Кузька
Кузькина жизнь сразу начала складываться как-то не очень удачно.
В подвале старого кирпичного дома кошка принесла четырёх разноцветных котят. Беленькая кошечка была очень похожа на мать, одному из котиков досталась чёрная шкурка, второму — рыжая, а Кузька получился серым с полосками.
Когда котята немного подросли, кошка привела их в подъезд. Подъезд был, не сказать, чтобы грязный, скорее неухоженный. В нём витал стойкий кошачий запах, перебивавший застарелый запах дешёвого курева. На подоконнике каждого лестничного окна стояла консервная банка с окурками, а на каждой лестничной площадке — пластиковая одноразовая тарелка и обрывки газет, на которых сердобольные старушки оставляли кошкам еду.
И банки, и тарелки с газетами периодически выбрасывала сердитая тётка в чёрном халате и войлочных сапогах «прощай, молодость», убиравшая в подъезде и собиравшая стеклянные бутылки, оставшиеся после любителей пива. Правда, бутылки доставались ей не всегда. Иногда какая-нибудь пронырливая старушонка успевала их собрать раньше неё. В такие дни тётка была особенно сердита и на чём свет ругала жильцов, курильщиков и кошек. Последние, попав под горячую руку, получали хороший пинок или удар мокрой тряпкой по усатой физиономии. Поэтому с самого раннего детства Кузьке приходилось быть начеку. Два раза он вылетал с балкона четвёртого этажа, когда из-за своей природной любознательности забредал в квартиру алкоголиков, всегда державших дверь открытою. Оба раза Кузьке везло, он приземлялся на мягкую вскопанную землю — жильцы первого этажа разводили под окнами цветы. Но носом он прикладывался очень чувствительно, потому что его большая тяжёлая голова значительно перевешивала маленькое, тщедушное тельце. Особенно донимали Кузьку дети, любившие возиться с котятами: они не давали котятам покоя, тормошили их, но почти всегда забывали покормить. Кузьку постоянно мучило чувство голода и боль от укусов блох, толпами бродивших по его мягкой шкурке.
Но однажды всё изменилось. Кузьку подманили кусочком колбасы, посадили в коробку, выстланную мягкой тряпочкой, и куда-то понесли. В коробке было тепло, мягко, плавно покачивало, и Кузька уснул. Когда он проснулся, коробка стояла на крашеном деревянном полу. Кузька выбрался из неё и отправился изучать местность. Вскоре он обнаружил миску с молоком и тарелку с мелко накрошенной колбасой. Подкрепившись, Кузька завалился спать на чей-то мягкий и тёплый домашний тапочек. Так у Кузьки появился дом.
Хозяйка Кузьку обожала: спал он в кресле на чистой простынке, с ним разговаривали, его ласкали, сытно кормили, вычёсывали шёрстку. После водных процедур с душистым шампунем блохи пропали, и Кузька больше не вспоминал о них. Он подрос, потолстел и превратился в весёлого смышлёного молодого кота. Очень быстро Кузька освоился и в доме, и во дворе, и в саду. Характер у него был миролюбивый — он играл с соседскими котами, устраивая беготню по всему огороду, но иногда горбил спину и шипел или мяукал противным голосом, прогоняя со своей территории забредшего на неё чужого кота.
Освоив ближайшую территорию, Кузька стал уходить всё дальше от дома: он бродил по окрестным улицам, забирался в дальние огороды и даже пересекал оживлённое шоссе, по которому с рёвом носились автомобили. И однажды случилась беда — Кузька попал под машину. Ему и на этот раз повезло: его не размазало по асфальту, а только отшвырнуло в сторону, но он очень сильно ударился спиной о камень. Домой он приполз на передних лапах, задние волочились за ним по земле. С трудом добравшись до крыльца, Кузька стал жалобным мяуканьем звать хозяйку. Увидев его, та пришла в ужас. Немедленно был призван знакомый ветеринар, который, осмотрев Кузьку, заявил, что переломов нет, но ушиб очень сильный, и коту необходим покой и уход.
