I

II

V

VI

VII

IX

X

XIII

XIV

XV

I

IV

VI

VII

VIII

IX

IXа

X

XIII

XIV

XV

XVIII

XIX

I

IV

VII

VIII

IX

XI

XIV

XV

              Неторопливый, тебе эти строки шлет Пенелопа;
              Не отвечай мне письмом — сам возвращайся, Улисс!
              Пал давно Илион, ненавистный подругам данайцев;
              Вряд ли и город и царь стоили этой цены.
       5     Лучше бы прежде, в пути, когда в Спарту плыл соблазнитель, ^[76]
              Натиском бешеных вод был погребен его флот!
              Мне не пришлось бы лежать в одинокой, холодной постели,
              Плакать, что медленно дни для разлученной идут,
              Или, стремясь обмануть долготу нескончаемой ночи,
       10   Вдовые руки трудить тканью, свисающей с кросн.
              Все опасности мне еще опасней казались;
              Так уж всегда: где любовь — там и тревога и страх.
              Строй мерещился мне на тебя идущих троянцев,
              Краску сгоняло со щек Гектора имя одно.
       15   Чуть мне расскажут о том, как Гектор убил Антилоха, —
              Станет вмиг Антилох новых причиной тревог.
              Весть ли придет, что погиб Патрокл в доспехах заемных, ^[77]—
              Плачу о том, что успех хитрость дает не всегда.
              Кровью своей Тлеполем увлажнил ликийскую пику, —
       20   Новые страхи в душе смерть Тлеполема родит.
              Кто бы ни был убит в ахейском стане под Троей,
              Любящей сердце в груди делалось льда холодней.
              Но справедливый бог над любовью сжалился чистой:
              Троя дотла сожжена — муж мой остался в живых,
       25   Все возвратились вожди, алтари в Арголиде дымятся,
              Храмы отчих богов варварских полны богатств.
              Дар за спасенных мужей молодые жены приносят,
              Те о судьбах поют, Трои сломивших судьбу.
              Робкие девушки им, справедливые старцы дивятся,
       30   Жены не сводят с них глаз, слушая долгий рассказ.
              Стол поставят — и муж покажет грозные битвы,
              Пролитой каплей вина весь нарисует Пергам:
              «Здесь протекал Симоент, здесь было Сигейское поле,
              Здесь — высокий дворец старца Приама стоял.
       35   Там — Эакида шатры, а дальше — стоянка Улисса,
              Гектор истерзанный здесь быстрых пугал лошадей». ^[78]
              Ведь обо всем, когда был за тобой на поиски послан
              Сын твой, ему рассказал Нестор, а он уже — мне.
              Он рассказал и о том, как убили Долона и Реса, ^[79]
       40   Сном был погублен один, хитрой уловкой — другой.
              Видно, совсем, совсем обо мне ты забыл, если дерзко
              Лагерь фракийский настиг хитрой уловкой ночной,
              Столько бойцов перебил, одного лишь рядом имея.
              Так-то себя ты берег? Так-то ты помнил меня?
       45   Сердце дрожало, пока не сказали мне, как, победитель,
              Ты исмарийских коней вел перед строем друзей.
 
              Что мне, однако, с того, что разрушена Троя и снова
              Ровное место лежит там, где стояла стена,
              Если живу я, как прежде жила, пока Троя стояла,
       50   Если разлуке с тобой так и не видно конца?
              Цел для меня для одной Пергам, хоть для всех и разрушен,
              Хоть победители там пашут на пленных быках. ^[80]
              Всходы встают, где стоял Илион, и серпа поселенцев
              Ждет урожай на полях, тучных от крови врага.
       55   Лемех кривой дробит неглубоко зарытые кости
              Воинов; камни домов прячет густая трава.
              Ты и с победой домой не пришел, и узнать не дано мне,
              Что тебя держит и где ты, бессердечный, пропал.
              Всякий, кто к нам повернет чужеземный корабль, не уедет
       60   Прежде, чем тысячу раз я не спрошу о тебе
              И, — чтоб тебе передать, если встретить тебя доведется, —
              Он не получит письма, что я писала сама.
              К дряхлому Нестору мы посылали в Нелееву землю,
              В Пилос — но Пилос прислал темные вести в ответ;
       65   В Спарту послали потом — но и Спарта правды не знает.
              Где ты? В какой ты земле, неторопливый, живешь?
              Лучше уж было бы мне, если б Фебовы стены стояли.
              Глупая! Нынче сержусь я на мои же мольбы!
              Знала бы, где ты теперь, и боялась я только сражений,
       70   Жалобой вторила б я жалобе множества жен.
              Нынче боюсь я всего, не зная, чего мне бояться,
              Для неразумных тревог много открыто дорог.
              Сколько опасностей есть на морях, сколько есть их на суше,
              Все они, — думаю я, — путь преградили тебе.
       75   Глупые мысли мои! Я ведь знаю твое сластолюбье, —
              Верно, тебя вдалеке новая держит любовь,
              Верно, твердишь ты о том, что жена у тебя простовата,
              Что у нее не груба разве что пряжа одна.
              О, хоть бы я солгала! Хоть бы ветер умчал обвиненье!
       80   Хоть бы приплыть пожелал ты, если волен приплыть!
 
              Вдовью покинуть постель меня заставляет Икарий. ^[81]
              Все попрекает, что зять слишком уж долго плывет.
              Пусть попрекает! Твоей и была Пенелопа, и будет, —
              Пусть вспоминают меня лишь как Улисса жену.
       85   Даже отца сломили мои стыдливые просьбы,
              Действовать силой ему верность моя не дала.
              Сколько ни есть женихов на Дулихии, Саме, Закинфе,
              Все ненасытной толпой здесь обступили меня,
              В доме твоем без помех они хозяйничать стали,
       90   Губят и сердце жены, и достоянье твое.
              Надо ль о жадных руках Писандра, Полива, Медонта,
              Об Антиное тебе и Эвримахе писать
              И обо всех, кого ты, на чужбине постыдно замешкав,
              Кормишь тем, что добыл, кровь проливая в боях?
       95   Нищий Ир и Мелантий-пастух, что им на съеденье
              Наши гонит стада, твой довершают позор.
              Нас же лишь трое, к борьбе непригодных: я слишком бессильна,
              Слишком уж стар Лаэрт, слишком уж юн Телемах.
              Да и его через козни врагов я едва не лишилась,
       100Чуть лишь собрался он плыть в Пилос, не слушаясь их.
              Боги, сделайте так, чтоб судьба соблюла свой порядок:
              Пусть и мне и тебе сын наш закроет глаза!
              Молят о том и пасущий быков, и старая няня,
              Молит и верный страж хлевов нечистых свиных.
       105Но ведь не может Лаэрт — старик, бессильный в сраженье,
              Меж обступивших врагов власть над страной удержать.
              Только бы жил Телемах — впереди его лучшее время,
              А до того опекать юношу должен отец.
              Сил не хватает и мне отразить врагов, осадивших
       110Дом твой: вернись же скорей, ты, наш приют и оплот!
              Есть — и пусть будет, молю, — у тебя Телемах; не тебе ли
              Отчее знанье свое юному сыну вверять.
              Старого вспомни отца: закрыть глаза ему должен
              Ты — ведь последние дни он доживает, взгляни!
       115А Пепелопу твою, хоть оставил ее молодою,
              Ты — спеши не спеши — дряхлой старухой найдешь.

              Гость мой! Пеняет тебе Филлида-фракиянка горько:
              Минул обещанный срок — ты не вернулся ко мне.
              Был уговор: один только раз луна округлится,
              И у моих берегов вновь ты опустишь причал.
       5     Но хоть четырежды круг замыкала луна и скрывалась,
              Вал ситонийский не мчит к нам из Актеи ^[82]корабль,
              Время сочти — хорошо мы, влюбленные, это умеем!
              Нет, не до срока к тебе жалоба наша придет.
              Медлила долго моя надежда: ведь если поверить
       10   Больно — не верит любовь и не желает страдать.
              Часто себе я лгала, чтоб тебя оправдать, и твердила,
              Что уж порывистый Нот белый твой парус несет.
              Как проклинала за то, что тебя отпускать не желает,
              Я и Тесея, хоть он, верно, не ставил преград.
       15   Страшно мне было порой: что, если волны седые
              Твой потопили корабль, раньше чем в Гебр ^[83]он вошел?
              Часто, жестокий, богов о твоем я молила здоровье,
              Ладанный дым с алтарей вслед за молитвой летел;
              Часто, когда ни небес не тревожил ветер, ни моря,
       20   Я повторяла себе: «Если здоров ты, придешь!»
              Верная все вспоминала любовь, что могло возвращенью
              Скорому вдруг помешать; много причин я нашла.
              Ты же все медлишь вдали, Филлиде тебя не вернули
              Боги, которыми ты клялся, и наша любовь.
       25   Не было правды в твоих словах, не вернулся твой парус:
              Ветер унес паруса, ветер и клятвы унес.
              Что тебе сделала я? Безрассудно любила, и только!
              Этой виною тебе лишь угодить я могла.
              В том злодеянье мое, что тебя я, злодей, приютила,
       30   Но в злодеянье таком нет ли заслуги моей?
              Где твои клятвы теперь и рука, пожимавшая руку?
              Где божества без числа — лживых свидетели клятв?
              Где Гименей, что связать нас на долгие должен был годы?
              Он мне порукою был будущей свадьбы с тобой!
       35   Клялся морями ты мне, по которым тебе предстояло
              Снова — в который уж раз — плыть, уезжая от нас,
              Клялся мне дедом своим (если дед твой не вымышлен тоже), ^[84]
              Что укрощает в морях ветрами вздыбленный вал,
              Клялся Венерою, чье чересчур мне опасно оружье:
       40   Стрелы — оружье любви, факел — оружье любви.
              Клялся Юноной благой, владычицей брачного ложа,
              Клялся и тайной святынь светоченосных богинь. ^[85]
              Если тебе отомстить из богов оскорбленных захочет
              Каждый, не хватит на все казни тебя одного.
       45   Ум потеряв, я чинила суда, разбитые бурей,
              Чтобы надежный тебя в море корабль уносил,
              Весла тебе я дала, чтоб на них от меня ты умчался.
              Горе! Мое же копье сердце пронзает мое.
              Вкрадчивым верила я словам — у тебя их в избытке!
       50   Верила предкам твоим — ведь от бессмертных твой род;
              Верила я слезам — неужели и слезы притворству
              Ты научил, чтоб они по приказанью текли?
              Верила я богам, — но зачем мне так много ручательств?
              Сотою долей меня мог ты легко соблазнить.
       55   Каюсь не в том, что тебе и причал и приют я открыла, —
              Если бы дальше не шли благодеянья мои!
              Нет, — себе на позор, я не только в дом, но на ложе
              Гостя взяла и сама грудью прильнула к груди.
              Как хотелось бы мне, чтоб канун этой ночи последним
       60   Днем моим был, чтобы я, честь сохранив, умерла.
              Помня заслуги мои, надежды я не теряла:
              Что заслужили, на то вправе надеяться мы.
              Девушка верит всему; обмануть ее — подвиг нетрудный;
              Хоть за мою простоту ты бы меня пожалел!
       65   Женщина я и люблю — потому и обман твой удался;
              Пусть же, молю я, венцом будет он славы твоей!
              Пусть изваянье твое стоит меж статуй Эгидов, ^[86]
              Близ изваянья отца, гордого перечнем дел,
              Чтобы любой, прочитав о быке с человеческим телом
       70   Или о том, как смирен был и Прокруст и Скирон,
              Как он Фивы разбил, как прогнал двоевидных кентавров,
              Доблестью как превозмог черного бога порог, ^[87]—
              Тут же прочел на твоем изваянии надпись такую:
              «Хитростью он победил ту, что любила его».
       75   Множество дел совершил твой отец, — тебе же запало
              В душу одно лишь: как он критскую бросил жену. ^[88]
              Сын восхищается тем, чего родитель стыдится;
              Лишь вероломство отца и унаследовал ты.
              Лучше достался ей муж (но я ей не завидую в этом),
       80   И колесницу ее тигры в упряжке везут.
              А от меня и фракийские все женихи отступились.
              Только прослышав, что им пришлого я предпочла.
              Ропот идет: «Пусть она в Афины ученые едет,
              Фракией, мощной в бою, будет другой управлять».
       85   Служит исход оправданьем делам. Пусть не знает успеха
              Тот, кто привык о делах лишь по успеху судить!
              Если Бистонскую гладь весло афинское вспенит, ^[89]
              Скажут, что я принесла пользу себе и своим.
              Пользы я не принесла, тебе дворец мой не нужен,
       90   Здесь ты не смоешь в волнах с тела усталого пот.
 
              Перед глазами стоит и сейчас уходящего облик,
              Вижу и гавань, и флот, в море готовый отплыть.
              Ты не стыдился тогда и обвить мне шею руками,
              И в поцелуе прижать губы надолго к губам,
       95   Горькие слезы свои смешать с моими слезами,
              И горевать, что подул ветер попутный в корму,
              И, уходя, на прощанье сказать мне последнее слово:
              «Жди, Филлида, меня, жди Демофонта к себе».
              Ждать того, кто ушел, чтоб меня никогда уж не видеть?
       100Ждать парусов, хоть в мое море заказан им путь?
              Но не могу я не ждать! Так вернись хоть нескоро к влюбленной,
              Не нарушай своих клятв, даже нарушивши срок!
              Горе! К чему мольбы? Ведь тебя подле новой супруги
              Новая держит любовь — злое ко мне божество.
 
       105Ты и не помнишь меня. «Кто такая, — ты спросишь, — Филлида?»,
              Словно Филлиды вовек ты и не знал никакой. Кто она?
              Та, что в пору твоих бесконечных скитаний
              В дом свой пустила тебя, в гавань фракийскую — флот,
              Та, что тебе в нужде от своих богатств помогала,
       110И одаряла тебя, и одарила б еще,
              Что принесла тебе в дань и Ликурга ^[90]обширное царство,
              Править которым никак именем женским нельзя, —
              Край, где Родопы снега до лесистого тянутся Гема, ^[91]
              Где из притоков берет воды священные Гебр;
       115Та, Демофонт, кому развязал ты девический пояс
              Лживой рукою, хоть нам горе сулила судьба:
              В брачный покой нас ввела Тисифона с томительным воем,
              Сыч одинокий пропел песню печальную нам,
              Рядом была Аллекто в ожерелье из змей ядовитых,
       120И погребальный пылал факел в руках у нее.
 
