СЛЕДЫ И ТЕНИ.
Немолодой, обделенный всеми мужскими прелестями, кроме импозантной седины, красиво проредившей черные пряди, человек стоял на лесной дороге и смотрел вдоль нее, словно пытаясь загнуть взгляд за близкий поворот, и взгляд его был таков, что не сразу решишся сказать: «невозможно».
Это был очень злой человек. Злой сам по себе, а сейчас к тому же разъяренный обстоятельствами. У него были большие, навыкате, рыбьи глаза, шествующие впереди скошенного назад и вниз слабовольного лица. Такие глаза были не менее страшным оружием, нежели крепкие кулаки или гибкий язык, в данном случае они заменяли и то, и другое.
Его звали Хоно, и он не разбирался в следах, по крайней мере, в обычных следах обычных людей. Но нынче он имел дело с особенным человеком. Его противником был маг, и маг очень сильный. У мага особенные следы, и Хоно чуял их, наподобие гончего пса. Эти следы говорили ему, что маг проехал здесь недавно, но….
Но Хоно опоздал в очередной раз, и, наверное, в последний раз, потому что его конь пал, и догнать Гумхо на своих двоих не представлялось возможным.
Хоно присел на корточки и бездумно погладил короткую дорожную траву. Вокруг шумел темный, как бутылочное стекло, пахнущий свежей листвой и ветром лес.
Убить Гумхо было не только важно, потому что это был враг, но и необходимо для души, потому что это был кровный враг. От руки этого негодяя пал его брат, великий орк Катарх. Когда теперь доведется отомстить за него?
Хоно встал и пошел в лес. Он не знал, зачем делает это. От него требовалось двинуться по дороге следом за магом, несмотря на преимущество того в скорости всегда оставался шанс. Но он пошел в лес.
Буквально через несколько метров, он оказался на поляне, которую миновал только что. Там стоял этот древний, потрескавшийся от дождей и солнца идол, вытесанный из толстого бревна. Он сурово глядел слепыми глазами прямо перед собой, словно постоянно видел прямо перед собой какое-то непотребство.
Непотребство действительно имелось. У самого его изножия лежал на земле труп. Маленький рыжеволосый человек, про которого можно было сказать только это, потому что он был просто зверски изуродован. Его словно раздавили между двумя поверхностями (молотом и наковальней, к примеру), из чего Хоно заключил, что здесь поработал маг, возможно, Гумхо. О вине Гумхо свидетельствовал способ убийства и время - труп был совсем свежий. Кровь еще не загустела, и свежо пахла, наподобие острого (слишком острого) соуса.
«Что я здесь делаю?». Хоно словно очнулся, но, как часто случается было уже поздно.
Оглянувшись, он увидел зверя, вышедшего на опушку и теперь медленно приближающегося к нему. Это без сомнения был имбрийский дьявол, причем очень крупный.
Имбрийский дьявол очень похож на волка, и отличается от него размерами (этот экземпляр был почти по грудь Хоно), и слишком большой головой (с челюстями, могущими дробить кирпичи). Этот имбрийский дьявол, отличался от обычного также окрасом. Он был снежно белый, как декоративный голубок, или не менее декоративная мышь.
Глядя на Хоно неподвижными красными глазами, зверь, молча, шел вперед, впрочем, его намерения ясно читались на его кошмарной морде.
Меж тем чуть правее на опушке появился второй, такой же, как первый, но только обычного мышиного окраса; правда с непомерно длинной, косматой шерстью, которая висела под пузом почти до земли. А левее вышел третий – огненно рыжий, который, в отличие от первых двух проявил эмоции: разжал зубы и зарычал, задрав морду в направлении Хоно.
А спиной сын тьмы чувствовал еще чье-то зловещее дыхание, но оглядываться не имело смысла, там, скорее всего, имел место четвертый или, скажем, пятый зверь.
Звери вообще-то были странные, он чувствовал, что это не обычные звери, может быть, и не звери вовсе. Дело было не в странной окраске или длине шерсти - они вели себя так, будто имели в головах нечто посолиднее обыкновенных звериных мыслей. Будто они знали, что перед ними сын тьмы, но, тем не менее, нисколько его не боялись.
Секира-клык, оружие дьявола, дающая непобедимость перед лицом любого соперника, а чего уж там говорить о больших собаках, сама собой оказалась в руках, верная заступница, всегда знающая, когда надо оторвать голову от подушки и заняться делом. Хоно сжал кулаки и страшно оскалился, готовясь разделаться сначала с белым зверем, а потом, конечно, с остальными. Но.
Но никакой секиры (верной заступницы) у него в руках не было. Сжатые кулаки были девственно пусты. Хоно поднял их на уровень глаз и напрягся, вызвав образ секиры-клык, в своих руках, и даже увидев ее сквозь сжатые в щели веки (скорее всего, это была галлюцинация, вызванная острым желанием).
Но его руки по-прежнему были пусты.
Хоно с шумом выдохнул, сдувшись почти в два раза, и посмотрел на белого имбрийского дьявола, который был гораздо ближе, и который, казалось, не замечал странных движений человека.
«Секира! Секирушка! Где же ты? Зайка моя! Голубушка!».
На его мольбу никто не откликался.
Всякий раз оказавшись вот так, перед лицом врага, грозящим ему членовредительством, наступал момент (после того, как угроза становилась реальной, но до того, как секира выныривала из того места, где она незримо находилась), когда екало и замирало на мгновение сердце: придет или не придет? Она всегда приходила, но сердце этого не помнило. Потому что это не он, Хоно, своей волей вызывал секиру – она сама решала, когда и стоит ли. И всегда оставалась возможность того, что она не придет. Она всегда оставляла за собой такое право.
И, похоже, этот момент наступил. Странная мысль, похожая на озарение, о том, как вообще погибают сыны тьмы, пришла и ушла. Потому что белый зверь приостановился и напрягся, изготовившись к прыжку, а сзади кто-то зарычал, и Хоно закрыл глаза. Но.
Но тут справа, с той же стороны, откуда явился Хоно, раздался глухой старческий голос.
- Остудитесь, деточки, остудитесь. Ни к чему невинная кровь, ни к чему.
Деточки, как один, повернули головы в ту сторону, и, это казалось невозможным, но белый имбрийский дьявол улыбнулся, почти по человечески. От его готовности разорвать без единого звука не осталось и следа. Он сел на задницу, как большая добродушная собака и вывалил язык, доверчиво приоткрыв пасть.
Со стороны опушки медленно шел, опираясь на могучий длинный посох, лысый коричневый старик, с огромными круглыми глазами на голом лице. Справа к нему подбежал черный, как уголь, зверь и стал ластиться. Старик почесал ему за ухом. Для этого ему пришлось поднять руку почти на уровень плеча, ибо он совсем коротышкой.
- Деточки мои, тенюшечки.... Что стоишь, мил человек, проваливай.
Он отвесил Хоно посохом под задницу для ускорения, которое пришлось кстати, потому что Хоно не сразу размял застывшие ноги. Но уж когда разошелся – только держись гой Гумхо.
Он прошел стремительным шагом четыре километра по лесной дороге, прежде чем начал видеть, куда идет и вспомнил кто он такой. Вечерняя прохлада не успевала высушивать обильный пот, а когда он утер мокрый лоб, заметил, что рука все еще дрожит.
Хоно огляделся. Он шел в нужную сторону. Недалече была, насколько он помнил западная опушка леса Люм. Это был очень большой и старый лес. Настоящий, дремучий, непроходимый, почти сказочный, именно такой, какой награждают мудрой лесной душой все окрестные племена, а уж те, что живут в нем – и подавно. Хоно вспомнился этот дурацкий идол, и не таким странными стали казаться разноцветные имбрийские дьяволы. Было огромное желание поверить в незатейливые лесные сказки, и радовало только одно. Он отсюда уходит. След Гумхо, уже несколько затянувшийся туманной дымкой, вел прочь из леса, туда, где от самой западной опушки и до куцей имбрийской равнины лежала еще более загадочная, чем лес люми, страна туманов.
В монолитной скальной стене (ровно в том месте, где ударил топором Мим) имела место дыра с рваными краями, похожая на прорубь, откуда тянуло знобким ветром. Заслонив ее спиной, Лунь некоторое время смотрел туда, как в окно. Ветер развевал его роскошные (ныне в черной грязи) рыжие волосы как старые серые от пота портянки, повешенные просушиться на сук. Потом он оглянулся и посторонился, давая воеводе возможность тоже полюбоваться видом. Гаурдуин так и сделал.
Вид был настолько странным, что даже потерял из-за этого всю свою пугающую реальность. Гаурдуин смотрел с птичьего полета на темный, как бутылочное стекло, дремучий лес, который медленно перемещался внизу, словно Северный Замок, подобно Баяргону парил над ним, на небольшой высоте.
Воевода недоуменно оглянулся на учителя. Но Лунь смотрел вниз на лес, глаза его щурились от сильного ветра.
- Придется убить одного человека. – Медленно сказал он.
- Кого?
Учитель словно не слышал.
- Я иду туда. – И он резво полез в дыру, так что воевода теперь видел лишь его далеко не сухопарый зад.
- А я?!
- Сам решай. – Едва слышно ответил Лунь с той стороны. А потом он полностью пересек границу между тихими покоями Мима и миром лесных птиц, только сапоги мелькнули напоследок.
Воевода рванулся вперед и высунулся в дыру, но падающего тела, так и не увидел.
Что значит: решай сам? Что я должен решить? Ведь, если я прыгну, я разобьюсь! (Да, так произойдет, если выбор будет неверным). Перед мысленным взором предстали унылые стены, и дико метущиеся в поисках своего хозяина уроды с секирами и когтями, впрочем, скорее всего, они уже умерли, как умер разумный мост над огненной пропастью, превратившись в мост обыкновенный, каменный, очень крепкий. А потом он увидел не менее унылое небо долины Мима.
Нет, туда он не вернется. Лунь, я с тобой.
Воевода оттолкнулся от края, неловко дернулся, вываливаясь наружу, в объятья плотного, как студеная вода, воздуха и, медленно переворачиваясь вверх ногами, полетел вниз.
Он проснулся весь в холодном поту. Задавленный крик рвался наружу, но в нем уже не было необходимости. Потому что, на самом деле, он никуда не падал. Прилег отдохнуть на мягкую травку на солнечной полянке – и незаметно задремал.
И вообще ничего не было. Мима не было, похода за его смертью, Луня, гибнущего Аорка. Он задремал в Грибном угодье на полянке, разомлев на солнышке, только и всего.
Гаурдуин облегченно вздохнул и сел. Расслабленно тело не желало отпускать сон. Сладкая нега сделала на время приятно ватными и теплыми конечности. Гаурдуин распахнул рот в неудержимом зевке и мощно потянулся.
- Время. – Грозно произнес позади него могучий голос.
Воевода застыл с воздетыми руками. Сонную дурь как рукой смахнуло. Он медленно опустил руки и быстро оглянулся.
Позади него стоял старый деревянный столб, которому когда-то давно придали форму и лик какого-то сурового исполина. Слепые глаза его смотрели прямо перед собой, словно видя (все время видя) прямо перед собой какое-то непотребство. Короткие волосы, похожие на вставшую дыбом шерсть, были выкрашены белым мелом. Дождь еще не успел смыть свежую покраску. Больше на маленькой полянке не было никого и ничего, кроме высокой травы и мелких неярких лесных цветов.
В Грибном угодье нет таких идолов! И только потом: кто это сказал?
Все еще сидя на земле, он с некоторой боязнью всмотрелся в грубый лик. Но деревянные губы не шевелились, и рот был нем. И тут он все вспомнил. Все, что вовсе не было сном. Ощущение близкой или уже свершившейся беды нахлынуло вместе с ярким светом солнца. Он ведь был с Лунем, а теперь он один. Где его учитель, и что с ним? («Придется убить одного человека»). Воевода пробежался кругом идола. На поляне не было ни следов, ни троп, не было даже его собственных следов, ведущих к примятой траве, на которой он только что почивал.
Фиолетовый свет настиг его, когда он стоял, разглядывая опушку, решая, куда бежать. Его словно несильно толкнули в спину, и немного заложило уши, хотя и ненадолго. Гаурдуин оглянулся. Там никого не было, только дневной свет стал чуть темнее и приобрел фиолетовый оттенок, и деревья замерли под ветром и опустили ветви к земле, словно вместо листьев оттягивали их зеленые сосульки. И слегка отяжелели ноги, но он этого не заметил.
Потом все прошло, словно и не было ничего, но Гаурдуин знал, что оно было, и он знал, что это такое. Магический удар, результат нашедшей выход молодецкой удали какого-нибудь повелителя темных стихий или члена ордена сиреневого петуха, или даже королевы костяного табора…. Злость на учителя стало первым, что он ощутил.
- Не лезь, мал еще. Не лезь, мал еще…. – Бормотал воевода на бегу, а потом выругался, темно и страшно.
Старая карга попалась ему на пути минут через двадцать. Она жгла костерок, в обложенном камнями очаге прямо посреди лесной пущи. Заметив огонек, Гаурдуин перешел на шаг и стал красться. Разглядев, кто сидит у костра, он помедлил, еще раз внимательно рыскнул взглядом по завалам из упавших стволов и вывернутых из земли корней, и, никого не обнаружив, все-таки вышел из тени.
Старая карга не обратила на него никакого внимания. Подперев рукой обвисшую щеку, она, ностальгически улыбаясь, смотрела в костер, словно наблюдая молодых и жизнерадостных танцоров, годящихся ей во внуки. Гаурдуин тоже посмотрел на огонь и не сразу смог отвести взгляд. Уж больно походили языки пламени на страстные изгибы двух слившихся в танце тел. Старуха мирно улыбалась. Гаурдуину было неловко отрывать ее от столь приятного созерцания, и он вполне был готов к взрыву ворчливого негодования, но ничего такого не произошло.
- Видела, малец.
- В какой стороне?
Старуха посмотрела на него.
- Смотри, малец, сюда. Все покажу, да только не забудь. Не забудешь? – Старуха указывала в костер.
Гаурдуин послушно уставился на танцующее пламя.
- Не забудешь, спрашиваю?
- Нет, не забуду.
- Смотри, - Старуха погрозила ему пальцем, - Пока будешь помнить, везде дорогу найдешь, куда тебе надобно.
Она что-то бросила в костер. Пламя сейчас же распалось на сонм тонких, как волос нитей и свило из них толстую, охватившую весь остров и все, что вокруг него, косу. Это были дороги. Их было очень много, за несколько минут они все пронеслись перед глазами воеводы (запомни!), он увидел миллионы заветных целей, но остался глух к ним. Его не интересовали ничьи заветные цели, кроме своей, которой у него пока не было. Поэтому для него были только дороги без начала и без конца, но то, что посередине – во всех подробностях. Сонм лиц и следов, от многих ног. Придавленный к земле подорожник, сухая пыль и грязный снег. Слишком много. Он запомнил далеко не все, но если б он, к тому же, отвлекался на лакомые цели, в конце каждой из дорог, если спросил, зачем эти дороги, и почему их так много, он не запомнил бы вообще ничего. Он ходил по дорогам, а не сидел на обочине, потому что, в отличие от сидящего, не знал, что там, в конце, и не смел разочаровываться.
- Благодарствую, бабушка.
- На здоровье, малец.
Вновь пламя взвихрилось в танце, но теперь он был один. Он был высок и стремителен, как небесный сполох. Его движения слились в одно. Он манил и предавал, а она мечтательно смотрела на него, и тихо улыбалась.
Гаурдуин старательно и бесшумно миновал костер и побежал дальше. Теперь он знал, куда.
Луня он нашел, когда солнце как раз коснулось древесных вершин. На огромной поляне, ровно в центре торчал, как черная заноза еще один идол, похожий на того, около которого проснулся воевода, но только без белой краски на волосах. Вокруг на земле темнели пятна от многих костров, причем ни одного свежего; а кроме того торчали из земли заостренные кверху шесты, на них что-то насаживали, но сейчас они были пусты.
Второй занозой рядом с идолом возвышался Омо. Глядя со спины, воеводе показалось, что новый ушедший убит горем, но когда Омо оглянулся, Гаурдуин ничего не увидел в его глазах. Они были как тонкий лед. Первое впечатление – слепые стекляшки, однако стоило стать чуть внимательней – и проваливаешься в темную глубь.
- Я тоже опоздал. – Сказал Омо.
Учитель лежал у ног идола, лицом вниз. А земля под ним широким овалом пропитался уже подсохшей кровью. Гаурдуин протянул руку, чтобы перевернуть Луня, но испугался того, что может увидеть. Вряд ли он увидит знакомое лицо - он вообще не увидит лица. Труп выглядел так, словно его раздавили между двумя поверхностями (молотом и наковальней, к примеру). Воевода вспомнил фиолетовый свет и легкое давление, словно земля стала чуть сильнее тянуть к себе.
- Ты видел, кто это сделал?
- Нет.
- Ты можешь это выяснить?
- Я не буду ничего выяснять.
Гаурдуин новыми глазами посмотрел на когда-то младшего ученика, потом медленно произнес:
- Может быть, ты и мстить не собираешься?
- Это не мое дело.
- Ах, не твое….
Гаурдуин краем глаза заметил движение за левым плечом и резко обернулся. Через поляну к ним шел Казболт. Достигнув пня, он безмолвно, подобно Омо, уставился на учителя.
- А ты? – Спросил Гаурдуин.
Казболт ничего не ответил.
- Самому выбирать себе врага? – Полувопросительно произнес он.
Омо быстро глянул на него, а потом так же быстро выхватил нож.
- Кровь Луня удержит тебя. – С жаром произнес он, вскрывая себе ладонь. После этого он протянул руку Казболту. Тот поглядел Омо в глаза, и Гаурдуину стало жутко, словно мир вдруг стал плоским, как лист бумаги и таким же тонким; и все стало простым и понятным, как понятен рисунок и детский стишок, в отличие от реального лица и долгой песни, пугала же чернота за пределами этого листа, пугала тем, что вот-вот она перестанет быть таковой, но именно это и есть самое ужасное, что может произойти с человеком; и взгляд ушедших друг на друга разорвал лист напополам, как письмо, которое не удалось. Но это длилось лишь мгновение, а потом все стало как обычно. Один человек пытается спасти другого, а тот едва верит в это.
Омо настойчиво тянул руку, кровь бежала с нее быстрой капелью. Казболт некоторое время смотрел на эту кровь, словно завороженный, а потом медленно, не отводя взгляда, поднял правую руку. Омо полоснул по ней лезвием и сжал своей. Дождался, пока горт поднимет на него глаза, увидел в них то, что желал, а потом проделал то же самое с мертвецом. Маленькая ладонь Луня получила дополнительный ущерб. Кровь из нее, конечно, не потекла, смешиваться было нечему, но все же….
Гаурдуин стоял в стороне и наблюдал со стороны. Он действительно теперь оказался на другом берегу. Не тогда, когда его друзья ушли, а сейчас, когда они замыкали круг меж собой, не принимая в этот круг его.
Вот оно горе. Теперь он совсем один. А он ведь не умеет быть один. Придется учиться, а он стар. Ничего слишком поздно – значит самое время, так, кажется, рек Лунь. Черт!!! Лунь.
Гаурдуин снова посмотрел на мертвого учителя, а когда оглянулся ни Омо, ни Казболта уже не увидел. Они ушли.
Он еще некоторое время постоял около черной статуи со слепым грозным взглядом, колеблясь, но прикоснуться к трупу не смел. Он боялся, что получит последнее доказательство и потеряет последнюю надежду. (Так потеряй ее, ибо это не надежда, а страх страха). Сделав над собой усилие, он приблизился к трупу и положил руку на пропитанные кровью и грязью волосы, цвет которых остался лишь в его памяти.
В лесу Люм остались одни старики да старухи, которых вряд ли донесли бы ноги до далекой могилы Уирхета. На удивление Гаурдуина народ оказался простой и доверчивый, он был вынужден признать, что, глядя на одного Омо, составил себе о люми превратное мнение. Возможно, кто-то что-то видел (и это оказалось так) и по доброте душевной поведает захожему молодцу (и это тоже оказалось верным). Некий зайзжий чародей по имени Гумхо на красивом коне прибыл из далекого неизвестного здесь города Яшмагард. Звал люми в поход на орков, обшещал золотые горы и красивую жизнь, грозил, что орки не пощадят никого, пора сплотиться други!... Но поняв, что кроме глухих старцев, его речам внимать тут некому, прыгнул на коня и был таков. Фиолетовый свет? Может и он, малец, кто их, магов разберет….
Хоно остановился у странной ограды, которая состояла из гладко оструганных столбиков одинаковой толщины и высоты, на светлой чуть желтоватой, древесине которых огнем были выжжены простые, но непонятные знаки. Солнце не высоко поднялось за спиной, но в тумане его не было видно туман напитывался солнечным светом и светил сам собой как белый лист бумаги. Здесь, в стране туманов солнца не видели никогда.
Столбики были врыты в землю на строго одинаковом расстоянии друг от друга, но между двумя соседними можно было легко проскользнуть за ограду. Ограда шла поперек дороги Хоно, хотя здесь, в краю туманов, дороги в принципе не водились. И он, прислонив секиру к ближайшему аккуратному столбушку, миновал изгородь и пошел по нежно зеленой травке, которая здесь, за оградой росла стебелек к стебельку. Видна была натруженная хозяйская рука, рассыпавшая в рыхлую землю семя, и семя отплатило за труд сполна.
Хоно не видел ничего вокруг.
Он бросил на землю (аккуратно прислонил к столбу по ту сторону изгороди) секиру-клык, и теперь его дальнейшая судьба его совершенно не интересовала. Его судьба теперь была предрешена, потому что он конченый человек (почему собственно?). Он не знал, что он будет делать без секиры, он не знал, как он будет жить без секиры, он не знал кто он такой без секиры, и существует ли он без секиры вообще на свете.
Густой туман, кокетливо скрывавший видимость за тридцать шагов, был очень неплохим фоном для его мыслей. Ни ночь, ни день – а дребедень. Дребедень была позади, вокруг и внутри тоже.
Ноги его заплетались, а руки задумчиво умывали друг друга, глаза, осоловело искали в тумане конец оборванной нити жизни, но ничего не находили. Насколько чужда зеленой траве и синему небу была секира дьявола, настолько чужд тому же самому был сейчас он. Он был чужим... он стал чужим этому миру не когда принял секиру из уверенных рук, а когда бросил и пошел дальше без нее. Куда он пошел? С отчетливой тоской он осознавал, что идти ему некуда. Назад хода тоже нет. Все... Щелк.
Он даже не сразу отделил сухой щелчок от своих мыслей. Он уже достаточно далеко отошел от ограды по роскошной траве, и щелчок раздался спереди, оттуда, куда он шел. И какая-то громоздкая несуразная тень обозначилась там.
Липкий ужас запоздало затопил подвалы и нижние этажи. Куда он влез? Это ведь какое-то запретное место! Для кого эта елейная травка? Хоно попятился. Впереди защелкало, затикало, и поперло, но не прямо на него, а несколько влево и, причем, боком, шевеля многочисленными своими костяными членами. Что-то вроде паука, но ног гораздо больше, так что при движении они, шевелясь всей своей массой, перетекали одна в другую. При этом они поскрипывают, словно кость трется о кость, щелкают, а между двумя волнами ног справа и слева движется какое-то массивное тоже костяное рыло, из которого сложенные в четыре раза торчат громадные зазубренные клешни. И сразу становится ясно, что будет, если эти устройства распрямятся и щелкнут, как полагается.
Хоно не мог бежать. Ему отказали ноги. Ощущение своей обреченности одержало окончательную победу. Если бы у него была секира... но секира – там, у ограды, и это уже не его секира. У него еще был кинжал, удобный для резки мяса – и все.
Но. Несмотря на то, что жизнь четко и однозначно ставила точку в его пути, он видел эту точку и, можно сказать, обонял чернила, из которых она состояла, несмотря на все это... он хотел жить.
Глухой удар, каковой производит тяжелый пилум, врезающийся в щит донесся со стороны тупого костяного рыла, на котором Хоно не мог даже понять, где находятся глаза, и вообще что это такое: голова, брюхо, спина, зад? Чудище, разом ускорившись, отбежало чуть назад, то есть удалилось от Хоно.
И тут же сзади раздался крик. Обыкновенный, сорванный от безбожного обращения с голосовыми связками и от того слышный лучше на дальнем расстоянии, чем вблизи командирский рев.
- Назад!!! Сюда беги!!!
И Хоно побежал. Тут уж он побежал, так побежал. Он бежал по собственному следу в идеальной траве, не слыша и не желая слышать, бежит ли кто-то за ним, скрипя панцирем и щелкая суставами.
Но кто-то, по-видимому, бежал, потому что, пробегая мимо своего спасителя – огромного мордоворота в вороненой кольчуге, с вороньим гнездом полуседых волос на голове, и с роскошными лихо встопорщенными, как у возбужденного кота усами, который стоял, широко расставив длинные ноги, держа в расслабленной правой руке, тускло блестевший, полутораручный клинок, а в левой уважительных размеров метательный нож, Хоно ясно увидел, что тот наблюдает неприятеля в непосредственной близости и готовится с хрустом врубиться в его оборонительные ряды.
Ноги стали подгибаться. Позади было подозрительно тихо, хотя, что можно расслышать сквозь сип собственного спазмированного горла? Вот она ограда. Столбики вот они.
Сзади что-то оглушительно хрустнуло и сухо грохнуло, словно обрушилась пирамида из высушенных костей. Потом раздалось невнятное восклицание, но почему-то в стороне.
Уже стоя за оградой, уже видя свою брошенную секиру, которая так и стояла у столбика, словно дожидаясь пока хозяин умоется в студеном ручье, Хоно великим усилием воли заставил себя оглянуться.
Дрожь пробила его от макушки до пяток. У ограды, почти у ног Хоно валялась в траве отрубленная клешня. Чудище было живо, и оно было тут. Ноги, которые невозможно было сосчитать, трагически скребли по земле, выдирая с корнем траву, но оторвать от земли грузное рыло уже были не в состоянии. Оставшаяся клешня сухо резко щелкала, тоже лежа на земле. Вдруг на спине чудовища вырос давешний грозный воин, и, блистательно богатырски замахнувшись, всадил свой тяжелый меч куда-то под шипастый панцирь.
Драконо-паук, как обозвал чудовище Хоно, сразу размяк и осел бесформенной горой.
Усатый рыцарь спрыгнул в траву и, не спеша, также покинул запретную территорию. На секиру он покосился с любопытством, потом с не меньшим любопытством поглядел на Хоно.
- Что ж ты оружие, то разбросал? – Так же сипло попенял он Хоно. – Али не твоя? – Добавил он вкрадчиво.
Этот человек знает, что такое секира-клык, что ж, так даже проще.
- Не моя. – Твердо сказал Хоно, глядя в стальные глаза.
- А чья?
Ответить Хоно не дали. Вдоль ограды из столбиков-оберегов бегом приближались толи пастухи, толи псари, потерявшие только что одного из своих подопечных. Один из них был подросток, на шее которого висел витой рожок, а первым подбежал пожилой сивоусый мужичок, ростом не больше своего напарника и очень агрессивно стал наскакивать на рыцаря, размахивая, впрочем, не каким-либо оружием, а точно таким же рожком.
- Нету проходу - крабы! Нету проходу - крабы! – Мужичок разводя руки демонстрировал изгородь. – Куда лезете?! Куда лезете?!
Рыцарь, брезгливо отстранившись от него локтем, чистил меч.
- Виру вноси! Виру вноси! – Руки мужичка манипулировали рожком на все более и более близком ко рту расстоянии.
Рыцарь закончил с мечом и сунул его в ножны на боку. Потом резко наклонился ухватил, мирно стоявшую подле секиру, за железную рукоять и поднес ее к седым усам потерпевшего.
- А вот это ты видел?
Потерпевший знал, что такое секира-клык (найдите человека, который не знает, что такое секира-клык, и вы найдете действительно счастливого человека). Большая редкость в бескрайнем мире, люди не ведающие о секире-клык. У каждого живет где-то в самом темном углу страх, что секира в один прекрасный момент окажется у него под носом.
И вот она оказалась.
- Прошу прощения. – Казалось, мужичок подавился собственными пышными усами, настолько невнятным стал его голос. Подросток исчез за его спиной.
Величественно изогнув бровь, рыцарь швырнул секиру прочь. Они исчезла в сырой, пропитанной туманом траве, как в омуте. Не обернувшись более на свинопасов, рыцарь пошел вдоль ограды в сторону противоположную той, откуда они явились. Хоно пошел следом. А что ему оставалось делать?
В стране туманов (к востоку от леса «Люм», где живут люми) всегда очень тихо. Здесь нет птиц. Здесь есть кое-кто другой. Все время кажется, что уши залиты водой, и потому звуки доносятся как бы издалека, да к тому же искажаются по дороге. Здесь не слышно шума листвы, хотя деревья есть и деревья обыкновенные. Все дело в том, что здесь постоянно и днем, и ночью, в любое время года густым киселем лежит туман. Так и живут тут, в тумане. Страшно живут. Одни крабы чего стоят. А охотники? Нет ничего страшней охотника. Щука в пруду – вот в точности такой охотник и есть, только в десять раз больше, и пасть не спереди, а как бы снизу, под мордой, но уж пасть – так пасть.
Да что там! Где это видно, чтоб рыбы: обыкновенные речные рыбешки (а бывают и такие, что только глаза вылупишь) плавают по воздуху, как в воде? Над землей так гордо реют. Здесь видано. В стране туманов. Страна это такая, понимаете.
Хоно подозревал, что все живущие здесь хоть с какого-то боку – а маги. Как спастись, как спрятаться, в какое место ударить – знают до тонкостей. А если не здешний, а пройти надо, хотя бы в тот же лес «Люм»? Мало таких.
Мало – да находятся. Хоно входил (теперь во всех смыслах в прошедшем времени) в кровное братство «пять секир». Теперь, правда, без Катарха - «четыре секиры», а если еще минус Хоно, так и вообще – три.
Секироносец сам себе хозяин. Сам – да не сам. Потому и нашли друг друга, и связали друг друга кровью. Конечно гэр Император с ними за панибрата, ни приказать не смеет, ни прикрикнуть, но посоветовать, но нижайше попросить...
Вот и поперся черти куда. Коня потерял, секиру потерял, сам еле ноги унес... впрочем, простите, секиру – сам бросил.
Изгородь, обозначающая крабий загон, повернула в сторону, а Гаурдуин пошел дальше. Хоно шел позади, как верный пес, но, переварив в своей мыслительной утробе последние события, поднял голову, догнал воеводу и пошел рядом.
- Моя секира. – Сказал он.
Рыцарь никак не отреагировал на это признание.
- Меня Хоно звать. – Сказал Хоно. – Сын тьмы. – С отвращением добавил он помедлив.
- Гаурдуин. – Рыцарь повернулся к спутнику и протянул руку. – Как говорил мой учитель, не тот красив, кто чист, а тот, кто отмыт.
Хоно криво усмехнулся.
- Так уж я и отмыт.
- Знавал я сына тьмы, которого убили в бою, но сына тьмы, который бросил свою секиру, я еще не видывал.
- Я тоже видел сына тьмы, которого убили в бою.
Гаурдуин быстро шел, пристально глядя себе под ноги, словно по следу. Хоно и сам порой угадывал примятую траву, и каждый раз воевода сворачивал в ту же сторону. Хоно не решился выспрашивать, кого пасет доблестный рыцарь, если сам не скажет.
- Я тебя из тумана выведу. – Предложил Гаурдуин. - Мне все дороги ведомы.
- Я и сам бы вышел. – Тоскливо произнес Хоно. – Да без секиры боязно.
- Чем она тебе не угадила? – Спросил Гаурдуин. – Никогда не думал, что дьявол из когтей добычу выпустит.
- Сам не знаю, в чем дело. – Признался Хоно.
- А что за доля привела сына тьмы в сей нехоженый край.
- В этом краю промышлял один паршивец маг, имя которому Гумхо….
Хоно замолчал, потому что Гаурдуин остановился и в упор посмотрел на него, так что бывший сын тьмы даже заробел.
- Что же ты остановился? – Произнес, наконец, воевода. – Промышлял, дальше что?
- А дальше он уехал из леса Люм этой вот дорогой, и я его упустил. Все.
- А в чем провинился столь достойный деятель, как Гумхо?
Хоно дал бы руку на отсечение, что его спутник слышал это имя.
- Ты что, не знаешь о восстании Яшмагарда?
Гаурдуин не знал, и пришлось пуститься в объяснения.
Аухито – огромная империя людей, на северо-восточной границе которой лежала страна туманов, была завоевана орками. Давно и крепко. Но нашлись шесть наглецов-спасителей, шесть магов, кровных братьев, прозывавших свое братство «шесть единиц», которые подняли Яшмагард. Это город на южной окраине империи. Орки, которых там не порезали, разбежались. Пограничные города, они всегда не столько города, сколько крепости. И теперь такая неприступная крепость занозой сидела в монаршем гэрском заду (если люди величали друг друга гоями, то орка – гэрами, а император Аухито, конечно – гэр). Шесть магов засели в Яшмагарде, и стянули вокруг себя силу. Люди, кому рабье клеймо надоело, бежали туда со всей империи. А тут еще Гумхо привел из Старых лесов, что за южной границей Аухито войско каких-то трехруких уродов. Уродов-то – уродов, а в нужде и демон – брат. А тут еще Вевс (другой маг) троллей в двуликом хребте подшиб на поход. Со дня на день подойдут. Чем соблазнил, знать не знаю, ведать не ведаю, одно слово - маги. Хорошо хоть с люми ничего не выгорело. Стоп! Да что это я?! Да разве ж я теперь сын тьмы? Тьфу, пропасть! Кто ж я теперь такой? Хоно прекратил рассказ и напряженно задумался. Надо было решать сейчас и окончательно, кто он такой есть, и чего ему такому надо. (Давно уже решил, вот в чем дело. Очень давно. Потому и секиру бросил).
- Что за дьявол? – Спросил Гаурдуин.
- А? А - имбрийский.
- Не знал, что и такой есть.
- Это зверь, живет в лесах вокруг Имбры, только я-то столкнулся не со зверями. Они только вид такой имели. Мне рассказывали, что покой леса Люм хранят пять демонов-волков, во главе с Волчьим Пастырем. Это потом я сообразил, что не волки, а имбрийские дьяволы, а старик тот, что меня спас – Волчий Пастырь и есть. Правда, он совершенно на люми не похож, лысый как бабья задница, хотя, может, годы такие.
Вокруг колыхался туман, как колышется морская гладь под водой у самой поверхности. Одна волна наползала на другую, то рвясь на отдельные вихри, то сливаясь в непроницаемую массу сметанной густоты.
- Ты мне вот что скажи, – Гаурдуин снова пошел вперед, глядя в землю и все наращивая темп. – Как выглядит гой Гумхо?
- Ростом невысок, можно сказать коротышка, телом щупл, кожа темная, волосы черные, длинные, глаза темные, нос – как кочерга, одет всегда изысканно, даже в дороге – черные одежды с золотым шитьем, конь под ним в этот раз был серый в яблоках…. А с чего такой интерес?
- Он убил моего учителя.
(Встреча на пути от костра старой карги до площади для собраний, на которой лежал мертвый Лунь. Если б Гаурдуин знал… если б хоть одна мысль мелькнула тогда, что возможна такая удача, и он встретит убийцу еще до того, как найдет убитого, но, в конце концов, он еще ничего не знал. Он не знал что учитель нашел свою смерть, не знал ведь? Н-да…. Всадник, едущий скорой рысью (гнал бы во весь опор, да узкая тропа не позволяет). Серый конь едва успевает уворачиваться на поворотах от древесных стволов. Воеводе пришлось сойти с тропы, чтобы не попасть под копыта. Он же спешил, этот черноволосый красавец был не более чем секундной задержкой на пути. Он ему в глаза посмотрел, и не увидел там страха, только раздражение, подобное его собственному (шляются всякие). Хорошо хоть, что теперь он узнает своего врага в любой толпе, на любом расстоянии).
Хоно думал. Искал в себе отголоски прежней ненависти к себе подобным и не находил. Словно вся ненависть отпала вместе с секирой, и осталась пустота, медленно заполняемая усталостью и еще чем-то, что он пока не мог определить. Кто он теперь такой? (Да чтоб тебя! Кто такой, кто такой – обычный человек, скорбный духом до недавнего времени, но теперь начинающий выздоравливать). Не так давно орки казались ему существами непознаваемой, грубой, но крепкой и, несомненно, более высокой природы, чем эти белокожие слизняки, ковыряющиеся в своих прошлых поступках, как в дерьме, интересующиеся более тем, что о них говорят те же орки, нежели, что тем, что они думают о себе сами! Не способные ответить ударом на удар. Предпочитающие сладко подчиниться чем горько подчинять.
Почему-то теперь все выглядело несколько иначе, словно он переместил свой взгляд относительно кривого зеркала, и то, что было тощим стало толстым, что было великим стало ничтожным и наоборот.
Он, собственно уже все решил, это было просто. Сложнее оказалось найти оправдания своему решению (без которых вполне можно было обойтись). Ладно, бес петляет – бог распутывает.
- Гаур, - обратился Хоно к своему спутнику, - Тебя не слишком стесняет мое общество?
- Не слишком.
- Не откажешь ли ты мне в просьбе сопровождать тебя.
- Зачем это тебе?
- Не знаю, я….
- Хорошо, сопровождай только учти, я бегаю быстро.
И воевода перешел на бег, взяв с места в карьер, ибо след оставил явно пеший путник, и следовало выяснить: толи Гумхо тоже потерял коня, толи они гонятся не за тем. И в том и в другом случае незачем было мешкать.
- Я, ведь, твоего учителя видел. – Пропыхтел Хоно в, плывущую сквозь туман, воевожью спину. Гаурдуин бежал так, что тело двигалось плавно, без рывков и тяжелого топота. Он плыл над травой, лишь слегка приминая ее тяжелыми сапогами. Несмотря на кажущуюся леность и медлительность движений, Хоно уже вспотел, и дышал, как брыластый кобель во сне.
- Когда? – Спросил Гаурдуин.
- Наверное, до тебя, труп был совсем свежим. Но лежал он именно там, где ты говорил, и, кроме того, он был рыжий. Так что, если б не я – ты бы познакомлися с деточками Волчьего Пастыря.
- Благодарствую.
- Дурак.
Гаурдуин хочет разделаться с Гумхо. Хочет просто потому, что может, а то, что он может – это по нему очень хорошо видно. Таких людей Хоно еще не встречал (если б встретил, прожил бы жизнь по-другому), и очень удачно, что встретил именно после того, как бросил секиру. Сам бросил. Гумхо сейчас не враг ему, Хоно, но он враг Гаурдуину. Интересно, можно ли его переубедить? Хоно присмотрелся к широкой, прямой, как доска, спине и худой жилистой шее. Пожалуй, его можно переубедить. Для этого надо лишь его остановить, но остановить его дело безусловно не из легких, хотя его учителю это наверное удалось. Хоно думал. Участь белокожих слизняков в его планах становилась все менее и менее ужасной. В конце концов, кто такой он сам? Да еще без секиры! Но, сейчас по крайней мере, он не мог присоединить себя без остатка делу Яшмагарда. Что-то мешало. Единственное чего он сейчас желал это оставаться в потоке событий, а для этого нельзя было покидать Гаурдуина. Этот человек сам являл собой поток событий притом очень мощный. Хоно не знал, стоит ли чинить препятствия расправе с Гумхо, заняться ли разумным увещеванием, остаться ли в стороне в качестве немого эскорта или в один прекрасный момент встать в решительную оппозицию. Он ничего этого не знал, и не хотел, как он сделал бы в своей прошлой жизни, заниматься тщательным раздумьем на эту тему, просчитыванием ходов, посторением сложных кривых своего поведения и управления различными вариантами событий. Он знал только одно. Этот человек не гонит его. Спасибо ему.
А потом опять случилось фиолетовое наваждение. Тело размякло, как сырая тряпка, и земля притянула его, как руки обольстительницы. Гаурдуин и Хоно шмякнулись носами в траву. Кто-то из них невнятно пискнул. А потом все кончилось, столь же быстро и внезапно, как и началось, так что стало как-то неловко друг перед другом.
- Еще какая-то ловушка для дураков. – Выругался Хоно, но тут Гаурдуин так стиснул его руку, что тот невольно вскрикнул.
- Я знаю. – Прошипел воевода, и обликом он в этот момент тоже походил на удава, увидевшего цель. – Это его заклятье.
Он рванулся вперед по следу и потащил за собой Хоно. Потом спохватился – выпустил, но Хоно не собирался отставать ни на шаг. Сберегая дыхание, они неслись во всю прыть плохо, а вернее совершенно не представляя себе, что будут делать, если вдруг достигнут своей цели. Но достигли они совершенно другого.
Хоно испустил дикий крик, рванулся из последних сил, схватил воеводу за рукав и, упершись в землю двумя ногами, затормозил его бег.
- Кровь! Кровь! Ты что не видишь? – Впереди медленно набухало и расползалось в разные стороны темное алое облако.
- Ну и что?! – Гаурдуин, наконец, вырвался.
- Охотники! Они слетятся на кровь! Нас разорвут!
И не дожидаясь своего друга, он пригнул голову и побежал в сторону, прочь от лежащей на земле массивной кучи неясных очертаний, и медленно растущего облака крови, размером уже с целое дерево. Гаурдуин тоже почуял неладное, и вскоре обошел Хоно. Оба изо всех сил вертели головами, ожидая и страшась увидеть стремительную гибкую тень. Гаурдуин скорее всего отобьется от охотника, если тот, конечно будет не очень большой (краба он уговорил лихо), и если тот явится один. Из-под ног вылетел и заструился змеей, угорь. Некоторое время он предшествовал людям, пока не сообразил, наконец, вильнуть в сторону.
- Стой. – Выдохнул Гаурдуин. Хоно нехотя остановился.
- Обойдем это место и снова выйдем на след. – В два выдоха произнес воевода. Потом он возликовал:
- Ты видел, как он близко?! Мы его почти догнали, если б не эта туша.
- Какая туша?
- Которая напала на него, но мы, зато, получили подтверждение, что это он, а то я уже начал сомневаться, что сбился со следа.
- А ты уже видел его заклятье?
- В том то и дело! Этим заклятьем он убил Луня.
- Да уж, если судить по состоянию туши, в эпицентре просто плющит... А если он и нас так?
- Ну и что?
- Действительно. Что встал?! Шевели задом!
Они снова побежали. С таким расчетом, чтобы обогнуть убитую рыбину широким полукольцом. Они не строили иллюзий относительно того, что теперь бежать придется долго и потому силу не рвали. Охотников боятся все.
- Наверное, что-то случилось с его конем. – Отрывисто произнес Гаурдуин. – Знал бы - давно уже достал его. Ты тут еще попался.
- Ну, извини.
- Ничего, мы своего не упустим. Только бы еще чего не случилось.
- Я слышал... в тумане... такие звери ходют... одна голова и десять ног... и каждая... как дерево.
- Может, это он и был.
- Хе-хе.
В таком плотном тумане, который, к тому же, не туман вовсе, очень трудно ориентироваться. У Хоно с собой был компас. Но тут ему приходилось полагаться только на Гаурдуина, который знал, куда надо бежать с закрытыми глазами. На вопрос, откуда такие способности, воевода промямлил что-то невразумительное: мол, старуха одна наворожила.
- Здесь. – Гаурдуин остановился, как вкопанный. Приглядевшись, Хоно тоже разглядел примятую траву, как от бегущего человека.
Гаурдуин двинулся по следу скользящим шагом, глуша шаги своих тяжелых сапог. Он немного склонился вперед и был готов в любой момент совершить бросок. Хоно бежал следом, сожалея только о своей недостаточной физической подготовке. Он стал сыном тьмы в пятьдесят лет, а теперь начал, наверное, стареть дальше.
Преследование продолжалось довольно долго, прошел не один час, и Хоно понял, что не выдерживает темпа. Тогда он побежал медленнее, но сдаваться окончательно и не думал.
Стало темнеть. И, как ни странно, след становился все менее и менее заметным, словно расстояние между Гумхо и Гаурдуином увеличилось и увеличилось значительно, хотя Гаурдуин дал бы фору в беге любому двадцатилетнему молодцу. Непонятно было и то, с чего вдруг Гумхо так припустил? Охотники давно отстали – все: и рыбы и люди.
Темнота, опустившаяся следом, в тумане была почти абсолютной. Преследование стало невозможным, и Гаурдуин, испустив стон досады, остановился. Гумхо ушел. За ночь трава поднимется, а убийца Луня покроет такое расстояние, что преследование станет бессмысленным.
Воевода сел на землю и стал страдать. Однако через некоторое время с противоположной стороны послышались заплетающиеся шаги. Гаурдуин вскочил и бросился навстречу. Это, конечно же, был Хоно. Вымотанный донельзя, едва стоящий на ногах, но не сдавшийся. Воевода обнял его за плечи и долго тряс как тряпичную куклу, пытаясь выразить свою признательность. Хоно бледно улыбался.
Забравшись в кусты, Гаурдуин наломал сушняка и разложил костер. Пространство вокруг сразу стало мерцающим и таинственным. Почему-то сейчас они чувствовали себя более защищенными, чем на открытом ветру, но мнилось, что это чувство обманчиво. Мало ли кого может привлечь огонь, а ты в тумане не разглядишь его, пока он не сунется из темноты своей страшной мордой.
- Боятся ли рыбы огня? – Поинтересовался Хоно.
- Люди как-то здесь живут. – Пожал плечами Гаурдуин.
- В том-то и дело, не знаю я, как люди здесь живут. Жгут огонь или нет?
- А мне наплевать, жгут они или не жгут. Я жгу и очень этим доволен, а ты?
- Пожалуй. – Пробормотал Хоно и прилег. Его страшно клонило в сон.
- Давай, давай. – Подбодрил его воевода. - Завтра нам целый день цокать, и послезавтра тоже. Я покараулю.
У Хоно не было сил возражать. Последняя связная мысль была полна буйной радости: бросил ее! Бросил!
Страна туманов длится далеко с юга на север и гораздо меньше с запада на восток. Гаурдуин и Хоно пересекли ее именно в последнем направлении. Путь снабдил их едой и водой. Ели аппетитное, жаренное на костре, рыбье мясо и икру, запивали студеной водой, из обильных ручьев, в которых тоже, наверное, водилась рыба – обыкновенная. Путь нельзя было назвать легким и безопасным. Но Гаурдуин, который шел впереди и указывал дорогу, находил выход из любой опасности. Один раз на Хоно напал небольшой (около метра длиной) охотник, и тот, страшно закричав, упал в траву. Гаурдуин разрубил охотника напополам, а Хоно отделался (нельзя сказать, что легким) испугом и дырой в плаще.
Невидимая путеводная звезда вывела Гаурдуина точно на пограничный город империи Аухито – Имбру. Крепость выглядела внушительно, и охранялась как полагается, хотя никакой реальной опасности из страны туманов не надвигалось еще ни разу. Рыбы умели плавать только в тумане, а люми довольствовались своими лесами на той стороне. Но все равно как-то неспокойно было видеть со стены молочную полосу, скрывающую западный горизонт. Земля здесь родила хорошо, и жили здесь, не в пример центральным областям богато. А главное – здесь не было орков. Издревле Имбра покорно с избытком платила дань Гарлоуту, столице Аухито, главному осиному, то есть орочьему гнезду, и потому не знала их ярости. Больше того, теперь, когда юг полыхал праведным гневом людей, Имбра готовила войско, в помощь регулярной армии, состоявшей наполовину из орков, а наполовину из «бычков», так называли воинов-людей за их рогатые шлемы.
Гаурдуин отмахивался от Хоно, как от назойливой мухи, а тот забегал с другого боку и продолжал зудеть.
- Вот ты посчитай, не маши, а посчитай, сколько всего в процентном соотношении в Аухито людей и орков? Ты думаешь не считали? Еще как считали! Со страху описались, когда посчитали. Людей-то в два раза больше, да люди живут в два раза дольше, да воюют в два раза лучше – что делать, то?
- А ты не рассказывай никому - и все.
- Рассказывай не рассказывай, а правда – она вылезет. Уже вылезает. Так я говорю, что надо сделать?
Не услышав ответа, он продолжил.
- Поделить людей ровно на две половины. Были два человека, а стали – один равный орку по всем привилегиям, но, чуть-чуть, не орк, а второй – висельник, раб, низшее существо. Человек, равный орку живет, как орк, а когда висельник пытается голову от земли поднять, – он, человек, орка от этого висельника защищает.
- И не только орка. – Добавил Гаурдуин.
- Именно! – Возликовал Хоно. – Именно! Себя! Себя он защищает даже в первую очередь, потому что доводись висельнику выбирать, кого резать сначала: человека или орка, кого он выберет?
Хоно опять не дождался ответа, но, ни мало не был этим смущен.
- Идем на юг, Гаур. – Вдохновенно предложил он. Недолго эта песня продлиться. Скоро орков с дерьмом смешают.
- Я ведь туда и иду. – Сказал воевода. – Но по другой причине. Старики люми рассказали мне, Гумхо родом из Яшмагарда. Туда он их идти звал. А поскольку здесь мы его потеряли, надо скорым ходом туда и там его перехватить, только и всего. А про скорую победу, я тебе вот что скажу, ты про Локригут не забывай, что на востоке.
Хоно сразу увял. Империя Тьмы, называемая Локригут, возникла совсем недавно, но росла, как на дрожжах. По рассказам – кого там только нет, чуть ли не драконы. Как они там в мире живут – непонятно, а может и не живут, но долго на месте они вряд ли будут сидеть. Вряд ли откажут в помощи угнетаемым братьям в далеком Аухито.
Выйдя из тумана, они вскоре наткнулись на тощую тропинку, и через луга направились к вставшей на горизонте коренастой туше каменной крепости.
Переночевали, спрятавшись в низинке. А поутру уже входили в распахнутые исполинские ворота.
Их сразу остановили.
- Куда спешат добрые гои? – Весело спросил румяный лысый здоровяк, с такими маленькими глазками, что они больше походили на черные точки в здоровй лоснящейся морде. С флангов здоровяка сразу подперли другие носители рогов, которые предпочитали свои шлемы носить на спине, дабы не быть бычками. Хмурые настороженные глаза снимали мерку с Гаурдуина.
Хоно, глядя сквозь веселую румяную физиономию, ловко, одними пальцами извлек из-за пазухи ладный футляр, и, развернув свиток, большую часть которого занимала сильно заковыристая тугра, предъявил перед поросячьи очи, которые сразу стали невеселыми.
Могучая фигура вытянулась, словно ее взяли за шиворот (за горло) и подвесили, пудовый кулак бухнул в грудь.
- Дорогу «Вольным гоям»!
Фланги очистились как по волшебству.
- Имя? – Ледяным голосом, по-прежнему глядя мимо, спросил Хоно.
- Кримант, сотник.
- Вот, что... – Хоно, задумчиво упаковывал и запихивал обратно за пазуху свиток. – Кримант, за прошедшие сутки, не входил ли в город, и не был ли замечен в окрестностях, подозрительный пешеход, хотя, возможно и всадник. – Тут он описал стражу ворот Гумхо.
На румяное лицо вернулся налет веселья, который, видимо, сопровождал у сотника, мыслительную и не только, работу. Недолго подумав, он уверенно сказал.
- Нет, насколько мне известно, такой человек за истекшие сутки в Имбру не входил, и в окрестностях замечен не был, но если желает «Вольный гой», я наведу точные справки.
- Не нужно. – Теперь глаза Хоно превратились в щелочки и пристально буравили веселое румяное лицо. Хоно видел, что этот человек свое дело знает, и дополнительные справки, только это самое дело затянут.
- А других подозрительных гоев не было?
Сотник замялся, отвел глаза, но потом понял, что его видят насквозь, и сказал.
- Был один. Старик в рубище, заплатил пошлину моими же деньгами.
Гаурдуин вытаращил глаза. Казалось невозможным придумать такое, что может напугать этого веселого дядьку.
- Что случилось? – Участливо спросил Хоно.
Сотник махнув рукой, на свое достоинство и вдруг посерьезнев, сказал.
- Спрашивает: «Какова пошлина?». «Шесть монет». «Ну, так дай их мне». – Говорит, а это уже не он, а чудище какое-то с волчьей головой, да если бы с волчьей... – Страж тряхнул головой, пытаясь подобрать точное слово. – Что я, волков не видел... Не волк это был. Точно говорю... – Он понурил голову. – Дал ему шесть монет, своих собственных, а он их мне и возвращает. «Вот», - говорит: «Твоя пошлина». Я смотрю, а это опять он. Старикан плюгавый, соплей перешибешь. – Тут Кримант безнадежно вздохнул, и признался. – Пропустил.
– Спасибо за службу, сотник. – Ровным голосом произнес Хоно и, не оглядываясь, двинулся от ворот по улице, не обратив внимания на взрыв служебного рвения за спиной.
Гаурдуин с любопытством наблюдал своего друга.
- А что это за бумажка такая? – С большим интересом спросил он.
- Нам ведь не хочется совать секиру в морду каждому любопытствующему, это будет недостойное использование великого дара. Потому сынам тьмы дали высший допуск: «Вольный гой». Ходи, куда хочешь, делай, что хочешь, но не забывай, что есть император, и по дружбе осведомляй его о своих делах, как будет время, конечно.
Гаурдуин со вниманием присмотрелся. Да у тебя, брат допуск на морде написан!
- И много вас таких, счастливых сынов тьмы?
- Сначала было пятеро, это я имею в виду наше кровное братство, сколько секироносцев всего в Аухито, я, сам понимаешь, сказать не могу. Потом одного убил Гумхо... осталось четверо... Ну а теперь, сам понимаешь – трое.
- Гумхо большой шутник. – Восхищенно произнес Гаурдуин. – Теперь-то легче поверить, что он справился с Лунем.
- А чем так хорош был Лунь? – Спросил Хоно.
- Он ничем не был хорош. – Отрезал Гаурдуин. – Он был просто хорош.
- Такое вполне можно услышать, от верного ученика. – Сказал Хоно, а Гаурдуин злобно зыркнул на него. – Но так ли хорош учитель, научивший своего ученика мстить?
- Он меня этому не учил. Я это и сам умею.
- Ты прав, человека не нужно учить мстить, но можно научить не мстить.
- Слушай, ты! Что ты понимаешь? Он мне не столько учитель, сколько брат, нас двое осталось, а теперь я один. Совсем один!
- Ну и что? – Безразлично спросил Хоно.
Гаурдуин, яростно сопя, испепелял его взглядом. Но сказать ему было нечего, а молчать в таких случаях он научился.
- Не имеет значения, - продолжал Хоно, - Сколько раз ты наступишь на грабли, важно только одно – самому их правильно класть. Мстить - занятие не стоящее.
- А мне плевать, стоящее или нет! Где-то ходит сволочь, которая убила, по крайней мере, одного хорошего человека. (А там, где один – там и второй). И вообще я не понимаю, чего тебе от меня надо?!
- Ничего мне от тебя не надо. Я пытаюсь представить себе твоего учителя, и у меня не получается. Он не взял тебя с собой, а ты считаешь, что имеешь право….
- Да! Я – имею! Я себя наделил таким правом, потому что я не могу спокойно присесть на травку, пока Гумхо жив. Он мешает мне жить, он мешает мне дышать, и ты можешь сколько угодно называть меня рабом собственного трупа, но ничего в этом положении не изменишь. Я низкий человек? Признаю. Я потворствую звериному инстинкту? Тем хуже для Гумхо, и ничего больше. И закроем эту тему. Если тебе в другую сторону – нам не по пути.
Он резко развернулся и, подбросив задом мешок, быстро пошел вперед.
Хоно шел следом.
- Ты прав. – Сказал он и усмехнулся. – Разве сказки слагают о мудрых и кротких? Нет, исключительно о смелых дураках.
- Плевал я на сказки. – Огрызнулся Гаурдуин, не оборачиваясь.
