. Почти все деньги стохастический механик отдал Гирду. Как такое получилось ни Макаел, ни, скорее всего, сам Гирд не поняли, но делать было нечего, они остались с пустыми карманами и чистой совестью на очередной дороге, в конце которой их ожидали сбывшиеся надежды. Или не ожидали.

 Мотор закапризничал, когда город уже был виден внизу, похожий на поросшую лишайчатыми наростами шкуру глубоководной рыбы. Огней в нем не было вообще, что было странно. Хотя, Макаел решил, что днем здесь зря не тратят электричество, или может быть – авария. Виром снизил скорость, но вскоре машина покатилась под уклон, и скорость снова возросла. Навстречу не попалось ни одного транспортного средства или пешехода. Что было, опять же, весьма странно, Макаел подумал даже, хотя и, возможно, не к месту, что вместе с аварией, город постигла и другая глобальная беда, скажем эпидемия. И вообще было не по себе. Вот только машина явно поломалась и придется, видимо встать на починку именно в этом терзаемом несчастиями месте. Как всегда, после мыслей о предстоящих неминуемых неприятностях, Макаел принялся ругать себя за мнительность и слабость духа. А также коситься на хладнокровный профиль Вирома, который, видимо, ничем подобным не терзался, хотя расхлебывать неминуемые неприятности придется ему.

Мотор зачихал уже совершенно откровенно, но Виром даже ухом не повел. Его руки спокойно лежали на рулевом колесе, а взгляд, лишенный выражения все так же был устремлен вперед на пустую дорогу.

Мимо проползли дома окраины, перебежал дорогу пустой перекресток, и только тут Макаел заметил, что вокруг ничего не изменилось. Дорога по-прежнему была девственной в своей пустоте. Хоть вперед, хоть назад. Окна сонных домов были пусты и темны, некоторые двери были открыты, другие хлопали на сквозняке. Макаел принялся суматошно оглядываться. Страшная догадка осенила его. И едва произошло это осинение, Виром сказал.

- Мертвый город. – И больше ничего.

Впрочем, и этих слов хватило с лихвой. Словно восставшие из могил предки, словно соткавшиеся из пыли на мостовой призраки, люди появились вокруг и во множестве. Это были обычные городские жители. Навстречу, мерно цокая копытами, катил открытый экипаж с возницей и двумя богато одетыми господами. Справа из открытой двери вышел какой-то мастеровой в сером фартуке и с закатанными рукавами. Оглянувшись, Макаел увидел еще двух горожан, занятых степенным разговором прямо по центру мостовой. А далеко впереди, так же навстречу медленно двигалась небольшая процессия во главе со статным, облаченным в величественные бурые одеяния жрецом Ога, который в левой руке нес ведерко с водой, а правой изредка окунал в него огромную деревянную ложку и разбрызгивал воду направо и налево. Это был какой-то обряд. Скорее всего – Приобщение, словно оно могло приобщить их умерший город к миру живых. А ведь они, возможно, надеялись на это, не зная, а может быть, и зная, что их надежды безнадежны и даже насколько они безнадежны. Макаел почувствовал себя ягненком в лапах тигра. И как назло проклятый мотор издох окончательно. Что лязгнуло в нем особенно громко, и Виром завернул к обочине, уверенно остановив машину. Они крепко засели в этом капкане. По крайней мере, так думал Макаел. Виром же, видимо, опять же, имел совершенно другие представления на сей счет. Недолго думая, он выбрался на мостовую и захлопнул дверцу. Макаел остался сидеть. Только сейчас он разглядел прямо в двух шагах от переднего бампера сидящего прямо на тротуаре нищего (невозможное дело для нормального города), который блестящими глазами следил за Виромом.

- Зачем ты это сказал! – Простонал Макаел.

- Это уж, извини. – Ответил Виром. – Это уж от нас не зависит.

Он обошел автомобиль спереди и резко поднял капот. Конный экипаж уже удалился, и теперь с неотвратимостью рока на них надвигалась торжественная религиозная процессия. Макаел остался сидеть в машине, затравлено глядя оттуда на обступившую со всех сторон странную потустороннюю жизнь. Он знал о мертвых городах. Конечно, то, что о них говорилось, писалось и даже пелось, были сплошь выдумки и дикие россказни, оттого попавшему туда в первый раз, как в случае с Макаелом, постоянно чудилась угроза немедленной расправы или, по крайней мере, насилия. Далеко не сразу собирателю мудрости удалось направить критические стрелы своего ума на собственный страх. Но это было трудно, потому что никто бы никогда за просто так не сказал, что в мертвых городах все точно так же, как и в живых, только иногда, если удастся вдруг подсмотреть, заглянуть за изнанку, то увидишь, что здесь никого на самом деле нет.

Религиозная процессия приблизилась. Жрец Ога неодобрительно поглядел в сторону зада Виром, торчащего из мотора, сунул ложку в ведро, и, как показалось Макаелу, хотел было брызнуть водой на автомобиль, потому что очередь была брызгать в ту сторону, но передумал и брызнул направо на пустую стену. Шедшие за ним люди тоже недобро колючими глазками оглядывали потерпевших крушение, но ничего не говорили, а следовали себе своей дорогой. В основном это были немолодые дамы, разбавленные небольшим количеством мужиков в одинаковых черных мрачных одеждах.

Когда дорога временно опустела, Макаел решился выбраться наружу. Он встал рядом с Виромом и некоторое время наблюдал за его потугами.

- Значит, машину нам здесь не починят? – Безнадежно спросил он.

- Отчего же. – Напряженно ответил Виром, перекосив рот на сторону. Обе его руки были засунуты в недра двигателя, и он что-то там с большой натугой откручивал. – Починят. Мертвецы тоже на машинах ездят. На них все ездят.

Макаела пробрал озноб от этих слов. Вдруг он почувствовал близкое присутствие сбоку и резко отшатнулся. Это был нищий. Чуть согнувшись в просительном поклоне и подняв руки к груди, он придвинулся к Вирому и просительно произнес.

- Продай машину.

- Как это? – Сказал Макаел, тупо разглядывая засаленные лохмотья.

Виром, не отвечая, копался в моторе. Подождав некоторое время, нищий продолжал.

- У меня деньги есть. Сколько нужно?

- Нам машина самим нужна. – Строго сказал Макаел, чтобы отвязаться. – К тому же она сломалась.

И тут Виром, удовлетворенно распрямив натруженную спину, и утерев грязной рукой пот с бровей, повернулся к попрошайке и сказал.

- Ладно, забирай.

Макаел было подумал, что автомобилю наступила полная и окончательная могила, но стохастический механик, забрался на свое водительское место и запустил мотор, который заработал совершенно ровно, изъявив полную готовность продолжать путь. Виром снова заглушил двигатель, выбрался на дорогу и стал тщательно вытирать руки чистой тряпкой. Макаел в ступоре наблюдал за ним. Нищий, меж тем, снова в просительной позе подобрался сбоку.

- У меня деньги есть. Вот. – Он протянул в грязной когтистой лапе два зеленых медяка.

Виром подставил ладонь, и медяки сменили хозяина. Макаел по-прежнему находился в ступоре. Однако то, что происходило перед ним, была не комедия, как он изо всех сил надеялся. Виром распахнул багажник и стал выкидывать оттуда узлы.

- Ну что встал! – Прикрикнул он на парализованного приятеля. – Распаковывай, нам надо два рюкзака собрать.

Нищий уже сидел на водительском месте. Неожиданно плавным движением он положил руки на руль. Глаза его выражали восхищение.

- И как она ездит? – Спросил он.

Виром подошел к нему.

- У тебя дом есть?

- Нет.

- Ты вот, что. Она ездит, но ты на ней лучше не езди. Ты в ней спать пока можешь. А лучше всего, опять же, продай.

- Хорошо. – Ответил нищий. Выражение дикого восторга не уходило из его глаз.

Расставшийся со свой последней надеждой собиратель мудрости хмуро поплелся распаковывать багаж.

Макаел долго дулся и шагал молча, хмуро поглядывая на рюкзак Вирома, который имел размеры и надутостью в два раза превосходящие эти же параметры его собственного рюкзака. Виром себя не жалел, но и идущим с ним в одной колонне спуску не давал. Как ни странно, а если подумать, то и не странно вовсе, но все прежние мысли о потустороннем, обреченных людях, жалком и беспомощном существовании испарились из головы собирателя мудрости, как аромат дорогих духов.

- Зачем ты это сделал? – Наконец, хмуро осведомился он.

Виром вдруг засмеялся со своеобычной лязгающей интонацией ожившего автомата. Когда он повернулся к Макаелу, лицо его сияло. Макаел не мог уже и упомнить, когда видел своего собрата таким жизнерадостным.

- Ты видел когда-нибудь более счастливого человека? – Спросил Виром и снова засмеялся.

Макаел отвернулся и нахмурился. Уж этого-то от своего приятеля он никак не ожидал. А чего ожидал? Разве его старый друг Виром не живой человек, хотя он и говорит безжизненным голосом и смотрит пустым потусторонним взглядом? Макаел вынужден был, с обескураживающим прискорбием сделать два вывода: первый – он очень плохо знает своего старого друга, с котором ходил по свету бок о бок Ог знает сколько лет; и второй – Виром умнее его, собирателя мудрости и любимца дам. Оба эти вывода следовали из одного факта: Макаел не понимал, зачем Виром продал автомобиль за два медяка. Хотя, если учесть то, что он его украл….

- Теперь работать придется. – С понятной тоской предвосхитил свое будущее Макаел.

- А ты думал.

- Хотя ты, наверное, сможешь украсть еще одну машину?

- А вот это извини. И вообще, ты как всегда живешь не в Срединебесной а в романе с собой в главной роли, причем в романе, написанном в эпоху солнца. Украсть не трудно, даже ты легко с этим справишься, если наберешь хоть чуть-чуть опыта. И заработать полный подпол золота тоже не трудно, хотя и дольше по времени. Это на свету выживание и восхождение по социальной лестнице представляло собой изнурительный марафон или перегрузку фекалий из канализации себе в карман. А мы живем в ночи. Здесь и марафон не марафон и фекалии – не фекалии, и социальная лестница – не лестница, а старый пенек, на который можно присесть, когда устали ноги. Все не так плохо, как ты себе представляешь, хотя если вдуматься, все намного хуже. Так что давай лучше не будем вдумываться, займемся просто совершенствованием души, если она у нас еще осталась.

- Но машину ты украл!

- А Гирд перебил кучу народа. Не в этом дело. Дело в обстоятельствах, которые тогда были, а сейчас их нет.

Макаел сразу замолчал и потупился. Он хорошо представлял себе – что это за обстоятельства. Его любопытный вездесущий нос! Который надобно укоротить, хотя бы из-за то, что Гирда с пулеметом под рукой больше нет. С другой стороны – совершенствование души…. С приказами начальства не спорят, но что это такое, вот что хотелось бы узнать. Плохо дело. Я совершенно не понимаю – что такое душа. Наверное, ее у меня и нет. Да и какая может быть душа, когда не видишь солнца по утрам. Солнца, которого я вообще никогда не видел. Может быть солнце – это душа мира?

Макаел с сияющим лицом выбежал из дверей. Рюкзак его теперь был худ, как торс дистрофика.

- Ну? – Спросил Виром.

- Продал! – Ликующим голосом объявил Макаел. – Все!

- Сколько получил?

Макаел полез в карман.

- Не здесь. – Сказал Виром.

Они направились к единственной в городе гостинице, в которой как всегда было полно пустых номеров.

Макаел победно вывалил на стол перепутанные купюры. Виром тут же быстро и тщательно все разложил и пересчитал.

- Ну что? – Спросил Макаел. – Надули?

Виром устало смотрел в окно, за которым расползалась ночь.

- Даже я не могу избавиться от романных предположений. – Безжизненно произнес он. – Ну почему тебя должны были обмануть?! Все точно. Даже больше, чем по моим расчетам.

- И что мы теперь будем делать? – С непонятной самому себе робостью спросил Макаел.

Виром попятился к своей кровати и сел на нее. Лицо его стало каким-то особенно скучным и строгим.

- Сядь. – Сказал он. – Поговорить надо.

- Спать пора. – Просительно сказал Макаел. – Завтра поговорим.

- Нет. Давай уж сейчас. Пока я не забыл, как хочу сказать. Итак, сначала: тебе известна цель наших путешествий? Извини, что спрашиваю, но ты всегда ведешь себя так, что я сомневаюсь, что тебе она известна.

- Откуда она мне будет известна, если ты мне ее не сказал. И Гирд ничего не говорил. – В голосе его сами собой появились нотки обиды.

- А у тебя была цель?

- А как же, или ты скажешь, что и тебе она не известна?

- А, - сморщился Виром, - Собирание мудрости. Известна…. И ты что и дальше будешь ее собирать, после того, как все продал?

- Теперь уж, наверное, нет. Теперь уж, когда у нас есть деньги, вырученные за мою мудрость, мы можем посвятиться полностью твоей цели.

Виром остался совершенно глух к сарказму.

- Хорошо. Моя цель. Я хотел сказать ее тебе раньше, но не решался. – Виром пошевелил в воздухе пальцами и поглядел на Макаела. – Я не решался сказать тебе, потому что ты был….

Макаел не пришел ему на помощь. Вирому пришлось продолжить.

- Я спросил Гирда, и он запретил мне говорить тебе. Даже пригрозил.

- Чем?

- Тем, что бросит меня и тебя уговорит уйти, а я не мог….

- Почему?

- Не важно! Черт побери! Неужели даже ты не понимаешь?! Мы же друзья! – Виром разинул рот, чтобы сказать что-то совершенно убедительное, грозное, пригвождающее к месту, но не нашел – что. Видимо, он и раньше говорил с Макаелом на эту тему в своем воображении, возможно, тогда он находил проникновенные пригвождающие слова, но сейчас все позабыл или вдруг нашел их неубедительными, или почувствовал, что вот-вот сорвется со своего победительного тона ощипанным петухом,… и в результате его речь так и оборвалась скучной банальностью.

Макаел задумчиво разглядывал его. По его виду невозможно было сказать, впечатлен ли он откровением стохастического механика или нет.

- А почему, это, Гирд запретил мне говорить? – Спросил он, наконец.

Виром недовольно скривился и повел головой.

- Мне он сказал, что… ну, помнишь его теорию о том, что без почвы лучше чем с почвой?

- А?.. А-аа…. Да, что-то….

- Он полагал, что цель в жизни человека может дать только ненависть, в противном случае человек становится слизнем. Но он делал из этого неожиданный вывод. Цель не нужна. Лучше уж быть слизнем, чем ненавидеть.

- Он хотел уберечь меня от ненависти?

- Да. Сохранить твою… тьфу, слово какое-то….

- Девственность? – Макаел улыбнулся, потом засмеялся.

Виром наоборот нахмурился еще больше.

- Он так говорил. Заставлял меня изворачиваться, как… червя на крючке, молоть чепуху, тьфу! Думать об этом не могу! И сам изворачивался.

Макаел больше не смеялся. Это было удивительно, и пугающе. Какой-то бессмысленный и беспомощный заговор. Который кончился ничем. Он не мог с собой ничего поделать, он чувствовал гнев и жестокую обиду на Гирда. И он ничего не понимал. Как всегда.

- Но я полагаю, что истинный мотив был другим. – Уже спокойно говорил Виром. - Он вряд ли знал об этом истинном мотиве. – Виром помолчал, обтирая губы твердыми пальцами. - Я думаю, он давно хотел бросить нас, осесть в тихом углу, отдохнуть, но что-то ему не давало. Была какая-то тайна. Она его сжигала изнутри. Он словно разрывался между двумя целями. Он разделял мою цель, поддерживал меня, но делал это через силу. Вряд ли он хотел идти со мной до конца, а тебя он просто…. – Лицо Вирома перекосило от того, что он пытался сказать, но Макаел не стал его перебивать.

- Что просто? – Спросил он, наконец.

- Боялся. – Тихо сказал Виром, уставившись в пол.

Макаел разглядывал его. У него было ощущение, что стохастический мехник боится поднять глаза и посмотреть на него. Впрочем, и он сам чувствовал себя не так как обычно. Он не знал, что именно он чувствует, потому что до сих пор такого ни разу не ощущал.

- Так что у тебя за цель, мой друг? – Спросил он.

Виром уставился на него, словно не веря, что Макаел так сказал. Он не сразу собрался с мыслями. Постепенно лицо его ожесточилось. Он снова стал смотреть в пол.

- Ладно. Тебе известно старое название нашей планеты?

- Земля? Или какое-то другое? Их вообще-то много было.

- Поднебесная.

- Так назывались некоторые государства, хотя да, и планету тоже иногда называли так. Поднебесная.

- А теперь ее называют Срединебесная, почему?

- Что ты мне экзамен устроил! Не знаю!

- Не надо далеко копать. Объяснения всех странностей нашего мира лежат на поверхности, но ты все в деревянных солдатиков играешь и на остальное тебе плевать. – Безжизненным голосом начал проповедь Виром. – Хотя, ты просто молод, желания твои удовлетворены, и ты еще не задавал себе нужных вопросов. А эти вопросы просты, ты ведь читал научные статьи, правда ничего не понял, наверное, но там все хорошо объяснялось: солнечная энергия, тепло, свет…. Без которых наша планета неминуемо должна была превратиться в безжизненный кусок льда.

Но она не превратилась. Сейчас никто не знает, что случилось с солнцем, но это сейчас и не важно. Важно другое: на нашей планете есть сила, способна остановить превращение Срединебесной в кусок льда. Эту силу некоторые называют магией, а другие просто не замечают. Откуда она возникла? Этот вопрос имеет значение, и я знаю на него ответ. Я уверен в этом ответе, хотя не получил ни одного подтверждения за все время поисков. С солнцем случилась какая-то катастрофа, а может быть, она только должна была случиться, но так или иначе нашу планету увели с ее стационарной орбиты и отправили в межзвездное путешествие, накрыв для защиты силовым магическим экраном. Это сделала очень могучая цивилизация. Могучая, но недостаточно мудрая, оставшаяся в неведении относительно некоторых основополагающих теорем.

- Каких теорем? – Пролепетал Макаел.

- Ты об этом спрашиваешь? А тебя не интересует, что это за цивилизация? Я, например, умру в обмен на возможность увидеться с кем-нибудь из них нос к носу, почувствовать его горло под своими пальцами…. Если у них, конечно, есть горло…. Вот ты говорил, что темнота ломает людей. Что без солнца мы не можем, без его животворного, гонящего чуждость и рознь, и так далее…. А я думаю, что жили бы в темноте и не знали бы ничего ни о солнце, ни о тьме, не думали бы о пропащей доле, а строили бы свое великое будущее как ни в чем ни бывало. Неет! Мы с самого начала знали о них! О их всенощной незримой опеке, знали откуда возникло это поганое поле, что не дает жизни испариться с планеты, подобно пустынному миражу! Мы о них знали, но постарались забыть. Загнали память о них в те дремучие дебри, где живут демоны, вызвав тем самым их на свободу, потому что эта память не хранилище пыльных книг – она живая. Она действует, она убивает нас. Этот взгляд из-за пределов досягаемости сломал человечество. И у нас может быть только одна цель, чья стоимость отлична от нуля….

- Ты даже не понимаешь, как ты дремуч!.. - Вскричал Макаел, - И вообще смешон! А еще пытаешься издеваться надо мной. К чему тебе такая цель?! Это как если бы еж решил жизнь положить, но влезть на яблоню, потому что битые яблоки ему не так вкусны. Я даже не совсем понимаю, кто из нас на самом деле играет в деревянных солдатиков.

Виром сидел на кровати и смотрел на Макаела снизу вверх, и Макаел только сейчас увидел, какой он маленький и потерянный, отвергнувший все, что ему было даровано, и в результате оставшийся ни с чем, если не считать, конечно, единственного оставшегося друга.

- Ты лучше скажи, ты пойдешь со мной. – Едва двигая перекошенными губами, спросил стохастический механик. Он был настолько жалок, непригляден и страшен, что Макаел, покровительственно усмехнувшись, уверенно ответил.

- Конечно. Мне и самому интересно посмотреть.

План Вирома, который он осуществлял все эти годы, был прост. У него был прибор, который Гирд назвал «напряжеметром». Макаел до этой минуты не обращал на этот прибор ровно никакого внимания. Этот напряжеметр измерял соответственно напряжение, а именно напряжение магического поля, искривление силовых линий которого должны были, в конце концов, вывести наблюдателя на одну из силовых установок это самое магическое поле создающих. (Если, конечно, подобные силовые установки вообще имели место, и если они в силу каких-либо неизвестных причин были расположены непосредственно на планете). В общем, если сказать голую правду, ничего кроме воображения Вирома этот прибор не измерял. Однако у Вирома было очень растяжимое воображение, по крайней мере, в определенных сферах. Так, например, он был абсолютно уверен в своем приборе, хотя не получил ни одного подтверждения правильности его работы за все время их путешествий (как он сам и сказал). Маршрут тройки изыскателей ведомых всеведущим прибором по известным и неизвестным землям представлял собой зигзагообразную кривую, настолько лишенную каких-либо математических закономерностей, что простодушный Макаел до сей поры был уверен в приоритете собственных исследовательских изысканий в составлении плана их путешествий.

- Ты трус, Макаел. – Читал нотацию Виром. – Ты боялся спросить меня, зачем я с вами везде хожу? Ты делал вид, что тебе это хорошо известно, а сам трясся ночью под одеялом, ожидая, что я приду, дабы прикончить тебя. Ты считал, что я тебя презираю и даже ненавижу, потому якобы, что ты мне в чем-то мешаешь. Мешаешь каким-то моим тайным зловещим замыслам. Вообще ты сделал из меня в своем воображении вполне неприятного типа, и никак не мог понять, что не было никакой тайны, ни зловещих замыслов, и помехи с твоей стороны им соответственно тоже не было. Я все дорогу пытался достучаться до тебя как до глухого старика, а ты на основании одних лишь моих неприглядных внешних данных выстроил свою сумасбродную гипотезу и свято следовал ей.

- Ты шут, Виром. – Обвинял Макаел. – Ты подобен своей мифической могучей, но глупой свехцивилизации. Орел с обрезанными крыльями. Ты проповедуешь совершенствование души, а сам нашел наилучший способ заставить душу в себе молчать. Наша душа – это спокойное созерцание пустоты с края обрыва, на который мы поставлены вечностью. Кто-то на этом обрыве плачет, кто-то ходит туда-сюда по пятачку, кусая пальцы, кто-то навешал вокруг цветных картинок и с упоением их разглядывает. А ты на этом обрыве пляшешь в шутовском наряде, и не понимаешь, что те, кто смотрит на тебя из пустоты не смеются, а плачут.

Препирательство и взаимные обвинения длились еще долго. Слишком много, что сказать, накопилось у них друг по отношению к другу. Они не слушали друг друга, а просто высказывали, то, что раньше утаивали и давили в себе, заменяя обычными: привет и пока. Наконец, все было сказано. Деньги так и остались валяться кучей на столе, словно материализовав сумбур и опустошение, воцарившееся в их головах. Макаел, сразу почувствовал усталость. Он заметил беспорядок в комнате, но встать с кровати, на которой он сидел, не было сил. Логичным казалось только одно телодвижение: завалиться на матрас и тут же уснуть. Виром, видимо, ощущал что-то похожее, только в меньшей степени. Он снял очки и, сощурив подслеповатые глазки, стал тереть их платком сильными, но бережными движениями. Глядя на него, Макаел подумал, что не догадывался о самой главной ценности, что была у его друга.

Утром Макаел обнаружил Вирома сидящим за столом над расстеленной его, Макаела, картой с циркулем в руке. Когда Макаел подошел дабы полюбопытствовать, что он делает, оказалось, что области материка, где они странствовали, покрыты множеством непонятных карандашных линий, загогулин, значков и цифр, а по центру великой восточной пустыни расположилось овальной формы тщательно заштрихованное пятно. Виром задумчиво разглядывал свое художество. Наконец, он обратил внимание на Макаела и пустился в объяснения. Линии и цифры каким-то (Макаел не уловил – каким) образом охарактеризовывали напряжение магического поля, которое Виром тщательнейшим образом замерял. В процессе этого замерения выстроились и благополучно рухнули несколько гипотез о местонахождении силовой установки. Осталась в силе только одна гипотеза, согласно которой эта установка предположительно располагалась области заштрихованного пятна в самом сердце пустыни.

- Это вполне логично. – Говорил Виром. – Даже странно, что я не додумался до этого раньше. Установка должна быть скрыта. А кому в здравом уме и трезвой памяти приспичит лезть в пустыню? Правда, мне, вот, приспичило, но, возможно, они чего-то не учли. А может быть, установка защищена не только километрами безводья, но и каким-то дополнительным способом как раз против таких интересующихся. Впрочем, это не важно. Надо идти туда. Ты как думаешь?

Виром поднял вопросительный взгляд на Макаела, его, видимо, смущало то, что Макаел молчит и не задает вопросов. Макаел действительно молчал. Глаза его были выкачены, как у сглотнувшей муху жабы, рот разинут, словно он собирался закричать, и это предположение немедленно подтвердилось.

- Ах ты, старая задница!!! – Завопил Макаел. – Ты ж мне всю карту изрисовал!!!