Первые несколько дней Кузька почти не двигался, только лежал или на мягком кресле в доме, или на матрасике во дворе, куда его на руках выносила хозяйка. Он ничего не ел, только пил воду, и очень исхудал. Потом Кузька стал подтягивать задние лапки, попытался вставать на них и, наконец, пошёл, сначала нетвёрдо, а затем всё уверенней и уверенней. Недаром говорят, что кошки живучи. Вскоре Кузька совсем оправился и снова стал носиться с друзьями по саду и огороду. К шоссе он больше не ходил.
Жизнь шла своим чередом. Откружилось яркими бабочками лето, отплакалась дождями осень, в ослепительном, сверкающем уборе пришла зима. Кузька полюбил сидеть на тёплом подоконнике и смотреть на улицу. Но и на дворе ему тоже нравилось: можно было носиться с соседскими котами по расчищенным дорожкам или сидеть на заборе, свысока одним глазком поглядывая на прохожих. С приходом весны Кузька стал забираться на окно с наружной стороны, разваливался на нагретом металлическом откосе и нежился на тёплом весеннем солнышке.
Живя в окружении любящих его людей, Кузька потерял бдительность, мог приласкаться к незнакомому человеку, стал доверять людям и не ждал с их стороны подвоха. А зря.
Напротив дома Кузькиной хозяйки через улицу стоял такой же одноэтажный дом за высоким сплошным забором. Жили в нём трое: морщинистая старуха, её сорокапятилетняя дочь и недавно приобретённый муж дочери — лысый детина, зимой и летом щеголявший по двору в валенках, почему-то предпочитавший их всем другим видам обуви. Были они нелюдимыми, гости у них почти не бывали, соседи их недолюбливали. Изредка приезжал сын старухи с женой и тремя детьми. Чужие за калитку допускались очень редко, в дом — никогда. Дочка с мужем периодически принимались вести здоровый образ жизни: натягивали на лица капюшоны и бегали рыхлой трусцой вокруг улицы, или садились на велосипеды, но чаще всего разъезжали на машинах. Была у них ещё одна забава — пневматическая винтовка. В своём огороде за домом они постреливали по мишеням, нарисованным и живым. Не одна ворона лишилась жизни, пролетая над их двором.
Но Кузька об этом не знал и как-то, гуляя по окрестностям, забрёл в их огород. Земля была свежевскопанной, рассыпчатой, и Кузька присел, чтобы сделать свои нехитрые кошачьи дела. Вдруг его буквально подбросило над землёй, а внутренности обожгла дикая, раздирающая боль. Кузька взвился свечкой и, не помня себя, бросился к спасительному родному дому. Он не добежал совсем немного, упал под яблонькой-дикушкой, что росла перед окнами.
Стоял второй и последний в Кузькиной жизни май.
С горя хозяйка вызвала милицию. Милиционеры приехали, помялись, но заявление приняли. Был опрошен сосед. Сгоряча он признался, что стрелял, у него изъяли винтовку.
Кузьку похоронили в саду среди цветов, там, где он любил играть.
Прошло немного времени, соседи опомнились и попытались решить дело миром. Хозяйка не захотела с ними разговаривать. Тогда в ход были пущены связи и деньги, дело замяли.
Соседям вернули винтовку, и они снова постреливают в своём огороде.
По каким мишеням? Не скажу, не знаю.
Мальчик
Пёс был белым с рыжими подпалинами, весёлыми карими глазами и большим чёрным, всегда влажным носом. Когда-то он был охотничьей собакой, даже породистой, но теперь об этом никто не помнил. Хозяин его постарел и уже не ходил на охоту, да и сам пёс был достаточно пожившим, хотя и звали его Мальчик. Он сидел на цепи у будки, стоящей в дальнем конце сада, и развлекался тем, что облаивал проезжающие мимо до́ма по дороге машины, проходящих людей и пробегающих бродячих собак. Но чаще всего он стоял возле забора, положив передние лапы на перекладину, и молча смотрел на дорогу. Что он там высматривал? Кто ж знает!
Девчонку он любил. Девчонка была смешной, голенастой, озорной, с вечно разбитыми коленками и заштопанным подолом платья. Она постоянно висела на заборах и деревьях — платье, как назло, цеплялось за все выступающие доски и сучья.