- О мудрых и кротких слагают житие. – Словно не слыша его, продолжал Хоно.
Некоторое время шли, молча, потом Хоно резко свернул к широкой вывеске трактира.
- Зайдем.
- Мы завтракали. – Возразил воевода.
- Зайдем. – Тон Хоно не терпел возражений.
С трудом протиснувшись мимо загородившего половину прохода живота вышибалы, они спустились в полутемное шумное помещение. На них не обратили никакого внимания, и Хоно ловко подсел поближе к шумной компании. Не обратили – да обратили. Не успел Гаурдуин, скрипнув задом, угнездиться на широкой лавке, как подле бывшего сына тьмы вырос вышибала, но когда он подобострастно спросил, чего пожелает добрый гой, воевода понял, что это другой, скорее всего сам хозяин.
Хоно пожелал вина, и поесть чего-нибудь, не уточняя чего. Хозяин понимающе кивнул и исчез, впрочем, вскоре вновь появился, с изящным пыльным кувшином, и широкой тарелкой исходящих паром птичьих тушек. Хоно кивнул, хозяин исчез.
Гаурдуин не хотел есть, но попробовав, позабыл про это.
За соседним столом кого-то понесло. Там отставили в стороны пивные кружки и, открыв рты, слушали, рассказ о каком-то босом старике в рубище. Сам с вершок, лысый, сморщенный, бычок на него плетью замахнулся, да так и отлетел, словно ему копытом по яйцам дали. «Расступитесь деточки», говорит, «устали родимые».
Это было в полдень предыдущего дня, когда в город под звон колоколов приволокли, наконец, с рудника монумент горному орлу. Горным орлом величал себя император Аухито, прадед которого вышел из гор Двуликого Хребта. Собственно это был огромный прямоугольный столб из мрамора, на вершину которого планировалось установить статую орла. Столб имел длину около трех метров. Его волокли на катках от самого рудника. Волокли естественно висельники (обыкновенные рабы, указом койтона Имбры все были приравны к висельникам).
Проложив себе дорогу сквозь строй мордастых солдат с кнутами, растолкав шатающихся людей с искромсанными спинами («устали родимые»), которые уже волокли столб по главной улице, но до площади оставалось около километра, он «как полено, ярилой клянусь, даже не шелохнулся!» поднял колонну на плечо и понес. «Так до самого места и нес, с шагу ни разу не сбился и пот не утер. А там, точно на постамент вершком поставил, словно полено на колоду, да руки отряхнул. Койтон к нему подъехал и спрашивать: «Как тебя величать, старче?». «Волчий сын», - говорит.
Тут один, сидевший с краю с презрительной миной, наконец, нашел к чему придраться.
- Те кто рассказывал, Лошак Гнедой?
- А что?
- Оно и видно. Не Волчий Сын, а Волчий Всадник.
- Волчий пастырь. – Пробормотал Хоно, но так тихо, что сам себя едва услышал, впрочем, Гаурдуин тоже коротко глянул на него, а потом продолжил, забыв про нежное мясо, внимать знакомому Гнедого Лошака.
На презрительного шикнули, чтоб не лез.
- «Чего хочешь, за помощь делу империи?», - спрашивает койтон. А тот и говорит: «Дай мне двух рабов, а...», - тут видимо было опасное место, так что рассказчик сбился с ритма и даже оглянулся на Хоно, но остановиться уже не мог: «А то тебя возьму!», - это было сказано тоном ниже, но так импульсивно, что слышно на весь зал. На Хоно оглядывалась уже вся команда. Хоно, не дрогнув и морщинкой, поедал нежное крылышко, нежно держа его двумя пальцами. Гаурдуин только сейчас заметил, какие у Хоно тонкие и изящные пальцы. Да ты – книжный червь, добрый гой.
- А дальше-то что? – Не выдержали за соседним столом.
- А дальше койтон говорит: «Дайте ему двух висельников, да помордастее», - а потом под ручку взял и в свои хоромы увел.
Диалог перешел в обычную ругань, заливаемую пивом, но на Хоно бросали быстрые взгляды исподтишка уже постоянно. Хоно был непоколебим. Долго так продолжаться не могло, и, наконец, вся компания с грохотом поднялась и двинулась вон. Боров, загородивший половину двери, и интересовавшийся в зале не столько людьми, а исключительно тем, что люди едят, получил несколько шлепков по плечу и подобострастных тумаков в пузо, чего он совершенно не заметил, потому что был захвачен зрелищем чьей-то опрокидываемой в глотку пивной кружки.
Едва Хоно отложил последнюю ножку, как рядом возник почтительно согбенный хозяин.
- Добрая у тебя еда. – Слабым голосом сказал Хоно и бросил на стол две монеты.
Похвала произвела странное действие, жирный мордоворот побледнел, распрямил спину и, что казалось невозможным, втянул живот. Он не произнес ни слова, и остался стоять, потому что «Вольный гой» еще не отпустил его.
- Любезный, - спросил Хоно, - Не заходил ли к тебе Волчий пастырь?
Лицо хозяина напряглось и натянулось.
- Заходил. – Глухо сказал он.
- И как же он расплатился?
Глаза хозяин на миг распахнулись во всю ширь, ибо перед ними предстал былой ужас.
- Моими же деньгами, добрый гой. – Прохрипел он. – Страшен больно.
Хоно швырнул сверху две серебряные монеты, и прошествовал к выходу.
На улице Гаурдуин не выдержал.
- Да ты сволочь, гой Хоно. – Объявил он.
Хоно окрысился.
- Слушай, ты хочешь найти своего Гумхо? Отвечай!
- Было бы неплохо.
- Так вот. Со мной это сделать проще, чем без меня.
- А сколько ты ему заплатил, за еду, я имею в виду? – Спросил Гаурдуин.
- Вдвое меньше стоимости.
- А почему?
- Иначе он перестал бы меня уважать.
- Да-а, - протянул Гаурдуин. – Гадкая здесь жизнь.
- А что, где-то есть лучше? – Равнодушно спросил Хоно.
- Было. – В голосе воеводы было столько боли, что Хоно остановился и воззрился на него.
- Вот сейчас в северо-западном углу острова – Локригут, а ты знаешь, что там было до? – Надрывно спросил Гаурдуин.
Хоно ждал. Они стояли посреди улицы и глядели друг на друга.
- Слышал, королевство такое было, Аорк. Теперь нет.
- Что? – Спросил Хоно. Он был изумлен. – Погоди. – Он схватил воеводу за руку и, развернув к себе, пристально смотрел ему в глаза. – Так ты говоришь...
Он не знал, что там было какое-то, непорабощенное королевство, он думал, и все так думали, что там пустыня. М-да.
- Никого не осталось. – Сказал Гаурдуин. – Кроме меня.
Дальше пошли в молчании. Хоно думал о том, что Гаурдуин, наверное, прожил очень насыщенную жизнь несчастную, и счастливую одновременно, которую никогда уже не прожить ему, Хоно.
Улица вывела на мощеную булыжником площадь, где уже стоял знаменитый столп. Правда, пока без орла. На столп глазели. Хоно и Гаурдуин некоторое время занимались тем же, а потом Хоно спросил, не знает ли Гаурдуин людей способных нести такое на одном плече. Гаурдуин подумал и сказал, что его учитель мог бы поднять ствол дерева такого же размера, но кусок мрамора...
Тогда Хоно заявил, что ему нужно переговорить с койтоном Имбры.
- Объясни ты мне, кто такой койтон? – Взмолился Гаурдуин. – Это как-то связано с двойной властью? Орочьей и людской?
- Именно. – Ответствовал Хоно. – Власть именно двойная на каждом уровне. Во главе – Император - орк, под ним – великий койтон - человек. Князь – орк, старший койтон – человек. Градоначальник – орк, под ним койтон – человек. То есть орк ест, спит и размножается, а койтон обеспечивает ему все это, потому что сам орк ничего обеспечит не может. Иногда, в Имбре например, градоначальника орка вообще нет, есть только койтон, но большого значения это не имеет.
- А зачем тебе койтон Имбры.
- Я тебе объяснял уже, что либо ты со мной – и тогда слушаешься меня, либо - иди куда хочешь.
- Как прикажешь, «Вольный гой».
Койтон орал на кого-то на задах своего дворца, наслаждаясь звуками своего мужественного, чуть хриплого голоса. Хоно подошел сбоку и кашлянул. Багровое квадратное рыло сразу преобразилось, на нем откуда ни возьмись изобразилась учтивая заинтересованность. Хоно взяли по локоть и повели в свои покои, где можно спокойно поговорить. Гаурдуин пошел следом, не удостоенный и крохи внимания.
За бокалом игристого вина, Хоно услышал еще одну историю водружения императорского столпа, правда, далеко не такую захватывающую.
-... Да, Волчий Пастрырь... Да, двух висельников... Меня трудно напугать.
- Он рассказал о себе?
- О да, мы очень приятно разговорились. Он отшельник, живет в пещере в лесу Люм, является пастырем волков-охранителей леса Люм. Их пять: Седой Волос, Серый Волос, Лохматый Волос, Черный Волос, Рыжий Волос. Но ведь с волками не разговоришься, вот ему и потребовались собеседники.
- А разве люми... не соглашались?
- Я скажу так, он явно... не в своем уме. – Деликатно произнес койтон. – Эти ужасные звери рядом, ведь, я поправлюсь, он имел в виду не волков, а имбрийских дьяволов. У меня их целая ферма. На неподготовленного человека они производят ужасающее впечатление. – Тут он ухмыльнулся, вспомнив своих любимцев. – Да, так что вполне возможно, люми не хотят иметь с ним дело, а может, он сам не хочет... Ну а висельники – они и есть висельники. Они были рады. Дал двух покрепче, чтоб не подохли в дороге. Ему ведь все равно с кем говорить, я знаю таких людей. Ну что ж...
- А не сказал ли он, что хочет обсудить с висельниками?
И тут красная морда гоя койтона стала белой. (Меня трудно напугать, но можно).
- К сожалению, - вполголоса просипел он, - Я дал обещание, что не разглашу его целей. – Он прокашлялся.
Хоно поблагодарил за интересный рассказ (гэру Императору наверняка придется по душе) и откланялся.
На улице Гаурдуин не выдержал.
- Дался тебе этот Волчий Пастырь!
- Я сам не знаю, Гаур. Хорошо бы поговорить с ним.
- Ну, вот еще, теперь его искать!
- Вот что странно. Отшельник, сидел всю жизнь в своей пещере, выл вместе со своими волками, а теперь ему потребовались собеседники, причем не важно - какие, но с определенной целью. И это именно в тот момент, когда в лесу появились Лунь и Гумхо, и второй убил первого.
- Ну и что, мало ли кто появился в лесу.
- Может быть. Но. Ты ведь не видел, как Гумхо убивает Луня. Ты видел труп Луня, ты видел Гумхо, несущегося во весь опор. Но в том-то и дело – у Гумхо был конь, а при Волчьем Пастыре я такого не наблюдал. Возможно, он использует в этом качестве своих питомцев, но в Имбру он вполне мог отправиться пешком. А теперь вспомни фиолетовый свет. И вот я спрашиваю: за тем ли мы погнались, за кем думали? Ты мне скажи точно: Лунь не говорил, кого именно придется убить?
- Нет. Не говорил. – Упавшим голосом произнес Гаурдуин.
- Ведь как могло быть: Гумхо стал свидетелем действия страшного по силе заклятья, убившего человека. Естественно, в страхе он дал деру. Причем ты не будешь спорить, что Волчий Пастырь – маг, раз сумел приручить пять демонов. Возможно, он маг посильнее Гумхо, да к тому же сумасшедший. Во всяком случае, на первый взгляд, он даже более предпочтительный объект для вмешательства ушедшего, чем добродетельный Гумхо. Почему Волчий Пастырь пошел в страну туманов, я не знаю. Возможно, тут нет никакой разумной причины.
- Если б не было разумной причины, Лунь не взялся бы за это дело. Он очень не любил убивать. Он скорее позволил бы убить себя, если другого пути нет. Если он кого-то собирался убить, значит, этот кто-то поистине кошмарный тип, и другого способа избавить мир от него не было.
- Но я так и не услышал, ты находишь мои рассуждения стоящими?
- Да. Нахожу. Но нахожу, также и то, что нам теперь надо разорваться. Гумхо ты ничем не обелил.
- Разорваться мы не можем…. Я думаю, что до Яшмагарда подальше будет, чем до леса «Люм», как ты считаешь?
Гаурдуин, грустно повесив усы, думал. Он думал о том, справится ли он, имея за душой простой булатный клинок, и кое-что на черный день, с пятью волками-демонами и их еще более грозным хозяином? Хорошо, если это окажется не он, а если он? Вот что делает выбор. От него всегда слабеют колени. Не зря Лунь говорил, что свернуть гору можно, только если нельзя ее обойти. Еще он думал о сильном союзнике, например Омо или Казболте... С Омо они этот вопрос решили однозначно, вряд ли Омо скажет «да», если уже сказал «нет». А почему он сказал «нет»? Он не хотел мстить. Он даже не подумал о том, что дело Луня - это, может быть и его дело, и месть здесь ни при чем. Нет, он так и сказал: «Это не мое дело». То есть он знал, чего хотел Лунь?! Знал и отступился, правда, меня не стал отговаривать, но, возможно, лишь потому, что я очень упертый тип. Сам во всем разберусь и отступлюсь, если хватит ума, а если не хватит – туда и дорога. Снова, как тогда, пришла спасительная злость, но уже не настолько сильная, чтоб не возник вопрос: «а такая ли уж он спасительная?». Не послать ли к чертям свою пылкую натуру, да не пораскинуть ли мозгами? Чего не умею – того не умею. Не умеешь – учись.
Гаурдуин увидел еще одно питейное заведение через дорогу и устремился туда. Хоно пошел по своим делам.
- Ну, чего надумал? – Спросил Хоно, усаживаясь.
Гаурдуин не ответил. Он лежал лицом на кулаках и не шевелился.
Тогда Хоно протянул руку и попытался сдвинуть с места могучее плечо. Одна рука воеводы соскользнула со стола, он дернулся, истово всхрапнул и выпрямился, осоловело глядя вокруг.
Однако Хоно не чувствовал запаха, что было странно, но все-таки объяснимо. Без вина прожить можно, а вот попробуйте прожить без сна.
- Что-то я задумался. – Просипел Гаурдуин, потянулся, гремя кольчугой, и объяв половину полутемного зальчика.
- Я тут кое-куда сбегал. – Деловито сообщил Хоно. (Он ушел три часа назад).
- Навестил одного очень храброго и опытного человека, который, конечно же, не мог не поговорить с Волчьим Пастырем, и кроме того этот человек настолько ответственен и осиян интересами короны, что не мог не передать этот разговор мне (полностью передать).
- Но.... – Предположил Гаурдуин.
Лицо Хоно стало постным.
- Старик не стал с ним разговаривать, только напугал до икоты и пошел себе.
- А, помню – волчья голова.
Они помолчали, причем Хоно выглядел гораздо скучнее воеводы, который был почти весел.
- Я тут подумал... – Легко сказал Гаурдуин. – А не напроситься ли нам в собеседники?
- К кому? – Хоно опешил.
- К Волчьему Пастырю. Он одинок, ему нужно общество – а тут еще висельники какие-то... Я так прямо и спрошу его: ты, мол, Луня убил? Если – да, то, мне все равно не жизнь, давай – и меня тоже.
Хоно пристально разглядывал физиономию воеводы, во время его речи.
- Ну, я думаю, - наконец, произнес он, - Ты провел эти три часа плодотворнее меня.
- Так что, идем? – Спросил Гаурдуин и грохнул кулаком по столу.
- Идем.
- Тогда пошли. – Он вскочил из-за стола и рванулся к выходу, словно, все пять волков-демонов бежали впереди, поджав хвосты.
- Если, это, конечно, он. – Тихо сказал ему в спину Хоно, но Гаурдуин не услышал, или не захотел услышать.
Хоно капризничал:
- Ты-то отоспался, а я вот не спамши и не емши. Может, переночуем в городе?
- Нет. – Гаурдуин был непреклонен. Поглядев на солнце, он сказал. – До темноты успеем войти в туман.
Сотник Кримант выстроил караул у ворот, и отдал честь, после чего осведомился, не нужно ли Вольным гоям коней?
- Не нужно. – Ответил Гаурдуин, чем привел стража в невероятное изумление.
Они шли в сумерках по лугам, где были проложены лишь узкие тропы. В тумане они потеряются. В тумане не было ни троп, ни дорог.
- А все-таки. - Гаурдуин с интересом повернулся к Хоно. – Я, вот, на смерть иду – а ты-то, куда?
- Туда же. – Невозмутимо ответил Хоно. – Просто мне все кажется, что обойдется, или просто очень хочется, чтобы все обошлось. А если очень хочется – то немножко можется.
- Ну, тебе виднее.
Остановились на ночлег за полкилометра до, уже почти невидимого в темноте, тумана. Когда костер разгорелся, Хоно в его свете не удержался и продемонстрировал товарищу обновки. Изумительного исполнения меч-фалшион, стоящий целое состояние, но доставший Хоно за красивые глаза. За широкий кожаный пояс, и легкую кожаную броню, тоже не из дешевых, Хоно все-таки заплатил (полцены). Оружейник очень расстроился потерей своего главного творения – фалшиона, который по весу не превосходил саблю, но рубил, как всякий подобный меч, очень тяжело. На мече не было даже узоров, способных своей затейливой вязью прельстить чей-то высокий взор. Клинок говорил сам за себя. Хоно ничего не сказал оружейнику, но потом забежал в канцелярию и, предъявив свиток, приказал дать мастеру льготу на покупку металла.
Увидев меч, блеснувший в темноте, как язык пламени, Гаурдуин возбудился и потребовал поединка.
Получив оглушительную затрещину в третий раз, и в третий раз рухнув носом во влажную траву, Хоно вынужден был признать (вследствие того, что не в силах был подняться с земли и не в состоянии отобрать свое оружие у любопытного воеводы), что меч сам по себе значит немного.
Бросив меч в траву, Гаурдуин сел на землю и сказал.
- Это глупо.
- Что именно? – Хоно с трудом поднял голову от земли.
- Вся эта возня! Я никак не могу понять чего хотел Лунь. Он так глупо погиб, что я не могу отделаться от ощущения, что он сделал это специально.
- Специально, чтобы подвигнуть тебя на поход? – Хоно сел, опершись руками, вследствие неудержимого кружения головы.
- Но это же глупо, ты не находишь?
Хоно подумал.
- Не знаю…. Если б у меня была секира, я бы объявил тебе, что Лунь просто болван. Быть ушедшим и погибнуть от какого-то вшивого заклятья!
- Ты просто не знаешь, что такое быть ушедшим.
- Не знаю. Я, собственно, и говорю, что не знаю. Но скажи мне пожалуйста, ты знаешь, что значит быть ушедшим?
- Нет. – Сказал Гаурдуин. – Его поступки, как человека я мог понять, но на самом деле странно, что он вообще всегда вел себя как человек, разве что окромя редких случаев.
- Каких например? – Спросил Хоно, садясь прямо.
Гаурдуин поднял на него темные глаза.
- Один раз он уже вылезал из могилы.
В страну туманов вошли на следующее утро по росе. Как и следовало ожидать, тропа вела их ровно до мутно-серой стены, а там исчезала. Кто ходит по таким тропам, оставалось неясным (мы, например).
День они шли в строго определенном направлении, пока не услышали этот звук.
Они услышали его с вечера, он беспокоил их сон всю ночь, и наутро он, распространяясь в неярком свете круговыми волнами из какой-то неподвижной точки слева по курсу, по-прежнему давил на разум, как ритмично сжимающая мозг ладонь.
Гаурдуин решительно повернул в ту сторону.
Это не был колокольный звон, хотя первая ассоциация была именно такой. Он был слишком глух и ватен, но, кроме того, он был гораздо мощнее, чем мелодичный звон колокола. Казалось, он глушил все звуки вокруг, как приливная волна топит в себе рыбьи кости на берегу. Воевода был мрачен, и все ускорял шаг. Хоно испытывал неясную, но могучую тревогу, которая, возможно, даже не была связана с тем, что впереди, но, только попав туда, можно было разрешить навязчивые вопросы.
Они шли еще день, и еще полдня. Глухие удары продолжались все это время, и, наверное, становились ближе, но настолько медленно, что слух не различал этого.
Ближе к полудню впереди безо всякого предупреждения появились жилища туманных людей. Большие бревенчатые избы стояли плотной кучкой и были огорожены не частоколом, и не забором – это были высокие, гладко оструганные (что-то подобное уже видели) столбы, испещренные, выжженными на сухой древесине непонятными знаками и понятными словами-оберегами («Стой!», «Проваливай, здесь худо!», «Зубы обломаем!», «Руки в три узла позавязываем!», - это, интересно, кому?). Столбы стояли с интервалом в полтора-два метра, так что ворот не требовалось.
Хоно и Гаурдуин, справедливо не относя себя к объектам подобных воззваний, прошли. Несмотря на обилие домов, людей встретилось мало. Все, наверное, работали, а кто не работал, собрался в том месте, откуда доносился громкий бабий плач. Никто из косматых коротышек, самый высокий из которых ростом был на полголовы ниже Хоно, не обратил на пришельцев никакого внимания. Возможно, у них случилась беда, они бьют в набат, и им сейчас не до любезностей.
Посреди селения на небольшом круглом, пустом пространстве, поросшем той же мокрой травой, торчала, как палец невысокая колокольня. Глухие бухающие удары, которые в такой близи, казалось, стали тише, доносились оттуда. На бревне у порога сидели двое в черных плащах, расшитых белым узором, и курили длинные трубки.
- Здорове, други. – Обратился к ним Гаурдуин, и, не дождавшись ответа, спросил. – Что у вас случилось?
Один продолжал меланхолично выпускать дым из ноздрей, а второй вяло ответил.
- Ничего.
- А чего ж вы людям спать не даете? – Гаурдуин указал на колокольню.
- А это не мы. – Меланхолично ответил первый.
- А кто?
- Это Авель-дурачок. – Сказал второй. – Влез и лупит.
- А чего он лупит?
- Кто ж его знает. Я ж говорю – дурачок.
- Так вы бы его согнали.
- Так у него топор. – Второй несколько оживился, а первый опять впал в транс. – Мы пробовали.
Гаурдуин, сузив очи, оценивающе оглядел каланчу. Хоно зевнул. Он понял, что они потеряли время.
Гаурдуин устремил в дверь. Хоно нехотя пошел следом. Его не привлекало общение с сумасшедшим. От них у него начиналось мандраже.
Колокольня внутри была полая по всей высоте, и всю эту высоту занимало исполинское бревно, подвешенное за верхний конец. Если бить по такому бревну тяжелой деревянной кувалдой, получится именно такой звук (зачем Авелю топор, если у него есть такая кувалда?).
Поднявшись по короткой скрипучей лестнице, они оказались на площадке звонаря, которая окружала бревно кольцом.
Авель, совершенно растрепанный коротышка в рванине, стоял там с закрытыми глазами, словно погрузившись в глубокий сон (а может, именно так и было) и, мерно вздымая страшно жилистыми руками свое орудие, обрушивал его на бревно.
Хоно заробел. Авель и без топора выглядел очень внушительно, а топор у него действительно был (сколько дней и ночей он непрерывно бьет по бревну?). Он даже хотел остановить Гаурдуин, когда тот размашисто двинулся к звонарю, но Гаурдуин выглядел настолько уверенно, что Хоно не решился, побоявшись осмеяния.
Подойдя к Авелю, Гаурдуин быстрым движением ухватил его за кисть левой руки и остановил бесконечную работу молота. Как ни странно, Авель не сопротивлялся. Второй рукой Гаурдуин ухватил молот за рукоять, и, вырвав его из стальных пальцев, отбросил в сторону. Авель открыл глаза. Взор его был пустым. Гаурдуин по-прежнему сжимал его руку.
- Что случилось, Авель? – Спросил он.
Дурачок поднял на него глаза, и они оказались неожиданно большими и чувственными, что никак не вязалось с грубостью тела.
- Ты что не знаешь? – Казалось Авель сейчас расхохочется, а может, зарыдает.
- Нет, не знаю. – Серьезно сказал Гаурдуин и выпустил его руку. – Расскажи.
- Чего рассказывать-то. – Весело блестя глазами сказал звонарь. – Солнца нет.
Хоно зашипел сквозь зубы. Этого он и боялся.
Однако Гаурдуин серьезно поглядел вверх.
- А свет откуда?
- Не знаю. – Явно надсмехаясь, произнес Авель.
- А куда же делось солнце? – Не замечая насмешки, продолжал Гаурдуин.
- Откуда я знаю. – Рассудительно произнес Авель. – Было солнце – и нет. Откуда мне знать – куда?
- Пошли. – Недовольно произнес Хоно. (Но что-то зашевелилось, там, где на двери написано – «страх», не так ли?).
- Откуда ты можешь знать, - голос Гаурдуина стал, более напряженным, - Есть солнце или нет? Ты ж его никогда не видишь.
Авель откровенно расхохотался.
- Светляк! – Презрительно воскликнул он. – Только вы видите, что видимо, а я вижу все!
Он поискал глазами свою кувалду, и уже устремился к ней, когда носок сапога воеводы отбросил ее еще дальше. Гаурдуин загородил дорогу Авелю.
- А еще что случилось?
- Много чего. Долго рассказывать. - (Правильно, чего бес толку языком молоть, дело надо делать. Надо всегда делать что-то полезное. Есть солнце – махать мотыгой или мечом. Нет – лупить по бревну.)
- Только одно скажи. – Настаивал Гаурдуин, которого Хоно уже готов был ухватить за уши и утащить из этого страшного места. – Не знаешь, случаем, Волчий Пастырь не проходил через твою страну в лес Люм?
- Волчий Пастырь мертв. – Спокойно произнес Авель.
И вот тут Хоно понял, что его трясет.
- Его убил Гумхо. – Авель обошел, замершего столбом Гаурдуин и поднял свою любимицу.
- Идем отсюда! – Простонал Хоно, и Гаурдуин медленно пошел к лестнице.
Когда они вышли из колокольни, оттуда вновь неслись печальные удары, панихида по ушедшему солнцу.
Двое по-прежнему курили у порога.
- Вы не беспокойтесь. – Обратился к ним Гаурдуин. – Он постучит, постучит, и устанет – тогда вы залезете и тоже постучите.
- Да мы не беспокоимся. – Ответил словоохотливый жрец и сунул в рот трубку.
Некоторое время они стояли, прислушиваясь к людскому гомону, в котором плач мешался с утробным ворчанием разъяренных мужиков. Дело было в одном из домов на окраине.
- Сходим, что-ли? – Неуверенно предложил Гаурдуин.
- Там ты точно напросишься. – Сказал Хоно и предрешил выбор.
Туманные коротышки плотно стояли во дворе вокруг клети, которая не могла быть ничем иным, кроме как баней. Голосила немолодая, дородная женщина, сидевшая прямо на земле, недалеко от распахнутой двери. Пожилой мужик стоял рядом, видимо, потеряв надежду утешить. Лица выражали только два противоположных чувства: большинство из них были оскалены, плевки так и летели сквозь сжатые зубы, другие были пусты и меланхоличны. И тех и других, словно тянуло к бане, но только до определенного круга, переступить который они не решались.
На вопросы воеводы никто не отвечал, только воротили глаза и обнажали зубы – того и гляди зарычат. Хоно стало совсем нехорошо, но воеводу это, казалось, нисколько не задевало.
Он пролез к двери и исчез в полутьме. Хоно пришлось войти следом, чтобы не остаться одному среди этих людей.
Дабы срезать угол, Гаурдуин не стал возвращаться по своему следу, и из селения вышли в другом месте.
Оглянувшись на разукрашенные столбы для рыб, которые, наверное, умели читать, Хоно резко сказал.
- Все равно, он не мог этого знать.
- Чего именно? – С интересом повернулся к нему Гаурдуин.
- Того, что Гумхо убил Волчьего Пастыря.
- Значит, ты веришь, что солнце исчезло?
Хоно перекосило от неудовольствия, но он стоял на своем.
- Это пока не важно, верю ли я. Я хочу сказать, что это разные вещи... для сумасшедшего.
- А я никакой разницы не вижу.
- Ты, видимо, мало общался с умалишенными.
И тут Гаурдуин вспомнил. Хелекхим как-то высказывался в том смысле, что бесполезно спрашивать дурака, кто нассал ему в суп – он съел и не заметил, но если он точно скажет тебе, сколько звезд на небе – то ему можно верить. М-да.
- Ну что ж, - решил Гаурдуин, - Тогда пойдем дальше. Заодно, как выйдем из тумана – проверим на месте ли солнце.
ЗНАКОМЫЕ.
По расчетам воеводы, противоположный берег туманного моря был уже близко, когда их снова остановили.
Сначала со стороны берега раздался клокочущий рваный рев, который под конец выправился, приноровился и загремел во всю мощь, а потом резко оборвался. И тут же по-настоящему вздрогнула, дернула ужаленной спиной мать-земля. Хоно споткнулся и упал, а Гаурдуин остановился и взялся за меч. Впереди что-то произошло (заклятье Волчьего Пастыря), нет, скорее чье-то заклятье. Неизвестно чье. (Велика, однако, концентрация магов на данном участке пространства). Земля больше не дрожала, и никаких звуков не пробивалось сквозь чуждую туманную стену. Хоно встал. Ему совершенно расхотелось идти вперед, и он боялся, что Гаурдуин именно это и сделает. Нет, он не погонит Хоно рядом с собой, он просто пойдет туда, где страшно, и бывшему сыну тьмы опять придется самому решать вопрос: идти за ним или лучше не ходить?
Гаурдуин сорвался с места и побежал вперед. Хоно не колеблясь бросился за его черной тенью, едва видимой в необычно даже для этих мест густом тумане. Над ними, поверху проползло что-то огромное, словно сбежавший со своего места холм – Хоно только втянул голову в плечи, но не оглянулся. Руководствуясь одному ему известными соображениями, Гаурдуин повернул чуть влево. Маленький агрессивный краб щелкнул клешней, когда ноги воеводы пробегали мимо. Хоно с удовольствием хряпнул его фалшионом и почувствовал себя несколько бодрее.
Стремительная тень вырвалась из сплетения седых струй и, бросившись на воеводу, отчаянно завизжала. Гаурдуин крепко держал в объятьях какого-то человека. Человек вырывался – но куда там. Наконец, поддавшись уговорам (не столько словам, сколько тону), человек, очень худой, в лохмотьях, заросший косматым волосом, с бледно-желтой, похожей на старую бумагу кожей, перестав биться, обреченно сказал.
- Все. – И обвис на руках воеводы.
Тот сразу же его выпустил и потребовал объяснить толком. Тогда человек встревожился, но уже не за себя и, запинаясь через слог, стал умолять Гаурдуина бежать прочь отсюда. Ему – и так конец, а их, может и не тронет.
- Кто? – Спросили в один голос Хоно и Гаурдуин.
- Рыжий волос. – Шепотом произнес человек. – Гонится за мной. Я ударил его кипящим воздухом, и побежал, но потом услышал, как он ревет сзади. Он дышит огнем, он – демон.
- А ну-ка... – Гаурдуин ловко переправил висельника в руки Хоно, освобождая собственные. – Назад.
А сам, взяв правой рукой меч, и бросив на левую зерцальный щит, быстро пошел навстречу, пока невидимой смерти.
Хоно рад был отойти назад, чтобы не мешать воеводе (не мешать сложить голову? Наверное, нет), но беглец окончательно обессилев опустился на землю, а поскольку он, несмотря на свою худобу, был высок и костляв, Хоно даже не предпринял попытки поднять его. Взяв фалшион двумя руками, он стоял и смотрел в серую, клубящуюся пустоту, ожидая сам не зная чего (все уничтожающего потока пламени), и втихомолку трясся коленями.
Гаурдуин быстро, но не спеша двигался вперед. След беглеца был хорошо виден, а судя по реву, который они слышали не так давно, преследователь был не так уж далеко. Атаки можно было ожидать в любую секунду (проклятое молоко!).
И он дождался. Рыжий волос явился впереди, как воспоминание о давным-давно пережитом ужасе, от которого осталась лишь тень, но зато какая тень! Он остановился и глянул на Гаурдуина красными глазами от самой земли – так низко была опущена его голова. Воевода сжал зубы, чтобы задавить в себе крик (задавленный крик должен пойти в дело), тоже остановился и заслонился зерцальным щитом.
Неожиданно Рыжий Волос встал на задние лапы, как разъяренный медведь, и Гаурдуин невольно устрашился, поскольку в рост этот зверь, чуть ли не вдвое превосходил самого воеводу.
А потом не стало ничего. Только яростный огонь и жар, которые были везде, и заменили собой все остальное, и не осталось ни мысли, ни памяти о чем-то ином, кроме огня! Огня! Огня!
Но разве драконы боятся огня? Разве щит из драконьей чешуи, не защитит от жалкого дыхания демона? Конечно, защитит, только держи его крепко, и не опускай, не поддавайся древнему страху, который заставляет зверей поворачиваться к огню спиной. Смотри ему в глаза!
Гаурдуин не закрыл глаз, хотя лицо его исказилось, словно от нечеловеческой боли... Но ведь боли не было. Огонь ярился и плясал в зеркале и, отраженный восвояси, закручивался в смерчи и обтекал цель, как приливная волна скалу, не нанося урона.
Рыжий Волос снова упал на четыре лапы. (Огонь не справился, но есть еще клыки). Он не поражался, как самолюбивый дракон и не раздумывал. Он прыгнул.
Удар рыжей, клыкастой морды о зеркальную поверхность был страшен. Слюна и что-то еще полетела во все стороны и залепила глаза Гаурдуину. Воевода не упал, но пошатнулся, волка же отшвырнуло назад, как упругий (но ведь морду никак нельзя назвать «упругой») мяч от каменной стены.
Рыжий Волос лежал и не шевелился, но был ли он мертв (разве демона так просто убить?). Гаурдуин знал, что нет. Отбросив щит и меч (попробуйте зарубить демона мечом – и я посмотрю, что от вас останется), воевода не медлил. Превратив свое тело в огромный почти стальной капкан, он сжал челюстями-пальцами толстую могучую шею, поросшую коротким жестким волосом. Задержав дыхание и сосредоточившись, он усилил давление до предела и так застыл. Рыжий волос приходил в себя, но медленно. Слишком медленно – вот в чем все дело. Тело ерзнуло, но Гаурдуин навалился и придавил его к земле. Страшные челюсти, похожие на челюсти охотника (только охотника, который был бы в два раза больше имбрийского дьявола), судорожно щелкнули, а лапы задергались и заскребли по земле, вырывая с корнем траву. Но на этом все и кончилось. Гаурдуин давил обмякшую шею еще несколько минут, чтоб уж наверняка, а когда отпустил, не смог удержать крика – так взвыли острой болью сведенные судорогой пальцы.
Когда долговязая тень явилась из тумана, Хоно и спасенный дружно вздрогнули, и тут же расслабились, и облегченно заулыбались.
- Как звать? – Строго спросил Гаурдуин.
- Номер сто сорок два. – Спасенный не собирался вставать с земли. Когда ушел страх, он совершенно обессилел.
- А мать, как называла? – Допытывался воевода.
- Деме. – Глухо сказал висельник.
- Прелестно. Так, Хоно, ступай, набери сушняка, да смотри, чтобы тебя никто не съел.
Хоно, молча, сбросил мешок с плеч и направился в туман, туда, где видел заросли кустарника.
Гаурдуин устроился на земле рядом с Деме и, поделившись с ним водой и мясом, стал со вкусом есть.
Деме долго и жадно пил из фляги, не уронив, однако, мимо рта ни капли. Мясо он разрывал на мелкие куски длинными крепкими пальцами и осторожно отправлял в рот.
Наконец, он не выдержал.
- Почему не спрашиваешь?
Гаурдуин, молча, ел.
Хоно появился из тумана, волоча огромную охапку хвороста. Разложив костер, он тоже полез в свой мешок.
Деме, пригревшись у костра, стал клевать носом. Гаурдуин отдал ему свой плащ, и спасенный немедленно заснул, свернувшись в клубок, как усталый кот.
- Есть у меня одно предположение. – Задумчиво произнес воевода.
- Да. – С жаром откликнулся Хоно. – Это, несомненно, один из слуг Волчьего Пастыря.
- Заслуживший чем-то немилость. – Продолжил Гаурдуин.
- Не забывай, - предостерег Хоно, - В любой момент могут пожаловать остальные Волосы.
Гаурдуин хихикнул.
- Сделаем из них по парику. Спи, до утра он не проснется.
Хоно не стал спорить. С тех пор, как он бросил секиру, его стремительно одолевала старость. Вот уже и ноги не так идут, и голова тяжелеет, стоит лишь присесть и несколько минут бездумно поглядеть вокруг.
- ВИДЕЛИ?
- Да, гой творец.
- УЯСНИЛИ?
- Да, гой творец, а он точно такой же, как человек, или все еще немного каменный?
- КАК Я СКАЗАЛ?
- Что сделаешь неживое живым.
- Я СДЕЛАЛ НЕ ТОЛЬКО НЕЖИВОЕ ЖИВЫМ. Я СДЕЛАЛ ЖИВОЕ – РАЗУМНЫМ. ЕСЛИ НЕ ВЕРИШЬ – ДОГОНИ ЕГО И СПРОСИ САМ.
- Верю.
- А ТЫ?
- Прежний творец, помнится, поступил по-другому.
- ЭТО БЫЛ ГЛУПЫЙ ТВОРЕЦ. ТВОРЕЦ-НЕДОУЧКА. НАВОРОТИЛ ДЕЛОВ – И СБЕЖАЛ. Я ПРИШЕЛ ИСПРАВИТЬ ЕГО ОШИБКИ, НО МНЕ НУЖНЫ МНЕНИЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ, ДЛЯ ПОЛНОЙ ОЦЕНКИ.
- Представителей чего?
- САМИХ СЕБЯ. НЕ ДУМАЙТЕ, ЧТО ВЫ ОБА ЧЕМ-ТО ОТЛИЧАЕТЕСЬ ОТ ДРУГИХ РАЗУМНЫХ ОБИТАТЕЛЕЙ БЕСКРАЙНЕГО МИРА ИЛИ, ХОТЯ БЫ ДРУГ ОТ ДРУГА.
ИТАК, МНЕ НУЖЕН ВАШ СОВЕТ: КАК ИСПРАВИТЬ НАШ МИР.
- Как мы можем тебе такое посоветовать, у нас же нет никакого опыта.
- ВЕРНО. ВЫ ИМЕЕТЕ МНОГО ОПЫТА В ДЕЛЕ УНИЧТОЖЕНИЯ МИРА И СПАСЕНИЯ МИРА, НО НИКТО ИЗ ВАС, НИ РАЗУ НЕ ПОПРОБОВАЛ ЭТОТ МИР УЛУЧШИТЬ.
- И что ты от нас хочешь?
- ДЛЯ НАЧАЛА СКАЖИ МНЕ, ЧЕМ ТЫ НЕДОВОЛЕН?
- Я не знаю, гой творец. Если бы ты спросил – чем я доволен, я бы ответил – ничем.
- ПОНЯТНО: НЕ СУДИ – И НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ, НО МОЙ КОШЕЛЬ НЕ ТРОГАЙ.
- Именно это я и хотел сказать. Конечно, я хочу стереть клеймо со лба, хочу перебить всех орков и развесить их вдоль дорог, но почему я этого хочу, почему я хочу именно этого, и какая мне от этого будет польза – я не знаю, более того, я уверен, что от этого никакой пользы вообще не будет.
- ТЫ ЖИВОЙ ТРУП. ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО ТЫ ЕЩЕ НЕ УТОНУЛ В БОЛОТЕ, НО УЖЕ ПРЕКРАТИЛ БОРОТЬСЯ, И ДАЖЕ НЕ ПРОСИШЬ О ПОМОЩИ.
- Возможно, но я, по крайней мере, справедливый живой труп. А о помощи я не прошу вот его, потому что, извините, у него клеймо на лбу. Я не прошу о помощи того, кто ему это клеймо поставил, потому что он поставит мне на лбу другое клеймо рядом, так как больше он ничего не умеет. А того, кто указывает кому клеймо ставить, а кому нет, я тоже не прошу о помощи, сам знаешь - почему. Поэтому, если я не могу вылезти из болота сам – я тону.
- А ТЫ, ПОПРОСИШЬ О ЧЕМ-НИБУДЬ?
- О да, он так попросит, что птицы будут глохнуть и замертво падать в болото. Но, если найдется некто четвертый, мной не перечисленный, и протянет ему руку, он и не подумает вылезать из болота, он потащит спасителя за собой.
- ЗНАЧИТ, ЕГО СПАСАТЬ БЕССМЫСЛЕННО, А ТЕБЯ НИКТО НЕ СПАСЕТ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ ОБ ЭТОМ НЕ ПРОСИШЬ. НО ТЕПЕРЬ СПАСИТЕЛЬ ПРИШЕЛ К ТЕБЕ, ЭТО – Я, И Я СПРАШИВАЮ ТЕБЯ, ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?
- А ты не спрашивай. Ты – спасай.
- Ты закончил, милостивый гой? А теперь, творец послушай меня. Пусть тот, кто ждет спасения, сидючи сложа руки, тонет в болоте, это отбросы, о которых не стоит и говорить. Да у меня нет опыта улучшения мира, но я могу мыслить, и ничто не мешает мне такой опыт приобрести.
Я считаю, что в бескрайнем мире три беды: теснота, жестокость и сложность. Мы говорим, что он-де бескрайний, а это всего лишь остров, за пределами которого жить невозможно. И на этом острове вперемешку все – и люди и орки, и уарши и демоны, а отсюда вторая беда – жестокость. Как двум носителям одного и того же разума, но разных тел ужиться на таком пятаке – вот и дерут друг другу глотки. И еще жестокость происходит от того, что вокруг острова пустота, в которой живут чуждые острову твари, которым, однако, на этот остров дорога открыта. А сложность происходит от непонятности. Вот смотришь ты на солнце, а что ты видишь? Ведь стоит уйти за край – и никакого солнца нет. Куда оно делось, куда делись звезды? Непонятно это, тягостно.
- И ЧТО НАДО СДЕЛАТЬ.
- Очень просто. Во-первых, пусть мир будет по-настоящему бескрайним, чтоб всем места хватило. Пусть островов будет столько, сколько звезд на небе, и вообще, пусть эти звезды и будут островами. Каждому народу – свой остров, а стало тесно – иди и выбери себе пустой. Так решится проблема тесноты и жестокости. Правда, для решения проблемы жестокости надо закрыть демонам вход на острова, а в пустоте - пусть живут. Всякий рожденный достоин жизни. И надо сделать мир проще и понятнее, чтобы никто не чувствовал себя прахом у ног творца, но чувствовал себя братом ему. Зачем это непонятное солнце – убрать его совсем. Насчет звезд я уже сказал... Да! Пусть свет идет от пространства вокруг острова, и на ночь – гаснет. Вот так... Ну а все остальное можно оставить так, как есть, пока. Потом можно всегда доработать.
- Я ТАК И СДЕЛАЮ.
- А что потом? – Спросил Хоно.
- Потом он дал мне Рыжего Волоса, а сто сорок третьему – Черного Волоса. Еще он дал нам списки. Вот.
Деме протянул Гаурдуину какую-то бумажку. Воевода некоторое время смотрел в нее, сдвинув брови, и выпятив губу. Потом брови его поползли вверх, и он растерянно протянул бумажку Хоно. «Так мало?!», - горестно подумал он.
- Ушедших нужно было уничтожить. Потому что они обладали силой, равной силе Творца, но он не мог поручиться, что они согласятся с его выбором, а кто нам не друг – тот враг.
Хоно внимательно пробежал список глазами, перевернул другой стороной, которая была пуста.
- Так много?! – Высказал свое мнение Хоно и вернул бумажку висельнику.
- А сам он где?
- Волчий Пастырь сел на Серого Волоса... самого страшного, и умчался. Я полагаю на свой именной остров, где его никто не будет беспокоить. Он еще собирался установить в пустоте охрану из демонов или драконов. А нам приказал получить секиры и приступать к выполнению задания.
- Какие секиры? – Нехорошим голосом осведомился Хоно.
- Те самые. – Тяжело произнес Деме. – Но я не смог. Волчий Пастырь дал мне боевое заклятье – «кипящий воздух». Я дождался, когда они уйдут и ударил им своего Волоса, но он выжил...
- А сто сорок третий получил секиру? – Спросил Гаурдуин.
- Да.
- А что умеет Черный Волос и остальные? Они тоже дышат огнем? – Спросил Хоно.
- Нет. Черный Волос умеет превращаться в свою тень, Седой Волос дышит ледяным воздухом, от которого все вокруг превращается в лед и выпадает снег. Серый Волос тушит любой свет и вызывает сумерки, я, честно говоря, не очень хорошо понимаю, что это такое. А Лохматый Волос просто большой и сильный зверь, он ничего особенного не умеет.
- Ты знаешь, где этот именной остров? – Спросил Гаурдуин. Усы его воинственно встопоршились.
- Нет. Это, возможно, знают Волосы, которые должны были нас возить на себе, но вряд ли у вас появится возможность у них спросить.– Печально ответил Деме. – Я, пожалуй, пойду. Спасибо за хлеб и воду...
- Один момент. – Остановил его Гаурдуин. – Ты, конечно, волен идти куда захочешь, но для начала окажи нам одну услугу: проводи нас до логова Волчьего Пастыря.
- А ты не боишься Седого и Лохматого? – Спросил Хоно.
Гаурдуин досадливо отмахнулся. Он смотрел на Деме. Тот пожал плечами.
- Извольте.
Деме уверенно вывел своих спасителей из туманной земли по кратчайшему пути, а потом углубился в лес Люм. Они шли по той же самой дороге, по которой вышел из леса Гаурдуин, и на которой устраивал засаду Хоно.
Дойдя до статуи Лохматому Волосу, возле которой свершилось предательство секиры, Деме свернул на малозаметную узкую тропу. Вскоре они наткнулись на труп.
Деме безразлично миновал его, но Гаурдуин заинтересовался и перевернул лежащего лицом вниз мертвеца на спину.
- Вот так-так, - Почти весело произнес он. – Никогда такого не видел. Сам себя задушил.
Тут он вспомнил о проделках Омо Тортвингера в земле уаршей и хотел было уже развить тему, но Деме сдавленно вскрикнул. Он смотрел на мертвеца (чье лицо теперь видел, и, без сомнения, узнал) и медленно поднимал ладонь к распахнутому рту.
- В чем дело? – Отрывисто спросил Гаурдуин. – Кто это?
Деме проглотил огромный комок и сипло произнес.
- Творец, чтобы доказать нам, что он Творец, создал его из обыкновенного камня. Еще предлагал побеседовать с ним, чтобы мы убедились, что он умен и имеет желания и цели ничем не отличающиеся от желаний и целей других людей.
Все некоторое время разглядывали синее лицо самого обыкновенного человека, с самыми обыкновенными желания и целями, если не считать, конечно, одного...
Пещеру, в которой жил Волчий Пастырь, они нашли довольно быстро. Для начала пришлось спуститься в глубокий сырой овраг, сплошь заросший колючим кустарником и пройтись немного по хлюпающей грязи.
- Вот. – Деме указал пальцем. – А теперь я пойду.
И он заспешил обратно, не оглядываясь.
Пришлось забраться в пещеру, потому что стоять в грязи было как-то неуютно. Пещера была совершенно пуста и темна. Задней стены у нее не было, там была густая плотная сырая тьма, которая вела неизвестно куда.
Побродив, подобно натасканной на запах преступника собаке, по твердому каменистому полу, воевода уверенно заявил.
- Здесь он, наверное, спал, прямо на земле, а больше он тут, похоже, ничем и не занимался.
Хоно, сидел около входа и тоскливо смотрел в сумеречный свет.
- А ведь солнца действительно нет. – Сказал он.
- Что? – Спросил Гаурдуин, разгибаясь. – А...
Хоно усмехнулся.
- Я тоже не сразу вспомнил. Его нет, Гаур. Дурачок Авель был совершенно прав.
- Может он был прав и в другом? – Спросил Гаурдуин.
Хоно с сожалением посмотрел на него.
- Тебе совсем не жалко солнца?
- Жалеть кого-то или о чем-то – совершенно бестолковое и вредное занятие. – Резко ответил Гаурдуин. - Чем жалеть о солнце, лучше попробовать его вернуть.
- Да, конечно. – Хоно вздохнул. – Даже странно. Не понимаю, как я вообще не разучился жалеть. Я столько потерял, столько прошло мимо, столько я сделал ненужного и страшного, что жалеть надо меня, но... – Он посмотрел на воеводу. – Ты почему-то меня не жалеешь, и вообще странно себя ведешь.
- Это почему же? – Недоуменно спросил Гаурдуин.
Хоно вновь вздохнул.
- Прости, ерунду говорю. – Он с силой провел рукой по лицу. – Ты потерял учителя, кстати, где его могила, я ее что-то не заметил, а то бы поклонился.
- Кланяться могилам... – Гадливо сморщившись, произнес воевода. – Люми обещали его похоронить, а мне было некогда.
- Даже не знаю, - насмешливо произнес Хоно, - Это люми такие добросердечные, или ты такой бессовестный.
- Скорее первое…. А причем здесь могила Луня? Он погиб совсем в другом месте.
Хоно и Гаурдуин некоторое время смотрели друг на друга. Хоно чувствовал, что выяснилось нечто очень нехорошее, но что…?
- Каком другом месте? – Спросил, наконец, бывший сын тьмы. – Я видел его труп у статуи Лохматому Волосу, мы прошли мимо нее….
- Лунь погиб у статуи Серому Волосу! – Рявкнул воевода. – Это в пяти километрах отсюда!
- Но я… - Тупо продолжал Хоно. – Значит, это был не….
- Заткнись!!!
Гаурдуин тяжело опустился на землю, утратив всю свою звериную грацию и разом состарившись до своих пятидесяти лет. Ноги его не держали.
Дело было в том, что и чародей Гумхо и безумец Волчий Пастырь, оба были маленького роста, почти коротышки – соплей перешибешь.
- В чем дело? – Тревожно спросил Хоно.
А воевода, сидя в полутемной пещере, видел перед собой другую тьму, в которой он различал предметы и лица вокруг благодаря чужим глазам. И еще он видел Луня, сдирающего со своей головы кожу Хелекхима, и напяливающего ее на голову совы-привратника. Луня, который был настолько всемогущ, что с полным правом мог назвать себя Творцом.
НЕВЕСТА.
Единственное, о чем сейчас сожалел Борон, так это о том, что халатно отнесся к выбору коня. Нужен был Буран, которого также называли Братец (все, кроме, Борона) из-за сходства имен. Принц берег Бурана, не загонял, но для такого дела уж можно было оседлать его и заставить показать все, на что он способен.
А дело было в том, что гнедой устал и отставал все больше и больше (принц был о нем лучшего мнения, но теперь понимал, что жестоко ошибался), а ее белая, как снег кобыла шла все также легко. Она не оглядывалась, но он знал, что на ее лице торжествующая, немного сочувствующая улыбка, которую он так ненавидел, и которую так желал сейчас увидеть. Но она не оглядывалась.
Борон очень любил и ценил коней, а она любила небольшие светлые рощи не редкие в ее родном краю, но здесь, среди темных массивов древнего леса, чтобы найти такую рощу надо проскакать бешеным аллюром несколько километров.
На опушке, белая перешла на рысь, потом на шаг, потом вообще остановилась, и она, наконец, оглянулась, недоумевая, почему он никак ее не догонит. А он тоже осаживал гнедого и переводил его на рысь и на шаг одновременно с ней, в порыве самоистязания сохраняя дистанцию. А может быть, он просто боялся приблизиться к ней, и не взял Бурана именно для того, чтобы оттянуть страшный и сладостный миг одиночества в светлой роще наедине с ней, когда конь и кобыла бок о бок будут ходить, волоча ноги в густой траве, изогнув красивые шеи, а они будут смотреть на них... а потом взглянут друг на друга...
Она спешилась и, глядя на него, отбросила назад непослушные волосы. Он тоже грациозно спрыгнул на землю, дав волю своему могучему, гибкому телу. И, наконец, медленно подошел к ней, ведя гнедого в поводу. Она сразу отвернулась в ответ на его прямой взгляд, и, бросив ему, как конюху, повод пошла к деревьям, по дороге подняв голову к небу и раскинув руки, словно упиваясь синевой. Он стоял, как истукан и смотрел ей в след. Она достигла деревьев и вошла в тень, и ему срочно, немедленно потребовалось броситься за ней, словно там за деревьями ее ждала страшная опасность. Но ему мешали лошади, которых надо было стреножить (Бурану бы это не потребовалось, и ее белой кобыле, наверное, тоже, но он не знал наверняка).
Торопливо покончив с этим делом, и сделав шаг к лесу, он вдруг понял, что за опасность ждет ее там. Это он, принц Хальц-земли, верноподданный императора Аухито, Борон, ждал ее там, и ему не долго осталось ждать. Он широко, плотоядно улыбнулся и облизал губы.
Он не видел ее за деревьями. Она спряталась, чтобы еще раз унизить его. Чтобы напасть сзади и, закрыв ладонями, изученными до мелочей, ладонями глаза, спросить: «Кто?». И он рад был услышать этот вопрос, и поэтому он ее ни за что не найдет. Будет ходить как остолоп, старательно поворачиваясь к ней спиной, и недоуменно восклицая: «Айри, где ты?».
Он нашел ее.
Она висела в полуметре над землей, прибитая к дереву огромным гвоздем прямо по центру лба. Ее глаза были открыты.
Этого мига Оссар ждал всегда. Этот миг был его пищей. Он существовал как некая, непонятная ему самому, но единственно реальная, сущность только в этот миг.
Борон стоял и смотрел на свою невесту, а Оссар смотрел на него.
Так Борон стоял долго, и когда он, наконец, оглянулся, Оссара уже не было там. Он растворился в темной древней зелени, растаял, как чей-то древний призрак, который умеет только одно – убивать.
ДОЧЬ.
Огромный, как медведь, Вевс с рычанием бегал из комнаты в комнату, ловко разворачиваясь в углах и семеня ногами, чтобы внучок не отставал слишком далеко. Пятилетний Кодори, громко топотал следом, и безудержно, взахлеб хохотал и визжал. Трехлетняя Янильма, сидела у деда на шее и тоже хохоча и визжа, лупила Вевса по загорелой абсолютной лысине.
Наконец, Вевс устал и замешкался в углу, вздыхая: «Ой, устал!». Кодори радостно и громко набежал, и ухватил деда за портки.
- Я поымал мифку! – Гордо объявил он.
- Ой, поймал, поймал! – Соглашался Вевс, тяжело сопя. Янильма сопроводила это заявления таким оглушительным криком, что Вевс ни к селу, ни к городу вспомнил, как вопил на дыбе Идо-мангуст, выдавая между криками всех и соглашаясь со всем.
Кодори важно повел деда за собой в столовую, дабы показать добычу маме. Вевс покорно шел, подстраиваясь и семеня ногами, чтобы не дай бог не раздавить охотника.
Дочь Вевса, Атуи, уже накрыла на стол.
- Я поымал мифку! – Сказал ей Кодори, останавливаясь и демонстрируя Вевса.
- Не обижайте дедушку. – Строго сказала Атуи, после чего усадила Кодори на высокий стул.
Вевс передал ей на руки Янильму.
- Пообедаешь с нами? – Тихо спросила Атуи.
- Не могу. – Виновато сказал Вевс. – Надо на службу.
- Тогда до свидания. – Она приподнялась на носки и поцеловала склонившегося к ней отца в щеку. – Дети!
Дети хором высказались в том же смысле, уже вовсю занятые едой.
- Когда вернешся?
- Сегодня, боюсь поздно.
Он вышел из столовой и двинулся в свою комнату, но потом вспомнил, что отчет он писал в столовой, и он до сих пор, наверное, там. Хлопнув себя по лбу, он вернулся.