- Ну и что? – Недоуменно спросил Виром. – Я должен был систематизировать свои знания. Ты мне ответь, пойдешь ты в пустыню. Это будет очень опасный поход. Я говорю о том, что мы вряд ли вот так запросто обнаружим там установку, и даже если случится чудо и мы ее обнаружим, неизвестно чем нас там встретят. Я тебя спрашиваю еще раз, ты пойдешь со мной?

Макаел неопределенно хмыкнул, отвернулся и уселся на кровать, подперев голову руками.

- Что ты заладил: идешь, не идешь. – Угрюмо пробубнил он. – Конечно, иду. Или, может быть, ты вообразил, что я тоже решил вдруг осесть в уютном месте и обустроить свою вонючую жизнь? Или, может быть, ты вообразил, что я действительно собираю мудрость? – Он постепенно распалялся. – Или, может быть, ты вообразил, что в Срединебесной есть что-то ценное, окромя твоей силовой установки? Как ты не можешь понять, что для меня эта силовая установка точно такой же единственный шанс, как и для тебя?! – Глаза Макаела горели, видно было, что говорит он искренне, хотя и прямо противоположное тому, что рек вчера, когда отчитывал Вирома за хитроумие. Но это было вчера, когда не нависла еще на близком горизонте зловещая иссушенная тень. Сегодня было уже не до игривости.

В итоге они разошлись в разные стороны с целью потратить заработные деньги. Виром отправился купить мулов или ослов, для перевозки поклажи, а Макаела послал приобрести консервированного мяса, сухарей и сушеных фруктов.

Макаел отправился было выполнять задание, задав предварительно уточняющий вопрос, относительно плотности мулов, купленных в мертвом городе, и съедобности еды, купленной там же и получив на него достойный ответ; но, как часто бывало, одолела его неистребимая тяга к новому, так что он и не заметил, как очутился у дверей университета, где вчера успешно сбагрил с рук артефакты, набранные по закоулкам и пыльным углам мира. Последняя предупреждающая мысль была легкомысленно отметена, и он открыл дверь.

В этом научном учреждении было не так мрачно, как в столичном университете, наверное, от того, что здесь было более людно. Из открытых дверей кабинетов и аудиторий слышались бодрые голоса: кому-то что-то диктовали, кого-то виртуозно отчитывали, а может быть, хвалили. Но в самих коридорах было пусто, пыль искрящимися в звездном свете столбами тянулась от окон до пола. И это неприятно контрастировало со звуковой наполненностью.

Магистр Доуту обнаружился в том же кабинете, где вчера и свершилась сделка между ним и обремененным ненужными знаниями Макаелом. Ученый муж с покорным судьбе видом сидел за столом и издевался над пишущей машинкой, которая была явно неисправна и заедала, как минимум, на каждой строчке, наколачивая буквы в одно черное пятно. Магистр был терпелив как мул. Такое сравнение пришло в голову Макаела из-за недавнего разговора с Виромом, а кроме того, он и был немного похож на терпеливое копытное: маленький, с большими добрыми, но печальными глазами, высоким залысым лбом и влажными чувственными губами, корректно свернутыми в высокоинтеллектуальную гузку. Он поднял на Макаела растерянные глаза и тихо сказал:

- Здравствуйте.

Макаел не сразу нашелся что ответить. Он, собственно, сам не знал, зачем пришел, ведь обещал же, что больше не будет заниматься поисками мудрости в пыльных и отхожих местах. На глаза ему попался огромный шкаф, где на нижней полке было свалено кучей бывшее его, макаелово, хозяйство. Это его несколько покоробило, но он все же спросил с деланным воодушевлением.

- Ну что, нашли что-нибудь интересное?

Доуту, не сразу понял, о чем идет речь, а потом, оглянувшись на шкаф, ответил.

- А…. Нет, я еще не разбирал….

Вообще в кабинете все находилось в таком состоянии, что было ясно, здесь не разбирали давно, а может быть, никогда. Просто наваливали поверх уже лежащего, так что погребенное внизу быстро забывалось и выключалось из хода истории. Макаелу, конечно, не понравилось, что его, с таким трудом добытым, сокровищам предстоит просто сменить адрес своего вечного пребывания с одного захолустья на другое, однако критические стрелы уже били обратно в уязвленное самолюбие: кто ты такой, собиратель забытых диковин, как не простой переносчик хлама из одного место в другое, не имеющий никакого понятия о ценности того, что переносится. Здесь, возможно, тоже не имеют такого понятия, но не тебе об этом судить, коль сам все продал.

- Хорошо бы понять, что представляет собой ценность. – Задумчиво сказал Доуту. Макаел недоверчиво покосился на него. Но магистр, казалось, совершенно забыл про собирателя мудрости, и тот воздействовал на него незаметно, но интенсивно, как катализатор химической реакции в мозгу (а может быть, магистру просто надоело мучить свой инструмент, и он решил развлечься легким разговором с подходящим собеседником).

- Когда с неба лился яркий свет, такой яркий, что любой из нас тут же ослеп, если бы увидел его, ценности были ясны и однозначны. Но сейчас…. Я думаю о том, что придает вес человеческой жизни и нахожу… пожалуй, только традицию.

- А что было ценностью раньше? – С большим интересом спросил Макаел.

- Раньше? Я не знаю, так ли думали солнечные люди, но с моей точки зрения, ценность тогда можно было выразить одним словом: война.

- Что?!

- Война государств, война религий, война сословий, война мнений, война поколений, война полов…. Перечислять можно долго. Они не мыслили свое существование без боя. Так что сейчас и не ясно, ради чего, собственно, умирать раньше срока, и кажется, будто они воевали ради самого процесса, хотя они конечно считали по-другому. Тебя это ужасает, и сразу видно, что ты не из нашего города. Мы ведь… мертвые.

Макаел невольно попятился к двери, но Доуту не смотрел на него. Он печально разглядывал свою пишущую машинку. Он продолжал.

- Однажды звезда вспыхнула слишком ярко и погасла. Но никто из живущих уже не успел увидеть тьмы. Они сгорели в свете неба. Остались только мы. – Он поднял свои большие темные глаза на Макаела. – Это только кажется что мы живем, это заблуждение, которое большинство старательно скрывает от себя, но по сути все города в Срединебесной – мертвые, только в некоторых это можно заметить.

Что-то ударило Макаела сзади по затылку, навалилось, вышибло слезу, породило сноп панических мыслей, но оказалось, что это всего лишь крик. Кто-то кричал там за дверью в коридоре, а может быть, и не в коридоре, а еще где-то, гораздо дальше, но очень громко. Кричал от терзающей его боли, причем вряд ли это была физическая боль. Крик временами походил на стон, а порой – на плач. Так могла кричать такая абстрактная категория, как страдание, обрети она вдруг голос. Она кричала, не потому что страдала, а потому что являлась им.

Когда Макаел пришел в себя, он по-прежнему стоял в кабинете у стола магистра, втянув голову в плечи, и вперив пристальный остекленевший взор в лицо собеседника, который как оказалось, что-то говорил все это время, не обращая внимания на то, что делается в коридоре. Через некоторое время Макаел услышал, что он говорит, и из этого сделал вывод, что крик смолк.

- Что делает традицию незыблемой? – Спрашивал Доуту. – Вовсе не какой-то материальный эквивалент, привешенный к ней якорем, наоборот, такому эквиваленту очень легко найти другой эквивалент, а другому – третий и так далее, так что первый материальный якорь под конец совершенно утрачивает силу. И лишь та традиция способна держаться веками, что не имеет под собой ровно никакого якоря, и даже более, для которой доказано и доказывается вновь и вновь, что якоря для нее быть не может, потому что… можно сказать, что она лежит в иной области, чем та, где расположены все остальные привязи мира.

Макаел заметил, наконец, что стоит напряженно согнувшись и прислушивается. Он попытался расслабиться. Проклятый Доуту никак не замолкал.

- В чем наша традиция? Как ни странно, в форме, по которой жили наши солнечные предки. Содержание мы, конечно, восполнить не можем, потому что мы – не они, и любой встречный свысока заявит мне, что знать не знает, и думать не думает, но мы живем только тем, что знаем - когда-то были они, и в память о них мы должны нести свой крест (это выражение у нас сохранилось, хотя мало кто помнит, что собственно за крест). Единственное, чего мы не понимаем, так это того, что мы и есть память. Хотя, конечно, понимать тут особенно нечего, дело лишь в том, что тому, кто об этом всерьез задумается, остается только кричать….

Макаел сильно вздрогнул и оглянулся на дверь. Теперь он начал сомневаться, что Доуту ничего не слышал. Хотя, возможно, он слышит эти вопли кого-то всерьез задумавшегося каждый день. Горячая капля сбежала вдоль позвоночника. Макаел почувствовал, что и лицо у него все мокрое. Он утерся рукавом. Как бы отсюда сбежать? Он что издевается надо мной?

- Вы, конечно, знаете про одержимых? – Лицо магистра вдруг осветилось нехорошим энтузиазмом. – А хотите, я вам покажу.

Он проворно соскочил со стула и, крепко ухватив перепугавшегося Макаела, под руку поволок его к двери и дальше по коридору. Макаел забормотал что-то насчет другого раза и того, что ему уже пора, но магистр теперь молчал и только решительно двигался вперед к темному пятну, скрывавшему конец коридора, которое собиратель мудрости опрометчиво не замечал до этого. Что там может быть Макаел не имел ни малейшего понятия, но горький опыт подсказывал ему варианты один отвратительнее другого.

- А что это такое? – Пролепетал он. Впрочем, он уже и сам видел – что это такое.

Это была дверь. Не такая, как другие двери в этом мирном учреждении, а тяжелая железная преграда, надежно что-то скрывающая или, возможно, кого-то удерживающая. Впрочем, она была без замка, что немного обнадеживало. Магистр легко распахнул ее свободной рукой и поглядел на Макаела.

- Так вы знаете о двойниках?

- Да, это те, кто впоследствии превращается в одержимых.

- Да. Это форма. Но пытались ли вы когда-нибудь представить, что они думают и чувствуют?

- Кто?

- Одержимые.

Макаел попытался представить, но у него получилось только ужаснуться. Что может думать и чувствовать одержимый? Он может только кричать.

- Но я надеюсь там не….

Доуту торжественно кивнул и попытался увлечь Макаела за собою, но тот уперся.

- Вы можете ничего не бояться. – Наконец, успокоил магистр. – Я всего лишь хочу показать вам, что видит двойник.

- А… что, это так просто?

Магистр усмехнулся.

- Н-ну, как вам сказать. Пожалуй, никак тут не скажешь. Тут можно только увидеть. Ну что, пошли?

Доуту выпустил руку Макаела и теперь выжидающе смотрел на него. И Макаел решился.

- Пошли.

За дверью протянулся холодной бетонной кишкой длинный прямой коридор. Шаги звучали гулко, как голос в дымоходе, под подошвой скрипела бетонная пыль. В руке Доуту появился маленький, но очень яркий электрический фонарик, что было очень кстати, потому что коридор никак не освещался. В стенах порой попадались длинные щели, из которых сочилась вода, под ногами рыжими пятнами протягивались лужи. Здесь стоял тяжелый запах гнили, как в заброшенном овощехранилище, только непонятно было, что здесь гниет. Макаел прикинул длину здания (притом, что коридор должен был располагаться на втором этаже) и присвистнул. Здания никак не могло хватить. И вообще, имело место стойкое ощущение, что они идут под землей. Он уже хотел задать вопрос Доуту, но тот заговорил сам.

- В нашей стране, да и в большинстве других стран поклоняются Огу. Ты когда-нибудь читал канонические тексты?

- Нет.

- И не читай…. Ог не более чем пугало в огороде, дабы отгонять ненужные воспоминания. Хотели, чтобы было похоже.

- Похоже на что?

- На Бога. Убрали первую букву, заменили кадило на ложку, а крест на ведро, сочинили пару песенок, приспособили голосовые связки под молитвенный речетатив…. Странно, правда.

Макаел почесал в затылке и споткнулся о железный штырь, торчащий из пола.

- Действительно. Я как-то раньше об этом не думал. Ведь о старой вере в Бога помнят. Сохранились писания. Зачем было придумывать свое божество. Может быть, влияние обстановки? Надо было как-то объяснить движение мельницы судеб?

- Нет. – Печально ответил магистр. – Ты правильно сказал: писания сохранились, да людей не сохранилось. Нет больше людей, что носили Бога в себе и дарили его другим. Книга этого сделать никак не может. А люди построили что могли. Получилась ерунда, все видят, что – ерунда, не могут не видеть; но все равно ходят, молятся, стоят, смотрят на небо. Это не религия – это традиция. Так делали когда-то, значит это правильно, значит так надо делать и сейчас (или хотя бы почти так), но, в то же время видят, что между когда-то и сейчас – пропасть, которую никак не заполнить. Отсюда этот поворот в сторону: не Бог, а Ог и так далее, реверанс в сторону того, что мы – это не совсем они…. Но я не это хотел сказать. В земле Красных лесов, это на Утином континенте… ты не был там?

- Нет.

- Так вот, там поклоняются не Огу, а одержимым.

- Не может быть!

- Представь себе. Их обожествляют, ждут их появления, даже зовут.

- Какие-нибудь дикари.

- Отнюдь. Вполне цивилизованные люди. Правда, их мало, всего несколько общин. Но согласись, это, по крайней мере, настоящая, ненадуманная вера. Они, кстати и называют одержимых совсем по-другому – искупители. Логично, правда.

- Что ж тут логичного? – Пробурчал Макаел, но так тихо, что Доуту его не расслышал.

- Тот, кто приходит, чтобы искупить твои грехи…. – Продолжал магистр.- Я тебя уже спрашивал, что, по-твоему, может думать и чувствовать двойник. Я вижу, ты считаешь, это создание каким-то демоном, бесом, а в лучшем случае тяжело больным человеком. По-твоему он несказанно мучается, поэтому и кричит.

И тут, с последним замершим в бетонной утробе слогом, спереди, сзади, со всех сторон вновь навалился кошмарный вопль, только теперь гораздо более громкий. Это было похоже на нестерпимую зубную боль, только боль эта гнездилась не в одном зубе, а во всем теле, и даже не в теле, а в мыслях. Столько мыслей о боли, страдании, вечном наказании, крике преисподней, предательстве собственных органов чувств, жесточайших пытках, последнем глотке воздуха в синей толще, гневе творца по отношению к своему творению, издевательствах природы над мутантом, медленной смерти от голода на пороге собственного дома, бессмысленности существования мухи с оторванными мальчишкой крыльями, острых скалах, пронзающих небо, не пронеслось в голове Макаела за всю его жизнь. Крик и являлся этими мыслями, так что непонятно было, откуда он происходит: изнутри или извне. И вместе с тем, Макаел очень хорошо слышал, что говорит ему магистр, говорит спокойно и даже равнодушно, словно он не слышит ничего, кроме скрипа шагов.

- Ты, наверное, очень хорошо знаешь, что если человек говорит что-нибудь, то думает он прямо противоположное. Так происходит, потому что слова, сказанные нам, являются нашими мыслями, отраженными в собеседнике как в зеркале, и наоборот наши слова отражают мысли собеседника, а отнюдь не наши собственные. Случай с одержимым не является чем-то принципиально иным. Крик, который мы слышим, это всего лишь наш собственный крик, вернувшийся к нам из чужих уст. Ты ведь согласен с тем, что нам есть от чего кричать? – Доуту смотрел на него, ожидая ответа, но Макаел не ответил. Его как раз наматывали на колодезный ворот вместо веревки. – Что же касается внутреннего мира одержимого, то там…. Впрочем, ты сейчас сам все увидишь.

Круг света приблизился, и стала видна еще одна дверь в торце коридора, точно такая же, как и входная, только под ней натекла большая лужа воды, не ржавой, а глубокого дождевого цвета. Когда магистр взялся за ручку, Макаел обнаружил, что крик смолк, и что его не было, наверное, уже некоторое время, которое он провел в скованном безмыслии.

Дверь со скрипом отворилась. Плюхнув последний раз в луже, Доуту вышел под просторное ночное небо и свободно вздохнул. Макаел заробел. Снаружи что-то было не так, это что-то было совершенно неуловимо, но пугало по-настоящему. Там шумел ветер, скрипели кусты, вода в луже сразу пошла кругами от залетевшего внутрь порыва. Все было как обычно (если не считать того, что куда-то пропал город), но…. Доуту не стал оглядываться и звать, он просто пошел дальше по влажной после дождя земле, не переставая водить восхищенным носом из стороны в сторону, как охотничий пес в изобилующем дичью угодье. Когда он скрылся из виду, Макаел осторожно перебрался через лужу и, не спеша, вышел на свет. Он долго стоял на пороге, оглядывая раскинувшийся вокруг редкий перелесок. Страх ушел. Осталось только неясное ощущение нереальности, и как-то связанной с этой нереальностью благодати, которой Макаел не чувствовал еще ни в какой земле. Дышать хотелось огромными вкусными вдохами, словно воздух был сладок.

- Иди сюда. – Позвал Доуту из-за полосы кустов. – Оттуда ничего не видно.

Макаел пошел на голос, раздвигая руками ветви, с которых на него летели холодные брызги. И вообще, теперь стало заметно, что воздух здесь значительно холоднее.

- Здесь что, другое время года? Где мы? – Спросил Макаел, выйдя на опушку и встав рядом с Доуту, который глядел вдаль через переходящую в ломаную линию горизонта поле.

- А ты, что, не видишь? – Хитро прищурился на него магистр.

Макаел еще раз огляделся.

- Нет.

- Тогда смотри лучше. А я тебе вот что скажу: у нас очень хорошие обсерватории.

- Ну и что.

- Я читал много научных работ, из них следует, ровно то, что и так всем известно: картина звездного неба меняется из года в год. Кашевар Ог здесь, конечно, ни при чем, просто Срединебесная движется сквозь галактику наподобие кометы. Из этого утверждения следует логичный вывод, что других планет ни в ближайшей, ни в отдаленной окрестности наблюдаться не может. У нас недостаточно сильные телескопы, чтобы определить местонахождение планетных систем у звезд. Но оказалось, что это утверждение неверно. Об этом очень мало пишут, потому что страшно. Это очень странный факт. На расстоянии приблизительно в девяноста миллионов километров от Срединебесной движется еще одна планета. Это не спутник, анализ ее эволюций показал, что эта планета летит по той же самой траектории, что и Срединебесная, она словно гонится за нами. И самое главное: расстояние между нами и этой планетой неуклонно сокращается. Еще два года назад она была в ста миллионах километров. Что это за планета никто и представить себе не может. Остается только гадать. А можно….

- Что – можно.

- Можно сходить на нее прогуляться, как мы сейчас.

- Не может быть.

Доуту взял Макаела за плечо и указал пальцем в небо.

- Вот она, в центре Морского Жука, чуть желтоватая, ярче остальных.

- Кто?!

- Срединебесная.

Макаел захохотал.

- Ты меня разыгрываешь! Планета только отражает свет, она вообще не может быть видна на небе.

- Как видишь, она видна. – Пожал плечами Доуту. – Не это самое странное. Впрочем, ты сам все поймешь… да разуй же, наконец, глаза! 

Вдруг, словно внутри перебросили рычаг, сбрасывающий с глаз светофильтры, Макаел прозрел, а прозрев, издал неопределенный звук и пошел в поле, прижав руки к груди. Он шел навстречу тонкой красной полосе, обручем охватившей вершины далеких холмов. Там за холмами, в этом убеждал его древний инстинкт, который не вытравили бездарно прожитые поколениями предков годы в темноте, вставало солнце. Макаел не чувствовал, что плачет, просто алая полоса, до этого бывшая тонкой и резкой стала размытой и жирной, как пиявка.

- Стой. – Прозвучал за спиной безжалостный голос. – Нам пора. Нам нельзя видеть солнца, мы сразу ослепнем.

- Нет. – Сказал Макаел, неожиданно понявший, что лучше умереть от нестерпимого света здесь, чем дряхлым стариком на обрыдлом одре.

- Еще немного посмотрим. – Не слушая его, спокойно говорил Доуту. – И пойдем. – Макаел понял, что магистр тоже не отрываясь смотрит на восход и, как может, оттягивает срок.

Слезы бежали из глаз без остановки. Макаел размазывал их по щекам, даже не сразу поняв, что это от слишком яркого света.

- Пора. – Грянул голос сзади. Макаела взяли за руку. Он уперся.

- Пойдем же! – Почти зарычал магистр и с неожиданной силой поволок собирателя мудрости сквозь кусты. Макаел плакал, теперь уже от горя.

С лязгом захлопнулась железная дверь. Вокруг стояла чернильная тьма, в которой пузырились большие размытые световые пятна. Они некоторое время стояли на месте.

- Теперь ты понимаешь, что это за планета, откуда к нам приходят искупители? – Раздался в темноте голос Доуту.

Вспыхнул слабый, блевотно-желтого цвета, луч, который ничего не осветил. Они медленно поплелись обратно по нескончаемой бетонной кишке.

- Но я могу прийти сюда еще? – С надеждой спросил Макаел.

- Еще? А зачем?

Этот контрвопрос сразу выдал в Доуту стандартного ночного обывателя. Что на него ответить? Все и так ясно, а если не ясно, то этого не объяснить никогда. Макаел начал злиться, ему казалось, что он теряет какую-то ослепительную возможность.

- Но вот этим вот коридором разве нельзя пройти в любое время?! – Яростно вопросил он.

Доуту снисходительно усмехнулся и похлопал его по спине. Раздражение Макаел достигла опасного градуса, но магистр рядом был настолько спокоен и полон небрежной уверенности, что собиратель мудрости только сжал кулаки и выдавил пару слезин злости. Почему все сильные люди, с кем свела его судьба рано или поздно как один начинают презирать его, и это не скрашивается даже тем, что все они бестрепетно кладут в копилку собираемой им мудрости, охотно помогают ему и даже готовы ради него на подвиг. Впрочем, Макаел не был бы Макаелом, если бы тут же не постарался, несмотря на раздражение и сжатые кулаки поменять числитель и знаменатель местами. Сильные люди творят добро как умеют: насаждают его недрогнувшей рукой, безо всякой внешней предпосылки (поскольку любознательный вид Макаела такой предпосылкой считать вряд ли возможно), а презрение является не более чем якорем силы, его обратным полюсом, без которого сила не могла бы осознать сама себя. Придется принцу Макаелу потерпеть, если он, конечно, не возражает. А если возражает, то пусть катится ко всем чертям, петух надутый!

Занятый внутренней схваткой, Макаел и думать забыл о магистре и даже о рассвете. Но Доуту вдруг как ни в чем не бывало нарушил молчание.

- Эта планета, по сути, есть большой и самый страшный двойник Срединебесной. Трудно представить, что будет, когда она нас догонит…. Трудно вообразить, что она собой представляет, и откуда она взялась. Эта наша беда. Вокруг слишком много того, что противоречит здравому смыслу, и все это настолько явное, что заставляет думать на непривычные темы и строить апокалипсические предположения. Нам гораздо труднее удержаться в колее повседневности, чем нашим солнечным предкам, но это не значит, что мы богаче их в духовном плане. Чтобы обогатить дух, надо чтобы было чем его обогатить, а у нас пищи для духа нет никакой. Одна память и….

Доуту не договорил, и Макаелу показалось, что голос его дрогнул.

В итоге задание Вирома оказалось позабытым втуне. Макаел на дрожащих ногах приплелся в гостиницу, заранее готовясь к интеллектуальной ругани и может быть даже рукоприкладству (но хуже всего пожалуй будет молчаливый взгляд сквозь очки), и поначалу вздохнул с облегчением, не обнаружив стохастического механика на месте. Потом он, правда, сообразил, что для облегчения еще рановато, и принялся нервно расхаживать по комнате.

Был уже поздний вечер, а Виром все не появлялся. Тогда Макаел отправился ужинать в одиночку.

Ночью Виром все не приходил. Проснувшись в полночь, Макаел увидел, что вторая кровать пуста. Он как-то позабыл и притерпелся, а Виром так с самого начала вообще не удостоил внимания, но город-то мертвый…. Доуту скорее подтвердил позицию Вирома, что мертвый город, это скорее место, где можно случайно подсмотреть эфемерность мира, но справиться с воображением не удавалось, и чем дальше, тем выше был его полет. Макаел ворочался с боку на бок, вскакивал, подбегал к окну, чутко прислушивался. Где искать Вирома он не знал. Тем более он не знал, где искать его ночью. И главное, стоит ли его вообще искать? Мало ли какие у него дела. Хотя они договорились встретиться вечером в гостинице, а Виром всегда был изумительно пунктуален.

Не дождавшись утра, Макаел выскочил из гостиницы и отправился на поиски, заранее готовя злобно-оправдывающиеся реплики для обороны. Несмотря на рост числа пустых улиц оставшихся позади, в нем крепла убежденность, что с Виромом все в порядке, просто он задумал свою очередную квазинаучную затею, и теперь, позабыв про все, где-то ее осуществляет. Виноват в этом конечно был прежний образ жизни стохастического механика, который большую часть времени пропадал неизвестно где, занимаясь неизвестно чем, лишь изредка выныривая из своего небытия для того чтобы огорошить какой-нибудь гадостью а также, когда требовалось трогаться в путь. Переживания Макаела постепенно сменялись злостью. Теперь он вовсю представлял себе, как разделается с легкомысленным другом силою гневных нотаций.