              Грустно брожу я одна меж кустов и утесов прибрежных
              Там, где простор берегов взгляду открыт широко.
              День ли землю мягчит, горят ли холодные звезды,
              Все смотрю я, какой ветер вздымает волну.
       125Парус увижу вдали — про себя загадаю сейчас же,
              Жду, ни жива ни мертва: то не мои ль божества?
              К морю навстречу волнам бегу до черты, за которой
              Бурные воды простер вечно подвижный простор.
              Парус все ближе — а я все больше силы теряю
       130И поникаю без чувств на руки верных рабынь.
              Место здесь есть, где широкой дугой изгибается берег,
              Где по обрывистым двум мысам утесы стоят.
              В волны, которые им омывают подножье, решилась
              Броситься я — и решусь, если продлится обман.
       135Пусть на глазах у тебя погребенья лишенное тело
              Выбросит на берег твой грозно шумящий прибой.
              Будь ты железа, кремня и себя самого даже тверже,
              Все-таки скажешь: «Не так плыть бы Филлиде за мной!»
              Выпить отраву не раз мне хотелось, не раз представлялась
       140Сладкой кровавая смерть от моего же клинка,
              Петлю хотелось надеть мне на шею, которую часто
              Я позволяла твоим лживым рукам обнимать.
              Рано утраченный стыд искуплю своевременной смертью, —
              Твердо решенье мое; средство недолго избрать.
       145Пусть такие стихи на моей напишут гробнице,
              Чтобы известен был всем смерти виновник моей:
              «Гость Демофонт погубил Филлиду, любившую гостя;
              Смерти причиною был он, а убийцей — она».

              Пишет тебе Брисеида письмо, уведенная силой.
              Варварской трудно руке ваши чертить письмена.
              Видишь, слова расплылись? Сюда мои слезы упали,
              Но, когда нужно молить, слезы весомее слов.
       5     Если я вправе тебя укорять, господина и мужа,
              Выслушай правый укор, о господин мой и муж.
              В том, что меня увели, едва захотел Агамемнон,
              Ты не виновен; но нет, в этом виновен и ты:
              Ибо, едва лишь меня Эврибат и Талфибий позвали,
       10   Отдал Талфибию ты и Эврибату меня.
              Где же наша любовь, казалось, оба спросили
              Молча, друг другу в глаза с недоуменьем взглянув.
              Хоть бы ты так не спешил! И отсрочка мучений отрадна.
              Я же ушла — и тебя поцеловать не могла,
       15   Волосы только рвала и слезы лила бесконечно:
              Все мне казалось, что вновь — горе! — берут меня в плен.
              Я порывалась не раз обмануть сторожей и вернуться,
              Но ведь поблизости враг, схватит он робкую вмиг.
              Дальше зайду в темноте — и к любой из невесток Приама
       20   Пленницу в дар отведут — вот что пугало меня.
              Ты меня отдал затем, что не мог не отдать. Почему же
              Медлит твой гнев и меня ты не потребуешь вновь?
              Сколько ночей мы врозь провели! А ведь мне, уходившей,
              Менетиад прошептал: «Скоро вернешься, не плачь!»
       25   Мало того, что меня ты не требуешь. Пылкий любовник,
              Сам добиваешься ты, чтоб не вернули меня.
              Сын Теламона к тебе и Аминтора сын приходили,
              Родственник кровный — един, друг и сподвижник — другой.
              Третий — при них Лаэртид; и меня они рады бы выдать.
       30   Льстивые просьбы спеша к ценным прибавить дарам,
              Двадцать медных котлов предлагали тонкой работы,
              Семь треножников — все весом равны и красой,
              Золота дважды пять талантов тебе обещали,
              Дважды шесть скакунов, первых в ристаньях всегда,
       35   Семь прекрасных рабынь (вот уж это лишний подарок!),
              Взятых на Лесбосе в плен из разоренных домов;
              Даже одну из троих дочерей Атрида сулили
              В жены тебе, — но жена, право, тебе не нужна.
              Значит, то, что отдать Агамемнону должен ты был бы,
       40   Если б меня выкупал, — ты не желаешь принять?
              Я ли виновна, Ахилл, что меня ты дешево ценишь.
              Что отлетела твоя слишком уж быстро любовь?
 
              Будет ли злая судьба неотступно преследовать слабых?
              Ветер попутный опять парус наполнит ли мой?
       45   Ты на глазах у меня разрушил стены Лирнесса, ^[92]
              А ведь на родине я не из последних была.
              Смертью погибли одной в одном рожденные доме
              Трое, и матерью им мать Брисеиды была;
              Муж мой, хоть был он могуч, на земле обагренной простерся,
       50   И содрогалась его кровью залитая грудь.
              Ты мне всех заменил, ты один возместил все потери,
              Ты господином моим, мужем и братом мне был.
              Матери, девы морской, ты клялся божественной силой
              И говорил мне, что в плен взяли на счастье меня.
       55   Да! Для того, чтоб отвергнутой быть, вернувшись с приданым,
              Чтобы принять не желал ты ни меня, ни богатств!
              Ходит слух, что заутра, едва покажется Эос,
              Ты тученосным ветрам вверишь холсты парусов.
              Чуть лишь пугливых ушей коснулась жестокая новость, —
       60   Сразу дыханье и кровь остановились в груди.
              Если уедешь, меня на кого ты, жестокий, оставишь?
              Кто мне, покинутой, боль ласковым словом уймет?
              Пусть меня раньше земля, я молю, проглотит, разверзшись,
              Или слепящим огнем молния испепелит,
       65   Чем без меня под веслом мирмидонским простор поседеет,
              Я же вслед кораблям с берега буду глядеть.
              Если угодно тебе к родным вернуться пенатам,
              Я для твоих кораблей груз нетяжелый, поверь!
              Не как за мужем жена, а как пленница за господином
       70   Я поплыву за тобой: прясть ведь умею и я.
              В спальню вступит твою — ну и пусть! — жена молодая,
              Будет прекраснее всех женщин ахейских она,
              Будет достойна стать Юпитера внуку невесткой,
              Не постыдится родства с нею и старец Нерей, ^[93]
       75   Мы же, служанки твои, смиренно будем стараться.
              Чтобы из полных корзин шерсть убывала быстрей.
              Лишь бы мне не пришлось от нее натерпеться обиды:
              Как, я не знаю, но мне будет жена твоя мстить.
              Только бы ты не глядел равнодушно, как волосы рвут мне,
       80   Не говорил бы, смеясь: «Нашей и эта была!»
              Нет, как хочешь гляди — лишь бы здесь ты меня не покинул!
              Этот больше всего мучит несчастную страх.
 
              Ждешь ты, упрямец, чего? Агамемнон кается горько,
              Вся лежит у твоих скорбная Греция ног, —
       85   Гнев победи в душе у себя, ты, всегда побеждавший,
              Гектору долго ль еще силы данайцев громить?
              Меч возьми, Эакид, но раньше возьми Брисеиду!
              Марсом ведомый, гони в страхе бегущих врагов!
              Скорби причина твоей, пусть я же ей буду пределом,
       90   Из-за меня начался — мною и кончится гнев.
              Нашим мольбам уступить для себя не считай ты позором, —
              Сын Инея на бой вышел по просьбе жены. ^[94]
              Я это слышала, ты это знаешь: оставшись без братьев,
              Сына надежды и жизнь гневная мать прокляла.
       95   Шла война, а он покинул битвы, разгневан,
              Тверд и упорен, помочь родине он не хотел.
              Только жена упросила его, — не в пример мне, несчастной,
              Чьим легковесным словам чаши весов не склонить!
              Я не сержусь: не мне притязать на имя супруги,
       100Лишь как хозяин рабу, звал ты на ложе меня.
              Помню, из пленниц одна назвала меня госпожою;
              «В тягость, — ответила я, — имя такое рабе».
              Мужа прахом клянусь, в могилу наспех зарытым,
              Прахом, который всегда в помыслах свято я чту,
       105Душами братьев клянусь — для меня они стали богами,
              Пав за отчизну в бою, вместе с отчизною пав,
              И головою твоей, что с моею рядом лежала,
              И острием твоих стрел, ведомых близким моим, —
              Ложа ни разу со мной не делил властитель микенский!
       110Если я солгала — можешь покинуть меня.
              Если ж тебе я скажу: «Поклянись и ты, что ни разу
              Не насладился ни с кем!» — станешь ли все отрицать?
              Думают все, ты грустишь — а ты неразлучен с кифарой,
              Ночью подруга тебя нежит на теплой груди.
       115Скажешь, коль спросят тебя, почему ты сражаться не хочешь:
              «Битв не люблю, а люблю лиру, и ночь, и любовь;
              Ведь безопасней лежать, держа в объятьях подругу,
              И по фракийским струнам легкой рукою скользить.
              Чем поднимать и щит, и копье с наконечником острым
       120Или тяжелый шлем, кудри примяв, надевать».
              А ведь когда-то, Ахилл, безопасности мирных занятий
              Предпочитал ты войну, слава прельщала тебя.
              Или, быть может, лишь с тем, чтобы взять меня в плен, ты сражался?
              Может быть, пыл твой остыл с пеплом отчизны моей?
       125Нет, пусть лучше пронзит, — я молю, — пелионская пика,
              Пущена сильной рукой, Гектора храбрую грудь!
 
              Греки, меня отправьте послом — умолять господина!
              Ваши слова передам меж поцелуев ему.
              Больше сделаю я, чем Тевкра брат ^[95]или Феникс,
       130Больше, поверьте, чем сам красноречивый Улисс.
              Ведь не пустяк, если вновь обнимут знакомые руки,
              Если напомнит глазам милая грудь о себе.
              Будь ты зол и свиреп, как валы материнского моря, —
              Я тебя и без слов, только слезами сломлю.
       135Пусть до конца отпущенный срок проживет твой родитель,
              Пусть в сраженье пойдет сын под началом твоим, —
              Только вспомни, Ахилл, обо мне, о твоей Брисеиде,
              И промедленьем моей жгучей тревоги не дли!
              Если же ты пресытился мной, если больше не любишь,
       140Не заставляй без тебя жить, — прикажи умереть.
              Все оставь лишь, как есть, — и умру! Ведь и так я иссохла,
              Только надеждой одной держится в теле душа.
              Если надежды лишусь — отойду я к мужу и братьям;
              Не заставляй умереть женщину, славный герой!
       145Да и к чему заставлять? Вонзи клинок обнаженный, —
              Есть еще кровь у меня, чтобы из раны истечь.
              Меч твой, который пронзил бы, когда б допустила богиня,
              Грудь Агамемнона, — пусть в сердце вонзится мое!
              Нет, сохрани мне жизнь, ты сам ведь ее подарил мне;
       150Дай подруге теперь то, что ты пленнице дал!
              Если же рвешься губить, Нептуновы стены Пергама ^[96]
              Много доставят врагов в жертву мечу твоему.
              Как бы ты ни решил — увести свой флот иль остаться, —
              Мне, как хозяин рабе, снова прийти прикажи.

              Сын амазонки, тебе критянка желает здоровья,
              К ней же самой без тебя не возвратится оно.
              Что бы письмо ни несло, прочитай: ущерба не будет,
              Даже, быть может, найдешь что-нибудь в нем по душе,
       5     Письма немало тайн несут по морям и по суше,
              Враг прочитает всегда письма, что враг ему шлет.
              Трижды с тобой говорить я пыталась — трижды беззвучный
              Голос из горла не шел и отнимался язык.
              Стыд за любовью идет и, где можно, ее умеряет.
       10   Стыд запрещает сказать — нудит любовь написать.
              То, к чему нудит любовь, презирать опасно, поверь мне,
              Власть простер Купидон и на всевластных богов.
              Это ведь он, когда я написать не решалась сначала,
              Мне повелел: «Напиши! Сдастся и этот гордец».
       15   Пусть снизойдет он, меня сжигающий пламенем жадным,
              И по молитве моей сломит суровый твой дух!
 
              Брачные узы я рву не по склонности к низким порокам:
              Ведь безупречна моя слава, спроси хоть кого.
              Тем тяжелее любовь, чем позже приходит, — и сердце,
       20   Сердце горит, и в груди тайная рана болит.
              Больно быкам молодым, в ярмо запряженным впервые,
              Из табуна приведен, конь не выносит узды;
              Так и любовная боль невтерпеж непривычному сердцу,
              И невподъем для души этот невиданный груз.
       25   Ловок в пороке лишь тот, кто пороку научится юным,
              Горше любить, коль придет в поздние годы любовь.
              В жертву тебе принесу незапятнанной славы первины,
              И на обоих на нас равная будет вина.
              Ведь не пустяк — плоды срывать с необобранных веток,
       30   Тонким ногтем срезать первые венчики роз.
              Если уж мне суждено запятнать небывалою скверной
              Свято хранимую мной в прежние дни чистоту,
              Лучше и быть не могло: достойно судьбы мое пламя,
              Там лишь измена дурна, где изменяешь с дурным.
       35   Пусть хоть Юнона сама уступит мне брата-супруга,
              И Громовержцу тебя я предпочту, Ипполит!
 
              Ты не поверишь, но я занялась незнакомым искусством:
              Властно влечет меня в лес, зверя свирепого гнать,
              Первою стала теперь богиня с изогнутым луком
       40   И для меня, — ведь во всем я подражаю тебе.
              Хочется мне и самой на бегущих в тенета оленей
              Быстрых натравливать псов в чащах нагорных лесов,
              Или с размаху метать от плеча трепещущий дротик,
              Или прилечь отдохнуть на луговую траву.
       45   Править нравится мне подымающей пыль колесницей,
              Губы горячих коней пенной уздою терзать.
              Мчусь, как фиады в лесах, гонимые бешенством Вакха,
              Или как те, что в тимпан бьют под Идейским холмом, ^[97]
              Или как та, на кого насылают божественный ужас
       50   Фавны с рогами на лбу или дриады в лесу.
              Я обо всем узнаю от других, когда минет безумье,
              Но о любви только я знаю — и молча горю.
              Может быть, этой плачу я любовью семейному року:
              Дань Венера со всех предков взимала моих.
       55   Бог в обличье быка, любил Европу Юпитер,
              Роду начало, увы, этот союз положил.
              Мать Пасифая быку отдалась обманно — и вышел
              Плод из утробы ее — бремя семьи и позор.
              Помощь сестры спасла вероломного сына Эгея:
       60   Нитью он выведен был из переходов кривых.
              Рода закону и я теперь подчинилась последней,
              В том, что Миносу я дочь, не усомнится никто.
              Воля рока и в том, что единым пленились мы обе
              Домом: одна из сестер — сыном, другая — отцом.
       65   Дважды наш дом победив, двойной трофей водрузите:
              Взял меня в плен Тесеид, взял Ариадну Тесей.
 