Девчонка пса обожала. Приезжая к деду, она первым делом бежала к Мальчику здороваться. Пёс скакал вокруг неё, клал лапы ей на плечи и норовил лизнуть в нос. Девчонка увёртывалась и хохотала. Им не было скучно вдвоём. Она поверяла ему свои девчачьи секреты, он внимательно слушал, склонив голову набок и смешно задрав ухо. Иногда они гуляли. Тогда девчонка снимала с Мальчика тяжёлую цепь, надевала старый брезентовый ошейник, привязывала верёвку вместо поводка, и они шли гулять по посёлку. Правда, гулять с Мальчиком было сущим наказанием. Пёс заглядывал под каждый куст, тянул верёвку в разные стороны и, чтобы удержать её, девчонке приходилась напрягать все свои силёнки. Часто пёс срывался и убегал. Обидевшись, девчонка приходила домой одна. Но Мальчик, набегавшись, возвращался, снова прыгал вокруг неё, снова норовил лизнуть её в нос, и они мирились.
Летом бабушка брала их с собой на луг на дневную дойку. Они шли мимо садов, в которых зрели на кустах ягоды, наливались соком плоды на деревьях, пестрели цветы, и свинарника, где в грязи валялись толстые флегматичные свиньи и тянуло особым «свинячьим» запахом. Бабушка несла ведро и складной стульчик, девчонка — большую алюминиевую кружку, а Мальчик бежал налегке, обнюхивая дорогу и обочину чутким носом. Луг встречал их головокружительными запахами нагретых солнцем луговых трав и цветов, жужжанием насекомых, разноцветьем бабочек. Корова Милка, завидев хозяйку, протяжно мычала. Бабушка садилась на стульчик, подставляла ведро, и длинные звонкие молочные струи били в дно и стенки ведра, рикошетили и вспенивались. В алюминиевую кружку нацеживалось молоко, и девчонка пила его, горячее и пенящееся. От молока на губах оставались белые «усы». Мальчик тоже получал свою долю молока из широкой кружки, лакая его ловким длинным языком. На обратном пути бабушка несла тяжёлое ведро с молоком, девчонка — складной стульчик и кружку, а пёс бежал впереди, уже никуда не сворачивая, и помахивал хвостом. Вечером, стоя, как обычно, у забора, Мальчик весёлым лаем встречал возвращающееся с выпаса стадо, бабушка вела Милку в хлев, а девчонка шла рядом, гладя тёплый, пахнущий молоком и навозом коровий бок.
Особая радость охватывала друзей, когда их брали ворошить сено на дальнюю лесную полянку. Идти туда надо было долго по узкой тропинке, бегущей мимо садов за невысокими заборами, широкого поля, оврага, заросшего травой и цветами, и питомника плодовых саженцев. Девчонка рвала цветы, а пёс, как настоящая охотничья собака, всё время спугивал какую-нибудь дичь: то птичку, то лягушку, то бабочку. На обратном пути обязательно заглядывали в овраг, где на склонах зрела луговая клубника, и лакомились солнечной душистой ягодой.
Рядом с девчонкой Мальчик забывал о своём возрасте: он казался себе молодым энергичным псом. А девчонка просто об этом не думала — в её жизни Мальчик был всегда.
Однажды, приехав к деду, девчонка обнаружила пустую будку: рядом на земле валялась цепь, Мальчика нигде не было. Девчонка обегала весь посёлок, а нашла пса рядом с домом. Он лежал, забившись в стог сена. Девчонка бросилась к нему, гладила его по голове, называла по имени, но Мальчик не выскочил, как обычно, не стал прыгать вокруг неё, не пытался лизнуть в нос: просто смотрел на неё карими глазами и тяжело вздыхал. Когда девчонка попыталась вытащить его из стога за лапы, Мальчик оскалил клыки и несильно прикусил ей руку. Девчонка испугалась. Она никогда не видела своего друга таким. Заплакав, она ушла.
Утром ей сказали, что Мальчик умер.
Это была первая потеря в её совсем ещё короткой жизни.
Мусёк и Тимоха
Стояла промозглая, сырая поздняя осень.
Котёнку было очень страшно. Он отчаянно мяукал. Лапки скользили по мокрой глине. Из последних сил котёнок пытался выбраться из глубокой ямы, куда его снова и снова сбрасывали безжалостные руки. Мальчишки развлекались.