Поэтому он далеко не сразу признал стохастического механика в медленно ползущем по обочине в чернильной тени какого-то склада на окраине оборванце. Оборванцу явно было очень плохо. Он с натугой приподнимал и бросал вперед руку, потом приподнимался туловищем и, беспорядочно ерзая ногами, передвигал тело на несколько сантиметров вперед. Непонятно было, зачем и куда он ползет, но, возможно, он просто не соображал, что делает. Иметь с ним дело Макаелу совершенно не хотелось, но гладкая, мотающаяся из стороны в сторону лысина была слишком хорошо знакома. Макаел бросился, громко выкрикивая известное имя. Виром его не слышал. Он все так же куда-то полз, глухо постанывая, что стало слышно вблизи. Макаел рухнул подле на колени и обнял его, пытаясь уложить на землю на бок. Виром сначала слабо сопротивлялся, желая продолжить свое бессмысленное занятие, но потом обмяк и растянулся на земле, уставясь пустыми глазами в небо. Макаел звал, просил, чтобы Виром посмотрел на него, рассказал что с ним, но, как оказалось, стохастический механик не только его не слышал, но и не видел. И дело было не в том, что с лица Вирома пропали очки, его глаза были неподвижны, словно срослись с глазницами, и мутны, как запотевшее стекло. Макаел подумал, что его друг терпит невыносимую боль, которая уже не совместима с нормальным рассудком.

- Оставь его. – Раздался сзади усталый голос.

Макаел бешено оглянулся. Позади стоял второй стохастический механик, точно такой же, как и первый, только в нетронутых очках на переносице. Стекла отражали яркий звездный свет, и Макаел не сразу обратил внимание на то, что второму Вирому тоже крепко досталось. Его одежда была разорвана в нескольких местах, а кое-где окровавлена. Лицо было пятнистым от синяков и засохших кровавых пятен. Даже удивительно было видеть на таком лице идеальной прозрачности и совершенной сохранности очки. Макаел разжал руки, и стохастический механик без очков мешком сполз с его коленей на мостовую. Открыв рот, собиратель мудрости разглядывал Вирома в очках, осуществляя жалкие попытки что-то понять.

- Что с тобой? – Не своим спертым голосом спросил он, наконец.

Виром в очках дернул ртом, видимо попытавшись улыбнуться, забыв о разбитых губах, и слабо махнул рукой.

- Пойдем домой. А его брось.

- А кто это?

- А ты как думаешь?

Макаел с ужасом повернулся к умирающему Вирому, а потом поспешно отодвинулся от него прочь.

- Неужели двойник?!

- Да. Они живут не долго. Пришел, сделал дело и можно умирать. Одержимый – это просто долгая агония…. Пошли отсюда.

Макаел встал было, но тут Виром без очков, разлепил, наконец, сведенные судорогой губы и глухо простонал.

- Мак, не могу больше.

Макаел словно окатили ледяной водой. Ноги его стали ватными, а лицо так изменилось, что Виром поспешно обхватил его поперек туловища, словно опасаясь, что он сейчас упадет.

- Иди, иди. – Негромко произнес Виром, подтолкнув Макаела, и шагнул к двойнику. В руке его появился острый нож.

Все было сделано быстро и совершенно беззвучно, так что Макаел, который так и не смог заставить себя отвести глаза, почувствовал только легкую тошноту. А Виром уже вел его прочь.

- Это он тебя так?

- Да. Запер в каком-то подвале, здесь недалеко, и целый день издевался. Все читал нотации, что я бросил Гирда на произвол судьбы и удрал,… ты понимаешь, что он этим хотел сказать?

- Нет.

- Я тоже не понимаю. Самое интересное, что, в конце концов, он просто ушел, оставив меня живым, и не закрыл дверь. Этого я тоже не понимаю…. Хотя и с Гирдом случилось что-то похожее.

Макаел вспомнил рассказ магистра Доуту об искупителях, и хотел было передать его Вирому, но потом решил, все же, отложить его до более бодрого момента. Он чувствовал, что Виром еле переставляет ноги, да и у самого глаза слипались. Потом его ужаснула неожиданная мысль о том, что Гирда посетил двойник, Вирома посетил двойник, и не его ли, Макаела, теперь очередь? Друзьям явно чудовищно повезло, и нет никакой гарантии, что Макаелу повезет точно таким же образом. Впрочем, мысль эта быстро улетучилась, не оставив никакого тревожного осадка. Это произошло вовсе не из-за спокойного рассуждения о том, что никто не может знать придет ли к нему двойник, и когда он придет, никакой закономерности тут нет, а из-за непонятно откуда взявшейся уверенности в том, что раз с его друзьями обошлись так мягко, то уж с ним, Макаелом, и вовсе не будет никакого насилия и прочих ужасов. Почему все произойдет именно таким образом, Макаел не смог бы связно ответить, но факт остается фактом: страха перед нашествием двойника он не чувствовал.

Виром сверился с показаниями напряжеметра и уверенно заявил, что идти нужно на северо-восток, а если точнее, сначала на север, то есть по той самой дороге, которую они одолели не так давно на автомобиле, а потом – на восток.

- Здесь широкий перевал, видишь? Я навел справки, это ближайшее место, где можно легко пересечь горы. Есть еще проход южнее, вот здесь, но, сам видишь, тогда до предполагаемой зоны расположения установки придется сделать изрядный крюк. Так что пойдем назад.

- Заодно Гирда навестим! – С воодушевлением подхватил Макаел.

Рот Вирома дернулся, словно ему напомнили о чем-то неприятном, но неизбежном.

- Да. Навестим…. Правильно.

Макаел настаивал на том, что денег у них с лихвой хватит на крытую повозку и двух мулов, главным образом вследствие того, что любил передвигаться с комфортом. Но Виром беспрекословно заявил, что в пустыне нечего и думать о комфорте, и лучше подготовить себя к этому заранее. Поэтому они пойдут пешком, а на мулов нагрузят поклажу. Почему идти надо именно пешком, Макаел так и не понял, как не понял, зачем Вирому деньги в пустыне (разве что он собирается осчастливить при случае какого-нибудь умирающего бродягу), поэтому он разругался со своим предводителем, получил в ответ «хромоногого сопляка» и на этом успокоился.

На рассвете, Макаел вышел во двор гостиницы, оглянулся на конюшню, где пребывали купленные мулы, и вдруг замер, напряженно вслушиваясь в мертвую тишину. Он так ничего и не услышал, кроме своего дыхания и испуганного стука в груди. Он снова оглянулся на конюшню, но первым долгом выбежал за ворота.

Город был пуст. Улицы были пусты, и в домах, куда бессовестным образом вламывался Макаел, лежала нетронутая синяя пыль. Примчавшись обратно, Макаел уже не был уверен даже в том, что Виром тоже не растворился в мертвом безлюдии, он столкнулся в воротах со спокойным стохастическим механиком.

- Где ты носишься? – Недовольно спросил тот. – Пора выходить.

- А мулы?! – Задыхаясь, задал Макаел свой контрвопрос. Он был абсолютно уверен, что конюшня пуста.

Но оказалось, что это не так. Оба ихних вьючных животных мирно пребывали в своих стойлах, хотя другие стойла, ранее также занятые, были пусты.

Макаел спросил:

- Отчего так произошло?

Виром ответил:

- Не знаю.

Они шли по улицам, оглядываясь на темные окна со скрипящими на ветру ставнями. Макаел даже однажды решился сказать вслух роковые слова: «Мертвый город», - уж очень ему не хотелось покидать гостеприимное место таким образом, словно почтив давних предков, уходишь с заброшенного кладбища, но это не помогло. Вспомнились зловещие слова магистра Доуту (кстати, где он теперь), что все города мертвые, и представилась неминуемо картина полностью обезлюдевшего мира, в котором насмешкою мироздания остались во плоти только два человека (и два преданных им животных), которые по своей наглой глупости не пожелали увидеть очевидного и расстаться ко всеобщему облегчению со своими плотскими телами.

Как всегда в минуты духовной неустойчивости, Макаел стал коситься на друга, ища поддержки. Поддержка эта, как и прежде была получена, но, как всегда, с неприятным довеском – хорошо скрытым презрением.

Вирома не терзали многоликие пасти воображения, словно он был хозяином окружающему бредовому миру, словно он мог сказать наверняка, что с ним случится завтра. Словно он мог что-то решить и изменить по своему усмотрению. Словно смерть не дышала, алчно высунув язык из-за каждого поворота. Наверное, в том, что касалось стохастического механика, все так и было. Обретя поддержку, в виде непроницаемого очкастого профиля, Макаел стал думать о том, что воображение и вообще вольная мысль творит судьбу человека, но только каким-то своим задним теневым планом. Ведь никогда не выходит так, как предвидел, но всегда выходит так, как на самом деле хотел.

День прошел в томительном одиночестве. Но на другой, когда дорога слилась с еще одной, подсоединившейся слева, состоялась первая встреча с настоящими людьми. Навстречу маленькому каравану двигалась небольшая колонна подвод. Видимо, какой-то торговый караван. На подводах сидели унылые бездумные люди, промеж каких-то объемистых тюков. Пока Макаел с Виромом проходили мимо, они не услышали ни одного слова, вообще ни одного иного звука, кроме стука копыт и скрипа колес. На них никто даже не посмотрел. Но Макаел все равно был рад до безудержу. Разве что не бросился расцеловать кого-нибудь, так был рад. А потом еще долго оглядывался вослед каравану, убеждаясь еще и еще раз: нет, они не одни. Впрочем, пароксизм счастья быстро закончился. Навстречу шли еще люди, и это были уже не вестники обитаемости вселенной, а обыкновенные невзрачные прохожие, ни для кого (и для него в том числе) неинтересные.

 На привале Виром добыл из рюкзака напряжеметр, посмотрел на циферблаты, посмотрел вдаль, где начинались поросшие лесом предгорья, пошевелил губами, что-то подсчитывая и, наконец, записал подсчитанное в толстую засаленную тетрадь. Потом он повернулся к Макаелу.

- Я должен тебя научить работать с аппаратом. – Заявил он.

- Вот уж спасибо, - иронически ответил Макаел, - Чего не надо, того не надо. – И отвернулся.

Виром, однако, не стал упрашивать, а вместо этого убрал напряжеметр в рюкзак, и Макаела кольнуло запоздалое раскаяние. Вспомнились ему слова стохастического механика о том, что он всю дорогу пытался договориться с Макаелом на понятном языке и так и не смог. Сейчас произошло то же самое, Макаел, конечно полный ноль в технике, но послушать объяснения ведь можно было! Он даже повернулся было к Вирому, но так и не решился открыть рот. А Виром уже, казалось, и забыл о своем предложении.

Глава восьмая.

Еще можно повернуть.

Они снова шли по дороге, Виром по обыкновению молчал, но Макаелу почему-то казалось, что с его другом не все как всегда. Он не знал, в чем тут причина. Виром всегда выглядел, как альпинист, идущий по склону к заветной вершине, временами устремлявший на эту вершину мучительный взгляд. Он и сейчас так выглядел. Хотя нет. Нет так.

- Ты хорошо видишь, Макаел? – Спросил стохастический механик, глядя, нахмурясь прямо перед собой.

Собиратель мудрости невольно уставился на очки.

- Получше тебя.

- Хорошо. Лучше меня. А как насчет него? – Виром указывал вдоль дороги, откуда к ним приближался одинокий пешеход, немолодой тощий мужик при тонкой козлиной бороде и расчетливо-пугливом взгляде.

- Не понимаю. – Наконец, отозвал Макаел, и невольно поежился, обнаружив на круглом стохастическом лице улыбку. Улыбался Виром одним ртом, так что улыбка его была скорее неприятна, и вряд ли предвещала что-то на самом деле веселое.

- Давай проверим, как видит он?

Предложение Макаелу совсем не понравилось. Виром выглядел так, словно вкусил какого-то галлюциногена, и теперь собирался сотворить что-то несуразное, но соответствующее его внутреннему измерению.

- А может не надо?

- Брось. Мне всегда было интересно, что видят другие. Тебе хотелось бы узнать?

- Да как ты это сделаешь?

- Очень просто, пошли.

Они зашагали навстречу мужику. Тот не обратил на них никакого внимания. Он глядел на дорогу.

Проходя мимо, Виром достал из кармана свой тазер и нажал на спуск. Макаел вскрикнул. Но стохастический механик был неумолим. Подхватив падающее тело, он ловко напялил ему на голову полиэтиленовый мешок, и брызнул под него какой-то дряни из маленького пластикового баллончика. Конвульсии прекратились.

- Давай его сюда! – С веселым возбуждением провозгласил Виром, силясь загрузить жертву на мула.

- Ты его убил? – Мрачно спросил Макаел.

- Да нет же! Давай, помоги мне.

В темных кустах, довольно далеко от дороги кривил бока старый полусгнивший павильон, обитавший тут с невесть каких времен. Там жертву выгрузили на пол, и Виром поглядел на часы.

- Еще минут двадцать-тридцать – и он очнется. – Стохастический механик потер руки. Снимать мешок с головы он так и не подумал.

Потом он извлек из одноразовой упаковки шприц и наполнил его чем-то из маленькой зловещей ампулы.

- Виром, хватит! – Макаел ухватил своего распоясавшегося друга за плечо и за руку со шприцом.

По неприятно-живому лицу стохастического механика пробежала тень.

- Подожди, Макаел, подожди. Это важно. Я давно хотел на это посмотреть. Это важно, ты понимаешь? А для него никакого риска, уверяю тебя.

Они некоторое время смотрели друг на друга. А потом (он сам не знал, почему он сделал это, он не ожидал, что сделает это) Макаел отпустил руку и отступил. Он никогда бы не подумал о себе такого, но ему было интересно. Какой-то неведомый товарищ с бородой – а тут друг, который хочет провести опыт, который возбужден оттого, что ответит на какой-то свой, мучащий его вопрос, и какое мне, едрить его за ногу, дело!..

Виром впрыснул зелье. Потом, уложив тело на пол, пристроил над его головой свой электрический фонарик на батарейках, так чтобы свет шел прямо в лицо, закрытое белым мешком, отчего изнутри наверное должен был восприниматься как размытое потустороннее свечение (особенно если тебя накачали грезогонной гадостью).

Через несколько минут жертва стала приходить в себя. Слабо заворочалась голова, зашевелились руки, но сил было слишком мало, видимо из-за виромова зелья. Человек не мог даже поднять руку, чтобы освободиться от мешка. Раздался слабый звук, похожий на стон. Мешок вздулся от выдоха, когда человек сделал отчаянную попытку приподняться. Потом голова его бессильно откинулась.

- Итак, ты умер. – Провозгласил Виром.

Человек замер.

- Где? – Очень слабым голосом спросил он.

- Ну, будем все-таки откровенны – это не совсем смерть, но только не спрашивай, где ты, я не смогу ответить, это слишком трудно объяснить.

Виром сделал паузу и подошел поближе. Наклонившись к человеку, так чтобы голос его приблизился, он сказал.

- Но твое будущее не определено. Ты можешь и умереть. Все зависит от тебя. Что ты видишь?

Дыхание человека участилось.

- Обрыв….

Макаел вздрогнул.

- И свет, очень яркий свет. Я на этом обрыве. Я хочу вниз.

- Вспомни свою семью.

- Я… помню…. Только тени. Они стоят там наверху, но я их не вижу. Я вижу только свет. Не держите меня на этом обрыве. Я хочу вниз. – Человек задыхался. Голова его склонялась то вправо, то влево, словно он и впрямь боролся с чьей-то хваткой которая удерживала его в месте, где он не хотел быть.

- Хочешь вниз?

- Да.

- А как же дети? Они ждут тебя.

- Нет. Не ждут. Они ждут того же что и я, просто еще не знают об этом.

- Хочешь уйти?

- Да.

- Тогда иди. – С этими словами Виром выключил фонарь и сорвал мешок с головы.

Человек увидел серые доски, дыру в потолке, сквозь которую светила тусклая звезда. На своих мучителей он не смотрел. Взгляд его был неподвижен и пуст, как у топорно слепленной глиняной статуи, он замер, лежа на полу, словно жалея, что под ним обыкновенная, хоть и подгнившая опора, но которая не провалиться под его весом, чтобы отпустить его в свободный полет. Виром, оглядываясь со злорадной усмешкой, двинулся к двери.

Макаела смотрел на бородатого мужика и его вдруг обуял ужас. Он никогда такого не делал, но он не раздумывал. Он плюхнулся ему коленями на грудь и стал бить кулаком по неподвижному восковидному лицу, по закоченевшим глазам. Он хотел заставить его двигаться, сопротивляться, но мужик никак не реагировал на побои. Он просто лежал, впитывая в себя боль, как сухая тряпка, словно для того, чтобы заполнить ею пустоту внутри. Появилась кровь. Кулаки Макаела были в крови. Виром стоял вполоборота и смотрел на него с выражением задавленной, заскорузлой ненависти перемешанной с болью, словно били его самого. Но совершив над собой титаническое усилие, он сдвинулся с места. Оттолкнув Макаела, он, злобно ощерившись, произнес.

- А вот так, сладко?!

В руке его появился нож. Человек начал дергаться. Взгляд его стал осмысленным.

- Держи его!

Макаел навалился. Человек рванулся со всей силой.

- Суки!!! Паскуды!!! – Изо рта полетела слюна и влетела Макаелу прямо в глаз. Проклятия продолжали сыпаться, как помои из опрокинутого бака. Виром злобно захохотал. Потом они с Макаелом разом отпустили свою жертву. Макаел увидел, что у мужика веселым узором изрезана грудь.

- Пошли. – Сказал Виром. На пороге Макаел услышал, как мужик сзади с плаксивым хлюпом подбирает сопли.

Они быстро шли сквозь кусты, словно удирая от погони. Друг на друга они не смотрели. Им было стыдно смотреть друг на друга. Макаел знал, что надо заговорить, но не мог себя заставить. Виром вдруг замедлил шаг и уставился в землю.

- Ерунда получилось. – Тоскливо пробормотал он.

Макаел зловеще приблизился.

- Тебе дать? – Спросил он.

Виром посмотрел на него. Макаел замахнулся. Он бы заехал стохастическому механику по очкам, но именно эта угроза и возымела действие. Виром отстранился и быстро заморгал.

- Не надо. Все в порядке. – Он вздохнул. – Я ведь и сам это знал, просто хотелось проверить. Убедиться.

Макаел взял его за плечо.

- Пошли к Гирду. – Устало сказал он. – Я боюсь, без него мы таких дуростей наделаем, что страшно подумать.

Вечером наткнулись на пустой дом и решили заночевать в нем. Пустых домов было много, то ли оттого, что народу становилось все меньше, то ли по другой какой несуразной причине. Виром жарил мясо и бобы на сковороде, Макаел сидел в углу и хмуро наблюдал за ним. Виром один раз поднял на него глаза, второй раз, наконец, сказал.

- Слона заметил?

- Какого слона?

- Не знаю, тебе виднее.

- Не знаю….

- Слонов вокруг полно, откуда я знаю, какого именно слона ты сейчас заметил.

Макаел посмотрел на свой сбитый кулак, снова уставился на Вирома.

- Тебе ведь это нравилось. – Обвинил он.

- И тебе.

- И мне. И Гирду тоже нравилось. И вообще всем это нравится. Только сейчас мне страшно, оттого, я знаю, что мне нравится насилие. И что мне теперь делать?

- Спросить «зачем»? Теперь ты понимаешь, почему все задают этот гребаный вопрос.

- Воин бога сказал, что мы что-то потеряли, но что?

- Откуда мы можем знать, что мы потеряли, если этого сейчас нет? – Виром снял сковороду с огня. – Мы друзья, Макаел?

Макаел непонимающе смотрел на него.

- Ага! Молчишь!

- Да нет, я просто... конечно, друзья.

- Молчишь, потому что думаешь: а почему он мне друг, почему именно он, а не кто-то другой, чем таким именно он отличается от другого, который мне не друг? Он чем-то лучше, чем-то хуже, вообще, какие-то отличия есть? Критерий ищешь. – Виром набил рот едой, и оттого его речь стала невнятной. – А ты его не найдешь. Потому что его и не было никогда. Я люблю этого человека, а этого не люблю – и весь сказ, и не надо мне никаких критериев. Нужно умение любить и больше ничего. А коли нет умения, то никакими заумными вопрошаниями, ты проблему не решишь.

- А куда же оно делось? – Спросил Макаел, воюя со своим недожаренным кусом.

Виром слепо уставился на него.

- Я же тебе объяснял.

- Нет, ты объяснял, почему мы разучились любить, кто в этом виноват, по-твоему, а я спрашиваю – как это случилось? Понимаешь?

- Это слишком сложный вопрос. Он скорее по твоей части. – Стохастический механик снял очки, подышал на стекла и посмотрел на Макаела неожиданно большими, подслеповато щурящимися глазами. – Так вот, я плохо тебя вижу. А так…. – Он водрузил очки на нос. – Нормально. Что будет если отобрать у меня очки? Я перестану разбираться в людях. Мне придется в каждого носом тыкаться, ощупывать каждого, за телеса хватать, чтобы понять, что за человек передо мной. А кто даст себя ощупывать, и носом тыкаться? Так ведь раньше не делали. Это ведь аморально. И я вынужден буду говорить не с людьми, а с безликими манекенами, не отличающимися друг от друга. И не буду знать, что сказать одному, и чего ждать от второго, потому что они будут для меня на одно лицо. И я буду бояться обоих. И речь моя будет состоять из набора затверженных формул, которыми пользуются роботы, чтобы передать информацию. А что это за очки, которые отобрали – откуда я знаю….

Макаел перестал есть и уставился в окно.

- А если солнце б зажглось опять? – Спросил он. – Смогли бы мы разглядеть друг друга?

- Причем тут солнце. – Проворчал Виром. – Мы смертельно отравлены. Миллиарды одиночеств помноженные друг на друга. Это не исправить.

- Ты просто пессимист.

- Да нет, все так думают. Или не думают вообще. Условнорефлексируют, как ты скажешь.

- А ты знаешь, - оживился Макаел, - Если это пришельцы, если они действительно существуют, то мне их жалко.

- А нас тебе не жалко?!! – Взъярился Виром, вскакивая на ноги и нависнув над собирателем мудрости.

Но Макаел ничуть не смутился.

- А нас-то чего жалеть? У нас право есть на возмущение, а у них его нет. Мы можем с гневом заявить – это не мы виноваты, а они что скажут? Но ведь правда-то в том, что нет у нас никакого такого права! Что право-то на самом деле у них!

- А нам что остается?!!

- Не знаю….

Виром плюхнулся на место.

- Ты, Макаел, самый двинутый из всех, ей-Огу. Тебе уже совершенно откровенные вещи непонятны. Что же мне делать, ой-ей-ей! – Виром склонил голову и схватился за лысину.

- Слуги зла! – Неожиданно проревел сзади грозный нечеловеческий голос. – Бросайте оружие! Или вам придется иметь дело с человеком, который однажды сиранул в штаны и теперь бьется на переднем краю с демонами ада, проглотившими солнце, чтобы это исправить! – И что-то твердое уперлось Макаелу в затылок.

- Ну, хорошо, хорошо, бросаю. – Сказал Виром и бросил вилку.

- Что это? – Спросил Макаел, оглядываясь. – Картонный пистолет?

- Да. Это маузер с-96, девятого калибра, с магазином на двадцать патронов, с дарственной гравировкой, вот я здесь нарисовал: «Дорогому Оливию от драгоценной Подливии».

- Так вас зовут Оливий?

- Да, а что?

- Ничего, просто я не думаю, что это эффективное оружие против слуг зла.

- Да, конечно, есть оригиналы, способные затылком отличить картонный пистолет от железного, но я думаю, что здесь главное – сила душевной упертости и интонация голоса. При точном подборе соответствующих характеристик мнемонического спектра характеризующего флюктуации эмоционального фона….

- Послушайте, святой отец, - поднял голову Виром, - Вы ведь собирались это пережить, так сказать – справиться?

- Не смог, сын мой. Не смог. Что поделаешь, кость не та. – Плешивый монах-одиночка (одетый ныне не в рясу, а всего лишь в джинсы с наклейками и кожаную куртку с зубастым дикобразом на спине) подсел к столу и, ухвативши виромову вилку, начал оперировать ею в сковороде. – Вот, помнится, я тогда работал дегустатором пельменей… - он стал усиленно жевать, - Пельмени дегустировал. Так вот, приходит как-то в столовую один мен… дали ему пельменей, а он говорит: сметаны хочу, дали ему сметаны, а он – стул шатается, сейчас упаду, дали ему другой стул, а он – салфетки засмарканы, меня мутит, дали ему другие салфетки, а он – почему обслуга такая недовольная, я есть не могу, дали ему по морде, а он – все равно, говорит, вы все придурки, так, не пообедавши, и ушел: настоящий человек….

- И у вас, конечно, планы? – Спросил Макаел.

- А как же: все съесть и вам ничего не оставить – раз, помолиться, причаститься, покаяться – два, отрастить приличную биографию – три, жениться в отдаленной перспективе – четыре….

- Почему именно в отдаленной?

- Ну, это у кого – какой, бывает, что приходится и не в очень отделенной.

- Ну, хорошо, хорошо, - Нетерпеливо перебил Виром. – Ну, ладно, не можем без мракобесия….

- Мы тоже не можем без мракобесия. – Заявил Макаел.