              Лучше бы в пору, когда в Элевсин я Церерин вступала, ^[98]
              Не отпускала меня Кносского царства земля!
              Был ты и прежде мне мил, но в тот день показался милее,
       70   Глубже в тело впилось острое жало любви.
              В белой одежде ты шел, увенчавши кудри цветами,
              Смуглые щеки твои рдели стыдливым огнем.
              Пусть называют лицо твое злым, называют угрюмым, —
              Мужество в нем я нашла, а не угрюмую злость.
       75   Прочь от Федры, юнцы, что нарядами женщин затмили:
              Вреден мужской красоте тщательный слишком уход.
              Как и суровость тебе, и волос беспорядок пристали,
              И на прекрасном лице — легкие пыли следы!
              Ты уздою коню непокорную шею сгибаешь —
       80   Ноги наездника мне легкой милы кривизной;
              Ты могучей рукой посылаешь гибкую пику —
              Глаз не могу оторвать от напряженной руки;
              Ты кизиловый дрот с наконечником держишь широким, —
              Что б ты ни делал, на все Федре отрадно глядеть.
       85   Только суровость свою оставь на склонах лесистых,
              Из-за нее без вины я умирать не должна!
              Много ли радости в том, чтобы, делу Дианы предавшись,
              Все у Венеры отнять, что причитается ей?
              Длительно только то, что с отдыхом мы чередуем:
       90   Он лишь один возвратит силы усталым телам.
              Лук (и оружьем твоей подражать ты должен Диане)
              Станет податлив и слаб, если всегда напряжен. ^[99]
              Славен в лесах был Кефал, ^[100]от его удара немало
              Падало диких зверей, кровью пятнавших траву.
       95   Но приходила к нему от дряхлого мужа Аврора,
              И позволял он себя мудрой богине любить.
              Ложем служили не раз Венере и сыну Кинира
              Травы многих лугов между тенистых дубов,
              Сын Инея влюблен в меналийскую был Аталанту, ^[101]
       100И остается у ней шкура залогом любви.
              Пусть причислят и нас ко множеству этому люди.
              Лес твой пустынен и дик, если Венеры в нем нет.
              Я за тобою сама пойду, меня не пугают
              Вепря клыкастый оскал и тайники между скал.
       105Двух заливов прибой штурмует берег Истмийский,
              Слышит полоска земли ропот обоих морей;
              Здесь я с тобой буду жить в Трезене, Питфеевом царстве, ^[102]—
              Он уж теперь мне милей Крита, отчизны моей.
              Сын Нептуна теперь далеко и вернется нескоро:
       110К нам Пирифоя страна не отпускает его.
              Что отрицать? Нам обоим Тесей предпочел Пирифоя
              И на него променял он и тебя и меня.
              Да и не этим одним твой отец нас обоих обидел,
              В более важных вещах нас он с тобой оскорблял.
       115Брату голову он размозжил узловатой дубиной
              И на съеденье зверям бросил в пустыне сестру. ^[103]
              Храбростью всех превзошла воительниц секироносных
              Та, что тебя родила, — сына достойная мать.
              Спросишь ты, где же она? От меча Тесея погибла, ^[104]—
       120Жизнь уберечь ей не мог скрытый под сердцем залог.
              В дом он не принял ее, не светил им свадебный факел,
              Чтоб не наследовал ты, сын незаконный, отцу.
              Братьев тебе он со мною родил, — но рождением братьев
              Ты обязан ему, только ему, а не мне.
       125Нет, мой прекрасный, ничем повредить я тебе не хотела, —
              Лучше бы разорвалось чрево мое от потуг!
              Чти по заслугам теперь отцу постылое ложе,
              Ложе, которое он всеми делами отверг!
              Скажут: мачеха лечь в объятья пасынка хочет;
       130Пусть не смущают тебе душу пустые слова!
              Благочестивый страх был хорош в Сатурновы веки,
              Нынче он устарел, скоро умрет он совсем.
              Благочестивым лишь то, что приятно нам, сделал Юпитер,
              И при супруге-сестре стало дозволено все.
       135Узы родства меж людьми лишь тогда неразрывны бывают,
              Если Венера к ним звенья добавит свои.
              Да и таить нетрудно любовь: люби без помехи!
              Ведь под покровом родства скрыта любая вина.
              Если увидят, как мы обнимемся, — нас же похвалят,
       140Скажут, что пасынок мне, мачехе, дорог как сын.
              Мужа сурового дверь тебе отпирать не придется,
              Красться в потемках ко мне, чтоб сторожей обмануть,
              Общий был у нас дом — и будет по-прежнему общим,
              Буду тебя целовать, как целовала, — при всех.
       145Ты не рискуешь со мной ничем: если даже увидят
              Нас в постели вдвоем — люди похвалят тебя.
              Только не медли, прошу, и союз заключи поскорее,
              Пусть не терзает тебя так, как меня, Купидон.
 
              Видишь, я не стыжусь до слезной унизиться просьбы.
       150Где ты, гордая речь? Где ты, надменность моя?
              Твердо решила я страсть побороть и всесильной не сдаться, —
              Твердых решений, увы, не допускает любовь.
              Сломлена я и колени твои обнимаю рукою
              Царской; пристойно иль нет — дело какое любви?
       155Я не стыжусь: мой стыд убежал, как воин из строя,
              Ты пожалей же меня, нрав свой суровый смягчи.
              Что мне с того, что отец мой — Минос, над морями царящий
              Что многомощной рукой молнии мечет мой дед,
              Что остриями лучей чело венчает мой предок, ^[105]
       160Жаркий день в небеса мча на пурпурной оси?
              Знатность сдается любви; пожалей хоть род мой высокий,
              Если меня не щадишь, предков моих пощади!
              Крит, наследье мое, Юпитера остров священный,
              Я под державу твою, мой Ипполит, отдаю.
       165Дикую душу смири! Быка соблазнила когда-то
              Мать. Так неужто же ты будешь свирепей быка?
              Ради Венеры, всю мощь на меня обратившей, помилуй!
              Пусть не отвергнет тебя та, кого будешь любить,
              Пусть помогает тебе богиня резвая в дебрях,
       170Пусть в добычу тебе дичь посылают леса,
              Пусть не враждуют с тобой сатиры и горные паны
              И под ударом копья падает грузный кабан,
              Пусть хоть всех, говорят, молодых ненавидишь ты женщин,
              Нимфы влагу пошлют, жажду сухую унять, —
       175Только слова мольбы, над которыми слезы лила я,
              Ты прочитай и представь бедную Федру в слезах.

              Строки прочтешь ли мои иль жена не позволит? Прочти их,
              Ведь не микенской рукой писано это письмо.
              Славная между наяд фригийских, пеняет Энона,
              Милый, тебе (если звать милым позволишь себя).
       5     Воля кого из богов мольбам моим стала преградой?
              Быть перестала твоей я за какую вину?
              Легче муку терпеть, если мучимся мы по заслугам,
              Кара больней, если мы не заслужили ее.
 
              Знатен ты не был еще, но я и тогда не гнушалась, —
       10   Дочь великой реки, нимфа, — союза с тобой.
              Сыном Приама ты стал, но — стесняться нечего правды! —
              Был ты рабом, и раба, нимфа, взяла я в мужья.
              Часто с тобой между стад под деревом мы отдыхали,
              Ложем была нам трава или сухая листва,
       15   Часто, когда мы лежали вдвоем на разостланном сене,
              Нас от морозов седых хижины кров защищал.
              Кто для охоты тебе показывал лучшее место
              Или скалу, где в норе прятал детенышей зверь?
              Я расставляла в лесах испещренные пятнами сети,
       20   Вместе с тобою гнала свору собак по горам.
              Имя Эноны прочесть и сейчас еще можно на буках —
              Буквы, которые твой вырезал ножик кривой.
              Ствол вырастает, и с ним вырастает имя Эноны;
              Пусть он растет, чтоб живой надписью в честь мою стать.
       25   Тополь, я помню, стоит на речном берегу над водою,
              Есть и поныне на нем в память мою письмена.
              Тополь, молю я, живи у обрыва над самой водою
              И на шершавой коре строки такие храни:
              «В день, когда сможет Парис дышать и жить без Эноны,
       30   Вспять, к истокам своим, Ксанфа струя побежит»,
              Ксанф, назад поспеши! Бегите, воды, к истокам!
              Бросив Энону свою, дышит Парис и живет.
 
              День один мне гибель принес, несчастной; с него-то —
              Горе! — неверной любви злая зима началась;
       35   Трое: Венера, Юнона и та, что красивей в доспехе,
              Вышли нагими к тебе выслушать твой приговор.
              Ты рассказал мне о них — и запрыгало сердце от страха,
              И до костей пронизал ужас холодный меня.
              Древних старух я звала на совет в непомерной тревоге,
       40   Старцев звала — и сочли все они суд твой грехом.
              Срублена ель, и распилен ствол, и флот наготове,
              И навощенный корабль в синие воды скользнул.
              Плакал ты, уходя, — хоть от этого не отрекайся:
              Надо не прежней тебе — новой стыдиться любви.
       45   Плакал ты и смотрел, как из глаз моих катятся слезы.
              Общими были они, общей была и печаль.
              Не обвиваются так виноградные лозы вкруг вяза,
              Как обвивались твои руки вкруг шеи моей.
              Сколько раз, когда сетовал ты, что ветер мешает
       50   Плыть, смеялись друзья: ветер попутный крепчал.
              Сколько раз ты меня целовал перед этой разлукой,
              Как было трудно губам вымолвить слово «прощай»!
              Легкий ветер надул свисавший с поднятой мачты
              Парус, и стала седой веслами взрытая гладь.
       55   Я же, пока не исчез убегающий парус, следила
              Взглядом за ним, и песок сделался мокрым от слез.
              Чтоб воротился скорей, Нереид я зеленых молила,
              Да, чтоб на горе мое ты воротился скорей.
              Значит, вернувшись с другой, ты моими мольбами вернулся!
       60   Всем угодила, увы, гнусной сопернице я!
              Мол природный стоит, обращенный к просторам пучины;
              Прежде гора, он теперь волн отражает напор.
              Парус на мачте твоей я первой с него увидала
              И бегом по волнам чуть не рванулась к тебе;
       65   Вдруг на высокой корме в глаза мне бросился пурпур;
              Я обмерла: не твоя это одежда была.
              Ближе и ближе корабль, подгоняемый ветром проворным, —
              Сердце трепещет: на нем женское вижу лицо.
              Мало ли мне? Для чего я, безумная, медлю на месте?
       70   Новая льнет без стыда телом подруга к тебе!
              Тут уже в грудь я бить начала, разорвавши одежду,
              Стала ногтями себе мокрые щеки терзать,
              Жалобным воплем моим огласилась священная Ида,
              Так и ушла я в слезах в мой каменистый приют.
       75   Пусть Елена, как я, горюет, брошена мужем,
              Мне причиненную боль пусть испытает сама!
 
              Жены такие теперь под стать тебе, что готовы
              С мужнина ложа бежать за море вслед за тобой;
              А когда беден ты был и стада гонял с пастухами,
       80   Кроме Эноны, бедняк, жен не имел ты других.
              Пышный мне твой не нужен дворец, на богатства не зарюсь,
              И не хочу пополнять царских невесток число,
              Не потому что Приам в семью не примет наяду
              Или Гекубе меня стыдно невесткой назвать.
       85   Знатного мужа женой и хочу я стать, и достойна;
              Разве этим рукам жезл не пристало держать?
              Не презирай, что с тобой я лежала на буковых листьях,
              Больше мне будет к лицу пурпур на ложе твоем.
              Можешь к тому же меня ты любить без опаски: ни войны
       90   Не загорятся, ни флот мстителей не приплывет,
              Будут с оружьем в руках Тиндариду требовать греки, —
              Этим приданым горда, в дом твой беглянка вошла.
              Выдать ее или нет? Спроси у Полидаманта,
              У Деифоба спроси или у Гектора ты,
       95   Вызнай, что скажет Приам, каково Антенорово мненье, ^[106]
              Ибо недаром на них груз умудряющих лет.
              Для новобранца позор предпочесть отчизне добычу!
              Дело постыдно твое, праведно мужа копье.
              Если ты в здравом уме, не мечтай, что верна тебе будет
       100Та, что в объятья твои пала с такой быстротой.
              Так же, как младший Атрид, оскорбленный любовником пришлым,
              Нынче кричит и клянет брак обесчещенный свой,
              Будешь кричать и ты. Кто однажды нарушит стыдливость,
       105Больше ее не вернет: гибнет она навсегда.
              Любит Елена тебя, — но любила она и Атрида;
              Муж легковерный, теперь спит он в постели пустой.
              Преданный муж лишь тебе, Андромаха, достался на счастье!
              Брал бы ты с брата пример, — я бы осталась твоей.
              Ты же — легче листка, где ни капли тяжелого сока,
       110Легче сухого листка, ветром гонимого вдаль,
              Ты легковесней, Парис, чем в поле высоко торчащий
              Колос, который весь день солнце усердно палит.
 
              Помню, эту беду сестра мне твоя предрекала, ^[107]
              Так вещала она, пряди волос разметав:
       115«Что ты, Энона, творишь? В песок семена ты бросаешь,
              Берег пашешь морской на бесполезных быках!
              Телка из Спарты идет на погибель тебе и отчизне.
              Боже, беду отврати! Телка из Спарты идет!
              Море, корабль потопи непристойный, покуда не поздно!
       120Сколько крови на нем, крови фригийской, увы!»
              Молвила — и на бегу схватили менаду служанки,
              А у меня в тот же миг волосы дыбом встают…
              Слишком правдиво ты мне, пророчица, все предсказала:
              Телке досталося той пастбище наше теперь.
       125Пусть и прекрасна лицом, остается изменницей все же
              Та, что, гостем пленясь, бросила прежних богов.
              Ведь уж когда-то Тесей (если имя я правильно помню),
              Ведь уж какой-то Тесей прежде ее похищал. ^[108]
              Девственной мог ли ее возвратить молодой и влюбленный?
       130Спросишь, откуда мне знать? Знаю: сама я люблю!
              Скажешь: насилье, — и грех прикрыть постараешься словом.
              Ту и похитят не раз, кто похищать себя даст.
              А Энона верна и чиста перед мужем неверным,
              Хоть по законам твоим можно тебе изменять.
       135Буйных сатиров толпа гналась проворно за мною
              (В эту пору в лесах пряталась я от людей),
              Гнался и фавн, увенчавший рога колючей сосною,
              Там, где над кряжами гор Ида вздымается ввысь.
              Вашей строитель стены любил меня, лирою славный,
       140С бою добычей его девственность стала моя:
              Много в руках у меня волос его пышных осталось.
              Много на гладких щеках было следов от ногтей.
              Золота я и камней не просила с него за бесчестье:
              Ведь для свободной позор телом своим торговать.
       145Счел он достойной меня и сам обучил врачеванью,
              Мне к благодатным своим дал прикоснуться дарам.
              Корень любви и трава, наделенные силой целебной,
              Где бы они ни взросли в мире широком, — мои.
              Горе лишь в том, что любовь исцелить невозможно травою:
       150Лекарь умелый, себя я не умею лечить.
              Есть преданье, что сам врачеванья бессмертный создатель
              Пас ферейских коров, нашим огнем обожжен. ^[109]
              Помощи мне ни земля, в изобилье родящая травы,
              Ни божество не подаст, — можешь лишь ты мне помочь.
       155Можешь помочь ты, а я от тебя того заслужила:
              Я не веду на Пергам греков с кровавым клинком.
              Я твоя, и твоею была, когда мальчиком был ты,
              И до конца моих дней жажду остаться твоей.