Мимо шёл мужчина. Малолетние садисты получили по затрещине и разбежались. Большая сильная рука подхватила котёнка и сунула за пазуху. За пазухой было тепло: мягкий пушистый свитер напоминал мамину шкурку, перенервничавший котёнок согрелся и уснул. Мужчина дошёл до железнодорожной станции, сел в электричку. Ехал недолго, и вскоре уже открывал дверь в квартиру. Котёнок очутился на жёлтом паркете в малюсенькой прихожей, состоящей, казалось, из одних дверей. Напротив входа находились двери в туалет и ванную, по бокам от неё — двери в комнаты, откуда немедленно выскочили две шустрые девчонки восьми и пяти лет и стали вопить от радости. Была ещё одна дверь, ведущая в кухню: оттуда вышла молодая женщина — хозяйка. Очень серьёзно и внимательно посмотрела на мужа и котёнка, думая: выгнать их обоих на улицу или всё-таки оставить? Решила оставить. Котёнок был накормлен и уложен спать. Детям строго-настрого запретили прикасаться к нему, поскольку он был невообразимо грязен.
На следующее утро в ларьке был куплен шампунь от блох. Несмотря на протестующие вопли котёнка, его тщательно вымыли и завернули в пушистое махровое полотенце. После таких треволнений котёнок снова уснул. Проснулся он уже полноправным членом семьи. Котёнка осмотрели со всех сторон, решили, что это девочка, и назвали Мусей.
Муся очень быстро освоилась в семье, полюбила всех домашних. Хозяйку она считала вожаком стаи — ведь она всех кормила, поэтому уважала её и слушалась. Муж хозяйки бывал дома только по вечерам и в редкие выходные дни, но никогда не забывал погладить Мусю и угостить чем-нибудь вкусненьким. Кошечка любила спать у него на коленях. Девчонки Мусю обожали и часто устраивали шумные игры, бегая из комнаты в комнату с длинной верёвкой, на конце которой была привязана шуршащая бумажка. Муся с восторгом носилась за ними. По вечерам она устраивала «охоту»: пряталась где-нибудь за мебелью, а потом неожиданно нападала на девчонок, хватая их за ноги. Девчонки визжали и бросались ловить её, а она, довольная, пряталась под диваном.
Муся оказалась кошкой ласковой, но с характером. Если не хотела сидеть на руках, то удержать её было невозможно — вырывалась до тех пор, пока не отпускали. Но, если считала нужным, приходила сама, забиралась на колени, уютно устраивалась и довольно мурлыкала. С хозяйкой они выработали целый утренний ритуал: как только хозяйка вставала с постели, Муся подходила к ней, вставала на задние лапы, а передние вытягивала вверх. Хозяйка брала её на руки; Муся обхватывала шею хозяйки лапками, утыкалась в неё мокрым носом и урчала. Хозяйка гладила Мусю и говорила ей нежные слова. Посидев на руках у хозяйки несколько минут, Муся высвобождалась, и обе расходились по своим делам.
Быстро пролетели осень, зима и весна. Наступило лето. Муся выросла и превратилась в красивую пушистую чёрную кошку с жёлтыми глазами.
На время летних каникул детей отправили к бабушке в другой город. У бабушки был свой дом с небольшим участком, на котором росли яблоня, грушевое дерево, несколько кустов смородины и крыжовника и клубника. На маленьком огородике бабушка выращивала зелень и овощи.
А ещё у бабушки был маленький котёнок — серый пугливый Тимоха. Муся немедленно взяла над ним шефство. Она вылизывала его, играла с ним, учила премудростям кошачьей жизни.
На улицу Мусю не пускали во избежание всяческих неприятностей, а если брали с собой в сад, то надевали на неё шлейку с длинным поводком и привязывали к яблоне.