...
Атуи, его дочь, сидела на стуле с высокой спинкой очень прямо, оттого, что была прибита к этой спинке огромным гвоздем, прямо по центру лба. Кодори и Янильма лежали лицами в свои тарелки, по обе стороны от нее. У них были перерезаны жилы на шее, и из-под стола медленно выползала темная лужа.
Это был момент, которым жил, и в котором жил Оссар. Он смотрел в дверную щелку в широкую согбенную спину.
Но вот спина выпрямилась – и Оссар бросился наутек. Он не слышал шагов, сзади, но ему это и не было нужно, он знал, что (кто) там, сзади.
Пробежав по короткому коридору, он преодолел дверь и оказался на лестничной площадке (Вевс жил на втором) этаже. На площадку выходило узкое окно, и Оссар, не раздумывая, нырнул в это окно головой вперед, и полетел вниз в рое злых осколков оконного стекла. Приземлившись на руки он, стремительно прокатился по земле и оказался на ногах. Направо был тупик, налево – улица, на которую выводила входная дверь (Вевс, конечно, не будет прыгать в окно, он для этого слишком грузен. Ему придется воспользоваться лестницей).
Но выскочив на улицу и, не оглядываясь, повернув направо, Оссар услышал, как за спиной оглушительно хлопнула дверь. (Не может быть! Он не мог так быстро!)
Но Вевс мог.
Оссар бежал стремительно, соблюдая дыхание и четкий ритм бега. Он был сух и поджар, как голодающий волк, но ведь сзади был медведь... Тяжелые шаги грохотали по булыжной мостовой и настигали, настигали. Как не странно Оссар не слышал тяжелого надсадного дыхания, он вообще не слышал его дыхания. Через полквартала его охватил панический страх. Он никогда не ошибался, но все бывает в первый раз. Он боялся, что не рассчитал, недооценил противника, и этот страх тоже был сладостен и приятен, как острая приправа к вкусному явству. Да, он мог бы разместить карман не за два квартала, а ближе, но тогда эта приправа отсутствовала бы. Забыв, про четкость и сдержанность, Оссар до конца, выжимал из своего тела, как из мокрой тряпки, скорость. Он лавировал змеей между прохожими и всадниками, которые удивленно оглядывались или шарахались от него. Никто не пытался его остановить, и Вевс никого не просил об этом. Он просто бежал, как отощавший, после зимней спячке медведь за своей добычей и знал, что если он ее не догонит, и не съест, то умрет с голоду, потому что сил на жизнь, у него больше не останется.
Впереди обнаружилась команда стражников, лениво топчущаяся на перекрестке посреди дороги. Они тоже смотрели в их сторону, но пока, ничего не предпринимали. Вевс был старшим воеводой, и, узнав его, воины, конечно же, блеснут исполнительностью. Хода направо или налево не было. Оссар оказался в тупике между двух огней. И он услышал-таки сзади дыхание, но не оттого, что Вевс уставал, а только оттого, что между ними не было теперь и двух шагов.
Вевс не надеялся на стражников, он хорошо понимал, с кем столкнулся (уж во всяком случае, это был не человек). И он знал, что должен догнать его сам. Он приготовился к прыжку.
Он прыгнул.
Его огромная ладонь коснулась плеча Оссара, но не успела ухватить. Что-то случилось с землей, с улицей и с небом, как если бы расправленную ткани сложили, образовав посередине карман. И Оссар исчез в этом кармане. Там где был убийца, теперь было пустое место, и Вевс пролетел его насквозь, грохнулся на мостовую и остался лежать лицом вниз.
ЖЕНА.
Земма шел со службы домой и думал о многом сразу. В частности, он думал, что его положение на службе в данный момент достаточно прочно, и в будущем обещает стать еще прочнее. Но премии в этом месяце ему опять не видать, потому что сейчас вообще мало кто получит премию – время-то военное. Военное время отражается в их земле пока только снижением доходов, безработицей, повышением цен и, конечно, внеочередными рекрутскими наборами, которые, впрочем, Земму не коснутся по причине возраста.
Земма шел по улице, с интересом разглядывая прохожих и всадников, которые в свою очередь его не видели и ловко уклонялись телами и взглядами от встречи. Земма привык к такому отношению. Он любил общество, но при наличии некоторых обстоятельств, всегда умел заменить любое общество самим собой. Этими обстоятельствами были: его старость и ее болезнь.
Все-таки хорошо, что его положение на службе прочно. Очень трудно пришлось бы, потеряй он место. Расходы их невелики, и он всегда сможет обеспечить ее необходимым количеством пищи и питья, а больше ей ведь ничего и ненужно. Земма сообразил, что смотрит в землю и ссутулился так, что почти стал карликом-горбуном. Он сейчас же поднял голову и принялся оглядываться, ловя дырявой сетью ответные взгляды.
Это громко сказано – пища. Он покупал для нее фрукты и давил из них сок. И поил ее соком, потому что она могла только пить, а отжимки съедал сам. Еще он варил для нее бульоны и отвары, а мясо, опять же, съедал сам. Он очень неплохо устроился. Земма улыбнулся этой мысли. Улыбка искривила его рот только в одну сторону, так что если смотреть справа, то ее (улыбку) не видно было вовсе. Он знал, что улыбка делает его еще более отвратительным, и потому позволял себе улыбаться везде, но не в ее присутствии.
Она – героическая женщина, только такая могла выйти за него. Она совершила подвиг самопожертвования (да, возможно, он ей нравился, но он не знал что такое – нравиться кому-то другому, потому что ненавидел себя сам). Он не понимал ее, и поэтому он боготворил ее.
Они поженились уже стариками. Она давно похоронила мужа, а дети были – обыкновенные дети. А он был застарелым (даже не просто старым) холостяком, и давным-давно с этим смирился. Но.
Иногда случаются чудеса.
Они прожили вместе всего месяц. А потом жил с ней только он, но не она с ним. Он вообще не знал, живет она теперь, или только делает вид (опять же ради него). Что-то с ней случилось. Какой-то «удар», да мало ли что может случится со старым человеком. Это не трагедия, это вообще никому не интересно.
Но ему теперь приходится каждый день стирать постельное белье, потому что она ходит под себя. Он сбегает со службы (огромный риск), при первой удобной возможности в течение дня только для того, чтобы повернуть ее с одного бока на другой, потому что сама она повернуться не может.
Эти неспешные прогулки со службы и на службу, были его свободным временем, когда он мог наконец-то перестать думать (отвратительное навязчивое занятие) и мог просто идти, и просто смотреть. Не важно, что люди его не замечают, как не замечают кучку дерьма на дороге, а только обходят стороной. Он давно смирился и с этим. Он хотел только чтобы эти надменные, красивые создания не отобрали у него последнюю радость, которая у него теперь осталась – смотреть на них и тихо улыбаться скособоченной улыбкой.
Как всегда приближаясь к порогу, он на мгновение приостановился, потому что в сознание ворвалась страстная мысль: хоть бы он сейчас вошел – а ее там не было.
И он толкнул дверь и вошел, а она лежала на кровати, укрытая до горла одеялом и, все так же, не мигая, смотрела в пустоту из-под полуопущенных, словно от бессилия, век. Она его тоже не видела, но он-то знал, что было время, когда она его рассмотрела очень хорошо и не отвергла после этого, а кроме того...
Кто знает, что происходит, когда он садится к ней на кровать и говорит с ней, ведь вполне возможно, что она его слышит, но только не может ничем это выразить, как не может ответить.
Ну, конечно же, конечно же, это так!!!
Бормоча под нос ласковые слова, перемешанные с натужным кряхтеньем, он сменил постельное белье, уложил ее на другой бок, взбил подушку и принялся за приготовление сока. Все эти действия (только эти действия) имели великий смысл и значение. Все остальное, чем он занимался в своей жизни, было лишь погоней с тряпкой за мухой. Он очень хорошо это понимал. И потому сейчас он уже ругал себя за бессердечие, проявленное там, на пороге.
Лавка зеленщика была прямо напротив, через улицу. Она закрывалась как раз в то время, когда Земма возвращался со службы. Но иногда он успевал до закрытия.
Земма подхватил кошелку, отсчитал деньги, сколько могло понадобиться, и поспешно вышел. Перейдя через оживленную улицу, он толкнулся в дверь лавки, но она была заперта. В этот раз не повезло.
Он не спеша вернулся и вошел к себе.
...
Ее там не было. Там было только то, что от нее осталось. Из ее бледно-желтого, гладкого лба торчал исполинских размеров гвоздь, который прибил ее к одру, как висельника к кресту.
Земма проскреб пальцами небритую щеку. Вот и твой «удар», не так ли?
Даже странно как-то; он медленно приближался к постели; почему он дожил до своих (немалых) лет, но так и не расстался со своим крепким здоровьем? Какого черта он так берег себя, ради кого? Какого черта я буду без тебя делать?! Присев на ее постель, он долго, неотрывно рассматривал ее обсосанное смертью лицо. Потом он уронил голову в ладони и натужно (как и кряхтел) зарыдал, трясясь всем своим скукоженным бессмысленной жизнью телом.
А потом перестал.
ОТЕЦ.
Кейкор задумчиво поворошил костер и глянул на сына, с аппетитом жующего свежезажаренную птичью тушку.
- Быть тебе толстяком. – Без улыбки сказал он.
Богилбар был обыкновенным тощим подростком, и на подобные слова отца никак не реагировал. Он их не понимал. Почему он будет толстяком? Как он может стать толстяком? Он не станет толстяком, потому что они вечно потные, задыхающиеся и противные, как сын старосты Сохом, мимо которого невозможно было пройти, чтобы не дать пинка под отвисшую задницу.
Но отец почему-то говорил, что ему быть толстяком. Богилбар не возражал, потому что не верил этому. Как так получалось, что он не верил этим словам, он не смог бы объяснить, даже если бы заметил эту странность. Отец знал все и всегда был прав. Он говорил много непонятных вещей, и, наверное, из-за этого сын знал, что отец всегда прав. Но не в этом конкретном случае.
Кейкор действительно нередко говорил странно, даже при том, что вообще мало открывал свой рот для этого дела. Кейкор был охотником в краю земледельцев и скотоводов. Но он был великим охотником. (Кто сомневается, поинтересуйтесь почему молотобоец Громила-Валенок крив на правый глаз и решается пройти мимо дома Кейкора только ночью и делает это непривычно тихо).
Богилбар очень хорошо знал, что его отец – охотник, потому что иногда сопровождал его в лесах. А потом рассказывал друзьям обычным скучным голосом такие вещи, от которых они почему-то делались очень вежливыми.
Богилбар и сам был охотник, хотя еще не знал об этом, как не знал и того, что его отец прав абсолютно всегда.
В этот раз, они возвращались домой одной из обычных дорог, и до темноты как раз успевали в деревню, но Кейкор почему-то не пошел через Пегий лес, по удобной тропе, а остановился на этой широкой, продуваемой ветром поляне и устроил привал. Костер он разжег на самой середине поляны. Когда Богилбар хотел по привычке набрать хвороста, Кейкор его не пустил, наказав сидеть на месте и никуда не ходить. Богилбар удивился этому, но лишь самую малость, он ведь привык к тому, что не всегда понимает своего отца.
Тщательно обглодав крыло, не приступая пока к самым сочным местам тушки, как он делал всегда, Богилбар глянул на отца, и заметил это знакомое выражение в его глазах. Выражение знакомое, но непонятное. И только сейчас вдруг родилось это слово - определение странного взгляда.
Сожаление.
Мог ли Кейкор сожалеть о том, что у него такой сын? Именно вот такой, а не какой-то другой. И чем один сын отличается от другого? Странный вопрос, явившийся из каких-то неизведанных глубин, о которых Богилбар даже не подозревал, и которые враз поманили его, как манят тайны и загадки, заставив замереть трудящиеся челюсти.
Смело встретив взгляд отца, Богилбар почувствовал, что поймет сейчас что-то очень важное, чем, возможно (наверняка и без сомнения), заслужит другой взгляд все знающего отца, взгляд, которого раньше не было, но Кейкор вдруг отвел глаза и пристально вгляделся в тень, лежащую под деревьями где-то за спиной сына.
И откровение прошло стороной. Вместо него родилось какое-то неудобство, мешающее наслаждаться вкусным мясом. Богилбар не смог понять, что это за неудобство, потому что никогда до этого момента не видел в глазах отца страха.
Он снова начал есть, но уже не как будущий толстяк, а, скорее, как некто в богатой одежде, имеющий определенную, но не самую большую власть, а потому могущий шагнуть по лестнице как вверх, так и вниз. Еда в этом случае имеет некое постороннее, не относящееся к самой еде как таковой, значение, например она становится символом этого уровня власти, или, к примеру, помогает заглушить неясное беспокойство (можно и вверх, и вниз, не так ли?).
Богилбар вспомнил схватку отца с бешеной рысью. Рысь была больная и слабая, и Богилбару стало ее жалко, но лишь до того момента, когда она бросилась на отца. Богилбар хорошо помнил ее огромные светлые глаза и прижатые к голове уши. Она очень боялась человека с длинным кинжалом, но она ничего не могла сделать. Она должна была убить. Богилбар тогда спросил отца, неужели звери тоже знают закон?
Да, ответил Кейкор, они знают закон намного лучше людей.
Небо быстро темнело, и плотные тучи этому способствовали. Ночью будет дождь. Придется спать под потоками воды, отделенным от холода лишь тонкой тканью плаща. Конечно, если бы они пошли через Пегий лес, они спали бы в тепле и сухости, но отец знает что делает, даже когда непонятно почему он делает именно это. Следует только удвоить внимание и смотреть за его действиями, не отвлекаясь на посторонние размышления, дав себе жесткий приказ не пропустить ни одной детали. Богилбар хорошо умел удваивать внимание, и отдавать себе жесткие приказы, хотя, опять же, не знал об этом.
Богилбар доедал вторую ножку, когда осознал, что случилось что-то страшное. Он вынырнул из полусна, наполненного терпким ароматом и сладким вкусом, как выныривают из кошмара посреди ночи, прервав пробуждением собственный невнятный стон. Только сейчас все было наоборот. Он нырнул в кошмар.
Отец стоял, повернувшись спиной к костру, в правой руке его блестел жадными сполохами длинный кинжал.
А от опушки к нему приближался человек, которого было плохо видно в сумеречном свете. Сначала он показался Богилбару лысым, но потом он разглядел редкие светлые волосы, над высоким залысым лбом. У человека не было оружия. Его руки были пусты. И он не делал угрожающих телодвижений и не косил осторожным взглядом (не подходи к Кейкору, если хочешь ему зла).
Богилбар уронил недоеденную ногу на землю и хотел встать, но отец сказал.
- Если меня убьют – беги, но не раньше.
Кейкор сделал два шага по направлению к странному человеку. Его покатые, плечи немного ссутулились, руку с кинжалом, он завел за спину и повернулся к человеку противоположным боком. Точно так же он стоял, когда на него бросилась рысь. И так же, наверное, стоял перед медведем, чьей шкурой теперь укрывались в его доме в холодные дни.
Кейкор сделал еще три осторожных шага, сокращая дистанцию для себя и увеличивая ее для своего сына.
Человек мерно шагал ему навстречу. Он молчал, и Кейкор тоже ни о чем его не спросил.
На вид гостю было лет сорок, ростом он был выше среднего, шаг его был легок, хотя и нетороплив, и выдавал отличную готовность тела к нашей непростой жизни. Он не выглядел опасным или свирепым. На первый взгляд он был скорее добр и скромен. Только маленькие неподвижные глаза под высоким костистым лбом выдавали его древнюю, твердую, как дубовая колода, ненависть. Так мог бы ненавидеть легко пробегающих мимо тварей трехсотлетний немой дуб, накопивший достаточно мудрости для познания законов вселенной, но недостаточно для отращивания хотя бы ног, не говоря уже о крыльях.
Завороженный этим взглядом, Богилбар сидел, замерев, как суслик на краю своей норки. Но он хорошо умел выполнять приказы, и потому отец мог не сомневаться, что его сын побежит со всех ног, если останется один. Может быть он глуповат, но это происходит лишь оттого, что не слишком умен его отец, доживший до своих лет и так и не научившийся словами отвечать на банальный вопрос: «Ты че?».
Человек приблизился на расстояние броска и Кейкор уже присел, собираясь прыгнуть, но в этот самый момент противник исчез. Только что он делал последний роковой для себя шаг – и, за мгновение, когда он должен был умереть, его просто не стало.
Кейкор понял, что погиб. Вряд ли проиграл, но, что погиб – это уж точно.
Стремительно развернувшись, он увидел светловолосого человека. Тот стоял за спиной Богилбара, крепко обхватив его жилистой рукой, а другой рукой прижимал к тощему мальчишескому горлу неизвестно откуда взявшийся нож. Глаза Богилбара были удивленными, но не испуганными. Он искренне не понимал, как мог его отец допустить такое. Он еще надеялся, что на самом деле ничего поворотного не произошло, что все идет так же, как шло все эти долгие одиннадцать лет.
- Не подходи. – Сказал Оссар.
Кейкор выпрямился. На сына он не смотрел. Он смотрел в лицо Оссару, и во взгляде его была та же дремучая ненависть, которая не умеет отвечать словами на вопрос: «Ты че?». Кейкор мог не говорить Оссару, что тот покойник. Он как-нибудь переживет смерть сына. Дети приходят и уходят, и его, Кейкора, суть от этого не изменится. А суть в том, что Кейкор не проигрывал никогда, не проиграет сейчас, и никогда впредь. Даже став дряхлым стариком, он будет побеждать, потому что ничего другого не умеет.
- Убей себя, и он будет жить. – Сказал Оссар.
Кейкор оскалился. Эта жалкая попытка безумного демона сбить его с намеченного пути была смешна. Ты ставишь на то, что я поступлю как трус? Как подчиненный своей древней сути круторогий баран, и тогда, умирая, ты будешь хохотать надо мной? Это я посмеюсь над тобой, когда ты останешься один на один с самим собой, и будешь решать выполнять тебе свое обещание или не стоит. Получай!
Кинжал блеснул в свете костра в последний раз. Кейкор одним широким движением перехватил себе горло, и без звука повалился в траву.
Богилбар совершенно и мучительно ничего не понимал. Он отчаянно ругал себя за тупость и молил кого-то неизвестного объяснить ему дураку, что произошло, и в чем этого произошедшего великое значение? (Оно ведь есть, я это чувствую, но не более того). Всякий раз, когда отец говорил непонятные слова, которые невозможно было запомнить и делал странные движения, которые невозможно было уловить, Богилбар оказывался на краю чего-то огромного и великого, но оно (огромное и великое) не пускало его к себе, и он бил в закрытую дверь кулаком, а теперь бился всем телом, но не мог эту дверь открыть (ты видишь замок или нет?).
Нож исчез. Его легонько подтолкнули в спину и сказали мягким голосом.
- Ступай. Иди же.
И он пошел. Он, ведь, всегда шел, когда ему говорили «иди». Пошел и сейчас, и только в двух шагах от тела своего отца, стало ясно, что до этих пор он никуда на самом деле не шел, а браво вышагивал на одном месте, гордясь своей выправкой и блеском значков на броне. Куда идти-то? Он оглянулся, словно желая задать странному человеку этот вопрос, но человека уже не было там. Он растворился в сумеречном воздухе, как растворяется с наступлением темноты чья-то уродливая тень, глядя на которую невозможно ничего стоящего сказать о том, кто ее отбрасывает.
ШЕСТЬ ЕДИНИЦ.
Вевс шел по белому с разноцветными разводами круглому коридору, больше похожему на кишку исполинского дракона, а на деле являющимся магическим каналом изнанки бескрайнего мира. Магической кишкой. Сзади за его левым плечом шел Земма и возможно что-то говорил, но у Вевса никак не получалось послушать, потому что у него были другие беспокойства. Земма шел сзади, потому что идти рядом с Вевсом было невозможно. Воевода загромождал собой всю кишку, так что все, что временами получалось у Земмы – это просунуть вперед голову, так чтобы Вевс, оглянувшись влево и вниз, мог ее увидеть. Хребетная болезнь не позволяла Земме самому глянуть в лицо молчаливому собеседнику, но это его не затрудняло. Он мерно гундосил свои измышления в сторону левого воевожьего сапога.
А Вевс думал о четырех сотнях орков, сбежавших из острога. Сбежавших каким-то непостижимым образом, так что во всем городе их никто не видел и не слышал. Вевс подозревал предательство. Нет, он был уверен в том, что предательство имело место, а подозревал он сразу нескольких лиц, которые, возможно, были в сговоре. Сейчас эти лица сидели в остроге вместо орков, но, ни в чем не признавались. Вевс грозил пытками, но каждый из них твердо стоял на своем, так что он даже начал всерьез обдумывать наименее бессовестный план реализации своей угрозы. Но это были обыкновенные, обыденные беспокойства. Имелись и другие.
Их кровный союз «Шесть единиц» грозил развалом. Они впервые собирались впятером за последние шесть лет. Они бы собрались и вшестером, но Гумхо, отправившийся в леса Люм, не вернулся к назначенному сроку и не подавал о себе никаких вестей (беспокойство за номером...).
Главное же из беспокойств шагало сейчас за левым плечом, и как Вевс ни пытался подвинуться, не могло занять позицию равного среди равных.
Двадцать два года назад они поклялись друг другу в верности, и скрепили свой союз своей кровью. Их цель была проста: найти Оссара, демона-убийцу в образе немолодого светловолосого человека. Гумхо, Борон и Земма Оссара никогда не видели, но каждый из них узнал бы его без труда. Они все, кроме Гумхо, и, возможно, Адама были обыкновенными людьми. Но чародей Гумхо, использовав какое-то дьявольски хитрое заклинание, наполнил их братство магической силой, так что каждый из них в отдельности, хотя и в разной степени, мог считаться магом, а все вместе они были почти непобедимы. Правда, все вместе они не собирались уже шесть лет. Но охота на Оссара этого и не требовала.
Непосредственно охотой занимались тролли. Под руководством того же неистощимого на выдумки Гумхо круг повязал этих глупых полулюдей-полузверей крепкими путами верности. Это было просто. Троллям оказалось все равно кому служить. Они были достаточно страшны, чтобы избегать ненужных драк, и достаточно исполнительны, чтобы не ввязываться в другие ненужные драки. В Аухито никто не знал о троллях. Их словно там вообще не было. А между тем слуги братства побывали везде. Сеть, протянутая от одного конца империи до другого, была достаточна прочна и мелка, чтобы выловить рыбу нужного размера. Но прошло двадцать с гаком лет, списки претерпевших муки от Оссара удлинялись, а журналы регистрации его злодейств пухли, но все это были потерпевшие и злодейства двадцатилетней давности. До сих пор последним значился Кейкор, отце Богилбара. Они так и не получили ни одного пера из белобрысого хвоста. Пора кончать? Отвечать на такой вопрос было стыдно («да») или трудно («нет»). Но, так или иначе, а все они на этот вопрос ответили и ответили по-разному. Вот почему новое собрание в полном составе стало необходимым.
- Ты не очень сердишься? – Спросил Вевс.
Земма ответил невнятно, а может быть просто высморкался.
- Ты сам виноват. – Тут же перешел в наступление Вевс. - Ты ушел от дел и не отвечал на вызовы. Мы вынуждены были решать в своем составе. В конце концов, любому ясно, что квест провалился.
Земма опять что-то буркнул, а может быть, сплюнул.
- Это не самая оригинальная мысль. – Продолжал Вевс. – Но у меня имеется и таких: я уверен в том, что Оссар уже давно мертв. Все эти двадцать лет мы ловим его посмертную тень. И только поэтому у нас ничего не получается.
- И вы нашли героя. – Ядовито продолжил Земма. Сколько Вевс был знаком с Земмой – тот всегда изъяснялся ядовито и всегда по делу. Поэтому Земма негласно стал лидером их братства, его лицом. И Вевс не сомневался, что принципиальный и честный старик пойдет на раскол, если утвердится во мнении об их предательстве. А это конец их силе – так говорит Гумхо.
Они вчетвером: Вевс, Борон, Гумхо и Богилбар без согласия Земмы и Адама свернули сеть. Все тролли были в Яшмагарде. Город был взят объединенным войском троллей и трехруких без лишнего шума и крови. Ворота в нужный момент были открыты, а на улицах города орков вместе с завоевателями вовсю били люди-жители Яшмагарда. Немало людей явилось в восставший город из других земель. Войско росло не по дням, а по часам. Вевс не только не собирался штурмовать Гарлоут, он вообще хотел разбить орков, не выходя за стены Яшмагарда. Да это была славная и достойная цель. Их ждала трудная жизнь и посмертные героические баллады. В конце концов, все они были Аухитцами, всех их угнетал орочий хомут на шее, и даже больше чем остальных подданных империи, потому что в их власти было что-то изменить.
- Нет. – Сказал Вевс. – Но это ведь и не нужно. – Потом, сбавив тон, он признался. – Мы стали не годны для этого дела. Никто из нас не может думать об этом серьезно.
- Верно, верно. – Ядовито произнес Земма, а потом продолжил каким-то чужим глухим голосом. – Вы все забыли лица ваших близких. Они не приходят к вам в темноте, ваши руки не рисуют их на листах, приготовленных для писем, вы забыли их смех и их запах. А я помню...
Вевс ждал продолжения, вытекающего из этой отповеди, но Земма молчал. Проклятый старик опять подвесил его над пропастью, и он был прав. Как бы это не называлось – это было не более чем предательством. Оссар объединял их, и без него, у них ничего не получится. Так что если Земма скажет «нет», все будет правильно.
Но Земма пока не говорил «нет». Он ничего не говорил. Словно что-то могло произойти на собрании. Что-то неожиданное. Но там не будет ничего неожиданного. Они вчетвером уже открыли карты, Земма ничего не заявлял, но его позицию все и так знали. Правда, древний безумный Адам, хихикая, обмолвился, что приготовил для них ма-аленький сюрприз, но вряд ли это что-то серьезное.
Их уже ждали.
Три магических канала завязали узлом, и сделали из них спиральную раковину для огромной улитки. В центре раковины, прозванной «Попробуй разберись», устроили зал общих собраний с шестью креслами, стоящими кругом.
Навстречу поднялся длинный Адам, одетый, как всегда, в рванину, в которой стыдно показаться на людях (но ведь здесь «людей» не было, не так ли?). Кожа под подбородком висела у него длинной трясущейся бородой. Голый череп покрывали пегие пятна дряхлости.
Церемонно поднялся и сдержанно поклонился Борон, красавец печальный рыцарь.
Спрыгнул с кресел и, улыбаясь, покивал маленький, толстенький Богилбар, который выглядел гораздо старше своих невеликих лет. Когда-то давно он чему-то сильно удивился, и его брови двумя дугами вползли высоко на лоб, да так там и остались. С тех пор любое умное замечание приводило его в привычное состояние безмерного удивления.
Три кресла остались пустыми. Одно предназначалось Вевсу, другое – Земме, а третье – отсутствующему Гумхо.
С дружным вздохом все уселись и некоторое время разглядывали друг друга.
Наконец, Вевс хлопнул ладонью по колену и сказал.
- Я думаю, надо начинать. Я не считаю, что сейчас нас ожидают какие-либо неожиданности, поэтому давайте быстрее с этим покончим и разойдемся.
Земма хихикнул. Борон горестно вздохнул. Теперь все смотрели на Вевса, одни – как на палача, другие – как на барахтающуюся в молоке жабу: вылезет – не вылезет...
Вевс взял паузу, потому что вспомнил исчезающий в окне тощий зад Оссара, а потом безо всякого труда вспомнил Оссара, исчезающего в воздухе прямо из его рук. Пространственный карман. Теперь каждый из них умеет сделать такой. Умел.
- Ну что ж... – Вевс прочистил горло, отчего остальным, как всегда, показалось, что где-то рядом рыкнул медведь.
И тут, на мгновение опередив роковые слова, вскочил на ноги безумный старик Адам и, обняв пространство длинными руками, радостно завопил.
- Друзья мои! Братья! Любимые мои! А помните ли вы о... - он показал пальцами, - Ма-аленьком сюрпризе?
Вевс нахмурился и приготовился осадить буйный порыв безумца. Земма весело скалил зубы и с интересом ожидал продолжения.
- Не забыли? – Вопросил Адам, придирчиво оглядывая хмурые лица. Никто ему не ответил, и тогда он закричал так, что от между кривых стен заплясало эхо.
- У нас будут гости!!! Они уже идут! Слышите? – И он картинно прислушался, выставив вперед большое мясистое ухо.
И вдруг, изменившись в лице, начал вставать со своего места Борон. И тогда Вевс тоже услышал шаги. Он непроизвольно вскинул руку, призывая всех к тишине. Все молчали, даже сияющий Адам.
К «Попробуй разберись» приближались двое. Сказать, по какому из трех ходов они идут, было невозможно. Звуки многократно отражались от кривых стен. Расстояние тоже оценить было трудно. Шаги были неторопливые, но не усталые. Всякий, попавший в паутину магических ходов, рано или поздно сбивался на такой шаг. Слишком быстро ускользало начало, а предугадать когда именно ход оборвется нужной дверью: за следующим поворотом или за следующей сотней поворотов – было невозможно, хотя чаще бывало второе.
Богилбар возмущенно спросил Адама, кого он сюда привел?
- Я привел? – Удивился Адам. – Они сами идут.
Богилбар удивился, а Вевс начал что-то понимать.
- Подождем. – Спокойно сказал он.
Они появились из хода, открывавшегося за спиной Вевса. Нельзя сказать, что они были удивлены встрече, как не сказать было, что они жаждали увидеть людей в бесконечном коридоре, хотя, возможно, их путь не был настолько долгим.
- Ура-а! – Завопил Адам и принялся истово аплодировать, как десятилетний балбес, бесплатно просочившийся в театр кукол.
Вевс в упор посмотрел на него и сказал.
- Спасибо.
Адам перестал шуметь, и с тем же ликующим видом повалился в кресла. Он отмочил удачную шутку и был доволен. Вряд ли его интересовало, какая именно эта шутка, и каковы будут ее последствия.
Впрочем, Вевса, да и остальных эти двое очень заинтересовали. Гости были приблизительно одного возраста – около пятидесяти лет. Глядя на первого, Вевс предположил, что до недавнего прошлого, он был смертельно ядовитым змеем, у которого вырвали ядовитые зубы и брезгливо отбросили обмякшее, беспомощное тело в кусты. Он еще сохранял достаточно крепкий вид, но вряд ли был способен на что-то серьезное. Точкой опоры всех его сил и возможностей являлся второй гость. И ясно было, что без этой точки опоры, он засохнет и скукожится, как сброшенный на землю желтый лист.
На второго Вевс смотрел с уважением, как всегда с уважением он смотрел на сильных во всех отношениях людей. Это был просто великан, одного роста с Вевсом, а, возможно, даже выше. Лет пятнадцать назад Вевс не упустил бы шанса померяться силою. Закат этого воина был еще далек. Его широченные, как ворота плечи способны были нести тяжелую ношу (а кроме того постоянно нуждались в ней). Сейчас такой ношей был первый гость, но Вевс подумал, что эти плечи могли выдержать куда больший вес. Возможно больший, чем осилили бы они всемером вместе с Оссаром.
Вевс не собирался давать возможность Адаму раскрыть рот. Он встал и, слегка поклонившись, сказал.
- Вевс, сын Борга, с кем имею честь?
Второй, несколько затруднившись поначалу, ответствовал.
- Гаурдуин Тахильд, бывший воевода.
Первый, немедленно подстроился.
- Хоно Митто, бывший сын тьмы.
Это хорошо, что они бывшие. Мы тут тоже все бывшие. Адам вряд ли вел их. Они шли сами, хотя вряд ли знали – куда.
- Присаживайтесь, друзья мои! – Завопил Адам, непривычно нынче словоохотливый.
У Вевса Оссар убил дочь и внуков, у Земмы – жену, у Борона – невесту, у Богилбара – отца, а вот чем насолил демон-убийца Адаму никто не знал, Адам стойко терпел изнурительные допросы, но не сказал ни слова. Что касается Гумхо, то он, вообще-то был тут совсем ни при чем, по крайней мере, он так говорил, но он был сильный маг, и без него круг бы не замкнулся, поэтому его приняли в братство и смешали свою кровь с его кровью.
Гости сели. Поскольку свободное кресло было одно, то сел Гаурдуин, а Хоно встал с боку, опершись локтем о высокую спинку кресла.
- Полюбопытствуй, друг мой. – Сказал Хоно воеводе. – Очень интересные люди.
Он принялся демонстрировать членов круга, когда-то главных своих врагов, и называть их имена. Услышав свое имя, Земма привстал и с улыбкой поклонился Гаурдуину, сказавши: «Очень рад». Гаурдуин кивнул в ответ, сказавши: «Взаимно».
- Чародей Гумхо, по известным тебе причинам, отсутствует. – Завершил объяснение Хоно.
- Мне тоже очень приятно с вами познакомиться, господа Бывшие, - недовольно сказал Борон, - Но, вообще-то, мы вас не звали.
- Одну минуту. – Вмешался Земма. – Этот вопрос мы решим позднее, если вам будет это угодно, а для начала, не расскажут ли нам наши новые друзья о неких «известных причинах» отсутствия чародея Гумхо.
- О. – Хоно благосклонно заулыбался. – Эти причины очень просты. Дело в том, что чародей Гумхо мертв.
Гаурдуин энергично кивнул, подтверждая эти слова.
Лица братьев вытянулись как одно, даже Адам перестал улыбаться.
- Не опишут ли нам наши новые друзья, - несколько сбившись с благостного тона, проговорил Земма, - Обстоятельства смерти Гумхо.
Гаурдуин и Хоно переглянулись, и бывший сын тьмы решил начать издалека.
- Не заметили ли благородные гои отсутствия нынче на небе солнца?
Пробормотав непонятно по чьему адресу: «Старые маразматики», - Земма встал со своего места и, молча, удалился – туда, откуда пришел.
За его спиной царила гробовая тишина. Вевс, упершись локтями в колени, спрятал лицо в ладонях. Адам что-то (губы) сосредоточенно пережевывал беззубым ртом и вязал невидимые узлы узловатыми пальцами. Богилбар сидел очень прямо, словно желая вытянуть собственное тело до приличествующих благородному гою размеров, и пребывал в немом изумлении. Борон насопил могучие брови и, сжав губы, страшно смотрел на пустое кресло Земмы, не видя его.
Гаурдуин и Хоно вновь переглянулись, и Хоно слегка кивнул в сторону хода, в котором скрылся Земма. Тогда Гаурдуин прилично кашлянул в кулак и произнес.
- Не соблаговолят ли благородные гои выслушать одну просьбу?
Все повернулись к нему. Сочтя молчание согласием, воевода продолжил.
- Дело в том, что я потерял своего учителя и хочу его вернуть. Я приму любую помощь.
Затем Гаурдуин рассказал, кто такой Лунь Тощак и что с ним случилось. Главным было то, что он, Гаурдуин, совершенно не понимал, что именно случилось. Хоно подтвердил, что тоже теряется в догадках.
Выражение четырех лиц изменилось. Члены круга переглядывались друг с другом, а под конец Вевс вскочил и зашагал меж причудливо изогнутых стен туда-сюда. Братья ухватили нить за один конец, они напали на след, но не более того. По этому следу надо было еще пройти.
Вевс остановился напротив Гаурдуина, упер руки в боки и сказал.
- Вряд ли мы вот так с ходу сможем сказать чего-нибудь дельное. Надо многое продумать.
- И потом нам надо разобраться с нашим новым, а заодно и со старым квестом. – Вступил в разговор Богилбар.
- С одним мы уже разобрались, а второй разобрался сам собой. – Недовольно ответил ему Борон. – Мое мнение такое – либо нам надо вот с этого момента впрячься в одну упряжку с ними, - кивок в сторону гостей, - Либо не лезть в это дело вообще. У нас найдется достаточно точек приложения наших сил. Например, защитить от посягательств власть Данета, он сейчас в гораздо большей опасности, чем при орках. Очистить империю от разбойников – потому что, когда пройдет первый шок, одна половина Аухито кинется грабить и убивать вторую. И так далее. Я готов уже сейчас представить список самых неотложных дел.
- То есть ты желаешь стать тайной властью, опорой трона. – С некоторым неудовольствием резюмировал Вевс.
- А разве мы ею уже не стали? – С вызовом спросил Борон. – Как ты себе представлял наше положение после свержения орков.
Адам хихикнул и потер руки.
Гаурдуин встал.
- Прошу прощения, благородные гои, но неотложные дела влекут нас в путь. Доброго всем здравия.
- И удачи. – Добавил Хоно.
Воевода уже шел по направлению к лазу, в который удалился Земма, не ожидая ответных напутствий. Впрочем, их и не последовало.
ЗНАХАРЬ.
В глубине пещеры Волчьего Пастыря, именно там, где чернильная тьма вдруг начинала редеть, светлеть, пламенеть чистыми цветами начинался один из изнаночных ходов, в который, по твердому мнению Гаурдуин удалился верхом на Сером Волосе Новый Творец. Конечно же, воевода ринулся следом, но в результате оказался не там где рассчитывал (а где, собственно, он рассчитывал оказаться?).
Покинув трех братьев-бунтарей с одним братом-безумцем, Хоно и Гаурдуин шли довольно долго до первой развилки. Встав на перепутье, воевода солидно повел носом из стороны в сторону и уверенно направился налево. Он по-прежнему безошибочно находил путь, и Хоно вскоре в этом убедился.
- Сюда. – Сказал Гаурдуин, распахивая низкую, черную от гнили дверь. Пришлось согнуться в три погибели (хоть в четыре).
За дверью обнаружилась грязная нехоженая лестница, которая выводила на солнечную пыльную улицу какого-то большого города. По деревянной мостовой мимо двигались шагом возы, запряженные толстоногими тяжеловозами. Мимо возов туда и сюда шмыгали прохожие. Было очень шумно и весело. Каждый стремился внести в общее веселье свою лепту, если уж не звонким криком или звучным щелчком кнута, то, хотя бы растерянной, но искренней улыбкой. Многие были пьяны, несмотря на ранний час. Хоно предположил, что то же самое делается сейчас по всему Аухито. Впрочем, его самого это не слишком радовало. Он считал, что Борон совершенно прав, нельзя так легко выхоидть из бедственного положения, избавившись от одной пригибающей к земле руки, люди постараются быстро найти себе другую, потому что такие руки надо отводить самому, а не дожидаться пока ее отведет Новый (а хотя бы и новейший) Творец. Данета просто сметут, разве что Круг действительно решится встать на его защиту всей своей силой. Наверное, будет война, но она еще впереди. Сейчас все просто обалдев от простора смотрят в небо, и безмятежно откладывают войну на недалекое завтра.
Оглядевшись, воевода направился через улицу к зеленной лавке, где спросил, не проживает ли поблизости некий Земма. Земма проживал строго напротив.
Вторично миновав удобренную навозом улицу, Гаурдуин остановился около косой двери и деликатно постучал. Изнутри никто не ответил. Переглянувшись с Хоно, воевода постучал еще раз, а потом толкнул дверь, которая оказалась не запертой.
Земма сидел за маленьким, чисто выскобленным, столом и поедал нехитрый обед. На гостей он не оглянулся.
- Присаживайтесь. – Пробурчал он с набитым ртом и указал на идеально застеленную пустую кровать. Страдая от несовместимости собственных грязных сапог и пыльных плащей со столь чистым, хотя и тесным жилищем, мстители осторожно, напрягая от смущения зады, уселись.
- Чем решили заняться гои полководцы? – Спросил Земма.
- Э... – Ответил Гаурдуина, а Хоно, не раздумывая, продолжил:
- Полководчеством.
- Молодцы! – Одобрил Земма. – Великие люди, вы не находите?
- Э... – Отозвался Гаурдуин.
- Молодежь. Рвутся в бой. – Продолжал Земма. - Это нам, старикам все эти игрушки без радости. Поесть бы да поспать.
Мстители, видимо, причислив себя к полководцам, не нашлись, что сказать.
Земма, нисколько не тяготясь их присутствием, глотал салат сморщенным ртом. Доев, он отложил ложку и, вытерев рот, обратился к гостям:
- А я вам расскажу одну историю. Довольно страшненькую.
История называлась: «Оссар и счастливые люди». Гаурдуин сначала слушал с интересом, но потом заскучал. Оссар ему был не интересен, счастливые люди – тем более, вследствие того, что все они не имели отношения к его делу.
- Так, что версия о его гибели звучит все убедительней и убедительней, но пока не найден герой, она не получит необходимых доказательств для моего спокойного устранения от дел. Эти дурачки боятся, что я разорву круг – нужны они мне очень со своим кругом! Пусть делают что хотят, а Оссара оставят мне.
Хоно где-то с середины повести перестал слушать, (он не замечал хитрого взгляда Земмы и не задавался вопросом, зачем старик ему все это рассказывает, да притом так подробно) ему в голову пришла некая туманная перспектива, и не желала отставать, как прилипшая к сапогу хворостина.
- У меня тоже есть что рассказать. – Заявил Гаурдуин, когда Земма кончил.
Исправленный вариант, уже слышанной Земмой повести о новом творце по имени Лунь Тощак был выслушан внимательно, но без наводящих вопросов и энергичных междометий.
- Я думаю вам надо поговорить с Адамом. – Сказал Земма, когда Гаурдуин выдохся. - Его можно считать безумным, а можно сказать, что не существует абсолютных критериев безумия, и достаточно глянуть на любого вокруг, включая самого себя, под определенным углом, и становится отчетливо ясно, что перед тобой безумец. Адаму можно частично верить, но разве не является это утверждение верным, например, по отношению к вам обоим.
Хоно с жаром сказал:
- Совершенно верно.
- А что может знать Адам? – Спросил Гаурдуин.
- Этого я не могу сказать. Просто Нового Творца, или кто бы он ни был, может заинтересовать его персона, и, возможно, он захочет встретиться с Адамом. А второй человек, к которому наверняка явится Новый Творец – это Сеар.
- О! – Хоно гадливо сморщился. Земма сейчас повернулся к нему.
- Вы не верите в белых людей?
- Белые люди – это порождение белой горячки Данета. – Горячо произнес Хоно. – В них можно верить, как в домовых и русалок, а можно не верить – ничего от этого не изменится, потому что таких людей просто не может быть.
- Если чего-то не может быть, значит, оно уже было. – Не задумываясь, брякнул очередную мудрость учителя Гаурдуин.
Хоно уставился на него бешеными глазами.
- Не имеет смысла кричать по этому поводу, вы не на диспуте. – Сказал Земма. – Я только хотел сказать, что если уж вы так реагируете на красную тряпку с надписью «белый человек», почему бы на нее не среагировать демону-творцу.
- Лунь не демон, он ушедший. – Настойчиво повторил недавно сказанное Гаурдуин.
- Видите ли, молодые люди. – Земма побарабанил пальцами по столу. – У меня есть некоторый опыт общения с демонами, и я с достаточной степенью вероятности могу сказать, что вот это – демон, а то – нечто иное. Так вот...
- Неправда! – Вспыхнул Гаурдуин. – Опыт опытом, а я-то знаю наверняка!
- Мальчик, - мягко сказал старик, - Знать наверняка дело неблагодарное. Без сомнения невозможен поиск, а вы ведь ищете? Тогда подвергайте сомнению даже самый ясный след. Я не настаиваю на своем утверждении, я лишь прошу вас задуматься. А кроме того я попросил бы вас очистить мое спальное место. Мне надо переварить обед.
Гаурдуин поднялся на ноги, но все-таки спросил:
- Где нам найти Адама?
- Он живет в башне на пустошах к востоку от Яшмагарда. Отправляйтесь туда. Вы умеете пользоваться изнаночными каналами?
- Нет. – С надеждой сказал Гаурдуин.
- Тогда вам придется воспользоваться обычной дорогой. – Земма уже двигался, скрючившись почти напополам, к своей кровати.
Вдруг он остановился и поднял палец.
- Минутку. Доблестные гои, возьмите вот это.
Он протягивал на ладони два тонких перстенька, один с розовым камушком, другой - с золотистым. Хоно дал бы руку на отсечение, что в карман или куда-то еще Земма не лазил.
- Зачем? – Спросил Хоно.
Гаурдуин, молча, принял дар. Один перстень отдал спутнику, другой насадил себе на палец.
- Прижмите камень пальцем – и вы сможете легко общаться, будучи далеко друг от друга. А вот теперь ступайте.
Гаурдуин хотел еще что-то сказать, но Хоно сердито толкнул его в спину.
- Я только хотел спросить в каком мы городе? – Возмутился воевода уже на улице.
- Спроси меня, я скажу.
- Ну?
- Это Халцедонгород. Отсюда до Яшмагарда идет столбовой тракт. Возьмем коней и поедем на перекладных.
- А кто такие «белые люди»?
- Я же говорил – выдумка великого койтона Танната. Его все зовут Данет, потому что он на все вопросы так отвечает. Тряпка, а не койтон. Его повесить для просушки давно пора, а не защищать. Уж я-то знаю цену рабства людей. Так вот, это еще до завоевания началось, лет тридцать назад, когда он только на престол вступил. Вступил, значит, и сразу стал искать «белого человека», то есть идеального властителя, которому хотел власть свою передать. С тех пор ищет.
- И нашел?
- А-а... – Хоно в сердцах махнул рукой. – Живет в Гарлоуте один лекарь, Сеар зовут, такой же, как Данет... очень похож, потому, наверное, Данет его и выбрал. Объявил его белым человеком и трон предложил.
- Неужто? – Искренне удивился Гаурдуин.
- Было такое дело. – Проворчал Хоно. – Действительно предлагал, да Сеар не согласился.
- Почему?
- Какой же я, говорит, «белый человек», обыкновенный я человек... Я же говорю – второй Данет, срам один!
- Непременно хочу его увидеть! – Воевода был восхищен.
- Да я не возражаю, только сначала подадимся в Яшмагард к Адаму. Это ближе.
Башня Адама стояла в лесу в двух километрах от внешней стены Яшмагарда выше по течению Бурливой. К ней не было ни дороги, ни тропинки. В одиночку Хоно вряд ли нашел бы ее, но Гаурдуин проделал этот путь строго по-прямой, пока не вышел на небольшую круглую поляну, вымощенную древними известняковыми плитами, но, несмотря на это, густо заросшую травой и даже кустами.
Башня стояла точно в центре, как палец, указующий в зенит. Она не походила на башню. Больше всего она напоминала огромный, полуразрушенный временем каменный монумент неизвестно что изображавший когда-то, а сейчас похожий на великаний фаллос и ничего более. Хоно не сразу понял, что это впечатление возникает во многом из-за отсутствия окон. Башня была слепа. Дабы подтвердить сие наблюдение, Гаурдуин обошел башню по кругу и вернулся к Хоно, который стоял перед массивной темной, как спелый желудь и на вид очень крепкой дверью. Дверь была заперта, и, судя по девственности растительности прямо перед ней, ее не открывали, по крайней мере, неделю (а может быть, вообще).
Приготовившись невольно к бесполезности этого занятия, Гаурдуин поднял кулак и со всей силы забарабанил в старый дуб. Фаллос гулко резонировал, словно будучи абсолютно полым внутри, и сила звука оставляла надежду, что даже если башня к тому же глуха, ее обитателей разбудит вибрация стен.
Ответ пришел на удивление быстро. На уровне груди воеводы распахнулось маленькое окошко, забранное тремя толстыми стальными прутами. В окошечке мелькнуло белое напряженное лицо.
- Что угодно?
Это не Адам, подумал Хоно.
- Как себя чувствует хозяин? – Спросил Гаурдуин, склонившись к окошку и заглядывая в него.
Там невнятно пискнуло, дверь задрожала, видимо, вследствие поспешного отпирания многочисленных засовов и запоров. Потом дверь с трудом заскребла по камню, тщась гостеприимно распахнуться.
- Проходите. – Сдавленно произнес слуга. – Проходите. Пожалуйста. Пойдемте.
В его голосе чувствовался немалый долго сдерживаемый страх.
Темнота внутри была не абсолютной, но после дневного света, разглядеть что-нибудь в мрачном сумраке, освещенном лишь пламенем одиноко светильника, было почти невозможно.
Бледный слуга, Хоно заметил только, что он мал ростом и совершенно лыс, если не считать нескольких, развевающихся над затылком подобно кормовому флагу длинных волосинок, неуклюже, но стремительно взбирался по крутой лестнице с каменными обгрызенными ступенями. Светильник он держал в правой руке и задирал его высоко над головой. Лестнице шла спиралью вдоль стен башни, так что в центре оставался широкий колодец от земли и до теряющегося в темноте перекрытия.
- Я не могу туда зайти... Я боюсь. – Бормотал слуга. – Зайдите туда, пожалуйста. Я три ночи не сомкнул глаз.
- Там Адам? – Спросил Гаурдуин.
- Да! Да!
- А что случилось три ночи назад?
- Приходил гость. И ушел. А он с тех пор не выходит. Я боюсь! Он ничего не говорит, словно его там нет. Но он всегда предупреждает меня, когда собирается уходить. Нет. Он никуда не уходил. Он там, я знаю.
- Зашел бы, да проверил. – Проворчал воевода.
Хоно, шедший впереди, обернулся и с упреком посмотрел на него. Слуга хрипло, слюняво дышал, словно у богатого пиршественного стола после месячного умерщвления плоти. Больше он ничего не сказал.
Лестница уперлась в распахнутый люк, но не закончилась на этом, а продолжилась далее, пронзая большую круглую комнату всю вплоть до следующего люка в потолке, который был закрыт.
Как понял Хоно, это помещением было местом обитания слуги. Скудная обстановка терялась на сих мрачных полутемных просторах, однако находилась в идеальном порядке.
Дальше слуга не пошел. Он сошел с лестницы и хрипло дышал, глядя слепыми водянистыми глазами в стену.
Гаурдуин браво хмыкнул и двинулся ко второму люку. Хоно пошел следом. Дверь в покои Адама распахнулся без каких-либо затруднений. Гаурдуин не спеша вошел и, встав на самом проходе, так, что Хоно снизу ничего не видел, обстоятельно огляделся. Хоно нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
- Ну что там? – Азартно спросил он.
Просвистев что-то легкомысленное, Гаурдуин двинулся вглубь комнаты. Хоно поспешно забежал следом.
Здесь было гораздо светлее, чем этажом ниже. На стенах и на потолке горели светло-голубым приятным для глаза огнем медные светильники.
Посреди комнаты по-хозяйски обосновался могучий квадратный стол, заваленный бумагой и пергаментом. Имелись еще несколько меньших столов, а также отряд высоких (до потолка) шкафов вдоль стен. Порядка в жилище Адама не было и в помине. Столовая утварь, алхимические приборы, разорванные листы бумаги, пучки сухих трав и распахнутые книги были навалены по углам пыльными кучами. Многие из них поросли с незапамятных пор седой паутиной, протянувшейся от пола до потолка.
Сам Адам, в качестве апофеоза хаоса, разметался на своем огромном квадратном ложе, в распахнутых рваных одеждах.
Гаурдуин неспешно подошел к нему и брезгливо похлопал по щеке. Голова Адам скатилась на бок, из носа вырвался сонный стон. Гаурдуин принюхался, однако, кроме других пахучих ингредиентов, кроме пыли и паутины здесь не было.
- Его хорошо отделали. – Сообщил воевода.
Хоно подошел поближе и тоже разглядел следы насилия на темном скорбном лице Адама.
- Но это не смертельно?
- Нет, нет. Но обидно и несправедливо, не так ли?
Адам не ответил. Он даже не открыл глаз, хотя с трудом верилось, что он просто спит. Хоно подумал, что старику досталось куда сильнее, чем думает Гаурдуин, но воевода уже отвернулся от ложа.
- Он оклимается. Пошли.
Они спустились этажом ниже. Слуга, не глядя на них, понуро сидел за столом над одиноким листком бумаги. Гаурдуин отыскал себе седалище и устроился напротив.
- Давай знакомиться. – Сказал он, после чего представил Хоно и представился сам.
- У меня нет имени. – Печально сказал слуга. – Он не захотел мне его сообщить, и правильно сделал, конечно. Можете звать Глухарем. Вот, взгляните. – Он ловко извлек из ящика еще один небольшой листок и положил на стол перед воеводой.
Хоно подошел и встал рядом с Гаурдуином, опершись о столешницу.
На листе был мастерски изображен Адам. В качестве инструмента использовали остро заточенный уголь. Адам был значителен и немного печален, словно обладатель великого тайного знания.
Хоно поднял глаза на Глухаря и нахмурился. Глухарь беззвучно рыдал, уткнувшись лбом в ладони и орошая чисто выскобленную столешницу крупными, как алмазы, слезами.
- Эй, эй! – Грубо крикнул Гаурдуин и хлопнул слугу по руке, так что голова потеряла опору и едва не приложилась о стол. – Не психуй. Он жив, здоров, просто спит.
Глухарь вскинулся в один миг.
- Трое суток?!
- Ну да… его сильно избили, и он теперь отлеживается…. И ты! Вместо того, чтобы слезы лить, лучше пошел бы спросил чего нужно. Он там один перебивается.
С враз посерьезневшим и одновременно просиявшим лицом, Глухарь вскочил на ноги и рванулся, но воевода поймал его за руку и удержал на месте, как борзого коня за узду.
- Но сначала расскажи нам про гостя.
Глухарь бросился к ящикам.
- Что там рассказывать-то. Вот. – Он шлепнул еще один лист, заполненный изумительным убористым почерком, перед воеводой.
- Что это? – Подозрительно спросил Гаурдуин.
- Их разговор. – Глухарь, ерзая задом, ждал, когда его отпустят, согнувшись в полупоклоне. Ему не терпелось бежать наверх.
Воевода критически разглядывал листок, потом поднял тот же критический взгляд на слугу.
- Ты все записываешь?
Глухарь нетерпеливо кивнул.
- Ну-ну…. – Гаурдуин углубился в чтение. Слуга сорвался с места и с топотом исчез.
На столе стояла масляная лампа. Хоно зажег ее и поставил поближе. После этого он тоже склонился над листком. Гаурдуин дочитал и некоторое время глядел в стену, барабаня пальцами по столу.
- И что ты об этом думаешь? – Наконец, спросил он.
Хоно дошел только до середины.
«Кто ты?
Я творец этого мира. Настоящий, а не самозванец.
Ты создал другие миры?
Нет, только этот.
Ты сам пришел из другого мира?
Ниоткуда я не пришел. Можно сказать, что я родился второй раз в личине Адама, здесь.
А где ты родился первый раз?
Я этого не знаю, я кое-что помню, кое-что из того, что помню, могу описать словами, но как я тебе объясню – где? Это невозможно.
Что ты помнишь?
Я помню яркий свет вместо полной тьмы и чью-то темную фигуру в лучах этого света. Я видел его всего лишь одно мгновение, а потом он ушел и больше никогда не возвращался. Я думаю, это был мой отец. Потом свет стал меркнуть, потому что я смотрел вокруг и видел все больше и больше. И чем больше я видел – тем темнее становилось вокруг. А потом наступил абсолютный мрак, и я…. Я ведь не видел никого. За всю свою жизнь – никого, с кем мог поговорить. Но я знал, что это возможно, потому что умел разговаривать. И я шагнул из мрака не в ту сторону. Я очень хотел видеть людей. И я прожил новую жизнь. Здесь, в своей ожившей мечте. Хе-хе. Сам стал своей мечтой, вот что я сделал. Это совсем не то, что должно делать богу, но откуда я знаю? Может быть только такие, как я и создают миры? Как ты думаешь?
Я думаю, что ты слишком долго сидел в этой дыре, и давно уже того. У тебя возникала такая мысль?
Увы, да. Я слишком стар, чтобы не начать сомневаться, что когда-то был молодым.
Я дам тебе шанс проверить на деле, твои бредни. Итак: отправь меня в другой мир (неважно какой, хоть в тот, из которого пришел сам), и получишь доказательство своей божественной сущности. Не сможешь – не обессудь».
- По-моему, Глухарь сказал, что гость ушел. Что он имел в виду?