              Слухи идут, что привел ты корабль к берегам фессалийским.
              Шерсть овцы золотой — груз драгоценный — привез.
              Если позволишь, тебя поздравляю с возвратом счастливым,
              Хоть известить меня сам должен ты был бы письмом.
       5     Пусть мимо нашей земли ты проплыл, вопреки обещаньям, —
              Может быть, ветер не дал там, где хотел ты, пристать;
              Но, чтоб письмо написать, не нужны попутные ветры,
              А Ипсипиле привет было за что посылать.
              Так почему же письмо отстает от молвы, от которой
       10   Знаю о Марсовых я в плуг запряженных быках, ^[110]
              И о мужах, что взошли на тобою засеянной пашне,
              Против которых тебе меч обнажить не пришлось,
              И о драконе, без сна сторожившем шкуру овечью.
              И о похитившей шерсть желтую дерзкой руке?
       15   Если бы тем, кто верит с трудом, могла я ответить:
              «Сам он писал мне о том» — как я была бы горда!
              Впрочем, сколько бы муж не мешкал долг свой исполнить,
              Если твоей остаюсь, не о чем мне горевать.
 
              Но говорят, что с тобой приплыла из Колхиды колдунья,
       20   Чтобы в обещанный мне брачной покой твой войти.
              Как легковерна любовь! Как хотелось бы верить, что мужа
              Я понапрасну виню в несовершенных грехах!
              К нам недавно приплыл из Гемонии гость-фессалиец;
              Чуть лишь ступил на порог, — спрашивать я начала:
       25   «Как там мой Эсонид? Что он делает?» Гость мой смущенный
              В землю потупил глаза и не сказал ничего.
              С места срываюсь стремглав, на себе разрываю одежду,
              «Жив он? — кричу. — Или рок вслед призывает меня?»
              «Жив», — отвечает, но я с оробевшего требую клятвы,
       30   Верить не смею, что ты жив, хоть свидетелем бог.
              Только опомнилась я, о делах твоих спрашивать стала;
              О медноногих быках Марса он мне рассказал,
              И о змеиных зубах, вместо семени брошенных в землю,
              И о взошедших из них вооруженных мужах,
       35   Также о том, как погиб от усобицы строй землеродный,
              Днем одним исчерпав жизни отпущенный срок.
              Змей побежден; и опять, уцелел ли Ясон, я спросила;
              Верить надежда велит, верить мешает боязнь.
              Он же ведет свой рассказ, обо всем повествуя подробно,
       40   И от искусных речей раны закрылись мои.
 
              Горе! Где клятвы твои? Где верность? Где право супруги?
              Факел, достойный зажечь лишь погребальный костер?
              Я не украдкой тебе женою стала: Юнона
              Брак наш скрепила, и с ней в пестром венке Гименей.
       45   Нет, не Юнона, увы, не Гимен, а Эриния злая
              Передо мною несла факел кровавой рукой.
              Что мне минийцев отряд? На что мне Тритонии сосны?
              Кормчий Тифий, тебе что до отчизны моей? ^[111]
              Здесь ведь не пасся баран, золотою сверкающий шерстью,
       50   И не на Лемносе был старца Ээта дворец.
              Я решила сперва — но судьба не к добру увлекала! —
              Стан чужеземцев прогнать с острова женским мечом.
              В битвах давно мужчин побеждать лемниянки привыкли;
              Надо бы жизнь защищать с войском отважным таким!
       55   Но приняла я тебя, и в дом мой и в сердце впустила,
              Дважды здесь лето прошло, дважды зима для тебя.
              Третий созрел урожай, и, поднять паруса принужденный.
              Ты мне такие слова, полные слез, повторял:
              «Прочь увозят меня; но если дано мне вернуться, —
       60   Мужем твоим ухожу, мужем останусь твоим.
              Пусть не погибнет и тот, кого под сердцем ты носишь.
              Пусть у зачатого мной будут и мать и отец».
              Так ты сказал, и от слез, что из глаз твоих лживых бежали,
              Больше ни слова не мог, помню я, вымолвить ты.
       65   Ты последним из всех взошел на корабль свой священный:
              Выпуклый парус раздут ветром, и мчится Арго,
              Синяя никнет волна и под киль ложится летящий,
              Взор твой направлен к земле, в море мой взор устремлен.
              Башня стоит над водой, широко озирая просторы;
       70   Мчусь на нее, и от слез влажны и щеки и грудь.
              Вдаль сквозь слезы гляжу, и, потворствуя жадному сердцу,
              Дальше обычного взгляд видит и сквозь пелену.
              Сколько было молитв, сколько было тревожных обетов!
              Ты уцелел, и теперь должно мне их исполнять.
       75   Мне исполнять их? Зачем? Ведь плоды достались Медее!
              В сердце смешались больном яростный гнев и любовь.
              В храмы нести ли дары? Ведь живым я теряю Ясона, —
              Как за ущерб мой пролью кровь благодарственных жертв?
 
              Я никогда не была спокойна — вечно боялась,
       80   Как бы гречанку тебе в жены не выбрал отец.
              Были гречанки страшны — а соперницей варварка стала,
              Враг нежданный нанес рану смертельную мне.
              Не красотою ее, не заслугами был покорен ты —
              Силой заклятий и трав, срезанных медным серпом.
       85   Сводит насильно она луну с пути кругового,
              Может и солнца коней тьмой непроглядною скрыть,
              Воды извилистых рек и потоки легко остановит,
              С места заставит шагнуть дикие камни и лес;
              Бродит между могил, распустив и одежду и космы,
       90   Ищет на теплых кострах кости, что надобны ей;
              Может и дальних заклясть: восковую проколет фигурку —
              Печень несчастному вмиг тонкое жало пронзит;
              Есть и такое, о чем мне лучше не знать; но не зельем —
              А красотой и душой должно любовь добывать.
       95   Как ты можешь ее обнять молчаливою ночью,
              С нею остаться и спать, не опасаясь беды?
              Впрячь удалось ей в ярмо и тебя, как быков медноногих,
              Был и ты укрощен тою же силой, что змей.
              Хочет к тому же себе приписать она подвиг минийцев,
       100Стала преградой теперь мужниной славе жена.
              Да и народ убедить приверженцы Пелия могут
              В том, что лишь зелья ее вам подарили успех:
              «Не Эсонид — Ээтова дочь, фасийская дева
              Фрикса овцы золотой шкуру сумела добыть».
       105Ропщет отец, увидав из страны студеной невестку,
              Мать недовольна тобой, — можешь спросить у нее.
              Пусть Медея себе с Танаиса ^[112]мужа отыщет,
              Или со скифских болот, иль из Колхиды своей!
 
              Непостоянный Ясон, сам ты легче весеннего ветра, —
       110Вот почему так легки все обещанья твои.
              Мужем моим ты отплыл, чужим ты мужем вернулся,
              Я же осталась твоей, как при отплытье была.
              Если прельщают тебя родовитость и знатное имя,
              Вспомни: Фоанта ведь я, внука Миносова, дочь.
       115Вакх — мой дед, и венец супруги Вакха сияет
              В небе, сверканьем своим меньшие звезды затмив.
              Лемнос получишь за мной в приданое — щедрую землю,
              А среди прочих богатств будешь и мною владеть.
              Я родила; ты можешь, Ясон, нас обоих поздравить.
       120Плод, зачатый тобой, было мне сладко носить.
              Счастлива я и числом сыновей: меня наградила
              Двойней Луцина — любви нашей залогом двойным. ^[113]
              Хочешь знать, на кого похожи они? На Ясона!
              Все, кроме лживой души, взяли они от отца.
       125Их, материнских послов, к тебе отнести я велела,
              Но воротила с пути, вспомнив о мачехе злой.
              Страшно мне стало: страшней Медея, чем мачеха просто,
              Ведь к преступленьям любым руки привыкли у ней.
              Разве та, что в полях разбросала брата останки, ^[114]
       130Тело в куски разрубив, — наших детей пощадит?
              А говорят, что ее предпочел ты своей Ипсипиле!
              Видно, лишился ума ты от колхидских отрав.
              Девственность с мужем чужим потерять она не стыдилась, —
              Нас же друг другу с тобой факел стыдливый вручил.
       135Предан Медеей отец — Фоант спасен Ипсипилой,
              Бросила колхов она — я лемниянкам верна.
              Впрочем, что пользы? Берет над честностью верх злодеянье;
              Им лишь богата она, им заслужила тебя.
              Грех лемниянок меня не дивит, хоть его осуждаю:
       140Мстить оружьем любым гнев и обида велят.
 
              Прямо ответь: если б в гавань мою — как должно бы случиться —
              Вместе с друзьями тебя ветер враждебный пригнал,
              Если б навстречу тебе я вышла с двумя близнецами,
              Ты не молил бы богов, чтоб расступилась земля?
       145Мне и детям в глаза ты какими глядел бы глазами,
              Где бы нашла я, злодей, казнь по заслугам тебе?
              Нет, никакая тебе от меня не грозила б расплата, —
              Ты-то ее заслужил, да Ипсипила добра.
              Только вместе с тобой я глядела бы вволю, как льется
       150Кровь у той, что тебя силою чар отняла.
              Стала бы я для Медеи сама Медеей. О, если б
              С неба молитве моей внял справедливый Отец!
              Пусть томится, как я, моего захватчица ложа,
              Пусть она на себе свой испытает закон,
       155Так же, как брошена я, жена, родившая двойню,
              Пусть потеряет она мужа и двух сыновей.
              Страшно добытое пусть утратит быстро и страшно,
              Пусть в изгнанье она ищет пристанищ себе.
              Та, что пагубой злой была для отца и для брата,
       160Пусть для тебя, для твоих пагубой будет детей.
              В воздух поднимется пусть, отвержена морем и сушей.
              Кровью залитая, пусть бродит без сил, без надежд.
              Молит Фоантова дочь, чей брак разрушен коварством:
              Проклят да будет навек брак ваш, и муж и жена!

              Так, припадая к сырой траве над потоком Меандра, ^[115]
              Белый лебедь поет в час, когда судьбы зовут.
              Я обращаюсь к тебе, хоть сама не надеюсь мольбою
              Тронуть тебя, и пишу, зная, что бог не со мной.
       5     Честь утратила я и стыд, и труды понапрасну
              Тратила, так что теперь тратить легко мне слова.
              Твердо решил ты отплыть и несчастную бросить Дидону,
              Ветер один унесет клятвы Энея и флот.
              Твердо решил ты порвать наши узы с причалами вместе,
       10   Сам не ведая где царств Италийских искать.
              Новый не нужен тебе Карфаген и растущие стены,
              Где верховная власть отдана в руки твои.
              От завершенных трудов, от земли обретенной стремишься
              К несовершенным трудам, к необретенной земле.
       15   Землю найдешь — но ее отдадут ли тебе во владенье?
              Кто незнакомцу под власть пашни уступит свои?
              Будешь искать там другую любовь, другую Дидону,
              И, чтоб ее обмануть, клятвы ей будешь давать?
              Скоро ли город такой, чтобы мог с Карфагеном сравниться,
       20   Ты возведешь и народ с крепости свой оглядишь?
              Но если даже молитв исполненье твоих не замедлит.
              Где ты отыщешь жену, чтобы любила, как я?
 
              Вся я горю, как горит напитанный серою факел
              Или как ладан святой, брошенный в дымный костер.
       25   Образ Энея в душе и днем остается, и ночью,
              Образ Энея — в глазах, сон позабывших давно.
              Нет благодарности в нем, ко всему, что я сделала, слеп он,
              С ним бы расстаться была рада я, будь я умней.
              Но ненавидеть его не могу, хоть задумал он злое,
       30   Жалуясь, больше люблю жалоб виновника я.
              Молит невестка тебя, о Венера, — пошли Купидона,
              Пусть приведет в свой стан брата жестокого он.
              Сделай, чтоб тот, кого я люблю и любить не гнушаюсь,
              Пищу и дальше давал страсти, палящей меня.
       35   Нет, наважденье мутит мой ум заблуждением новым;
              О, до чего же твой сын нравом на мать непохож!
              Камни в горах, иль дубы, на скалах растущие диких,
              Или же звери в лесах — вот кто тебя породил,
              Или пучина — она и сейчас бушует под ветром;
       40   Видишь ты это, но плыть и в непогоду спешишь.
              Не убегай! Ненастье тебя, в угоду мне, держит,
              Сам погляди, как Эвр воды вздымает волной.
              Буря добьется того, чего не могла я добиться, —
              Ведь справедливей тебя ветер и волны морей.
       45   Стою ли я того, чтобы ты, от меня убегая,
              Встретил — пусть поделом! — грозную гибель в пути?
              Дорого ценишь свою ты ненависть — жизни дороже,
              Если готов умереть, лишь бы не видеть меня.
              Ветер скоро падет, утихнут, улягутся волны,
       50   И на лазурных конях в море помчится Тритон.
              Если бы сердце твое менялось так же, как ветер!
              Будет меняться оно, если не тверже дубов.
              Разве не знаешь ты сам, как неистово буйство пучины?
              Злобу ее испытав, смеешь довериться ей?
       55   Если отвяжешь причал, когда в путь позовет тебя море,
              То и тогда его ширь множество бед затаит.
              Моря просторы пытать нарушителю клятвы опасно:
              Море карает и мстит тем, кто нарушит обет;
              Больше всего — оскорбившим любовь, — недаром из моря
       60   Вышла богиня любви у Киферейской скалы.
              Я погубителя жизнь боюсь погубить, погибая,
              И не хочу, чтоб глотал воду соленую враг.
              Нет, живи и слыви моей виновником смерти, —
              Мне живым потерять легче, чем мертвым, тебя.
       65   Сам ты представь, что тебя (да не сбудется горькое слово!)
              Быстрый вихрь понесет; вспомнишь о чем ты, Эней?
              Сразу на память придет, как давал ты мне лживые клятвы,
              Как Дидону сгубил низкий фригийский обман.
              Перед глазами стоять жена печальная будет, —
       70   Кудри распущены, кровь льется вдоль прядей волос.
              «Что б ни случилось, всего заслужил я! Смилуйтесь, боги!» —
              Крикнешь ты, веря, что все молнии метят в тебя.
              Выжди, чтоб сердце твое, чтобы море успело утихнуть,
              За безопасность пути эта ничтожна цена.
       75   Ты не меня пощади, — пощади малолетнего Юла, ^[116]
              Хватит того, что моя гибель прославит тебя.
              Чем виноваты, скажи, Асканий и боги-пенаты?
              С тем ли, чтоб морю отдать, ты их спасал из огня?
              Нет, не везешь ты богов и лишь попусту хвалишься, будто
       80   Чувствовал ты на плечах тяжесть отца и святынь. ^[117]
              Все это ложь! И меня ты в обман не первую вводишь,
              Мне не первой пришлось горькую кару нести.
              Спросят: где теперь мать прекрасного Юла? Погибла.
              Муж бессердечный ее бросил одну средь врагов.
       85   Сам ты рассказывал мне… Но смутилась ли я? По заслугам
              Жги Дидону: вины легче грядущая казнь.
              Не сомневаюсь я в том, что тебе твои боги враждебны:
              По морю и по земле семь ты скитаешься зим.
              Я приютила тебя, волнами прибитого к суше,
       90   Имя едва услыхав, царство тебе отдала.
              Если б я дальше не шла, услугой довольствуясь первой,
              Если б о нашей любви не разлетелась молва!
              День, когда вдруг нас вдвоем под покатые своды пещеры
              Синий ливень загнал, пагубным был для меня.
       95   Голос услышала я; завопили, казалось мне, нимфы, —
              Нет, это Фурии песнь спели о нашей судьбе. ^[118]
 
              Попранный стыд, покарай, покарай меня, верность Сихею, —
              Горе! — с великим стыдом казнь принимаю от вас.
              В мраморном храме моем стоит изваянье Сихея,
       100Белою шерстью, листвой образ священный прикрыт.
              Слышала я, как меня он четыре раза окликнул;
              Голос знакомый сказал тихо: «Элисса, ^[119]приди».
              Больше не медлю, иду, — ведь твоя по праву Элисса,
              Только мучительный стыд быстро идти не дает.
       105Строго мой грех не суди: ведь так прекрасен виновник,
              Что не зазорно ничуть ради него согрешить.
              Мать-богиня, отец — беглеца священная ноша —
              Право давали и мне в прочный поверить союз.
              Если мне грех был сужден, то причины греха безупречны;
       110Клятвы прибавь и скажи: есть ли в чем каяться мне?
 