Но вот в один прекрасный, а может, и не очень, день вдруг выяснилось, что Муся — это совсем даже и не Муся, а самый настоящий Мусь, или, скорее, Мусёк. С этого дня всё круто изменилось. Муськá выпустили на улицу, и кот пропал. Пришёл он через два дня грязный, ободранный и голодный. День он отсыпался, а потом снова ушёл. Мусёк изучал окрестности и завоёвывал территорию. Он оказался настоящим бойцовым котом: дрался со всеми заходившими на его территорию котами, и частенько можно было слышать его утробный вой, когда Мусёк разбирался со своими соперниками. Но Тимоху он никогда не обижал и не давал в обиду другим котам. За лето Тимоха здорово подрос, оформился в серо-рыжеватого полосатого котика с мягкой гладкой шкуркой. Мусёк и Тимоха были неразлучны. Они повсюду ходили вдвоём. Спали, привалившись друг к другу, на кухонном диване, ели из одной миски, ходили с бабушкой собирать с грядки свежие огурцы, причём первый снятый огурчик бабушка поровну делила между котами, и они с громки хрустом тут же его поедали. Правда, они могли сходить за огурчиками и без бабушки. Тогда Мусёк залезал на грядку и отгрызал огурец от плети, а потом обязательно делился с Тимохой. Надо сказать, что Мусёк оказался настоящим ворюгой. Видимо, сказывались гены предков, вынужденных добывать себе пропитание на улице. Ему ничего не стоило залезть на стол и скинуть на пол батон колбасы, которую хозяева привезли с собой, или вытащить из раковины огромный кусок печёнки, куда он был помещён для оттаивания. Однажды, пока бабушка во дворе разговаривала с соседом, он залез на холодильник и стянул из миски два приличных куска мяса, приготовленных на котлеты. Когда бабушка вернулась, коты с аппетитом доедали каждый свой кусок. Семейство осталось без котлет. Мусёк не считал зазорным наведываться и к соседям через открытые двери или форточки и тянул всё, что плохо лежало. Хозяева не раз отчитывали его за воровство и прочили ему плохой конец, но Мусёк только щурил наглые жёлтые глаза.
Лето прошло, каникулы закончились, пора было возвращаться домой. Муськá посадили в дорожную сумку и увезли. Тимоха остался у бабушки.
Дома Мусёк не находил себе места: торчал под входной дверью и требовал выпустить его на улицу. Но дом стоял возле оживлённой автомобильной трассы, и кота из квартиры не выпускали, боясь, как бы с ним чего-нибудь не случилось. Тогда в знак протеста Мусёк начал метить углы. В квартире резко запахло кошачьей мочой. После небольшого семейного совета решено было вернуть Муськá в не совсем дикую, но природу. В ближайшие выходные хозяин посадил кота в знакомую дорожную сумку и отвёз к бабушке, к огромной радости заскучавшего уже было Тимохи. Так и жили у бабушки два кота — чёрный с жёлтыми глазами и серо-рыжеватый с зелёными.
Шло время. Девчонки подрастали, учились в школе и часто вместе с родителями приезжали к бабушке на каникулы и на праздники. Коты этих приездов ждали: им обязательно перепадали вкусные кусочки и ласки соскучившихся хозяев.
Как-то, когда закончились очередные летние каникулы и хозяева собрались уезжать и уже стояли во дворе, прощаясь с бабушкой, Мусёк подошёл к хозяйке, встал на задние лапы и протянул ей передние, намекая на то, что его надо взять на руки и приласкать. Но хозяйка была хорошо одета, а Мусёк, перед тем, как подойти, валялся в огороде на свежевскопанной земле и был весь в пыли. Поэтому хозяйка на руки его брать не стала, а ограничилась тем, что просто погладила его по голове. Обиженный Мусёк отошёл. Хозяева уехали.
Через неделю позвонила бабушки и сказала, что Мусёк пропал.
Так он больше и не вернулся. Что с ним случилось? Может, попал под машину, может — в капкан, а может, прибили его, поймав на воровстве, — кто теперь скажет?
Хозяйка до сих пор чувствует свою вину перед ним за то, что не взяла его тогда на руки, не приласкала.
Тимоха прожил ещё несколько лет, постарел, подряхлел и тоже пропал. Наверное, ушёл умирать. Ведь, говорят, что настоящие коты никогда не умирают дома!