Гаурдуин отодвинул от себя листок и прокряхтел:
- М-да-а.
ВРАЧ.
За порогом, извиваясь, как дождевой червь, тянулась в густой сумрак длинная прихожая, обороняемая от вторжения маленькой рощицей разнообразных вешалок, с разнообразными предметами, висящими на них порой в самых неожиданных местах. Между вешалками попадались смурные молчаливые люди, которые сидя, стоя, или топчась на месте, ожидали своей очереди выйти в светлый дверной проем в самой глубине, откуда доносилась умиротворенная, полная неторопливых слов, тишина.
Хоно, спотыкаясь на каждом шаге о забытые галоши попер на свет, но Гаурдуин ухватил его за руку и приглушонно сказал:
- Ты куда? Не видишь - люди ждут.
Хоно огляделся. Действительно, люди, молча и боязливо, ждали вокруг, хоронясь за вешалками. Хоно был неприятно удивлен тем обстоятельством, что теперь он один из них, и ничего больше. (А раньше ты представлял из себя нечто большее, не так ли? Или наоборот меньшее?) Хоно стало неловко. Гаурдуин шагнул в сторону и ловко угнездился на какой-то полке для башмаков. Хоно присел на краешек.
- За мной будете. – Прогудел из темноты покровительственный бас.
Два часа, заполненные отбиванием пальцами дроби на собственных коленях и окружающих поверхностях и вытягиванием шеи в сторону приближающегося конца прихожей, были мукой. Гаурдуин не желал разговаривать, слышался только скрип мучимых различными недугами тел, и воздух также вовсю пах недугами и скорбью.
Входя следом за Гаурдуином в хорошо освещенную приемную, Хоно обнаружил, что совершенно не продумал предстоящий разговор. У него не нашлось для этого времени.
Сеар бросил на них только один взгляд и сразу все понял.
- Садитесь, пожалуйста. – Он указал на кушетку у стены.
Гаурдуин остался стоять.
- Мы не нуждаемся в вашей помощи. – Сказал он. – Вернее, нуждаемся, но...
- Сначала садитесь, а потом мы решим – нуждаетесь или нет.
Гаурдуин покорно поплелся к кушетке.
Хоно с интересом разглядывал Сеара. Если не знать, что перед тобой лауреат на титул «белого человека», Сеара можно было смело клеймить пройдохой, подхалимом и лжецом. Подвижное сальное лицо его меняло выражение с калейдоскопической быстротой. Крохотные сальные глазки стремительно мерили собеседника с ног до головы и обратно, что-то подсчитывали, в чем-то подозревали, а что-то (содержимое карманов) видели совершенно отчетливо.
Но голос совершенно не вязался с лицом. Он словно принадлежал другому человеку, который прятался за ширмой и говорил в такт движениям Сеаровых губ. И дело было даже не в голосе, а в словах.
- Вам нужен волк? – Спросил Сеар, словно имел широкий выбор волков и прочей лесной живности.
Гаурдуин не нашелся что ответить, а Хоно, в котором почему-то крепла неприязнь к Сеару, спросил в ответ.
- С чего вы это взяли?
- Я видел гончих собак. – Спокойно ответил Сеар.
Он сидел за старым, покрытом темными пятнами, почти пустым столом, на котором сиротливо размещались некоторые предметы непонятного назначения. Еще на столе лежали его руки. Хоно зафиксировал свое внимание на этих руках, потому что знал, что они выдают мысли лучше лица. Руки лежали совершенно спокойно, они не сжимали друг друга, не сплетались пальцами, не совершали бессмысленных на первый взгляд движений.
Потому что ничего этого от них в данный момент не требовалось. Неожиданно Хоно понял, что смотрится в зеркало. Точно так же (только в другом месте) мог бы сидеть (и сидел когда-то) сам Хоно, сын Митто, а кроме того тьмы. Вопрос убить или не убить для этих рук располагался не в области: могу или не могу, и даже не в области: хочу, или не хочу, а только и исключительно среди вопросов: нужно или нет? (Для кого нужно? Ты можешь ответить на этот вопрос, Хоно Митто?)
Хоно стало страшно. «Зря сюда пришли». Он затравленно обежал взглядом чистые, но все равно покрытые пятнами тлена, голые стены. Если Сеар действительно белый человек – тогда все в порядке, но если это не так...
Гаурдуин, понурившись, смотрел на свои руки. Он выглядел так, словно ему в глаза сказали правду, которую он про себя знал, но до последнего не верил.
Сеар глянул на воеводу, и Хоно поразился, как изменилось сальное, подлое лицо, от скупой улыбки. Справедливый отец смотрел на своего бедового сына и ни в чем его не осуждал.
- Волк опасная добыча, а волчий пастырь тем более.
Гаурдуин поднял голову и с надеждой глянул в лицо Сеару, но оно уже было прежним. Улыбка была здесь редким гостем.
- Он был у вас? – Спросил Хоно.
- Да. – Ответил Сеар. – И я не смог ему помочь.
- О какой помощи он вас просил? – Осведомился Гаурдуин.
Сеар некоторое время замершим взглядом смотрел на воеводу, а потом сказал.
- Дело в том, что назвался он другим именем – Лунь Тощак. Я оказался бессилен, но, может быть, вы сможете...
Хоно боялся смотреть на Гаурдуина, Сеар же напротив не спускал с него глаз.
Воевода издал короткий всхрип, пытаясь что-то сказать, но только спустя довольно длительное время у него получилось.
- Он не сказал, как его найти? – Быстро выдохнул он.
- Воспользуйтесь изнаночными каналами. – Сказал Сеар. – На развилках всегда идите в сторону, где преобладает синий цвет.
Воевода медленно встал. Хоно тоже поднялся во след. Кивнув Сеару, Гаурдуин тяжело, но твердо и целеустремленно, двинулся к выходу. Хоно, в некотором замешательстве (он не знал, как попрощаться с белым человеком), оглянулся на Сеара, но тот уже смотрел мимо него в дверь.
- Следующий. – Негромко позвал он.
НЕВЕЗУЧИЙ.
Данет, не спеша, двигался к заветной цели. Стойто шел следом и подозрительно оглядывался. Он имел такую привычку, от которой глаза его оставались сощуренными даже во сне. Но в последнее время вокруг сощуренных глаз пролегли новые глубокие морщины. Это произошло вследствие того, что начальник личной охраны императора удвоил свою бдительность.
- Право же Стой, - капризно сказал Данет, - Могу я хотя бы в это заведение сходить самостоятельно.
- Можете. – Бесстрастно сказал Стойто. – Но я пойду за вами.
- Это смешно! Я с нетерпением ожидаю, момента, когда захочу пописать, потому что только в эти моменты я остаюсь один. И... я признаюсь тебе... один раз я сходил туда просто так – посидеть, подумать. Черт возьми! Ты можешь организовать для меня место, где я мог бы посидеть и подумать в одиночестве.
- У вас есть такое место.
- В моих покоях полно охраны. Ступить некуда. Куда ни плюнь – везде оказывается твоя милая физиономия.
- Так спокойнее, ваше величество.
Данет взялся за ручку двери и потянул.
- Кому спокойнее? Тебе или мне? – Капризно спросил он и снова потянул за ручку, но дверь не открывалась.
- Секунду, ваше величество. – Старший страж императорской особы ловко оттеснил Танната от двери и надежно схоронил за спинами двух других стражей. Это было сделано так стремительно и ловко, что Данет вообще ничего не заметил и продолжал брюзжать. Но его никто не слушал.
Стойто постучал. Изнутри раздался ядовитый старческий голос.
- Одну минуточку, ваше величество, я уже выхожу.
В туалете что-то задвигалось, зашаркали по полу подошвы, а потом с рокотом разрядилась сливная бочка, одно из творений гениального мастера Трота, который кроме того оснастил императорский дворец подъемной камерой, движущейся лентой для загрузки и разгрузки кладовых, необыкновенными башенными часами, рассказывающими анекдоты, каждый раз новые.
Конечно, не обошлось без системы охранных ловушек, капканов и самострелов, которую мог привести в действие только Стойто, нажав соответствующую кнопку на брелке, носимом на шее.
Оставалось за малым. Оставалось только довериться старшему стражу как самому себе, и Данет доверился с первых, сказанных меж ними, слов, как доверяется ребенок веселому остроумному дяде. Легкость, с которой император доверялся людям пугала, раздражала, восхищала и приводила Стойто в бешенство. Он спал по два часа в день, а все остальное время не отходил от монаршей особы, потому что знал: стоит хоть на минуту отвлечься, а он уже распахнул окно и дышит свежим воздухом или вообще пошел гулять во двор.
Дверь императорского туалета открылась, и оттуда показался древний горбатый старик, с седой косматой головой, серым, изрытым ямами лицом и пухлыми розовыми, украшенными жестким серым волосом, бородавками, торчащими в разнообразных местах. Совершенно отвратительный старик, который и говорил, оглядывая ряды стражников, взявших дверь туалета в полукольцо, совершенно отвратительным ядовитым голосом.
- Прошу прощения, ваше величество, приспичило – не знаю, как дотерпел. У нас стариков бывает. Поел на обед гороху с укропом – и вот, пожалуйста.
Данет захихикал. Двое, молча, взяли старика под руки и повели. Он не сопротивлялся, только сказал:
- Я к вам, ваше величество, на философский диспут пришел, так что когда вам наскучит управлять – я буду в подвале, в камере. Приходите.
- Непременно приду! – Закричал ему вслед Данет. – Вот разберусь с делами и сразу же.
Император уже хотел войти в освободившийся кабинет, но наткнулся на стальной взгляд и не менее стальное плечо Стойто.
- Ваше величество, прошу вас, воспользуйтесь туалетом императрицы – тут недалеко.
- Что-о?!
- Потом сможете ходить и сюда, но я должен сначала все проверить. Прошу вас!
И Таннат пошел в туалет императрицы, а его личный телохранитель в это время спустился на веревке в слив и тщательно его обследовал, однако не нашел никаких следов подкопа, как он ожидал.
Таннат пожелал видеть Земму в тот же день под вечер.
- Как вы себя чувствуете?
- Ничего страшного все уже прошло, я думаю, это было легкое раздражение кишечника и ничего больше.
- Ну что ж. Вы хотели меня о чем-то спросить?
- Я не буду оригинален. Меня интересуют ваши планы передачи престола.
- Да ко мне приходят многие с таким вопросом. А потом они, как правило, идут к Сеару, чтобы сравнить то, что я о нем наплел с действительностью. Сеар очень терпеливый человек, хи-хи.
- Гой император, но ведь действительно это выглядит несовместимо: идеал и власть. Идеальный властитель – это скорее... помните Уирхета?
- Да, конечно. Но я вовсе не говорю об идеале. Причем здесь идеал? До него нам еще ползти и ползти с дерева. Я говорю о наличии империи и необходимости ею управлять.
- В этом случае логика подсказывает мне вариант с Советом, а еще лучше с несколькими Советами.
- Где же я наберу столько белых людей, когда я за все время поисков нашел только одного. А если это будут обыкновенные люди, то все равно кто-то или что-то должно быть над ними. Что-то, обладающее той же абсолютной императорской властью.
- Вы имеете в виду закон?
- Да.
- И если этот закон будет придуман обыкновенными людьми... это будет плохой закон.
- Закон не бывает хорошим. Закон есть закон – это второе имя зла.
- Но без закона жить невозможно.
- Вы правы. Люди не могут жить без закона. Так же как и звери. Поэтому очень часто люди становятся зверьми не только внутренне, но и внешне. Но иногда! Иногда человек встает перед выбором, который олицетворяет его свободную волю. Белый человек – это человек, который неподвластен звериному закону, или просто закону, что - то же самое. Он знает как и умеет бороться с этим законом. Он умеет понять какое лицо у него в данный момент: его собственное или маска. И если это маска – он ее с негодованием сдерет и отбросит.
- Главное, чтобы под ней не оказалась еще одна.
- Да. Это главная беда рода человеческого. Никто не знает своего истинного лица.
- А Сеар знает.
- Да нет, не думаю, что он это знает. Просто он прошел по пути на несколько шагов больше, чем все кого я когда-либо встречал. Больше чем я. Если уж кому-то и отдавать трон – так только ему.
- На безрыбье и рак – рыба?
- Да нет, но я считаю, что мне жутко повезло в том, что Сеар вообще существует в империи. Ведь его вполне могло бы не быть.
- Но, я слышал, он отказался.
- Я не ждал от него другого ответа. Пройдет время, немало времени, и что-то изменится. Что именно – я не имею ни малейшего понятия. И тогда я, наконец, отдохну.
- У меня есть к вам одно предложение. Вы слышали об ушедших?
Данет нахмурился.
- Я знаю, что ушедшие существуют. Но у меня к ним двойственное отношение. Я их побаиваюсь. Я не понимаю что они такое, и как они вообще могут жить после того, что они сделали.
- А вы не бойтесь. Я посоветовал бы вам встретиться с одним из них. Его зовут Омо Ксартарис Тортвингер. Он люми.
- Подождите, я не готов так быстро!
- Ну, зачем же быстро? Посоветуйтесь с Сеаром.
- Хорошо, я подумаю.
- Всех благ, гой император.
БРОШЕНЫЙ.
Посетив Сеара, некоторое время шли по улице одного из бедняцких кварталов, среди которых был расположен дом знаменитого лекаря. Они одолели большой путь на перекладных – из Халцедонгорода в Яшмагард, а оттуда в Гарлоут, но теперь выбора уже не было.
- Как же нам забраться за изнанку? – Раздумчиво спросил Хоно, оглядывая, отличные друг от друга не только размерами, но и наклоном стен, как кривоватые куличи из песка, дома бедных жителей Гарлоута.
- У меня имеется замечательная идея. – Гаурдуин пристально смотрел на косую подвальную дверь, имеющую прямо по центру большую дыру, сквозь которую можно было видеть уходящий круто вниз серый потолок.
Гаурдуин решительно направился к этой двери. Хоно остался стоять посреди улицы, пока на него сзади не закричали, грозя кнутом. Тогда он переместился на обочину, рядом с воеводой.
- Посмотрим здесь. – Интригующе произнес Гаурдуин и шикарным жестом распахнул дверь, едва не оторвав ее вообще.
За дверью естественно обнаружился сияющий всеми цветами радуги, как огромный глупый кошачий глаз, изнаночный магический канал, который уходил вглубь дома, но вскоре поворачивал вверх и направо.
Гаурдуин торжествующе поглядел на Хоно. Хоно оглянулся, заметил несколько подозрительных, но не более того (словно никто из прохожих не видел, или наоборот видел слишком часто сияющее великолепие за ободранной дверью), взглядов, и снова повернулся к воеводе.
- Я... Мне нужно еще кое-что сделать в Гарлоуте. Может, отложим поход, ненадолго. – Он покусал губу.
- Нет. – Твердо сказал Гаурдуин. – Я возвращаться не буду. Ты меня догонишь. Свяжемся через перстень.
Он шагнул в круглую кишку, и дверь, предоставленная самой себе, дребезжа, захлопнулась.
Хоно опасливо взялся за дверную ручку и заглянул внутрь. Там имела место загаженная крысами и не только подвальная лестница. Магического хода не было. В чем дело? Такого с ним раньши никогда не было, и он не слышал, чтобы такое произошло с кем-то другим. Что нужно сделать, чтобы шагнуть за изнанку мира (так ли уж много?). Но он совершенно не удивился, вот что удивило и даже несколько напугало его. Его больше не интересовал вопрос «почему» (может быть, из-за того, что все ответы на этот вопрос лживы, ибо просто некому ответить на него правдиво). Будучи секироносцем, он уже нагромздил бы вокруг своего друга воз умных подозрений и подозрительных умозаключений: кто такой Гаурдуин? Откуда он пришел? Чего хочет? Почему помог и таскает с собой Хоно? Он был бы напуган до смерти этим радужным светом, устремившимся вдруг из-за самой обыкновенной двери. Но какая из реакций: Хоно-сына тьмы или Хоно-отступника ближе к истине, и какие изменения сути привели к подобному измениню реакции на чудо? А не все ли равно? (Именно).
Хоно отпустил дверь и неожиданно ощутил острую боль потери. Возможно, он всхлипнул. Отчаянно браня себя за глупость (какое дело? На какое дело ты способен в одиночестве? Ты же без него никто! И вообще, как ты собираешься его догонять? Так же распахнешь любую дверь?), бывший сын тьмы медленно побрел по улице. Он никак не ожидал, что будет испытывать такое отчаяние и тоску. Он считал, что изжил эти чувства, как и многие другие, но оказалось, что не изжил, а лишь заглушил на время. А сейчас они вырвались на свободу из заточения и, опьянев от этой свободы, душат его, как новорожденного щенка, мстя за что-то; он не знал за что. Одиночество и лишь жалкий перстенек, который, конечно, не заменит ему могучего и уверенного в себе спутника.
Далеко не сразу он справился со своими буйствующими эмоциями. Но это время пришло. Оскалившись от напряжения, словно давя сапогом огромную мерзкого вида жабу, Хоно заставил себя остановиться и оглядеться вокруг.
После расставания он миновал два квартала. Сейчас ему нужно было направо. И он пошел куда нужно. Там в центре города в одном из роскошных домов жил когда-то Катарх, раб, затем золотой боярин, а кроме того сын тьмы, убитый Гумхо. У Хоно были некоторые смутные подозрения. Он желал сделать их не такими смутными, а возможно, сменить подозрения на уверенность. От возможности найти разгадку тайны, мучившей круг и Гаурдуина, слегка захватило дух. Это оказалось отличным лекарством от меланхолии. Хоно вновь шагал уверенно, скользя взглядом по лицам встречных пешеходов и всадников, отчего пешеходы и всадники ненавязчиво, но все как один, уступали ему дорогу. Хоно снова был в колее, и забрался он в нее без помощи воеводы, за что, впрочем, боялся себя хвалить. Еще рано хвалить. Еще ничего не сделано.
У Катарха был великолепный дом. Столь великолепный, что члены братства «пять секир» собирались чаще всего именно тут. У Катарха все было на высшем уровне. Сошествие братьев было четко распланировано, с обязательным добавлением к разнообразному, но знакомому кругу развлечений и услаждений нескольких милых сюрпризов, например, потешные поединки два на три, когда благородные секироносцы, словно пятилетние балбесы, играющиеся в снежки, с азартом обстреливали друг друга неземной чистоты белыми крысами, не слыша собственных рьяных воплей за их истошным визгом. Или схватка один на один, с ядовитой коброй вместо деревянного меча в руках.
Катарх был скор на выдумку. У него имелась великолепная коллекция сушеных голов всех поверженных им врагов и случайно попавших под руку несчастливцев, а из их причудливо обработанных костей, – целая экспозиция громоздких фигур, которые, впрочем, изобретал и исполнял не он сам.
На крыльце Хоно встретил низким поклоном и сдержанным, изобретательно учтивым приветствием дворецкий Катарха – убийца Вель, чье лицо было перекошено набок багровым шрамом, а шевелюру, за ее отсутствием, заменял благообразный седой парик.
- Ундо не пришел? – Спросил Хоно (только бы никого из них здесь не оказалось).
- Нет. – Ответил Вель.
- А кто-нибудь из других братьев, они не обещали, но возможно...
- Нет, никого из них нет. Но... осмелюсь спросить... было назначено собрание?
- Да. – Сказал Хоно. – Раз никого нет, я подожду.
Он вошел в обширный холл. Навстречу ему по лестнице легко сбегала последняя супруга Катарха, несравненная Амитра, как всегда, готовая к любым неожиданностям: сверкающее небесным светом голубое платье, струящееся вдоль изгибов совершенного тела, как змеиная чешуя, маленькие ледяные звезды алмазов и сапфиров, вспыхивающие в волосах, на груди, на запястьях. Она подплыла к Хоно и сожгла его огнем своих огромных, цвета весеннего неба, глаз. Хоно как всегда на некоторое время выпал из своей телесной оболочки, потому что потом не смог вспомнить, как оказался этажом выше (видимо проделав путь по лестнице, ведя небесную деву под руку) в малой гостиной, один на один со своим могучим соблазном. Их губы оказались слишком близко, но...
В следующее мгновение она отстранилась, взгляд ее стал молящим, она не могла уйти, она жаждала остаться с ним, но... верность неодолимо вела ее прочь. Она великая женщина. Она идеал. А идеал всегда недоступен.
Она исчезла, и на ее месте возник Вель, спросивший, не желает ли брат Хоно отужинать, или выпить чего-нибудь.
- Нет. – Сказал Хоно. – Я сыт, а выпивку тогда подай, когда все соберутся. Я пока поброжу по лесу.
Как она живет здесь одна? Без перехода перед мысленным взором предстала первая супруга Катарха, толстая кривоногая орка с бычьей глоткой и крепкими ладонями, как раз для приложения к различным мужским местам. В те времена в этом доме орали так, что слышно было за два квартала, а Катарх ежемесячно посещал мастеров красоты лица. И только в те временами Катарх улыбался и был Великим. После ее смерти он превратился в объятьях Амитры в скромного пьянчужку и не более того. Ундо, однажды, спрятав в усы подпольную улыбку, поведал Хоно, что Амитра очень рачительно преумножает богатства ушедшего мужа, знать – долго готовилась, за что схлопотал от Хоно по усам безо всякой игры.
«Лесом» братья называли большой зал, располагавшийся здесь же, на втором этаже, в котором были выставлены на всеобщее обозрение колоссальные, похожие толи на паутину, толи на строительные леса конструкции из костей. Там же пугали зрителя из самых неожиданных мест сушеные головы.
Сначала Хоно попал в зверинец. Тоже внушающие почтение своими размерами зал, где в клетках и вольерах бегали, свивались кольцами, злобно зыркали на зрителя различные ядовитые, кусачие, или просто страшные либо отвратительные гады, в том числе кобры, крысы, огромные пауки и т.д.
Следующим залом в анфиладе был «лес». Хоно вошел и начал было искать нужную голову, но тут в широких противоположных дверях появились трое «берсеркеров». Так называл своих охранников Катарх, и был недалек от истины. Поглядев на другую дверь, в которую он сам только что вошел, Хоно обнаружил там аналогичную троицу, из-за спин которой вынырнул Вель с устрашающего вида зазубренным клинком в правой руке. Седой парик был снят и отброшен, и на его месте красовалась яйцеобразная бледная лысина. Все семеро прочно перекрыв пути к отступлению, не лезли, однако, вперед. Они ожидали, и Хоно с тоской понял чего: призовет секиру или нет? Страшно. Но.
Секиры у Хоно не было, и они это, видимо, знали, хотя и не могли заставить себя вот так запросто приблизиться и превратить в фарш сына тьмы.
Хоно тоже ждал, поглядывая то на тех, то на других и вдруг справа увидел ее - голову, которую искал. Она сидела верхом на заточенной бедренной кости, как крынка на заборе и глядела на него сверху, скорчив приторную гримаску.
- Будьте добры, бросить оружие, гой Хоно. – Вежливо сказал Вель, все увереннее и увереннее приближаясь. Вместе с ним справа и слева заходили по два берсеркера, а двое оставшихся по-прежнему стерегли двери. – Церемониться не будем. У нас приказ брать живым, только если очень хорошо попросит.
- Чей приказ? – Осведомился Хоно, отступая и вытаскивая фалшион.
Вель раздвинул в усмешке рот, похожий на второй уродливый шрам поперек лица, и Хоно понял. Пьяный, ставший однажды серьезным посреди веселья, Катарх сказал: «Уж не знаю, откуда и почему, но она видит все».
Хоно сказал и услышал достаточно, а слуги Амитры достаточно глубоко забрались в дебри. Удар по несущей растяжке, удерживающей в воздухе целое костяное дерево – и град костей обрушился на головы Велю и еще троим берсеркерам. Под завал не попал только крайний правый, но между ним и Хоно теперь громоздился холмик из костей и четырех оглушенных тел. Хоно стремительно рванулся вправо, обходя кучу. На бегу, он за волосы сорвал со своего насеста белобрысую голову, но впереди уже вырос, бросивший свой пост у правой двери воин.
Бой на мечах никогда не был сильным местом Хоно (зачем меч, когда имеется секира), и он не строил иллюзий, по поводу того, что сейчас, скорее всего его путь оборвется жирной точкой (или восклицательным знаком, но не все ли равно?). Возможно, он даже зажмурился, наскакивая на противника и швыряя ему в лицо сморщенную, но почему-то приятно пахнущую хвоей, голову.
Может быть, страж имел тайный страх к отвратительным музейным экспонатам хозяина, может быть, он просто оказался никудышным бойцом, но все свое внимание он уделил летящему на него снаряду – отшатнулся и вскинул руки. Фалшион Хоно вошел ему в живот.
Не останавливаясь, счастливо избегая прыгающих под ноги костей из развалившейся конструкции, Хоно помчался к двери. Сушеная голова подпрыгивая на ходу, катилась туда же перед ним. Где-то слева был берсеркер, бегущий к нему от противоположной двери «леса». Хоно его не видел, и не собирался противостоять ему, если тот его догонит, у него имелся только один шанс – первым миновать дверь зверинца и неплохо бы прихватить по дороге столь ценный, спасший его от смерти предмет.
Сушеная голова подкатилась к дверям и остановилась. Не имея времени на то, чтобы наклониться и поднять, Хоно пнул ее сапогом. Голова влетела в зверинец, и, врезавшись в заграждение паучьего вольера, завертелась на месте.
Пробегая мимо, Хоно рванул на себя открытую левую створку. Та с треском захлопнулась, заглушив чье-то невнятное восклицание позади. Хоно бежал к месту своего спасения – клетке с, возбужденными грохотом и криком, кобрами. Добрый меч не подвел, разрубив замок напополам. Хоно распахнул дверь клетки, и когда две кобры разом ринулись на него, он отбросил ненужный больше фалшион и до ужаса хладнокровно сцапал обоих змеев за головы. Затем он одним гигантским прыжком, достойным дней его молодости, отскочил от клетки. Змеи шипящим серым потоком хлынули в зал.
Два берсеркера, в азарте погони уже почти доставшие свою цель, остановились. Змеи, раздраженно шипя и раздувая шеи, приближались к ним, не позволяя добраться до Хоно. Половина змей обратила свой гнев против бывшего сына тьмы, но ему-то не нужно было церемониться. Хоно помчался наутек.
Направленная сжалившимся проведением сушеная голова опять попалась под ноги, и Хоно погнал ее по полу, пиная сапогами, ловко меняя скорость и направление бега, приближаясь к своей следующей цели – двери в малую гостиную.
Голова первая миновала ее, но, не обратив на игровой снаряд, совершенно очевидно свихнувшегося на старости лет сына тьмы, никакого внимания в дверях встали еще два стража с мечами наперевес.
- Во имя мира! – Весело закричал Хоно, подбрасывая змей в воздух и ловя их за хвосты. – Во славу света! – Завершил он боевой клич эльфов, стремительно раскрутив и швырнув оба, разъяренных до последней крайности метательных снаряда, в стражей.
Он еще успел заметить их побледневшие до синевы лица и разинутые рты: один повалился на пол, выронив меч и отчаянно молотя по воздуху руками, второй успел прыгнуть в сторону, но через мгновение Хоно услышал его тонкий, полный ужаса крик.
Теперь руки были свободны, и, претерпевшая муки и унижение, сушеная голова, последовала дальше, зажатая в кулаке. Прыгая через четыре ступеньки и ежеминутно рискуя сорваться, и сломать себе что-нибудь, Хоно миновал лестницу. Оружия у него больше не было, но и тех, кто способен был заступить ему дорогу, поблизости тоже не имелось. Распахнув плечом входную дверь, бывший сын тьмы скатился по ступенькам, повернул вдоль улицы направо и, миновав квартал, нырнул в переулок. Почему он побежал именно туда, он не имел ни малейшего представления. Сквозь гром собственного дыхания и грохот в крови в ушах, он не слышал – преследуют его или нет, но и не оглядывался, чтобы выяснить это. Его, конечно же, скоро догонят, или остановит команда стражей, но пока ни того, ни другого не случилось, он использовал свой единственный шанс.
Ворвавшийся в чей-то двор, он вышиб ногой дверь хлипкого сарая. Забежал внутрь, левой рукой ухватил за кольцо крышки погреба, и, откинув ее, сиганул, не глядя, в темноту.
Естественно приземлился он не в холодный закром, а на твердый расписной пол изнаночного прохода. Драконья кишка в этом месте шла под крутой уклон, и Хоно катился кубарем вплоть до ровного места и только там смог, наконец, распластаться на полу, раскинув руки, и дышать, дышать, дышать.
Отдышавшись, он начал хохотать. Так самозабвенно и искренне он не смеялся либо очень давно (с раннего детства), либо никогда. Он утер нос самому себе, который был о самом себе не слишком высокого мнения. Оказывается, Гаурдуин знал, что делал, оставляя своего друга в одиночестве.
Хоно поднял вверх руку с зажатой в кулаке сушеной головой и осмотрел ее (голову, ну, и руку тоже). Голове крепко досталось. Хоно опять захихикал и всхлипнул. Он чувствовал себя легко и уверенно... несмотря на то, что был один.
Однако, вы лежите без дела и отлыниваете от работы, гой Хоно Митто. Ответом на сие строго обращение стал еще один приступ смеха.
Земма к неожиданной радости Хоно оказался в Гарлоуте. Вызов, видимо, пробудил его от послеобеденного сна, и он недовольно ответил, что у него назначена встреча с императором, а в данный момент он находится в заточении в подземелье, так что встретиться с Хоно пока не может, но ближе к ночи наверняка освободится от дел, и они смогут поговорить.
Земма принял Хоно именно там, где и было оговорено – в номере гостиницы, который старый маг снял, прибыв в Гарлоут. Выбраться из магического хода гораздо проще, чем попасть в него. Нужная дверь всегда найдется, и никуда от этого деться совершенно невозможно.
В номере Земмы, Хоно со стенающим вздохом сбросил с плеч мешок и обрушил его на стол, за которым уже сидел старик. После этого, с повторным вздохом он сел на лавку и вытянул ноги. Земма недовольно сказал:
- Нельзя ли нам побыстрее с этим закончить, а то мне уже пора ложиться спать.
- Да. – Сказал Хоно и принялся вяло, не вставая расстегивать свою броню. – Сейчас закончим.
Сбросив, наконец, кожаный нагрудник, он так же вяло принялся копаться в мешке. Голова куда-то завалилась.
Вообще-то Хоно беспокоился, что черты вследствие засушки сильно исказились, и Земма не узнает или, к примеру, будет сомневаться. Но ничего подобного не случилось. Достаточно было лишь посмотреть на лицо старика, когда он бережно принял из рук Хоно кошмарный предмет, ласково пригладил спутанные белесые волосенки, положил перед собой на стол и принялся с умилением любоваться.
- Это он? – Спросил на всякий случай Хоно.
Земма едва заметно кивнул, не отрывая глаз от трофея. Некоторое время они молчали, разглядывая в сгущающемся сумраке голову Оссара. Потом Земма, уже немного придя в себя, но все равно еще непривычно мягким голосом, спросил.
- И кто же наш герой?
Хоно рассказал ему о сыне тьмы, Катархе, потом в нерешительности поскреб колени. Дальше следовало логическое продолжение – умозаключение, которое Хоно приберег на десерт, но он не сразу смог подобрать нужные слова.
- У меня есть одна догадка. – Сказал он и помолчал, кусая губы. Земма некоторое время ожидающе глядел на него, а потом сказавши: «Ты позволишь?», - прибрал добычу со стола и сунул в карман своего плаща. Потом он снова поднял вопрошающий взгляд на своего собеседника и Хоно решился.
- Имеет место цепочка из четырех звеньев, по крайней мере, столько известно на данный момент. – Он опять задумался. Земма терпеливо ждал.
- Первое звено – демон-убийца Оссар, сраженный сыном тьмы Катархом, который соответственно является вторым звеном. Катарх убит магом Гумхо, а Гумхо убит Лунем, который вообще – ушедший. Гумхо и Лунь – это соответственно третье и четвертое звенья.
Хоно опять замолк. Собственно, он уже сказал все, что хотел. Он не знал, что из этого следует, но был уверен, что следует нечто очень важное, что предлагалось домыслить Земме.
- Я не знаю, что связывает этих четверых, помимо того, что они являются членами этой цепи. – Хоно сплел пальцы и сжал их. Откровение не приходило.
- Ты хорошо знал Катарха? – Спросил Земма.
- Достаточно хорошо. – Мрачно ответил Хоно.
- Ты заметил разницу между Катархом до победы над Оссаром и Катархом после?
Хоно поднял глаза на Земму и твердо сказал:
- Нет.
- Я, в отличие от тебя, хорошо знал Гумхо, и если бы мне задали тот же самый вопрос, я ответил бы так же, как ты – нет. Я не заметил никаких перемен в поведение Гумхо после того, как он одолел Катарха. Но.
- Да. – Расстроено сказал Хоно. – Гаурдуин уверен, что Лунь сильно изменился. Настолько, что Гаурдуин был просто шокирован, когда понял, что Волчий Пастырь – это и есть его любимый учитель.
- И что ты об этом думаешь? – Спросил Земма.
Хоно вынужден был признаться, что – «ничего».
- Вообще-то, - Земма почесал в своих космах, - В этом нет ничего удивительного... Ладно! Мы имеем дело с некоей сущностью, которая переселяется из убитого в его убийцу. Так?
Хоно невесело кивнул.
- Охарактеризовать эту сущность как-то еще, кроме уже описанного ее свойства, можно, если дать оценку поступкам Волчьего Пастыря. То, что наличие это сущности никак не отразилось на поведении Гумхо и Катарха (Оссара пока оставим) на самом деле ничем не противоречит этой гипотезе. Для начала попытаемся эту сущность обозвать...
- Демон. – Сказал Хоно. – Вы уже говорили.
- Да, я и сейчас в этом уверен. Для демона вселиться в какой-либо живой, равно как и неживой, объект не составит особого труда. Можно сказать, что для демона проблема состоит в другом: надо решить стоит ли вселяться вообще, в кого вселяться, и зачем вселяться? Поверьте мне, мой друг, самостоятельно ответить на эти вопросы не в состоянии ни один демон.
- Как вы относитесь к предположению, что Оссар до сих пор жив?
Земма думал.
- Я достаточно хорошо изучил и Оссара тоже... вообще говоря, один демон не может вселиться в другого демона, и с этой точки зрения вывод однозначен: Оссар и есть изначальная сущность. Но. Вынужден пояснить, что Оссара мы называли демоном для простоты. Мы так и не пришли к единому мнению, кто он такой на самом деле. Вевс утверждал, что Оссар – человек одержимый демоном, Борон высказывал предположение, что Оссар это демон в приросшей человеческой маске, так что маска окончательно заменила лицо. Помнится, подобное приключилось с Уирхетом. Богилбар предполагал, что, возможно, мы имеем дело с магом, нацепившим личину демона. Что касается меня, то я предпочитаю оставаться на распутье. Дело в том, что в Оссаре сочеталась странным образом сущность демона, с человеческим умом, которого по определению ни один демон иметь не может, и в тоже время, мы не увидели внутренней борьбы, которая всегда происходит между человеческой душой и вселившимся демоном. Вевс предполагал, что человек в Оссаре покорился и перестал сопротивляться, но мне это утверждение кажется спорным. Оссар выглядел цельной сущностью, несмотря на многие свои противоречивые свойства. Так что, я думаю лучше пока постоять на распутье. Возможно переселяющаяся сущность - это Оссар и есть, но вполне может быть, что и сам Оссар стал когда-то жертвой этой сущности.
- И что вы намерены делать?
- Лечь спать. Крепкий сон достаточной продолжительности – основа здоровья.
- Я понимаю, но мы еще хотели подумать, о странном поведении Луня. Зачем ему было инсценировать свою смерть, зачем он убил Волчьего Пастыря и второй раз обменялся с убитым личинами?
- Это все не так сложно. Возможно, он поменялся лицами с Гумхо, чтобы обмануть своих друзей ушедших, которых не мог, не боятся после содеянного. Убить Волчьего Пастыря он мог по многим причинам, например, отважный старик встал у него на дороге. Гаурдуин ведь говорил, что бой с Гумхо произошел около статуи Серому Волосу, то есть в вотчине Волчьего Пастыря. А нацепить на себя его маску понадобилось для того, чтобы иметь пятерых страшных зверей в качестве отнюдь не смертельных врагов, но преданных слуг. У меня даже есть одна мысль, по поводу изменения поведения Луня. Когда демон вселяется в человека, ему постоянно приходится вести бой с душой этого человека. Бой, как правило, происходит с переменным успехом, но часто бывает, что внешне человек не изменятся совершенно. В отличие от человека ушедший не имеет души, и сущность войдя в Луня просто заменила ему душу...
Земма замолчал и принялся с интересом наблюдать своего собеседника. Хоно сначала не почувствовал ничего необычного, но потом смысл слов, сказанных стариков налетел и навалился как разъяренный медведь.
Несчастный, метущийся в бесплодных поисках выхода, бесплодный во всех своих начинаниях и отчаявшийся, молящий Сеара о помощи и не получающий ее, хватающийся за самые смехотворные возможности, вроде безумного старика вообразившего себя Богом, ненавидящий себя и все вокруг, и не могущий ничего с этим поделать, громоздящий противоречие на противоречие, совершенно не способный к творению… получает силу творца. Но и этого оказывается недостаточно. Он все равно не может покинуть опостылевший мир, как не может и переделать самого себя так, чтобы прийти с самим собой в согласие. Правда он может «улучшить» мир, в котором живет, чтобы этот мир стал пригодным для него местом обитания, но не знает, что именно надо сделать - идиотская просьба у случайных людей подсказать ему. Правда, конечно, если станет совсем невмоготу, он теперь может одним мановением пальца уничтожить этот мир и себя вместе с ним, но что-то его удерживает – он сам не знает что. Ему кажется, что это страх смерти, и ненавидит себя за этот страх, но и это не помогает.
- Страшно? – Коварно спросил Земма.
Хоно не ответил.
- У меня есть замечательная идея. – Земма мило улыбнулся. - Вам, гой Хоно, давно пора свалить отсюда и не мешать старику вкушать заслуженный отдых. Вы заказали номер?
- Да. – Хоно встал и принялся собирать вещи. – Мы с вами соседи.
БЕССМЫСЛЕННО!
Воевода стоял на перепутье. Вправо вел проход, расписанный неумелыми, но смачными лазурными мазками, слева полыхало алое пламя, а может - это была кровь.
Идти следовало направо. Со всех точек зрения следовало, что идти надо направо. Предположение, что там, где красное – там льется кровь, нельзя было назвать серьезным. Не имело никакого смысла идти налево. В лучшем случае, он потеряет время, в худшем – голову. Но, ни в том, ни в другом случае он ничего не приобретет.
Правда, именно для таких вот случаев имелось мнение Луня Тощака: «доброе дело – бессмысленное дело». Вот так всегда. Стоит на минуту остановиться и задуматься над тем – куда идешь, как сразу появляются множество вариантов. Можно идти туда, можно идти обратно, можно вообще никуда не идти, если уж так сложно решить – куда именно. И что? Не останавливаться? Переть вперед слепым тараном? Правда, Лунь что-то говорил и про слепой таран... Да: «был бы таран, а ворота найдутся».
Гаурдуин вздохнул, даже с каким-то неясным облегчением, и шагнул влево.
Дно драконьей кишки проломилось под тяжелым сапогом, как тонкое стекло, и воевода полетел с четырехметровой высоты в глубокую черную болотную лужу.
- Бессмысленное? Это здорово! – Бормотал он, пытаясь выбраться на сухое место. Он уже перевалил на кочку верхнюю половину тела, но левая нога за что-то зацепилась (за что она может зацепиться?!), а возможно кто-то держал ее там, под водой. Воевода дернулся раз... второй... рванулся так, что взрыл пальцами в земле глубокие канавы – и вывалился на кочку целиком.
Оглянулся, не успев подняться – из черной воды, подобно коряге с обломанными сучьями торчала человеческая рука. Пальцы ее были растопырены и скрючены. Такими пальцами очень удобно хватать за ногу и тащить туда, к себе.
Но рука была неподвижна. Это, без сомнения, была мертвая рука.
Гаурдуин вскочил и тревожно огляделся. Он мальца перетрусил, и ему нужно было время, чтобы прийти в себя. Вокруг на многие километры было пусто. Вокруг раскинулось болото, поросшее пучками хилых деревьев и кустарника. Так. Что нужно сделать в первую очередь?
Гаурдуин, задавив в себе позорный страх ухватил торчащую из воды руку под запястье и, натужившись, выволок труп на сухое место. Это была женщина, и она без сомнения пролежала в болоте недолго, еще можно было попробовать угадать ее возраст. Скорее всего, у нее имелись внуки.
Труп в болоте – эка невидаль, однако... Гаурдуин тщательно осмотрел тело утопшей на предмет обнаружения причины смерти. Она не утонула. Открытых ран на теле не было, однако имелось множество кровоподтеков, некоторые кости были сломаны, а грудная клетка так вообще - раздавлена. Поперек сломанной шеи шла черная полоса, как от удушающей веревки, только гораздо шире.
В итоге Гаурдуин сделал вывод, что здесь потрудилось что-то вроде огромного змея. Еще один быстрый, почти панический обзор окрестностей. Могут ли змеи (очень большие змеи) жить в болоте? Состояние трупа женщины способствовало положительному ответу.
Гаурдуин привычно глянул на небо. Небо было густо обложено белыми облаками, и солнца не было видно. Солнца, кстати, не было вообще. Впрочем, жители бескрайнего мира умели оценивать время с точностью до часа по свечению небосвода, так что без солнца вполне можно было прожить, м-да...
Воевода медленно двинулся к видневшемуся вдали лесу.
Сначала он услышал громкие, надсадные, какие-то жалобные крики, и только потом увидел людей. Они шли ему навстречу. Их было около двух десятков. Передние развернулись в частую цепь. Они были вооружены длинными копьями, острия которых метили в черную воду. Шли они очень медленно. А за их спинами, на некотором отдалении двигались двое без копий, но с устрашающими жезлами, черепами, браслетами и прочей богатой снастью для чародейства. Именно они производили тот самый громкий крик.
Воевода подошел довольно близко, когда, наконец, его заметили. Закричали сразу все:
- Сюда! Скорее к нам!
Воевода умилился. Эти храбрецы, не знающие, с какого конца надо браться за копье, дабы не пропороть самое себя, без сомнения были застигнуты большой бедой, раз решились идти в болото, где на дне покоятся, словно перемолотые мельничными жерновами, недавние трупы. Но они пошли, и теперь звали под свою защиту чужака.
- Она одиночек бьет! – Кричали Гаурдуину, пока он не слишком торопясь, приближался к цепи.
В середине шеренги охотников (мстителей) двигался громкоголосый, похожий на, вставшего на задние лапы, медведя (такой же косолапый, волосатый и стремительно неуклюжий) командир. Его медвежий рев иногда заглушал истошные вопли колдунов.
- Грахан, слева заходи!.. Ту лужу проверь и назад!.. Куда лезешь, яйца нечесаные, строй держи!.. Грахан, я сказал!
С правого края шеренги обнаружился единственный воин среди пахарей. Это был матерый пожилой кметь, скорее всего наемник, которого никуда не гнали и от которого не требовали держать строй. Гаурдуин пристроился подле него.
- Кого ловите?
- З-змея! – Ненавидяще выдохнул сквозь сжатые зубы воин.
- Грахан, е. т. м.!!!
Какой-то новый голос, видимо с левого фланга прокричал:
- Какого тебе Грахана? Нет тут никакого Грахана!
- А где он?
- А я почем знаю? Грахан!!!
- Грахан!!! Грахан!!!
Воин остановился, и его темное от загара лицо стало наливаться молочной белизной.
Крики стали затихать.
- Удрал! – Неуверенно объявил кто-то. Строй сломался, охотники топтались на месте, тыча в разные места копьями, рискуя покалечить друг друга.
- Кто-нибудь видел, как он удирал? – Замирая, спросил другой.
Ответом было гробовое молчание.
- Она не может среди дня. – Прорезался у кого-то звучный рассудительный глас. – Она нападает на одиночек, а нас здесь...
- Так. – Негромко сказал кметь. – Поворачиваем оглобли.
- А ты не командуй! – Объявили ему (видимо давний недоброжелатель). – Не ты здесь командуешь.
- А кто здесь командует? – С интересом спросил Гаурдуин, который давненько уже не слышал медвежьего командирского рева.
Стали разбираться...
Гаурдуин за секунду до того, как все сорвались с места и, побросав свои бестолковые копья, наперегонки понеслись через трясину, предугадал это и должным образом среагировал.
- С-стоять!!! Все в кучу! В кучу все! Ко мне все!
Его напарник по командирскому делу, бросился вдоль рассыпавшегося, строя, ухватил кого-то (о котором что-то наверняка знал), за шиворот, сунул в ослабевшие руки копье и дал пинка по направлению к воеводе.
Хлебосольные воители стремительно окружили чужака, который единственный здесь был при кольчуге и мече, и, вообще, выглядел очень внушительно и располагающе к подчинению.
- А маги-то! – Вспомнил кто-то. Гаурдуин тоже спохватился, что звонких колдовских голосов тоже давненько не слышно.
Ощетинившаяся копьями куча, тряслась как сито. Гаурдуин ревел и раздавал затрещины приправленные пинками.
- По двое вряд! Копья в стороны! Ближе друг к другу! Ты... парень, - Он пощелкал пальцами, как будто вспоминая имя бледного воина, - Идешь первым. Остальные за ним. Шаг в шаг. Не торопясь. Глядеть в оба. И чтоб воды в рот набрали!
Сам воевода двинулся последним. Охотники шли, спотыкаясь, по причине тесноты наступая друг другу на пятки и давая друг другу по морде локтями и древками копий. Но шли, молча, раздавался только дружный потный сип. Кметь, не спеша, вел отряд таким путем, чтобы не приходилось разрывать строй. Он не крутил, как петух на крыше, головой, не рыскал настороженным полным ужаса взглядом, не тыкал копьем в разные стороны, шарахаясь от снявшейся с листа стрекозы, или прыгнувшей лягушки. Но было ясно, что уж если змея хоть что-то соображает, то, вряд ли, нападет на голову отряда. Гаурдуин, в частности, жаждал нападения на арьергард.
- Вот она!!! Вот она!!! – Заверещал кто-то на поднебесной ноте и метнул оружие. Копье ушло в черную воду и, воткнувшись там во что-то, осталось торчать, только круги пошли в разные стороны.
- Молчать! – Рявкнул Гаурдуин. – Нет никого. Вперед.
- Копье... – Робко взмолились из строя.
- Отставить! – Лязгнул воевода. – Вперед.
Выбравшись к своему родному лесу, где в опасной близости от болота размещалась родная деревня, охотники едва не валились с ног. Бледный воин, имя которому было Одоакр, не позволил никому рассиживаться, а сразу погнал отряд к деревне. Было около трех часов дня. До ночи жизненно необходимо было убраться подальше от болота, ибо имели место два факта, о которых вскоре узнал Гаурдуин.
Первый – змея вовсе не сидит сиднем в своем болоте. В течение нескольких последних дней она являлась в деревню и утаскивала кого ни попадя.
Второй – из болота она вылезала только ночью.
- И много ли народу сгинуло? – Поинтересовался Гаурдуин у Одоакра.
- Шесть человек. – По-прежнему сквозь зубы ответил воин. – То есть теперь уже одиннадцать.
Это было верно, так как из двадцати шести охотников домой возвращались лишь двадцать один.
- Кто-нибудь ее видел? – Поинтересовался Гаурдуин.
- Видели. – Сквозь зубы ответил Одоакр. – Только рассказывать, что видели, не смогут.
- Как же поняли, что это змея?
- Я видел ее след, который довел меня до болота, а там пропал. Судя по следу, она вот такая. – Он изобразил пальцами, какая из себя змея.
Гаурдуин уважительно поцокал языком.
- А вы, однако, большие храбрецы!
- Большие дураки мы - вот мы кто.
- Ну, тык! Одно без другого не бывает.
Пристыженных охотников в деревне ждали, сидя на узлах. В голос взвыли пять осиротевших семейств. Не прошло и часа, как деревня опустела.
Ушли не все. Гаурдуин присел на завалинку перекусить, чем одарили его жены выживших охотников. Рядом, также перекусить, присел Одоакр.
- Почему не пошел со всеми? – Без особого интереса спросил Гаурдуин.
Одоакр не счел вопрос достойным ответа.
- Зря их бросил. – Настаивал воевода.
- Догоню. – Не смутился воин.
Некоторое время оба сосредоточенно жевали.
- Ну а маги ваши, что говорят? – Без особой надежды спросил Гаурдуин. Он видел магов в деле.
Одоакр свирепо скривился и промолчал.
- Может, нам факелы сделать? – Произнес воевода, задумчиво оглядывая небо, на которое с севера стремительно наползала темная синь.
Одоакр тоже посмотрел на небо и сказал:
- Бесполезно, сейчас хлынет, как из ведра.
Опять помолчали. Воевода, теша себя бесплодными мыслями, хлопал ладонью по колену.
- Это может быть нежить. – Предположил он. Затем попытался вспомнить, что говорил о нежити ученик нового творца. А говорил он, кроме всего прочего, что каждому народу дан будет свой остров, но имелись в виду, в первую очередь разумные народы, а вот нежить?.. Демонов на острова не пускают, значит это не демон. Кто еще?
- Я думаю, - неуверенно, словно стесняясь своих мыслей, начал Одоакр, - Ты слышал о нелюдях?
- О ком?
- О нелюдях. В вашем краю ходили сказки о них?
Воевода честно попытался припомнить.
- Нет, не знаю я таких сказок, а кто они такие?
- Знаешь, - Одоакр допил молоко и задумчиво утер усы, - Первым змея утащила одно старика. Его звали Утарго. Ему было под сотню лет, у него давно уже отнялись ноги, и последние лет десять он просидел на печи, и ни разу оттуда не слез. Под конец он даже говорить перестал, да к нему не больно-то и обращались. Ждали, со дня на день помрет. А потом утром хватились, а его нет, причем двери и окна были, как положено, заперты на засов. Как змея прошла сквозь запертую дверь – неведомо... В доме, кроме Утарго находилось еще шесть человек, змея никого из них не тронула. Все спали, только правнук Утарго, смышленый паренек, на минутку пробудился и слышал, как дед на печи скороговоркой так причитает: «Змей болотный, змей болотный, змей болотный...». Малец потом говорил, что Утарго не звал на помощь, и голос его вовсе не был испуганным, скорее это походило на сонный бред. Правнук так и уснул, не побеспокоившись.
Так вот, я хотел бы знать, откуда дед мог знать про болотного змея?!
- А при чем здесь нелюди?
- Понимаешь, сказывали, в стародавние времена, когда жилось намного хуже, чем теперь, некоторые люди... – Одоакр замялся, тщась подобрать слова. – Ну, скажем так, обиженные... – Он снова спутался.
- На кого? – Спросил Гаурдуин.
- На кого? На родных, на знакомых, на детей и на родителей, на солнце, на зеленую траву да на белые ворота – не важно, на кого, важно – как, в какой степени. Очень сильно обиженные, к тому же отчаявшиеся...
- И...
- И они незаметно для себя превращались в нелюдей – страшных зверей, намного страшнее нежити или зверей обыкновенных. Возможно, страшнее демонов. И этот зверь начинал мстить. Понимаешь ты или нет?!
- Кому же он мстил?
- Да тем, на кого был обижен. До последней крови.
- И ты полагаешь...
- Пошли. – Одоакр резко поднялся. – Стемнеет скоро.
Холодный дождь действительно хлынул как из ведра. Болото на глазах набухало, как тесто, грязь становилось все жиже, а лужи – глубже. Идти быстро было невозможно, легко было поскользнуться и хлюпнуться носом. Стало темно, как поздним вечером, берега болота скрылись из глаз за бесцветными струями, и вода из черной тоже стала серой, как изъеденный никем не считанными годам верстовой столб у забытой, дороги, которая уже давно стала бы просто степью, если бы не столбы, измеряющие километры пустоты.
Они не разговаривали. Им это не было нужно. Только через четыре часа, когда дождь после нескольких неудачных попыток окончательно затух, а тучи медленно уползли на юг, Гаурдуин остановился и сказал:
- Это бессмысленно – ходить туда и сюда. Мы ее не найдем, только она может нас найти, но нам для этого вовсе не обязательно бродить по болоту. К тому же скоро стемнеет, а у нас ни факелов, ни фонарей. В темноте будет гораздо сложнее. К тому же ночью мы с таким же успехом можем подождать ее в деревне.
Одоакр некоторое время молчал, видимо колеблясь, но потом резко сказал:
- Нет. Пошли. Вон к тому островку.
Воевода его хорошо понимал, но все равно подивился его твердости, которой не достало даже ему, Гаурдуину. Имеет ли какое-либо значение бегство людей от болота для нелюдя? Который будет мстить до последней крови?
До последней крови.
До последней крови.
До последней...
До послв...
Мысли спутывались, накатила сладкая истома, а сразу вслед за ней блаженная дремота, тянущая тело к земле, в землю, в ВОДУ...
Это был не сон, а дремучее оцепенение с провалом сознания в яму без дна. И только с последней искрой еще не потухшего разума ворвалась мысль: «Это она!». Он куда-то падал, возможно, падал на самом деле, а не только в своем воображении. Надвигались какие-то стены: черные, белые, красные, вспыхивали странные, болезненно бьющие по глазам и ослепляющие огни. Он валился и валился с одного твердого уступа на другой, что-то врезалось, давило, пронзало его насквозь. Он уже ничего не способен был воспринять и понять.
А где-то в старом заброшенном городе его разума, где из всех обитаемых зданий осталась лишь одна четырехэтажная башня с ее вполне обыкновенными: умными, глупыми, смелыми, бесшабашными, трусливыми и расчетливыми, старыми и молодыми обитателями дрогнула и завыла земля. Башня подпрыгнула в воздух, и обрушилась на землю грудой битого кирпича. Все ее обитатели либо погибли, либо пытались прийти в себя от боли и ужаса, либо медленно умирали, придавленные огромной тяжестью – и все они молчали, словно их никогда и не было вовсе. А на месте башни из глубокой ямы, бывшей когда-то тайным подземельем, вставал на все свои четыре ноги, кривые и могучие, как вековые дубы, огромный, черно-стального цвета, с горящими алым огнем глазами, дракон. Он долго спал в подвале башни, его сон иногда тревожили, и он взрыкивал, и недовольно ерзал, меняя позу, но, ни разу не проснулся... пока.
А на самом деле было вот что.
Сраженный внезапной сонливостью, воевода тихо, незаметно для своего спутника нырнул в черную воду. Одоакр прошел еще несколько шагов, прежде чем спохватился, но Гаурдуина рядом с ним уже не было, и только позади свинцовое зеркало воды морщилось и колыхалось, словно там, в глубине два смертных врага сплелись телами и бились, тщась прекратить существование друг друга.
В последний момент, возможно, уже находясь под водой, воевода сделал то, что задумал сделать заранее, рассчитывая на подобный случай. Он беспощадно впился зубами в собственный язык, не тревожась о том – откусит или не откусит. Боль судорогой прошла по телу, и выдернуло его из смертельной дремы, а кроме того пробудила к жизни сумеречного дракона, который живет в каждом человеке, и который превращает человека в зверя.
Змея набросилась на свою добычу, но получила мечом в бок. Клинок пронзил мощное, толщиной в сорок сантиметров тело нелюдя насквозь, и, хотя и не нанес серьезного ущерба, но предотвратил попытку змеи обвить свою добычу кольцами и раздавить как перепелиное яйцо. Воевода попытался оттолкнуть от себя противника, и ему это почти удалось, но нелюдь воспользовался другим своим оружием, не менее грозным, чем удушающая петля.