              Вплоть до последних часов моей жизни с тем же упорством
              Тот же, что прежде, меня рок неизменно гнетет.
              Возле домашнего был алтаря супруг мой зарезан,
              Это злодейство свершил ради корысти мой брат.
       115Мужа покинувши прах, из отчизны бегу я в изгнанье,
              Трудной дорогой плыву, гонится враг по пятам.
              В крае безвестном спешу, ускользнув от бурь и от брата,
              Берег, который тебе я подарила, купить.
              Город построила здесь и, соседним селеньям на зависть,
       120Длинной и прочной стеной я окружила его.
              Войны вскипают; веду — чужестранка и женщина — войны,
              Грубые створы ворот еле навесить успев.
              Многим понравилась я женихам, которые нынче
              Сетуют, что предпочтен мною неведомо кто.
       125Что ж ты не свяжешь меня, гетулийскому Ярбе не выдашь? ^[120]
              Руки сама бы тебе я протянула, злодей!
              Есть и брат у меня: обагренную кровью Сихея
              Руку он будет готов кровью моей обагрить.
              Не оскверняй касаньем богов и святыни — оставь их!
       130Чтить всевышних лишь тот вправе, чьи руки чисты.
              Если они спаслись из огня, чтобы ты почитал их,
              В том, что спаслись из огня, каются боги теперь.
 
              Может быть, в тягости ты оставляешь, неверный, Дидону,
              Может быть, скрыта в моем теле частица тебя?
       135Матери должен судьбу разделить несчастный младенец,
              И по твоей же вине он, не родившись, умрет.
              Да, Аскания брат погибнет с матерью вместе,
              Казнь и мука одна сразу двоих унесет.
 
              Бог велит тебе плыть. Уж лучше бы он не позволил
       140Тевкрам приплыть и ступить на карфагенский песок.
              Тот же, наверное, бог тебя, гонимого злобным
              Ветром по быстрым волнам, в долгих скитаньях ведет?
              Вряд ли стоит с таким трудом и в Пергам пробиваться,
              Хоть бы таким же сейчас он, как при Гекторе, был!
       145Но не к родному плывешь ты Скамандру, а к дальнему Тибру,
              Как ты туда ни стремись, будешь пришельцем и там.
              Прячась, бегут от твоих кораблей недоступные земли,
              В ту, что ты ищешь, страну ты приплывешь стариком.
              Хватит скитаться! Возьми мой народ как приданое в браке,
       150С царством Дидоны прими Пигмалиона казну,
              Перенеси Илион на счастье в город тирийцев,
              Сядь на царский престол, скипетр священный прими.
              Если жаден твой дух до битв, если ищет Асканий,
              Где бы оружьем ему право добыть на триумф,
       155Я и врага укажу, будет все для борьбы и победы:
              Все вместит этот край — мирную жизнь и войну.
 
              Матерью светлой тебя заклинаю и стрелами брата,
              Отчих святыней богов — спутников в бегстве твоих,
              Пусть победят в той войне тобой предводимые тевкры,
       160Пусть потери твои кончатся с ней навсегда,
              Пусть до конца своих дней не знает горя Асканий,
              Пусть Анхиза костям мягкою будет земля. —
              Только дом пощади, который был тебе отдан!
              В чем я виновна, скажи? Разве лишь в том, что люблю?
       165Разве я родилась во Фтии, в могучих Микенах?
              Разве войной на тебя шел мой отец или муж?
              Стыдно женой меня звать — зови радушной хозяйкой:
              Быть кем угодно могу, лишь бы твоею мне быть.
              Знаю моря, чей прибой у берега Африки стонет:
       170Путь открывают они и закрывают в свой срок.
              Ветры откроют твой путь — и дыханью их парус ты вверишь,
              Дай же судам отдохнуть здесь, в прибережной траве.
              Мне наблюдать за погодой доверь: отплывешь безопасней.
              Даже захочешь, — тебе здесь я остаться не дам!
       175Надобен отдых друзьям; истерзанный долгою бурей
              И недочиненный флот требует новых работ.
              Ради всего, чем тебе услужила и чем услужу я,
              Ради надежды на брак — краткой отсрочки прошу!
              Дай улечься волнам, дай любви умерить свирепость,
       180Дай научиться и мне с твердостью горе сносить.
 
              Если откажешь, — ну что ж! Я с жизнью расстаться решилась,
              Будет недолго меня мучить жестокость твоя.
              Надо б тебе поглядеть на меня, когда это пишу я;
              Я пишу — и лежит твой на коленях клинок.
       185Слезы по бледным щекам на троянское лезвие льются,
              Скоро не слезы его — теплая кровь увлажнит.
              Как подарки твои с моей судьбою согласны!
              Дешево стоит тебе мой погребальный костер!
              В грудь мою острие вопьется сейчас не впервые:
       190В грудь меня ранил давно дикой стрелой Купидон.
              Анна, греха моего совиновница, Анна родная! ^[121]
              Скоро последними ты прах мой дарами почтишь.
              Слов не прочтут надо мной: «Элисса, супруга Сихея», —
              Мрамор гробницы моей будет украшен стихом:
              «Смерти обрек Дидону Эней, и меч ей вручил он, —
              Но поразила она собственной сердце рукой».

              Мне, Гермионе, ты был лишь недавно и мужем и братом,
              Стал только братом теперь; мужем зовется другой.
              Праву людей вопреки, вопреки законам бессмертных,
              Пирр меня держит в плену, смел и спесив, как отец.
       5     Хоть и противилась я, но что могут женские руки?
              Лишь доказать, что идем не добровольно мы в плен.
              «Что ты творишь, Эакид? За меня отомстят! — я сказала. —
              Пирр, у рабыни твоей есть уж другой господин».
              Но, как море глухой, выкликавшую имя Ореста,
       10   Простоволосую он в дом свой меня потащил.
              Разве в рабстве, в плену тяжелей моя участь была бы,
              Если бы Спарту взяла варваров жадных орда?
              Нет, Андромаху ^[122]не так угнетал победитель-ахеец,
              После того как огнем сжег он фригийскую мощь.
       15   Если чувства ко мне, если жалости ты не утратил,
              Право свое возврати храброй рукою себе.
              Если бы стадо твое, Орест, из хлевов угнали,
              Взял бы ты меч? А теперь медлишь, жену потеряв?
              С тестя возьми пример, жену вернувшего с бою:
       20   Счел он законным начать ради любимой войну.
              Если бы праздный твой тесть храпел в одинокой постели,
              Мать и сейчас бы женой сыну Приама была.
              Многие сотни судов не ставь под парус раздутый,
              Не собирай без числа воинов, — сам приходи!
       25   Хоть и не грех за меня воевать: не зазорно супругу
              Все невзгоды войны вынести ради жены.
              Оба мы внуки с тобой Атрея, Пелопова сына,
              Не был бы мужем ты мне — был бы мне братом тогда.
              Дважды ты связан со мной и дважды обязан помочь мне:
       30   Муж, супругу спаси! Брат, помоги же сестре!
 
              Отдал меня за тебя Тиндарей, над внучкою властный;
              Всей своей жизнью старик право решать заслужил.
              Но, не зная о том, отец обещал меня Пирру.
              Первым, однако, был дед; право пусть будет за ним.
       35   Был не в ущерб никому наш с тобою свадебный факел,
              Пирру меня отдадут — будет обижен Орест.
              Нашу любовь мой отец Менелай простит: ведь глубоко
              Бог крылатый стрелой ранил его самого.
              Если себе он позволил любить — позволит и зятю:
       40   Тут поможет ему собственной страсти пример.
              То же ты для меня, чем отец мой был для Елены,
              Есть и дарданский пришлец: роль его взял Эакид.
              Пусть делами отца похваляется он, сколько хочет, —
              Есть об отцовских делах что рассказать и тебе.
       45   Все — в том числе и Ахилл — подчинялись внуку Тантала: ^[123]
              Был он вождем вождей, вел лишь отряд свой Пелид.
              Предки также тебе Пелоп и родитель Пелопа,
              И от Юпитера ты пятый, коль верен твой счет.
              Есть в тебе доблесть, хоть меч обнажил ты для страшного дела. ^[124]
       50   Что оставалось тебе? Меч тот вручен был отцом.
              Лучше, когда бы в другом показал ты деле отвагу,
              Но ведь не ты выбирал — велено было тебе.
              Ты лишь исполнил приказ, и кровь из горла Эгисфа
              Снова дворец залила, кровью отца залитой.
       55   Пирр обвиняет тебя, называет твой подвиг злодейством,
              И без стыда мне глядеть может при этом в глаза.
              Тут сдержаться нет сил, и лицо и сердце пылают,
              Больно жжет изнутри грудь мою скрытый огонь.
              При Гермионе вслух порицать посмели Ореста!
       60   И ни меча под рукой нету, ни силы в руках.
              Я только плакать вольна; в слезах изливается ярость,
              Слезы обильной рекой льются и льются на грудь,
              Не иссякая, текут по щекам, о румянах забывшим,
              Есть везде и всегда только они у меня.
       65   Рок родовой настигает и нас: в роду Танталидов
              Женщины были и встарь легкой добычей для всех.
              Что вспоминать про обман белоперой птицы потоков ^[125]
              И горевать, что в себе лебедь Юпитера скрыл?
              Там, где, простершись в длину, два моря Истм разделяет,
       70   Мчал Гипподамию вдаль на колеснице пришлец. ^[126]
              Кастор, герой из Амикл, и Поллукс, герой амиклейский,
              Шли воевать, чтоб сестру город Мопсопа вернул. ^[127]
              Вскоре ее же увез за моря похититель идейский,
              И за оружье взялась Греция ради нее.
       75   Помню хоть смутно, но все ж сама я помню, как в доме
              Страх, тревога и грусть сразу наполнили все.
              Леда молила богов, своего Громовержца молила,
              Плакали Феба-сестра, ^[128]дед, сыновья-близнецы.
              Я сама, растерзав едва отросшие кудри,
       80   В голос кричала: «Куда, едешь куда без меня?»
              Не было только отца… Я тоже стала добычей
              Пирра, чтоб видели все: внучка Пелопу и я.
              О, когда бы Пелид избежал Аполлонова лука!
              Строго б отец осудил гнусные сына дела.
       85   Ведь и тогда не стерпел, и теперь Ахилл не стерпел бы,
              Чтобы живую жену вдовый оплакивал муж.
 
              Чем на себя навлекла я вражду бессмертных? О горе!
              Из вредоносных светил мне на какое пенять?
              Рано без матери я осталась, отец был в походе, —
       90   Живы оба, а дочь круглой росла сиротой.
              Губ неумелых моих младенчески ласковый лепет
              С первых достался лет, о моя мать, не тебе,
              Шею твою обвивать не пришлось мне ручонкой короткой
              И на коленях твоих ношей отрадной сидеть.
       95   И наряжала меня не ты, и для дочки-невесты
              Не материнской рукой убран был брачный покой.
              Правду скажу: ты вернулась домой, я вышла навстречу —
              Но среди прочих в лицо мать не могла я узнать.
              Только твоя красота среди всех выдавала Елену,
       100Ты между тем начала спрашивать, кто твоя дочь.
              Только с Орестом одним и знала я счастье; но будет
              Отнят и он, если сам не постоит за себя.
              Пирр меня держит в плену, хоть с победой отец мой вернулся.
              Вот что, средь прочих даров, дал мне сожженный Пергам!
       105Стоит Титану погнать в небосвод коней лучезарных, —
              Тут отпускает меня, хоть ненадолго, тоска.
              Но когда ночь посылает меня в постылую спальню
              И заставляет лечь с горестным стоном в постель,
              Слезы глаза наполняют мои, а не сонная дрема,
       110И, как могу, не даюсь мужу я, словно врагу.
              Бедами оглушена, я себя забываю порою
              И прикасаюсь рукой к телу скиросскому вдруг, ^[129]—
              Сразу отдернув ее, точно грех совершила, я каюсь,
              И оскверненною мне кажется долго рука.
       115Неоптолема назвать мне случается часто Орестом,
              И, как счастливый знак, мне оговорка мила.
 
              Родом несчастным тебе клянусь и предком бессмертным,
              Что потрясает моря, земли и царство свое,
              Прахом отца твоего (он и мне приходится дядей),
       120Что, отомщенный тобой, мирно в могиле лежит, —
              Либо в юных годах я до срока умру, либо стану,
              Внучка Танталова, вновь внуку Тантала женой.