Тёзка
Теперь уже и не вспомнить, когда я увидела её в первый раз, — то ли в середине лета, то ли в конце…
На широком газоне, расположившемся между тротуаром, ведущем к автобусной остановке, и автомобильной стоянкой, находились несколько невысоких пушистых рябин, густой куст черёмухи и лохматый куст барбариса. По весне черёмуха окутывалась умопомрачительно пахнущим белоснежным облаком, осенью на ней появлялись воронёные, отливающие металлом, вяжущие рот ягоды. Крупные красно-оранжевые кисти оттягивали ветки рябин в конце лета. Издалека рябины походили на новогодние ёлки, украшенные горящими гирляндами. Колючий куст барбариса в мае покрывался весёлыми жёлтыми цветами, а к осени его ярко-красные удлинённые ягоды эффектно оттенялись тёмно-зелёными с пурпурным оттенком листьями. Вдоль пешеходной дорожки росли молодые липы, и, когда они цвели, их густой медовый аромат забивал даже вонь выхлопных газов от постоянно мчащихся по шоссе машин. На дальнем конце газона расположилась живописная группа огромных тополей, разбрасывающих свои крылатые семена по всей округе.
Вот на этом клочке земли всё лето кормилась стайка птиц, состоящая из галок и грачей. Галки с суетливой торопливостью бегали между кустиками травы и быстро-быстро что-то клевали, поблёскивая чёрными бусинками глаз. Грачи, напротив, ходили неторопливо, искоса с важностью поглядывая на прохожих. Иногда птицы ссорились, налетали друг на друга, раскрыв клювы и растопырив крылья, но чаще всего мирно кормились вместе.
По утрам, идя на работу, я с интересом наблюдала за птицами и однажды увидела её.
Галка выделялась среди птиц, разбредшихся по всему газону. Видно было, что двигаться ей тяжело и неудобно: она всё время заваливалась при ходьбе на один бок. За ней по траве волочилось повреждённое крыло —сложить его птица не могла. Летать у неё тоже не получалось: чуть взлетит и снова опускается на землю.
Я почему-то вспомнила, как когда-то моя маленькая дочь, увидев галку, кричала:
— Мама, смотри, птичка Галя!
Птицу было жаль.
— Пропадёт ведь моя крылатая тёзка, — думала я, — летать она не может. Любая бродячая собака или кошка, появившаяся здесь, легко её поймает. А придёт зима — бескормица, морозы… пропадёт!
Теперь каждое утро я высматривала в птичьей тусовке галку с повреждённым крылом и, увидев её, радовалась:
— Ну, вот, ещё один день прошёл. Жива!
Постепенно галка стала для меня своего рода талисманом: увижу её — значит, день будет хорошим, не увижу — жди неприятностей.
Однажды вечером я увидела, как галка устраивается на ночёвку. Она подлетела к нижним веткам барбарисового куста, уцепилась за них лапами, и стала карабкаться вверх, забираясь в середину куста. Забившись в самую гущу веток, она затихла. Колючие взъерошенные ветки барбариса надёжно защищали её со всех сторон от непрошенных ночных гостей. Я подивилась птичьей смекалке и пожелала ей спокойной ночи.
Лето опало жёлтым листом, протопала резиновыми сапогами по лужам осень, птицы исчезли. Проходя мимо засыпанного снегом газона, я часто вспоминала свою крылатую тёзку:
— Что с ней? Жива ли?
С последним снежным вихрем унеслась на север зима, прожурчала ручейками весна, наступило лето, снова появились птицы. И опять деловито суетились галки и важно расхаживали грачи. Среди них я с радостью увидела свою старую знакомую. Крыло у неё было сложено только наполовину —вторая половина задорно торчала сбоку. Видимо, крыло не беспокоило её: она носилась вместе с товарками по газону и даже участвовала в птичьих сварах. Иногда я встречала галку в других местах: стая кочевала по окрестностям.
Пролетел ещё один год, и мы снова встретились. Вернее, это я снова её увидела. Галка кормилась у края газона возле самого тротуара. Теперь её крыло было полностью сложено; только самый кончик оттопыривался, как ладошка у кокетливой девчонки, когда та проходит по школьному коридору под взглядами мальчишек. Галка почти не отличалась от своих сородичей: так же поблёскивали бусинки глаз, так же смешно крутилась головка, когда птица пыталась увидеть всё, везде и сразу, так же быстры и суетливы были движения.
— Привет, тёзка! — окликнула я её, подойдя поближе. Галка, реагируя на мой голос, сначала отскочила, поглядывая на меня чёрным блестящим глазком, потом, решив, что я не представляю для неё опасности, вновь занялась своими делами.
А я пошла по своим.
Жизнь продолжалась.