Голова Гаурдуина оказалась в распяленной пасти, промеж страшных конических зубов, предназначенных для разрывания на куски плоти и дробления в мелкую крошку костей. Это без сомнения приключилось бы и с головой воеводы, если бы тот не ухватился руками за края змеиных челюстей, и не потянул в разные стороны. Как ни странно сил для противодействия хватило, правда освободить голову не получалась. Они действительно бились в глубине как два хищных паука в брачном танце, который завершится только гибелью одного из них, их кровь потоками хлестала из ран и смешивалась в неповторимый коктейль, а поверхность воды лишь небольшими волнами, не больше тех, что вызывает ветер, глаголила об этой тайне.
Дракон взвыл так, что обрушились последние уцелевшие стены и печные трубы, а Гаурдуин разжал змеиные челюсти, но не остановился только на этом. Он продолжал рвать их, как, не вовремя захлопнувшейся, капкан. Змея извивалась и сворачивалась в спирали, но ничего не могла сделать. Не смола они ничего сделать и после того, как воевода разорвал ее пасть напополам, оторвав нижнюю челюсть вообще.
Но это усилие стало последним, на которое он смог сподобиться.
Отпихнув обмякшее тело, он устремился к поверхности и, страшно раззявив рот, выбросился на берег, где и застыл на некоторое время одной своей половиной на суше, другой – в воде.
Одоакр кинулся к нему и хотел помочь выбраться из воды целиком ровно до того момента, когда Гаурдуин посмотрел на него. Одоакр невольно отшатнулся. Воевода стал нарочито неторопливо выбираться из воды, не спуская горящего черного взора с человека. Он встал во весь рост и, также не спеша, двинулся на Одоакра, но тот не отступил, его взор стал молящим.
- Гаур, ты что? Гаур, это же я! Гаур, что с тобой?
Кого он зовет? Почему он не бежит? Почему я не вижу страха в его глазах? (А к кому он обращается? К тебе ли? Тебя ли он видит перед собой?) Он не может не видеть меня! Это невозможно! Ведь я сейчас его разорву! (Разорвешь человека, верящего, в то, что ты вовсе не жуткий дракон, а такой же человек как и он сам? Ну что ж, попробуй.). Я... Что же мне делать? (Знай свое место зверь!)
Взгляд Гаурдуина вдруг потух и стал совсем обыкновенным, только тусклым от усталости, как нечищеное серебро. Воевода попытался поднять голову и что-то сказать, но вместо этого лишь повалился в объятья Одоакра, теперь уже по-настоящему засыпая.
Одоакр дотащил своего сотоварища до островка, к которому они стремились. Поскольку снова зарядил дождь, он закутал, спящего мертвецким сном Гаурдуин в два плаща (его и свой), уложил под кроной самого раскидистого дерева и сел рядом, поглядывая то вокруг, то на своего друга. Рваные раны на голове воеводы выглядели страшновато, но Одоакр не пугался, зная насколько крепок Гаурдуин. Подобные раны на таких богатырях заживают сами собой за пару дней, кстати, они уже не кровоточили.
Кто он? Откуда пришел и зачем? Самые обыкновенные вопросы для самых обыкновенных людей, но вполне могло случиться, что Гаурдуин пришел на это болото только для того, чтобы убить нелюдя. А проснувшись, снова уйдет незнамо куда (болото? Лес? Горы?). Не имеет значение - куда именно. Он уйдет туда, где его ждет очередной нелюдь, только и всего. И будет так ходить, пока один из них его не прикончит. И некому будет поклониться безвестным костям в глуши.
Рыцарь света – эти слова пришли из красивого мира былей и сказок, оттуда же, откуда явились нелюди. Но если вернулись нелюди, почему бы не вернуться рыцарям света? Что случилось? Почему забытое оживает, а то, что существовало всегда и казалось незыблемым, исчезает бесследно?
Неожиданно Гаурдуин дернулся и пробурчал что-то нечленораздельное со сна. А потом непонятно откуда, из пустоты вокруг, раздался голос, напугавший Одоакра пуще невидимого нелюдя.
- Доброго вечера, Гаур. Как у тебя дела?
Воевода, скривившись, как от кислой ягоды, открыл глаза и ответил.
- Жив, здоров, слушай, давай...
- Я тоже. – Радостно объявил голос. – Я встречался с Земмой, и мы кое-что выяснили. Впрочем, поговорим об этом потом. Где ты?
- Дай мне поспать, чертов пес! Я устал. На первом повороте иди туда, где все красное, а не синие. Там и встретимся. Завтра утром. Пока.
Голова Гаурдуина скатилась на бок, и тут же громко засопела, как неумелый дударь в самодельную свистульку.
Поутру они разошлись. Одоакр отправился вслед за жителями деревни, дабы вернуть их обратно, а воевода пошел к тому месту, где его поймал за ногу мертвец. Там на высоте около двух метров над уровнем земли ползла над болотом длинная ярко размалеванная драконья кишка с дырой на самом интересном месте.
Остановившись под дырой и критически осмотрев острые иззубренные края, воевода, воевода надел кожаные рукавицы. Потом поправил мешок за спиной, проверил, надежно ли амуниция крепится к поясу, и прыгнул. Пальцы вцепились в острый край, Гаурдуин ожидал, что он обломится, как тонкий лед или стекло (так ведь уже было один раз), но этого не произошло. Драконья кишка была тверда, как камень. Воевода полез в дыру. Когда он просунул внутрь голову, его сверху ухватили за ворот и потащили.
Отдышавшись, Хоно спросил:
- Кто тебя так разукрасил?
- Нелюдь. – Ответил Гаурдуин. – Но ему еще краше досталось.
- Нелюдь? – Недоверчиво протянул Хоно. – Говорят, их много было в старые века, когда жизнь была просто кошмаром. С тех пор что-то произошло, и их не стало. Впрочем, с тех пор многое изменилось нежить, например, почти повывелась. А ты уверен, что это нелюдь?
- Да.
- Странно. Может все дело в том, что это, - он указал пальцем себе под ноги. – Другой остров, хотя...
- Это не имеет никакого значения. – Отрезал Гаурдуин. – Остров может и другой, да мир тот же самый. Нелюди вернулись, Хоно.
- Ты считаешь, их вернул новый творец?
- Зачем это?
- Просто так, чтоб жизнь стала веселее.
- Не думаю. Он ведь хотел наоборот облегчить жизнь разумным народам.
- Нет, он хотел улучшить мир, хотя, это, наверное, одно и то же.
- Облегчение жизни вовсе не есть улучшение мира. – Веско изрек Гаурдуин. – Если уж на то пошло, все совсем наоборот. Так что, облегчая жизнь, Лунь отбросил бескрайний мир назад – в те времена, когда рождались нелюди, а ушедших, наверное, не было вовсе.
За разговором они вернулись к месту развилки, где уходили в разные стороны красное и синее. Там Хоно ядовито спросил:
- И ты счел своим долгом избавить бескрайний мир от нелюдей, прекрасно зная о том, что их немного больше чем тебя (совсем не намного), а, кроме, того на каждого убитого придутся двое, если не больше рожденных. А, кроме того, прекрасно зная, что это вообще не твое дело. Вот отгрызут тебе голову насовсем – кто Луня будет спасать?
- С чего ты взял, что я собираюсь его спасать?
- А что ты собираешься делать? – С большим интересом спросил Хоно.
- Не знаю! – Отбрыкнулся Гаурдуин. – Ты знаешь, что от большого ума на голове вырастают бараньи рога?
- Пошел ты...
- С удовольствием. – Воевода двинулся в синий проход.
- А что эдакого вы выяснили с Земмой?
Хоно с удовольствием рассказал о сушеной голове Оссара, а также о странном демоне, меняющем хозяев, как стоптанные сапоги. Во время рассказа ему в голову пришла одна не слишком оригинальная мысль, и он поспешил ее озвучить:
- Так что, лучше не трать время на нелюдей, а то он сменит сапоги в очередной раз.
Гаурдуин вовсе не был захвачен этим рассуждением врасплох.
- Так ты говоришь, что сначала был демон, затем сын тьмы, затем маг, и, наконец, ушедший. Даже если не брать в расчет тех, кто, возможно, предшествовал Оссару, этот список довольно говорящий, ты не находишь?
Хоно напряженно задумался, одновременно досадуя на себя, что не обратил на это внимания раньше.
- Разные виды силы. – Предупредил, вертевшийся у Хоно на языке, вывод Гаурдуин.
- Разные виды силы, для исполнения одной и той же задачи. – Продолжил Хоно.
- И причем, не будем пока брать ушедшего, с этой задачей не справившиеся.
- Ушедший с ней тоже не справится. – Мрачно сказал Хоно. – С этой задачей вообще никто не справится.
- Что же это за задача? – С интересом спросил Гаурдуин.
- Он ее озвучил, по крайней мере, один раз – у Адама. Он хочет уйти из бескрайнего мира... А это возможно, только став богом, не так ли?
- Именно: творцом, но отнюдь не «Новым Творцом». Я думаю, что, поселившись в ушедшем, он закопал себя еще глубже, вместо того, чтобы приблизиться к цели.
- И что же нам с ним делать?
Гаурдуин остановился на перепутье. Теперь вправо шел огненный ход, а влево ход цвета морской волны.
- Я не собираюсь над этим ломать мозги. – Беспечно сказал он. – У меня впереди следующий нелюдь, если я не ошибаюсь.
- Гаур!
- А ты иди дальше, только под ногами путаться будешь. Иди, иди. Я тебя догоню.
Хоно с беспомощной яростью смотрел в удаляющуюся широкую спину, пока она не скрылась за поворотом. А потом, не забыв выругаться, двинулся в другую сторону.
ОТЧАЯВШИЙСЯ.
Данет вошел в полутемную прихожую, где среди раскидистых вешалок сидели какие-то темные понурые личности, и было неестественно тихо. Только из комнаты врача доносились отдельные обрывки звуков, навевающих тревожную дрему, которые не были бы слышны, начни посетители хотя бы ерзать задами на лавках. Порой кто-то освеженный, с подозрительно блестящими в полутьме глазами проходил, ничего не видя вокруг, прочь – ко входной двери, и тогда все облегченно вздыхали («может и мне поможет… может и мне…»).
«Может и мне поможет». – Думал Данет, перемещаясь все ближе и ближе к открытой двери в кабинет.
Потом он вошел в поток света, происходивший из двух широких окон, и робко остановился на пороге. Ему было неловко. Он был старый пациент, не столько больной, сколько обиженный, он желал себе излишнего внимания, получал его, страдал из-за этого и ничего не мог изменить.
- Это снова я.
- Садитесь.
Данет сел. Сеар терпеливо ненавязчиво ждал. Данет желал изложить свое дело (Сеар мог бы слово в слово передать все, что он собирался сказать), но у него не получалось. Он напрягся, натужил все тело, словно перед окунанием в студеную купель, и неожиданно разрыдался.
Сеар взял его за плечо и слегка сжал, словно выдавливая из пациента слезы, как гной из нарыва.
- Я не могу больше. – Бормотал Данет. – Я не хочу больше. Я жить не хочу.
Сеар еле слышно говорил что-то, как говорят с терзаемым болью животным, не рассчитывая, что оно поймет смысл слов.
Данет говорил все быстрее и быстрее. Он один. Даже в туалет ходит с охраной. Императрица изменяет с половиной двора. Очень тяжелые решения. Они смотрят на него и не понимают, а он обязан… почему он обязан усмирять Имбру? Где написано, что он обязан сажать воров в острог? Почему он не имеет права отпускать подосланных к нему убийц? Ну, посадите на его место соответствующего человека и не мучайтесь. Ведь и так выходит, что он сам ничего не решает, потому что не может сказать ничего, кроме, «да нет».
- Это хорошо. – Ворковал Сеар.
- Что хорошо?! – Вспыхнул Таннат. – Слушай, Сеар, ну пожалуйста!
- Нет.
- Я больше не могу Сеар.
- Чего конкретно ты не можешь?
- Не знаю. Я устал. Я десять лет на троне и ни одного выходного.
- Это хорошо. У меня тоже ни одного выходного. Я очень занят, и если бы не это…. Я, ведь, очень злой человек, Таннат, ты и представить не можешь, на какую я способен жестокость. А императору жестокость ни к чему. Совсем ни к чему. Я тебе уже говорил. Пока ты страдаешь и мучаешься – радуйся, значит, ты еще добр. Власть и доброта вещи несовместимые. Властитель зол в любом случае. Если он к тому же зол по натуре – он не страдает, а если он добр, то подобен тебе. И, как ты думаешь, кого люди желают видеть на троне?
- Ты это тоже говорил.
- Говорил. И еще скажу. Сколько раз надо – столько и скажу.
- Но я не способен принимать решения!
- Кому они нужны – твои решения. Империей управлять не сложно. Главное управлять собой, а не империей. К дьяволу ее, империю, она никому не нужна. Если на то пошло – ее вообще не существует. Ты можешь мне ответить, что такое «империя»?
Данет угрюмо молчал.
- У тебя ничего нет Таннат, кроме близких людей. У тебя нет империи, но и у империи нет тебя.
- У меня много близких людей. – Тихо сказал Данет.
- Но ты хочешь, чтобы тебя любили все в империи. Это невозможно. Те, кто чувствуют твою власть, не могут любить тебя. Власть учит только ненависти.
- Но что мне сделать со своей властью?! Я ничего не могу придумать, кроме как отказаться от престола!
- Это неверное решение. Это – бегство.
- Но я не выбирал себе свое место. Извините, мой папа был императором.
- Ты ошибаешься, если думаешь, будто кто-то другой выбирает себе свой путь, и потому он счастливее тебя. Я тебе уже говорил, чего на самом деле стоит твоя корона. Она – лишь твоя роль, но не ты сам.
- Но ты не хочешь ее надевать!
- Не хочу.
Данет обреченно вздохнул. Впрочем, вздох был немного картинным.
- Ну, иди. – Сказал Сеар. - Все будет хорошо.
Данет встал.
- Когда?! Когда оно будет хорошо? Я все жду, жду.
- Да хоть завтра. – Сеар неожиданно улыбнулся. – Завтра все будет хорошо.
- Правда?
- Да.
Данет вздохнул, одернул на себе камзол и, сказавши:
- Ну, тогда ладно. – Вышел.
ПУСТАЯ КОПИЛКА.
Земма шел по ядовито-желтому ходу, который впереди начинал подозрительно чернеть, и думал о кровном братстве. Что это такое и зачем оно? Что изменилось после того, как он смешал свою кровь с кровью еще пятерых, обиженных одним врагом. Почему он это сделал, и что он теперь чувствует по отношению к этим людям? К сожалению, до последнего времени (да и в это самое последнее время) он считал, что не изменилось ровным счетом ничего, и, если уж на то пошло, все скорее усложнилось. Еще он полагал, что потеряв любимую, искал облегчения на чужой груди (и действительно нашел, не так ли?), что сделало его только слабее. Потом он рад был бы выйти из Круга, но было уже поздно. (Ты мог бы разорвать кровное братство и ничего страшного не произошло бы). Мог бы. (Кишка тонка?). К сожалению, да.
Ну да ладно, дело прошлое. Теперь он уж наверняка свободен.
Оставался один вопрос: Лунь входил в кровное братство трех ушедших, хоть и не смешивал своей собственной крови (имеет ли это значение?). Гумхо, был кровным братом Земмы сотоварищи. Жертва Гумхо, Катарх, имел в качестве кровных братьев еще четверых секироносцев. И, наконец, Оссар. Он не сказал этого Хоно, но у Оссара был побратим: некий всадник по имени Кош. Летописи Гарлоута времен великого завоевания и создания империи, рассказали о воине королевства Лоут, летавшем на драконе, и тем сильно преумножившем доблесть войска завоевателей. Кош был обычным человеком и не прожил даже отведенного человеческого срока. Он был казнен как изменниник, именно в то время, когда изменять стало уже некому, ибо все окрестные племена были завоеваны (дракон – слишком опасное оружие, чтобы оставлять его в чужих руках). Горя на костре Кош кричал о своем кровном брате Оссаре, который за него отомстит. Видимо, с тех пор Оссар и мстил, только не понятно – кому именно.
А было так.
В четыре часа пополудни Головомой втащил Лихояза на последний уступ. Дурак жаждал помогать, но Головомой не дал. Один раз Дурак уже выпустил веревку.
Подгоняемые маленьким жгуче-холодным белым солнцем забрались в расселину, откуда его в данный момент не было видно, и долго дышали, и дули на озябшие пальцы. Дышать на такой высоте было трудно. Воздух словно истончился и стал прозрачнее, хотя он и так вполне прозрачный. Выдыхая пар, смотрели на него и жалели о том, что выдыхают таким образом из груди сокровенное тепло. А камни жестки.
- Кусается. – Пожаловался Дурак и стал шарить ладонью под задницей.
Головомой закряхтел и тоже пожаловался:
- И отчего нас гонят? Что им? Ведь отовсюду!
Лихояз не стал жаловаться, возможно, потому что опоздал, а по обыкновению запел:
Сидел дед, ножки сухи, на печи, на печи.
И крутил из веревок калачи, калачи.
Почто крутишь ты ночами коноплю, коноплю?
Свою смерть калачами накормлю, накормлю.
Как всегда после первого куплета он забыл, отчего и почему начал петь, голос его окреп и раздался, как распрямляемая грудь, изо рта поперли валы пара.
Дурак не замедлил пуститься в пляс, но от усталости и не желания лишаться защиты невысоких стен расселины, ухитрился делать это сидя.
Гусли сами собой оказались в руках и мозолистые пальцы вдарили по струнам.
На середине песни, Головомой как обычно перестал ловить смысл. Он знал все эти песни, не считая тех, которых Лихояз еще не пел, или пел редко, а таких было много. Песни отвлекали его от гнетущих вопросов, и позволяли думать.
Наверное, он специально задавал Лихоязу свои риторические вопросы, на которые тот не мог ответить, а мог только взять гусли и запеть. Хорошо устроился, нечего сказать. Так получалось, что певец всегда его утешал, поддерживал и вел. Но кто вел его самого? Не Дурак же!
Чтобы отдышаться Лихояз замолчал и принялся перебирать струны, глядя в небо поверх голов и всего остального. Потом он запел снова. Это была его лучшая песня, о которой он вспоминал чаще других. Она называлась: «Но».
Коня своего до пены загнать
Нетрудное дело, но...
Но кто попробует мне сказать,
Что я не любил его?
И друга по пьяному делу предать
Нетрудное дело, но...
Но кто попробует мне сказать,
Что я не любил его?
Сынишку малого в рабы продать
Нетрудное дело, но...
Но кто попробует мне сказать,
Что я не любил его?
И бога с креста подлецом обозвать
Нетрудное дело, но...
Но кто попробует мне сказать,
Что я не любил его?
Что я не любил его.
Что я не любил его-о-о.
Под такую песню Дурак плясать не захотел, а принялся ловить вошь. Головомой напротив внимательно слушал, а дослушав, поднялся, ощутив боль в натруженной спине и резко сказал:
- Хватит. До утра останемся здесь. Дурак, вон там какие-то кустики – сбегай набери на костер.
- Разве мы дальше не пойдем? – Спросил Дурак.
Головомой осерчал.
- Ты что идиот?!
Дурак преданно смотрел на него.
- Может быть, ты понесешь его? – Головомой указал на Лихояза.
Не так давно певец сорвался с очередного откоса и повредил себе ногу. Головомой всю оставшуюся до вершины дорогу тащил его на себе. Идти Лихояз не мог. Завтра он тоже не сможет идти, но это будет завтра. Все они очень хорошо понимали разницу между завтра и сегодня.
Костер занялся на удивление бодро, несмотря на чахлость и хрупкость сухих стебельков.
Дурак и певец хрустели сухарями и хмуро поглядывали на запасливого Головомоя, с аппетитом жующего кусок вяленого мяса.
- И откуда у тебя мясо? – Вопросил Лихояз.
- А твоя нога на что? – Ответил воин.
Ловкояз опешил.
- Дурак! Он отъел мне ногу!
Дурак страшными глазами смотрел на могучие жующие челюсти. Казалось еще чуть-чуть и он бросится выдирать из них плоть своего друга.
- Брось!!! - Заверещал он. – Мясо ног ядовито!
Головомой не донес кусок до рта. Дурак заплакал.
- Погоди. – Проворчал Ловкояз. – Сейчас проверю. – Он откинул наброшенный на ноги плащ и сообщил.
- Не реви, все на месте. Я ошибся.
Слезы моментально высохли и сменились счастливой гримасой. Дурак перешагнул через костер и полез к Головомою целоваться. Воин тщетно пытался удалить от своего лица жадные сладострастные губы. Когда же это, наконец, удалось, обнаружилась пропажа последнего куска мяса. Дурак ловко ретировался на свое место и, закрывшись от спутников плечом, принялся стремительно жевать.
- Да покарает тебя Громовержец! – Объявил Головомой.
Однако Громовержец остался безучастен.
- Да покарает тебя Бер Землеход! – Воззвал Головомой.
Но Бер Землеход также оставил несправедливость без ответа.
- Силы Небесные, куда вы смотрите?! – Закричал Лихояз.
Силам Небесным было все равно.
Раздув щеки наподобие живота брюхатой кошки, Дурак запихнул в рот последний кусок и смиренно пробубнил:
- Профу профения.
- Он просит прощения! – Возликовал певец. – Он раскаялся!
- А мясо он съел?! – Спросил воин. – А мне, между прочим, завтра тебя тащить.
- Ничего ты и так справишься. – Успокоил его Лихояз. – Зато у нас свершился великий акт покаяния и приобщения к великим истинам. А такой акт немыслим без первоначального грехопадения.
- А если я тоже свершу акт? Сначала грехопадения, а потом – покаяния.
- Ты желаешь быть похожим на Дурака?
- Нет, мне и так хорошо. – Воин полез в мешок за сухарями.
Головомой медленно шел без дороги по голым камням, норовящим подломить нечаянно ногу, или неожиданно вывернуться из своего ложа и завалить ходока на бок. Лихояз восседал на его спине, как на борзом коне и, дирижируя свободной рукой незримым хором, пел:
Улыбайся, когда тебе весело
И когда тебе нечем крыть.
Зубы скаль, если пива и песен
Не хватает, чтобы все забыть.
Головомой внимательно смотрел под ноги и считал шаги. Вдох следовало делать на три шага, выдох – на четвертый сквозь сжатые губы.
Улыбайся, если к обрыву,
Тропы ведут оба конца.
Тяни губы, когда правда зависит,
Лишь от вида твоего лица.
- Спой про далекий город. – Попросил Головомой.
- Не хочу. – Ответил Лихояз и продолжил.
Если счастью мешают ошибки,
Есть вместо монеты - медь,
Помни:
Только ложь не прощают улыбки.
Только ложь недостойна улыбки.
Только ложь убивают улыбки.
Постарайся без фальши допеть.
Постарайся без фальши допеть.
Постарайся без фальши допе-е-еть!
Про далекий город Лихояз пел только на людях. Наверное, он эту песню не любил. А их с Дураком он, наверное, считал частью самого себя, с которой надо быть честным, или же не менее справедливо полагал, что от них за свои песни он не получит и корки хлеба.
- Помолчи. – Приказал Головомой, когда Лихояз иссяк.
- Чем я тебе не угодил? – Спросил певец.
- Песни у тебя не больно умные.
- Какие есть.
- Какие есть - они и у петуха есть.
Лихояз замолчал, и Головомой с надеждой предположил, что ему удалось обидеть певца. Пусть подуется, непризнанный врачеватель душ.
Головомой остановился и, повернувшись всем телом, вместе с Лихоязом, оглянулся. Дурак медленно шел позади. Ему тоже приходилось нелегко – он всегда быстро уставал (Головомой подозревал, что он болен), а теперь ему приходилось тащить два мешка (один мешок достался Головомою). Головомой тряхнул плечом:
- Слезай.
- В чем дело? – Спросил Лихояз. – Еще рано для обеда.
- В самый раз. – Ответил Головомой. – К тому же там, на уступе объявилась горная лань, и если вы оба не будете слишком громко орать, возможно, получите кое-что из мяса.
Лихояз вцепился в могучие плечи и осторожно сполз на землю. Повернувшись к подошедшему Дураку, он выпучил глаза и приложил палец к губам:
- Т-с-с!
Дурак азартно повторил его жест и звук, зашипев в три раза громче.
- Так. – Головомой взял свой колчан с дротиками. – Сидите здесь и ждите, я сейчас.
Хоронясь за камнями, он стал подкрадываться к своей добыче.
Лихояз последовал его совету. Дурак уселся рядом. Некоторое время они молчали, а потом певец негромко спросил:
- А ты? Ты виноват в том, что ты – Дурак?
- Конечно. – Ответил Дурак.
- И ты намерен поумнеть?
Дурак повернулся к нему и постучал себя пальцем по лбу.
- Я не железный. Зачем мне умнеть?
Лихояз некоторое время смотрел на Дурака, пытаясь понять, что он имеет в виду.
- А кто – железный?
- Ты железный. Он – железный.
- А-а. – Лихояз махнул рукой. Дурак опять сказал дурость, эка невидаль.
Вернулся Головомой с добычей. У Дурака тут же потекла слюна, и он вприпрыжку помчался собирать хворост. Разделывая лань, Головомой пенял Лихоязу.
- Хорошо устроился. Носят тебя, кормят тебя.
- Замечательно.
- Может, хоть споешь?
- Что-то не хочется.
- Эх, ну почему я вас давно не бросил? Ты не знаешь?
Лихояз не ответил, впрочем, Головомой не нуждался в ответах.
- Нанялся бы в дружину. Ел, мед, пиво пил, кошель бы набил. Голову в дурацкой заварушке сложил. Нет – все за тобой хожу.
- Я б тоже вас давно бросил. – Мечтательно ответил Лихояз. – Забыл бы про свою гордость, научился петь гимны – глядишь, сейчас бы в белых одеждах в тронном зале вельмож ублажал.
- Так чего ж не забудешь никак? – Спросил Головомой.
- Не знаю. А ты?
- Ну, я – совсем другое дело. – Неуверенно произнес Головомой.
Лихояз хитро смотрел на него.
- Вот и, получается, - сделал вывод Головомой, - Что мы из-за Дурака никак по-человечески не заживем.
- Лихо! – Изумился Лихояз. – Дурак оказывается и в этом виноват!
- А в чем он еще виноват?
Певец не ответил. Видимо, родилась идея новой песни, и потребовала от своего хозяина сосредоточения и отрешения, чему он и предался.
- Там есть тропинка. – Сказал Головомой после еды. Возможно, в этих горах живут, но вряд ли. Скорее за горами.
- Везде живут. – Сказал Дурак.
- Сходим? – Спросил Головомой.
- Зачем? – Откликнулся Лихояз. – К чему нам мудрый отшельник? Чем мы сможем его удивить?
- А зачем удивлять? – Спросил Головомой. – Дорогу разведать.
- Ну, сам и сходи.
- Ты пойдешь? – Спросил Головомой Дурака.
Дурак активно и отрицательно замотал головой.
За горами действительно жили люди. Там был широкий зеленый и теплый морской берег. Еще там было море, настолько большое, что никто не знал, что там, за ним, впрочем, это было пятьдесят три года назад. Сейчас, может быть, уже знают. А вы с другой стороны? Мой совет – поворачивайте назад. Почему? У нас давно никого не было с другой стороны.
Назад они, конечно же, не повернули, хотя Дурак наивно спросил, развернувшись в сторону, откуда они пришли:
- Ну что, пошли?
На него посмотрели, как на дурака, и он покорно поплелся следом.
- Там, наверное, злые люди. – Предположил Головомой.
- Нет. Там добрые люди. – Откликнулся Дурак, впрочем, у него – куда ни плюнь – кругом одни добрые люди.
- Посмотрим. – Резонно заметил Лихояз.
Головомой лежал на земле, лениво прислонившись головой к остаткам старой повозки, навечно застрявшей на площади подобно старой занозе. Слева от него, пристроившись сбоку от величественного крыльца храма местному богу, Лихояз лихо распевал свои песни, размашисто ударяя по струнам. Еще дальше, на углу храма, Дурак, ловко метая кости, совершенно честно обжуливал добрых поселян.
Все было как обычно.
А люди действительно оказались добрыми. Головомою за все два дня, которые они провели здесь, не пришлось ни разу подниматься со своего места. Вокруг Лихояза толпилось непривычно много народу. Певцу никогда не удавалось оторвать столько от насущных дел. Впрочем, здесь жили заметно богаче, и насущных дел, видимо, было меньше, хотя Головомой не мог сказать этого наверняка.
На крыльцо храма опять вышел жрец и остановился, неподвижно глядя на Лихояза. Жрец был суровый, согнутый заботами и заросший по глаза черной с проседью бородой. Он, конечно, не одобрял, но почему-то не гнал прочь. Головомоя это беспокоило, и он уже поднимал вопрос о том, чтобы двигать дальше, на что распевшийся Лихояз безмятежно заметил: «Успеем».
Лихяз пел злободневную для прибрежной страны песню под названием «Морской недуг»:
Я устал, я окончательно пьян.
Меня так валит, что себе я не друг.
Это кличит меня в путь океан,
И баюкает морской недуг.
Насколько знал Головомой, здесь до сих пор не имели представления о том, что там, за морем, как не знали, также, что там, за горами. И, конечно же, наивно полагали, что и там, и там громоздятся великие чудеса, и живут не в пример интереснее, чем здесь у них – достаточно посмотреть на этого гоя-певца.
Может, слышу я глас из пучин.
Может, просто люблю я соль.
Я ловлю чей-то взгляд из-за спин.
Имя мне перекатна голь.
Я не пытаюсь дельфинов ловить.
И на предмет изученья вскрывать.
Как по морю тяжело мне ходить -
Так на суше мне трудно стоять.
Есть зеленый змей, а есть - голубой.
Глаз горит как топаз иль рубин.
Но покрыты они все чешуей.
Змеев много – недуг один.
Я, конечно, пойду ко дну.
Если берег будет слишком далек.
Но я забуду его вину.
Я не зверь, я - морской игрок.
Жрец ушел с крыльца, как всегда безмолвно, ничем не выразив своих мыслей, что было довольно непривычно видеть среди этих открытых людей.
Лихояз запел про далекий город.
Жуя в малолетстве щавель и гоняя коров,
Я боялся ужасных, а также не очень врагов.
Быстро бегая, мог от отца я спастись на весь день.
А от волка меня защищал верный пес да плетень.
Но считал я пороги, словно проданный в рабы за долги.
Ведь нельзя без дороги, коли есть у тебя две ноги.
И чужбина манила и реяла там, за окном.
Я боялся тропинок, я боялся покинуть дом.
И скрипели колеса, тянулась в даль колея.
Я опять без спроса, я не верил, что вечна земля.
Заскучав и заснув по дороге, я видел во сне
Таинственный город далекий в далекой стране.
Я проснулся, копыта стучат, вокруг странная муть.
Где я? Кто я? Как мог я так быстро заснуть?
Я стар, я уже не спешу и хорошо б повернуть.
Но стоит ли? Да я и не помню обратно путь.
Заскучав и заснув по дороге, я вижу во сне
Таинственный город далекий в далекой стране.
Три добрых поселянина, проиграв Дураку по нескольку (умеренное количество) монет, отошли в сторону занятые азартным спором о глупости и лживости летописцев, двое, имея, видимо, довольно смутное представление о летописях, активно обвиняли писцов в названных пороках. Третий уклончиво подыскивал им оправдания, из чего Головомой заключил, что он либо сам летописец, либо достаточно много читал, чтобы перестать размахивать кулаками и брызгать слюной. Прислушавшись к спору, Лихояз объявил:
- Писец – это благородная и подвижнеческая работа. Они обречены на безвестие и рабский труд, но без них тонули бы в безвестии прошедшие века, и давно были бы забыты великие имена, а потому… - И он запел.
Пиши:
Как летели с небес, и возносились на небо.
Пиши:
Как жевали хлебец, и бросали невод.
Пиши:
Как рыли могилы, и ложились в них сами.
Пиши:
Как не были милы, и оставались с носами.
Но!
Не вздумай жить сам!
Но!
Стругай тонко перья.
Но!
Не подбирайся к сладким кусам. И
Не лезь чрез порог,
Твое место за дверью!
Пиши:
Как стыла вода, и горел камень.
Пиши:
Как гнула спины руда, и пели славу хорами.
Пиши:
Как кололи око, и ломали зубы.
Пиши:
Как любили жестоко, и спасали грубо.
Но!
Не вздумай жить сам!
Но!
Стругай тонко перья.
Но!
Не подбирайся к сладким кусам. И
Не лезь чрез порог,
Твое место за дверью!
Пиши:
Как спали мертвыми снами, и уходили бесследно.
Пиши:
Как топтали сапогами, и улыбались бледно.
Пиши:
Как лицом менялись, и кричали во след.
Пиши,
Как до тебя писали, и писать будут после.
Но!..
Пиши...
Но!..
Пиши...
Но!
В середине песни, к ней примешался новый, хорошо знакомый звук – конские копыта стучали со сторноны обеих, выводящих на площадь улиц. Лихояз все еще пел, и Головомой посмотрел на Дурака. Дурак смотрел на него. Головомой слегка кивнул в сторону подворотни позади храма. Дурак отрицательно мотнул головой. Вся эта пантомима осталась незамеченной.
На площадь выехали несколько всадников в красивых доспехах, с оружием, и, оттеснив добрых поселян, которые поспешно удалилилсь в разные стороны, окружили на гарцующих конях Лихояза и Дурака, так что финал песни внимательно выслушал только командир стражи в богатых темно-синих одеяниях.
Вынырнув из своего незримого мира, Лихояз увидел над собой его острое волчье лицо и улыбнулся, как старому знакомому.
- А! Доброго денечка, достойные гои. Собирайся, Дурак.
Он быстро (дабы не затруднять достойных гоев) сунул гусли в мешок и попытался подняться на ноги. Нога у него немного поджила, но далеко он, конечно, не уйдет. Дурак оказался подле него и подставил плечо.
На Головомоя стражники, почему-то вообще не обращали внимания, словно, он тут был совершенно не причем. Им придется за это заплатить.
- Дайте добрым гоям коня. – Приказал величественный страж.
Дураку и Лихоязу подвели оседланного коня, и они (сначала Лихояз, с помощью Дурака, потом, еще дольше, сам Дурак) с огромным трудом взгромоздились на него. Певец сел в седло, потому что немного умел управляться с уздой, а Дурак – позади него. Головомой остался за могучими спинами в звенящих кольчугах.
Процессия, с пленниками в середине двинулась прочь. Куда?
Головомой оперся о землю, дабы подняться на ноги, но его рука нащупала что-то мягкое – это был кошелек, со всей их выручкой скупердяйски накопленной на протяжении огромного количества песен, подброшенный (неизвестно как) заботливым Дураком. Головомой сунул его в карман и быстро пошел по направлению к конюшне.
Коня он добыл довольно быстро. Хозяин поначалу пытался заговорить зубы, но когда срок, отпущенный Головомоем ему на беседу, стал подходить к концу, просто продал старенького конька страшноватому двухметровому чужаку.
Дорога вела в столицу, расположенную на берегу. Ехать было совсем недалеко, поскольку вся страна представляла собой вытянутую вдоль берега полосу, огражденную с другой стороны неприступной горной грядой. Еще до ночи, стражники въехали в пригород. Город был велик и рыхл. Здесь не было в помине крепостной стены: ни каменной, ни даже деревянной.
Деревенские дома располагались вокруг каменного центра, прижав его к самой воде, широким полукольцом.
Головомой все время держался позади, в пределах видимости, но, не бросаясь в глаза, впрочем, конных путников на дороге было много. Сначала он выбирал момент для нападения, но потом решил не делать этого. Арест выглядел очень странно. В совокупности с другими странностями, он заставлял предположить, что в этой сытой и наивной стране, бродячего певца и его спутника вряд ли ожидает суровое наказание. Но почему тогда арест вообще состоялся, да еще так быстро? (Гораздо быстрее, чем в любом другом месте). К тому же Головомою, не хотелось рубить этих вежливых воинов, которые, возможно, плохо представляли себе – что такое вообще смертельная схватка.
Они проехали через весь город, и Головомой с удивление обнаружил, интерес к персонам своих друзей со стороны городских жителей. Их провожали жадными взглядами, на них указывали друг другу пальцами, и возбужденно высказывались.
Поездка закончилась в порту, откуда гораздо ближе горизонта был виден небольшой остров, замыкавший выход из маленькой бухты. Баркас с арестантами и охраной пошел валиться с волны на волну в ту сторону.
Головомой остался на берегу и долго глядел во след, пока не убедился, что пунктом назначения являлся именно остров, на котором высилась, внушающая уважение скала, с противоположной стороны которой вполне могла оказаться тюрьма.
Головомой продал коня и прошелся два раза вдоль береговой линии. Потом он перекусил в портовой закусочной и присел на крепко пахнущую бухту каната около одного из складов. До темноты он хотел еще пройтись по городу, но тут увидел в конце переулка знакомое лицо. Это было суровое волосатое лицо молчаливого жреца, у чьего храма пел Лихояз. Он, скорее всего, и вызвал стражу. У Головомоя давно чесались руки. «Разделаюсь», - однозначно решил он.
Но ему даже не пришлось вставать с насиженного места. Ищущий взгляд остановился на нем, и жрец пошел напрямик.
Головомой поднялся на встречу и, тепло улыбнувшись, кивнул, как старому знакомому, после чего протянул руку. Жрец с охотой пожал ее.
- У меня к вам дело.
- Извините, не знаю вашего имени. Головомой.
Головомой ненавязчиво направлял жреца в укромный уголок. Тот был сильно взволнован своим делом и не замечал этого.
- Я так и думал, что вы из-за гор. Никто из наших не спросил бы моего имени. Дело в том, что слуги Бога хранят его в тайне, и к нам обращаются только как «свет гой».
- Прошу меня извинить, свет гой. Так что за дело?
- Я знаю, что вы попытаетесь вызволить своих друзей, но вы неверно представляете себе ситуацию, я пришел, чтобы объяснить вам.
Головомой сделал вид, что он весь внимание.
- С вашими друзьями не случится ничего плохого.
- Но их увезли на остров.
- Я думаю, с ними просто хотят поговорить. Мы почти ничего не знаем, что там, за горами, или там, за морем. Мы мирная страна, насилие у нас чрезвычайная редкость и сурово карается, а вы именно его и собираетесь свершить. Я вас умоляю, не стоит. Их скоро отпустят. Правда, вам придется покинуть нашу страну.
- Почему же?
- А вы не задаетесь вопросом, почему не задержали вас?
- Задаюсь.
- Вы не опасны для нашей страны, будь вы один, никто бы не стал препятствовать вам поселиться здесь, но ваши друзья….
- В чем же они виновны?
- Очень опасные песни. У нас и так бродят эти идеи о походе за море или за горы, но и то, и другое ничем хорошим не кончится. Мы боремся с такими настроениями, это суровая необходимость, но…. Вы понимаете, что воплощать такие идеи в форму песен очень опасно. Во-вторых я прекрасно понимаю, что заставить певца молчать невозможно, так что….
- А Дурак?
- Боюсь, он еще опаснее, чем певец. За ним могут пойти люди. Он, конечно, вряд ли замышляет что-то опасное, но подчинение себе толпы….
- Какое подчинение толпы? – Головомой был искренне удивлен. – Он же дурак!
- Да, но…. – Жрец ухмыльнулся. – Я знаю, что такое настоящий, великий дурак. Он очень опасен.
- А вам не кажется, что вы находитесь в опасном месте? – Головомой широко улыбнулся. Он уже раздумал бить свет гоя.
- О да, но я могу не только трястись от страха, но и идти на риск.
- Браво! – Головомой зааплодировал. - Так, когда я получу обратно своих друзей?
- Я могу узнать это для вас.
- Ну что ж….
- Давайте встретимся на этом же месте через два часа.
Свет гой ушел. Головомой снова присел на бухту.
Плохо. Хуже всего то, что он не сможет заставить Лихояза прекратить петь, а Дурака прекратить быть Дураком. Они, все трое могут сделать это только в своих мечтах, а потом, естественно об этих мечтах спеть. М-да. Но ведь дальше идти некуда. Дальше – океан. Да и за океаном вряд ли что-то новое.
Невеселые мысли были прерваны видом еще одного знакомого лица. Это было молодое голое лицо с выразительными прекрасными глазами. Оно принадлежало другому жрецу из того же самого храма. Этот жрец, пламенея юным взором, так страстно вел песнопения, что иногда заглушал Лихояза.
Теперь этот юный страстный взор был направлен на Головомоя. Тому надоело улыбаться, но этого и не потребовалось. Свет гой сразу заговорил, тряся руку Головомоя, брызгая во все стороны вечностями, как слюной.
- Я никогда не слышал ничего прекраснее! Такие люди! Такой подвиг – пересечь неприступную стену, чтобы принести радость в другой мир! Я сожалею, о том, что замыслил против вас настоятель, он слепое орудие властей и всегда им был. Хорошо, что он уехал из храма, вскоре после того, как забрали ваших друзей, и я смог броситься в погоню. Мы освободим их, я обещаю. Лихояз должен петь! Его песни перевернут наш мир, я уверен. Мы погрязли в своих мелочных заботах, как мыши в своем дерьме! Он вернет нам свободу духа! Я все сделаю для вас. У меня есть надежные люди в городе. Они укроют. Только обещайте мне, что поможете. Вы согласны?
Головомой никак не мог прийти в себя. Он-то думал, что их Дурак – всем дуракам – дурак, но, похоже, он ошибался. Запоздало кольнул страх, но он задавил его. Если бы приходилось выбирать путь ему, а не Лихоязу, он бы послушал совета волосатого свет гоя. Но он знал, что выберет певец. Он наверняка даже задумываться не будет. (В том-то и дело). Стоит согласиться, ради него. Он ведь заслужил это.
Небольшой, но роскошный зал был набит битком. Стояли на подоконниках и сидели на карнизе. Яркий свет озарял напряженные, тревожные в ожидании счастья лица. Это был дом одного из начальников почтовой службы. Сам он стоял в первом ряду. Лихояз влез на сцену, сколоченную за час и прикрытую роскошным расписным ковром. В зале было тихо. Головомой со смешанным чувством тревоги и удовлетворения смотрел на своего друга, отмечая на его лице неопровержимые приметы долго искомого и, наконец, найденного счастья.
Лихояз запел.
ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ВРЕМЕНИ НЕТ, НО СЧИТАЕШЬ ЧАСЫ.
ТВОЕ ВРЕМЯ - КОПИЛКА ДЛЯ БЕД, НЕЗЕМНОЙ КРАСЫ.
ГОЛОД, МОР И ВОЙНА – НУ РАЗВЕ НЕ ПРЕКРАСНЫ ОНИ?
НО НА ВСЕ ЕСТЬ ЦЕНА, РОВНО СТОЛЬКО – СКОЛЬКО СТОЯТ ДНИ.
БРОСИВ В ЩЕЛЬ ПЯТАК, СВОЮ ДУШУ ИЛЬ ПРОЩАЛЬНЫЙ ПРИВЕТ,
ТЫ ПОСТАВИШЬ ЗНАК, УДАРЕНЬЕ, А МОЖЕТ –
ЗАПИЩЕШЬ КУПЛЕТ.
ТЫ НЕ ТРУСЬ, НЕ СПЕШИ, ТАМ МЕСТА ДОСТАНЕТ ВСЕМ.
ТВЕРДОЙ РУКОЙ ПИШИ, НАВСЕГДА, НАСОВСЕМ.
ОНА ИДЕАЛЬНА, А, КРОМЕ ТОГО, - ПРОСТА.
НО ПОПРОБУЙ РАЗБИТЬ ЕЕ...
БОЮСЬ, ОНА БУДЕТ ПУСТА.
БОЮСЬ. ОНА БУДЕТ. ПУСТА.
БОЮСЬ, ОНА БУДЕТ ПУСТА!!!
Их высадили на глухой проселочной дороге. Дальше дороги не было. Флегматичный возница, сухо щелкнул кнутом и направил лошадь обратно.
Лихояз долго смотрел ему вслед. Потом он сказал.
- Все равно получилось по-ихнему.
- Получается всегда по-ихнему. – Сказал Дурак и утер подбородок бородой.
- Но время провели неплохо. – Оценил Лихояз.
- Покушал славно.
Головомой оценивающе оглядел Дурака, и решил, что тот действительно поправился, правда, только чуть-чуть.
- Ногами двигать не разучились? – Осведомился он.
- Нет. – Ответил Дурак.
- Тогда пошли. Время теряем.
Лихояз хихикнул.
- Мы только этим и занимаемся: ходим и теряем время.
- Пошли, пошли. – Головомой толкнул его в спину. – Прирастешь.
Они покинули гостеприимную страну тем же путем, что и пришли. На обратном пути Лихояз опять повредил ногу, правда, другую, а Дурак чуть не убился, но ничего нового не случилось.
Никто из них так и не прирос. Оказалось, что на свете еще много нехоженых земель, а еще больше земель, где их забыли, собственно, они не повстречали ни одного знакомого человека на всем своем пути, включая тех, кого они знали по именам, но этого так хотелось.
И когда на одном из совещаний было решено, что хватит, Лихояз предложил снова пересечь горы, и остаться там. Их, конечно, забыли, а он не будет петь(«Клятвенно заверяю»). Головомой усомнился в способности их одряхлевших ног одолеть такое препятствие, но Лихояз очень хотел за горы и упирал на то, что оттуда, уж точно некуда будет идти («Обрубить мосты»).
Ну что ж, Головомой согласился. Почему бы не обрубить мосты, хорошее дело, еще не деланное. И они пошли домой. Так иногда сознательно оговаривался певец и хихикал.
- Здесь ты ходил к отшельнику. – Сказал Лихояз останавливаясь. Головомой тоже остановился. Он тоже помнил все, как это было вчера, хотя многие из дорог он забыл. Но не все.
- Интересно, жив он еще? – Поинтересовался Лихояз.
Головомой оглядел его. Из всех троих певец изменился в наименьшей степени. Его лицо сохранило те же мальчишечьи черты, ставшие, однако несколько гротескными из-за обрамления глубокими складками. Белобрысые, разметанные волосы были по-прежнему густы и отнюдь не седы.
Лихояз посмотрел на него в ответ, и Головомою показалось, как всегда, что вот сейчас певец его поймет, но тот всего лишь спросил весело:
- Не помнишь?
Они постояли еще некоторое время, ожидая Дурака. Дурак, шаркая ногами наподобие деревянного болванчика, и непрерывно тряся головой, подошел и что-то сказал.
Что он говорит, они давно уже не могли понять. Речь, его стала совершенно невнятной. Он сильно сдал. Стал еще более тощим, хотя это казалось было уже невозможно. Но, видимо, худоба его и спасала. У немощного сердца и легких хватало сил только на такое жалкое количество черствого мяса и полупустых гремящих костей. Это все от болезни. Теперь они знали наверняка, что у Дурака древняя как мир «трясучка», только в стертой, совместимой с жизнью форме. Известная в их земле пословица гласила: «Кто не болел трясучкой – тот не рождался». Подавляющее большинство детей переносило ее, как легкую простуду, и забывало о ней, но заболевший взрослый, случалось, умирал, а иногда – вот так.
Головомой остался горой, правда, теперь немного согнутой. На подъемах он тащил на себе Дурака, предоставляя Лихоязу самому воевать с острыми и скользкими камнями. Лихояз не жаловался.
Ощерив мелкие зубы в ухмылке, Головомой предложил.
- Спой, что ли.
Певец до сих пор не выкинул гусли. Забывал, наверное.
- Нет. – Сказал Лихояз. – Уговор.
- Тогда, пошли.
Спуск дался еще тяжелее, чем подъем. Дурак был еле живой, Лихояз совсем заскучал, и Головомой ждал, когда же он не выдержит. Певец перестал не только петь, но порой казалось, – и говорить. Впрочем, Головомой тоже стал молчуном. Они давно уже сказали друг другу все, что хотели.
Но почему так необычно тихо в этом зеленом краю. Поют птицы, и нет дорог?
Головомой с интересом ждал, когда же певец с недоумением скажет: «Здесь же был город…».
Город был здесь. Посмотрите на эти каменные россыпи, которые когда-то были домами, а вот фундамент и огрызки стен храма, у порога которого Лихояз распевал когда-то.
Певец был ошеломлен и подавлен. Безлюдие, девственная тишь, буйство трав и отпущенных на свободу деревьев, растущих где не положено, словно говоря этим: «Все бренно, кроме нас».
- Что за лихо здесь прошло? – Пробормотал еле слышно Лихояз.
Головомой усмехнулся.
- Ты здесь прошел.
Судя по возрасту деревьев, лихо прошло здесь давно, около тридцати лет назад, когда они трое еще были молодыми (и примерно в то время, когда они посетили эту страну в первый раз, ну или сразу после этого).
Дурак опять что-то сказал. Головомой посмотрел на него. Дурак указывал трясущейся рукой куда-то вдаль. Там над лесом поднималась жиденькая струйка дыма. Они двинулись в ту сторону. Головомой почти силком вел певца, который совсем расклеился.
Здесь на мирной полянке стояла деревянная холупа, сложенная из трухлявых бревен явно немощными руками. Из дыры в крыше поднимался уже замеченный ранее дымок. Хозяин, видимо, услыхав шаги пришельцев, выглянул из дверей.
Это был еще не дряхлый, но уже сильно потрепанный старик. У него были большие ясные, удивленные глаза, как у ребенка, и рот, навечно сложенный чувственным бантиком. Старик удивленно смотрел на них, но оттого, что это выражение застыло на его лице очень давно, оно стало, немного неестественным, словно, этот престарелый мальчуган, уже давно ничему не удивлялся, а только делал вид, хотя, возможно, так оно и было на самом деле.
Старик ничего не говорил, только смотрел. Его взгляд обежал всех и остановился на Дураке.
- Доброго здравия, хозяин. – Мрачно поприветствовал его Головомой.
Удивленный, делано наивный взгляд перекинулся на него.
- Как дела идут, как внуки? – Спросил Головомой.
- Один я. – Ответил старик.
- А где все?
- Нет никого.
- А куда ж все делись?
Только тут старик сделал вид, будто только сейчас понял, кого видит перед собой.
- Вы из-за гор?
- С чего ты взял?
Старик вышел из дверей и присел на бревнышко, не предлагая, однако присесть гостям, его ясный, неискренний взор продолжал изучать их лица, словно он давненько не видел людей вообще. (Здравое рассуждение).
- Была война. Был мор. Разве этого мало, чтобы я остался один.
Головомой невольно взглянул на Лихояза, он не хотел этого делать, но было уже поздно. («Две беды из твоей копилки, но и третья наверняка не заставила себя ждать, после первых двух»).
- Что за мор?
- Гремящая смерть. Вот он болен, разве вы не видите. Дети умирали, и взрослые умирали, но не все.
Лихояз страшными глазами посмотрел на Дурака. Дурак, не делал ничего нового, он тряс бородой.
- Что за война? – Продолжал допрос Головомой.
- Нашлись смелые люди, что на больших кораблях отправились за море, это было еще до эпидемии. Никто из них не вернулся, но через два года приплыли другие корабли, с жестокими воинами на борту. Мы ведь не умели воевать. Сожгли города, многих убили, многих увели в рабство к себе за море. Правда, с тех пор чужих кораблей больше не появлялось, но они были уже и не нужны. Все доделала гремучка.
Головомой снова поглядел на Лихояза и вынужден был срочно взять его за плечи и силой увести прочь.
- Опасные песни, - бормотал Лихояз, всхлипывая, - Опасные песни.
Они отошли довольно далеко и остановились посреди веселой зелени. Лихояз согнулся и тихо рыдал. Слезы, оттого, что голова его была опущена, падали вниз тяжелыми каплями, а не текли по щекам. Дурак подошел и остановился поодаль, тряся бородой. Вряд ли он понял, что-либо из слов старика, Головомой заметил, что болезнь сжирала его разум так же быстро, как и тело.
А Головомой думал о том, что трясучка передается через воду, а в столице был водопровод. Еще он думал, что нет ничего удивительного в том, что изолированная страна не знала прежде такой болезни, а значит, не имела иммунитета (и кто сказал, что такую болезнь знали за морем?).
Но ведь ничего из этого не имело значения. Лихояз не мог не петь, а Дурак не мог перестать быть больным Дураком.
А вот он, Головомой, ни в чем не виновный Головомой, мог, а значит, был должен, изменить свой выбор и не допустить всего этого. Для этого достаточно было отказаться от мысли об освобождении друзей из лап гнусной власти, отказаться от гастролей певца (да Лихояз всегда решал куда идти и что делать, но один раз Головомой мог настоять и применить силу, если это бы потребовалось). Он этого не сделал. Если уж клеймить кого-то виновностью, то именно его, Головомоя и больше никого, но стоит ли?
Головомой посмотрел на Лихояза. Тот был в бездне отчаяния. Дело в том, что отсюда они уже никуда не могли уйти (а этого так хотелось, и кроме того, это было жизненно необходимо). Остаться и доживать свой век здесь было слишком тяжело. Это было немыслимо. Они, наконец, разбили собственную долго сберегаемую копилку. Немыслимо было умереть здесь и хоронить друг друга по очереди, но что оставалось делать? Он подумал, что Лихояз сейчас предложить покончить с их дурацким существованием всем троим одновременно, и Головомой знал, что он будет прав, и единственный способ избежать этого, предложить что-то свое, столь же радикальное.
Он посмотрел на Дурака. Мутные глаза Дурак ничего не выражали, в них не было поддержки. (Или была?).
- У меня есть предложение. – Сказал Головомой, извлекая кинжал.
Лихояз с надеждой поднял на него глаза.
- Создадим кровный союз навеки. – Воин протянул раскрытую ладонь Лихоязу.
Тот долго смотрел на него, а потом медленно кивнул. Что-то изменилось в нем (он никогда больше не будет петь), но что именно, понять было трудно. Лихояз протянул Головомою руку.
Воин пустил кровь себе и певцу, после чего они сжали друг другу руки, так что кровь смешалась и спеклась.
- Иди сюда, Дурак.
Дурак, той же дерганной походкой подошел и протянул раскрытую ладонь. Он все отлично понял, несмотря на свою убогость. Они смешали свою кровь с его кровью.
Лихояз улыбнулся, но улыбка его была больше похожа на оскал вампира.
- Что, мой уирхет, поживем еще немного?
Что он сказал?
Собственные мысли Земмы стали прорываться сквозь наваждение.
Что значит «мой уирхет?» Не означает ли это просто « мой кровный брат» на том древнем языке?
Земма остановился и опустил голову, прочищая взор и мысли. Все это время (он не знал, сколько именно) он шел по синему коридору, но теперь выход был уже близко. Он наверняка близко.
НЕ ХОЧУ.
Это была черная рваная, совершенно неаппетитная дыра в идеальной стене хода, но….
По логике, как бы не желалось обратного, нужно было лезть туда – в черноту и сырость. И Хоно полез. Это был подземный ход, узкий и ничем не укрепленный, такие роют беглецы из подземелий. Не хотелось думать, что на другом конце хода его ожидает именно подземелье и прикованный цепями тощий страдалец, но, скорее всего, все было именно так. Свет из магического хода не достигал этих пределов. Хоно полз на ощупь. Наконец, шарящая перед собой рука наткнулась на что-то холодное и твердое, как лед. Это был большой и тяжелый камень, означавший, что Хоно достиг стены подземной темницы. Камень, конечно же, был выпилен из кладки, Хоно навалился. Камень со скрипом сдвинулся, но только чуть-чуть. Внутри хода не во что было упереться, никак не получалось налечь плечом со всей силой, ноги бессильно скребли землю, ругательства исторгались одно за другим. Наконец, Хоно отвалился от валуна, чтобы передохнуть. Он был уже мокрый от пота. Сил не хватало, и препятствие выглядело совершенно неприступным. Но, возможно, он просто не приспособился?
Камень визгливо заскрежетал и пополз прочь. Хоно замер. Открылся широкий прямоугольник слобого тухлого света, в котором обозначились два насторожено блестящих глаза. Некоторое время спаситель и спасаемый смотрели друг на друга, а потом узник отодвинулся в сторону. Хоно пролез на освободившееся место и огляделся. Это была узкая и высокая камера, сырая и холодная, свет падал из маленького, забранного решеткой, окошка под самым потолком.