- Никто не может без мракобесия, - Сказал Оливий, - Но, несмотря на это все пытаются без него обойтись. В особенности не можешь и пытаешься – ты. – Монах ткнул вилкой в Вирома. – И вообще, вы так просто от меня не отделаетесь. Я теперь с вами, куда бы вы ни шли, и вообще… я вижу, у вас потери?

Макаел и Виром принялись тереть носы.

- Не замешана ли здесь женщина?

- И какая женщина, прошу заметить! – Поднял палец Макаел.

- Мулчу, мулчу. – С готовностью согласился Оливий.

- Мы как раз идем к ним в гости. – Нехотя сказал Виром.

- И я с вами, и я с вами.

- А знаете, - оживился Макаел, - Я с первого взгляда разглядел в вас бродягу. Еще только когда горшок надел. Я, помнится, так тогда и подумал.

- И что? Мне оправдываться или покровительственно улыбаться?

- Не понял?

- Ну, что вы собственно подразумеваете – бродяга, мол.

- Бродяг же все ненавидят, как клопов.

- Неправда. Бродяг все жалеют и хотят помочь (Макаел вытаращился, Виром криво усмехнулся), а жалеют и хотят помочь, потому что боятся сами когда-нибудь оказаться без штанов на улице. Просто дело в том, что эти чувства очень сильные. Слишком сильные, чтобы им поддаваться и действительно жалеть и помогать. Проще взять палку и прогнать возмутителя душевного спокойствия. Но вы не правы. Я не бродяга. И вы не бродяги - какие же вы бродяги, извините! Бродяг, если на то пошло очень мало, даже можно сказать, что их вообще нет. Это выдумка палконосителей, для оправдания применения своей палки. Бродягами называют обычно людей избравших определенный род деятельности, как вы, который связан с постоянным перемещением, и которые при этом ничем не торгуют. Вы ведь не бродите туда-сюда просто так, верно?

Макаел и Виром переглянулись.

- Н-нет. – Не очень уверенно ответил Макаел.

- Ну, хорошо. – Оливий доел последний кусок и отдулся. – Нет, значит, нет. Валяйте, рассказывайте.

До поворота, где высадился Гирд с Интионой они добрались за неделю. Вирому и Оливию путь дался без видимых усилий, а Макаел изрядно намозолил ноги, но, все же, не потерял бодрости, которую подкрепляла близкая встреча со счастливым другом. То, что Гирд счастлив, Макаел знал почти наверняка, стоило только чуть-чуть дать волю воображению, как объявлялся целый строй резонов отметавших последние сомнения в этом. Только бы все в порядке было с женой, а за Гирдом дело не станет. Виром же почему-то с этим не согласился.

- Не думаю. – Сказал он. – Если он и был счастлив, то когда был с нами, а теперь, он просто пытается наверстать упущенное в приближении старости. Ему ведь немало лет.

Макаел сразу же попытался представить себе, как он сам будет наверстывать упущенное и не смог. Не смог он представить себе женщину, что согласится провести с ним решающий жизненный этап. Он поглядел на Вирома.

- А ты?

Виром усмехнулся.

- Не беспокойся. Я отравлен.

Макаел подумал, что тут в пору наоборот обеспокоиться, но не стал продолжать тему, потому сам был в ней слабоват. Все-таки человек всегда однобок, подумал он, и если в одном силен, то в другом тут же слаб, а когда становится силен и там и там, обнаруживается, что он слаб от старости.

Виром опять же не согласился.

- То о чем ты говоришь – это просто разные виды слабости. У тебя просто нет в памяти примеров настоящей силы духа, а примеры книжные тебе не кажутся достоверными. Но брались-то эти книжные примеры в ту эпоху, когда сила духа еще не угасла, потому и кажутся сейчас они нам нереальными. Здесь - то же самое, мы не можем увидеть того, чего не имеем сами. Можно сколько угодно сказать: я верю, или: я не верю. Вера от этого не появится и не исчезнет. Она либо есть, либо ее нет.

- А откуда же она появляется?

- Откуда? Ну, что я тебе могу ответить?

- А вот магистр Доуту, например, говорил, что веры нет оттого, что нет у нас духовных пастырей. Ни одного не осталось, а новым народиться неоткуда, потому сам себя вере не научишь. Вот что получается.

- ОНИ убили наших духовных пастырей! – Вдруг почти выкрикнул Виром, и сверкнул очками в Макаела. – Ты мне не веришь, что они чудовища, или, что они глупцы, что еще хуже, все мямлишь про себя, что вот, мол – спасли цивилизацию, даровали нам шанс, и, в конце концов, наша вина, что мы этим шансом не воспользовались, и не хочешь понять, что вина целиком и полностью лежит на них!!!

- А если мы сами взорвали свое солнце?! Ты ведь ничего не знаешь, а берешься судить! Быть в любом случае лучше, чем не быть.

- Ты уверен?!

- Да! На плохо – ладно, но это еще не значит, что всегда будет плохо! Ты опять же не можешь этого знать! Да, может, второе пришествие случится!

- А чего ты, собственно, так раскричался? – Вдруг с глумливой улыбочкой перебил Виром. – Что я, по-твоему, палач? Может, у меня есть топор?

- Нет. Я просто…. Ладно. Не будем. Я….

- Не бойся, мой милый друг. Я ничего не смогу сделать этим гигантам. У меня и мысли такой нет. Я просто хочу дойти и увидеть… хоть что-нибудь.

- А потом?

- А потом я буду думать, как жить дальше. Может, тоже кинусь наверстывать упущенное. Но не раньше, как увижу.

Он помолчал. Потом проговорил с горечью, словно забыв про Макаела, при котором положено было молчать.

- Иногда мне кажется, что я урод, человек с третьей рукой, одно из тех чудищ, на которые так приятно поглазеть сквозь прутья клетки. Только никто этой третьей руки не видит, но я-то вижу! И я знаю, что она есть, и она не исчезнет, как бы я не хотел этого, и меня берет злоба, очень сильная злоба, очень.

- А может, и нет никакой руки? – Предположил Макаел.

Виром быстро повернулся к нему, так что Макаел даже испугался. Виром смотрел на него очень пристально, словно рассчитывал, как лучше провернуть некое сложное дело.

- Тебе никогда не убедить меня в этом. – Безжизненным металлическим голосом произнес стохастический механик. – Тебе – никогда.

- Да я и не претендую. – Заявил Макаел. – Я ведь сам ни в чем не уверен.

Виром усмехнулся, словно сквозь боль, взял руку Макаела и сжал ее.

Оливий, который всегда шагал сзади в нескольких шагах и грыз зубочистки, заорал.

- Вы все идио-оты!

- Кто мы все? – Повернулся к нему Макаел.

- Вы, вы, двое. – Монах указал пальцем.

- Почему ты так думаешь? – Макаел не хотел признаваться себе, но он был оскорблен. Виром, вообще молчал.

- А почему ты, собственно, думаешь, что ты умный?

- Я ничего такого не думаю! – Стал накаляться Макаел. – Мне вообще не интересно, кто я на самом деле – идиот или умный, тем более, что этого никто не знает, я всего лишь пытаюсь что-то понять – и все.

- А я заявляю! Что ты – идиот и больше никто!

- Ну, и заявляй на здоровье! – Макаел отвернулся.

- А знаешь, тьфу, - Оливий выплюнул зубочистку, - Почему я прав?

- Пошел к….

- Потому что ты обиделся. Если бы не обиделся, то… собственно, тогда еще неизвестно, а вот, поскольку обиделся, то ты – идиот.

- Хорошо, а ты – говнюк.

- О, еще какой! Я – потомственный говнюк. Мой прапрапрадедушка, ну вы знаете это правило – удобрять огород навозом, так вот, он изобрел артфакт, хотя, может, и не изобрел, а просто нашел, а может, это вообще байка, но не важно: в общем, этот артфакт превращал землю в чистейший коровий навоз. Зачем это было ему нужно, я имею в виду – артефакту, понять, конечно, никто не смог, да и не пытался, в общем, закопали его на огороде, глядь – один навоз. Стал мой прапрапрадедушка этот навоз продавать. Унавозил всю округу. Урожаи стали собирать – бешеные. Народ стал собираться с других земель на это плодородие. Была деревушка плюнь – потонет, а вырос целый город. Это я все к тому, что такое говнюк на самом деле, а также к тому, что такое на самом деле идиот. Вы, что же, мать вашу туда и сюда, думали, я вас оскорбить решил?!

- А что с твоим предком стало, в конце концов? – Открыл, наконец, рот Виром.

- Помер, конечно.

- Я не про то. Губернатором его сделали?

- Да вряд ли. Скорее присудили титул почетный говнюк округа…. Не знаю я ничего, что ты ко мне пристал. Я же говорю, может, ничего этого и вообще не было.

- М-да-а. – Сказал Макаел.

- Что вы к едрене фене раскричались, верю я, мать его за ногу, или туда его и сюда – не верю. И из-за каких кудыкиных гор чего берется. Я понимаю, вы не довольны. Но вот я вас спрашиваю – чего вы хотите?

- То чего мы хотим, - сверкнул очками Виром, - Невозможно.

- Хорошо, допустим, невозможно. Я вот тоже хочу летать между звездами, а это невозможно.

- Я не про то. – По-прежнему железным тоном сказал Виром.

- А, значит, все-таки немножко возможно, но руки коротки. Да это способно взбесить, как племенного быка. Но хотите, я объясню вам, что такое идиот?

- Сделай милость.

- Я, собственно, почему все время говорю: идиот, идиот, подвинулся я на этом. Меня жена так назвала. Бывшая жена.

- Твоя драгоценная Подливия? – Спросил Макаел.

- Вообще-то на самом деле ее звали Нарри, а меня на самом деле звали Иосип. Так вот она назвала меня идиотом. С тех пор, сколько живу, никак не могу понять, какая ей, собственно была разница: идиот я или не идиот, наверное, придраться просто не к чему было….

Оливий замолчал и скорбно опустил голову.

- Так значит идиот – это тот, кого назвали идиотом? – Спросил Макаел.

- В точку!!! – Воскликнул Оливий. – Мотивы человек скучны до смертной зевоты. Этот в очках давеча вопил, что хочет чего-то такого, что прямо-таки недоступно и невозможно, и вообще выше человеческого понимания. Чего тут понимать-то. Нечего тут понимать. Ничего подобного он вовсе не хочет. А хочет он на самом деле схватить дубину, вылупить глаза, заорать, побежать в лес и поколотить там кого-нибудь. И тогда ему сразу полегчает. Но ему стыдно за свое желание. Он пытается его закопать, но чем глубже он его закапывает, тем плодороднее там почва, теперь ему уже не дубина нужна, а напряжеметр и так далее. Он идиот? Конечно! Но не потому, что у него какие-то особенные желания, а потому что он не сумел их хорошо скрыть.

- То есть дурак, это просто синоним искренности? – Изумился Макаел.

- Ну, конечно, люди почти ничем друг от друга не отличаются, только ярлыками, у кого они большие и красивые – тот мудрец, у кого маленькие и рваные, сквозь которые все видать – балда, идиот. А разницы на самом деле никакой нет.

- Есть разница! – Вспыхнул Виром. – Гляди! – Он жарко ткнул пальцем в небо. – Где оно?! Где? Куда его дели? Кто они? Зачем пришли? Мы не просили!

- Откуда ты это знаешь? – Буркнул Макаел.

Виром бешено поглядел на него.

- Я!!! – Он яростно ударил себя пальцем в грудь – Я не просил!!! И я буду решать по своему, мне плевать, чего они хотят или хотели!!!

- Дубину тебе дать? – Спросил Оливий.

- У меня есть. – Спокойно отозвался Виром и похлопал по мешку, где лежал напряжеметр.

Некоторое время все молчали. Потом Макаел не выдержал и сказал, пытаясь сохранить хладнокровное выражение благородного лица.

- Это не дубина, это – банка из-под краски с приделанными циферблатами и колесиками, я в технике не полный ноль все-таки, разбираюсь.

Виром промолчал, а Оливий все-таки объяснил.

- Ну, он возлагает не эту банку большие надежды.

- Какие именно?

- Трудно сказать. Да он и сам не знает, скорее всего. Ему чудится все чего-то.

- Конец света?

- Что-то вроде. Это все из-за видимости свободы, я же говорю. Если б сказали четко: сиди и не рыпайся, а то ведь не говорят ничего – обидно даже.

- Слушай, Оливий, - неожиданно соизволил Виром, причем, вполне миролюбиво, - А вот ты, как относишься к сценарию конца света? Только серьезно.

- Серьезно-то? Серьезно-то - вряд ли будет конец света. Хлопотно это очень, сам посуди: это ведь надо всех переписать – вдруг кого забудешь. Потом умертвить всех каким-то надежным способом: а ядерного оружия больше нет – сгнило все, разве что всадниками апокалипсиса растоптать, так их услуги сколько стоят наверное? И вообще, а вдруг кто не захочет – лови его потом, как муху в супе. Потом распределить еще всех – по правую руку, по левую, кто этим заниматься-то будет?.. Слушайте, а вам не страшно?

- Я не в том смысле. – Стоял на своем Виром. – Ты: «за» или «против»?

- А какое кому, собственно, дело?

- Но ты же идешь с нами?

- Ну и что? Кого ты можешь растоптать, кроме спятившей курицы?

- Ты только на этом основании решил не иметь собственного мнения?

Оливий только крякнул.

- Я-то собственное мнение имею. – Заявил он. – Я только не хочу, чтобы собственное мнение имело меня. Вот, давай, Макаела спросим….

- Я… а-а, не знаю. – Сказал Макаел.

- Ты сказал, что это наш единственный смысл, какой вообще только возможен! – Взъярился Виром. – Ты так сказал, я помню!

- Я тоже помню, что я так сказал. – Ответствовал Макаел. – Я и не отказываюсь, что конец света – это единственный смысл. Но, несмотря на то, что это единственный смысл, это – очень глупый смысл, и я не хочу, что он был единственным, так что я даже не знаю – «за» я или «против».

- Понятно. – С отвращением заявил Виром. – Ты все еще на что-то надеешься. Надо же. Как это я раньше не понимал? Я просто представить себе не мог, что еще возможны такие люди, как ты.

- Виром, - вдруг серьезно сказал Оливий, - А хотишь, я скажу тебе свое мнение?

- Ну?

- Так вот, я – «против». Но вот в чем проблема….

- У нас, вроде как, полный плюрализм? – Удивленно произнес Макаел.

- Проблема в том, - продолжал Оливий, - Что дело не во мнении, а в том, что мы будем делать. Мы пойдем в пустыню. Потому что с тобой, Виром, я бы еще потягался, а вот с ним…. – Он указал на Макаела.

Тот задрал брови.

- Не понял?

- Как думаешь, зачем ты придумал свою красивую теорию о танцах на обрыве?

- Как это – зачем? Просто придумал. Я пытался понять….

- Вряд ли. Никто не пытается ничего понимать. Все хотят только оправдать то, что они делают. А ты, Макаел, не пляшешь на обрыве. Ты с этого обрыва уже прыгнул и сейчас летишь.

- Не пугай его. – Тихо сказал Виром.

- Ты полагаешь, что если правда пугает, то это не совсем правда? – Уточнил Оливий.

Виром посмотрел на Макаела. Макаел смотрел вдаль. Лицо его показалось Вирому сильно постаревшим, никогда он не видел у Макаела такого лица. Наконец, словно очнувшись, собиратель мудрости сказал.

- Да нет, причем тут: правда – не правда…. Ты, Оливий, вот, говорил, что мы не ищем истину, а только оправдываемся… перед кем-то, что вот, я – есмь, я живу не зря, я сделал то-то и то-то, потому что если я ничего не сделал, то вроде как меня и нет…. Моя теория – это всего лишь теория, вряд ли она так уж может напугать. Страшнее другое, когда думаешь, а вдруг, нет того, перед кем надо оправдываться. Действительно – перед кем мне оправдываться? – Макаел огляделся вокруг. – Если б я хотя бы мог заявить: «Да. Виновен, не оправдал, но только потому, что не повезло!», или вдруг осознать, что на самом деле, я вовсе не обязан ни перед кем держать отчет (вот было бы счастье!). Но я не могу ничего подобного ни заявить, ни осознать. Как мне бороться с моим страхом? - Макаел отчаянно поглядел на Оливия.

Оливий свистел песенку сквозь зубы. Заметив, наконец, взгляд Макаела, он сказал.

- Да никак с ним не бороться. – Он сплюнул. – Со страхом вообще невозможно бороться, он ведь подсказывает только правильные решения, и ты знаешь, что эти решения правильные, чего ж тут еще можно сделать?

- Правильные решения для чего? – Спросил Виром.

- Для выживания, конечно. А вот для чего выживание, - Оливий похлопал Макаела по плечу, - Это другой вопрос.

Макаел сидел у костра. Занятый измерениями Виром отсутствовал. Из кустов вынырнул, запоясываясь, монах-одиночка товарищ Оливий. Нагнувшись к собирателю мудрости, он зловеще захрипел.

- Слышь, Макаел, давай украдем у него напряжеметр. Он ничего не узнает, я гарантирую, скажем,… прилетели какие-то типы, на тарелке, сказали, что он нарушает амблиопическую трансвергенцию своими незаконными действиями, отобрали у нас аппарат, мы защищали, я тебе фингал поставлю, а?...

- А где мы его спрячем? – Мрачно спросил Макаел.

- Известно где – в яйце. Яйцо – в курице, курицу – в зайце, зайца в арбузе, арбуз на дерево повесим, он полезет, нае…ся – и все дела.

- И что мы будем делать? Без него?

- М-да, - Оливий почесал лысину, - Об этом я не подумал. Ладно, тогда не будем красть. Решено. Удержал нас Ог, - он размашисто омахнулся невидимой ложкой на одинокую портянку, висящую на суку у него над головой, - От кровавого дела, да святится имя его во веки веков.

В кустах раздался шум падения чего-то тяжелого.

- И вечно он по деревьям лазает. – Недовольно пробормотал Оливий. – Шишки что ли собирает?

- Это не елка.

- Шишки можно везде насобирать, если захотеть.

В кустах раздались чертыхания и удар по чему-то железному.

Наконец появился Виром с недовольным лицом.

- Ог дери! – Сразу высказался он. – Чего только не бывает в кустах! И ведь обязательно какая-нибудь сволочь нагадит.

- А-а! – Домекнулся Оливий. – Ты про этот странный драндулет без колес? Я тоже удивился, почему он без колес? Сначала-то я подумал, что он просто без колес – то есть отвалились, но потом присмотрелся, - Оливий полез в кусты, - Так там и не было никогда колес. Прямо динозавр какой-то. Как же он ездил?

Виром аккуратно поставил напряжеметр на землю и двинулся следом за Оливием по уже протоптанной тропе. Макаел вспыхнул.

- Вы чего там оба обожрались?! Квашеной голубики? Чего вы там еще не видели?

Но делать нечего. Пришлось встать и идти смотреть бесколесый драндулет.

Оливий вовсю заглядывал под днище машины – искал колеса. Виром стоял поодаль и теребил нос. Макаел квартальным надзирателем ходил вокруг в поисках бочки с квашеной голубикой.

- Да он почти новый! – Восклицал Оливий. – Он почти не попорчен коррозией. Хоть сейчас садись и езжай, только колеса сначала надо приделать – и езжай. А здесь, он распахнул дверь водителя, все в полной боевой готовности, посмотри, Виром, видишь: руль на месте, рычаги все на месте торчат, садись и езжай.

- Я не сяду и не поеду. – Заявил Виром.

- Почему? – Спросил Макаел.

- Что почему? – Переспросил Оливий.

- Почему он не сядет и не поедет? – Спросил Макаел.

- Потому что он, - Виром ткнул пальцем в Оливия, - Навалил прямо на водительское сиденье!

- Но было очень удобно. – Оправдывался Оливий. – Я вообще подумал, что оно многофункциональное. Может быть, это пилотируемый аппарат дальнего действия.

Виром, не слушая его, обошел аппарат спереди и открыл капот. Некоторое время он смотрел в недра двигателя, а потом протянул руку и что-то нажал. Раздался жесткий гул, драндулет вздрогнул, крякнул, качнулся и завис в полуметре над землей.

- Я так и знал. – Сказал Виром. – Эта машина работает на энергии артефакта. Она может перемещаться без контакта с землей, и это не воздушная подушка, а, насколько я понимаю, что-то вроде антигравитации.

- Оп-па! – Изумился Оливий. – Так он работает?

- Судя по всему, да. – Ответил Виром.

Дальше развернулась дискуссия.

Предметом дискуссии стал отнюдь не способ управления хитрым аппаратом на антигравитации, не его грузоподъемность, скорость и прочие ходовые качества, не пересмотр плана экспедиции в связи с обнаружением нового высококомфортного транспортного средства, а вопрос кому убирать говно с водительского сидения.

Точка зрения Вирома состояла в том, что обеспечить чистоту салона должен источник его загрязнения, о чем недвусмысленно трактует закон о причинно-следственной связи, а также отмененный, но сохранивший свою неприкосновенность в веках закон о правах и обязанностях физических и юридических лиц.

Точка зрения монаха Оливия была прямо противоположна, и состояла в том, что мы еще посмотрим, кто там чего трактует, что я ему так потрактую, что последняя трактовалка отвалится, что он вообще тут ни при чем, нечего разбрасывать иноземный хлам по кустам, куда честные люди ходят для справления гигиенических нужд, что это вообще не он, а огово провидение тут насрало, сама судьба, можно сказать, а он всего лишь исполнитель, винтик в огромном небесном механизме, ничтожный раб, и все такое, и сама судьба послала ему в спутники Макаела, вот пусть он, если такой чистый и справедливый и вообще правильный, я давно к нему приглядываюсь, вот пусть-ка он и поработает, докажет так сказать свою состоятельность как….

- Я должен убирать твое говно? – Поинтересовался Макаел.

- Я не хочу сказать, что в прямом смысле, значит, убирать, можно подойти к вопросу диалектически.

- Я не собираюсь подходить к этому вопросу вообще.

- Ты не прав, признаем, мы все были не правы. Мне кажется, мы слишком узко смотрим на проблему. Существует богатейший арсенал юриспруденции, философской этики, формальной логики, наконец, банальной эрудиции….

- Банальной инквизиции. – Подсказал Виром.

- Совершенно верно, банальной инкв… минуточку, я категорически протестую против средневекового подхода к современной проблеме….

- Смотря к какой современной проблеме. – Добрым голосом сообщил Виром. – Макаел! Держи его!

В конечном итоге водительское сиденье отвинтили и вообще выкинули вон. А на его место привинтили сиденье пассажира. Машина оказалось очень вместительной. Там поместились все трое, вся поклажа, и осталось еще много свободного места для свободной мысли. Виром очень быстро разобрался в двигателе и заявил, что он очень прост. Весь мотор представляет собой фактически один единственный артефакт. Как работает артефакт он, кончено, не знал, да и никто этого не мог знать, а во все остальное, в том числе и в управление быстро вник даже Оливий. Только Макаел, скорее принципиально, отказался вникать, впрочем, его не очень и уговаривали. Мулов забили на мясо, потому что путь предстоял долгий, даже на супермашине, которая, как оказалось, однако, передвигалась довольно медленно, не быстрее старого раздолбанного грузовика.

Макаел теперь сидел на заднем сиденье рядом с Оливием или Виромом, в зависимости от того, чья из них очередь была руководить аппаратом. Перспективы переливались приятными полутонами от голубого до оранжевого. Он, впрочем, знал, как знал всегда, что это просто кусок бумаги, прилепленный на черную пустоту за обрывом, необходимый только для того, чтобы эту пустоту не видеть, но что поделать, он не мог по-другому. Он не мог даже перестать делать из себя исключения, хотя и знал наверняка, что никакое он не исключение. Единственное, что его иногда утешало, так это сознание того, что он не слабак, не раб своего страха, как, конечно заявил бы о нем какой-нибудь надутый солнечный тип. Такому типу Макаел со спокойным презрением сказал бы: «Поцелуй свою задницу и катись отсюда, тебе никогда не подсчитать того, что ты имеешь, даже если тебе кажется, что ты ничего не имеешь, и что я могу забрать у тебя, если когда-нибудь приду за тобой».

Виром затормозил у калитки.

- Здесь? – Спросил Оливий и, не дождавшись ответа, выскочил вон.

Виром перещелкнул один рычаг, подергал второй, полез зачем-то под приборную панель…. Макаел сидел неподвижно и глядел на темные окна дома. Почему все окна такие темные, как омуты? – подумал он. Потому что мы очень редко зажигаем свет. Нам достаточно того, что дают звезды. А может – по какой другой причине. Во дворе было тихо, наверное, Гирда не было дома, ушел работать. Придется ждать его до вечера. Ничего.

- Кто-нибудь умеет читать лекции? – Спросил Оливий, разглядывая лопухи.

Виром, наконец, справился с перезарядкой аккумуляторов, или чем он там занимался, и тоже выбрался наружу, громко захлопнув дверь. Макаел, вздохнув, тоже вышел. Виром оценивающе разглядывал три ступеньки и закрытую дверь.

- Пошли. – Устало сказал Макаел, проходя мимо.

- Интересно, захочет он нас видеть? – Вдруг спросил Виром.

Макаел даже остановился.

- Ты чего это? Причем тут – захочет – не захочет. Мы пришли, и все. Выбрось из головы эту дурь, прощания навсегда и так далее. Или ты не хочешь ему рассказывать?