              Взял Эхалию ты; поздравляю тебя, победитель,
              Хоть и горюю, что взят ты побежденною в плен.
              Грязный разносится слух по всем городам пеласгийским,
              Славе твоей от него не отпереться теперь:
       5     Тот, кого ни труды, ни Юноны вражда не сломили,
              Дал ярмо на себя пленной царевне надеть.
              Будет рад Эврисфей, и рада сестра Громовержца, —
              Мачехе любо, коль ты жизнь опозоришь свою. —
              Только не тот, для кого (если этому верить рассказу)
       10   Ночь оказалась мала — сына такого зачать.
              Больше Юноны тебе Венера вредит: возвышает
              Эта гоненьем тебя, та превращает в раба.
              Видишь, везде, где сушу Нерей омывает лазурный,
              Мир навсегда водворен мстящею силой твоей.
       15   Море и суша тебе покоем обязаны прочным.
              Солнце в обоих домах ^[130]слышит о славе твоей.
              Примут тебя небеса, но и сам ты их принял на плечи,
              Звезды Атлант подпирал, сам опершись на тебя.
              Так неужели тебе лишь молвы не хватало постыдной?
       20   Что ты прибавить спешишь к подвигам жалкий позор?
              Разве не ты задушил двух змей еще в колыбели.
              Разве младенцем не ты был уж достоин отца?
              Лучше ты начинал, чем кончаешь: последние первых
              Ниже дела, и несхож с мальчиком нынешний муж.
       25   Не победили тебя ни Юнона, ни сотни чудовищ,
              Ни твой враг Сфенелид, ^[131]но победил Купидон.
              Брак мой удачным зовут: ведь я — жена Геркулеса,
              Тесть мой гремит с высоты, мчась на проворных конях.
              Разного роста быки под одно ярмо не годятся,
       30   Муж великий жену скромную тяжко гнетет.
              Честь это? Бремя скорей, личина, что давит лицо нам,
              Хочешь счастливою быть — замуж за ровню иди.
              Вечно в отлучке мой муж, так что гость мне привычное мужа,
              Вечно преследует он чудищ и страшных зверей.
       35   В доме пустом я терзаюсь одна и в чистых молитвах
              Только о том и прошу, чтобы мой муж не погиб.
              Все я мечусь между вепрей, и змей, и львов кровожадных,
              Или мерещатся мне кости грызущие псы.
              Страшны мне чрева овец и сна пустые виденья,
       40   Ночью таинственной все душу пугает мою.
              Ропот невнятный молвы ловлю я, несчастная, жадно.
              Гонит надежду боязнь, гонит надежда боязнь.
              Амфитриона со мной, и Гилла нет, и Алкмены, —
              Мощного бога любовь многих ей стоила слез.
       45   Лишь Эврисфей нас гнетет — исполнитель враждебных велений
              Злобной Юноны, чей гнев издавна чувствуем мы.
 
              Этих мало мне мук! Ты еще чужеземок ласкаешь,
              Может любая из них матерью стать от тебя.
              Я не напомню, как ты овладел парфенийскою Авгой, ^[132]
       50   Как родила от тебя нимфа, Орменова дочь.
              Не попрекну и толпой сестер, рожденных Тевтрантом:
              Целое племя — а ты не пропустил ни одной.
              Только в одной упрекну совсем недавней измене,
              Той, от которой рожден в Сардах ^[133]мой пасынок Лам.
       55   Видел Меандр, много раз по одним пробегающий землям,
              Воды усталые вспять в воды несущий свои,
              Как ожерелье себе Геркулес повесил на шею,
              Ту, что когда-то согнуть груз небосвода не мог.
              Золотом руки себе сковать без стыда он позволил
       60   И в самоцветы убрать твердые мышцы свои.
              Мог ли в этих руках задохнуться хищник немейский,
              Чью на левом плече шкуру убийца носил?
              Космы волос повязал без стыда ты лидийскою митрой,
              Хоть Геркулесу листва тополя больше к лицу. ^[134]
       65   Словно распутница, ты меонийским поясом туго
              Стан себе затянул; это ль бойцу не позор?
              Нет чтоб на помощь призвать о жестоком мысль Диомеде
              И о свирепых конях, вскормленных плотью людской! ^[135]
              Если б тебя Бусирид ^[136]в таком уборе увидел,
       70   Он пораженье свое счел бы позорным вдвойне.
              С шеи могучей твоей сорвал бы Антей украшенья,
              Чтобы себя не корить, неженке бой проиграв.
              Меж ионийских рабынь, говорят, держал ты корзинку
              И, как они, услыхав окрик хозяйки, дрожал.
       75   В гладкой корзинке рукой, во стольких трудах побеждавшей,
              Ты безотказно, Алкид, шарил и шерсть доставал,
              Грубую, толстую нить сучил ты пальцем огромным,
              Мерой за меру сдавал пряжу красавице в дань.
              Ах, покуда вели эту нить неуклюжие пальцы,
       80   Сколько тяжелой рукой ты изломал веретен!
              Право, поверишь, что ты ременной плети боялся
              И у хозяйки своей, жалкий, валялся в ногах.
              Гордо рассказывал ей ты о шествиях пышных триумфов
              И о делах, хоть о них было бы лучше молчать:
       85   Как огромные два младенцу руку обвили
              Тела змеиных, когда горло он гадам сдавил,
              Как эриманфский кабан в кипарисовых рощах Тегеи,
              Всем своим весом ложась, раны в земле оставлял;
              О головах на фракийском дворце не мог ты не вспомнить
       90   И о раскормленных в лоск мясом людским лошадях,
              Или о чуде тройном, хозяине стад иберийских,
              О Герионе, что три тела в одном сочетал.
              Или о Цербере, чье на столько же псов разделялось
              Тело, в чью шерсть вплетены гадов шипящих клубки,
       95   Иль о змее, что росла изобильней от ран плодоносных,
              Обогащаясь от всех ей нанесенных потерь,
              Или о том, кому ты между левой рукою и боком
              Горло зажал, ^[137]чтобы он там и остался висеть,
              Или о конной толпе, быстротой и телом двувидным ^[138]
       100Гордой, которую ты с гор фессалийских прогнал.
              Мог ты о них говорить, щеголяя в сидонской накидке,
              И не замкнул тебе рта этот позорный убор?
              Нимфа, Ярданова дочь, ^[139]между тем твой доспех надевала,
              Славной добычей твоей, как и тобой, завладев!
       105Что же, душой возносись, перечисли подвиги снова, —
              Тут уж не ты, а она мужем по праву была:
              Ниже ее настолько же ты, насколько почетней
              Было тебя победить, чем побежденных тобой.
              К ней теперь перешло твоих деяний величье,
       110Сам возлюбленной ты все, чем владел, отказал:
              Шкура мохнатого льва, твоей добыча охоты,
              Мягкие трет — о позор! — жесткою шерстью бока.
              Нет, не со льва, а с тебя, побежденный льва победитель,
              Шкуру содрали — а ты сам не заметил того.
       115Женщина стрелы взяла, от лернейского черные яда,
              В руки, которым тяжел пряденой шерсти моток;
              Палицу силилась взять, укротившую много чудовищ,
              Мужний стараясь доспех в зеркале весь увидать.
 
              Это лишь слышала я и могла молве не поверить,
       120Боль, поразившая слух, чувств не задела почти.
              Но если в дом у меня на глазах ты наложницу вводишь,
              Тут уж муку мою скрыть невозможно никак.
              И отвернуться нельзя: глаза глядят против воли,
              Как через город идет пленница вслед за тобой,
       125Не распустивши волос (не так бывает у пленных),
              С видом таким, словно ей бед не послала судьба;
              Шествует вольно она, золотым приметна убором.
              Точно таким же, какой ты у фригийцев носил,
              Гордо глядит на народ, как будто Эхалии стены
       130Целы, отец ее жив, а Геркулес побежден.
              Может быть, сбросит она очень скоро наложницы имя
              И, Деяниру прогнав, станет женою твоей,
              Свяжет, безумный Алкид и дочь Эврита Иола,
              Вам бесславный Гимен гнусным союзом тела.
       135Чувства от мысли такой помрачаются, кровь холодеет,
              И на коленях лежат руки, бессильно упав.
              Хоть не одну меня ты любил, но любил безупречно,
              Дважды — стыдись не стыдись — в бой ты вступал за меня.
              Бог Ахелой, на сыром берегу рога подобравши,
       140С плачем безрогий свой лоб в тинистой спрятал воде. ^[140]
              Несс, полумуж-полуконь, погиб в смертоносном Эвене,
              Где ядовитой вода стала от крови коня.
 
              Но для чего вспоминать? Пока я пишу, прилетела
              Весть, что, отравлен моей туникой, гибнет Алкид.
       145Как я могла? Куда привели любовь и безумье?
              О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?
              Будут мужа терзать небывалые муки на Эте,
              Ты же останешься жить, столько наделавши зла?
              Что для того, чтоб меня женой Геркулеса признали,
       150Сделала я до сих нор? Смерть подтвердит наш союз!
              Ныне и ты, Мелеагр, меня признаешь сестрою!
              О Деянира, зачем медлишь и ты умереть? Проклят мой род!
              На престоле сидит захваченном Агрий, ^[141]
              А Инея отца сирая старость гнетет;
       155Брат мой Тидей ^[142]неведомо где изгнанником бродит,
              Заживо брат мой другой брошен в огонь роковой, ^[143]
              Мать железным клинком сама себе сердце пронзила,
              О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?
              Пусть не сочтут лишь — молю я правами священными ложа, —
       160Будто коварно на жизнь я покушалась твою.
              Несс, едва лишь стрела пробила жадное сердце,
              «Эта кровь, — мне сказал, — силы любовной полна».
              Ткань я послала тебе, напитав ее Нессовым ядом.
              О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?
       165Все прощайте теперь: и отец, и сестра моя Горга,
              Родина наша, и ты, изгнанный с родины брат,
              Ты, последний мой день, ты, последнее солнце, прощайте!
              Сын мой и муж, — о, когда б мог ты и жить и прощать!

              Я поняла, что добрее тебя и дикие звери;
              Вверь я себя хоть кому, — хуже бы не было мне.
              Эти строки, Тесей, я с тех берегов посылаю,
              Где паруса твой корабль поднял, отплыв без меня,
       5     С тех, где предал меня мой сон, где ты, вероломный,
              Время сна подстерег, чтоб Ариадну предать.
              Был тот час, когда вся земля росою стеклянной
              Окроплена и в листве слышатся жалобы птиц.
              В сонной истоме еще, до конца не сбросив дремоты,
       10   Чуть приподнявшись, тяну руки — Тесея обнять, —
              Нету его! Но снова к нему протянула я руки,
              Шарю по ложу, ищу ощупью — нету его!
              Страх дремоту прогнал; с покрывал поднимаюсь в испуге
              И покидаю, вскочив, ложе пустое мое.
       15   Гулко ответила грудь кулакам, по ней ударявшим,
              Кудри, как были со сна, сбитые рву на себе.
              Светит луна; я смотрю: неужели увижу лишь берег?
              Кроме пустых берегов, нечего видеть глазам!
              Мчусь то туда, то сюда, мечусь над морем без цели,
       20   Ноги не могут бежать, вязнут в глубоком песке.
              Громким криком «Тесей!» оглашаю я берег — и своды
              Отзвуком имя твое мне возвращают тотчас;
              Столько же раз, сколько я, тебя окликала окрестность,
              Словно окрестность сама бедной хотела помочь.
 
       25   Есть там высокий холм, поросший кустарником редким,
              Где над водою навис морем подмытый утес.
              Я взобралась на него (придало мне силы смятенье),
              Чтобы измерил мой взор дальше и шире простор.
              Вижу оттуда (и мне послужили жестокие ветры): ^[144]
       30   Парус летит вдалеке, Нотом проворным надут.
              Чуть увидала его иль подумала, что увидала, —
              Чувств не лишилась едва, сделалась льда холодней.
              Но в забытьи нам боль не дает оставаться; от боли
              Сразу очнулась и я, громко Тесея зову.
       35   «Стой, куда ты бежишь? Воротись, Тесей вероломный!
              Руль поверни! Недобор есть на твоем корабле!»
              Так я кричу и бью себя в грудь, возмещая мой слабый
              Голос, и с каждым моим словом сливался удар;
              Если не мог ты меня услыхать, то мог бы увидеть:
       40   Знак подавали тебе взмахи широкие рук,
              И, чтоб забывшим меня о себе хоть как-то напомнить,
              Длинную жердь я нашла, белую ткань подняла.
              Только когда ты скрылся из глаз, я заплакала горько;
              Прежде от боли и мук было как камень лицо.
       45   После того как глаза перестали парус твой видеть,
              Что им осталось еще, как не оплакать меня?
              Словно вакханка, когда Огигийский бог ^[145]ее гонит,
              Я одиноко мечусь, не подобравши волос,
              Или сижу на холодной скале, уставившись в море,
       50   Словно на камне моем делаюсь камнем сама.
              К нашему ложу иду — оно нас приняло вместе
              Лишь для того, чтобы мы порознь с него поднялись,
              Трогаю вместо тебя — хоть это можно мне! — ткани,
              Что сохраняют еще тела тепло твоего.
       55   Ложу, от пролитых слез моих влажному, я повторяю:
              «Смяли тебя мы вдвоем, — ложе, двоих возврати!
              Вместе к тебе мы пришли; почему же встали не вместе?
              Где, вероломное, часть лучшая нашей четы?»
 
              Что же мне делать? Как быть мне одной? Земля здесь пустынна,
       60   Труд людей иль быков здесь не оставил следа.
              Море со всех сторон окружает ее; мореходы
              Тут ненадежным путем не поведут кораблей.
              Но если даже пошлют мне корабль и попутчиков ветры,
              Деться куда мне, скажи? Доступ в отчизну закрыт.
       65   Пусть на счастливых помчусь парусах по глади безбурной.
              Пусть успокоит Эол ветры, — в изгнанье мой путь!
              Мне не увидеть тебя, на сто городов разделенный
              Остров Юпитера, Крит, с детства знакомый ему.
              Ведь и отца, и страну, где отец справедливый мой правит,
       70   Милые я имена предала ради тебя,
              Дав путеводную нить, чтоб она твой шаг направляла,
              Чтобы в извивах дворца ты, победив, не погиб.
              Ты говорил мне тогда: «Клянусь опасностью этой,
              Будешь моей ты, пока оба мы живы с тобой».
       75   Оба мы живы, но я — не твоя; и жива ли я вправду,
              Если меня схоронил мужа коварный обман?
              Палицей тою же ты меня сокрушил, что и брата,
              Клятвы, что ты мне давал, смерть отменила моя.
 