Потом Хоно повернулся к узнику. Он не сразу разобрался кто это такой, ибо хозяин был сильно обезображен, но потом разглядел, сквозь безобразие ран, ожогов и кровоподтеков безобразие естественное, данное от природы. Это был, без сомнения, орк.
- Доброго здравия. – Сказал узник чуть насмешливо. – Сосед?
- Нет. – Ответил Хоно. – Идем.
И он снова нырнул в дыру у самого пола.
- Там погреб? – Спросил орк.
- Какой погреб?
- Обыкновенный. Холодный, заросший плесенью и паутиной, в котором что-нибудь навалено в закромах, это ведь так? – В голосе проскользнула странная, бессильная и совершенно неуместная надежда.
- Нет. – Вынужден был задавить ее Хоно. – Магический ход.
Сзади раздался долгий стон. Хоно остановился.
- Может не пойдешь? – С издевкой спросил он.
- О-ой, ну почему там не погреб?! – Стенал сзади истерзанный до неузнаваемости узник, прорывший столь длинный ход к свободе, и теперь, получивши ее, привередничающий.
- Чем тебе не по нраву магический ход? – Спросил Хоно.
- Ладно. Давай двигай. Потом разберемся.
Хоно пополз вперед. По-прежнему вокруг стояла темень – хоть глаз коли, хотя давно уже пора было появиться свету из изнаночного хода. Но его не было. Хоно начал беспокоиться, и тут его рука не нашла опоры и он вывалились из прорытого лаза (в погреб), куда? Он не имел ни малейшего понятия. Вокруг была непроглядная пустота.
- Поздравляю. – Проворчал он.
- С чем? – Осведомился узник.
- Все-таки погреб. Вылезай.
Они встали бок обок, не видя друг друга, и для пущей надежности взялись за руки.
- Пошли. – Тихо скомандовал орк. Они медленно двинулись в пустоту, шаря перед собой руками, не находя вокруг ни закромов, ни других препятствий.
Вдруг рука орка сжалась и заставила Хоно остановиться.
- У тебя оружие есть? – Еще тише спросил узник.
Хоно потянулся к своему мечу, но в данный момент там были лишь пустые ножны.
- Нет. – Упавшим голосом прошептал он. – А в чем дело?
- Попахивает здесь. – Хоно представил, как орк оскалил клыки, говоря это.
Действительно, запашок был. И это был не запах плесени. Это был звериный запах. Что это за помещение? Для чего оно? Кого здесь держат?! Они стояли, замерев и прислушиваясь. И вскоре Хоно стал различать слабый шорох, на самой грани слышимости и вроде одинокое, едва различимое попискивание.
Назад!!! Это было первой панической мыслью. Но орк потянул его за собой и Хоно пошел. В конце концов, не для того он выбрался из безопасного магического хода, чтобы разделить с незнакомцем камеру и пытки. И вдруг он все понял и чуть не расхохотался. Ну конечно! Это мыши. Конечно, там где хранят продукты, будут мыши и крысы. Черт, нагнали страху!
Он споткнулся о что-то и рухнул, потянув за собой орка, который, в результате, упал на него. Что это?
Это, под ними, было твердое и холодное, и у него были скрюченные крестом руки. И ноги, наверное, тоже были, но рук было вполне достаточно. Хоно вскрикнул. Орк зашипел на него:
- Молчи!
Шорох усилился. Теперь он стал множественным, и шел, казалось, со всех сторон.
- Мыши. – Едва слышно, но яростно прошипел орк и потянул Хоно за руку. Они встали. Хоно теперь уже без дураков жаждал бежать назад.
Да, мыши – летучие мыши, вампиры. Голодные вампиры. Это не погреб, это место для изощренной казни. Здесь, наверняка лежат в сторонке и другие трупы, потому что палачи не решаются зайти сюда, чтобы их вытащить, да и зачем?
Назад!!!
Хоно рванулся, но клешня орка сжалась как пыточные щипцы.
- Идем. – Странным голосом приказал узник, и Хоно едва расслышал его, посреди интенсивного шебуршения и хлопанья крыльев. Сейчас они нападут.
Он сделал еще несколько обреченных шагов, когда впереди и чуть правее со страшным грохотам распахнулся прямоугольник яркого красного света, в котором обозначились четыре тени, занятые нешуточной борьбой. Один, распахнувший дверь, отпрыгнул назад, а двое других с криком: «Подыхай!», - швырнули в дверь третьего, высокого и тощего, как оглобля, руки которого были связаны за спиной.
Мыши взвились, как по команде. Воздух стал плотным и битком набитым звуками хлопающих крыльев. Красный свет померк, но не оттого, что палачи так быстро захлопнули дверь.
Они не успели захлопнуть дверь – вот в чем все дело. Они очень торопились, а между орком и дверью было не менее пяти шагов, но он сделал эти пять шагов, и сделал их быстрее, чем захлопнулась дверь. Он проскользнул в щелку в самый последний момент, выскочив из тьмы, как раздувшийся от свежей крови до огромных размеров кровосос и, глянув на обомлевших стражей безумными глазами, оскалил вполне пригодные для вампирьего дела клыки.
- Отведаю человечьей кровушки!!!
Он не ошибся, потому что именно люди бросили его в застенок, пытали, желая выбить ответ, как и почему он, орк, оказался на острове людей, и что ему здесь надо. И люди же стояли сейчас перед ним. Впрочем, уже не стояли. Тройной вопль ужаса огласил подземелье, после чего его догнал отчаянный топот трех пар ног.
Хоно не так быстро (далеко не так быстро) побежал к двери, растопырив локти и заслонив руками лицо (кто-то уже бился и пищал в его волосах), но на полдороги остановился. А где этот?
Он ничего не видел вокруг. Он не желал ничего видеть, он желал только поскорее выбраться отсюда и захлопнуть эту чертову дверь, но ведь этот останется здесь! Этого Хоно не мог допустить. Его выворачивало наизнанку от этой мысли. Он побежал наугад, отняв руки от лица и шаря ими в темноте, он кричал, но не слышал ответа, пока не наткнулся на чьи-то ноги, и ноги те были живые.
- Брось меня! Брось меня! Уходи! Уходи! Уходи! Уходи!.. Я виноват!
Хоно безуспешно пытался поднять с пола тяжелого недоумка, который, к тому же не желал ему помогать. Но тут его рванули за рукав, развернули лицом к двери и даже дали пинка для ускорения. Хоно понял, что бразды правления перешли в гораздо более сильные руки.
Они выскочили в слабо освещенный коптящим факелом коридор почти одновременно. Хоно – первым. Орк с дылдой на плече следом. Хоно захлопнул дверь, бросил в петли засов и обессилено привалился к стене.
Орк поставил спасенного на ноги, развернул спиной к себе и, склонившись к его путам, стал рвать их зубами. Спасенный больше не спорил. Это был высокий лысый старик, с темной, как старая древесина кожей. На нем были только рваные портки и больше ничего, грудь и спина, также несли на себе печальные следы человеческой жестокости.
Рыкнув напоследок, орк перекусил веревку и размотал путы.
- Знаешь, как выбраться отсюда? – Спросил он спасенного.
- Это не представляет трудности. – Спокойно ответил старик, поворачиваясь к нему. И только теперь Хоно узнал его.
- Да ведь это Адам! – Воскликнул он.
- К вашим услугам. – Адам церемонно поклонился.
Орк пихнул его в плечо.
- Двигай, старче.
Адам уперся.
- Одну минуту. В ту сторону. – И он быстро пошел в противоположном направлении. Орк и Хоно поспешили за ним.
- Встанем вот здесь. – Приятным голосом предложил Адам и нырнул в темную нишу. Там они прижались к стене и затаили дыхание, потому что навстречу уже грохотали с десяток пар солдатских сапог. Стражники пробежали мимо, размахивая факелами. Ни один не удосужился оглянулся в сторону беглецов.
Адам уверенно шел запутанными ходами, в которых уже давно не было ни одного факела, а под ногами яростно пищали долгожданные хвостатые.
- Это же Яшмагард. Я его насквозь знаю.
- Ты вроде живешь в башне. – Хоно уже несколько раз споткнулся и один раз пребольно упал, но разговор добавлял утраченной бодрости.
- Ну и что?
Такой ответ может вызвать только проклятие в сторону прародителя магии. Что он и сделал.
- Друзья мои! – Воскликнул Адам радостно. – Здесь надо помочь.
Хоно и орк, которого звали Хатт, помогли.
Подземный ход вывел их на берег Бурливой. Это была широкая и спокойная долинная река, совершенно не соответствующая своему названию, но возможно, для такого названия, все же, были причины.
Яшмагард затаился черным исполином справа. В ночном небе горели лишь огни в окнах сторожевых башен. Городские звуки сюда не долетали. Здесь господствовал бодрый писк летучих мышей-охотников, что черными стрелами носились над землей.
Они прошли еще около двух километров по сырому берегу реки, когда Адам стал проявлять наклонность завалиться вбок. Забрались в небольшую, густо заросшую камышом заводь под крутой берег и развели костер. Хоно распаковал свои запасы, которые пришлись как нельзя более к месту.
Несмотря на усталость, Адам не торопился прилечь. Он тревожно глядел вдаль поверх горизонта, и рассеянно сковыривал засохшую кровь с груди.
- И в чем же ты виноват? – Попытался поддеть его Хоно.
- Я виноват, - торжественно провозгласил Адам, - Что пришел в свой, созданный вот этими руками, мир, и возжелал вкусить его прелестей.
- А за что тебя бросили мышам? – Спросил Хатт.
- Мышам? Не знаю…. Мало ли за что могут бросить мышам. Может, дождя давно не было, или еще чего….
Но, возможно, он знает, за что – подумал Хоно. Это кажется странным, но он выглядит испуганным.
- Может на ваш орден началась охота? – Осторожно спросил он.
- На какой наш орден?
- Ну, – круг.
- Она уже давно идет. Хотя… я, пожалуй, свяжусь с Бороном.
Адам потер сустав пальца, там, где полагалось быть перстню с чародейским камнем и, остекленев взором, спросил:
- Борон?
Свет, вроде бы стал слабее, цвета не стало вовсе. Серые нечеткие контуры предметов вокруг и клубящаяся как дым тень. Бледные слабенькие огоньки факелов горели неяркими оранжевыми точками, как бусины в паутине, и ничего не освещали. Пустые доспехи в нишах не блестели, словно они были из гипса, запачканного сажей. Хотя, может быть, так было всегда, а он просто не замечал странных особенностей ночного освещения в собственном дворце. Но, что было действительно странно – так это пустота и глухое эхо по углам. Коридор, который он миновал, был пуст, как заставленный ненужным хламом пыльный чердак. В следующем коридоре тоже никого не было, хотя Стойто буквально битком набил дворец стражей, и уж, тем более – ночью. Где все они? Данет слышал только свои неуверенные шаги, и больше во всем огромном здании не раздалось ни звука. Может, это маги куролесят?
Он покинул Круг в расстроенных чувствах. Таких расстроенных, что прошел два коридора, прежде чем заметил тишину и запустение. Маги сообщили о мятеже Имбры, требовали послать войска. Данет не хотел войны. Имбра наша или нет? Да, но война… Короче ничего кроме данет, он сказать так и не смог. Где Стойто? Он всегда ожидал его за дверью и сопровождал везде, даже в сортир. Данет остановился и растерянно огляделся. Это уже не лезло ни в какие ворота. Чтобы его бросил Стойто?!
Он опустил голову и побрел дальше.
Под конец ему сказали: «Ладно, сами разберемся. Идите отдыхать, император». И он пошел отдыхать. Почему бы ему не отдохнуть окончательно. Мало ли что говорить Сеар. Вот что бы он стал делать, доведись ему, Таннату, самому решать вопрос с восстанием? (Решил бы, не привыкать. Вспомни о чем с тобой говорили люди в приемной Сеара, если стало совсем невмоготу).
Император Аухито благополучно достиг своих покоев, так никого и не встретив, и завалился спать. Но.
Но Вевс, Борон и Богилбар после его ухода остались в малом зале собраний.
- Пошлем троллей. – Предложил Богилбар.
- Нет. – Сказал Вевс.
Тролли, как и трехрукие, в отличие от орков и нежити, не покинули остров людей, который теперь многие называли попросту – Аухито. Тролли обитали в своем лагере недалеко от Гарлоута и, по причине своей умственной убогости, не жаловались. Что стало с троллями Двуликого хребта, было пока неизвестно. Трехруких пожаловал своей милостью начальник королевской стражи Стойто. Теперь безобразные молчаливые уроды и составляли эту стражу. Стойто был доволен. Трехруким он доверял гораздо больше, чем обыкновенным людям. Но способны ли верные и умелые махатели мечами спасти от магического удара? Стойто знал, что нет, но на этот случай имелся Круг.
- У нас не столь велик выбор. – Лениво произнес Борон и заложил руки за голову.
Вевс усмехнулся.
- Как у нас быстро, однако, получается решать важные вопросы.
- Это из-за того, что нас теперь трое. – Сказал Борон.
- Нас и раньше было трое. – Не понял Богилбар.
- Раньше над нами висел Земма, вернее его великая тень. Теперь не висит.
Они помолчали некоторое время. Потом Борон случайно (так ли?) взглянул на Вевса и увидел, что тот расширившимися глазами смотрит на дальнюю стену, на которой весело плясали тени от светильников. И тут же Богилбар затянул замогильным голосом, словно впав в наркотический транс, переборщив с дозой:
- О-о-о-о-па-а-а-а-сно-о-о-о….
Он так и не закончил это проклятое слово. Борон глянул на стену и обомлел. Огромная ожившая, тень, наконец, приняла очертания черного зверя, с черным всадником на спине, а потом зверь (уже не тень) прыгнул одним стремительным плавным движением (словно перетек) со стены на длинный стол, на тот край, который в данным момент был пуст. Вевс вскочил. А потом (Богилбар все еще нудно тянул на одной засыпающей ноте предупреждение сторожа, который среагировал на вторжение, но так поздно, словно его заморозили) Борон упал грудью на стол и, стиснув с хрустом зубы, заплакал. Он не мог ничего сделать. Все тело сковало судорогой, словно оно пыталось выжать из самого себя лишний сок, как из мокрой тряпки.
Это был вой. Бесконечный вибрирующий, вой, накатывающий холодными и безжалостными сполохами, как северный небесный огонь. Выл не черный зверь и не его всадник (всадник хохотал). Вой раздавался откуда-то из-за пределов зала, но откуда именно понять было невозможно.
Богилбар перенес звуковой удар еще хуже, чем Борон, вернее, он вообще его не перенес. Прекратив, голосить, он пискнул, как давимая сапогом крыса, выгнулся дугой, одновременно мелко засучив короткими ножками, и обмяк на стуле, полупустым мешком.
Из всех троих только Вевс сохранил способность действовать. Он видел, как скачет к нему черный зверь, и размахивает хорошо известной секирой всадник, разевая рот в беззвучном хохоте.
Вевс ударил молнией, которая кругом описала весь зал, залив его на мгновение, ослепительным светом.
И тени не стало. Не стало тени – не стало теневого Волоса. Сын тьмы тоже пропал.
Вой, наконец-то, прекратился, но Вевс не мог дать гарантию, что, вдохнув поглубже, Серый Волос не заголосит вновь.
- Вставай! – Крикнул он Борону. Тот поднялся, тяжело опершись на столешницу.
Волосы и сыны тьмы. С таким врагом нам не справиться, тем более, втроем, прошу прощения – вдвоем.
Но Вевс уже бежал к двери. Борон бросился следом. Они выскочили в пустой коридор. Вевс пробежал по нему несколько шагов, оглядываясь, и вдруг остановился, словно налетел на стену. Второй защитный барьер вокруг зала собраний сумел пройти только теневой Волос. Но барьер вокруг дворца одолели все сыны тьмы, одновременно сделав (заморозив) что-то со сторожем. И сейчас из тени в другом конце коридора навстречу совершенно бесшумно выдвинулся, едва различимый в тусклом сером свете, зверь. Всадник, без лишних звуков и движений метнул секиру. Вевс поставил силовой щит – секира миновала его не заметив, Вевс попытался увернуться, но секира вильнула следом. Клык вонзился в голову воеводе, разрубив на две части стальной шлем.
Борон понял, что остался один.
Секира снова была в руках сына тьмы, но не торопился пустить ее в ход еще раз.
- Где Барс? – Спросил он. – Скажи – и останешься жив.
Вроде бы Борон услышал какой-то звук (мягкие шаги широких лап) за спиной, но не успел ничего додумать и решить (к сожалению или к счастью, он не знал где барс), потому что коридор встал вертикально, наподобие огромной печной трубы. Пол стал стеной, и Борон не полетел вниз только потому, что успел ухватиться за копье, крепко вделанное в руку статуи, обряженной в рыцарские доспехи, справа от себя. Он повис на этом копье, наблюдая, как мимо, бессильно, процарапав когтями пол, пролетел Серый Волос, а за ним, громко высказываясь, его всадник.
Борон глянул вниз, себе под ноги. Там, в далеком конце коридора клубилось черное облако. Зверь и всадник (а также и те, что были позади) исчезли в нем, стало тихо.
Борон перехватился поудобнее и хотел забраться в нишу, в которой стояла статуя, но тут услышал шаги (не звериные – обыкновенные человечьи шаги). Кто-то шел к нему сверху, словно пол для него оставался в привычном положении. Борон утвердился ногами на боковой стенке ниши и, освободив одну руку, поглядел вверх.
Он увидел высокого полуголого (шрамы и незажившие раны густо покрывали обнаженный старческий торс) человека, в котором далеко не сразу (по хорошо изученной кожной бороде) узнал Адама. Старик устало подошел к нему и протянул руки.
- Иди сюда, мальчик.
Борон трясся, как погремушка, и мелкими глотками пытался пить из фляги Хоно. Бывший сын тьмы и Хатт молча смотрели на него. Адам, едва вернувшись из похода во дворец, завалился спать прямо на голой земле. Храп бурно сотрясал его тощую впалую грудь, словно под кожей у него стремительно бегали из стороны в сторону муравьиные караваны.
- А чего ты не хотел попадать в магический ход? – Поинтересовался у орка Хоно, не в силах отвести взгляд от дергающегося кадыка Борона. – Ты там уже бывал?
- Да. – С отвращением произнес Хатт. – Я таким способом попал на этот остров,… и до определенных пор желал попасть в него из своей камеры вновь, но… потом передумал. Я не хочу больше быть в игре.
- Что значит – в игре? В какой игре?
- В игре вообще. В нашем мире очень легко попасть в игру, а потом жди, когда тебя натешившись поставят в угол до следующего утра или затеряют случайно в кустах.
- А я, значит, втащил тебя обратно насильно?
- А главное, - не слыша его, продолжал Хатт, - Ты не хочешь этого. Игра затягивает потому что ты быстро понимаешь правила и вскоре начинаешь зарабатывать очки, а потом поражение, которое только раззадоривает… но кто придумывет правила?! Я никогда не мог этого понять. Я даже не могу понять, в чем именно состоят правила, не состоят ли они именно в том, что я делаю в данный момент?
- А что ты делаешь в данный момент?
- Я хочу добраться до одного из предполагаемых выдумщиков правил. Может быть он не главный, но я его очень хорошо знаю. – Хатт поглядел на Хоно. – Он ушедший. – Он сделал еще одну паузу. – Его зовут Лунь Тощак.
Хоно невольно вздрогнул. Хатт пристально смотрел на него.
- Ну, знаешь! – Высказался, наконец, бывший сын тьмы. – Ты и в самом деле в игре.
Борон вдруг начал истерически хихикать. Сначала он пытался еще отпить из фляги, но потом был вынужден прекратить это занятие. Его по-прежнему трясло, но теперь от смеха.
- Что доблестный гой видит смешного? – Спросил Хатт.
Борон слабо махнул рукой.
- Ничего. Не обращайте внимания.
- Проклятая игра! – Высказался Хатт. – Попомни мое слово, это они двигают фишки и задумчиво почесывают подбородки над очередным ходом. Они - ушедшие!
- Чем тебе насолил Лунь Тощак?
- Чем? Чем он насолил мне – не столь важно. Важно, что ушедшие существуют, ходят по той же земле, что и мы. Это попросту невозможно, а они все равно это делают! Эксперименты над миром – еще не самое страшное, что они могут выкинуть. У них же нет души! Такой субъект может, по причине зазудевшей левой пятки поставить точку там, где Бог и не думал ее ставить, и не от злого умысла, а потому что он слеп. Любой идиот видит гораздо больше, чем он, потому что видит душа, а не разум.
- Но я слышал, - вмешался в разговор Борон, - Что ушедшие мудры, и, зная свою слепоту, вообще устраняются от каких-либо действий.
- Не все. – Веско произнес Хатт.
И Хоно был вынужден признать, что он прав.
Видя, что Борон оттаял, Хоно попросил его рассказать, что произошло.
- А что это за барс? – Спросил после этого Хатт.
Борон замялся, словно то, что он собирался сказать, было несколько наивно.
- Гумхо как-то обмолвился, что найдется, кому отомстить за его смерть, если в ней, конечно же, кто-то будет виновен. Это сделает Барс-мститель. Что это такое, или кто это такой, а также, где его искать, я не знаю. Гумхо был уверен, что Барс сделает, чего от него хотят. Якобы он сам, то есть Гумхо, не найдет покоя, пока это не свершится, а поэтому Барс будет практически неуязвим.
- Даже так? – Уважительно произнес Хатт.
- Не думаю, что он действительно был настолько властен над своей смертью. – Быстро сказал Борон. – Но Лунь Тощак может думать по-другому.
- А трехрукие не будут за него мстить? – Спросил Хоно.
Трехрукие – уроды с тремя руками: две с одной стороны и одна – с другой (если конечно не считать того, что третья рука у большинства, как правило, была недоразвитым придатком, не способным ни к каким действиям, и являвшимся исключительно предметом унижения и самоуничижения), являлись плодом творческого эксперимента Гумхо в качестве Величайшего мага. Сам Гумхо признал, что эксперимент окончился неудачей (Величайшего мага из него не получилось) но уничтожить его неудачные плоды не смог.
- Не смог, в смысле – рука не поднялась. – Печально закончил Борон. - Там была не совсем приятная история, он об этом говорил только намеками… но он едва унес ноги из Старых лесов. Возможно, тогда он и создал Барса. А потом свершилось великое примирение, и трехрукие стали воинами Круга, наравне с троллями.
- Но сейчас трехрукие в Гарлоуте. – Полувопросительно произнес Хоно.
- Я не знаю – все ли. Так или иначе после смерти Гумхо, они не изменили Кругу. Я задавал вопрос их князю Кассау, будут ли они мстить, на что он довольно туманно заметил: «Посмотрим, на кого укажет Барс».
- Как я понимаю, – заметил Хатт. – Барс так ни на кого и не указал. Но Лунь по-прежнему его ищет. Как ты думаешь, трехрукие знают, как найти Барса?
- Вряд ли. Я не уверен, что он вообще существует. Гумхо, конечно, великий маг, но еще более великий хвастун… был.
Вдруг Борон вскинулся, словно получив удар хлыстом.
- Как я мог о нем забыть! – Он торопливо прижал пальцем зеленый камень на указательном пальце левой руки и тревожно уставился поверх голов.
- Слушаю. – Произнес из ниоткуда скрипучий ядовитый голос.
- Земма, где ты?
- Я в магическом ходе, иду по своим делам.
- Слава богу! Помни, пока ты в магическом ходе – ты в безопасности.
- А что случилось?
- Сыны тьмы и Волосы начали охоту на Круг. Богилбар и Вевс мертвы. Они ищут Барса-мстителя.
Земма долго молчал. Хоно как наяву увидел его, медленно но неутомимо переставляющего ноги навстречу своей цели, и также медленно и вдумчиво жующего свои длинные губы.
- Не повезло, не повезло… - Наконец, протянул он. – Слушай, Борон, кто сейчас с тобой?
Борон перечислил, кто сейчас с ним. Земма долго думал. Наконец, его голос раздался откуда-то из пустоты над костром, оттуда, где играли и гасли злые искры.
- Единственный шанс спастись – это найти Барса до них.
- Зачем? – Коварно спросил Хатт, но Земма не обратил на этот вопрос внимания. Он уверенно продолжал.
- Бери Адама и, обязательно, гоя Хоно и отправляйся немедленно.
- А ты?
- Я занят.
- Но ты хотя бы можешь сказать – куда идти?
- Я думаю – в Старые леса. Там живут остатки трехруких, и где-то там стоит башня Гумхо, долго служившая ему домом. Где именно – не имею ни малейшего понятия. До встречи.
Земма отключился. Борон плюнул в костер.
- Надо идти. – Сказал он. – Я попробую найти Барса.
- Надеюсь, Земма знает, что делает. – Неопределнно произнес Хоно.
- Он всегда знает, что делает. – Раздраженно произнес Борон. На Хоно он не смотрел. Хатт наоборот весело разглядывал. Наконец, он пихнул бывшего сына тьмы в плечо и деловито произнес:
- Ладно, ладно, хватит набивать себе цену. Соглашайся. Играть, так играть.
Хоно ощущал серьезные опасения. Его напугал Земма своим уверенным заявлением, так что он теперь и не знал, стоит ли идти или лучше отказаться…. Он-то совершенно не представлял, чем таким может понадобиться Борону. Возникла мысль: ввязался на свою голову, сидел бы дома. Гаур, где ты?
- Он идет. – Уверенно заявил Хатт. – По глазам вижу.
Хоно поднял глаза и увидел, что Борон с надеждой смотрит на него. Рот непроизвольно растянулся в улыбке. Борон тоже улыбнулся.
Все посмотрели на сопящего Адама.
- Утром. – Предложил Хоно.
- Два часа, я думаю, мы можем себе позволить. – Сказал Борон и замолчал, печально глядя в костер. Было ясно, кого он сейчас вспоминает.
Рассвет еще не наступил, но уже чувствовался, словно зуд на месте будущей болячки. После исчезновения солнца, он начинался не на востоке. Медленно светлело все небо одновременно от края до края.
Хатт разбудил Адама и Хоно. Борон по-прежнему печально сидел у костра. Хатту пришлось спросить его: «Ты идешь», - чтобы он поднялся на ноги.
Украли маленькую рыбачью лодку, клятвенно пообещав друг другу, что обязательно вернут, прекрасно зная, впрочем, что этого не случится.
- Ночью они не так активны, но все равно… - Непонятно сказал Борон, тревожно глядя в черную воду. Он сидел на веслах, тихо и осторожно опуская их в воду.
- Кого имеешь в виду? – Спросил Хатт.
- Лупоглаз. – Ответил Адам. – Он охотится на все, что пытается переплыть реку, в том числе и на лодки.
Хоно в который раз проверил на месте ли меч, которого не было.
- Но рыбаки как-то от него защищаются? – Спросил Хатт.
- Да. – Борон кивнул на сломанное копье, лежащее на дне лодки. – Говорят, его мясо довольно вкусно.
Лес стоял на противоположном берегу у самой воды неопрятной лохматой стеной. Старым он прозывался от того, что разительно отличался от прочих лесов острова, и по имеющемуся мнению, был древним предтечей всех этих лесов, сохранившимся в своем первозданном виде на южном берегу Бурливой по неизвестно чьей прихоти. Там имели место папоротники с толстым волосатыми стволами, высотой с хорошую сосну, хвощи, похожие на паруса больших речных лодок, извилистые плауны, сплетшиеся в гигантские нерукотворные птичьи гнезда, а на упругих печеночниках можно было всемером сплясать или просто попрыгать для удовольствия, как на королевском брачном ложе. Звери там были под стать растительному миру. Старые леса полнились легендами и страшными слухами, ибо находились те, кто оттуда возвращался. По их рассказам, Лупоглаз – не самое большое и страшное, что могло приключиться со смелым первопроходцем. Но на счастье людей, старый лес не претендовал на противоположный берег. Река с Лупоглазами была надежным двусторонним барьером, хотя, возможно дело было не только в реке. Старый лес находился словно по другую сторону невидимой прозрачной стены, имя которой, скорее всего, было - обоюдоострый страх.
Адам, уютно устроившись на носу лодки, приятным голосом поведал все это через спину Борона Хатту и Хоно. Казалось, он совсем не разделял опасений гребца.
- А на что похож Лупоглаз? – Спросил Хоно.
- У него есть две руки. – Неприятным голосом сообщил Борон.
Течение в этом месте было довольно сильным, к тому же оживший ветер гнал по черной воде небольшую волну. Но белые брызги появлялись не только на гребнях самых сердитых волн. Порой, то справа, то слева вода начинала пениться без видимой причины, словно кто-то баламутил ее снизу или могуче выдыхал воздух в глубине, не утруждая себя подъемом на поверхность.
Река бурлила.
Адам замолчал и отвернулся от собеседников, разглядывая приближающийся мрачный в пепельном свете рассветного неба берег. Хоно обратил внимание, что Борон все сильнее и сильнее налегает на весла, словно борясь с сильным течением, но лодка в результате этого отнюдь не ускоряется, а, скорее, наоборот.
- Осторожно! – Вскрикнул он, но Борон, как оказалось, не нуждался в предупреждениях.
Он рывком извлек из воды и поднял вверх весла, словно опасаясь, что кто-то может утащить их. Тут же лодку сильно накренило на один борт, Хатт вскрикнул и кинулся в противоположную сторону, пытаясь добиться равновесия. И только потом Хоно увидел две громоздкие, уродливые руки, вцепившиеся снизу в правый борт. Руки были явно не человечьи. Толстые, мясистые пальцы (Хоно так и не разглядел, заканчивались ли они когтями или чем-то другим) росли вкривь и вкось, к тому же они сильно разнились по длине, словно пообкусанные. Кроме того пальцы скрещивались и налезали друг на друга, словно их обладатель не знал, для чего они ему нужны, и как ими пользоваться.
Лодку еще раз стремительно завалило на правый борт, так что она едва не перевернулась, и Хоно на мгновение увидел над бортом огромную шишкастую лысину, и, возможно, большой вытаращенный глаз. На мгновение - потому что Борон, отважно хакнув, двинул по кошмарной лысине веслом. Раздался громкий бульк, словно под водой сдулся пустой бурдюк. Лодка заходила ходуном, валясь с борта на борт, потому что ее больше никто не держал. Страшные пальцы исчезли.
Хатт стоял на коленях и, сжимая в руках обломок копья, озирался вокруг. Борон вновь налег на весла, и лодка на этот раз побежала довольно быстро. Вода взбурлила за кормой, но Хоно опять не увидел – отчего.
- Возьми чуть левее, вон к той прогалине. – Приятным голосом предложил Адам.
Борон взял, но когда лодка приблизилась к цели, Адам скомандовал:
- Нет. Дальше. Иди вдоль берега.
Борон возмущенно хмыкнул, но пошел вдоль берега по течению, набрав хорошую скорость. Глаза его так и зыркали по сторонам. Выбирать, куда причалить, он предоставил Адаму.
Маленькие пенные водовороты возникали то справа, то слева, но что их вызывает, оставалось скрытым под водой. Порой возникало нехорошее чувство, что Лупоглазы реют вокруг косяками.
- Чего ты ищешь? – Спросил, наконец, Хатт.
- Тропу. – Ответил Адам.
Борон аж перестал грести:
- Тропу? Чью?
- На худой случай – звериную, но лучше, конечно – трехруких.
- Ты думаешь….
- Ну, должны же они выходить к реке? – Рассудил Адам. – В том числе – и трехрукие. Если ты думаешь, что до восстания Яшмагарда трехруких не было на нашем берегу - ты глубоко заблуждаешься.
Хоно только сейчас подумал, что, раз сыны Гумхо живут в старых лесах, возможно, эти леса вовсе не так страшны.
Миновали еще несколько удобных мест для высадки, но Адам гнал дальше. Небо уже значительно посветлело, даже, несмотря на плотный облачный покров. Вода из черной стала грязно-зеленой, а буруны – грязно-серыми. Казалось, что река волочет в себе огромное количество грязи, сквозь которую не разглядеть и на полметра.
- Сюда. – Неожиданно приказал Адам посреди сплошной стены переплетенных ветвей.
Борон, не раздумывая, лихо развернул лодку и вогнал ее носом в заросли, как топор в колоду. Адам ухватился за ветви, Борон бросил весла и стал помогать ему.
Вдвоем они втащили лодку под плотный серо-зеленый навес меж корней и стеблей, растущих прямо из воды. Когда продвижение дальше стало невозможным, Адам выбрался из прочно застрявшей лодки на толстую горизонтальную ветвь и попытался шагнуть с нее на берег. Конечно же, он поскользнулся и с шумом бухнулся в воду. Борон выбрался на берег, подхватил тяжело ворочающегося старика подмышки и втащил следом за собой.
- Вот она. – Победно объявил Адам, стоя на утоптанной земле. – Ты промахнулся.
Борон размашисто поклонился, признавая свою вину.
Адам быстро зашагал сквозь неясный коридор полусвета-полутьмы под скрывшими небо богатырскими лопухами. Здесь плотно стоял тяжелый старый дух, источаемый каждой порой в каждом листе и разбавленный гниловатым запашком из древних луж.
На Хатта напал какой-то густо басовитый, не ведающий обходных путей, жук, упорно пытавшийся пролететь сквозь Хатта. Тот от души прихлопнул его, в результате чего зуд возвысился до фальцетных нот и негодующе растаял в полузеленой мгле. На разбухшем от влаги бледном листе сидела маленькая жаба с такими ядовито алыми пятнами на боках, что резало глаза. Жаба злобно следила за пешеходами неподвижными глазками. Борон замахнулся на нее, но она лишь присела, еще пуще заблестев глазами, словно могла укусить.
Адам приостановился и, повернувшись к собрату, сказал:
- Постараемся воздержаться от магических действий.
- Почему? – Спросил Борон.
Адам пожевал губами.
- Трудно сказать, но… во избежание.
Борон не желал понимать, но Адам больше ничего не сказал и двинулся дальше.
- Как же ты будешь искать трехруких? – Спросил Хатт. – Старые леса велики.
- Что-нибудь придумаем. – Бодро отозвался старик.
Слева заорали в дюжину глоток так громко, что невозможно стало разговаривать. Адам даже не повернул головы. Он внимательно разглядывал стволы древовидных папоротников по обе стороны от тропы. Когда хор смолк, Борон сварливо произнес:
- Можешь не пыжиться. Звери таких следов не оставляют.
Адам повернулся к нему. Борон указывал себе под ноги.
- Я так и думал. – Приятным голосом сообщил Адам и пошел дальше.
- Вот эта пойдет. – Удовлетворенно сказал Хатт, отбрасывая обломок копья и поднимая с землю устрашающую рогатую дубину.
- Ты с этим пойдешь на спинозуба? – С тонкой иронией заметил Борон.
- Куда надо – туда и пойду. – Огрызнулся Хатт.
Шли без приключений до полудня. Свет бессолнечного неба, обложенного тучами стал ненамного ярче, но зато воздух заметно потеплел и напитался богатыми испарениями. По-прежнему не было никакого просвета в повальном сплетении стеблей, бледных корней и лиан. Со шляпок огромных, как парусные лодки грибов капала густая влага. Очень хотелось пить, Хоно то и дело прикладывался к фляги, каждый раз сдерживая скупой глоток здравым рассуждением, что толку все равно никакого не будет. Высохший, но также пострадавший от жажды Адам, у которого ничего кроме грязных портков два раза без всякого смущения падал на четвереньки над глубокими темно-зелеными лужами, крепко попахивающими тухлецой, и лакал как собака. Все смотрели на него, содрогаясь, а у Хоно так и не поднялась рука предложить старику воды.
Неожиданно прямо над головами наперебой затрещали сучья, и кто-то обрушился впереди на тропу. Борон сунулся вперед, схватившись за меч, но Адам остановил его выставленным плечом. Нечто в ворохе древесных обломков встряхнулось и преобразовалось в низкорослого, с необыкновенно широкими плечами, которые покрывали широкие костяные щитки, воителя. На голове воителя громоздился высокий шлем, сотворенный из чьего-то устрашающего черепа.
- Куда идете? – Хриплым, низким, но наводящим на раздумья голосом вопросил воитель.
Хоно попытался сосчитать руки. К его небольшому разочарованию и испугу, их оказалось ровно три. Две справа и одна слева. Именно нижняя правая рука, висевшая почти до колена, которую он заметил не сразу, произвела на него такое тягостное впечатление. Еще более тягостным оно стало, когда Хоно наконец-то определился с полом воителя, вернее, воительницы. Три руки у дамы – это перебор.
- Я Адам. – Представился Адам.
- Вижу. – Сказал воитель без промедления.
- Э-э…. – Сказал Адам.
- Мы ищем Барса. – Пришел ему на помощь Борон.
- Я вас отведу. – Сказал воитель и без дальнейших объяснений свернул с тропы прямо в обширную отвратительно-зеленую грязь, возлежащую ровным зекралом, в котором не рискнуло расти ни одного худосочного прутика.
Адам бросил проницательный взгляд дальше вдоль тропы, но если там что-то и было, его скрывал поворот, а скорее всего - не один.
Прочавкали по зеленому болоту, где идти было очень трудно, и жижа порой доходила до пояса. Выбравшись на твердый берег, где, как шерсть на чьей-то могучей спине стояли толстые узловатые хворостины в три человеческих роста, ограничивая видимость во все стороны не более чем двумя-тремя шагами (при движении их приходилось разгребать руками, в результате чего раздавался громкий пустотелый стук), Адам запросил отдыха.
Трехрукий воин безжалостно вырубил под корень маленькую полянку; из обрубков, которые занялись очень неплохо, развели костер. Хлопающий костяной стук на этом не прекратился, теперь его причиной был ветер. Хоно скрепя сердце разделил содержимое своего мешка на четверых. Все исподтишка разглядывали немногословного воителя, который есть не стал, а только выпил немного из большой плетеной фляги. Шлем скрывал верхнюю половину лица, но сквозь яростно скошенные глазницы смотрели ее темные пристальные глаза, вызывая неловкость, потому что никто не мог понять их выражения. Что же касается Хоно, то его насыщению мешала третья рука, которая то и дело притягивала его взор, потому что она шевелилась. Это было отвратительно. Лишняя рука, растущая у женщины не из того места, выполняющая самые обычные, с поправкой на месторасположение, действия. Хоно давился.
Затем случилось сразу три события. Борон решился-таки начать разговор, Хоно заметил, что земля поднимается, а со стороны тропы, откуда они так вовремя свернули, раздался вой.
У Борона слова застряли в глотке. Он узнал этот звук, хотя он и звучал немного не так, без давешней злобы, что ли. Хоно на время забыл про землю. Он впился взглядом в трехрукую воительницу. Вой раздавался сзади но не совсем с того места, скорее немного вперед по тропе (один или несколько поворотов).
Трехрукая особа была каменно спокойна.
- Сыны тьмы добрались до вашего селения. – Вкрадчиво произнес Адам.
- Да.
- Что там будет?
- Ничего. Там никого нет.
Вой продолжал звучать, но теперь Хоно с легкостью мог бы обнаружить в нем досаду и разочарование.
- Они найдут Барса. – Убежденно сказал Борон. – Это вопрос времени. Он далеко?
Воитель без ответа поднялся и полез в заросли. Хоно пришлось спешно затаптывать костер.
Вой затих, но земля продолжала все сильнее и сильнее накреняться в одну сторону.
- В чем дело? – Громко спросил Хоно, уверенное самочувствие которого кренилось еще быстрее.
Ему никто не ответил. Все были очень заняты бегом и борьбой с гигантским тростником. За воитель едва-едва можно было угнаться, хотя он шел впереди и расчищал дорогу. Подумаешь – земля крениться… вот если бы они накренилась так, что стала стеной – тогда да, проблемы, а так…. Но ведь дело в том, что она может заняться и чем-нибудь другим, а кроме того, почему вы собственно исключаете вышеназванную возможность. Ничего не исключаем. Просто пока ничего этого ведь не произошло?
Вой серого Волоса больше не повторялся. С землей же продолжали твориться странности. Достигнув определенного угла наклона, она медленно стала валиться обратно.
Так и пошло. Тростник то редел, то вставал стеной, не переставая шептать свои пустые мысли. Земля то наклонялась вправо, то возвращалась в исходное горизонтальное положение, но больше ничего не происходило, если не считать нарастающую тяжесть тела и в особенности ног.
Под вечер, воитель зажег факел, который ничего не освещал, а был, скорее путеводным огнем. Впрочем, ночью шли недолго. Адам как водиться заявил, что устал, и пора дать отдых его древним костям. Воитель без слов остановился.
- Учтите, - сказал Хоно на привале. – Завтра утром есть будет нечего.
- Тогда нам придется охотиться, - сказал Борон, - Если, конечно мы завтра не дойдем до места.
Он вопросительно посмотрел на воителя.
- Дойдем. – Ответила она.
Странный качающийся холм кончился, едва они наутро сделали несколько десятков шагов. Дальше имел место уже привычный глазу мир гигантских папоротников и иже с ними.
Здесь воитель остановился и, раздвинув широкие, лежащие прямо на земле листы, веско сказал:
- Здесь.
И только сейчас Хоно услышал этот шум, похожий на звук порывистого ветра. Только это был не ветер, он шел оттуда, где стоял трехрукий воитель, из земли.
Адам медленно, не без боязни, приблизился и замер.
- Что это?
- Это Ротище. – Объяснил воитель.
Подтянулись остальные, уже подготовленные ожиданием некой пакости. Они не ошиблись.
Это была круглая дыра в земле, диаметром около метра. Вниз уходил на неведомую глубину колодец такого же диаметра, но на небольшой глубине он начинал делать плавный поворот, и дна (если оно вообще имелось) видно не было.
Из Ротища столбом пер теплый воздух. Хоно хорошо представил себе, что в это время бок холма, который они только что миновали, опускается. А потом он начнет подниматься и будет со страшной силой засасывать воздух внутрь.
- Кто это? – Спросил Хоно.
- Барс. – Ответил воитель и улыбнулся. – Вам туда.
- А ты разве не пойдешь? – Спросил Борон.
- Нет.
- Послушай, - начал Борон, - Сыны тьмы уже добрались до вашего селения, и не факт, что там обошлось без жертв. До этого они имели дело с вашими собратьями в Гарлоуте. В конце концов, смерть вашего родителя связана с ними, и неужели всего этого недостаточно, чтобы тебе пойти с нами?
- Нет. – Ответил Воитель. – А в чем дело?
Хоно сделал над собой немалое усилие, чтобы не смотреть на нее - не дай бог увидеть ее улыбку.
- Ладно. – Сказал Борон, скрежетнув зубами. – Ладно, обойдемся.
Он, не оглядываясь, сделал шаг и полетел вниз, прямо в Ротище.
Некоторое время к шуму выдоха Барса примешивался шорох от катящегося тела. Но он быстро ослабел и пропал совсем. Складывалось ощущение, что Борон уже далеко (слишком далеко, чтобы остаться в живых).
- Эй! – Приятным голосом крикнул Адам.
- Э-эй!!! – Куда громче заревел Хатт.
- Борон!
- Борон ответь!!!
- Че разорались?! Прыгайте! – Донесся снизу приглушенный и раздраженный крик.
- Ну, - сказал Адам и глубоко вздохнул, - С Богом, то есть – со мной.
Он сел на край Ротища, потом спустил ноги и стал сползать вниз на животе. Хатт и Хоно ухватили его за руки и опускали, покуда это было возможно. Потом пришлось отправить старика в свободный полет. Внизу загремели кости.
- Ротище! – Со вкусом сказала довольная воительница. Она маслеными глазами смотрела на дыру, словно видела нечто драгоценное.
- Ротище, Ротище… - Проворчал Хатт, сползая вниз.
Оставшись один, Хоно отдал воительнице честь, и колом ухнул вниз. У него едва не вывернуло ноги, из тазобедренных суставов, когда он ударился о наклонный пол. Дальше он двигался методом «собери себя по кускам», вцепившись в свой пустой мешок, словно ничего дороже у него в данный момент не имелось. Круглый ход, такого же диаметра, что и дыра, шел по наклонной вниз и вниз, но наклон этот становился все меньше и меньше. Наконец, ему удалось, вцепиться пальцами, одетыми в кожаные боевые перчатки, в плотный земляной пол и, пропахав в нем десять глубоких борозд, замереть на месте.
Он далеко не сразу смог сообразить, где у него голова, а где все остальное, и в каком отношении все это находится с окружающей средой. Зеленые огни перед глазами бежали кругом, временами разгораясь до ярких ослепляющих звезд. Из-за этих огней он не мог ничего видеть.
Первым спасительным словом, прорвавшимся, сквозь цепь зеленых огней было:
Ротище!
Ротище!
Черт бы его побрал… Ротище!
Как она на него смотрела…
Ротище.
Он с усилием уткнулся лбом в сырую землю, и, чувствуя ее освежающую прохладу, некоторое время лежал так, постепенно приходя в себя. Потом пришла боль. Болела шея, болели ноги, болело левое плечо, но в целом – ничего страшного. Сколько он пролетел? И что там дальше? И где остальные?
Кряхтя, он собрал себя в кучу и попытался встать. Оглушительный удар макушкой в потолок отдался резкой болью в шее. Хоно застонал. Ничего. Дед бил – не разбил. Он пошел вперед, громко окликая товарищей.
Из-под ног раздался слабый голос.
- Не проходите мимо люди добрые, подайте старику руку, не оставляйте сохнуть заживо.
Хоно нащупал в темноте костлявую, но не немощную ладонь.
- Осторожно. Потолок низкий.
- Да… - Адам, видимо, ощупывал свод у себя над головой, свод, который заставит его согнуться в три погибели, отчего голос его звучал довольно тоскливо.
Крепко взявшись за руки, они пошли дальше, Адам шел впереди, загребая ногами, выставив перед собой свободную руку.
- Эй! Есть кто-нибудь?
Ему не отвечали, однако вскоре впереди послышались бормочущие голоса. Потом Борон явственно произнес: «Сейчас, сейчас».
- Сейчас будет свет. – Объявил невидимый Хатт.
- Я бы не хотел…. – Начал было Адам, но Борон прервал его.
- Плевать. Ты собираешься делать все на ощупь? В этом ротище?
Хатт хихикнул.
- Если уж на то пошло, это скорее Носище, как ты думаешь, Адам?
Вспыхнул ослепительный свет. Все зажмурились. Когда Хоно решился открыть глаза, заинтересованный источником света, он увидел лишь, что свет необъяснимым образом исходит от самого Борона, как от снизошедшего к людям небожителя.
- Я думаю, - веско произнес Адам, - Носище предпочтительнее, чем Ротище, если у него, конечно, нет насморка.
В качестве путеводной звезды, Борон повел остальных за собой. Ход тем временем стал почти горизонтальным, но увеличиться в размерах не пожелал. Коротышкам, Хатту и Хоно, достаточно было лишь пригнуть головы, но Борону и тем более Адаму пришлось принять довольно унизительную позу. Теплый воздух равномерным потоком тек навстречу.
- Чего я не понимаю. – Заметил Борон. – Так это – как мы можем здесь столь свободно дышать, ведь даже запаха нет, а, Адам?
- Ну, - Веско сказал Адам, - Ты не совсем прав. Выдыхаемым воздухом вполне можно дышать. Количество кислорода в нем лишь не намного меньше, углекислого газа, правда, намного больше, но….
- Все равно. Почему не пахнет?
- Не знаю. Я что-то вообще сомневаюсь, что это нужно понимать так буквально: Барс, мол.
- А-а…. – Несколько разочаровано протянул Борон. – Кстати, мы куда-то пришли.
Ротище упиралось в поперечный ход большего диаметра.
- Направо или налево? – Раскорячился Борон.
В новом ходе, теплый воздух явственно двигался слева направо. Применив логику, Борон пошел налево. Вскоре слева появилось узкое ответвление. Воздух шел оттуда.
- Я не пойму, это уже легкие? – Обратился проводник к Адаму.
- Не думаю. – Ответил Адам. – Скорее, это трахеи.
- Трахея не ветвится.
- У животных – да, но у насекомых….
- Что?! – Все аж подпрыгнули.
- Да, - приятным голосом продолжал Адам, - У насекомых вся дыхательная система состоит из одних трахей, открывающихся наружу дыхальцами. Трахеи ветвятся и доставляют кислород во все части тела.
- А в какую часть тела надо попасть нам? – Мрачно спросил Хатт.
- Не знаю. – Приятным голосом ответил Адам.
Борон зло махнул на бога рукой и полез в узкий ход, но потом не выдержал.
- Все равно не пойму. Зачем она тащила нас через весь холм именно к этому дыхальцу, если их много, и какие-то были наверняка ближе.
- Ерунду вы говорите. – Отрезал Хоно. – Трахеи, дыхальца, насморк. Это же просто какое-то подземное сооружение с оригинальной системой вентиляции. Где-то там Барс, и мы его найдем.
Теперь все высказались и, хотя по сути дела ничего так и не выяснили, всем полегчало на душе.
Они забрались уже глубоко под дышащий холм (бредовую фантазию «Величайшего» мага) приближаясь к его середине. Ток воздуха несколько раз менял направление, но ход был по-прежнему только один, и сбиваться было некуда. Выдыхаемый Барсом воздух отличался от наружного только температурой. Здесь, внутри он нагревался, хотя по-прежнему было непонятно, что именно может его нагревать.
- Впереди большая каверна. – Объявил Борон. А потом он вышел из-под узкого свода и его свет распахнулся в стороны как два белых крыла. Это действительно была каверна, а вернее, рукотворный зал, похожий на огромный перевернутый таз, идеально круглой формы, с куполообразным сводом. Стены его были выложены каменными блоками. На равном расстоянии друг от друга, на концах двух перпендикулярных диаметров располагались четыре дверных проема. Больше в зале ничего не было, кроме….
- А вот и Барс! – Весело объявил Борон.
Действительно, в самом центре зала стояла прекрасная мраморная статуэтка, изображавшая сидящего кота. Она была не выше колена Борона, когда он подошел к ней, чтобы разглядеть получше. Остальные подтянулись следом.
Барс смотрел в пространство между ними незрячими глазами.
- Это точно он? – Усомнился Хоно (это ведь кусок камня и ничего больше).
Четырех каменных плиты с глухим рокотом захлопнули четыре дверных проема.
- Я думаю, это он. – Приятным голосом сообщил Адам.
Взгляды последовательно переходили с запертых дверей, на неприступные стены и потолок, а затем на маленького Барса, расположившегося, подобно домашнему коту у ног хозяев.
- А если я его расколочу? – Предложил Борон, испытующе глядя на Барса.
- Тогда мы отсюда никогда не выйдем. – Нетерпеливо отозвался Хоно. – Отойдите.
Все расступились. Хоно подошел вплотную к Барсу и нагнулся, упершись руками в колени.
- На, засранец, понюхай меня, если не чуешь на расстоянии, понюхай, я не твоя цель.
Он наклонился еще ниже, пока не ткнулся своим носом в каменный (но очень похожий на настоящий) нос кота.
Четыре двери с сухим шумом уехали в ниши, открыв выходы.
Борон издал разочарованный стон. Гумхо был великим магом, и такого от него он никак не ожидал.
- Не знаю, способен ли он на кого-нибудь указать. – С сомнением произнес Хатт. – Неужели он сидит здесь и ждет, пока убийца его создателя явится сюда, чтобы милостиво предоставить ему возможность замуровать себя в столь приятном обществе.
- Я не думаю, что ты далек от истины. – Пренебрежительно произнес Борон. – Я только не понимаю, почему трехрукая не пожелала спуститься сюда, мне почему-то кажется, что никто из них сюда не спускался и, возможно, не знает, что здесь находится.
Хоно вспомнил глаза воительницы, ее полный восхищения выдох: «Ротище!», и подумал, что Борон, скорее всего, прав.
- Гумхо создавал Барса во времена раздора со своими детьми. - Сказал Адам. - Скорее всего, именно в них он видел главную угрозу своей жизни. Он оказался не прав, но лучше не рисковать, не так ли?
- Верно, верно, - Раздался голос из двери, - Риск благородное дело, но не совместимое с жизнью. – Довольное хихиканье было ответом из трех других дверей.
Четыре Волоса с четырех сторон вошли в зал. На их спинах сидело четверо сынов тьмы. Трое из них являли собой остатки братства «пять секир», четвертый был учеником нового бога.
Противостоящая им четверка изобразила на лицах испуг и сгрудилась вокруг Барса. Сыны тьмы ухмылялись, поигрывая своими секирами. Волосы тоже щерили страшные пасти, вывалив на всеобщее обозрение алые языки.
У Барса был, конечно, отвратительный нюх, к тому же его окружал аромат потных ног, но имбрийские дьяволы пахли все-таки сильнее. Двери захлопнулись.
- Оп-ля! – Сказал Борон и потер руки.
- Оп-ля! – Ответил ему тот, что сидел на сером Волосе и хохотнул. Плевать им было на двери.
- Барс, укажи на них! – Неожиданно тонким голосом вскрикнул Хатт.
- Барс, укажи на них! Укажи на них, Барс! – Сразу заголосили сыны тьмы, сопровождая сие громким смехом.
- Ладно, – сказал Хоно, делая шаг вперед, - На кого укажет Барс – дело десятое. С вами я разделаюсь сам. – (Как разделаешься?) Без лишних движений. (Не понимаю). Что стоит у столбушка в земле туманов… простите, лежит в траве?
- Да ведь это Хоно! – Сказал, обрывая смех, тот, что сидел на сером Волосе.
- Большая удача. – Согласил другой – на лохматом. – Кончай его.
Секира взмыла в воздух. Трое соратников Хоно ее даже не увидели, разве что услышали короткий резкий свист. А Хоно уже держал ее в руках. Причем не просто держал. Он успел упасть на одно колено и вытянул вперед руки ладонями вверх, словно принося присягу. Секира покорно легла точно в ладони.
- А теперь – так. – Сказал Хоно.
Он не сделал ни одного движения, даже глаза его оставались неподвижны, но древко секиры-клык переломилось в его руках, клык раскрошился на мелкие осколки, которые горохом осыпались на пол. Металлические обломки громко звякнули о камни и раскатились в разные стороны.
Мало того. То же самое произошло с оставшимися тремя секирами, и также с их обладателями. Сидевший на сером Волосе сын тьмы распахнул рот для крика, но не смог издать ни звука, руки метнулись к горлу, голова запрокинулась в мгновенной судороге, а потом мертвое тело сползло на пол. Остальных сынов тьмы не миновала сия странная участь.
Но оставались еще Волосы. Впрочем, им тоже досталось. Серый Волос некоторое время стоял на месте, расставив дрожащие лапы и мелко тряся опущенной к самой земле головой. Потом лапы не выдержали, и он повалился на бок. В скором времени его глаза закрылись, а грудная клетка замерла.
Черный Волос сел на задницу и громко тоскливо завыл, подняв морду к потолку. Он забыл про все и вся, и даже когда вокруг не осталось никого из живых, он продолжал так сидеть и выть. А поскольку он есть не что иное, как бессмертный демон, то, скорее всего, он занят этим до сих пор.
Но оставались еще двое. Седой Волос медленно приближался к Хоно, вихляясь всем телом из стороны в сторону, подобно волку в предсмертной стадии бешенства, слюна висела у него из пасти тренькающими при каждом шаге сосульками.
Что же касается лохматого Волоса, то он легче всех перенес удар. Яростно рыча, он бросился на обидчика, но наткнулся на Хатта с дубиной.
Получив страшный удар по морде, лохматый Волос даже не замедлил своего движения, и сбил орка с ног. Клыки щелкнули в сантиметре от плеча Хатта. Следующие мгновения Хатт, конечно бы не пережил, но вмешался Борон. Выкрикнув заклятье, он в прыжке ударил зверя мечом, оставив на боку глубокую длинную рану, из которой потоком хлынула кровь. Волос стремительно развернулся, но Борон успел уклониться от клыков, которые лишь в клочья разорвали кольчугу у него на боку.