Виром безжизненным взором разглядывал свежеструганные перила крыльца.

- Я не о прощаниях…. А вообще-то – о прощаниях. И рассказывать, может, не надо?

- Я вижу, вы умеете читать лекции. – Заявил Оливий.

Виром с Макаелом недовольно посмотрели на него.

- Лекционер – как глухарь на току, ни хрена не видит. Не надо читать лекции, не надо, это не ваше дело, и тем более не здесь.

Он снова посмотрел в лопухи. Там дном вверх лежал гроб. Макаел и Виром остолбенели. Оливий подошел и приподнял край упокойного вместилища.

- Так, наверное, похоронили. – Сообщил он. – Гроб заказали, а к похоронам не поспели – вот и выкинули.

- Кого похоронили? – Спросил Макаел.

Оливий еще раз осмотрел черные ящик.

- Большой. – Сказал он. – На большого человека. – Он бросил ящик на место, и направился к двери.

- Да. – Раздался от калитки голос Интионы. Он вошла во двор следом за ними с большой сумкой. Приблизившись к пребывающим в ступоре Макаелу и Вирому, она поставила сумку на землю, поправила волосы под платком и сказала. – Он умер. Пойдемте, я вам все расскажу.

Гирд занялся отстрелом волков. Но дело не в этом. Община очень страдала от нашествия обнаглевших серых мародеров, и на Гирда скоро стали молиться. Интиона совершенно не боялась за него. В отличия от Макаела она очень хорошо знала, что Гирд погибнет, только если сам захочет. С волками никаких проблем и не произошло. Гирд умер совершенно иначе и совершенно необъяснимо.

- Я не знаю, отчего он умер. – Сказала Интиона. - Какая-то болезнь, наверное. Хотя он был совершенно здоров еще вечером, а утром….

Гирд умер ночью. Заснул он, как и всегда, рядом с женой, а утром она обнаружила его лежащим на столе над чернильницей и листом исписанной бумаги, с пером, выпавшим из пальцев. Словно он вздумал ночью тайком написать письмо, да не успел, хотя, когда Интиона прочитала текст, он оказался законченным.

- Это письмо он написал вам. – Сказала она. – Он словно прощался, но не со мной, а с вами. Вот оно.

Виром медленно принял из ее рук несколько сложенных листков. Потом поглядел на Макаела. Тот отчетливо прочитал страх за стеклами очков.

- Я помню, что проснулась ночью…. – Сказала Интиона, глядя в пол. - Это было какое-то болезненное явление, я другого слова не нахожу…. В общем, я проснулась и почувствовала тревогу, потому что его не было рядом. Я хотела повернуться и посмотреть, где он, но не смогла. Понимаете? Словно я превратилась в камень. Я так испугалась, совершенно как ребенок… полная беспомощность и ощущение чего грозного неотвратимого, но невидимого. Невидимого, потому что я не могла повернуть голову, чтобы увидеть. Но, несмотря на это, я тут же уснула и спала до утра, как убитая. И только утром проснулась, мне было ужасно холодно…. И…. Я слышал женский смех. Тогда.

Голос Интионы упал почти до шепота.

Виром расправил листки письма на столе между собой и Макаелом, собираясь читать. Макаел не видел письма. Он думал. Он думал о том, что он не может думать о Гирде, что он не может думать, о вдове, что ему интересно только одно – что думает и чувствует он сам, а это означает попросту, что он ни о чем не думает и ничего не чувствует. Что значит – умер? Что конкретно стало по-другому? И как вообще могло измениться то, чего раньше и не было вовсе. Да, наверное, ровным счетом ничего и не изменилось. Умер и умер. Странно. Неужели мне так совершенно наплевать? Это ведь Гирд. Хотя, если честно, я его плохо помню. Странно, я раньше не думал, что я – деревянный. Этого никто не знал, и я этого не знал. Это когда нет опоры, словно висишь в пустоте или летишь куда-то, что по сути – то же самое. Что бы не происходило вокруг – тебя это не касается.

Виром посмотрел на него. Макаел равнодушно уставился в письмо, потом прижал ладонью скукоживающийся угол.

Письмо начиналось неровной загогулиной, ничего не означавшей, которая переходила в две кривые буквы «а» и «н». Дальше буквы шли ровно и четко, Макаел узнал почерк Гирда, только букву «т» воин писал как-то странно, с длинной вертикальной чертой, как у «р», чего раньше не делал, и отчего некоторые слова трудно было понять.

Глава девятая.

Письмо Гирда.

Гирд, тяжело наваливаясь, открутил запор, потом с еще большей натугой откатил титаническую круглую металлическую дверь, какими оснащались когда-то стратегические ядерные объекты, и выбрался, наконец, в короткий каменный коридор. В другом конце коридора имелась еще одна дверь, но уже обыкновенная – деверянная, обитая жестью, с ржавыми гвоздями. В центре этой двери имелось маленькое тюремное окошко, в котором был приспособлен поднос. На этот поднос курьер обычно клал деньги, но сейчас ни у Гирда, ни у наставника денег не было, да и не собирались они ничего и никуда класть. Гирд откинул засов и открыл вторую дверь. Они попали в другой коридор, который был подлиннее и загибался углом. В итоге эта каменная кишка выводила только в одно место – на небольшую каменную площадку - карниз над пропастью. Каменная стена вертикально вниз уходили в воду. Там гнездились острые, как осколки стекла скалы, о которые разбивались шестиметровые океанские валы. Прямо был океан, до самого черного небытия, слева на площадку взбиралась узкая каменная лестница, прилипшая к скале, как прибитый комар – к обоям, справа та же лестница шла дальше вверх до самого горного плато, на котором жила-поживала община, существовавшая на деньги с подноса. По лестнице вниз можно было выйти на дорогу, которая сначала шла вдоль берега, пока не упиралась в заросшие лопухом железнодорожные пути, а потом поворачивала вглубь материка. По идее этой дорогой можно было добраться до любого места Срединебесной, буде появится такое желание.

Гирд остановился на площадке и осторожно оперся одной рукой о ненадежные перила, ограждавшие пропасть.

- Итак, Гирд, - сказал наставник, - У тебя три пути.

Гирд посмотрел на него.

- Почему три? А! Еще путь назад, туда. – Он указал рукой в тоннель.

- Нет. – Ответил наставник. – Пути назад нет. Я, вообще-то, имел в виду путь через перила, туда….

Гирд поглядел в пропасть, на алчущие скалы и бешеный прибой. Выглядело это довольно заманчиво. Он поглядел влево, на кривую лесенку, потом вправо….

- Я не буду ни напутствовать тебя, ни направлять, ни желать чего-нибудь. – Сказал Наставник. – Я скажу тебе только одно: все три пути совершенно равноправны.

- Как? Даже путь вниз?

- Да. Тебя ведь не удивляет, что я не даю тебе никаких указаний.

- Вообще-то удивляет. Очень удивляет. Я, вообще-то, думал, что меня учат убивать, имея при этом определенный дальний прицел.

- Знаешь что, Гирд.... В Срединебесной, конечно, нашлись бы заказчики, которым пригодились бы мои услуги. И я мог бы посылать вас для удовлетворения сих специфических нужд моих заказчиков. Но тут есть одна большая проблема. Этим заказчикам нечем было бы расплатиться за мои услуги. Не потому, что они все как один бедны, а потому что мне ничего от них не нужно. Все, что я могу получить от них в лучшем случае стало бы предметом нелепой, смешной и унижающей меня роскоши. Выход был бы только один – я мог бы выполнять их задания бесплатно, из одной только идеи. Но я решил довести эту парадоксальную ситуацию до еще более абсурдного конца. Я готовлю в своей школе первоклассных убийц, проникателей, имперсонаторов для того, чтобы, уйдя отсюда, они работали пахарями, счетоводами и лесниками, не имея ни малейшего понятия, а кто они такие на самом деле. В подобном конце есть скрытая насмешка, юмор, который единственный и способен обусловить и оправдать всю эту затею. – Наставник сделал широкий жест в сторону противоатомной двери. - Ты видишь его?

Гирд во все глаза смотрел на наставника. И да, он видел, что его учитель говорит искренне, не лжет, не пытается убедить в том, во что сам не верит, не вертит многословно догмами на которые ему на самом деле плевать. Возможно, все дело было в тоне, каким говорил наставник. Хотя наставник и раньше говорил подобным тоном, да Гирду и наплевать, наверное, было каким там тоном говорит наставник. Просто сейчас Гирд верил ему, хотя единственный, зато убойный контраргумент подобным рассуждениям гласил: это полный бред. Возможно. В глазах Гирда сейчас этот аргумент не имел никакой силы. Он снова поглядел в пропасть, навалившись на перила всем весом. Потом покивал головой и сказал:

- Да, вижу.

- Тогда мы можем проститься. – Сказал наставник и протянул руку.

Они обменялись рукопожатием, и наставник ушел обратно в недра горы, а Гирд пошел по лестнице наверх. Он, конечно, мог бы пойти вниз, но у него возникла ранее не гостившая мысль – а не стоит ли попробовать доводить до абсурдного конца любое дело, за какое берешься. Это будет совершенно никому не нужно, в итоге он всегда будет оказываться без ничего, один, на краю пропасти, но только в этом случае у него будет мотив идти дальше, а не шагать через перила.

Старик Сатаюр сидел на бочонке посреди совершенно пустого, если не считать лавок вдоль стен и, сидящих на этих лавках, детей, сарая, куда свет проникал только из дверного проема, загороженного сейчас на половину могучим торсом Гирда, привалившегося к косяку, да сквозь обильные щели в досках стен. Полумрак, рассеченный косыми узкими лучами с пляшущими пылинками, создавал столь любимую детьми атмосферу азартной тревоги, они, затаив дыхание, слушали старого пердуна, не отрывая глаз от его длинной клочкастой бороды. Гирд, по случаю присутствия малолетних, отказался от сигарет и лузгал в данный момент семочки.

- А кто читать не умеет, так того и не надобно. – Говорил старик Сатаюр. – На щитах знак есть: три рога, вот так, - он показал пальцами, - Как его увидите, знайте, дальше без родителей ни ногой. Всем ясно?! – Зловещим шепотом закончил он.

- Да чего родители с демоном сделать могут? – Ответил ему робко-презрительный тонкий голосок. – Мои, скажем, родители или вот – Орма. (Под испытующим старческим взглядом Орм смущенно задвигал коленками). Разве если вот дядя Гирд…

Все как один посмотрели на дядю Гирда (тот невозмутимо выплюнул шелуху). Только старик не стал смотреть. Он воздвигся вдруг с бочонка во весь свой костлявый аршинный рост и, грозно тряся бородой, засипел.

- Да как ты смеешь, мозгляк! Куриный выкидыш!!! Мало тебя дома драли!  А ну поди сюда!

В сухой мосластой руке откуда ни возьмись возникла хворостина.

- А ну подошел сюда!

Вжжик! Вжжик! Ай! Не надо, дедушка Сатаюр! Вжжик! Ай! Понял, все понял! Вжжик! Повтори, что сказано! Вжжик! Где три рога не ходить! Еще раз! Вжжик! Где три рога не ходить! Дедушка Сатаюр!

- А ну пошел на место и больше не вякай!

Некоторое время в сарае слышно только униженное сопливое кряхтенье и всхлипывание. Сатаюр снова угнездился на своем бочонке.

- Запомните еще! – Провозгласил он вновь не остывшим еще голосом. - Демон одиночек любит. Почему нельзя за пределы круга домов выходить, а в одиночку вообще ни ногой? Потому что когда людей куча, даже просто двое или трое, демон не трогает и не высовывается. Он только с одним справиться может. Видели, что за процентами только по двое ходят? обращали внимания?

- Я видела одиночку! – Заявили вдруг из другого угла и тут же испуганно замолчали.

- И кого же ты видела?

- Ведьму Наху. Она совсем одна по лесу ходит.

- Так то - ведьма! А ты обереги у нее видела? Х-ха!

Во дворе вдруг громко заговорили в несколько голосов, и Гирд оглянулся. Говорили за углом, поэтому, кто говорит, было неясно, к тому же слов разобрать тоже было невозможно. Сердито гудели несколько мужских и бабьих голосов, и в этот нестройный хор временами врывался чей-то высокий, почти плачущий глас. Беда приключилась, подумал Гирд, окончательно отрываясь от косяка и двигаясь навстречу голосам. А, впрочем, каждую неделю у нас такая беда. Знаю я, наверное, что это за беда.

Несколько человек стояли кружком – это все были слуги наместника, хорошо была заметна густая шевелюра Оввара, который возвышался над всеми на голову. В центре круга стоял поникший мужичонка без шапки. Шапка его валялась у ног в пыли, там, наверное, где он шмякнул ее об землю с возгласом: «Огом клянусь, так и было!». Теперь его уже совсем, наверное, сгрызли уверенные, все видавшие, не выходя за крепкие стены замка, слуги наместника, к кому он прибежал в тщетной надежде на помощь. Кто-то из слуг что-то отмочил, Гирд опять не разобрал что, но, наверное, смешное что-то и обидное, потому что Оввар громогласно злобно захохотал, а мужичонка совсем сгорбился, потом с видом полной покорности, нагнулся за своей шапкой и побрел прочь.

Оввар все хохотал, временами прерываясь, чтобы высказать дополнительное унижающее мнение вслед удаляющемуся просителю. «Заплату пришей, она у тебя еще побегает!» - Кричал он, - «А признайся, это ведь соседская женушка, на самом-то деле?». Потом он смачно плюнул под ноги, растер сапогом и уверенно направился к Гирду. Оввар вообще-то хороший парень, только последние дни он какой-то… сам не свой что ли. Случилось что-то у него неделю назад, но ничего он не рассказывает, да и подступиться к нему с расспросами, попросту боязно. Он ведь здоровый, как бык, а теперь еще и кулаки в ход пускает, не стесняется, по поводу и без повода. Раньше такого не было. Гирд с Овваром тоже состояли на службе у наместника в охранниках. Охранять замок придумал Гирд после того, как обнаружил в подвале полуразобранный ржавый пулемет. Возился он с ним довольно долго, но зато когда продемонстрировал боеготовность, умерщвляющего больную скотину за сто шагов, оружия, наместник Гесс Мажор в панике стал просить горячую ванную и немедленно утвердил должность охранника. Веселый верзила Оввар был разнорабочим, мастером на все руки, а Гирду одному было скучно. Так и стали они вдвоем охранять замок на неприступной горе неизвестно от кого. Оввару работа нравилась. Он научился чистить пулемет, делал ровно те же самые дела по хозяйству, каковыми трудил себя и раньше, и до которых не доходили вялые руки прочей челяди. Гирд смотрел на него сначала с насмешкой, потом задумчиво. Сам он большею частию сидел на бревне у стены караульного помещения и ждал, когда можно будет закурить. Что касается Оввара, то он сигарет он не признавал, потому что в Гессе их можно было достать только у перекупщиков за бешеные деньги, а тащиться в Олману только из-за сигарет было срамно. Гирд к примеру вынужден был позорно экономить. Он позволял себе две сигареты в день (одну утром для разогреву, вторую вечером для приятства), не больше и не меньше. Оввар не раз по этому поводу шутил, а теперь стал и вовсе надсмехаться.

- Как бы делал, - начал Оввар, забравшись под стену, там, где почти не было ветра, и неторопливо сворачивая себе самокрутку. - Рассказал ты, понимаешь, историю, или просто судачишь на эту тему, или даже не судачишь, а остановился послушать – плетью поперек хребта и пошел трудиться. Кто бы этим занялся? – Вопросил он, возведя очи в небо и выпустив туда же дым. – Я бы с удовольствием занялся. Ты бы.

Он вдруг посмотрел куда-то через плечо Гирда и лицо его при этом злобно осунулось. Гирд оглянулся. Там из сарая выходили дети. Чинно, парами, держась за руки. Очень тихие и прилежные. Старик Сатаюр нависал над ними в дверном проеме и пристально надзирал.

- Ты смотри! – Очень тихо, как ощеренный кот, прошипел Оввар. – Смотри, смотри. Это ведь только начало. Нас парами не построишь, так детей наших строят. А они ведь теперь всю жизнь парами будут ходить: там демон, тут бугай, здесь товарищ смотритель. – Он выругался и сплюнул, бережно приподняв при этом смолящую самокрутку.

- И ничего ж ведь не сделаешь. Здесь со всех надо шкуру драть. Им ведь это нравится! – Он вдруг ухватил Гирда одной рукой за грудки и прошипел в лицо, светя горящим взглядом. – Им всем это нравится, мать твою туда и сюда! Никто не хочет жить своим разумением. Те, кто внизу ждут, когда им прикажут, и на все им начхать. А те кто наверху, только знай нудят: ох как мне все надоело! Да зачем это надо?! Ну почему я, в конце концов? – Он прищуренным взглядом оглядел двор поместья. – Всех передушил бы как котят, да толку никакого не будет. Ты-то хоть меня понимаешь?! – Закричал он вдруг. – Или тоже сейчас занудишь, что, мол, как умеем, так и живем!

- Ты скажи толком, что случилось? – Подал, наконец, голос Гирд.

Оввар рассказал. Опять это был демон и опять это был ребенок, теперь мальчик. Как обычно два-три годика, пухлый, розовый, с ясными умильными глазками. У крестьянина, того, что только что приходил, захворала лошадь. Молодая совсем, красавица. Чем она захворала, выяснить не удалось, и она вскоре, вот нынче утром, и померла. Пришел хозяин в конюшню – она лежит. Брюхо, как бочка, и даже пованивает чем-то непонятным, но противным. Только это он, значит, решил присмотреться, брюхо-то и лопни. А оттуда мальчонка этот лезет, ручками шевелит, глазками смотрит, и даже агукает от удовольствия. Мужик бежать. Собрал соседей. Да покуда они с вилами и топорами решились к конюшне подступиться, там уж давно нет никого, кроме сдохшей лошади. А брюхо-то, прошу заметить, распахнуто как пасть, очень хорошо видно откуда он вылез.

- А чего он хотел? – Спросил Гирд.

- Да ничего он не хотел! Ты же знаешь. Сам как сопляк малолетний, прибежал, чтобы просто рассказать, поплакаться.

- Да нет, я про демона.

Оввар ощерился.

- И ты такой же! Веришь не правде, а страстным словам. Да не было никого!

- Ты сам знаешь, что это не так. – Сказал Гирд, глядя Оввару в глаза.

Оввар вдруг отвернулся и затянулся. И так и не ответил.

Гирд знал. Детей находили не только в тушах мертвой скотины. Их выкапывали из-под земли, ориентируясь на отчетливый малолетний плач. Обнаруживали в запертых сундуках, которые не отпирали, бог знает сколько, лет. Добывали из дымоходов. Натыкались на веселящихся карапузов, вскрывая бочонки с пивом. Одного нашли внутри толстого мореного бревна. Ну и, конечно, в гробах, без этого никуда. Причем, что характерно, никто этих детей не видел после самого акта изъятия и кроме свидетелей этого акта. Куда они все деваются, никто не знал. Поэтому здравомыслящие люди, которых было абсолютное меньшинство, считали, что никаких демонов не было вовсе. Действительно – очень похожи эти слухи были на пустые россказни. Вот если бы кто-нибудь из детей пропал. Но тьфу-тьфу, ничего подобно и даже отдаленно похожего не произошло. Абсолютное большинство с удовольствием занялось сочинением сплетен, баек, изобретением оберегов, заклинаний и охранных знаков. И конечно вовсю запугивали собственных детей. Хотя Гирд считал, что собственные дети были единственным сдерживающим фактором в разгуле этого безобразия. Их заставляли ходить парами и не отлучаться за пределы поселка, но при них же считалось дурным тоном судачить о последних проделках демона и в особенности посвящать их в детали этих проделок.

Мимо них прошествовал грозный старик Сатаюр. Он покосился величественным взором в сторону охранников, и Оввар, издав неожиданно звук, словно поперхнувшись дымом, сорвался с места и, догнав старика, изо всей силы двинул ему сапогом под зад. Гирд только крякнул. Старика бросило вперед, но он не возмутился и даже не оглянулся. Втянув голову в плечи, и растеряв разом все свое достоинство, он почти бегом устремился вперед. Оввар, не получивший, видимо, никакого удовольствия от этого бесплодного акта протеста, вернулся под защиту стены. Теперь он только затягивался, и нервными пальцами часто стряхивал пепел себе под ноги. Глаза его остановились, и лицо выражало только застарелую скорбь.

От крыльца усадьбы двигался рослый богато одетый господин в красивой окладистой бороде. Это был Гесс Мажор, наместник клочка горизонтальной земли на высоте, названного его же именем. К нему робко подступили управляющий и один из смотрителей. Речь видимо зашла о недавнем пришествии. Мажор слушал величественно, но недолго. Когда из конюшни вывели его любимую кобылу, он неожиданно высоким плаксивым голосом запричитал.

- Ну, отстаньте вы от меня, ну, сколько же можно, ну, при чем тут я?

Его тут же оставили в покое, и он ловко взобравшись в седло, спешной рысью убыл за ворота.

- Кататься поехал. – С неопределенной интонацией произнес Оввар. Гирд только усмехнулся про себя. Даже его ближайший приятель и даже в приватном разговоре без свидетелей не посмел грубо отозваться о начальнике лично. Чего ты боишься Оввар? А, наверное, не в страхе тут дело. Вернее в страхе, но в другом страхе. Можно сказать в страхе прямо противоположном. Я боюсь не того, что он может меня уволить или посадить под арест, если я украду его любимую кобылу, а того, что укради я в самом деле его любимую кобылу, он лишь заноет: «да что же это такое, да когда же кончится этот беспредел, да за что мне такое наказание…». – Думал Гирд, медленно, загребая ногами пыль, двигаясь к своему любимому месту – бревну у стены караульного помещения при воротах, где он любил сидеть в час безделия.

- Не скучай, Гирд.

Он поднял голову. На кого она похожа? И почему именно похожа? Он снова уставился в землю у себя под ногами и полез за сигаретами. Подошло время вечерней затяжки. Что это за странные какие-то у меня ощущения. Словно я здесь не по адресу, как герой какой-то дурацкой книги, который на самом деле есть живой и здоровый человек. Этот человек живет себе где-то и не ведает, что его засадили в черствый переплет, как в темницу, и тот, который в темнице припоминает порой, свое свободное бытие, но воспоминания эти смутные, они проявляются скорее в виде беспричинной тоски и странного отношения ко всему окружающему, которое вернее всего было бы назвать отчуждением. Я всегда противопоставляю себя другим людям. Находятся порой единицы, которых я могу понять, и тогда мне кажется, что они такие же узники, имеющие реальных прототипов. Вот, например, она, или мне только кажется? И вообще, почему книги? Это ведь я так только, чтобы главного не сказать, про книги сочиняю. А если не книги? А если….

Он подпер рукой подбородок и сквозь дым уставился во двор, окруженный хозяйственными постройками. Серо, убого, деловито. А здесь мог быть парк с подстриженными под зайчиков и поросят кустами. Выложенные плиткой дорожки. Ни соринки. А хозяйственные постройки – на задах, чтоб случайно заглянувший видел только парк. Это кажется несправедливым, нечестным, но тоска берет вот так изо дня в день глядеть на эти холупы. Для чего нам стараться? Для чего нам вкалывать на своей работе, если нам нечем гордиться? Все очень хорошо знают, что предметом скромной (именно и только скромной) гордости должны быть достижения на внутреннем фронте: там, где идет настоящая борьба. И проявлением этой борьбы должны быть: преданность делу, здравомыслие, осознанное и честное подчинение, трудолюбие, умеренность в запросах. Кто-то, когда-то, где-то так сказал. Но никто не знает – кто, когда и где. И только потому, что никто этого не знает, это считается аксиомой. А если быть честным, то не знают этого, потому что забыли, а вернее изо всех сил старались забыть. А если уж быть окончательно честным, то просто страшно верить во что-то другое. Страшно поднять голову от пыльной дороги, что там вверху-то?

И вот все сквозь зевоту и немочь тянут постромки, но результат представляет собой не более чем какую-то неудавшуюся пародию на справедливое общество, надоевшую до тошноты самим актерам театральную постановку, даже более того – механическую шкатулку, в которой у жестяных человечков, наделенных изначально разумом и душой вследствие бесконечной однообразности движений конечностями, эти душа и разум уснули, поросли паутиной, а потом и вовсе умерли.

И я такой, как и они, я один из них, вследствие того, что такая ситуация, и понимание исключительности своего положения не вызывают во мне ни гнева, ни жажды действия, ни даже отчаяния. Я могу часами сидеть на этом бревне и глядеть в стену напротив, и именно этим я и занимаюсь. Могу ли я что-то изменить? Может быть. Я не то, чтобы не знаю, я не хочу об этом думать. Мне лень об этом думать.

Гирд аккуратно докурил сигарету до самых губ и не менее аккуратно затоптал окурок. На дворе был уже поздний вечер. Челядь исчезла как один. Разбежалась по своим норам. Даже Оввар угомонился, ушел в караулку и затих там. Сегодня его очередь дежурить, и мне можно идти домой, но совершенно не хочется вставать. Так и просидел бы всю ночь. Но я все же сейчас встану и пойду. К своей хозяйке, которая носит на макушке тщательно уложенный огромный пучок седых волос. Она приготовит как раз к моему приходу горячий суп и овощное рагу. Все это будет таким горячим, что сначала трудно будет есть, опасаясь обжечься. Она всегда очень хорошо знает, когда я приду. Наверное, лучше меня самого. Зачем ей это?