              Помню не только о тех, которые ждут меня, муках —
       80   Всех покинутых мне мука понятна теперь.
              Близкая гибель душе представляется в тысяче видов:
              Смерти отсрочка сейчас тягостней смерти самой.
              Жду, что вот-вот подойдут оттуда или отсюда
              Волки, чтоб жадными мне тело зубами терзать;
       85   Может быть, рыжие львы на острове водятся этом,
              Может быть, тигры живут лютые в этом краю,
              Море порой, говорят, выносит огромных тюленей,
              Да и от острых мечей кто защитит мою грудь?
              Только бы в плен не попасть, не носить тяжелые цепи
       90   И меж рабынь не трудить пряжей урочною рук
              Мне, чей отец — Минос, чья мать рождена Аполлоном,
              Мне, кому женихом был — что же больше — Тесей.
              На море брошу ли взгляд иль на сушу, на берег простертый,
              Много опасностей мне суша и воды сулят.
       95   Небо осталось одно, но и образы страшны бессмертных.
              Всеми покинута я здесь на съеденье зверям.
              Людям, если живут здесь люди, я тоже не верю:
              Ранили раз — и боюсь всех чужеземцев с тех пор.
 
              О, когда б не погиб Андрогей и Кекроповым землям ^[146]
       100Гнусный свой грех не пришлось данью кровавой смывать,
              И от твоей, о Тесей, узловатой не пал бы дубины
              Тот, кто частью был муж, частью — неистовый бык,
              И не дала бы тебе я пути указующей нити,
              Чтобы, руками ее перебирая, ты шел!
       105Не удивляюсь тому, что ты победил полузверя,
              Что, распростертый, поил кровью он критский песок:
              Рогом не мог он пронзить твое железное сердце,
              Не было нужды в щите, грудь защищала тебя.
              В ней ты носишь кремень, адамант некрушимый ты носишь, —
       110В ней твое сердце — оно тверже любого кремня.
              Оцепененьем зачем ты сковал меня, сон беспощадный?
              Или уж пусть бы сошла вечная ночь на меня!
              Ветры, жестоки и вы, выше меры угодливость ваша:
              Чтобы ему угодить, слезы вы мне принесли.
       115Всех беспощадней рука, что меня и брата убила,
              И уверенья в любви — клятвы пустые слова.
              Против меня вы одной в заговор все трое вступили:
              Женщину предали вы, клятва, и ветер, и сон.
              Значит, матери слез не увидеть мне перед смертью,
       120И, чтоб глаза мне закрыть, близкой не будет руки,
              Воздух чужбины мое дыханье несчастное примет,
              Тела никто из друзей не умастит моего?
              К непогребенным костям слетятся птицы морские?
              Не заслужила других я у тебя похорон?
 
       125Скоро ты в гавань войдешь родного Кекропова края,
              И, среди внемлющих толп на возвышение встав,
              Будешь рассказывать им о быке-человеке сраженном
              И о пробитых в скале путаных ходах дворца;
              Так расскажи и о том, как меня ты на острове бросил, —
       130Выпасть из списка твоих подвигов я не должна.
              Нет, не Эгея ты сын, не Питфеевой дочери Эфры:
              Скалы и глуби морей — вот кто тебя породил.
 
              Боги бы сделали так, чтоб меня с кормы ты увидел!
              Может быть, грустный мой вид тронул бы взоры твои.
       135Глаз твой не видит меня — так хоть в мыслях представь, если можешь,
              Как я припала к скале, в брызги дробящей прибой,
              Как мои пряди висят, будто я скорблю по умершем,
              Как мое платье от слез стало тяжелым, как в дождь.
              Тело трепещет мое, как под бурей трепещут колосья,
       140Пальцы дрожащие букв ровных не могут чертить.
              Я не во имя услуг злосчастных моих умоляю, —
              Пусть не будешь ничем ты мне обязан за них, —
              Для благодарности пусть нет причин — но их нет и для мести.
              Пусть не спасла я тебя, — все же за что убивать?
       145Руки, уставшие бить в истомленную грудь, протяну я,
              Тяжко тоскуя, к тебе через бескрайний простор;
              Волосы я тебе покажу — их уж мало осталось, —
              Просьбы прибавлю к слезам, пролитым из-за тебя:
              Руль поверни, Тесей, возвратись, чуть изменится ветер,
       150Если ж я раньше умру — кости мои увези.

              Если тебе разобрать не удастся размытые строки,
              Значит, кровью моей залито будет письмо.
              В правой руке у меня — тростинка, меч обнаженный —
              В левой; развернутый лист я на коленях держу.
       5     Вот Эолиды портрет, когда брату письмо она пишет;
              Был бы жестокий отец видом доволен моим.
              Я бы хотела, чтоб он при моей присутствовал смерти,
              Чтобы виновник ее сам ее зрителем был,
              Чтобы на раны мои смотрел сухими глазами
       10   Тот, кто свирепей и злей Эвров свирепых своих.
              С ветрами жизнь проводить — не проходит даром такое.
              Нравом владыка под стать подданным грозным своим.
              Нот ему подчинен и Зефир с Аквилоном фракийским,
              Буйный Эвр, и твои крылья покорны ему, —
       15   Ветры покорны, но гнев кипучий ему непокорен,
              И над пороком своим власти Эол не простер.
              Много ли пользы, что я возвеличена именем предков,
              Что средь родни назову даже Юпитера я?
              Разве я не должна неженское это оружье —
       20   Меч обнаженный — держать, дар смертоносный, в руке?
              Если бы раньше настал мой смертный час, чем злосчастный
              Час, что с тобою меня соединил, Макарей!
              О, для чего меня, брат, любил ты не братской любовью?
              О, для чего я тебе больше была, чем сестрой?
       25   Да, я пылала сама, и того, о ком лишь слыхала,
              Бога в горячей моей я ощутила груди.
              Краска сбежала с лица, исхудало слабое тело,
              Еле отведать еду сжатые губы могли,
              Хоть ничего у меня не болело, я часто стонала,
       30   Сон с трудом приходил, ночь мне казалась как год.
              Этому я сама не могла постигнуть причины,
              Любящей, мне невдомек было, что значит любить.
              Первой мамка беду стариковским учуяла сердцем,
              Первой сказала мне: «Ты любишь, Эолова дочь!»
       35   Я покраснела и взгляд от стыда потупила в землю, —
              Так и призналась во всем, слова не вымолвив, я.
              Стал мой живот между тем от преступного бремени круглым,
              Тайный груз отягчал тело больное мое.
              О, каких только трав, каких только снадобий мамка
       40   Мне не давала тогда дрожи не знавшей рукой,
              Чтоб выраставший во мне (от тебя я лишь это скрывала)
              Плод из утробы моей вытравлен был поскорей.
              Нет, был слишком живуч и противился в чреве младенец
              Всем ухищреньям, — враги не одолели его.
       45   Девять всходила раз сестра прекрасная Феба
              И уж в десятый гнала свет возносящих коней;
              Я, не поняв, отчего начались внезапные боли,
              (Мне, новобранцу в любви, трудно ведь было родить),
              Стона сдержать не могла, но сообщница старая тотчас
       50   Рот мне зажала рукой: «Тише! Ты выдашь себя!»
              Что было делать? Стонать нестерпимая боль заставляла.
              Но принуждали молчать страх, и старуха, и стыд.
              Стала удерживать стон и слова, что срывались невольно,
              Даже слезы, и те мне приходилось глотать.
       55   Рядом стояла смерть, не хотела помочь мне Луцина,
              Но, если б я умерла, смерть бы уликой была.
              Тут перестал ты волосы рвать и в разодранном платье,
              Низко склонившись, к груди грудь мою нежно прижал,
              И произнес: «Живи, сестра, живи, дорогая,
       60   Не умирай и одной смертью двоих не губи!
              Пусть тебе сил надежда придаст: ты будешь женою
              Брату, и мужем твоим станет младенца отец».
              Хоть и была я мертва, но от слов твоих ожила сразу,
              И появился на свет плод мой — вины моей плод.
 
       65   С чем себя поздравлять? Средь дворца Эол восседает,
              Нужно от глаз отца скрыть прегрешенья следы.
              Хитрая мамка моя под листвою бледной оливы
              В легких повязках дитя прячет в корзину на дно,
              Правит обманный обряд, молитвы слова произносит, —
       70   Сам отец и народ шествию дали пройти.
              Вот уже близок порог — но тут до отцовского слуха
              Тоненький плач долетел: выдал младенец себя.
              Вырвал корзину Эол, обнажил подложную жертву,
              Крик безумный его стены дворца огласил.
       75   Словно морская вода, ветерком задетая легким,
              Словно лозняк, когда Нот теплый колышет его,
              Так — ты видеть бы мог — всем телом я задрожала,
              И затряслось подо мной шаткое ложе мое.
              В спальню отец ворвался, перед всеми крича о позоре,
       80   Руку едва удержал перед моею щекой.
              Я от стыда отвечала ему одними слезами,
              Страх холодный сковал оцепененьем язык.
              Тут отец приказал на съеденье псам и пернатым
              Хищникам внука отдать, бросить в пустынной глуши;
       85   Бедный заплакал опять, как будто понял угрозу,
              Словно, как мог, умолял деда о жалости он.
              Что у меня на душе творилось в это мгновенье,
              Брат мой, поймешь ты легко, вспомнив, что чувствовал сам
              В миг, когда плоти моей частицу в нагорные дебри
       90   Враг на съеденье волкам нес у меня на глазах.
              Вышел из спальни отец; тут ударила в грудь я рукою,
              Тут и ногтями впилась в бледные щеки свои.
 
              Вестником вскоре ко мне отцовский явился прислужник,
              С грустным, унылым лицом, с гнусною речью в устах:
       95   «Этот меч, — он мне меч передал, — Эол посылает:
              Пусть укажет вина, что ты с ним делать должна».
              Знаю, что делать с мечом, и, что нужно, сделаю храбро:
              Грозный родительский дар в собственной спрячу груди.
              Лучше подарка, отец, не нашел ты дочери к свадьбе?
       100Больших сокровищ не мог дать ты в приданое мне?
              Прочь улетай, Гименей обманутый, с факелом брачным,
              В страхе скорее покинь этот проклятый дворец,
              Свой приблизьте ко мне, Эринии мрачные, факел,
              Вспыхнет пусть от него мой погребальный костер.
       105Сестры мои! Пусть Парки пошлют вам счастливее свадьбу,
              Но о проступке моем не забывайте, молю!
              В чем виновен мой сын, что на свет родился лишь сегодня?
              Чем за эти часы деда обидеть он мог?
              Если виновен он в чем, пусть сочтут его люди виновным.
       110Нет, — за мою лишь вину смертью заплатит дитя.
              Сын мой, горе мое, зверей проворных добыча,
              В день, когда ты родился, будешь растерзан, увы!
              Сын мой, несчастный залог любви, не ведавшей счастья,
              Днем последним твоим был этот первый твой день!
       115Мне не позволят тебя окропить слезой материнской
              И на могилу твою прядь с головы принести,
              И не дадут мне припасть с поцелуем к холодному тельцу, —
              Плоть мою разорвут жадные звери в горах.
              И материнство мое, и сиротство продлятся недолго:
       120Скоро за тенью твоей, ранена в грудь, я пойду.
              Ты же, мой брат, о ком сестра напрасно мечтала,
              Ты по кускам собери тело младенца, молю,
              К матери их принеси и в одной схорони нас могиле,
              Урна, как ни тесна, примет пускай нас двоих.
       125Помни о нас и живи, чтоб омыть мою рану слезами,
              И не пугайся, любя, тела любимой своей.
              Выполни все, что велит сестра, удрученная горем;
              Выполню я, не страшась, то, что велел мне отец.

              [Дай Медее ответ, на чужбине отвергнутой мужем:
              Можешь ли мне уделить время меж царских забот?]
              А ведь, я помню, тебе предалась я, колхов царица,
              Чуть лишь искусством моим вам попросил ты помочь!
              Если бы трое сестер, назначающих смертному участь,
              С веретена мою нить сняли в те давние дни!
       5     Было бы лучше всего умереть в ту пору Медее, —
              Вся ее жизнь с той поры — только мученье одно.
 
              Горе! Зачем он отплыл — молодыми гонимый руками
              Ствол пелионской сосны Фрикса ^[147]овцу добывать?
              Колхам зачем пришлось увидать Арго магнесийский, ^[148]
       10   Греков дружина зачем Фасиса воду пила?
              Больше чем нужно зачем полюбились мне русые кудри,
              И красота, и твоих лживая сладость речей?
              Или, уж если к пескам колхидским невиданный прежде
              Прибыл корабль и привез воинов дерзких отряд,
       15   Пусть бы забывчивый сын Эсона пошел, не натертый
              Зельем моим, на быков, жарким дышавших огнем,
              Пусть бы бросал семена, чтобы враг из каждого вырос,
              И от посевов своих сеятель пусть бы погиб!
              Сколько коварства, злодей, тогда бы с тобою погибло,
       20   Скольких не знала бы я в жизни несчастий и бед!
              Неблагодарных корить, вспоминая заслуги, отрадно;
              Радость хоть эту теперь я от тебя получу.
              Ты но приказу царя корабль, не испытанный прежде,
              В царство колхов привел, вторгся в счастливый мой край.
       25   Ровнею там Медея была жене твоей новой,
              И, как родитель ее, мой был родитель богат.
              Этот — на двух морях стоящей Эфирой ^[149]владеет,
              Мой — вплоть до скифских снегов всей Запонтийской землей.
              Принял радушно Ээт пеласгийских юношей в доме,
       30   На расписных возлегли вы покрывалах за стол.
              Тут я впервые тебя увидала и, кто ты, узнала, —
              И впервые в тот миг рушиться начал мой ум.
              Чуть увидала — зажглась и в огне незнакомом сгорела, —
              Так в честь великих богов факел сосновый горит.
       35   Ты был красив, и меня необорно судьба увлекала,
              Взглядом похитив мой взгляд, ты приковал его вмиг.
              Все почувствовал ты: кто любовь скрывает удачно?
              Ярко пылая, огонь сразу себя выдает.
 
              Царь между тем приказал, чтобы ты непокорную шею
       40   Диких быков под ярмо силой впервые склонил;
              Марсовы были быки не одними грозны рогами:
              Был у них каждый вздох страшен палящим огнем,
              Ноги из меди, и медь окружала раздутые ноздри,
              И от дыханья быков сделалась черной она.
       45   Должен ты был семена разбросать послушной рукою,
              Чтобы на ниве взошло воинов племя из них.
              Чтобы метнули в тебя вместе с ними взошедшие копья:
              Пашни такой урожай пахарю гибель несет.
              Труд был последний — найти хоть какое-то средство, которым
       50   Зоркость не знавшего сна стража ты мог обмануть.
              Так вам Ээт объявил; удрученные, вы поднялися,
              Ложа пурпурные все в миг опустели один.
              Как далеко от тебя в этот час и Креонт, и Креуса
              Были, и царство, что ты скоро получишь за ней!
       55   Шел ты, грустный, а я вслед тебе глядела сквозь слезы,
              И против воли язык тихо «прощай!» прошептал.
              После, когда улеглась я в спальне на постланном ложе,
              Ранена, ночь напролет горько проплакала я:
              Перед глазами быки и страшные всходы вставали,
       60   Перед глазами стоял змей, незнакомый со сном.
              Мучит и страх и любовь; любовь вырастает от страха.
              Брезжит рассвет — и ко мне милая входит сестра, ^[150]
              Видит, что кудри мои разметались, что я отвернулась,
              Что покрывала вокруг мокры от пролитых слез.
       65   Просит минийцам помочь; к одному стремимся мы обе;
              То, что просила она, я Эсониду даю.
 