Борон встал широко расставив ноги и выставил перед собой меч, держа его двумя руками. Лохматый Волос приготовился к прыжку, но его опередил Хатт. Теперь дубина опустилась на хребет зверю. Хатт оказался слишком близко, теперь уже ничто не могло спасти его горло, но Волос поворачивался к нему слишком медленно, как муха в масле. Хатт отпрыгнул назад.
- Бей! – Простонал Борон.
Захрипев, лохматый Волос рванулся и Борон упал на землю, словно зверь потащил его за собой на веревке. Маг отбросил меч и сжимал что-то двумя окаменевшими кулаками, багровея лицом.
- Бей!!!
И Хатт стал бить. Волос медленно ворочался перед ним, тянулся к нему пастью, но ничего не стоило увернуться и ударить с другого бока. Хатт лупил зверя по морде, норовя попасть по носу, и это ему удавалось, но лохматый Волос не желал умирать. Кровь из носа, глаз и раны на боку растеклась большой лужей, в которой он ворочался, как свинья в грязи. Но он был жив, а Борон уже терял силы.
Наконец зверь упал на бок, но он еще шевелился, еще рычал. Густая шерсть слиплась от собственной крови в длинные шевелящиеся сосульки. Лапы скребли по земле, а глаза были полны ярости. Что касается Борона, то он почти потерял сознание. Сейчас он будет вынужден снять путы, чтобы избежать серьезных последствий для себя. Но ведь тогда зверь встанет. Несмотря на град ударов тяжелой дубиной, он встанет и загрызет их всех.
- Старче! – Взмолился Хатт.
Адам, неизвестно чем занимавшийся до сих пор, откликнулся:
- Сейчас, мой мальчик.
Он подошел к Волосу и возложил ладонь ему на голову. И зверь обмяк, перешагнув в один миг ту самую черту.
Борон со стоном разжал кулаки и распластался на спине, как жаркий любовник на брачном ложе.
- Что ж ты, - Укоризненно сказал Хатт и утер лицо от брызг крови Волоса, - Мог бы сразу.
- Да что - я. – Заскулил Адам. – Это ты – молодой да сильный.
- Я тоже старик, это что – не видно?! – Закричал Хатт.
Некоторое время они с Адамом сверлили друг друга взглядами, а потом на лице мага отразился испуг. (Хоно и седой Волос!)
Седой Волос лежал у двери, противоположной той, в которую он вошел. Он очень хотел добраться до бывшего сына тьмы, именно благодаря тому, что он бывший, обретшему столь великую власть над секирами. Он рвался вперед, но тело его не слушалось. Оно слишком быстро умирало. Хоно достаточно было лишь отступать и ждать, что он и делал. Седой волос умер, испустив с последним вздохом лишь жалкое облачко пара, вместо могучей струи ледяного воздуха.
Хатт хотел помочь Борону подняться, но тот пока решился только сесть.
- Это все хорошо. – Сказал Борон. – Но мы опять заперты.
Действительно, все четыре двери были по-прежнему закрыты.
- Ничего страшного, Хатт, помоги. – Хоно ухватил лохматого Волоса за задние ноги и поволок по направлению к Барсу. – Они ведь тоже всего лишь слуги. -Вдвоем с орком они, приподняли тушу за передний конец и ткнули ею в нос каменному коту.
Двери открылись. Борон начал хохотать, так громко, что почти заглушил вой Черного Волоса.
Хатт тоже захихикал и, взяв Барса за голову, попытался приподнять. Это у него получилось, но не более того.
- Друзья мои! – Воскликнул Адам и по-птичьи взмахнул руками. – Мне было крайне приятно ваше общество, но нам пора расставаться. Мы с Хоно пойдем искать Луня, ты, Борон, возвращайся в Гарлоут, теперь, когда ты остался один, тебе будет проще. Ну а ты, Хатт… иди куда-нибудь.
- Куда? – Спросил Хатт, кряхтя.
Адам начертил пальцем в воздухе круг, а внутри него – какую-то непонятную фигуру. Тотчас же один дверной проем стал входом в магический тоннель, оттуда полился бледный радужный свет.
- Куда? – Рассеянно произнес Адам. – На родной остров, например.
- Не думаю, что он пойдет. – Сказал Хоно. – Кстати, а зачем тебе понадобился мир людей, здесь кроме застенка и креста тебя ничего не ждет.
- Зачем он мне понадобился – то я и сделаю. – Одышливо сказал Хатт, ворочая тяжелую статуэтку. - Слушай, старче, сделай его полегче.
- А зачем тебе Барс?
- Я его возьму,… суну морду Луня ему в нос… и, если, это не поможет –… возьму за другой конец, и дам по голове.
- Мне кажется, у тебя ничего не выйдет. – Приятным голосом сообщил Адам.
- Интересно, кто мне помешает? – Спросил Хатт.
Потом он оставил в покое Барса и новыми глазами оглядел людей вокруг. Адам стоял между ним и искомым сияющим магическим жерлом.
- Так…. – Сказал Хатт и поискал что-то глазами (свою дубину).
- Лунь Тощак был не только твоим учителем. – Сказал Хоно. – У него еще был Гаурдуин. И что касается Гаурдуина Тахильда, то он относительно Луня совершенно другие планы. И я помогу ему.
- Почему ему? – Спросил Хатт.
- Не знаю. – Сказал Хоно. Да, воевода спас ему жизнь, но не поэтому. И не потому, что он, Хоно, имел собственное мнение относительно ушедших. Просто он верил Гаурдуину (а не Хатту). Но, Хатту тяжело было бы это услышать, и Хоно не решился высказать это вслух. Это было ошибкой.
Хатт, молча и стремительно, рванулся к изнаночному ходу, но Адам отшвырнул его обратно, как котенка. Падая, Хатт с хрустом приложился спиной о голову Барс и бессильно скатился на землю рядом.
- Черт бы вас подрал! – В его голосе слышались слезы.
- Ты ведь уже сделал выбор, там, в темнице, когда предпочел погреб магическому ходу. Ты хотел выйти из игры, а ведь там на самом деле оказался погреб, Хатт. Как ты и хотел.
Хатт не отвечал, только сопел, уткнувшись в землю.
- Тебе помочь? – Спросил Адам Борона.
- Нет, ни к чему. – Ответил печальный рыцарь, тяжело поднимаясь на ноги. – Пока, Адам.
- До скорого.
Адам широким шагом двинулся в радужный свет, и Хоно пошел за ним.
Хоно достаточно долго терпел, разглядывая сутулую костистую спину впереди, но потом не выдержал.
- Ответь мне, о, Адам. Отчего ты прервал свое отшельничество ради меня?
- Нам сюда. – Сказал Адам, заворачивая в облитый темной синью боковой ход. – Знаешь, я решил присмотреть за тобой, чтобы ты не выкинул еще какой-нибудь фортель. Услуга за услугу и совершенно не более того.
- Что за фортель? – Не понял Хоно.
- Ну, зачем тебе понадобилось спасать Хатта и меня?
- Это не мне понадобилось. – Усмехнулся Хоно.
- А кому же? – Усмехнулся Адам.
Хоно остановился, озаряемый синим светом и страшными догадками. Адам повернулся к нему.
- Никого вездесущего и всемогущего, плетущего циновки из магических ходов в этом мире нет,… кроме меня, но я уже давно отвечаю только за себя. – Он похлопал себя по голому животу и хихикнул.
- Лавры Гаурдуина не дают покоя? На пути к великому делу должны быть великие трудности, а если их нет – надо их создать?
- Нет. – Потрясенно сказал Хоно.
- А что конкретно тебе внове? – Спросил Адам. – Собственное всесилие, или только ответственность за КАЖДЫЙ свой шаг?
Хоно не знал, что сказать. Действительно, кто выбирал, куда направить магический ход, а вместе с ним и его, Хоно? Ведь ответ лежал на поверхности, надо было только задуматься (а не лучше ли от греха отступиться?).
- Идем. – Мягко сказал Адам. – Я отведу тебя к Луню без каких-либо лишних задержек.
«А что я буду там делать?», - хотел спросить Хоно, но это было бы глупо.
Темно-синий ход, прямой, как стрела, заканчивался кругом ослепительного солнечного света. И оттуда тянуло холодом. Адам не спеша шел к свету, мурлыча песенку.
Ход вывел их на вершину одинокой горы. Здесь дул свирепый сквозной ветер. Хоно сразу закоченел и не совсем понимал, почему полуголый Адам так весел и бодр.
- Посмотри! – Адам обвел жестом хозяина далекие виды. – Вершина мира!
Посмотреть было на что, но Хоно интересовало другое. Вершина, пятачок плоской земли, диаметром около пяти метров, была пуста (если не считать их обоих).
Адам медленно обошел площадку по краю, заглядывая вниз. Потом он лукаво оглянулся на Хоно и сказал.
- Прошу прощения. Я обещал, что задержек не будет, но, похоже ошибся. Взгляни.
Хоно подошел к нему и посмотрел вниз. Склон круто опускался, в головокружительной дали мутно синел лес у подножья, но гораздо ближе (но все равно достаточно далеко) выступал широкий козырек, на котором в уютной ямке горел огонек костра. Возможно, кто-то сидел там и разглядывал отрешенным и просветленным взором бренные окрестности, но Хоно не смог различить это с такого расстояния (спускаться тяжелее, чем подниматься, ты не забыл?). К тому же он никогда не лазил по горам, и начинать обучение с такого сложного задания не лучшая идея, но что, собственно ему остается?
- Вот будет весело отсюда загреметь. – Вздохнул Хоно.
- Да, ты прав. – Сказал Адам, толкая его в спину. Хоно еще успел услышать его смех, хотя и не понял, что это такое.
ТЯЖЕЛАЯ ДОЛЯ.
Гаурдуин вылез из широкого дупла и, лихо крякнув, прыгнул вниз. Не удержавшись на ногах, он рухнул на колени, уткнувшись ладонями в мягкую, землю, покрытую толстым ковром опавшей листвы. Мешок тяжело навалился ему на голову, пригнув ее к земле. Кряхтя, воевода поднялся и поглядел вверх, на дупло. Старею – был его неутешительный вывод. Но. На чей-то век его еще хватит!
Воевода огляделся. Он стоял под огромным дубом, увенчавшим подобно лихому вихру маленький крутой холм. Неровная долина вокруг просматривалась далеко во все стороны. На востоке блестела усталым серебром в свете солнца, которого не было, мелкая речка. На юге и на севере все было совершенно одинаково: холмистая степь, разбавленная для разнообразия небольшими островками леса. Дуб, приютивший магический ход в таком лесу был попросту неуместен. Он возвышался над остальными деревьями подобно маленькой туче. Возможно, он был мудр и умел разговаривать, но Гаурдуину некогда было это выяснять. Близ западного склона холма мирно пасся на уже подвяленной летней жарой траве великолепный вороной конь. Под седлом.
Воевода заспешил вниз, прочь от дуба. Когда он приблизился к своей цели, которая не обращала на него никакого внимания, то разглядел на дорогом седле и боках коня потеки крови, которая, впрочем, уже засохла.
Воронок оказался славным конем и Гаурдуин быстро с ним поладил. А как поладил – так вспрыгнул в седло, и вперед.
Дорога шла вдоль берега реки, воевода разглядел ее еще с холма. Выбирать, в какую сторону двинуться пришлось недолго. Конечно, трудно представить себе, зачем нелюдю может понадобиться дорога, но, в конце концов, какая разница. Понадобилась – и этого вполне достаточно.
Несмотря на чистейший небосклон, недавно здесь прошел дождь. Пыль на дороге собралась в катышки, кроме тех мест, где имели место следы. Следы принадлежали только одному существу, которое двигалось по дороге с юга на север неспешной рысью. Отчаявшись прояснить вопрос «чьи это следы?» с седла, Гаурдуин спешился, а потом даже преклонил колени. Но вопрос остался открытым. Воевода не мог сказать даже что это: копыта, когти или просто куски камня, напоминающие то или другое. Единственное, что было ясно, причем сразу – размер. Если бы это был конь, то он превосходил бы воронка в холке примерно на полметра. Но, возможно, это был не конь, и тогда дело становилось намного проще, ибо к коню обычно прилагается всадник. Но воевода почти не сомневался, что придется иметь дело именно со всадником, потому что не мог представить себе дикого зверя, нуждающегося в дороге.
Застоявшийся Воронок легко перешел на быструю рысь, сменив ее вскоре по собственной прихоти на не менее быструю иноходь. Как ни странно, но в предстоящем деле, главную трудность воевода видел не в том, чтобы одолеть нелюдя, а в том, чтобы его догнать. Воронку придется несладко, но пока он этого не знает.
Пейзаж вокруг медленно раскрывал один близкий горизонт за другим. Упругий, как молодая кожа ветерок и дремотное сияние пустого неба. Переведя случайно взгляд с пряных летних красот на едва заметную цепочку следов прямо по курсу, стало жутко. Нелюдь здесь не буйствовал, ведь здесь не было людей. Он смирно ехал по дороге, коротая путь бессмысленной песенкой… возможно.
Впереди река делала широкую петлю, опоясав собой небольшой деревянный город. Бывший город. Над пепелищем еще поднимался дым, но пожары уже закончились по причине истощения ресурсов. Вместо ворот в стене зияла дыра. Людей не было, ни живых, ни мертвых, что было странно, но вселяло надежду. Гаурдуин въехал в развалины. Ветер гонял волны жара из стороны в сторону, но Воронок был совершенно спокоен. Гаурдуин все-таки ошибся. Среди черных деревянных скелетов попадались иные. А один раз в поле зрения пробрел согнутый человек, в штанах и башмаках, покрытый пятнами копоти. В руках он нес большое ведро. Над счастливо уцелевшей колокольней весело трепыхался белый треугольный флаг, с непонятным рисунком. Было так тихо, что воевода расслышал плеск полотна. В высоком проеме вроде бы мелькнуло бледное лицо, но Гаурдуин не стал присматриваться. Почему-то внутри стало нехорошо, словно его ждало нечто по ту сторону противоположных ворот, которых также не было.
Воронок миновал ворота и равнодушно простучал копытами по грязному мосту. За мостом опять начиналась дорога, но Воевода решительно натянул поводья.
Единственно на чем способен был остановиться взгляд, так это - на огромном белом пятне, нелепо распростершемся поперек пологого травянистого берега. Голые и полуодетые трупы лежали в несколько ровных рядов, как на смотру, ногами на север, а может, на юг – воеводе было все равно. Ряды начинались здесь и кончались метрах в трехстах отсюда. Они были безмолвны, и красочны, как прилегшие отдохнуть на траву в жаркий полдень работники.
Потом Гаурдуин увидел живых. Их было намного меньше, они также были полуодеты и тоже лежали, хотя и не все. Несколько крепких мужиков, блестя потными спинами, молчали и размеренно, как лопасти речной мельницы, рыли огромную могилу. Остальные, видимо, отдыхали (могила была почти закончена, и видно было, сколько она потребовала труда).
Воевода направил коня к работающим. Его никто не замечал, даже когда он остановился на самом краю, нависнув над одним из копателей.
- Не окажешь ли услугу, любезный? – Обратился он к лысому парню, который кидал землю едва-едва мимо передних ног Воронка. Конь забеспокоился.
Лысый продолжал копать, потом все-таки коротко глянул вверх и остановился. Утерев пот с подбородка, он оперся на лопату и без интереса посмотрел на Гаурдуина, желая, видимо, поскорее вернуться к делу.
- Чья работа? – Спросил воевода, кивнув в сторону подготовленного к захоронению материала.
- Ты бы ехал своей дорогой и не лез, куда не просят. – Ответил парень.
- А я сейчас и поеду. – Ответил воевода. – Своей дорогой.
Парень поглядел в сторону. Взгляд его выражал тоску. Он не желал еще одной смерти, хотя, их было уже много и будет еще больше. И, тем не менее, Гаурдуин выбрал для разговора именно его, а не усталого, надломленного бывшего отца семейства, который бы бросился на него с руганью, если бы у него осталось хоть немного сил, и выложил все как на духу. Потом он обнаружил, что парень снова его разглядывает, на этот раз оценивающе. И неожиданно в его усталых глазах промелькнула надежда, ненадолго, он тут же ее устыдился. Гаурдуин ждал. Парень опустил голову и некоторое время с досадой разглядывал землю у себя под ногами, а потом поднял голову и холодно сказал.
- Нелюдь. Кличут Зорог. Дышит огнем… И конь его дышит огнем. Откуда он пришел, никто не знает. Он сжег уже много селений и, судя по всему, идет к столице. Эта дорога ведет к городу Суливару. Это каменный город, и, возможно, его там остановят. Здесь он был вчера утром.
Гаурдуин с интересом разглядывал его. Его собеседник, безусловно, понял, что перед ним чужак (а кто бы еще стал спрашивать: «чья это работа?»), а чужаком, возможно, не стоит дорожить. Или он не надеется (и правильно не надеется) на каменные стены Суливара. И уж, во всяком случае, вряд ли Гаурдуин убедил его насчет своей дороги.
Гаурдуин пытался подсчитать время. Воронок вряд ли догонит коня Зорога, но, возможно (оставалось надеяться только на это), Зорогу нужен ночной сон, чего Гаурдуин себе позволять не собирался. К тому же перед Суливаром располагалась пара деревень, которые, конечно же, задержат нелюдя, но вряд ли надолго.
Зорог был похож на человека, если не брать в расчет рост и вес, но, подобно дракону, дышал огнем, в котором, как и в драконьем огне, горело все. Его конь делал то же самое. Поэтому, хотя у Зорога и имелось обычное человеческое оружие (меч, щит, копье), он использовал его, скорее для развлечения, позволяя воинам приближаться к себе и, подобно сказочному богатырю, топча строй.
В ночном безлюдье и тиши, из низин поднялся туман, съев постепенно все вокруг. Гаурдуин не слышал ни птиц, ни зверей, только деревья и трава шелестели на ветру, делая тишину еще более зловещей. Луна светила между облаками, как любопытный глаз меж досками забора. С Луной ничего не случилось. О ней как всегда забыли, и вспомнили лишь, когда увидели, но было уже поздно. Белая хозяйка ночи сопровождала Гаурдуина и с любопытством его разглядывала. Воевода недовольно косился на нее, топорща усы.
«Что ты можешь понимать в мотивах человеческих? Вот ты – обыкновенный кусок камня, совершенно бесчувственный и совершенно такой же, как любой другой кусок камня у меня под ногами, но я вижу разницу между им и тобой, а в чем она, эта разница? Ты можешь это понять? Никогда. Твой глумливый взгляд – лишь до тех пор, пока ты имеешь для меня чисто теоретический интерес. Он не более чем рефлекс, отражение моего взгляда на тебя. Когда же я решу тебя с небес попросить, то мой взгляд станет пустым, как тьма вокруг тебя, и тебе нечего будет отражать. И тогда вопрос о твоем раздроблении на куски и постройки из этих кусков сараев станет лишь вопросом времени».
Туман поднялся над головой и заслонил свет неба. Глухие удары копыт стали единственным доступным звуком. Воронок видел дорогу в почти полной темноте и уверенно двигался вперед. Его бока сдувались и раздувались, а мышцы перекатывались вдоль тела, как бесшумные, залитые маслом шарниры механизма, но Воронок был покорен воле всадника, а потому Гаурдуин не пел ему гимнов и не спорил с ним, а только простодушно удивлялся: ишь ты, как, ишь ты, как….
Он знал, что конь пойдет за него на смерть, но не мог придумать – почему он это сделает? Он, воевода, пойдет на смерть из-за куска камня, который, возможно, окажется на деле не годным даже для постройки сараев. Он будет спорить и брюзжать, но кончается ведь всегда этим, не так ли? А ради чего пойдет на смерть Воронок? Случайно встреченный, необходимый в качестве выносливого средства передвижения и не более того. Что такое конь и что такое всадник? Так ли прост этот вопрос? И кто из них на самом деле выше? А если они оба дышат огнем, кто из них выбирает куда этот огонь направить? Отличаются ли Зорог и его конь от Гаурдуина и Воронка? Если бы он мог спросить Воронка, почему он так покорен? Или лучше не спрашивать? Вдруг нелюдь-всадник - это просто одно большое целое, именно благодаря тому, что они могут говорить друг с другом?
Гаурдуин потер слепые глаза. Это от безмолвия. В молчании всегда просыпаются голоса внутри, но они не приносят ничего, кроме боли и потому надо заставить их замолчать. Любой ценой? Нет. Мы знаем цену своим голосам, она не велика, но… когда дело доходит до кромсания на куски Луны, цена голосов оказывается не такой уж маленькой, как о ней думалось. Мы готовы искромсать на куски что угодно, чтобы заставить голос внутри молчать – так какова же на самом деле его цена? Воевода опустил голову на грудь и в отчаянии приказал себе заснуть. Проклятые деревья! Проклятая трава! Он изогнал отсюда все зверье, но вас он изогнать не смог и потому предпочел не замечать. А теперь вы не даете спокойно жить мне, как будто дороже всего на свете стоите вы.
На гребне водораздела поднялся сильный ветер и сдул плотный туман, обнажив не столь благородную, можно сказать уродливую, долину впереди, пучащуюся буграми и язвами, и поросшую короткой клочкастой шерстью. Там впереди в темном ложе колыхался острый беспощадный огонек.
Гаурдуин тронул коня.
«Вечером чтение при свечах, омовение, и, необязательно, но желательно, подвиг».
Воронок, поблескивая равнодушным взглядом черных глаз, двинулся вниз. Казалось, он идет на этот одинокий огонь в ночи, но на самом деле, он, конечно, смотрел себе под ноги – на дорогу.
Отчаянный звон больших колоколов был слышен издалека. Так же издалека Гаурдуин увидел город Суливар, который расположился на вершине большого холма, у слияния двух рек, блестя из-за серых каменных стен, являвшихся практически продолжением земли, серебром куполов. Воронок устал, бока его были мокры от пота, но взгляд оставался равнодушным. «Справлю дело - и отпущу», - благородно думал Гаурдуин: «Обратно как-нибудь сам».
Воевода проехал еще километр по направлению к городу в сомнениях, но потом окончательно решил для себя, что Зорога там еще нет. Он все-таки обогнал нелюдя. Главная дорога шла вдоль берега мелкой речки, название которой воевода не потрудился узнать, от сожженного города (тоже с неизвестным названием), давая вместе с ней хорошего крюка. Что касается Гаурдуина, то где-то на середине пути он свернул на тропу, идущую через лес на другом берегу, и дважды форсировал реку (второй раз Воронок замочил ему сапоги). Недалеко от стен города он намеревался вновь выйти на главную дорогу и двинуться навстречу Зорогу. Так уменьшалась возможность разминутся. Зорог не изменял главной дороге. Сожженная деревня, которую воевода видел в ночи, была пуста. Если бы города были так же пусты, вряд ли бы что-то в стиле движения нелюдя изменилось.
Гаурдуин не рискнул приблизиться к серым стенам, справедливо рассудив, что по черному всаднику на черном коне начнут палить, не разбираясь – кто такой, а воевода, в отличие от Зорога стрел боялся.
Выбравшись на главную, Гаурдуин отпустил повод. Воронок пошел шагом. Впереди дорога поворачивала влево, огибая мыс леса и скрываясь за ним. Справа раскинулся широкий луг. Впервые за все время пути воеводу нагнал страх, но теперь уже было поздно. С ним всегда так случалось. Он сжимал и разжимал левый кулак, задумчиво поглаживая его правым. «А, пожалуй, теперь не выберусь», - родилась трезвая мысль, но за ней пришла мысль трезвая не менее: «Ну и что?».
Перед этим аргументом страх всегда исчезал. Так было и в этот раз. Колокола все надрывались за спиной, но теперь их хрустальный звон стал как будто тише. Краски потеряли яркость, словно солнце, которого не было, скрылось за тяжелую тучу. Луг справа стал отливать синевой, лес стал почти черным, а небо сделалось совершенно бесцветным. Впрочем, заклятья нелюдя тут были ни при чем. Возможно, так видел мир дракон (собственный, Гаурдуновский).
Слева из-за леса вылетела на нитку дороги далеко впереди и замерла черная точка, похожая на стремительную блоху. Гаурдуин остановил коня. После чего спешился, хлопнул Воронка по шее и сказал:
- Иди. Иди же.
Конь не желал его покидать. Его взгляд был почти говорящим, так что воевода почувствовал себя нехорошо.
- Иди! – Он стукнул Воронка по шее, уже не сдерживаясь.
Конь яростно фыркнул, но отошел на несколько шагов. А дальше воевода повернулся к нему спиной и пошел по дороге навстречу стремительно растущей черной блохе. И частый, как дробь дятла грохот чудовищных копыт уже несся над равниной, споря с колокольным звоном.
Воевода вытащил меч. Взяв его двумя руками и широко расставив ноги, он встал посреди дороги, норовя изобразить собой деревянную куклу, для отработки разнообразных эффектных боевых приемов. Он рассчитывал, что Зорог не возжелает сжечь его одним выдохом, потому что в этом случае проще было сразу закопаться в землю.
Он не ошибся, Зорог держал в правой руке нацеленное копье, и, судя по всему, собирался его применить. Он не изменил своего намерения, даже когда противник неожиданно вложил меч в ножны, оставшись и вовсе с пустыми руками.
Гаурдуину достаточно подробно описали Зорога, но только сейчас воевода почувствовал, какой он огромный. Именно почувствовал, а не увидел (и такую гору он собирался выбить из седла?).
Воевода метнул кинжал в горло коню-дракону, но промахнулся, хотя весь расчет был на то, что он попадет.
Черная скала надвинулась и слилась с собственной тенью. «Опоздал!», - понял воевода, взвиваясь в воздух. Но он не опоздал. Копье поразило пустое место, на котором только что стояла кукла для ударов, а верный конь, уже нес седока дальше, скорее мешая своей стремительностью.
Воевода был совершенно обыкновенный человек, а не горт, чтобы валить с небес дракона, поражая его мечом в глаз (в оба глаза), но тоже кое-что умел. Правая нога врезалась Зорогу в лицо, левая промахнулась. Скрюченные пальцы отчаянно попытались ухватиться за воздух, но у них ничего не вышло. Гаурдуина швырнуло на землю, как скверный плевок и потащило в облаке пыли, крутя между небом и твердью, как в барабане. Когда он вскочил, все уже кончилось. Зорог тоже сверзился с коня, упав на спину и так громко грохнув доспехами, что Гаурдуин, наконец, сообразил, отчего нелюдь был так тверд. Зорог вскочил на ноги одновременно с воеводой. Их разделяло пять-шесть шагов, и на таком расстоянии трудно было ожидать, что драконий огонь окажется менее смертоносным, чем обычно.
Зорог открыл пасть, Гаурдуин закрыл глаза. И, возможно, поэтому услышал топот копыт за спиной. Ему не требовалось много времени, чтобы узнать, кому они принадлежат. Вал пламени, прокатился по земле, оставив на ней длинный черный язык копоти, но за мгновение до этого, протянутая в пустоту за спиной рука воевода поймала повод. Воронок сорвал его с места и унес, как ветер – опавший лист.
Взлетать в седло на ходу не входило в длинный список боевых умений Гаурдуина, но, похоже, с этого момента входит. Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на шее, несущегося во весь опор Воронка и страстно эту шею обнимающего. Он был бел, как полотно, и мокр, как мышь. Руки не желали повиноваться, но он нашел на них управу. Оторвав себя от конской шеи, он оглянулся.
Зорог был далеко позади. Он стоял, непонимающе разведя руки, и смотрел в след убегающему врагу. Только потом воевода услышал мощный обиженный рев, принадлежавший скорее не медведю, но быку. (У маленького ребенка украли игрушку). Коня-дракона, Гаурдуин не заметил, но он недолго глядел назад. Посмотрев вперед, воевода увидел, что Воронок несет его в правильном направлении – по дороге прочь от города. Впереди должен был быть мост через безымянную речку, Гаурдуин чувствовал ее дыхание, но до реки было еще слишком далеко, а рев за спиной уже прекратился, сменившись едва слышной за звуком копыт Воронка дробью.
Гаурдуин заставил себя оглянуться еще раз. Так и есть: Зорог был снова на коне, и снова он рос в размерах, правда, не так быстро.
- Давай, маленький! – Взмолился воевода, поддав Воронку под бока.
Воронок давал все что мог, но этого было недостаточно. Дорога сделала еще один поворот, но мост не показывался. Воевода вновь оглянулся и ужаснулся – Зорог значительно приблизился. Он еще не вышел на дистанцию для огненного удара, но ждать оставалось недолго.
Гаурдуин извлек на свет еще один кинжал и всадил его в круп Воронку.
- Надо, маленький.
Воронок не ответил ни голосом, ни взглядом, только ускорил намет до совершенно невозможной для коня быстроты. Пена клочьями летела из его раззявленного рта. Шепча лишь: «Надо, маленький, надо!», - воевода продолжал безжалостно погонять. «Загоню!» - (Бывает). За спиной кто-то торжествующе взревел, и тут же впереди показался мост, он вынырнул из-за поворота с не меньшим эффектом, чем это сделал давеча Зорог.
Второй раз за день, Гаурдуин подумал: «Все», - и едва копыта Воронка ударили в гнилой настил, как его накрыла всеуничтожающая оранжевая волна. В одно мгновение он превратился в полыхающий факел, и в таком виде сделал еще несколько галопирующих шагов по мосту и сорвался в воду, превратившись в облако пара.
Зорог тоже въехал на, занявшийся мост и шагом проехал его до конца одетый в пламя, как в плащ. Он, безусловно, думал, что сжег и коня и всадника. Он видел, как что-то объятое пламенем упало с моста, но больше с моста никто не падал, круги на воде выдали бы этот лихой маневр.
Гаурдуин действительно не падал в воду – он висел под мостом, уцепившись за бревно, со страхом глядя на приближающийся к его пальцам огонь. Он успел вывалиться из седла влево, в том месте, которое не захватил огонь. Зорог сейчас был слева от него, воевода слышал глухие шаги коня-дракона, который, видимо, переступал с ноги на ногу, любуясь окрестностями. Возможно, Зорог обдумывал вопрос: стоит ли прямо сейчас, когда его конь так устал, переть на каменный город, до отказа забитый дружинниками с острыми копьями и катапультами. Вдруг, сейчас он не поедет через мост в обратную сторону (на что очень рассчитывал воевода).
«Давай, маленький». – Мысленно обратился к нему Гаурдуин, вытаскивая из ножен и беря в зубы меч (не свой собственный меч, который по прежнему висел на боку, а богатый клинок бывшего хозяина Воронка), этот меч был очень хорош, и имели место быть все основания для надежды, что кожа нелюдя уступит ему (все-таки ни Зорог, ни его конь драконами не были).
Шаги стали чаще, а потом перешли в размеренный неспешный ритм. Зорог пересекал мост в третий раз.
Сквозь щели в досках мелькнула страшная морда коня, потом его брюхо, и Гаурдуин рванулся вверх, вылетев из-под моста прямо перед конем-драконом, как ошметок сажи из печной трубы. Страшно выдохнув через две ноздри, он всадил меч в шею коню. Меч не подвел. Он пробил крепкую (крепче любой брони) кожу и сломался, так что один обломок остался торчать в шее, а другой остался в руке воеводы.
Завизжав, как резуемая порося, конь-дракон взвился на дыбы, Гаурдуин был вынужден упасть на горящие доски, чтобы избегнуть чудовищных копыт, но упал не только он. Зорог не держался за повод, потому, когда конь встал на дыбы, он позорно вывалился из седла. Зацепившись за край моста спиной и перевернувшись в воздухе вниз головой, он полетел в воду, подняв фонтан брызг, способных затушить маленький пожар.
Разъяренный конь сплясал на гнилых досках, кроша их в опилки, небольшой танец, но только один раз зацепил Гаурдуина, разорвав ему кольчугу на боку. Спасаясь от его копыт, воевода прыгнул вниз следом за Зорогом.
Когда он попытался вынырнуть, две каменные руки аккуратно взяли его за шею и за плечо, и макнули в воду.
И все кончилось бы благополучно, если бы тупой, но очень злой конь-дракон с голосом свиной отбивной в процессе приготовления, не свесил свою мудрую голову вниз и не сжег гада, посмевшего так больно кольнуть его в шею, не обращая внимания на то, что этого гада от смертоносного огня (в котором хорошо горит все, в том числе и сами драконы), закрывает своей необъятной спиной его хозяин.
Вода разом вскипела, взорвавшись снизу огромными пузырями, и над рекой поползло пухлое облако пара.
Возможно, Зорог кричал. Возможно, он кричал так, что услыхали в Суливаре и на минуту прекратили бить в свои дурацкие колокола, прислушиваясь к странным звукам. Гаурдуин этого не знал, потому что сам орал еще громче (живой орет громче умирающего, это верно). Зорог заслонил его от прямого огня, но оставил вариться в собственном соку.
Последней осознанной мыслей воеводы была та, что заставила его прыгнуть в реку. Потом мыслей уже не было. Он просто греб вслепую, не высовываясь из воды, не в состоянии сообразить, что же ему мешает и дальше заниматься тем же. Когда он понял, что это – удушье, он высунул голову на поверхность, осуществил огромный стенающий вздох, и снова нырнул, и снова греб.
Въехав головой в податливую массу, он продолжал продвигаться вперед, раздвигая ее руками. Только добравшись сквозь камыши до самого берега, он позволил себе остановиться и подышать. Он дышал с наслаждением, смакуя сладкий воздух, как малодоступный деликатес. Это была чья-то великая милость позволить человеку так дышать. Через некоторое (довольно небольшое) время он вернул закаченные глаза на место. Дело еще не было сделано. Повержен только один дракон, да еще неизвестно – мертв ли он.
Подумав, об этом он сразу вычленил из окружающих звуков один звук очень странный и, не смея радоваться такой удаче, осторожно пополз на берег. Оказавшись над уровнем камышовых зарослей, он взглянул в сторону моста (который оказался совсем близко). Там, среди языков пламени стоял известный ему конь-дракон и, согнув шею, смотрел в воду, словно ожидая поклева. Но поклева не было. И тогда он поднял голову, и снова низкий глухой вой, похожий больше на звук приближающейся лавины, заставляющий небо темнеть, а птиц испуганно вспархивать из травы покатился над равниной.
Гаурдуин неподвижно лежал на берегу и смотрел на коня, оставшегося без всадника. Что он будет делать? Ляжет на землю и умрет от горя? Пойдет щипать травку? И подберет ли его кто-нибудь, милосердно вытащив обломок клинка из шеи, впряжет ли в плуг или борону, не догадываясь, что этот равнодушный увалень может так быстро бегать, и главное умеет, если ему прикажут (а также, если очень разозлится), дышать чистым драконьим огнем?
ВАЖНОЕ ДЕЛО.
Данету было очень плохо. Он заперся в своих покоях и сидел там на кровати, сжав руки и предаваясь горю. Вчера вечером до него дошли слухи, что ушел Сеар. Он, не задумываясь и не медля, помчался туда, где у порога знакомого дома люди сидели прямо на камнях мостовой, скорбно понурив голову, и едва слышно стеная. Это были пациенты, которые ждали доктора и не верили, что доктор (Сеар) может вот так бросить их всех и уйти по каким-то неведомым более важным делам. Они надеялись, что он скоро вернется. Конечно же вернется! Где это видано, чтоб Сеар не вернулся?! Что же это такое, добрые гои?! Это же произвол чистой воды! Дверь была взломана. Данет вбежал в темную прихожую, вбежал в светлую рабочую комнату, вбежал в скромные покои отдыха…. Но там было пусто. Только безмолвные люди со слезливыми глазами сидели и бродили там, как коровы, которых забыли подоить и накормить, вследствие того, что хозяйка куда-то отлучилась по неясной для них человеческой необходимости, а может быть, умерла.
Никто не знал, куда ушел Сеар, вот что было самое зловещее. Он никому ничего не сказал. Может быть, он и не уходил. Может быть, его уже закопали где-то молчаливые рабы, какого-нибудь богатого пидараса, обиженного неподобающим приемом. Данет метался по дворцу, как замучанный недостатком вольного движения в клетке, недано пойманный дикий кот. Потом он заперся у себя и стал страдать. Потом были еще какие-то неприятности. Восстала Имбра, и маги пытали его, требовали чего-то. Ночью во дворец кто-то проник и устроил бойню. Два мага погибли, один пропал. Стойто ходит весь серый. На него даже не взглядывает, бедняга. Но все эти ночные неприятности плохо доходили до сознания Танната. На него уже были покушения, и ему уже приходилось ощущать отвратительное непонимание происходящего вокруг, когда выкрикивались вороньим голосом команды, топотали в разные стороны сапоги, кто-то ироничный и добрый вдруг зверел взглядом, и произносил оскаленным ртом какие-то совершенно непонятные речи, у кого-то вырывали из разных мест куски мяса, и он молчал, возводя стеклянные глаза под залитый потом белый лоб. Это все было понемного пережито и обдумано, и поставлены на пути этого некоторые защитные барьеры. Но если он сейчас останется без Сеара, у него (неожиданно) не останется совершенно никого рядом, чтобы возжаловаться на судьбу и возлеч на груди. Он останется один посреди громадной, непонимаемой им массы людей, в которой он чьей-то злой прихотью поставлен главным.
В дверь деликатно постучал.
- Вам письмо, гой Император.
Данет воздохнул и, шаркая подошвами, двинулся к двери. Ему протянули конверт, он взял его и двинулся обратно. Сидя на роскошных перинах, он вынул из предусмотрительно вскрытого конверта листок бумаги и некоторое время слепо смотрел в него. Там была какая-то ахинея. Кто-то (имя Таннату ничего не говорило) слезливо о чем-то просил. Таннат не мог этого читать. Почему, все они, когда хотят что-то от него получить, начинаю ныть и клянчить, как дворовые псы. Ведь у них есть достоинство, достаточно послушать их увесистые речи между собой. Они что считатют, что он не понимает другого языка? Впрочем, откуда им считать по-другому.
Дверь распахнулась и в темном проеме появился какой-то человек. Человек хотел вбежать в комнату, но едва он сделал только один шаг, как из, скрытых от глаз Танната щелей и углов полезли троерукие люди с острыми кинжалами и острыми волчьими глазами. Они повалили человека, совершенно его обездвижили, и уже из-под их плотной массы, он воззвал:
- Бросьте письмо, гой Император! Не читатйте….
Ему зажали рот. Густая шевелящаяся куча двинулась к дверям, Таннат непроизвольно вскочил, словно желая ее задержать. Ему хотелось, чтобы человек сказал, то, что хотел сказать, но навстречу уже шел сощуренный Стойто и, успокаиваще изрекая что-то, усаживал его обратно.
- Я разберусь, гой Император, не волнуйтесь. Письмецо дайте сюда. – Он забрал письмецо.
Войдя в свой кабинет, Стойто сейчас же устремился к камину. Кассау поднялся ему навстречу. У князя трехруких, как у многих представителей власти этого небольшого, но очень воинственного народа имелось в наличии три полноценные руки, две из них – правые, что тоже значило весьма немало.
- В приемной сидит один доблестный гой…. – Начал он издалека.
Стойто швырнул в огонь листок бумаги.
- Что это? – Спросил князь.
- Письмо. Кто-то передал его императору. – Стойто скрипнул зубами. – Если б он прочитал его, он бы погиб.
- Заклятье? – Спросил Кассау.
- Да. – Стойто повернулся к своему напарнику. – Ты что-нибудь выяснил?
- Нет. – Лицо Кассау не выражало ровным счетом ничего. Оно никогда ничего не выражало. – Тебе удалось связатьс с Адамом или Земмой.
- Нет. – Мрачно ответил Стойто и отвернулся к огню. – И у нас нет других магов, чтобы защитить императора. – Он снова поглядел на князя. Теперь его глаза немного раскрылись. – Похоже….
Кассау взял его за рукав.
- Рано его хоронишь. Пошли.
В приемной навстречу хранителям покоя угнетенного обстоятельствами Данета поднялся гой Омо Ксартарис Тортвингер. Не дожидаясь вопросов, он обстоятельно представился.
- Так вот, до меня дошла весть, что гой император желает меня видеть.
- Гой император сейчас никого не желает видеть. – Сильно сощурившись отвечал ему Стойто. - Но ваша помощь может весьма пригодиться нам.
- Чем докажете, что вы – ушедший? – Спросил Кассау.
- Это мой друг, гой Казболт. – Сказал Омо, демонстрируя хранителям гоя Казболта, сидящего в кресле за их спинами (когда они входили, кресло, как и все остальные седалища, за исключением того, которое занимал Омо, были абсолютно пусты). Стойто сделал движение к мечу, но вовремя опомнился. Гой Казболт был именно тем странным человеком, который спас Данета от гибели, и который сейчас должен был находиться в камере. – Он тоже ушедший.
- Очень приятно. - Невозмутимо произнес Кассау. – Вот ваше первое задание, добрые гои.
Получив монаршье благословение, новые вольные гои, поспешили в путь, но сначала решили перекусить. Им накрыли в малой столовой. Казболт с аппетитом жевал кусок жареной свинины и рассуждал.
- Как мы пойдем? Мы должны опередить троллей, чтобы все подготовить. Можно воспользоваться магическими каналами, можно на конях, можно пешком, можно просто оказаться там без лишних телодвижений, как ты считаешь, какой путь нам удобнее всего?
- Дай поесть.
- Кстати, зачем вот мы едим? Чего тебе так приспичило поесть?
Омо не ответил.
В открытую дверь столовой с истошным визгом ворвалась окровавленная свинья, за ней, неловко шлепая гигантскими башмаками бежал поваренок с ножом в руке. Вслед ему донеслось откуда-то издалека: «Убей!».
Свинья нырнула под стол, поваренок полез за ней, наподдав задом столешницу, отчего Омо едва не поранился вилкой. Под столом разворачивалась нешуточная война. Кто-то в потном переднике спешил на помощь, заглядывал под стол и подавал советы сорванным голосом.
Омо бросил вилку и направился к выходу. Казболт с наивозможнейшей скоростью подъел остатки, утерся салфеткой, одернул куртку и догнал своего старшего.
- Я думаю, было бы неплохо пробежаться. – Предложил он.
- Давай.
- А сдюжишь?
- Попробую.
На том и порешили.
Однако они дошли только до дворцовых ворот, как Омо стало нехорошо. Он остановился, опершись о колени, и стоял так, глядя в землю.
- Тошнит. – Ответил он на встревоженный вопрос Казболта.
Потом он стремительно скрючился и вывалил полупереваренную свинину на мостовую. Его шатало, так что без помощи горта он не смог даже уйти с дороги.
- Отравили. – Хрипел он.
- Но ведь я тоже ел. – И тут Казболт почувствовал вольное движение в животе и обнаружил некоторое потемнение дневного света. Ему пришлось отпустить Омо, потому что важнее стало удержаться на ногах самому. Впрочем, ноги быстро ослабели, и пришлось плюхнуться на задницу у стены ближайшего дома. Рвота не миновала его.
Слабость, деревянная голова и ватный колкий непрозрачный воздух вокруг.
Отравили, достаточно подло, впрочем, по-другому сие невозможно. Но кто это сделал? Неужели Данет, который боялся ушедших. Или бдительный Стойто? Очень важный вопрос, ведь не ответив на него нельзя умирать. Вдруг это просто недосмотр на кухне? А не все ли равно? Он бы сдался, если б не вспомнил кое-что. Он вспомнил кровь Луня, хотя это был и не Лунь, но все равно. Она о чем-то напомнила ему, о чем-то, что он затруднился бы назвать иначе как надеждой. Он не умел надеяться, но он знал, что это такое. И эта маленькая коричневая рука, рассеченная ножом, заставила его бороться. Яд нетрудно нейтрализовать, надо всего лишь решить, что это нужно сделать.
И он сделал это…, но у него ничего не получилось. Сознание стало путаться, от чего стало труднее переделывать свое тело таким образом, дабы оно не умерло. Но все попытки шли прахом. Он уже ничего не видел и не слышал, возможно, кто-то пытался им помочь, а может – и нет, но помощь извне была все равно бессильна. Это был какой-то странный яд из мира магии. Яд, которым можно умертвить ушедшего, даже если он этого не хочет. Казболт полагал, что такого яда не существует в бескрайнем мире, но, видимо, ошибался.
Омо зло пихнул его в бок.
- Вставай, разлегся! – И зашелся в глухом кашле. Сам он сидел на земле, согнувшись, и не очень собирался вставать.
Злой окрик как будто сдернул наваждение, у Казболта открылись глаза и рассмотрели мостовую под самым носом, пустую, только издали неспешно приближались к ним два стражника, отнюдь не с благими лицами. Он тяжело повернулся на бок, потом, превозмогая расслабленность тела, будто набитого внутри соломой, сел. Опять замутило, но быстро прошло.
Омо уже поднялся на ноги, держась за стену. Жизнь стремительно наполняла Казболта, как свежее пиво пузатую кружку.
- Как ты это сделал? У меня ничего не получилось.
- У меня тоже. – Невнятно ответил Омо и, оттолкнувшись от стены,
пошел к воротам, навстречу стражникам. Несмотря на свою решимость навести порядок, те расступились. Проходя мимо, Казболт с удивлением обнаружил, что это трехрукие. У одного две руки торчали справа, крепко сжимая древко копья, у второго – слева, обе лежали на рукояти меча в ножнах.
Миновав ворота кремля, Казболт почувствовал себя совершенно здоровым. Он терялся в догадках относительно того, что с ними произошло. Отравили их или нет? А может Омо скромничает? Однако Омо был явно не в духе, и вопросы Казболта так и не нашли ответа.
- Ты, кажется, хотел пробежаться? – Буркнул старший брат, когда они миновали окраину.
- Я и сейчас непротив.
- Тогда…. – Омо подбросил за спиной мешок, поправил перевязь и сорвался с места семимильными шагами. Он бежал по дороге быстрее коня, идущего галопом. Казболт вскоре догнал его и пристроился немного сзади и слева.
Вот это достойное мужа дело. Горты умели и любили бегать. По этой причине им не нужны были кони. Для горта бег был приятным отдыхом, а быстрый бег даровал ощущение собственной силы как ничто другое.
Километровые столбы испуганно мелькали стороной. Встречный обоз остановился, съехав на обочину, руки торопливо нашаривали топоры и кистени, а глаза глупо таращились.
- Но ты так и не ответил на мой вопрос. – Констатировал Казболт.
- Какой именно?
- Почему ты решил, что нужно поучавствовать в каком-нибудь деле? Ты так и сказал: «в каком-нибудь», хотя учитель, помнится, выбирал для жизнедеятельствования только хорошо продуманную наперед партию.
- Лунь был просто перестраховщик с недоразвитой фантазией. Он всю жизнь был таким, я его знаю. Отсюда и эти идеи о непременном, обязательно трагическом перевороте бескрайнего мира, или чьего-нибудь существа с ног на голову. А вот я вижу, что напред продуманных партий вокруг пруд пруди, но я ничего не продумываю, потому что меня тошнит от продумывания, как, впрочем, и тебя. А ушедшему оставаться без дела нельзя. Коль победил всех врагов, найди их себе сам и побыстрее, а не то начнешь делать глупости.
- Я бы предпочел искать Сеара. – Капризничал Казболт.
- А я бы предпочел ездить на самом себе верхом, потому что тогда я был бы сам себе хозяин. – Ворчливо откликнулся Омо. – Сеар найдется.
В сумерках они уже забрались в глухие леса между Гарлоутом и городом Халц. Черная земля, названная так за ее плодородие, полукольцом охватывала Гарлоут с запада, севера и востока. Это были исконные земли империи, и город Хальт лежал почти на северной границе черной земли. Здесь издревле стояли густые леса, лишь вокруг городов выведенные неутомимой рукой землепашца.
Причина задержки двух ушедших, крылась в том, что орки-то исчезли, и это хорошо, но добрые гои, как в Аухито называли разбойников, и которых за время орочьего ига развелось втрое больше обычного, исчезать и не думали. Им сейчас было самое привольное время. У старых хозяев Аухито никак не доходили руки, да и леса в черной земле слишком густы и широки.
Двум путников, отделившимся от каравана, чтобы свернуть в свою родную деревню не повезло. Их коней зарубили метательными топорами. Один, счастливо избегнувший ран бросился бежать и скрылся в лесу. Что с ним стало дальше, никто не знал. Второй был ранен, и решил никуда не бежать. С ним разделались жестоко и бросили умирать на дороге. Выручка от выгодного торга в Гарлоуте заимела себе нового владельца.
Омо замедлил бег, а потом и вовсе остановился.
Человек лежал на земле лицом вниз, подмяв под себя правую руку, в беспомощной попытке защитить живот. С животом у него явно было очень нехорошо, но он еще жил.
С огромным трудом он повернул налитые кровью глаза, не пошевелив более ни одним членом тела, и долго натужно вглядывался в того, кто стоял над ним. Наконец, он сдавленно прошептал:
- Убей.
Омо бесстрашно перевернул человека на спину, открыв живот, отчего умирающий потерял сознание. Потом, не менее бесстрашно, он вправил внутренности на их законное место, и наложением рук зарастил губастую рану.
Казболт видел слабый свет, который днем вообще был бы незаметен, исходивший от ладоней старшего брата. В лучах этого света изнемогшая воспаленная плоть успокаивалась, приобретала гармоничный цвет и начинала жить, как встарь, словно не терзали ее иззубренные клинки и подлые стрелы.
Теперь человек просто спал глубоким беспробудным сном.
Омо без колебаний поднял спасенного на плечо и сказал.
- Здесь недалеко должна быть деревня.
- Давай я понесу. – Предложил Казболт. – Ты устал. – Омо действительно потускнел от утомительного бега и еще более утомительного врачевания.
Но он оставил предложение младшего брата без ответа. Вместо этого он пошел дальше, шагом, дабы не тревожить деликатную ношу.
В деревне они без труда отыскали родственников раненого. Во-первых, это была жена, молодая, но преждевременно состаренная тяжелой работой (удел деревни вообще и времен орочей дани - в особенности) женщина, которая, похоже, вообще не ждала мужа домой живым, а потому просто, молча, плакала, не меняясь в лице, и смотрела на двух здоровых страшных мужиков, доставившего ее любимого, не иначе как на небесных ангелов. Она так ничего и не сказала, просто указала на дверь своего дома, откуда уже высовывались две лохматые любопытные головы, тут же схоронившиеся внутри.
В землянке обнаружился еще кто-то в углу среди густого пахнущего вороха шкур. Кто это был (отец спасенного, мать или кто-то еще) установить так и не удалось, в темноте виднелись только блестящие, упрямо настороженные глаза, такие же безгласные, как и хозяйка дома. Дети сразу куда-то скрылись, словно их вообще и не было.
Хозяйка ловко уложила спящего близ очага, раздула угли, и, пока она не собралась с духом предложить спасителям свою скромную плату, Омо поспешил откланяться и ретироваться. Во след им так и не сказали ни слова, послышался только громкий благодарный всхлип.
Казболт дошел ровно до калитки, когда расслышал позади звуки беды. Оглянулся.
Оказалось, не много ни мало, бывшая жертва разбойников, спасенная от лютой смерти и мирно спавшая у своего очага, выскочила из дому следом за ними и теперь душит Омо, приговаривая спертым, словно кто-то душил его самого, голосом:
- Убей… убей… убей….
Что он имел в виду, Казболт совершенно не понимал, если уж на то пошло, это он сам – убивал.
Омо, пуча глаза, силился оторвать чужие руки от собственного горла, но не слишком преуспевал. Казболт вздохнул и решил вмешаться.
Для начала он оглушил душителя ударом по шее, но тот только оскалился и тихо зарычал вместо того, что бы пасть на землю. Тогда Казболт ударил его в живот, почти насмерть, потому что уже не особо рассчитывал на успех. Действительно, спасенный не только не скрутился запятой, но всего лишь глянул на горта. Этого взгляда было вполне достаточно. Казболт начал всерьез опасаться за жизнь Омо.
Тогда он выхватил один из своих мечей и обрубил нелюдю (ибо это был именно он) руки.
Две кисти по-прежнему впивались в горло Омо, видимо, с не меньшей силой, а все остальное бросилось, наконец, на Казболта, который был вынужден обратиться в тактическое бегство, потому что не знал, каким бы образом нейтрализовать своего противника.
Омо меж тем оторвал-таки кисти от горла и отшвырнул их прочь, и они подобно двум гигантским паукам запрыгали по земле по направлению к своей жертве, вынуждая ее пятиться.
Омо недаром был когда-то магом. Он и теперь сохранил те же мыслительные ухватки. Убегая от обретших полную самостоятельность рук нелюдя, он обдумывал варианты их уничтожения, но, не лишенная оригинальности задача, требовала восстановленного дыхания, отсутствия красных сполохов перед глазами и, наконец, времени.
Казболт, выбрав маршрут бегства - вокруг землянки - попробовал сначала отрубить нелюдю голову, а потом хоть что-нибудь, но тот с чудодейственной скоростью уврачевался от гортского меча. Впрочем, Казболт ныне был уже не тот.
Несомненным плюсом обретения новой сущности, однако, оказалась легкая возможность пользоваться любыми магическими приемами боя, вплоть до превращения бескрайнего мира в мокрое место, помимо рукопашной.
Скорее желая лишить противника возможности кусаться неплохими зубами, он зарастил нелюдю рот. Ничего от этого не изменилось, они уже завершили круг и снова оказались во дворе, но вслед за этим блеснула неожиданная идея.
Казболт, недолго думая, реализовал ее, зарастив противнику еще и нос (обе ноздри).
Нелюдь некоторое время еще бежал, как и прежде вращая вытаращенными глазами и грозно мыча, но вдруг остановился, словно услышав странный звук. Казболт даже огляделся в поисках его источника, но увидел только Омо, скакавшего по капустным грядкам. Нелюдь не мог понять, что с ним происходит, он пытался дышать, но не мог. А чтобы жить, не дыша, нужно иметь некоторую сообразительность, которой он по причине умственной убогости был лишен.
В результате Казболт с торжеством наблюдал финал своей скоротечной схватки. Нелюдь некоторое время прыгал, пытаясь боднуть высокий невидимый потолок, потом стал носиться кругами, молотя по воздуху обрубками рук, словно пытаясь взлететь. Ни того, ни другого у него не получилось. Он упал, как подкошенный, и довольно скоро перестал мелко сучить ногами, потому что с ним приключилась смерть.
Однако, две его руки, лишенные необходимости дышать, а, равно как и осуществлять другие нужные и важные функции человеческого тела, неутомимо преследовали великого мага, пытаясь взять его в клещи и загнать в тупик.
Казболт поспешил на помощь.
- Срости их вместе, чтоб не могли бегать!
Омо остановился у конуры, которая тряслась вместе с псом, и, величественно простерев руки, забормотал тарабарщину. Ему удалось приклеить вражеские ладони друг к другу и срастить между собой пальцы, так что получился уродливый суставчатый комок, которые имел возможность корчиться, сминаться и разминаться, а, кроме того, ненавидеть и желать погибели, но не мог больше двигаться целенаправленно.
Братья стояли над ним и с гадливостью разглядывали, решая, что делать с этой страшноватой вещью теперь. Казболт предложил сжечь ее.
Им обоим одновременно пришла мысль об очаге, и о том, что из землянки кроме нелюдя больше никто не вышел.
Позабыв о пальцах, они кинулись внутрь дома. Там они не нашли ничего неожиданного или стоящего внимания. Оставалось только возблагодарить бога за то, что нелюдь торопился и причинил смерть четверым своим родственникам быстро и, скорее всего, без мучений.
Они вышли на порог сильно посмурневшие и призадумавшиеся. Вопрос о пальцах, однако, оставался открытым. Омо справедливо предположил, что огонь, освободив от сросшейся плоти костяной остов, позволит тому снова начать бегать. Закапывать было тоже опасно, поскольку мог найтись тот, кто откопает. Скормить свежий продукт голодному псу было невозможно, потому что тот готов был убежать от кошмарного зверя куда глаза глядят вместе со своей будкой.