Кетехар лежал в канаве под забором. Сначала Гирд подумал, что старик допился (молодой сорокалетний старик), и если бы он так не подумал, он не подумал бы останавливаться. С какой стати: он каждый огов день где-нибудь валяется, какое мне до него дело. Но Гирду показалось, что старик умер, и он остановился, чтобы рассмотреть его получше. Кетехар лежал лицом вниз, и когда тень Гирда нависла над ним, поднял это лицо, вернее сказать – чуть-чуть повернул голову, так что стал виден сведенный тупым страданием профиль и прошептал:

- Плохо мне.

Плохо и плохо, не он первый не он последний. Раньше надо было думать. Только Гирду показалось, что Кетехар вовсе не пьян. В его словах, хоть едва слышных был смысл, и не совсем тот смысл, что, мол, просто плохо. Все равно, даже если он не успел перед смертью заложить, что с того. Преследующий красивые идеалы жалок и смешон. Только все дело в том, что он жалок и смешон в глазах жалких и смешных людей, которые только и окружали Гирда со всех сторон. И еще ему показалось, что Кетехар не из их числа, по крайней мере, сейчас: лицом в грязи, на пороге гибели. Словно породнились они чем-то.

Гирд спросил, что случилось, но Кетехар не ответил. Наверное, все произошло, как и предполагалось: количество, мать его за нога, перешло в качество.

Закряхтев, неожиданно для себя, Гирд присел рядом с пьяницей на корточки и легко поднял его. Серая, занесенная млечной пылью улица, была почти пуста. Гирд громко прошагал по самой середине до своего дома.

Хозяйка охнула и сейчас посторонилась от двери. Только когда Гирд прошествовал в свою комнату и уложил пьяницу Кетехара на свою постель, она подала голос. Кого это Гирд принес? А подумал ли Гирд, что скажут соседи? А подумал ли Гирд, что скажет староста? А подумал ли Гирд, как к нему теперь будут относиться на работе? А подумал ли Гирд…. На эти темы Гирд никогда не думал, а потому демагогическая атака оставила его совершенно невредимым. Он вообще не слышал, что говорит хозяйка, словно не живой человек изливал ему наболевшее а гудела, старательно пытаясь пролететь сквозь стекло, муха. Разве что муха очень толстая и громкая. Он взял тарелку со своим супом и пошел к своей постели. Там он попытался накормить Кетехара, хотя бы чуть-чуть. Не для его пользы, а только для собственного успокоения. Кетехар честно пытался есть, давился, слабо перхал, выплевывая брызги себе на подбородок, наконец, сделал героическое движение рукой, пытаясь отстранить тарелку. Гирд убрал суп и сходил за молоком. Молочка Кетехар еще немного попил, и совершенно обессилено откинулся на подушку. Гирд отставил стакан, и случайно оглянувшись, обнаружил, что хозяйки рядом более нет, он не заметил, когда она исчезла. Он укрыл Кетехара одеялом, собираясь оставить его в таком положении на ночь, но тот вдруг грозно сдвинул брови на бледном измученном лице, и совершенно без голоса повелительно просипел:

- Сядь!

- Молчи. Спи лучше.

- Я сказал сядь!

Он аж затрясся всем своим вялым, как студень, телом, словно вкладывая в повеление последние оставшиеся силы. Гирд решил, что лучше будет удовлетворить просьбу. Он сел на место, но вынужден был нагнуться еще дальше – к самым губам, потому что сил в голосе у Кетехара почти не осталось.

- Никому не говорил… тебе скажу… потому что больше некому…. Знаешь, почему пить начал?

- Знаю, спи лучше.

- Врешь… не знаешь… слепой… глаз….

Кетехар замолк, казалось окончательно. Глаза его закрылись. Серая тень наползла на лицо. Гирд хотел уже встать и уйти, но тут глаза Кетехара распахнулись вновь и он заговорил даже более связно, чем прежде.

- Не верь во всю эту ерунду, я имею в виду магию, демонов и артефакты. Никаких потусторонних сил, никакая древняя цивилизация не разбрасывала по задворкам всякие диковинки перед тем как отдать концы. Все это ерунда, я говорю. Я сам сделал артефакт. – Кетехар замолчал и закрыл глаза. Перевел дух. И заговорил снова. – Мы прокляты. Но не кем-то или чем-то иным, чем есть мы сами. Магия – это наше проклятие. Кто чист, тот не может читать заклинания и творить волшебные вещи. Он ее просто не видит. Ты. Потому тебе и расскажу. Я вижу, как демоны вылетают из душ людей, как голуби из клетки. Артефакты сыплются оттуда же. Как из рога изобилия. Это всего лишь попытка что-то изменить там, где ничего изменить невозможно. Я не знаю,… почему погасло солнце. Но оно погасло. И мы обвинили себя в этом…. Может, мы действительно виноваты. Даже, скорее всего. Магия не заменит нам солнце, она просто убьет нас. Но ведь мы именно этого и хотим.

Я сделал себе игрушку. Слепой глаз, так я ее называю. Она очень простая. Можно подумать, что она исполняет желания, но это не совсем так. Она действительно исполняет желание, но только одно. Превращает тебя такого, какой ты есть в такого, каким ты хочешь быть. – Тут (Гирд изумился) Кетехар даже нашел в себе силы тихо засмеяться. – С чего ты решил, что мы хотим быть добрыми, честными и доблестными? Я думал, что хотел быть именно таким, а на самом деле я хотел закончить свои дни в канаве, нищим. Я не знал об этом, ну и что с того, ведь я же хотел этого. И я получил, чего хотел.

Рука умирающего поднялась к груди, словно искала там то, чего теперь не было.

- Куда ты его дел? – Спросил Гирд.

- Пропил. Денег не осталось, и не осталось ничего, что можно продать.

- Кому ты его продал? – Спросил Гирд.

 Кетехар долго молчал, словно не хотел говорить, но говорить было надо, раз уж вообще начал.

- Оввару.

Гирд шумно выдохнул. Вот, значит в чем дело.

Поздним вечером дождь ударил в окно поганой метлой. Гирд сидел и смотрел сквозь мутное дрожащее стекло и ни о чем не думал. Он опять впал в обычное для себя состояние оцепенения. Была только одна осознанная мысль, что вот теперь можно просидеть так всю ночь, глядя в тревожную пустоту. Кетехар ничем не напоминал о себе, даже не сопел. В доме было тихо, а на улице тем более, только дождь шумел на улице, к тому же надвигалась ночь. Дождь и ночь: достойные причины для пустоты.

Он сначала не понял, что слышит этот звук, потому что звук этот был невозможен, а значит – как бы приснился, хотя Гирд был абсолютно свеж и готов к немедленным действиям, несмотря на тишину и баюкающую мелодию дождя. Кто-то стучал в дверь. Твердо, но не громко, как колотила бы в нее старая костлявая рука какой-нибудь хозяйкиной приятельницы. Гирд даже предположить не мог, кому он мог понадобиться сейчас, разве что Оввар прислал за помощью. Он пошел открывать.

За дверью на невысоком крыльце без крыши, с непокрытой головой прямо под холодными струями стояла она и весело улыбалась Гирду.

- Пойдем, погуляем? – Сделала она невозможное предложение, явно забавляясь растерянностью хозяина.

Гирд знал, что она дочь старшего смотрителя, но имени не помнил, хотя, конечно, слышал его и не раз. Правда, чего он ни разу не замечал, так это ее внимания по отношению к своей особе. Впрочем, он знал, что когда надо, женщины могут быть горазды на скрытность. Они хранят тайны намного лучше мужчин. Сейчас их никто не мог увидеть здесь на заплывшей грязной жижей улице, поэтому она и пришла за ним именно сейчас.

- Куда же мы идем? – Спросил Гирд, совершенно не представляя себе, что она ответит.

- Давай сходим в лес.

- Что?!

Она беззлобно расхохоталась.

- И ты такой же, как все. Ну почему бы жениху и невесте не сходить в лес, когда они захотят?

- Ночью и в дождь? – Продолжал изумляться Гирд, пропуская все прочее мимо ушей. – А если ты простудишься?

- Тогда папа про все узнает, и нас тобой забьют насмерть камнями! – Она снова счастливо расхохоталась. Гирд понял, что она просто упивается своей свободой и безнаказанностью, хотя они идут по центральной улице прямиком мимо дома старосты.

- Да…. – Гирд потер лоб, собираясь с мыслями. – Я забыл тебя спросить: как тебя зовут?

- Прекрасная Адальма, принцесса северного края неба.

- Но я же должен как-то к тебе обращаться. Не любимая же, в конце концов.

- А почему бы нет?

- Потому что я тебя не люблю, да к тому же это будет скучно, и я буду лишен возможности придумать тебе уменьшительно-ласкательное прозвище.

- Зови меня зайкой или пчелкой.

- Кобылкой.

- Хватит меня испытывать! Я вижу твои жалкие страхи насквозь. – Она схватила его за руку и прижалась. – Ты такой горячий! А мне холодно. А где ты теплее всего? Здесь? Или может быть вот здесь?

- Ладно, пошли в лес.

Она счастливо захохотала и вприпрыжку побежала вперед по лужам, размахивая руками, и поднимая снопы брызг.

Они забрались довольно глубоко в чащу, забрели в заросли ежевики, она постоянно цеплялась подолом и чуть не померла со смеху, дождь валился с крон крупными каплями, скользкий валежник вязко хрустел под ногами. Наконец выбрались на маленький прогал, за огромным поваленным стволом, покрытым толстым напластованием зеленого моха, и облегченно повалились в траву. Она, наконец, замолчала и только громко дышала, как на бегу, стремясь управиться поскорее со своим платьем, поскольку Гирд за неимением опыта в этом ей помочь не мог. Потом наверху полыхнуло металлом, и раздался короткий, но яростный небесный удар. Дождь хлынул с новой силой сплошным потоком. Но им было уже все равно. Гирду вообще казалось, что где-то грохочет беспрерывно, хотя, скорее всего, это был грохот крови в собственной голове. Во время короткой передышки вдруг обнаружилось, что сверху больше не течет, и вроде бы даже стало светлее от прорвавшихся сквозь тучи звезд, а тело его было сухим и горячим, точно таким же, как ее тело….

Рядом, совсем близко, буквально за поваленным стволом мощно восхрутели ветви и заревели дурным голосом. Они были заняты. Затрясся ствол ближайшего дерева и с листвы обрушилась вода.

-  Медведь…. – Прошептала она ему в ухо и тут же за это ухо его укусила.

- Да…. – Нетерпеливо ответил он.

Заревели еще громче и вроде как бы обиженно. Потом захрустели кусты ежевики но уже в отдалении. Снова вокруг стало тихо, только стучало ее сердце где-то совсем близко.

Он лежал на спине и смотрел на кусочек звездного неба, видимый прямо над головой. Очень хотелось спать. Он уже закрыл глаза. Она лежала рядом – по правую руку. Ему не надо было смотреть в ту сторону, чтобы ощутить ее. Ему было хорошо. Так хорошо, как не было никогда или, по крайней мере, очень давно. Он не привык к этому странному ощущению полного отсутствия страха. Страх давно уже стал его второй тенью, может быть, он был не так силен, как страх остальных жителей Срединебесной, но одно соседство с другими людьми налагало свои обязательства, и одним из них был этот незаметный спутник. Он наслаждался этими мгновениями без страха, стараясь не уснуть, потому что он знал, что как только она уйдет, страх вернется. Просто для того, чтобы заполнить пустое место. Хорошо бы полюбить ее….

- Я выношу, моего малыша, - ясным голосом произнесла она, - А потом закопаю его…. А, когда придет срок, он проснется.

Она не сказала ничего особенного, дело было в том - как она это сказала. Гирд поверил каждому ее слову, словно эти слова вовсе не были грязной притчей обнаглевшей хулиганки. Разумеется, россказни о демоне, всеобщий сладкий ужас должны были порождать подобные мелкие пакости. Но в тот момент Гирд был уверен в том, что она не врет, и тогда кто же она такая? Он явственно ощутил свою беззащитность, и связано это ощущение было главным образом с тем, что он был гол как сокол и только что отдался этому странному существу. Не сообразив достойного ответа или даже сколько-нибудь осмысленного действия, он лишь прикрыл срам ладонями и остался в таком положении, помертвевший и похолодевший. Она положила ему руку на распахнутые глаза, он ничего теперь не видел, а только чувствовал, что рука ее мягкая и прохладная, как летний лист, легко спланировавший с ветки. Это было последнее, что он запомнил.

Когда он проснулся, над лесом все еще царила ночь. Дул сильный ветер, играя тенями от веток на прозрачном небе. Гирд сел и обхватил себя руками. Оказалось, что он здорово замерз, и это было первым, чем он обеспокоился. Потом он вспомнил свое приключение и панически огляделся. Ее не было рядом. Только одежда его свисала с поваленного ствола, скорее всего там, где он ее сбросил. Он поспешно принялся одеваться. Один сапог куда-то запропал, он уже начал думать, что его утащил медведь, пока не обнаружил искомое в кустах ежевики.

Весь обратный путь он терзался стыдом. Теперь после здравого размышления, он далеко не был уверен, что не попался на странную девичью шалость. Он даже не был уверен теперь в полном умственном здравии дочурки старшего смотрителя. Потом ему пришло в голову, как вероятнее всего веселилась она, и стыд его вспыхнул с новой силой. Он даже зубами заскрипел. Хотя с другой стороны – что тут веселого. Дерьмо. Точно сумасшедшая. Правда, она его усыпила, но, в конце концов, это, наверное, можно как-то объяснить, если бы появилось желание что-то объяснять. У него не было такого желания. Приближаясь к своему дому, он был зол на всех и вся. (Как Оввар). Это идиотская затея с демоном. Эти глупые шутки. Эта усталая пыльная жизнь, от которой происходит и первое и второе. Наверное, они все здесь не в своем уме, и не замечают этого. Это просто некому замечать – если все. И самым правильным шагом было бы уйти отсюда. Раньше он не уходил, потому что знал наверняка, что в соседних селениях, а также в селениях соседних с соседними и так далее одно и то же, и значит уходить не имеет смысла, если только не желаешь насладиться горьким разочарованием. Но теперь уходить был смысл. Потому что здесь его обесчестили, а в других местах, об этом, по крайней мере, никто не знал. Конечно, был и другой выход достойный настоящего мужчины – пойти и надрать ей задницу по первое число, а если кто полезет заступаться  (например, папаша, старший смотритель) надрать и ему тоже. А уже потом уйти. За свой пережитый страх. Признать таким способом, что страх этот имел место, но не уступить ему, а выбить клин клином. Заставить ее себя боятся. Так бы, конечно, поступил «настоящий мужчина», но, к сожалению (или к счастью), настоящих мужчин в Срединебесной не осталось, и Гирд не был исключением. Он был воином – да, убийцей – да, может быть даже героем, но «настоящим мужчиной», он не был вовсе.

Смотритель Ниварл остановился над ним и некоторое время топтался на месте, сосредоточенно сопя. Гирду сначала показалось, что тот пристально и неодобрительно разглядывает своего подчиненного, рассевшегося на бревне у ворот, но оказалось, что он всего лишь старательно копается в сигаретной пачке. Наконец, он извлек две сигареты, одну предложил Гирду и плюхнулся рядом. Они задымили.

- Страшные вещи у нас тут происходят. – Сделал, наконец, риторическое замечание смотритель. Гирд не ответил. Смотритель продолжал.

- И скажите на милость, откуда у нас взялась магия? Ведь раньше ее, говорят, не было.

Гирд не знал, откуда взялась магия и потому опять промолчал.

- Я так думаю, это какое-то поле, что-то вроде поля тяготения. Такое же незаметное и вездесущее. Раньше оно было достаточно слабым, а потому никак себя не проявляло, за исключением некоторых мест, а теперь почему-то усилилось, и стало все искажать. Ты не знаешь, почему оно усилилось?

Гирд опять же не знал, и честно в этом повинился.

- Вот и никто не знает. – Значительно произнес Ниварл. – Может быть, какие-то тектонические процессы… или космическое излучение, говорят, оно очень жесткое, прямо таки губительное, и если бы не атмосфера… вот я и думаю, может, у нас что-то с атмосферой?

Гирд украдкой покосился в сторону собеседника. Тот уселся прочно и основательно. И сигарет, наверное, запас солидный. Тогда Гирд приподнялся и тоже проделал кое-что с атмосферой, правда, в местном масштабе. Ниварл и усом не повел. Теперь он принялся рассуждать о границе между мирами, которые, спасибо той же магии, стали, мать их за ногу, истончаться. Гирд принялся уныло слушать.

Тут из караулки вывалился свежевыспавшийся Оввар, рукава его рубашки были засучены, а руки испачканы смазкой. Видимо, он опять приводил в порядок пулемет, стрелять из которого Гирд его не научил, а Оввар как-то забыл попросить. Некоторое время он стоял по другую сторону от сотоварища и тщательно вытирал руки тряпкой. Гирд подумал, что вот сейчас он заорет и полезет в грязную свару. Но, к великому его изумлению, Оввар произнес задумчиво.

- Я бы, конечно, не стал высказываться, так категорично, а насчет демона, так это и вообще все вранье, но ведь что-то создает артефакты. Что-то наделяет обычные предметы совершенно чудодейственными свойствами. Может быть, они кажутся чудодейственными, только из-за того, что непонятны, и, на самом деле, тут нет никакого волшебства…. А может быть, я давно об этом думаю, они необычны, потому что чужеродны….

- Да! – С жаром подхватил Ниварл. – Есть такая гипотеза, что они оставлены некоей древней ныне вымершей цивилизацией. От этой цивилизации сохранилось, ведь достаточно много - книги, например. В них говорится о звезде необычайной яркости, которую они называли «солнце». А потом звезда погасла – и они вымерли. Потому что были неприспособленны в отличие от нас жить в постоянной темноте. А еще говорят, что вымерли они не до конца, и те, кто выжил – мутировали….

Тогда Гирд встал и, пробормотав под нос что-то самому себе непонятное, двинулся прочь. Позади Оввар так же задумчиво и корректно отвечал ударившемуся в философию начальству.

Гирд бесцельно пересек двор, поглядывая по сторонам. Как всегда вокруг происходила вялая, но упорная, как ползанье осенних мух по потолку, деятельность. Большинство, молча, работали. Те, кто не работал, были заняты философскими диспутами, даже женщины, что было страшно. Не слышалось ни шуток, ни громких возгласов ни ругательств. Гирд ушел в самый дальний угол двора, где в узком проходе между стенами двух сараев была сложена поленница и стояла бочка с холодной дождевой водой. Гирд склонился над ней и брызнул воды в лицо. Вода была освежающе холодная, но не ледяная. Он зачерпнул горстью и стал пить, когда его очень ловко и быстро ухватили за ноги и без лишних телодвижений засунули в бочку головой вниз.

- Он сказал тебе. – Эти слова были последними, которые услышал Гирд. Он оказался совершенно не готов, сразу же заполучил солидную порцию воды в легкие, и все бы наверное кончилось удачно, потому что выбраться из бочки быстро было невозможно, да к тому же его крепко удерживали, препятствуя подобному действию а заодно и не давая опрокинуть бочку, что тоже было бы спасением. Убийца не учел только одного маленького факта: бочка стояла здесь давно и успела уже серьезно подгнить. Отчаянный удар локтем, можно сказать – не удар, а просто бешеная конвульсия, проломил стенку, которая тут же рассыпалась. Вода хлынула наружу, и Гирд получил возможность дышать. Правда, сначала это у него получалось плохо. Ничего не видя из-за черных пятен перед глазами, почти ничего не соображая, действуя на одном дремучем инстинкте, он как бешеный вырвался из бочки прочь, разнеся ее окончательно, вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с убийцей, который, совершенно не ожидавший ничего подобного, несколько растерялся, выпустил свою жертву и теперь с тупым бараньим выражением смотрел ей в глаза, соображая, как бы еще ущемить ее право на жизнь.

Гирд не особо удивился, увидев перед собой Оввара. Этот человек пытался убить его. Подло, жестоко, состроив из себя буквально за несколько минут до этого доброго приятеля. Он, конечно, уже не был никаким приятелем. Он уже был трупом, хотя еще не знал об этом. Первым намерением убийцы после мгновения растерянности, когда в груди еще не затух мрачный огонь, было броситься на ослабевшего Гирда и довершить начатое, благо кинжал имелся. Но он видел Гирда, успел поймать его взгляд, и первое решение не замедлило смениться вторым – бежать, пока цел.

Но он не успел даже повернуться. Этот удар в боевом арсенале асасинов школы, прозывался «таран на длинных цепях». Гирд прыгнул, вытянувшись почти параллельно земле, запечатав весь ужас своей беспомощной смерти в выброшенном вперед кулаке. Кулак этот врезался Оввару в лоб, отправив того в мгновенное небытие за краем обрыва. Гирд перелетел через труп, неловко упал, и только тогда позволил себе согнуться в приступе неудержимого кашля. Кашель рвал его на части. Под конец его вырвало, а потом навалилась слабость. Весь свой ужас и ярость он выплеснул в собственном акте убийства. Теперь он стоял на четвереньках, опираясь на дрожащие руки, и пытался успокоить клокочущее нутро. Дышал он громко, со свистом.

Наконец, ему полегчало, он опустился на колени и сразу обнаружил свидетеля. Свидетель, собственно, и не скрывался. Наместник одноименной земли Гесс Мажор, стоял в двух шагах и растерянно совершенно круглыми глазами смотрел на него.

Гирд утер рукавом рот и в два приема поднялся.

- Я все объясню. – Сказал он, склоняясь над убитым и запуская руку ему за ворот. Так и есть, Слепой глаз, эта поганая безделушка, превращающая порядочных людей во всякую сволочь находился там, висел на короткой цепочке. Гирд сорвал его. Потом он приблизился к Гессу, взял его под руку и повел.

- Я все объясню, только давайте пойдем куда-нибудь, присядем.

Гесс Мажор не только не стал кричать караул, отбиваться и вообще вести себя как добродетельный гражданин в лапах головореза, а напротив смирно пошел следом, не проронив ни звука. Гирд отвел его в кузню, которая сейчас пустовала, усадил на табурет, сам сел на пенек напротив и как на духу выложил все что знал. Гесс Мажор опять не стал вести себя как добродетельный гражданин, которому впаривают заведомую чушь с целью отвертеться от ответственности. Вместо этого он спросил немного хриплым от волнения голосом:

- И что ты с ним сделаешь?

- Разобью, конечно. – Равнодушно сказал Гирд и поднялся.

Амулет он положил на наковальню. Снял со стены молоток и наотмашь шарахнул.

Была у него задняя мысль, что сейчас что-нибудь случится, что не даст подлая поделка просто так разбить себя. Но он все равно испуганно отпрянул, когда Гесс Мажор вдруг вскочил со своего места, как подброшенный, сверкая глазами, и едва ли не изрыгая огонь.

- Ты совершил кощунство!!! – Объявил он звонким ЕЕ голосом, который металлическим гвоздем вонзился Гирду в мозг. – Ты разбил оберег силы!!! Ты заплатишь за это!!! Я найду тебя!!! Тебе не скрыться!!! Тебе….

Тут наместник, видимо, потерял присутствие в себе вещающей женским голосом сущности. Он вздрогнул всем телом, обмяк лицом, и стал шарить рукой под задом, ища табурет, на который и плюхнулся с огромным облегчением. Заметив, наконец, взгляд Гирда, он подобрался и испуганно спросил:

- Что случилось?

- Ничего. – Ответил Гирд и смахнул осколки с наковальни.

«С тех пор я бегу. Мне не важно – куда, к тому же одному это делать было бы очень скучно. Потому я связался с вами. Впрочем, если я сижу и пишу это, значит, я остановился. Значит я…».

- Ничего не понимаю. – Произнес Макаел. – О чем это он пишет?

Виром не ответил, он задумчиво постукивал пальцами по листу.

- Слушайте. – Оливий повернулся к Интионе. – А почему его в гробу не похоронили?

- Он сам оказался в могиле. – Голос Интионы дрогнул.

- Как это – «оказался»?

- Никто не знает. Он лежал здесь. А потом пропал и оказался в могиле, причем могилу еще вырыть не успели, и кто ее вырыл – неизвестно. В общем, ее просто засыпали и разбежались.

Оливий закряхтел и стал тереть лоб. Виром медленно отложил письмо и стал, так же неторопливо, протирать очки, смотрел он при этом куда-то вдаль.

- Так ты понял, что он имел в виду? – Спросил Макаел.

- Что тут понимать. – Проворчал Виром. – Раз существует магия и артефакты, почему бы не существовать демонам? Я же не отрицаю…. – Он, словно, убеждал в чем-то себя.

- Так ты думаешь, его убил этот демон?

- Это он так думал. А я думаю, что нас ждет что-то подобное. Гирд оказался нарушителем.

- Нарушителем чего?

- Не знаю, как назвать. Почему-то все время лезет в голову – закон. Ну да, нарушителем закона. Только у нас такой закон, что за разбиение какой-то безделушки, на тебя ополчаются небеса. Впрочем, что с них взять, с наших небес…. А мы-то с вами такие нарушители, что любо-дорого четвертовать! Это, конечно, в том случае, если мы найдем эту станцию. Но, если честно, вряд ли мы ее найдем. Пустыня слишком велика.