Пришлось Омо снова тряхнуть стариной и поразить суставы пальцев злокачественным артритом, который стремительно развиваясь, приведет, в конце концов, к полному обездвиживанию нелюдя, а, следовательно, к полной его нейтрализации. Теперь не страшно было и закопать его.
С большим трупом нелюдя пришлось по настоянию Казболта провести эксперимент, поскольку он, в отличие от Омо не был уверен в том, что тот не оживет, если ему снова проделать рот. Омо без колебаний проделал именно это. Нелюдь не ожил, чем очень успокоил горта.
Нелюдя Омо и Казболт тоже закопали сами, но хоронить семью, отправившуюся на тот свет по их вине, решили предоставить односельчанам.
Омо постучал в дверь соседа. Оттуда раздался глухой но грозный окрик:
- Изыди!!!
Омо изложил свою просьбу, еще раз заверил, что на жене, старухе и детях нет никакой порчи и хоронить их требуется по заветам предков, а того, на ком порча была, они похоронили сами и навечно заколдовали его могилу, дабы никто оттуда не сбежал.
Изнутри более уверенно повторили:
- Изыди!!!
Пришлось им уйти, ведь нельзя отказывать, если так просят.
Казболт всерьез задумался о том, что происходит. Омо же приказал лишь: «Бегом марш!», и побежал. Попытки горта обсудить мучившие его вопросы на ходу не увенчались успехом. Омо бежал вперед по дороге, словно впереди его ждали золотые горы и яхонтовые дворцы. Хотя, может быть, он все уже понял, и правда не прибавила ему ни веселья, ни разговорчивости, а только дала пинка под зад, заставляя бежать все быстрее.
На ночлег остановились в глухом краю среди каменистых холмов. Забрались в ложбинку под вылезшим на поверхность, подобно гигантскому зубу из десны, пластом известняка. Здесь было затишье, и ночной ветер, разогнавший облака гудел поверху, не тревожа маленький костерок.
Измученный Омо сразу заснул. Казболт, стерег его сон, наблюдая за прихотливым перемигиванием звезд в своей бездонной колыбели. Хотя опасности вокруг не было никакой, но когда на пути попадаются нелюди надо всегда быть настороже.
Кто-то не давал Омо спокойно поспать. Казболт по себе знал, что ушедшие снов не видят, но старший брат определенно что-то видел, и это заставляло его вздрагивать, ворочаться и даже, временами, стонать (скорее всего, показалось, но стон сложился в слово «убей»).
Казболт уже решил было разбудить его, но тут Омо проснулся сам. Он рывком сел и, хмурясь, уставился в костер.
- Посмотри, красота какая! – Поспешно сказал Казболт. – Звезды так и мигают!
Омо посмотрел. Потом он посмотрел внимательней, и начал медленно вставать.
- Звезды мигают! – Севшим голосом страшно произнес он.
Казболту сразу стало нехорошо. Что-то было не так. Что-то необычное делалось в бескрайнем мире, а он этого не видел. Он снова посмотрел на звездное небо.
Большинство звезд по-прежнему горели себе спокойно и ровно. Но некоторые вдруг начинали медленно разгораться, как пламя только что зажженной свечи, и, разгоревшись до предела яркости, начинали тухнуть.
Но тухли они уже насовсем! Они просто пропадали, сливаясь с чернотой.
(Пусть мир будет по-настоящему бескрайним, чтоб всем места хватило. Пусть островов будет столько, сколько звезд на небе, и вообще, пусть эти звезды и будут островами).
Действительно, пусть. Но что будет с островом, если звезда потухнет? Казболт только глянул на лицо Омо и понял – что будет.
А они продолжали вспыхивать и гаснуть. И в один прекрасный момент, кто знает, вспыхнет их остров, на котором они сейчас стоят, разинув рты.
Да почему же это происходит?! Кому это нужно?! Что делать?! Тут уж Омо не сумел отвертеться от прямого ответа.
- Он хочет, чтобы мы прекратили это. – Глухо произнес он.
- Кто?
- Не зли меня! Ты знаешь – кто.
- Как мы можем прекратить это?
Омо посмотрел на него, словно оценивая, взвешивая и измеряя, но что – для Казболта осталось загадкой.
- Уж, по крайней мере, не начав зажигать новые. – Проворчал Омо отворачиваясь.
Готов ли ты во имя… сделать то, о чем тебя очень просят? Убить.
Гаурдуин ошибочно полагал, что натягивать свою кожу на голову убитому Гумхо нужно было для обмана. Нет. Это было сделано только с одной целью (о которой, Лунь, возможно, и не подозревал в тот момент), чтобы вот сейчас двое учеников-ушедших, вставших скуки ради на тропу игры, поверили, что их учитель - убийца, что их учитель переступил черту, за которую зарекается переступать ушедший (эта черта у каждого своя, но у каждого она есть), и, наконец, то, что Лунь Тощак недостоин больше жить. Это был вопль о помощи. Я уничтожу все, если вы не избавите меня, потому что я почему-то не могу сделать это сам!
А звезды все гасли.
Где сейчас Гаурдуин, и неужели, он ничего не может сделать? Возможно, он сможет, но будет слишком поздно.
Неужели нет иного выхода?
А почему бы собственно не сделать то, чего от тебя хотят, ведь, в конце концов, он, возможно, прав. И если уж на то пошло, не стоит ли благополучие бескрайнего мира, о котором он сам всегда так пекся, одной испорченной жизни?
Казболт заметил, что Омо смотрит на него и поспешил расслабить сведенное гримасой лицо.
- Не напрягайся, штаны замараешь. – Ехидно произнес старший брат.
- Что же делать?!
- Я полагаю, спать. – И он удобно уселся на разостланный плащ. – Завтра будет тяжелый день.
- Если завтрашний день вообще будет!
- Расслабься. Если можешь – значит, должен, это верно. Но подумай о том, что ты действительно должен и ложись спать. Моя очередь сторожить.
Казболт ничего не понял, но почувствовал, что лучше будет и впрямь лечь спать. И уснуть (он, конечно, не сможет). Почему так будет лучше? Не знаю и знать не хочу. Казболт упрямо завернулся в плащ и, к своему удивлению, сразу уснул.
Омо подбросил веток в костер. Мы тяжелее переносим маленькую потерю рядом, чем огромную где-то далеко. Вот если бы он убил Данета? Или, скажем, вот сейчас умрет Казболт - неужто не заденет гоя Омо за живое? Нет, наоборот. Умрет он, Омо. И Казболт спросоня как махнет – и голова с плеч.
Омо растянулся на земле, заложив руки за голову. Конечно, можно заблокировать свою смерть, но не проще тогда начать зажигать новые звезды?
Он лежал и мечтательным взором следил за игрой небесных огоньков, загадывая, какая сейчас вспыхнет, какая быстрее погаснет, сколько он успеет погасить до рассвета, когда эта пантомима потеряет смысл, потому что станет светло?
На рассвете, когда небо уже залила темная синь, и осталась лишь пара звезд в ярком свете солнца, которого не было, Казболт проснулся и первым делом оглядел небосклон.
- Сколько осталось?
Омо хмыкнул и почесал в бороде. Потом сказал:
- Некогда ерундой заниматься, ешь, давай, и побежали. У нас важное дело.
БЫВАЕТ ХУЖЕ.
Данету снился страшный сон. Ему мнилось, что рядом с ним по левую руку на широкой кровати, где он спал один, лежит Сеар. И говорит с ним. Данету было очень страшно, и он не находил в себе сил повернуться на другой бок и удостоверится, что это Сеар, хотя он и узнал голос. Это происходило из-за уверенности в том, что левая половина кровати кроватью вовсе не была. Теперь это была холодная свежевырытая могила, и Сеар лежал там, и говорил оттуда.
- Прости меня, Таннат, я не говорил тебе правды, хотя подозревать ее начал уже давно. Я вижу многих людей. Они приходят со всех концов нашей страны, и даже из-за ее пределов, так что я посетил очень отдаленные места, не выходя из рабочей комнаты. Они рассказывает разные истории, все они в одинаковой степени занимательны, так что я не буду выбирать какую-то, чтобы передать тебе. Но я не об этом хотел тебе рассказать. У меня, к сожалению, есть тайна, в которой я пытался разобраться всю жизнь, и в которую до сей поры не посвящал никого. Если коротко, тайна в том, что Белые люди действительно существуют,… но лучше б их не было.
Я совершенно не помню своего детства, я не помню своих родителей, я не знаю – где я родился и когда, видишь ли, я даже не знаю, сколько мне лет.
Я помню себя в лесу близ одного селения в Черной земле, совершенно голого, залитого чужой кровью с ног до головы и трясущегося как осиновый лист. В тот момент мне, наверное, было лет двадцать. Что было до - я не знаю, вернее не знал, пока не стал врачевать и ко мне не стали приходить люди.
Они рассказывали о черном маге, брюхатившем доверчивых деревенских девок. Конечно, говорили, что этот маг очень хорош собой, но на самом деле его никто не видел. Никто не видел и его детей. Потому что в назначенный срок роженицы умирали. Они умирали так, что из соседних селений прибегали с копьями, желая помочь соседям в обороне от лихого лиха. Деревни эти после становились проклятыми. Их так называли соседи, но хуже всего, что так думали сами жители, стоило им только увидеть то, что оставалось от беременной девки. Оставались стены, вместе с потолком и полом, уляпанные кровью и ошметками плоти, а самого человека – и следа нет.
Только один одноногий старик, которого сыновья привезли ко мне, желая остановить безумие отца, рассказал мне по секрету то, что не рассказывал никому. Как из бани, где подобным образом разрешилась от бремени его внучка выскочил какой-то голый амбал, весь в крови, и, воровато оглядываясь, пустился наутек. «Если б у меня было две ноги!..», - так он сказал.
Сеар надолго замолчал, так что Данет спиной стал чувствовать холод, словно с той стороны лежала смерть и дышала ему в спину (не шевелись –проснется!) Потом врач заговорил снова.
- Мне очень тяжело думать, что так рождаются Белые люди…. Мне очень тяжело думать, что так родился я. Вот почему я не могу принять твое предложение. Прости меня….
В этих словах была мольба. Только сейчас Данет понял, что творилось в душе у этого человека. И он не мог не ответить на его просьбу. Он сел и повернулся в ту сторону, но слово «прощаю» готовое слететь с губ не сделало этого. Потому что он только сейчас понял, что это был не сон. Сеар действительно лежал на его кровати, утопая в мягких перинах и глядя черными глазами в потолок.
И Данет ничего не смог сказать, потому что смерть дохнула ему в лицо, и он онемел от ужаса. Сеар….
В следующий миг отвратительно заверещал петух, возвещая время подъема. Петух был не живой, его сделал гениальный мастер Трот, но не ошибался с криком ни на минуту.
Таннат распахнул глаза и, тяжело дыша, сел, попав в луч дневного света. Другая половина постели была пуста, и, как всегда прежде, аккуратно застелена.
Сон все еще стоял перед его глазами, и не желал уходить. Он помнил его до мелочей, хотя, возможно, это был все-таки не сон.
НЕ МОГУ.
Земля не столько приближалась, сколько поворачивалась, а потом ринулась прямо на него с такой скоростью, что он не успел даже закрыть глаза. Лохматый бесформенный мешок рухнул прямо в костер, загасив его. Волчьему Пастырю, пришлось выйти из прострации и дунуть на угли, дабы они снова занялись. Одежда начала гореть, и Хоно взвился не иначе как на два метра, не забыв закричать так, чтобы быть услышанным у подножия, и подкрепить легенду о черном горном барсе. Он все еще видел надвигающуюся землю, хотя уже давно стоял на ней. Жалкие сполохи были безжалостно потушены бешеной работой рук. Хоно, наконец, перестал метаться, рискуя сорваться с карниза вниз, и застыл на месте, глядя на своего соседа.
- Ну как, страшно? – Спросил Волчий Пастырь.
Хоно пожирал его взглядом. В нем стремительно закипала злость.
- Нет. Вовсе не страшно. – Ровным голосом произнес он.
- А что ты сейчас чувствуешь? – С интересом спросил Волчий Пастырь.
Этот вопрос погасил сполохи гнева, словно их и не было. Он застал Хоно врасплох. Живейший интерес в огромных круглых глазах, смешанный с неодолимым повелением, требовал немедленного ответа, но бывший сын тьмы обнаружил, что не может вот так сразу сказать, а что собственно он сейчас чувствует. Он много перечувствовал и передумал, пока шел сюда. Он ожидал в этом месте чего-то, подобного водопаду, который обрушится на него и потребует он него предъявить все, что он может, и обнаружит все, что он из себя представляет. Но оказалось, что либо все его ожидания были настолько мизерны, что теперь казались смешны, либо, грозясь надорвать пуп, он сделал пшик. И он не имел ни малейшего понятия, какое из этих двух предположений верно, и он не знал, что думать о Волчьем Пастыре здесь, рядом с ним, и он не мог ответить на его вопрос. Только…
Было одно странное и неуместное ощущение, что все кончилось и только сейчас начинается. И оно было огромно как океан, но у стоящего на его берегу океан лишь слегка овевал свежим дыханием лицо. Свежее дыхание из-за близкого порога, но порога еще не пройденного, и оттого совсем рядом громоздилось беспокойство, что все может сорваться и уже никогда не повторится вновь. И он сказал.
- Не знаю.
Когда он поднял глаза на старика, тот уже отвел взгляд. Он без сомнения все понял. Прочел в задумчивых глазах своего собеседника. И сейчас вынесет приговор.
- Не надо бояться. – Сварливо произнес он. – Не надо боятся сказать, что доволен собой и рад, что все сложилось именно таким образом.
Тон в противоречие к словам явствовал о том, что говорящий вовсе не доволен собой, и вовсе не рад, что все сложилось именно таким образом.
Хоно пришла многое объясняющая мысль о том, что Лунь-Волчий Пастырь, сейчас чувствует нечто прямо противоположное свежему дыханию великого океана, овевающему лицо его собеседника. И то, что он чувствует ужасно, во-первых, и вызвано явлением Хоно, во-вторых. И, в-третьих, он, скорее всего, уже не раз испытывал нечто подобное. Приходили помочь ему, а помогали себе, его же ввергая все глубже и глубже в пучину. И он не мог ничего сделать. Он не мог запретить им приходить. Он пытался бежать от них, как тощий волк от любующихся собой красавцев-охотников, но и это было бесполезно. Единственное что можно было сделать, так это перестать быть объектом для предложения помощи. Нужно было вытащить себя из пучины самому, но он был уже так глубоко и с каждым днем погружался все глубже и глубже. Он был настолько глубоко, что стоило уж скорее надеятся достигнуть дна и оборвать свои мучения там, но и дна не было видно. Простой вопрос: «вверх или вниз?», стоял перед ним уже целую вечность, и целую вечность не желала иссякать надежда. Он все еще надеялся, что кто-то придет и спасет его, хотя знал наверняка, что такого не случится.
Хоно понял, что совершил поворотную ошибку, рвясь сюда, чтобы прекратить существование Волчьего Пастыря в том виде, в каком он сейчас существовал. Он ничего не мог изменить в этом существовании. Но он прекрасно видел, что не мог поступить иначе, потому что не на Волчьего Пастыря он шел войною, а на самого себя. И если бы он остановился на пути сюда и повернул назад, он не одержал бы победу над собственным безумным призраком, а отсутсвие победы есть не что иное, как поражение.
Все это так, но что теперь сказать этому несчастному созданию, чтобы не стать последним гадом?
Ничего.
Отвернувшись, чтобы не увидеть молящего взгляда, Хоно встал, подобрал свой мешок, и не торопясь пошел прочь, туда, где в недрах неглубокой пещерки уже поблескивал изумрудной зеленью изнаночный ход, который всегда ведет туда куда нужно, даже когда ты не знаешь куда тебе нужно сам.
Мне насрать на тебя. Не желаю вспоминать о тебе. Это выглядит не эстетично, когда срут на, но если это правда (именно такой она нынче консистенции и запаха), почему бы, не проделать это. Как ни странно, ничего, кроме, хорошего от этого не будет. Ни мне, ни ему.
Хоно не увидел бы молящего взгляда, даже, если бы оглянулся, потому что его не было. Взгляд Волчьего Пастыря, который упирался в распрямленную гордую спину был Волчьим. Возможно, в этот момент Хоно схлопотал на свою просветленную задницу серьезное проклятье. Он этого, конечно, не знал, но даже если б вдруг догадался – не смог бы ничего изменить. Ибо такова судьба проклятий.
ХВАТИТ.
Гаурдуина обезоружили и провели темным коридором в светлу горницу, где в бархатном кресле с высокой спинкой сидел бургомистр. Трое стражей вошло следом, и встали рядом, каждый держал наготове острый меч.
- Откуда знаешь ты про чудище поганыя? – Спросил бургомистр толстым голосом.
- Этот вот человек сказал. – Гаурдуин указал на офицера. Тот так и вскинулся, словно его только что обвинили в казнокрадстве.
- Ничего подобного, ваша светлость!
- Как это понимать?
- Он сам спросил меня про чудище, значит, он знал заранее.
- Как он спросил, дословно?
- Э-э, он спросил, не живет ли где в окрестностях какое-нибудь чудище, на людей покушающееся?
- И что ты ответил?
Стражник замялся и посмотрел на воеводу. Лицо того было совершенно безразличным.
- Ну, я сказал ему про чудище поганыя, а потом велел вести к вам.
- Кто ты? – Обратился толстый бургомистр к Гаурдуину.
Тот назвался.
- Откуда ты?
Гаурдуин ответил.
- Не слышал про такую страну, где она?
- Сейчас ее уже нет, ее уничтожили уарши.
- Кто это такие?
Гаурдуин стал описывать уаршей и показывать руками.
- Ты с другой звезды? – Спросил Бургомистр.
- Похоже. На моей все знали, какие бывают уарши.
- Зачем тебе чудище?
Гаурдуин совсем заскучал.
- Убить.
Бургомистр думал.
- Так. Заковать в цепи. Держать как злодея.
Гаурдуина увели.
Просидеть на цепи в добротно сделанном каменном мешке пришлось девять дней. Три раза приходили, тащили в пыточную и там азартно требовали ответа:
«Кому служишь?! Кому служишь, говори!!!».
Гаурдуин, как и полагается, молчал.
На десятый день его привели в допросную, где с ним имел беседу лысый тщедушный деятель, присутствовавший на последнем пыточном сеансе.
Деятель основательно и мягко расспрашивал воеводу о том, кто он такой, откуда, и зачем он на белом свете. Гаурдуин, позевывая, подробно отвечал. Голос деятеля делался все тише и тише, а глаза все насмешливее и насмешливее. Наконец, он подозвал к себе грозного стража и совсем неслышно произнес что-то в почтительно склоненное ухо.
Воеводу сейчас же расковали, одели в новые одежды, вернули оружие, долго кормили и поили разными винами, а потом с почетом опять повели к бургомистру.
Толстый бургомистр широко и приятно улыбался, миролюбиво складывая пухлые ручки на животе.
- Рады такой чести, доблестный воин света…. Надеюсь, ты простишь нас неразумных…. Местное население стонет…. Только ты можешь спасти…. Прими же в знак нашей бесконечной преданности этот скромный дар…. Мы будем молиться….
Воеводу вывели за городские ворота, и долго махали вслед ручкой, пока он, осоловевшей от обильных вкушений и возлияний, брел куда-то по дороге, сонно высматривая место, где бы прилечь.
Он мирно храпел под кустом, когда из темноты раздался грохот копыт, и пришлось просыпаться. Он уже подумал было, что сейчас опять повезут в камеру, но это оказались лишь два каких-то совсем не видных гоя. Старый и молодой. Старый остался сидеть в седле и больше помалкивал, а молодой сразу спешился, почтительно поклонился и многословно представился. Это был сын бургомистра Бус, молодой победитель поганых чудищ. Гаурдуин поинтересовался, что это за молчаливый господин в седле, на что Бус, поморщившись, ответствовал, что это его дядька Воуг. Потом он махнул на дядьку рукой и, довольно безнадежно, пробормотал:
- Иди, Воуг, иди. – Дядька, конечно, никуда не пошел.
Гаурдуину очень хотелось отправиться досыпать, и он послал молодого победителя к его маменьке, на что, однако, Бус, покраснев от ярости, прошипел:
- Маменьку мою…. – На глазах у него блестели слезы.
Чудищу поганому имя было Озохот. Жило оно где-то в большом лесу между двумя городами. Дорога из города Вешний Свет в город Дальний Бор вела как раз через лес, где обитал Озохот. Это было очень неудачно, потому что путь был недальний и хорошо проходимый во все времена года. Но когда на дороге стали пропадать (исчезать так, что не оставалось и следа, разве что один раз поймали испуганного коня, принадлежащего одному из купцов, причем на седле не было крови) два из трех путников, пришлось накатывать новую дорогу в обход леса.
Имели место два неутешительных обстоятельства: первое – люди стали пропадать и на новой дороге, второе – третий из трех путников, который счастливо дошел до цели, не видел ничего и никого (то есть ни в одном из двух городов не имели ни малейшего представления о том, как Озохот выглядит, и уж тем более о том, что с ним делать).
- А из леса он кого-нибудь берет?
- Нет, охотники ходят там без помех, но караван же по лесу не двинешь.
- И они его не видели?
- Кто?
- Ну, охотники.
- Нет. Я же говорил, он по лесу не ходит.
- А где же он ходит?
- По дороге.
- Тогда почему те, кто ходит по дороге его не видели?
- Какой же ты дурак! Он же пожирает всех кто ходит по дороге, поэтому и не видели.
- Не всех. – Подал голос Воуг. – Меня не сожрал.
- И давно это?
- Вот как снег сошел. Сначала грешили на разбойников, ловили их по всему лесу, только потом поняли….
Меж тем дорога все глубже и глубже внедрялось в лесное чрево, и Бус становился все разговорчивее и разговорчивее.
- Мы стояли вон на том повороте, так, по-пьяни, а он, шагов двести будет, голову из леса высунул да на нас как глянет…! А Щербатый говорит: «Да у него рога!». А Косой говорит: «Да это лось!». А потом ночью, тоже по-пьяни, бежали, ух бежали! В лужу влезли, а Щербатый кричит: «Сапоги утопил!». Домой прибежали – они под лавкой стоят!
Воуг безуспешно пытался временами заткнуть своего подопечного.
- А однажды у Сотника жена седьмого рожала. Гнал через лес всю дорогу галопом. Примчался – белый весь, слова сказать не может, а у коня вдоль всего бока полосы кровавые, а из крупа – иглы торчат. А Щербатый говорит….
- Ш-ш-ш.
- А Косой говорит: «Терновник-то объезжать нужно».
Дорога порядком заросла за месяцы без работы. В колеях зеленела короткая жесткая травка, а между колеями и по обочинам уже повыскакивали древесные первенцы. День разгулялся не на шутку. Солнце жарко просвечивало сквозь дырявые кроны мачтовых сосен. Приятный смолистый запах и приятный дремотный говор птиц и букашек.
Гаурдуин шел по правой колее. Бус ехал на коне подле него слева, а Воуг, тоже пешком, ведя коня в поводу, молча, двигался за спиной.
Полуденное оцепенение существовало помимо воеводы. Сначала он думал.
Что такое Озохот и чего от него ждать? У него уже был, какой-никакой, опыт общения с нелюдями. Пока, из того что было известно, напрашивался вывод, что Озохот больше похож на болотного змея, нежели на Зорога. Змей вовсе не был непобедим в честном поединке и нападал из засады, используя в ее качестве болотные недра. Не было никакой возможности найти змея, шастая по болоту, оставалось только использовать себя в качестве жертвы и ждать его нападения. Болотного нелюдя тоже никто не видел, хотя и знали, что это змея, поскольку остались следы. Про Озохота не знали вообще ничего. Но ведь у него не было места, недоступного человеческому взгляду, где можно безнаказанно спастись от возмездия. Оставалось предположить умение Озохота маскироваться под безобидные лесные объекты, что, правда, не объясняло его нежелание охотиться где-то помимо лесной дороги. Как он может выглядеть, если предположить, что он достаточно велик, как полагается быть чудищу? Взгляд сам собой останавливался на высоких соснах, которые давно уже забили жалкие остатки березовой поросли, и царствовали в гордом одиночестве. Это рассуждение было опасно тем, что, если оно вдруг окажется ложным, будет сложнее среагировать на нападение. И потом деревьев вокруг слишком много, невозможно каждое обшарить взглядом, чтобы разглядеть поблескивающие из дупла коварные глаза.
Гаурдуин перестал думать, потому что мысли теперь просто возвращались к началу и бежали по новому кругу. Он перестал смотреть вперед и в стороны, как это делали оба его спутника. Не зная, откуда ждать нападения, он доверился периферийному зрению, слуху и даже нюху, которым был не силен, несмотря на размеры своего носа. Он просто шел с пустой головой, поглощая впечатления, бездумно и безчувственно. Он видел и слышал все, что делалось вокруг, но не выделял ни один звук или образ из общей картины. Бормотание Буса, совершенно не мешало ему. Гаурдуин даже не понимал, что он говорит, поскольку не отличал его голос от стрекота сверчков. Можно было сказать, и его спутникам так, наверное, и казалось, что он спал на ходу. Дело было только в том, что как и во сне у него обострились все чувства. А тело за расслабленными движениями скрывало готовность взорваться и ринуться в нужную сторону подобно языку лягушки.
Его совершенно не интересовали спутники. Сами напросились. Получится защитить – хорошо, но только не в ущерб делу.
Это случилось, как часто бывает, когда напряженное ожидание волей-неволей сменяется усталостью (это касалось только Буса и Воуга). Сын бургомистра давно уже замолчал, а солнце проделало немалый путь по небосклону.
Гаурдуин остановился.
Бус не сразу среагировавший на его действие продолжал двигаться вперед, но воевода ухватил коня за повод и заставил замереть на месте.
- Что…? – Начал, было, юный воитель и только потом, поняв, перестал дышать. Воуга было вовсе не слышно за спиной, но только от того, что он тоже замер, распахнув глаза и сжав потной ладонью рукоять палицы.
Вокруг не было ничего внушающего опасения, и оттого мирный день враз стал зловещим.
Гаурдуин сам не знал, почему он остановился. Он знал только, что вперед идти нельзя. Почему?
Обычное мироощущение постепенно возвращалось к нему, и тогда он сразу понял – что его остановило.
Впереди на дороге, ровно в двух шага раскинулась широкая, но не очень, лужа. Самая обыкновенная дорожная лужа (влага, скопившаяся в естественной впадине – и ничего больше). Ее можно было обойти и справа и слева, а можно, конечно, протопать прямо по ней, слегка замочив подошвы (только этого делать не стоило, не так ли?).
- Что? – Теперь шепотом спросил Бус.
- Давно дождя не было? – Вместо ответа спросил Гаурдуин.
- Неделю. – Сразу ответил Воуг.
Неделя жаркого солнца, даже в лесной тени…. За весь день они не встретили ни одной лужи, эта была первая.
- Слезай. – Приказал Гаурудин.
Бус послушно спешился.
- Вот что, коли жизнь дорога - за мной не соваться. – Предупредил воевода, после чего, словно ошалевший от жары сорванец, оттолкнулся двумя ногами и прыгнул в самый центра лужи.
И ушел с головой.
Бус кинулся следом: хватать, спасать, тащить; но Воуг среагировал быстро – схватил своего подопечного поперек туловища и, крепко прижав к себе, как белогрудую возлюбленную, потащил прочь от лужи. Бус рвался, но не в силах был совладать со своим любящим дядькой. Круги на воде, от канувшего тела докатились до края и погасли. И ничего не происходило. Попытки Буса вырваться теряли силу, Воуг же все ускорял и ускорял шаг, волоча его и обоих коней подальше от страшного места. Он, конечно, тоже хотел бы помочь воину света, но знал, что лезть за ним следом его не заставит даже тщедушный лысый деятель с приятным голосом.
Как оказалось, он сделал это не зря, потому что потом началось такое, что Бус, вскрикнув: «Мамочка!», - осел на землю из ослабевших рук дядьки; кони рванулись прочь, и хорошо, что одного Воуг выпустил, и пытался удержать только своего немолодого уже мерина, что ему, в конце концов, удалось.
Пласт земли, метра четыре в диаметре, с лужей в центре попер вверх, как пробка из бутылки. Он уже поднялся на уровень глаз обомлевшего дядьки, и шел дальше, но серая земля стала постепенно, без резкого перехода, сменяться чем-то черным и маслянистым, как каменный уголь. Ошметки и комки сыпались со всех сторон. Странный бугор дергался и шатался, так что часть воды из разволновавшейся лужи плеснула через край. А потом бугор кончился, как кончается, в конце концов, пробка, только в отличие от пробки под нижним срезом распрямлялись справа и слева многочисленные, расположенные плотными рядами, членистые ноги, очень похожие на ноги насекомого, с огромными выпуклыми щитками, закрывавшими членики, подобно черным щитам.
Озохот качнулся вперед, и, складывая напополам передние ноги, выбрался из ямы, откуда следом вышел плотными волнами омерзительный гнилой дух. Оказавшись целиком на поверхности, он мог поспорить размерами с городским каменным домом. Верхняя часть его туловища целиком состояла из обыкновенной слежавшейся земли, а из чего состояло все остальное – не хотелось даже и думать.
Вонзаясь в плотную землю, подобно гигантским копьям и оставляя в ней глубокие дыры, ноги понесли Озохота вдоль по дороге, и, слава богу, не в ту сторону, откуда так и не сподобились убраться дядька с сынком.
Громадная черная туша скрылась за поворотом, когда Воуг ожил. Он и не подозревал в себе подобной прыти, но, вскочив в седло, он лихо охадил коня плеткой и послал в галоп, причем по следам поганого чудища.
Так бывает, когда бесстрастное почтительное лицо вдруг уродуется злорадной ухмылкой, а взгляд, до того бродивший где угодно, вонзается прямо в цель. Так зудят руки, когда поймал, наконец, хитрого лиса в капкан. И так спадает, подобно цепям мученика, напряжение гнущее плечи, когда врезал наконец-то гаду по морде и она (морда) мило своротилась набок. Воуг и не подозревал, до какой степени силен был сидевший в нем страх. И когда этот страх вылез наконец-то из своего смрадного гнезда и мчится прочь – тут забудешь обо всем.
Например, можно забыть о воине света, который (он нырнул в лужу, но с тех Воуг его так и не видел), находится где-то там, внутри чудища и, наверное (до судорог приятно представить), рвет чудищу кишки. Каково ему? Некогда об этом сейчас. Также некогда было соображать, чем можно повредить Озохоту в ближнем бою: булавой, кинжалом или мерзким словом.
Впрочем, до ближнего боя, как и до самого Озохота, было не близко. Мерин Воуга несся во весь опор, безжалостно подгоняемый, но расстояние между ним и целью медленно увеличивалось. Ноги Озохота двигались медленно, плавной волной перетекая от переда к заду, но их было слишком много, и они были слишком велики. Озохот бежал не медленнее и не быстрее, и ничего с ним не происходило, только куски дерна и грязной жижи летели во все стороны.
Воуг не знал сколь долго он уже гонит чудище по лесной дороге (достаточно долго, чтобы задохнутся в чавкающем чреве), но конь стал уставать, и Озохот уходил все дальше и дальше. (Может он просто решил сменить место охоты, а Гаурдуина давно уже переварил, как и все другое, что падало в бездонную лужу? И вообще, разве могло быть иначе?).
А когда Воуг миновал очередной поворот, Озохот лежал на боку в стороне от дороги. Правые ноги его подломились под тяжелую тушу, а левые наоборот вывернулись наружу, сложившись напополам. Он не шевелился и по-прежнему не издавал никаких звуков, лишь тяжелый дух все так же шел от него, так что невозможно было понять – жив или мертв (а был ли он когда-нибудь жив?).
Удирающий оказался страшнее лежащего неподвижно. Воуг остановил хрипящего коня, и некоторое время разглядывал чудище с безопасного расстояния. И вдруг он вспомнил: Гаурдуин!
Воевода так и не появился из нутра поверженного врага, дабы раскланяться и принять поздравления.
Уже не мешкая, Воуг спешился и, изготовив оружие, приблизился к чудищу. Чудище лежало тихо и без движения. Запах вблизи стал едва переносим. Дядька недолго подыскивал сравнение, так пахло дерьмо.
Он так и не видел Озохота спереди (у него должны быть глаза, иначе как он выбирал путь… господи!). Обойдя шеренгу задранных к небесам суставов, Воуг увидел, наконец, лицо врага. Там все было точно так же, как и сзади (то есть не разберешь как), но глаза все-таки имелись. Это были два молочно-белых шара, как бы приклеенных (на дерьмо) к туловищу Озохота. Они смотрели из-под нависшего козырька сомы вперемешку с землей злобно и неподвижно, и тоже не проясняли вопроса о жизни или смерти их обладателя.
Содрогнувшись от отвращения, Воуг махнул булавой и оба глаза лопнули фонтаном белых соплей. И ничего не изменилось. Не дрогнула ни одна суставчатая нога и не распахнулась в предсмертном оскале пасть. Видно, Озохот, все-таки был мертв.
Только Воуг облегченно подумал об этом, как пасть все-таки нашлась. Ниже линии глаз прорезалась узкая зеленая щель, и оттуда поперла (тут не надо далеко ходить за сравнениями) зеленая масса. Это была сочная густая колбаса, которую невозможно было ни с чем спутать, даже из-за ее ядовито зеленого цвета, ибо рот у Озохота было совсем не рот, а как раз наоборот.
Воугу некогда было размышлять на тему: может ли мертвое чудище дело это, ища аналогии в мире животных, насекомых, рыб, или, на худой конец – людей. Одного вида колбасы было вполне достаточно (о, вполне достаточно), а ведь был еще и запах. Такого удара в обонятельный орган (заставляющего усомниться в его жизненной неважности) не испытывал даже полководец многотысячной армии, явившийся инспектировать отхожее место.
Дядька обнаружил себя стоящим на четвереньках, ловящим ослабевшей рукой собственный, выпрыгивающий изо рта желудок. В голове был только зеленый туман, и чей-то немой приказ: «Беги!». Он побежал – как мог, на четвереньках; а вернее, пополз, борясь с желанием упасть и потерять сознание.
Как он вспомнил во второй раз про Гаурдуина, оставалось загадкой для него самого до конца дней.
А все дело было в том, что выдавив порцию поглощенных и переработанных героев головой, воевода попробовал пролезть задним местом сам. Но «рот» Озохота оказался слишком узок (голова-то пролезла) для его широких плеч. Сдавленный со всех сторон прямой кишкой, он ничего не мог сделать (ну, разве что, открыть рот и подышать, хотя и об этом он вспомнил далеко не сразу).
В трясущихся бледных пальцах далеко не сразу нашлась сила. Только вынырнувшая из забытья ярость, подхлестнутая печальным видом воина света, застрявшего в заднице поверженного дракона, помогла побороть тошноту и слабость. Воуг не с первой попытки, но, все же, ухватил за скользкие зеленые власы достаточно крепко, чтобы, упершись ногами, потянуть.
Приложенное усилие удивило своей незначительностью. Тонкие губы Озохота лопнули с боков и разъехались еще дальше, туловище Гаурдуина почти целиком вывалилось из зеленой преисподней, а Воуг, как не берегся, сел задом прямо в выдавленную колбасу.
Гаурдуин полз некоторое время по земле, неловко загребая руками, словно проталкиваясь сквозь какую-то незримую препону. Потом он уткнулся лбом в землю и долго лежал так. Все его тело, покрытое толстым налипшим слоем зеленой массы, не слишком отличалось от длинного куска дерьма, способного одним своим видом внушить боязнь целой дружине, а запахом – и подавно.
Потом кусок дерьма сложился пополам – воевода сел. Утерев лицо, он осторожно открыл глаза и, несмотря на это, некоторое время ничего не видел. Потому что глаза его были еще там – в кишках чудища; хотя в тот момент они, конечно, были крепко зажмурены, но даже если б их не было вовсе, образы, вставшие перед мысленным взором, были краше настоящих, и хватит их, надо полагать, не на один год кошмарных снов.
Неразличимый поначалу в гуле потревоженного леса, понесся над землей одинокий безжизненный стон. Он был долгим, без пауз и колебаний, как вечно звучащая струна, и Воугу казалось, что он никогда не закончится, а значит, никто больше не сможет жить как прежде.
Это стонал воевода.
В эту минуту, когда к Гаурдуину стало постепенно возвращаться видение, его посетила и первая, после долгого перерыва мысль: «Хватит».
Хватит.
Теперь можно идти искать Луня, потому что больше я такого не выдержу. Я перечувствовал достаточно, чтобы лишить себя какой-либо лжи и страха. Я вполне готов ко встрече с ним, и если я с ним не встречусь сейчас, можно хоронить свой меч и идти в каменотесы.
Гаурдуин не помнил, как он добрел до веселого лесного ручья. Пришел в себя он, только лежа с головой прямо на дне, омываемый со всех сторон студеной до ломоты зубов водой. Это был миг блаженства.
Воуг на берегу стащил с себя портки, выстирал их, набрал веток, разжег костер и довольно долго грелся у живительного огня, когда воевода со вздохом поднимающегося из глубин левиафана вынырнул из ручья и принял сидячее положение. Взгляд его был живым, хотя и не жизнерадостным. Для этого нужно было гораздо больше времени.
Не вылезая из ручья, он разделся донага и вновь ринулся нежится в ледяной воде, теперь уже не лежа пластом, а шумно плескаясь и тщательно вымывая остатки зелени из наиболее волосатых мест.
Воуг не ударил в грязь лицом – собрал вещи воина света, ушел вниз по течению и тщательно все выстирал, не щадя коченеющие пальцы.
Когда он вернулся, Гаурдуин сидел у костра и довольно покряхтывал, протягивая к огню руки.
- Как малец? – Спросил он дядьку.
- Да как… - Резонно ответил Воуг. – Дорога теперь чистая.
Обоим зверски хотелось есть. Гаурдуин свой мешок сбросил, когда прыгал в лужу, так что обошлись запасом дядьки.
Стало почти темно. Воуг поднялся.
- Я коней приведу и мешок твой принесу.
- Валяй. – Воевода натянул еще сырую одежду и растянулся на земле.
- Завтра тяжелый день…. – Он уже спал.
ОЧАГ ПОРЧИ.
Адам заливисто смеялся, наблюдая что-то внизу. Потом смех перешел с сытое утробное урчание, и он отвернулся от обрыва, поглаживая впалый живот, словно после приятного плоти обеда. Затем он остановился и замер, потому что увидел у входа в синий магический ход, который подобно змее вился прямо в небесах и исчезал там, где глаз уже бессилен был что-то различить, человека. Человек только что сбросил (чтобы не мешал работе рук) свой заплечный мешок, а крепкую палку, служившую в дороге посохом, а в ином деле кое-чем другим, держал правой рукой. Человек был одет в крепкую, но безыскусную дорожную одежду, свои стиранные-перестиранные рабочие одеяния он, наверное, оставил дома. Возможно, он собирался туда вернуться, а может – и нет.
Это был Сеар.
Не знающий затруднений в словах, Адам не сразу вышел из ступора, когда он стоял прямо как палка и, вылупив глаза, разглядывал гостя. Он не ожидал встретить его (он знал, что рано или поздно встретит) и не приготовил нужных слов.
Сеар ждал. Лицо его было неподвижно и желто, как восковая маска, только глаза жили яростно и стремительно. В темнице сощуренных век.
Адам, наконец, проглотил ком, едва не подавившись и, жалко улыбаясь, заговорил:
- Ну, что ты! Я же…. Ты не подумай ничего плохого. Они там очень мило беседуют, сам посмотри.
Он повел рукой в сторону края. Сеар не двинулся с места. Адам против воли осклабился.
- Нет, я не столкну тебя. Можешь мне верить. Хочешь – слово дам? Я слова никогда не нарушаю. Хочешь?
Сеар опять ничего не ответил и никуда не пошел. Он был неотличим от собственной слепленной из воска статуи, хотя такая вряд ли когда-нибудь появится, если бы не глаза….
Адам опять заговорил, всплескивая руками.
- Ну, что ты? Обиделся на меня? Ну, право, я же… просто… ну, в конце концов, это практически неразрешимая задача – родить белого человека обычным способом. Я пытался! Но, как сам понимаешь, ничего не получилось. Я очень хотел создать белых людей, и тогда мне казалось, что это не так страшно, что… по-другому просто не бывает…. Да, возможно, я ошибался. Прости меня, если это так. Но до сих пор я не придумал ничего лучше.
Сеар!!!
Адам выкрикнул это имя рыдающим голосом, и пошел вперед, простирая руки к врачу зла и порока.
- У тебя нет матери, но ведь у тебя есть я! Я ведь твой….
- Дьявол. - Спокойно сказал Сеар, не изменившись лицом, ничем не выдав бушевавшую внутри бурю, если она, эта буря, вообще была. С таким же лицом он резал живую плоть, удалял очаг порчи, лишал части, дабы сохранить остальное, и мирно беседовал с покинутыми и заблудшими, вызывая очищающие водопады слез.
Адам остановился, словно налетел всем телом на стену, и даже негромко охнул. Его лицо стало кривиться, словно он собирался проклясть на веки, а может, зарыдать.
Но вместо этого он засмеялся. Это был тоскливый истеричный смех, который постепенно перешел в громоподобный хохот, от которого трясся весь мир, а если и не трясся, то так казалось. Раскинув руки, словно терзаемый на дыбе, и запрокинув голову, Адам исторгал из себя страшные исполинские звуки.
Но, почему-то из глаз вдруг покатились слезы, а хохот стал сменяться рыданиями.
Разом ослабев, Адам рухнул на колени и спрятал лицо на груди у маленького Сеара, обняв его, ища опоры, которую он стал неудержимо терять.
Сера тоже обнял старика за плечи и гладил рукой по лысине, глядя вдаль… и молчал.
Рыдания сотрясали хрупкое тело все сильней. Адам силился что-то сказать, но у него ничего не получалось. Потом он замолчал, уже просто колотясь в судорогах, так что Сеару все трудней и трудней было удерживать его.
А потом Сеар опустил бездвижное тело на камни и закрыл остекленевшие глаза.
НЕ СТОИТ.
- Разреши присесть у твоего костра. – Попросил Земма. – Ноги уже не те. Не для них такие далекие дороги.
- Садись, садись. – Проворчал Волчий Пастырь, глядя в огонь. – Может , есть желаешь или пить?
Земма, кряхтя, подобрался к удобному месту и уселся.
- Не желаю. – Заявил он. – Ты же знаешь эти поганые туннели. В них не устаешь, не жаждешь и не алчешь. Самая дурацкая выдумка на свете – вот, что это такое.
- Самая дурацкая выдумка. – Проворчал Волчий Пастырь. – Та, что из них рано или поздно приходится выходить. Хотя бы для того чтобы умереть.
- Да-а, а ты, похоже, не считаешь «умереть» таким уж бесполезным делом?
- Не считаю. Но…
- Да, великое «но». Что оно такое, ты, случаем не знаешь?
Волчий Пастырь поднял на Земму свои круглые как у филина глаза.
- Это «ничего». Говорят иногда: я все понимаю, но.… Это просто означает: я ничего не понимаю.
Земма похихикал удачной шутке. А потом сказал.
- У меня была жена.
И затем последовал подробный и красочный рассказ о месяце совместной жизни Земмы и жены его. Как ни странно, но Земма это делал в первый раз (подробно рассказывал о своей жене). Никто из Шести Единиц так и не удостоился этой чести. Волчий Пастырь внимательно слушал. Впервые со времени своего рождения (в качестве Уирхета), он отдыхал. Это очень приятно и необременительно слушать рассказ о чужом счастье, но никто ему ни о чем подобном до этого не рассказывал.
Когда Земма замолчал, Волчий Пастырь пренеприятно осклабился и, глядя в чужое просветленное лицо, произнес:
- А потом явился некий неприятный человек и убил ее, ху-ху.
- Да. – Легко согласился Земма, не меняясь в лице. – Мне бы только хотелось узнать, это был Оссар или ты?
Волчий Пастырь понял, что этот вопрос был, возможно, главным, ради которого Земма пришел сюда.
Осклабляясь еще неприятнее, он сказал:
- Нет. Не я. Я был Оссаром всего две недели.
(Это была правда, но если бы это была не правда, ответ был бы таким же).
- А кем ты был еще? – Спросил Земма.
Волчий Пастырь потупился.
- Вообще-то нас было трое. Но относительно этого у меня есть сомнения.
- Вы были трое счастливых бродяг.
- Не оскверняй этим поганым словом наше священное братство. – Размеренно произнес Волчий Пастырь.
- Каким именно? – Осведомился Земма.
- «Счастливых».
- Понимаю, понимаю. – Протянул Земма. – Великие изгнанники. Не согнувшие борцы. Не понятые сеятели.
Волчий Пастырь с улыбкой глядел на него.
- Вы так долго открещивались от счастья, что даже когда стало поздно, вы ни черта не поняли. Вам не нужно было доживать до седин и безумия вместе. Надо было разойтись. Не стоило возвращаться в Зеленый Берег, чтобы почить там с миром. Дурак шел за вами, чтобы сказать вам это, но вы были не в состоянии понять его.
- Не правда!!! – Рявкнул Головомой. – Он протянул руку, когда я попросил его стать моим кровным братом! Он понял меня и протянул руку, чтобы я пустил ему кровь и смешал со своей! Он не осуждал меня!
- Нет. Не осуждал. Он никогда никого не осуждал. Просто к тому времени он стал достаточно мудр и, значит, достаточно жесток. Он выбрал именно такой способ сообщить тебе, что ты ошибся – протянуть тебе руку. Неужели ты не понимаешь этого сейчас?!
- Нет. – Тихо сказал Волчий Пастырь. И неожиданно для себя заплакал. – Зачем он сделал это? Неужели я был достоин этого?
- А ты в этом сомневаешься? Даже сейчас?
Старик уронил лицо в ладони и сидел так долго, временами стеная что-то непонятное.
- Слишком поздно. – Он поднял, наконец, голову. Его глаза были совершенно сухи. – Я уже ничего не смогу исправить.
- Если тебе не хватает сил, я могу тебе помочь.
Волчий Пастырь захохотал.
- Чем ты мне можешь помочь?! Посмотри на себя! Старый рахитический пес!
- Например, я могу перебросить тебя в другой мир. – Предложил Земма.
Волчий Пастырь замолк, словно подавился. Некоторое время он неподвижно смотрел в глаза Земме, а потом медленно поднялся.
- Ты действительно можешь это сделать? – Хрипло спросил он.
- Мальчик, - ласково сказал Земма. – Я обычный человек. Мне уже девяносто три. В таком возрасте мне уже незачем лгать. Я действительно могу это сделать. На самом деле сменить мир – не такая уж сложная задача, как многие думают. Для этого вовсе не обязательно становиться каким-то экзотическим существом, сворачивать горы, проходить сквозь огонь и воду. Я могу просто сделать это. Итак…
Он ожидающе смотрел на Головомоя.
Тот стоял прямо и смотрел в синее небо, не видя его. Он верил Земме. Пришел его спаситель, и мечта оказалась близка, но стоит ли? Это продолжалось очень долго. Так долго, что в круглых немигающих глазах скопились озера влаги от сильного ветра. Он смотрел на далекий горизонт, который составлял сияющий ровным бледным огнем океан. Это было совсем не много – всего лишь красивый вид с высокой горы, но даже он заставлял неметь его губы. Он, конечно, не был доволен своим уделом, но он знал, что такое красота, и на последнем пороге вовсе не лязгающие сталью доводы разума и не гремящий грязевой потом страстей тела заставил его сказать:
- Пожалуй, не стоит.
- Ну, что-ж… - Земма хлопнул себя по коленям и легко поднялся. – На нет и суда нет.
Он уже сделал пару шагов прочь, но вдруг остановился, словно вспомнив о чем-то, и обернулся.
- Слушай… - Он был в замешательстве. – Так, один вопрос, очень уж каверзный… Кто такой был Оссар? Мы все переругались, но так окончательно и не выяснили. Уирхет ведь был демоном, все началось с него. Значит Оссар, все-таки не был демоном?
Волчий Пастырь некоторое время смотрел на него, словно не слыша, а потом засмеялся.
- Ну, тут вы дали маху, а еще мудрецы! Кстати Уирхета убил не Оссар. С ним разделался один могучий эльф. Это было очень давно, и о том эльфе никто теперь знать не знает, ведать не ведает… кроме меня, конечно. Впрочем, перворожденным я был всего два дня, ха-ха, а знаешь, кем я был бездну лет, хе-хе? Тем, кого нечаянно убил Оссар? Ведь ни за что не поверишь!
- Ну, ну?
- Старой оркой, ха-ха-ха-ха-ха! Завалила эльфа, ха-ха-ха-ха-ха! Кровная сестра восьми ведьм-оборотней. Но это еще не все! – Он утирал слезы и захлебывался слюной. – В меня, костлявую уродину, влюбился Катарх, известный тебе сын тьмы, и когда Оссар имел неосторожность разрушить нашу яростную страсть, Катарх до него добрался. Да Земма, я скажу, далеко тебе до Катарха, хе-хе, можешь перестать собой гордиться.
- Ну ладно, ладно, - вмешался Земма, видимо уязвленный, - Я ведь не о том тебя спросил.
- А, да, кем был Оссар. Ну, это ведь так просто. Обыкновенный дракон. Ничем не выделяющийся из массы других, как я ничем не выделяюсь из массы других демонов, просто, обычно пути драконов и людей, а также демонов и людей не пересекаются, и оттого людям кажется, что драконы и демоны в своем большинстве не более чем тени или большие ящерицы. Может быть, это для тебя новость, но в свою очередь люди, в своем большинстве, драконам и демонам кажутся не более чем двуногими червячками, довольно неприятными на вкус. Ну да ладно, это пустой разговор. Давай.
- Пока, Головомой.
ИМЯ.
- Ты не перебил всех нелюдей. – Сварливо произнес Волчий Пастырь (но ведь там было что-то за этим раздражением, не так ли?).
- Ничего, успеется. Я друзей не забываю. – Откликнулся Гаурдуин.
- Каких таких друзей?
- Да учителя моего, Луня Тощака. Ты кстати не видел его? Он где-то здесь должен быть.
Старик медленно поднялся. Его темное лицо стало почти черным от прилившей крови. Глаза его выпучились от ярости. Этот молокосос вел себя как бездарный актеришка. Он был смешон. Он был глуп. И он был совершенно безобиден. Но!
- Присуши язык, хрен облезлый!!! – Заорал Волчий Пастырь в лицо воеводе снизу вверх.
Словно это было его настоящим, или, по крайней мере, – вторым, именем, Гаурдуин, виновато сказал:
- Извини, если я обидел тебя, просто, я ищу своего учителя, и подумал, может, ты знаешь…. Тут, кроме тебя, и спросить не у кого. – Воевода простодушно обвел глазами окрестности, вокруг действительно никого не было.
Волчий Пастырь, или кто он там был на самом деле, в безмолвной (видимо по причине присушенности языка) ярости пожирал глазами Гаурдуина и изображал ими все, что он сейчас с ним сделает.
А потом сник. Воевода оказался хорошим учеником и в один прекрасный момент одолел учителя.
Сев на землю и уставившись в землю, старик сказал:
- Ну, я Лунь. Дальше что?
Гаурдуин не пожелал присесть рядом. Он остался стоять над Волчьим Пастырем, как отец-громовержец над шкодливым сынком.
- Не вижу. – Заявил он. – Ты – какой-то лысый заморенный старикашка! Я тебя твоей собственной соплей перешибу. Такое заявление надо доказывать!
Старик снова поглядел на него снизу вверх.
- Ах, доказывать…
Он встал перед воеводой, во-второй раз.
- Ну, что-ж, смотри!
Теперь перед Гаурдуином стоял его учитель Лунь, в точности такой же, каким воевода его помнил (каким Лунь был всегда).
Похлопав учителя по плечо, Гаурдуин мягко сказал.
- Сядь, Лунь. Поговорить надо. – После чего обошел костер, и фундаментально уселся на то самое «самое удобное место».
Лунь тоже сел. Но не так. Ноги у него как-то подломились вбок, и он неловко плюхнулся на землю. Он подчинился воле этого человека уже в третий раз. Что он сделает с ним еще?
Гаурдуин заговорил:
- Я знаю, что думает Хоно, хоть он никогда этого не говорил. Что, мол, Лунь ошибся, когда убил Гумхо. Что, мол, теперь демон вошел в ушедшего, и там навеки себя похоронил. Ерунда это все.
- К кому ты обращаешься? – Спросил Лунь.
- Послушай меня, мальчик. – Не обратив внимания на вопрос, продолжал воевода. – Я объясню тебе одну простую вещь. Лунь никогда не принимал неверных решений. Он этого не умел делать. И после того, как он потерял Омо, с ним не произошло ровным счетом ничего такого, отчего он бы вдруг принимать такие решения научился. Мне можно сколько угодно говорить, что демон, меняет кровных братьев, в качестве мест своего обитания по своей собственной воле. Это все ерунда. Если Лунь убил Гумхо, то он сделал это оттого, что хотел этого сам, а вовсе не оттого, что этого хотел Гумхо.
Лунь смотрел на него без всякого выражения. Его лицо, как всегда, напоминало маску, напоминающую лицо. Но чье именно это было лицо? Гаурдуин знал ответ на этот вопрос.
- Ты можешь сколько угодно красоваться своей парадоксальной природой. Но тень - это всего лишь тень, и ею останется, даже если научится принимать самую ужасающую форму. Существует ли тень сама по себе? Ты знаешь, что нет. Ты будешь продолжать оставаться Уирхетом, пока кто-то (ты сам, например) будет продолжать называть тебя Уирхетом. Но стоит назвать тебя Оссаром – и ты станешь Оссаром, а потом еще кем-нибудь. Быть кем-то независимо от того, что о тебе говорят – удел тех, кто есть. Это не удел демонов.
Видишь ли, Лунь знал, что делал, убивая Гумхо. Демон вошел в него так прочно, что уже никогда больше не сможет сменить жилище, но что это означает? Означает ли это, что Лунь стал демоном, или это означает, что демон стал Лунем?
Гаурдуин сделал коварную паузу, а потом вкрадчиво произнес.
- Все зависит от того, как назвать, не так ли?
Лицо Луня ничего не выражало. Он молчал. Он ничего не говорил, словно своей безмолвностью, пытаясь внушить Гаурудину свою безжизненность.
Воевода сложил пальцы правой и левой руки в пятилучевую звезду и, с довольной улыбкой оглядев ее, невинно спросил:
- Ну, так я назову?
Он, словно ожидал возражений, но возражений не последовало. Лунь молчал.
Гаурдуин вздохнул.
- Ты, Лунь, уже дважды вылезал из могилы. Не миновать и третьего раза. И это вовсе не героическая присказка, годная лишь для стиха. Давай руку.
Могила была холодная, как лягушачья кожа. Изнутри она была выложена мраморными плитами, подобными той, что когда-то накрывала ее сверху. Она была очень глубокая, и Лунь, даже вытянув вверх руки и поднявшись на носки, не доставал до верха. Но Гаурдуин лег на самый край и опустил вниз свою длиннющую граблю.
- Давай руку.
Лунь подпрыгнул и вцепился в раскрытую воевожью ладонь.
- И р-раз! – Скомандовал сам себе Гаурдуин, выволакивая учителя из лягушачьего холода.
Занималось, обычное в этом краю летом, зябкое утро. Было уже довольно светло. Вокруг шелестела под быстрым ветром хлебная равнина. В южной стороне уже лиловела сквозь дымку Слеза, а вдали торчал черными пеньками стольный город Аорк. Вокруг не было ни души.
Оглядев пустынную, покинутую (на время) великой игрой диспозицию, Гаурдуин сказал:
– Лунь, может, вернешь солнце?
- Нет. – Ответил Лунь Тощак.
- Безобразие. – Скривился воевода.
- Ничего. – Успокоил Лунь. – С этим миром случались вещи и похуже.