Только тут Макаел заметил расширенные глаза Интионы, которыми она смотрела на стохастического механика. Он тоже перевел взгляд на очкастое лицо. Потом усмехнулся.

- Не обращайте внимания. – Сказал он Интионе. – Мы просто немного прогуляемся…. Жаль, что так получилось.

Оливий стоял подле Интионы, обнимая ее одной рукой за плечи.

- У тебя будет ребенок. – Печальным голосом произнес он.

Интиона вскинула на него испуганные глаза.

- Я знаю. – Уверенно кивнул головой Оливий. – Ты вырастишь его, и он будет очень несчастен. Потому что ничего хорошего ни с тобой и с ним больше не произойдет.

Интиона смотрела в печальное лицо монаха, как завороженная. Виром дернулся и вскочил, повалив стул. Подойдя к Оливию, он крепко ухватил его за руку и повлек к двери.

- Пойдем, пойдем. – Он криво улыбнулся Интионе, отчего всем стало еще страшнее. – Мы уже уходим… соболезнуем…. – Кожа на виромовой лысине страшно сморщилась. Макаел тоже попятился к двери. Что сказать он не знал. Ему стало очень страшно, словно дверь, которая всегда была заперта, вдруг приоткрылась – а там мрак, и кто-то смотрит оттуда, сам совершенно невидимый. Если только это не она приоткрыла дверь, и не он, Макаел, смотрит из этого мрака. (У нее будет ребенок). Он уже готов был броситься прочь сломя голову. Но Интиона приблизилась к нему и, взяв за руки, посмотрела в глаза. Макаел замер, как сурок около норки.

- Не бойся, Макаел, - сказала она, - Все будет хорошо. Потому что все всегда бывает хорошо. Это только человек может придумать плохой конец, но ведь никогда не бывает так, как придумал человек. Существует только один простой закон: завтра всегда лучше чем сегодня, даже если завтра вы найдете эту силовую станцию.

- Завтра… будет…. – Хрипло шептал Макаел, как безумный. – А сегодня? Что делать сегодня?

Интиона с болью смотрела на него. Она не хотела отпускать его руки, но он попятился, и не говоря больше ни слова вывалился за дверь.

Во дворе происходил разговор.

- Ты – негодяй! – Кричал Виром. – Ты не имел право ей это говорить!

- А что я должен был ей сказать?! Что завтра на нее свалиться десантный батальон женихов (хотя последний парашют сгнил двадцать лет назад, но специально для нее наладили новое производство)?!

- Ты мерзкий тарантул, с ядовитой слюной!

- Что я должен был ей сказать?! Я сказал ей правду! И я горд этим!

- Ты не имел право ей это говорить!!! – Не своим голосом завизжал Виром. Они с Оливием вцепились друг в друга, как два клеща, перепутавшие объект с субъектом.

Макаел подошел и стал выталкивать обоих к калитке, приговаривая.

- Что угодно, что угодно товарищи делайте, но только не здесь, а там.

Однако, на улице гнев у обоих одновременно как-то сразу иссяк. Волоча ноги, они забрались в машину, и некоторое время сидели молча, глядя по сторонам.

Оливий ощупал скулу - там имела место свежая краснота.

- Черт подери, совершенно не помню, когда ты меня.

Виром, который уже пятый раз за последнюю минуту поправил очки, наконец, снял их и критически осмотрел.

- А ты мне дужку погнул, недомерок.

- На себя посмотри.

Макаела покрутил головой и огляделся, словно очнувшись от душного сна. Его вдруг, как всегда некстати, одолело соблазнительное ехидство.

-  Святой отец, - спросил он, - А когда воробышек хочет, так сказать, хрум-хрум бабочку, он тоже всегда говорить ей правду?

- Нет, конечно, он ведь говорить не умеет.

- А если б умел?

- Тогда он сказал бы, что узор ее бесподобных крылышек напоминает ему весенний цветущий сад, который он видел когда-то давно и с тех пор там никогда не был, но не может забыть…. Вообще возможность говорить неправду заменяет нам возможность делать правду. Это, конечно, не здорово, но это все-таки лучше, чем просто хрум-хрум и все. Теперь бы нам научиться говорить правду….

- А дальше? – Спросил Виром.

- Дальше…. – Проворчал Оливий. – Дальше не нашего ума дела. Ведь воробышек не умеет говорить неправду. А человек не умеет говорить правду. Значит тот, кто будет уметь говорить правду – будет уже не человек, и нам не представить, кто это будет такой.

- И что же нам остается? – Спросил Макаел.

- Жми на газ, Виром, не так много нам и осталось.

Макаел тревожно заворочался в постели, в очередной раз распахивая и запахивая одеяло. Дело было уже под утро. Уж и петух чей-то сладостно прогортанил. Ночь без сна, в бесцельных метаниях.

- Я вот все думаю, - раздался рядом глухой голос Вирома. Вот те раз, Макаел испуганно воззрился на соседа, а он-то, оказывается, тоже не спал. - Что такое добро? Представь себе мир кипящих страстей, драк, побед сильнейших, и ползаньи в дерьме проигравших. Там все было ясно: творить добро, значит не делать зла. Теперь представь, что это изжито, я понимаю – это трудно представить (не как у нас – у нас не изжито, а забыто), но… как-то это ушло, как детская игра, и…. Но что-то осталось. Какая-то потребность, сотворить добро по старому, чтобы было видно, что вот это – добро, и я его сделал, чтобы кто-то когда-то об этом вспомнил, глупо это, конечно, когда вот так об этом думаешь, но предположим, такая потребность осталась, что ему остается? И вот подворачивается дело! Гибнущая цивилизация. Спасти ее. А это трудно. Можно целую кучу времени убить, придумывая способ спасения, а потом и осуществляя его. И, конечно, никто не задумается, а на самом ли деле это будет добро? Когда умирает собака с оторванной лапой, добром будет добить несчастное животное. Когда умирает человек – смотря по обстоятельства. А когда гибнет планета? Тут, следуя логическому продолжению, и рассуждать-то не стоит. Все и так ясно.

Виром вдруг замолчал, и, как не ждал Макаел логического продолжения, так он его и не дождался. Тогда Макаелу захотелось задать наводящий вопрос, но вопроса этого он почему-то не придумал, а вместо этого заснул.

Глава десятая.

Обратного пути нет.

Пустыня горбом поднималась к близкому горизонту, и подъем никак не кончался. Кроме того навстречу все время дул сильный ветер, гонящий по земле противную поземку из песка. Единственное, что оказалось приятной неожиданностью, так это отсутствие многоградусной жары. Наоборот было прохладно, а по ночам - и вовсе холодно, так что очень кстати пришлись захваченные предусмотрительным Виромом теплые одеяла. Они уже давно въехали в широкое ущелье-перевал и уже давно бы миновали его, если бы это был просто промежуток в горной стене. Но это оказалось не так. Сначала стены, вроде бы, разошлись, но потом вновь придвинулись с боков, преграждая путь на юг и на север и оставляя только проход на юго-восток. Иногда этот гигантский коридор поворачивал больше к востоку, иногда к югу, но всегда идти можно было только вдоль него.

- Я вот чего не понимаю, - спросил Макаел, - Почему здесь так холодно, ведь должны быть жарко, все так говорили.

- Откуда те, кто так говорил, - мрачно молвил, сидящий за рулем, Виром (Оливий крепко спал на своем месте, иногда беспокойно постанывая, правую руку он прижимал к животу), - Могли это знать? Здесь же никто не был. Это - во-первых. Во-вторых, мы сейчас по другую сторону горной гряды, и климат здесь может быть совершенно другим, чем с той стороны. И наконец, в-третьих, подумай вот о чем: климат в любом месте Срединебесной искусственный. Он всего лишь имитация того климата, который был раньше: то бишь в южных широтах – жарко, в северных – холодно, на берегу океана дуют муссоны, а в пустыне почти не бывает дождей. Но посуди сам: с какой стати в южных широтах будут стоять тропические леса, а в северных – располагаться тундра, если отсутствует светило, которое будет по-разному эти широты нагревать. Я имею виду лишь то, что вблизи силовой установки климат вообще может быть черт знает каким.

- Да, об этом я как-то не подумал. – Признался Макаел, почесывая в косматом затылке. Потом он усмехнулся. – Я вот тебя давно хочу спросить, - не без яда начал он, - Судя по карте, мы на границе заштрихованной тобой области, а этот коридор никак не кончается. Как же мы будем искать твою силовую установку? Хорошо, конечно, если она окажется внутри этого коридора – это будет просто замечательно, но что мы будем делать, если хитрым пришельцам вздумалось установить ее где-нибудь в горах? А?

- Я всегда поражался остроте твоего ума. – Смиренно ответил Виром. – Ты, без сомнения, умеешь так верно и точно сформулировать вопрос, что в нем уже будет содержаться ответ. Логика твоих интеллектуальных построений поражает своей неординарностью и свежестью. Я не могу не восхититься разнообразию направлений мысли….

- Ну ладно хватит! – Раздраженно буркнул Макаел.

Виром удовлетворенно замолчал. Но не счастливая звезда осияла в этот день путь стохастического механика.

- Я вот чего не понимаю, - донесся сзади неукрощенный голос, - Твой напряжеметр, он может указывать направление? И если он это может, то способен ли ты с его помощью скорректировать наш путь? И вообще, здесь, вблизи установки, изменились ли его показания каким-то таким образом, чтобы ты мог более достоверно заявить, что эта установка существует на самом деле?

- Я давно тебе предлагал научиться пользоваться прибором.

- Нет, мне это ни к чему, у меня ведь есть ты. Так что я учиться не буду, все равно ведь я – бездарь, не правда ли, а ты – специалист, так что просвети меня, может ли твой напряжеметр показать нам, куда идти?

- Может. Он уже показал.

- И что же он показал?

- То, что нарисовано на карте. Я определил эту область благодаря измерениям, проведенным на широкой дуге. Без такого разброса точек показания прибора малоинформативны.

- То есть здесь от него никакого толку.

- Возможно нет, надо провести еще измерения.

- Ну ладно, ладно.

Макаел замолчал, но опять не очень надолго.

- Виром. - Вкрадчиво позвал он.

Вирому захотелось убить и немедленно. Он сдержался.

- Признайся, что ты все выдумал. Нет никакой силовой установки, просто тебе заняться нечем от скуки.

Макаел не узнал чего стоило Вирому сохранить молчание и каменное лицо, и слава богу, в которого он не верил, что не узнал.

На привале Виром спросил у ветра и песка.

- Мы пропащие люди или нет? Я вот, все думаю.

- Кто мы? – Поинтересовался Макаел.

- Мы с вами. Кто мы: реликты благоразумия или наоборот безнадежные кретины? А те, кто остался там, и в отличие от нас никогда не пойдет в пустыню?

- Говори за себя. Я при тебе только довесок, кроме тебя никто бы не вычислил эту силовую станцию.

- Нет. – Упрямо заявил Виром. – Ты пошел со мной, даже когда понял, что тебя очень долго обманывали.

- На счет обманывали – ты не прав,… но пошел, да.

- Я вот все думаю: имеем мы право туда идти? Или это они имеют такое право, и если они не идут, то на то есть веская причина, о которой я даже не догадываюсь?

Макаел не ответил.

- О, причин куда-то не идти, или наоборот куда-то идти великое множество. - Ответил за него Оливий. - Я давно уже понял, не надо на кого-то там оглядываться, думай своей головой – и все будет в порядке. Один вот все вешал людям на шею камни и бросал в реку. Я его тогда спросил: зачем же ты это делал? А он говорит, я хотел проверить: потонет или нет? И как, проверил? Да, говорит - потонул. А зачем же ты еще-то двоих бросил? А это, говорит, для чистоты эксперимента. Теперь я, говорит, знаю, что если привесить к человеку камень и бросить в воду – человек потонет.

- А зачем ему это было знать? – Спросил Виром.

- Не знаю. Я не успел его спросить. Он сам потонул, с камнем на шее.

- И ты, конечно, - не без ехидства начал Макаел, - Сейчас заявишь, что он не сумасшедший, что тебе его жалко, и так далее, как тогда, с воином бога.

- Нет, почему же, этот как раз сумасшедший, я его поэтому и утопил. – Ответил Оливий. – Ему ведь было все равно.

- Как это? – Спросил Макаел.

- Все равно, понимаешь? У него души не было.

- А ты думаешь, она у кого-то в Срединебесной еще осталась? – Спросил Виром.

- А ты как думаешь?

- Я думаю – ни черта, ни у кого ее не осталось.

- Нет. – Заявил Оливий. – Это ты несерьезно. Это ты так, обиженно бурчишь. Я ведь говорю, один убивал, потому что работал, ему ведь не все равно было, но он никого не спрашивал. А ты вот собрался, кобылу запряг, полпути проехал, и вдруг спрашивать затеял, а надо ли, да имею ли я право? Испугался вдруг чего-то. Я говорю – молодец! Лучше спросить. Вот сейчас машину развернем – и обратно поедем. Думаешь, не сможем? Сможем. Вот что Макаел скажет?

- Нет, Виром, – придирался Макаел, – Ты ответь на более трудный вопрос. У тебя душа осталась?

- Не знаю. Возможно. Тебе виднее. Но даже если и я не совсем пропащий и имею право что-то решить, я все равно спрашиваю тебя, и ответь мне, пожалуйста: может, нам лучше повернуть? Поверь, я сейчас не чувствую себя достаточно уверенно, чтобы вести вас куда-то и даже идти самому, я совсем запутался. Я спрашиваю тебя. Ответь мне.

Макаел достал из кармана монетку.

- Орел – идем дальше, решка – поворачиваем. – Заявил он и оглянулся на Оливия.

Оливий сказал.

- Хочешь, я брошу – будет орел.

- Не надо! – Заявил Макаел. – Должна же быть, в конце концов, какая-то, мать ее за ногу, высшая справедливость.

Он бросил монету.

Выпала решка.

- Не судьба быть на свете высшей справедливости. – Сказал Макаел.

Машину неожиданно бросило вперед и вниз, словно она сорвалась передними колесами с обрыва, правда никакого обрыва не было, как не было и колес. Просто вдруг исчезла антигравитационная подушка, и машина с размаху вонзилась носом в землю, после чего грянулась днищем, произведя громкий ломающийся лязг. Виром сидел за Оливием, который правил, и Макаелу, перед которым было пустое пространство, досталось крепче всех. Он пролетел через весь салон и врезался лбом в крышку бардачка.

- Черт-те…. – Высказался он, садясь на полу. – Мастер! Супервидула!

- Артефакт накрылся. – Сообщил Оливий, выскакивая наружу.

- Ты соображаешь, что говоришь? – Возмутился Виром, медленно вылезая следом. – Как может накрыться артефакт?

- Все может накрыться, поверь мне.

Виром обошел машину и поднял капот.

- Никогда о таком не слышал….

Он не договорил. Недалеко щелкнул выстрел. Очки вмиг слетели с виромова носа, как не было их там.

- Ого! – Насмешливо прокомментировал Оливий. – Наш механик окривел сразу на оба запасных глаза. Слава Огу у нас накрылся артефакт, чинить больше ничего не надо.

Все трое они стояли около машины и глядели на вершину неприступного гребня справа. Там, широко расставив ноги и уперев в бок приклад винтовки, стоял огромный человек и хозяйским взглядом рассматривал их.

Виром щурился изо всех сил. У него на переносице была свежая царапина, и он тер ее то и дело, не замечая.

- Да скажите же мне кто-нибудь, - наконец, страдальчески воскликнул он, - Кто это такой?

Макаел молчал. Оливий произнес.

- Я бы сказал тебе, кто это такой, если б мое зрение не было почти таким же как твое, извини, конечно, что я не сказал об этом раньше, когда сел за руль, но мне так хотелось поводить супермашину, а потом я вошел во вкус, сам понимаешь…. Ну, значит, так: какой-то товарищ, с ружьем, вот собственно и все что можно сказать, а ты, Макаел?

Макаел молчал.

Человек с ружьем, вдруг присел, а потом прыгнул вниз, с такой высоты, приземлившись с которой нечего было и думать собрать костей. Но он с громом рухнул на четвереньки, поднял столб пыли, который почти скрыл его, а потом не спеша поднялся во весь рост, уверенно повел плечами и, закинув ружье на плечо, вразвалочку двинулся прямо на Макаела. Макаел молча смотрел на него. Лицо у него было совершенно неподвижно, как фарфоровая маска, и как фарфоровая маска бело. Виром, наконец, тоже разглядел, охнул и попятился, пока не уперся задом в борт машины, как раз там, где зияла дыра от пули. Гирд подошел к Макаелу вплотную, и вперил в него свой безжалостный светло-голубой взгляд. Впрочем, Макаел уже справился с собой. В его лице не было больше ни изумления, ни страха.

Гирд заговорил.

- Итак, вы все-таки решили добраться до правды. И, судя по этой хитрой штуковине, собрались до нее добраться совершенно серьезно.

- Так что тебе пришлось вмешаться. – Ответил Макаел, откидываясь назад и складывая руки на груди.

Поединок в гляделки продолжился. Гирд и собиратель мудрости довольно долго не уступали друг другу, пока воин не усмехнулся и не отвел глаза. Покрутив в руках ружье, стукнув, прикладом о землю, он сказал.

- Вот, Макаел, я даже не знаю, что и сказать тебе…. Ты неуправляем, как тайфун, и так же страшен. Что можно сказать тайфуну?

Макаел смотрел на него с тем же выражением.

- У тебя в руках ружье.

- Действительно. – Гирд уставился на ружье у себя в руках, словно в первый раз увидел. – Действительно, у меня ружье.

Он взвел курок и направил ствол в грудь Макаелу. Виром охнул.

Они опять смотрели друг на друга. Лицо Гирда все более ожесточалось, Макаел же был совершенно спокоен. Наконец, лицо воина дернулось, как от резкой боли, он отвернулся и отвел ствол. Плечи его поникли.

- Кишка у тебя тонка убить его. – Сказал Оливий и хлопнул Гирда по плечу. – А знаешь – почему тонка? Не потому, что ты не можешь кого-то убить, а потому что ты хочешь того же что и он. Ты как трусливый новичок, которого зовут на отчаянное дело, а ему и хочется до жути, и страшно, и надо ему, чтобы его убеждали, чтобы его поносили, накачивали, и, в конце концов, убедили. И ты не можешь позволить Макаелу добраться до станции просто так, ты хочешь чтобы он тебе еще при этом доказал, что этот путь единственно верный и вообще единственно возможный. И что твои желания и страхи никак не повлияют на завершение этого пути. Ты жаждешь того же что и мы, но ты считаешь это чудовищным. И ты одной рукой вел друзей к их цели, а другой готовил нож за пазухой, чтобы их к этой цели не допустить. Ты много бы отдал, чтобы разрешить этот кошмар без твоей воли, но они верили тебе, и это чувство друзей к себе ты считал последней низостью, и ты не смог вынести любви прекрасной женщины к такому мерзкому гаду, каким почитаешь себя, и бросил ее, чтобы завершить все. Хоть как-то уже, но завершить. Но ты не сможешь ничего завершить. Ты этого просто не умеешь.

Под градом убийственных слов, воин скукоживался все больше и больше, руки его ослабели, казалось, винтовка сейчас упадет в песок.

- Ты не думай, я не осуждаю тебя. – Несколько удивленно произнес Оливий. – Меня вообще-то никто особо не любит за то, что я говорю правду. Но, правда – это не осуждение, и не насмешка, и не оскорбление. Правда – это правда и все. Ее нужно знать, если хочешь что-то сделать.

- То, что вы собираетесь сделать – это…. – Гирд потряс головой, не найдя слов, чтобы закончить.

- Не важно, что это на самом деле – то, что мы собираемся сделать. – Сказал монах. – Важно, что сделаешь ты. Ты пойдешь с нами?

- Нет. – Очень твердо заявил Гирд.

- Тогда убей нас всех.

- Убить вас всех? – Медленно переспросил Гирд, поднимая голову и внимательно разглядывая монаха. – А зачем ты просишь, чтобы я убил вас всех? Вы одни посреди пустыни. Вы не знаете куда идти и сколько идти. И ты просишь убить вас, потому что боишься медленной мучительной смерти от жажды.

- Вот это я называю «говорить правду». Я-то на самом деле тоже вряд ли говорю какую-то там правду, просто болбочу, что в голову взбредет в данную минуту. – Сказал Оливий. – Да, ты прав, я боюсь медленной и мучительной смерти от жажды. Но когда я просил убить нас, я думал не о нас, а о тебе. Мне жалко тебя. Я хотел, чтобы ты сделал свой выбор. Убей нас, вернись к своей женщине. Ты думаешь это не возможно? Это возможно, поверь мне, только не лги ей. Расскажи все, что сделал. Ты думаешь, что не сможешь жить после это дальше? Ты ошибаешься. Сделанный выбор – это закрытая книга. Дальше просто будет другая, интересная или нет – неизвестно, но другая уж точно.

- Нет. – Хрипло сказал Гирд. – Я не могу. – Он повернулся к ним спиной и медленно побрел прочь. Потом остановился и оглянулся. – Вы все прожили в Срединебесной достаточно долго, но вы так ни черта и не поняли, где живете. Вы не понимаете смысл слов «не могу». Не могу – это значит, я этого не сделаю никогда. Я всю жизнь это знал. Я всю жизнь пытался сделать то, что я не могу сделать. Это очень странно, это невозможно понять: что значит «не могу»? Я так и не понял. И….

Гирд больше не сказал ничего. Очень медленно он уходил куда-то, но никто не знал – куда, и он сам этого не знал.

- Давайте, засранцы, двигайте отсюда. – Сказал Оливий и полез в машину.

Виром открыл багажник и стал там копаться.

- Это тебе. – Он кинул Макаелу рюкзак. – Водой наполним фляги и бурдюки.

Макаел все это время стоял и смотрел на дверь, за которой скрылся монах.

- А он что?... – Шепотом спросил он у Вирома, указывая пальцем на дверь.

- Что?

- Не пойдет?

Виром выпрямился, бросив пожитки прямо на землю. Обойдя машину, он резко распахнул дверь. Оливий сидел на месте водителя и смотрел в небо сквозь ветровое стекло.

- Давай, вылезай! – Приказал Виром. – Чего удумал.

- Не, ребятки, - улыбнулся Оливий, - Я не ходок. Вы уж дальше одни.

- С какого такого перепугу ты вдруг не ходок? Ведь когда мы собирались идти в пустыню, все вместе собирались, машины у нас не было.

- Ну, тык…. – Пожал плечами Оливий. – Мало ли кто чего собирался. Я тоже много чего собирался.

- Ты что, болен? Давай, скажи правду, как ты любишь, теперь-то чего яйца тянуть.

- Теперь вот что-то не хочется…. А впрочем, изволь.

Оливий вылез из машины, расстегнул плащ и задрал рубаху.

- Давай руку. Вот здесь.

- Что это? – Испуганно спросил Виром.

- Опухоль. Скорее всего, злокачественная, она быстро растет. И боль уже ядреная. Нет, ребята, мне и пустыни никакой не понадобится.

Виром опустил руку и отступил на шаг. Макаел встал рядом с ним.

- Мне здесь хорошо. – Сказал Оливий. – Посижу тут. – Он снова сел в кресло. – А воду вы всю забирайте.

- А вот воду мы как раз оставим. – Не терпящим возражений тоном заявил Виром.

- Давай не будем спорить. – Примирительно произнес Оливий. – Макаел?

Он посмотрел на Макаела. И Виром тоже уставился на Макаела, лицо его без привычных очков казалось одновременно беспомощным и до крайности гневным. Гирда на вас нет! – подумал собиратель мудрости, теперь чуть что – сразу Макаел.

- Всю воду берем с собой. – Медленно сказал он и пошел к багажнику.

Виром больше ничего не сказал.

Отойдя шагов на сто, Макаел последний раз оглянулся. Он увидел Оливия, который сидел в машине, и смотрел ему вслед сквозь ветровое стекло. Макаелу показалось, что монах сейчас поднимет руку, чтобы помахать ему на прощанье, и тогда он сделает то же самое, но Оливий не пошевелился. Макаел споткнулся и вынужден был отвернуться, чтобы посмотреть себе под ноги. Потом он понял, что плачет.

- Виром! – Окликнул сзади Макаел. – Слышишь меня.

Вирому отвечать не хотелось, но, возможно, Макаел хотел сказать что-то деловое, маловероятно, но возможно.

- Чего?

- А помнишь, как ты искал демона в трупе? – Макаел захихикал. – Не нашел ведь! Или нашел?

- Да нет, не нашел.

- И правильно. И никогда бы ты ничего не нашел. Я вот что сейчас подумал, демоны – это просто обычные люди… ну, не совсем обычные, конечно.

- Что ты имеешь в виду?

- Я вот все Гирда вспоминаю, как это он говорил: «не могу», мол. – Почему он так говорил.

- Ты считаешь Гирда демоном?

- Почему нет? Человек вряд ли смог бы так удачно сымитировать собственную смерть. Ну, ты ведь сам знаешь, насколько смешны и одновременно жестоки законы природы. Нарисовал ты человечка на листе бумаги – он ведь с этого листа выбраться не может, он ведь о третьем измерении и знать ничего не знает, а нам смешно…. Вот и он, наверное, тоже говорит: не могу и все, а почему не могу – не понимает. Может, мы тоже относительно друг друга в таких вот разных измерениях. Невидимых. Знай, твердим: не могу, не могу, и колотимся головами в стену. Может, демон – это не кто-то там особенно другой, а просто тот, для кого вместо мелкого прожка – стена. Глупо это все, если подумать. Хочется скомкать и выкинуть. И ты вот тоже….

- Что я?

- Помнишь, ты говорил, что ты чудовище? Ну, какое ты чудовище? А тебе и не в домек. Любимую девушку взял и зарезал, как положено чудовищу – и доволен. А я!

- А, помню, помню, все ходил, донимал меня: как определить живу я или нет. А вдруг я мертвец, и все такое.

- Ты мне сказал: «А какая тебе разница?».

- Да, сказал. И ты мне сейчас тоже самое сказал про чудовище.

- Вот именно. Я вот чего на самом деле не понимаю: на самом деле Гирд не может сломать свою стену или ему только кажется, что он не может, и он даже не пытается. Может и не надо никаких сложностей с пришельцами, только как это устроить?

- Это Оливий нас с толку сбил. – Сказал Виром. – Сидит сейчас в машине и умирает. Да ты прав, конечно, не надо сложностей с пришельцами. Не надо вообще сложностей. Только вот умирать очень страшно.

- Почему это, если не надо сложностей – то сразу умирать.

- А ты разве не так думаешь? Мы все так думаем. Это наш закон. Чтобы что-то изменить, нам надо сначала умереть, а потом возродиться. Да только вот с возродиться - проблема. Поэтому либо терпи все как есть, либо умирай… без возрождения.

- Это неправильно.

- Да, конечно. Найдем, вот станцию и спросим – как правильно.

- Они тоже не знают, Виром. Планеты они двигать научились, а возрождаться – вряд ли.

Виром вдруг остановился и испуганно поглядел на Макаела.

- Слушай, - приглушенно сказал он, - Макаел, а ты помнишь что-нибудь хорошее?

Макаел некоторое время смотрел на него запавшими глазами.

- Нет. – Наконец, сказал он. – Не помню. А ты?

- И я – нет. Даже ни одной искры, странно, правда? Как такое может быть?

- Наверное, мы действительно их творение, а не божие и не чье-то еще. Их – целиком и полностью.

Они некоторое время еще стояли, глядя друг на друга, словно безмолвно совещаясь. Потом одновременно двинулись вперед.

Они шли уже несколько недель. Гигантские гладкие холмы и впадины чередовались одна за другой. Коридор меж двух каменных стен делал степенные повороты то вправо, то влево, иногда он расширялся, даря надежду, но потом неизменно надвигался с обеих сторон с неотвратимостью рока. Ветер чаще дул в лицо, но порой, совершенно неожиданно, менял направление и гнал их в спины, с тем же несгибаемым упорством. Они оба здорово сдали, благо поклажи осталось всего – ничего. Высохший, как осиновый прут, Макаел только засмеялся неприятным скрипучим смехом, глядя, как Виром бережно загружает в свой рюкзак бесполезный напряжеметр, а также толстый засаленный дневник наблюдений (собственную карту Макаел наверное выкинул, хотя и не помнил – когда). Он ничего не сказал Вирому, потому что они давно уже не разговаривали. Им это было вовсе не нужно. Слова требовали слишком много сил, а силы таяли с каждым шагом. Спали они теперь под одним одеялом, прижавшись друг к другу, второе, вконец разодравшееся, Виром бросил. Макаел больше не удивлялся странному поведению скальных стен и не надеялся, что ему суждено будет выбраться из этого проклятого коридора. Иногда он начинал жалеть себя по поводу того, что умереть придется в таком безрадостном месте, но всякий раз находился аргумент, состоявший в том, что радостных мест в Срединебесной, если подумать, он не встречал вовсе, так что, не все ли равно – где; и аргумент этот пока действовал.

Однажды на привале, проглотив дежурный глоток воды, Макаел мутно огляделся вокруг, и вдруг понял, что совершенно не помнит, как прошел день. Если раньше они перестали говорить, то теперь он, похоже, переставал думать. Наверное – по той же самой причине, чтобы не тратить драгоценную энергию на ерунду. Он хотел было удивиться тому, что цель Виромовой экспедиции настолько подчинила его себе, но понял, что и этого не может. Он пощупал рукой сморщенный бурдюк, в котором хлюпало на донышке. В Виромовом бурдюке воды осталось больше, но ясно, что такого пайка им не хватит и на три дня. Случайно подняв взгляд на Вирома, он обнаружил, что тот пристально на него смотрит. Впрочем, стохастический механик тут же отвел взгляд. Не обменявшись ни одним словом они, как сурки заползли под одеяло. Ветер выл над ними, медленно засыпая песком. Макаел посмотрел вверх, в мутное небо с тусклыми, словно нарисованными серой краской звездами, ему вдруг захотелось попрощаться, но он не понял – с кем. Потом он заснул.

Когда он проснулся, то обнаружил, что лежит один под одеялом. Виром лежал рядом. Глаза его были открыты и, казалось, следили за медленным движением по небу хвоста мельницы судеб, хотя и были совершенно неподвижны. Виром тоже был неподвижен, и когда Макаел дотронулся до него, обнаружилось, что он холоден, как пустынный камень. Из его грудной клетки, точно в проекции сердца торчал единственный на обоих кинжал, всаженный уверенным ударом по самую рукоять. Совсем маленькое пятно крови уже побурело и засохло в корку. Руки его тоже лежали на груди, там, где они сползли с костяной рукоятки.

Что-то тяжелое угрожающе заворочалось внутри, какой-то слепой голем, собравший себя из обломков похороненных чувств и поднявшийся из могилы, как предок нерадивых детей. Он тыкался в разные стороны, ища выхода и не находя его, в своих слепых метаниях он грозил разрушить последнее хилое пристанище Макаелова духа.

Макаел повалился на труп Вирома, всем своим телом ощутив, какой он маленький, сухой и легкий под ним, словно кукла из папье-маше. Не в первый, но в последний раз он поразился этому диссонансу хлипкости тела и упертости, воли, в этом теле заключенной (когда-то заключенной). Потому что он знал, зачем Виром сделал это. Это было не предательство и не торжество отчаяния. Просто Виром посчитал, что с водой, оставшийся у них двоих, Макаел в одиночку пройдет дальше. И, возможно, единственное, о чем он жалел в последний миг – так это о том, что не сделал этого раньше, сохранив для друга несколько лишних глотков. Макаел хотел заплакать, но у него ничего не получилось. Он не чувствовал обиды, наоборот, он ощутил горячую признательность, но не оттого, что сам теперь проживет чуть дольше, а просто потому, что он любил Вирома, но никогда не сделал и намека ему об этом при жизни, потому что Виром бы его не понял, а сейчас ничто его не стесняло. Можно было говорить ему обо всем, и Макаел хотел сказать, но понял, что это бессмысленно, ведь его никто не услышит. Подняла, было, голову жалость к себе, по поводу своего одиночества, но Макаел легко с коротким смешком загнал ее в небытие. Он стоял на коленях над трупом и думал о том, какие странные мысли его сейчас посетили. Один кончает с собой из-за глотка воды, а второй не винит его, считая, что все правильно. Что единственное, о чем можно будет пожалеть, так это если он дойдет до цели и там выясниться, что дойти они могли вдвоем, но и тогда он не будет жалеть очень сильно (потому что Виром, несмотря на весь свой естественнонаучный ум, скорее всего, так и не смог придумать, что же он будет делать, когда достигнет цели, и решил предоставить решение этого вопроса более благоразумному приятелю). Они безумцы? Конечно. С точки зрения тех, кто живет ради хлеба насущного, их поступки совершенно лишены здравого смысла. Это было бы печально, если бы Макаел не убедил себя уже давно, что здравый смысл есть лишь новое издание инстинкта самовыживания мухи дрозофилы. Выживать – это не плохо, это можно понять и можно что-то этим оправдать, но человек по большому счету нужен не для того, чтобы выживать, а для того, чтобы жить, и желание жить может оказаться сильнее желания выжить.

Вместо того, чтобы заплакать, Макаел засмеялся. Хриплым, каркающим смехом, который с трудом и скрежетом продирался сквозь иссушенное жаждой и молчанием горло. Он смеялся, задрав голову к небу, с развевающимися по ветру космами. Если бы кто-то посторонний наблюдал его сейчас, он увидел бы воистину сумасшедшего человека, но никого постороннего, а тем более душевно здорового постороннего, здесь не было. Макаел был один.

Он поднялся и огляделся. Вокруг не было ничего нового: ветер, камни, звезды. Он ухватил Вирома под мышки и с легкостью оттащил его под скальный обрыв. Там он уложил его в естественную впадину за огромным валуном и сверху засыпал камнями и песком. Вернувшись к месту стоянки, он обнаружил на своем рюкзаке прибор стохастического механика, с которым тот так и не пожелал расстаться, а теперь хотел передать по наследству, и дневник наблюдений. Открыв его, Макаел на первой странице обнаружил вложенный лист с подробной инструкцией, как пользоваться напряжеметром. Ему опять захотелось заплакать, захотелось отшвырнуть дневник, а проклятый прибор, подчинивший и убивший друга, запустить по со страшной силой по ветру, но он сдержался. Нет, он, конечно, не выполнит последнюю волю стохастического механика, даже не подумает. Он положит прибор на его могилу, сверху – хоть какой-то опознавательный знак. И дневник, завернутый в пустой рюкзак, тоже. Бурдюк Вирома, Макаел положил в свой рюкзак, туда же поместил остатки сухарей и одеяло. Все. Теперь можно идти.

Он пошел дальше один, наклонившись вперед, навстречу ветру, и глядя себе под ноги, только изредка поднимая голову и вглядываясь вдаль, словно еще надеясь, что там что-то появится.

Глава одиннадцатая.

Не вышло.

Леко увидел страшного человека, когда вышел наружу справить малую нужду. Конечно, для справления нужды нужно было пользоваться туалетом, но зачем было им пользоваться, когда можно просто выйти за дверь на сухой песок и сделать доброе дело – может чего вырастет. Однако, Леко успел лишь захлопнуть за собой дверь и поглядеть в мутное марево над пустыней. Оттуда, из, скрипящего бесцветным песком под ногами и воющего сухим горячим ветром над головой, ада к нему медленно приближался страшный человек. Леко сначала увидел только его глаза, огромные, белые, как две круглых серебряных монеты, на темном, словно укрытом тенью лице, обрамленном летящими по ветру клоками пегих волос. Эти глаза смотрели на него. Страшный человек приблизился странной дергающейся походкой и спросил:

- Ты пришелец?

Тогда Леко понял, что случилось самое страшное. Лицо его сразу стало задумчивым и сосредоточенным, взгляд уперся в землю, а на штанах расплылось большое ароматное пятно.

Страшный человек, однако, не заметил этого позора. Он медленно прошел мимо (именно тогда Леко заметил боковым зрением, что человек этот изможден и сгорблен, и грязные лохмотья, бывшие когда-то одеждой, висят на нем, как на пугале) и хлопнул дверью за его спиной.

Леко далеко не сразу пришел в себя. Вскоре он обнаружил, что ноги у него дрожат мелкой трусцой, и оперся рукой о стену. Он посмотрел на дверь, за которой скрылся страшный человек. Было почти немыслимым идти сейчас туда, но куда же прикажете ему еще идти? Мысленно (а немножко и вслух) застонав, Леко поднял мученический взор к запорошенному пылью небу, в котором едва виднелись хилые звездочки, и двинулся к двери.

Медленно, с великою тоскою ощущая каждый свой шаг, Леко поднимался по лестнице во второй этаж, где находился его пост. Страшный человек, конечно, был там, и нечего было и думать оттянуть свидание хоть на какой-то значимый срок, но он все равно еле переставлял, словно скованные артритом, ноги надеясь глупой, смешной… последней надеждой.

Страшный человек ждал его. Он стоял у стены и смотрел на один из широких обзорных экранов, на котором пылил неутомимый ветер, не проявляя ни малейшей тяги к глубокому мягкому креслу перед этим экраном. В кресло уселся Леко. Теперь он не видел страшного человека, и ему было немного легче.

- Как вас зовут? – Спросил Леко.

- Не важно. – Ответил страшный человек. – И потом, я первый задал вопрос. А вы на него еще не ответили.

Леко сморщился всем своим молодым лицом, словно ему в рот пытались запихнуть живого жука, но отвечать было надо, и он ответил.

- Да.

- А что вы здесь делаете?

- Это пост. Я наблюдатель. – Последнее слово Леко произнес с еще большим отвращением, возможно из-за того, что оно было неправдой.

- Вы наблюдаете за магическим полем?

- Да. – Ответил Леко и шумно выдохнул. Опять приходилось врать.

- А вы можете его отключить?

- Да.

- Тогда отключите его, пожалуйста.

Леко лежал лбом на пульте управления перед экраном. Он был в черной тоске, которая медленно сменялась черным гневом. Кулаки обрушились на крышку пульта.

- Какого дьявола! – Зарычал Леко. – Какого дьявола, я вас спрашиваю, вам тут понадобилось?!

Он резко развернулся вместе с креслом и бешено уставился на страшного человека. Теперь он рассматривал его в упор и весьма пристально. Страшный человек ничуть не смутился. Да и нечему у него уже было смущаться. Все, что в нем могло смутиться выветрилось с потом, болью и гневными криками на могилах павших спутников. Взгляд Леко, встретивший такой отпор, несколько притупился. Тогда он начал говорить.

- Объясните мне. Объясните мне! Я имею право знать! Почему вы хотите смерти Срединебесной?! Зачем ради удовлетворения этого желания вы прошли четыреста километров по пустыне, искали вот этот гребаный сарай, - он яростно потыкал пальцем в пол у себя под ногами, - Возможно, даже не зная наверняка, что он вообще существует!.. Зачем?! Какого дьявола?!

- Вы отключите, пожалуйста, поле.

- Уже отключил. Я ведь на самом деле сижу здесь только для того, чтобы выполнить приказ первого жителя Срединебесной, который до меня доберется! Совершенно идиотский приказ!!!

Макаел догадался, что в первом и во втором случае пришелец имеет в виду разные приказы. Но он не стал распространяться на эту тему, а вместо этого спросил.

- А почему же поле не исчезло?

Леко отвернулся и неохотно ответил.

- Сначала должны разрядиться резервные емкости. Они разрядятся через семьдесят два часа. Тогда – все.

Черты Макаела немного смягчились, он даже улыбнулся.

- Всего три дня? Это хорошо. А вам я вот что скажу. Вы были обречены.

- Да уж! – С ядовитой горечью, направленной, впрочем, больше на самого себя, процедил Леко. Потом опять закричал.

- Но вы не ответили! И я знаю – почему, я отвечу сам! Ведь, скорее всего, Срединебесная тут ни при чем, вы просто хотите смерти себе, но умирать просто так кажется вам недобросовестным, она вам кажется слишком незначительной, ваша смерть, потому что вы просто незначительный человек сами по себе, и вам нужно свою смерть чем-то оправдать, и вы почему-то считаете, что таким оправданием может стать уничтожение всей планеты. Люди подобные вам есть везде, но нигде им не дана такая власть, как здесь! Почему, черт побери, это так?!

- Не знаю. – Сказал Макаел. – Это вы должны знать, почему это так, это вам ведь отдали такой приказ. А приказ хороший. Вы сами вырыли могилу своему делу таким приказом. – Леко снова с ненавистью посмотрел на него. – Ведь человек, который доволен положением дел в Срединебесной не пошел бы искать вас в пустыне.

- Конечно! – Вскричал Леко. – Естественно! Три миллиарда сидят по домам, потому что их все устраивает, а один, у которого в одном месте свербеж, который, скорее всего, просто псих! Он-то как раз и пойдет! И я обязан выполнить его приказ, потому что не имею права голоса. Я! Меня посадили здесь, хотя я всегда был против этой идиотской затеи с постами. Воспитанием антагонизмом… - Он повесил голову, - Бред какой-то.

- Не переживай так. – Мягко сказал Макаел. – Это даже хорошо, что у тебя нет права голоса. Представь, что бы ты чувствовал, если бы оно у тебя было.

- Утешаешь. – Леко криво усмехнулся, мотая головой. – Надо же!

Он снова поднял мученический взгляд на Макаела.

- Но даже ты! Скажи мне, ну чем тебе не любо жить под звездами?

Страшный человек долго молчал, глядя в упор на Леко, потом медленно произнес.

- Мне очень хочется задушить тебя голыми руками, и если бы я это сделал, никто из тех, о ком ты сказал, что их все устраивает, окажись он здесь, не остановил бы меня. А знаешь, почему никого из них здесь нет? Почему никто не пришел сюда пожать тебе руку, спросить совета, просто полюбопытствовать? Потому что таких людей на планете вообще нет. И никто не явится сюда спасать тебя, и уж тем более – благодарить. И кроме меня сюда не придет никто, а я пришел в своем праве. Это не право говорить за всех остальных, чхал я на остальных, это право – говорить за себя! Я говорю за себя, понимаешь! А ты? От чьего лица говоришь ты? Сидишь тут, как прыщ, вопишь о всеобщем благе, потому что считаешь себя значительным человеком!  А на самом деле ты просто пытаешься отобрать у меня право говорить за себя, тупо безжалостно пытаешься, не желая даже это как-то обосновать и даже не понимая, что ты делаешь именно это, и у тебя это почти получилось, потому что если бы твой пост находился километров на двадцать дальше….

- Нет!!! – Закричал Леко. – Речь вообще не шла о каком-то праве! Земле грозила верная гибель, планету надо было увести с орбиты! Мы сначала долго канителились, а потом счет пошел уже на дни. Да! Мы не спрашивали вас, хотите вы спастись или не хотите. Во-первых, у нас не было времени, да и кого бы мы спросили?! Глав государств? Устроили соцопрос? И сам посуди: неужели большинство сказало бы «нет»?

- Нет, конечно. Большинство целовало бы вам ноги, как и положено большинству. Но разве вас так интересуют те, кто целует вам ноги? Вы что ради этого старались?

Такого удара Леко не ожидал. В крайнем изумлении он смотрел на страшного человека.

Макаел продолжал.

- Дело не в том, что вы присвоили себе право решать нашу судьбу, это не страшно и не вообще не плохо, так всегда поступает сила, вы неправы в другом…. Посмотри сам, - он сделал широкий жест рукой, - Где оно, то ваше благодарное большинство, ради которого вы все это затеяли? Его нет. В Срединебесной выжили только те, кто сказал бы вам: «Уходите, откуда пришли, это не ваше дело». И выжили они только потому, что сказать этого им не дали. И выжили они, чтобы это сказать. И я сейчас это говорю. Я не придурок, и не сумасшедший, и не фантазер, и я не прикрываюсь чьим-то там мнением, когда говорю: «они бы сказали», я просто пытаюсь объяснить тебе дураку почему пришел именно я! Да просто потому, что кроме меня не пришел бы никто, даже если бы у меня было бы другое имя и другой размер обуви,… и другие слова в голове – это все равно был бы какой-то я. И любой я сказал бы тебе: «Уходи!».

- Это только твои слова. – Процедил сквозь зубы Леко.

- Да нет, вряд ли только мои. Кто-то из ваших думает так же, иначе ты бы здесь не сидел. И те, кто так думали, были среди вас с самого начала. (Леко молча смотрел в пол, кусая губу). Вы предполагали, что у вас ничего не выйдет, но не знали наверняка. За сим понадобились эти посты. Вы четыреста лет издевались над нами, гноили наши души, чтобы, наконец, уже уверенно со вздохом заявить: «Да, братцы, не вышло ничего, закрывай лавочку, пошли по домам». Не делай, пожалуйста, больших глаз, вы ведь знаете, что там у нас творится.

- Да что такое там у вас творится?! – С сердцем произнес Леко, откидываясь в кресле. - Да, я знаю. Я в курсе этих ваших бредовых теорий о загробии и искуплении, но я никогда не предполагал….

- Что значит: бредовых теорий?! А планета-двойник, она что, тоже – теория?

- Какая планета? – Не понял Леко.

- Ну,… та, что летит за Срединебесной… с которой приходят одержимые? Или это ваша?

Глаза пришельца стали как два блюдца. Он долго не знал что ответить, пораженный до крайности странными речами, но отвечать и не пришлось.

- Ладно. Все ясно. – Сказал Макаел.

Он помешался по дороге через пустыню, понял Леко. А может быть, и до этого, я ли этого не говорил только что. А возможно, и не он один. Да, дело, похоже, действительно завернуло куда-то не туда. Но он не мог так просто расстаться с взрощенными на благодатной героико-осудительной почве всеобщими идеалами.

- Нет. – Сказал он. – Я… понимаю, вернее, принимаю, и делаю, что мне приказано, но…. Ты не имеешь права заявлять тут от своего имени. Подумай сам: пусть у вас нет будущего (вы так думаете – прекрасно, хотя и не верно), но у ваших детей оно появится. Подумайте же о них! Срединебесная ведь не просто летите сквозь пустоту непонятно куда и непонятно зачем. Вы летите к звезде, которая по своим характеристикам почти идентична вашему солнцу. Мы выведем планету на стационарную орбиту…. – Тут Леко вспомнил, что никакую планету ни на какую орбиту выводить уже не придется и заплакал. – У ваших детей было бы новое солнце! – Выдавил он сквозь слезы.

- У чьих детей? – Тяжело спросил Макаел. – Наших? Посмотри на меня….

Леко поднял на него глаза.

- Ты хочешь дать новое солнце моим детям?

Некоторое время они смотрели друг на друга. Ядовитой инфекцией, промозглым ветром в жаркий полдень, чем-то вдруг повеяло от страшного человека, чем-то, о чем он, Леко, до сих пор даже не подозревал, и это что-то было непривычно и… ужасно. (Может, и к лучшему? – вдруг подумалось ему).

Но Макаел произнес с чувством, глядя вдаль. – Да. Это хорошее будущее. Жаль, что это всего лишь мечта.

- Теперь – да. – Согласился Леко, думая о другом.

- Не теперь, а вообще. – Макаел тоже думал уже о другом. – Слушай, а воды у тебя здесь нет?

Леко сейчас же вскочил.

- Ох, совсем забыл. Сейчас. Воды сколько угодно. Там на первом этаже – комната отдыха. Иди туда. Передохни. Я сейчас все сделаю. – Он засуетился.

Но Макаел стоял на месте и с непонятным выражением смотрел на обзорный экран, на котором изображались непосредственные окрестности поста, а именно: огромный, пышно цветущий яблоневый сад, растущий из самого настоящего чернозема, обрезанного, как ножом низкой оградой, а также какой-то древний полуразвалившийся сарай, построенный неизвестно кем, а потом забытый за ненадобностью. Смотрел Макаел именно на сарай.

- Слушай, - сказал он, - А что это за сарай?

- Где?

- Вон.

Леко уставился на сарай, словно в первый раз его увидел. Да так оно и было на самом деле. Он знать не знал, что у него там какой-то сарай.

- Не знаю, а что?

- Кто там живет?

- Да никто там не живет. Я один на всю пустыню. Ну ладно. Иди вниз, направо будет комната отдыха.

Макаел пошел вниз по лестнице, но свернул не направо, а налево, туда, где была входная дверь. Он вышел наружу и медленно побрел к яблоневому саду. Злой ветер дул в ту же сторону и аромата цветущих яблонь не чувствовалось, но все равно чудно и радостно было видеть это великолепие после нескольких недель шелестящего песка и пустоты. Макаел облизал губы и улыбнулся. Потом он подошел к тому самому сараю. Дверь висела на одно нижней петле и перекосилась так, что страшно было ее трогать. Взявшись двумя руками, пробороздив нижним краем двери по песку, Макаел освободил проход. Сарай так рассохся и растрескался, что пропускал внутрь уйму света, и видно было решительно все и в подробностях.

Человек, лежавший на жалком пучке соломы, как узник в камере, при виде вошедшего вскинулся. Макаел увидел, что у него свежее молодое лицо с нежной кожей, обрамленное мягкими белокурыми волосами. Словом это был он. Макаел давно ждал этой встречи и вовсе не удивился, а также не испугался. Виной тому был совсем не воинственный вид Макаела-двойника. Он легко поднялся с лежанки и робко приблизился к оригиналу, подобострастно заглядывая в глаза.

- Здравствуйте. – Сказал он. – Я очень рад нашей встрече, поверьте мне. Я,… правда, не знаю, где я, но это ведь не важно, как вы думаете?

- Конечно. Совершенно не важно. – Макаел взял двойника под руку и вывел его наружу. Ясно было, что двойник видит окружающий мир впервые в жизни.

- Какая красота! – Немедленно возликовал он, узрев яблоневый сад.

Макаел посмотрел в небо. Красоты там не было вовсе, возможно, по причине запыленного воздуха, а может быть по какой-то другой, но Макаелу очень хотелось разглядеть там хоть что-нибудь, достойное восхищения. Он даже поставил себе такую цель, но глаза вскоре начали слезиться, и он опустил голову. Двойник все еще разглядывал яблони и непроизвольно принюхивался.

- Пойдем. – Устало сказал Макаел. – Мне еще о стольком надо расспросить тебя, а у нас всего три дня. Ты ведь мне расскажешь, правда?

Макаел преданно смотрел на него.

- Три дня? – Непонимающе спросил он. – А сколько это?

Страшный человек задумался и сказал.

- Это очень много.