              Роща темная есть, где меж сосен и падубов черных
              В полдень солнечный луч может проникнуть едва,
              Храм Дианы стоит со времен незапамятных в роще,
       70   В нем — кумир золотой, варварской сделан рукой.
              Помнишь эти места или их, как меня, позабыл ты?
              Там сошлись мы, и ты начал коварную речь:
              «Ныне на твой произвол отдана моя участь Фортуной,
              Жизнь или гибель мою держишь, царевна, в руках.
       75   Радуйся праву губить, — если право такое отрадно,
              Но лишь спасенье мое славу умножит твою.
              Я заклинаю бедой, от которой ты можешь избавить,
              Дедом, которому все зримо, и светом его,
              Тайной обрядов ночных и тройственным ликом Дианы,
       80   Силой богов, если их здешние чтут племена, —
              Дева, меня пожалей, пожалей товарищей юных,
              И, помогая, меня сделай твоим навсегда!
              Если же ты пренебречь не захочешь мужем-пеласгом
              (Нет, не настолько уж мне благоприятствует бог!) —
       85   Раньше дыханье мое пусть рассеется в воздухе легком,
              Чем женою войдет в спальню другая ко мне!
              Будет порукою в том вершащая браки Юнона
              И богиня, чей храм служит убежищем нам!»
              Тронули эти слова (да в словах ли все было дело?)
       90   Сердце простое мое; руку дала я тебе,
              Слезы твои увидав. Неужели и слезы уловкой
              Были? Быстро меня речи пленили твои!
 
              Ты, невредим для огня, запряг быков медноногих,
              Плугом вспахал целину, как приказали тебе,
       95   В борозды вместо семян ядовитые зубы бросаешь, —
              Воины всходят из них, каждый с мечом и щитом.
              Я и сама, хоть тебе притиранье дала, побледнела,
              Видя нежданный отряд, видя оружье в руках.
              Между собой наконец землею рожденные братья
       100В схватке злодейской сошлись, грозно мечи обнажив.
              Вот и бессонный дракон, чешую ощетинив на шее,
              Корчится, вьется, шипит, землю взметая хвостом.
              Думал ли ты тогда о моря разделяющем Истме,
              И о царевне-жене, и о приданом ее?
       105Я, которую ты попрекаешь варварским родом,
              Я, что преступной тебе и неимущей кажусь,
              Зоркость огненных глаз погасила зельем снотворным
              И безопасно руно с дуба похитить дала.
              Я, предавши отца и отчизну и царство покинув,
       110Беды в скитаньях с тобой все принимала как дар,
              Стало и девство мое добычею хищного гостя,
              Милую бросила я мать и родную сестру.
              Только тебя, мой брат, не оставила я, убегая, —
              В этом месте письма пусть остается пробел:
       115Сделать могла, но писать рука об этом не может, —
              Быть бы растерзанной мне, брат мой, но вместе с тобой!
              Я не боялась потом (что еще могло быть страшнее?),
              Женщина, плыть по морям, груз преступлений неся.
              Где она, сила богов? По заслугам кару в пучине
       120Ты бы понес за обман и за доверчивость — я.
              Если бы стиснули нас Симплегады единым ударом, ^[151]
              Чтобы смешались навек наших осколки костей,
              Или бы пастями псов растерзала нас хищная Сцилла
              (Неблагодарным мужам Сцилла не может не мстить),
       125Иль в Тринакрийских волнах потопила нас та, что в утробу
              Воды вбирает и вновь их изрыгает назад! ^[152]
              Но невредимо ты в край Гемонийский вернулся с победой,
              В храме отчих богов шерсть золотую сложил.
              О Пелиадах ^[153]ли мне, из любви отца погубивших,
       130О рассеченном рукой девичьей старце сказать?
              Пусть другие винят, ты один хвалить меня должен,
              Ради которого мне стольким пришлось повредить.
 
              Ты мне посмел приказать: «Уходи из дома Эсона», —
              Где найти мне слова, чтобы обиду излить?
       135Дом покинула я; со мною были два сына
              И к Ясону любовь (эта со мною всегда!).
              Вдруг до моих ушей долетают брачные песни,
              Вижу, мерцает вдали факелов трепетный свет,
              Ваш прославляя союз, запела звонкая флейта, —
       140Был для меня ее звук горше трубы похорон,
              Хоть и не думала я о таком злодеянье, но все же
              Страшно мне стало, и грудь холод внезапный сковал.
              Валит толпа, и — «Гимен, Гименей!» — учащаются крики.
              Слышится ближе призыв — хуже становится мне.
       145Слуги врозь разбрелись и плакали, слезы скрывая;
              Горя такого кому вестником хочется быть?
              Легче было и мне, пока я не знала, в чем дело,
              Но тосковала душа, словно бы знала вперед…
              Мальчик наш младший меж тем, моему послушный приказу
       150И любопытству, пришел, стал возле створок дверных:
              «Мать, уходи! Это шествие наш отец возглавляет,
              В золоте весь. Ясон гонит коней упряжных».
              Платье вмиг разорвав, я ударила в грудь кулаками,
              Не миновали лица кончики острых ногтей.
       155Гнев меня гнал побежать, к тебе сквозь толпу протесниться,
              Пестрый сорвать венок с убранных пышно волос,
              Но, хоть сдержалась с трудом, волос терзать я не стала,
              Не закричала: «Он мой!» — и не схватила тебя.
 
              Колхи, ликуйте, и ты ликуй, отец оскорбленный!
       160Жертву тени твоей, брат мой убитый, прими!
              Родину, царство и дом потеряв, я покинута ныне
              Мужем, который досель всем был один для меня.
              Змей укротить я смогла и быков усмирила взбешенных,
              Лишь одного не могла: мужа смирить моего.
       165Снадобьем я свирепый огонь отвратила ученым,
              А от огня своего мне не под силу уйти.
              Что же, оставили нас колдовство, заклинанья и травы,
              Сил у Гекаты уж нет, таинства тщетны ее?
 
              День мне не мил, и всю горькую ночь я глаз не смыкаю,
       170И на больную грудь ласковый сон не летит.
              Змея заставила спать, а себя не могу я заставить;
              Всем на пользу моя помощь, но только не мне.
              Тело, спасенное мной, разлучница держит в объятьях,
              Ей достались теперь наших стараний плоды.
       175Может быть, ты сейчас, перед глупой женой выхваляясь,
              К слуху пристрастному речь приспособляя свою,
              Нрав и наружность мою чернишь, измышляя наветы?
              Пусть посмеется она, рада порокам моим!
              Пусть посмеется она, на пурпуре лежа тирийском, —
       180Скоро заплачет в огне, злее огня моего.
              Есть пока у меня железо, яды и пламя,
              Мести моей ни один не избежит из врагов.
 
              Если способна мольба твое сердце железное тронуть,
              Выслушай слезную речь, низкую в гордых устах,
       185Я умоляю тебя, как меня ты молил не однажды.
              Даже в ноги тебе пасть я готова сейчас:
              Если я ничего для тебя не стою, о детях
              Вспомни, не дай им узнать мачехи лютую власть.
              Как на тебя похожи они! Чуть только их вижу,
       190От умиленья мои сразу влажнеют глаза.
              Ради всевышних богов, ради светлого пламени деда,
              Ради моих заслуг, ради обоих детей.
              Ложе верни мне, — ведь я за него от всего отказалась, —
              Слово, что дал мне, сдержи, помощь за помощь подай.
       195Я не прошу меня защищать от быков и от копий,
              Или чтоб змея своей силою ты усыпил —
              Я добиваюсь тебя, кого ты мне сам в благодарность
              Отдал, кто, ставши отцом, матерью сделал меня.
              Спросишь, приданое где? Я его отсчитала на поле,
       200Что приказали тебе ради руна распахать.
              Взял ты овчину за мной, золотой блестящую шерстью, —
              Это приданое мне ты ни за что не вернешь.
              Жизнь и твою и друзей в приданое взял ты за мною, —
              Все богатства сравни дома Сизифова с ним!
       205То, что ты жив, что добыл и жену, и могучего тестя,
              То, что можешь ты быть неблагодарным, — мое!
              Скоро все это я… Но зачем предварять мою кару?
              Гнев мой, зрея во мне, страшной угрозой чреват.
              Будь мне водителем, гнев, — пусть хоть каяться после придется:
       210Каюсь ведь в том, что спасла мужа неверного я.
              Пусть решит божество, которое мучит мне сердце;
              Что, я не знаю, но в нем грозное нечто растет.

              Из Гемонийской земли гемонийскому Протесилаю
              Шлет Лаодамия весть, счастья желает, любя.
              Ветер в Авлиде тебя задержал, как молва утверждает,
              Где же он был, когда ты прочь от меня убегал?
       5     Надо бы морю тогда ахейским противиться веслам,
              Ярость бешеных волн мне бы на пользу была:
              Больше бы мужу дала поцелуев я и наказов, —
              Сколько хотелось еще, сколько осталось сказать!
              Как ты быстро отплыл, когда мореходам желанный —
       10   Лишь мореходам, не мне — ветер твой парус призвал!
              Кстати он был морякам, но любящей был он некстати:
              Выпустил, Протесилай, ты из объятий меня,
              Вмиг онемели уста, прервались напутствия сразу,
              Только с трудом я могла вымолвить грустно: «Прощай».
       15   Дул все сильнее Борей, обрывая наполненный парус,
              Протесилай мой уже был далеко от меня.
              Видеть покуда могла, я видом твоим утешалась,
              Жадно очам твоим вслед очи стремились мои;
              Больше не виден был ты, — но виден был мне твой парус,
       20   Долго от паруса я глаз отвести не могла.
              После, когда и ты, и бегущий твой парус исчезли
              И, куда ни взгляни, воды простерлись одни,
              Жизнь с тобою ушла, подкосились бессильные ноги,
              Тьма разлилась, и без чувств рухнула я, говорят.
       25   Свекор Ификл, и печальная мать, и Акаст ^[154]престарелый
              Еле меня привели в чувство водой ледяной.
              Много ли в их любви, в их помощи было мне проку?
              Я лишь сердилась: зачем не дали мне умереть?
 
              Жизнь возвратилась ко мне, и с ней вернулись страданья;
       30   Мучит ведь и без вины чистое сердце любовь.
              Волосы я не даю причесывать больше служанкам,
              Радости нет надевать мне златотканый наряд.
              Будто Двурогий ^[155]ко мне прикоснулся копьем виноградным,
              Я в исступленье мечусь, места себе не найду.
       35   Женщины сходятся здесь филакийские, громко кричат мне:
              «Эй, Лаодамия, вновь царское платье надень!»
              Мне ли платье носить, что пропитано соком пурпурным,
              Если под Троей мой муж воинский носит доспех?
              Волосы мне ль убирать, когда шлем ему голову давит?
       40   Мне ль наряжаться, когда вооружается он?
              Буду неприбрана я, твоим подражая невзгодам,
              Пусть в печали пройдет время войны для меня.
 
              Вождь Парис Приамид, на пагубу близким прекрасный,
              Гостем зловредным ты был — будь же бессильным врагом.
       45   Пусть бы тебе тенарской жены ^[156]лицо показалось
              Вдруг безобразным, иль ты сам разонравился ей!
              Многих трудов, Менелай, тебе будет стоить беглянка,
              Месть для многих твоя станет источником слез!
              Боги, молю, от нас отвратите знаменье злое!
       50   Пусть, возвратясь, посвятит муж Громовержцу доспех.
              Ну, едва о войне вспоминаю, становится страшно,
              Словно из снега весной, слезы струятся из глаз,
              Ида, Ксанф, Симоент, Тенедос и Троя — пугают
              Грозные эти слова сердце звучаньем одним.
       55   Гостем явился Парис, но, как видно, знал свои силы:
              То, что не мог защищать, он бы не смел похищать.
              Прибыл он — так говорят — золотым сверкая убором,
              Гордо надев на себя много фригийских богатств,
              Были с ним люди и флот, без которых война не ведется, —
       60   Но из того, чем владел, взял он большую ли часть?
              Этим, наверно, тебя покорил он, сестра Диоскуров,
              Этим, боюсь я, и вам будет опасен Парис.
              Гектора тоже боюсь; хоть не знаю я, кто он, — но в битвах
              Гектор — Парис говорил — властвует мощной рукой.
       65   Кто бы он ни был, его берегись, если ты меня любишь,
              Сердцем забывчив не будь, имя его удержи!
              Если избегнешь его, и других избежать постарайся:
              Пусть тебе кажется там Гектором каждый боец.
              В бой собираясь, всегда повторяй: «Лаодамии ради
       70   Должен себя я беречь, так наказала она».
              Если пасть суждено от аргосских воинов Трое,
              Пусть ее стены падут прежде, чем ранят тебя.
              Пусть Менелай на врагов налетает в каждом сраженье,
              Чтоб у Париса отнять то, что похитил Парис
       75   Пусть, правотою силен, победит он и силой оружья:
              Должен супругу супруг вырвать из вражеских рук.
              Твой же долг не таков: сражайся за то, чтобы выжить,
              Чтоб оказаться опять в чистых объятьях моих.
              Вы, дарданиды, из всех врагов одного пощадите,
       80   Чтобы из тела его крови не литься моей.
              Он не из тех, кому пристало биться с оружьем,
              В ярости грудью идти против враждебных мечей. —
              Более пылким в любви он может быть, чем в сраженье.
              Дайте сражаться другим, Протесилаю — любить!
 
       85   Если бы только ты знал, как тебя мне окликнуть хотелось! ^[157]
              Но удержал меня страх перед приметой дурной.
              Ты, за дверь выходя, чтоб отплыть под Трою скорее, —
              Знак недобрый! — ногой отчий порог зацепил.
              Вскрикнула я, увидав, и беззвучно в сердце сказала:
       90   «Пусть возвращенье сулит эта примета ему!»
              Нынче об этом пишу, чтобы в битвах ты не был запальчив:
              Сделай же так, чтоб умчал ветер тревогу мою.
 
              Жребий готовит тому из данайцев страшную участь,
              Кто на троянский песок первым посмеет ступить.
       95   Как несчастлива та, что первой мужа оплачет!
              Боги, не дайте, чтоб ты самым решительным был!
              Помни: из тысячи пусть корабль твой тысячным будет,
              Пусть по усталым волнам всех позади он плывет.
              Помни и этот наказ: выходи на сушу последним,
       100Там не родная земля, так для чего же спешить?
              Парус и весла свои сбереги для обратной дороги,
              Быстрый их бег задержи лишь на своем берегу.
 
              Прячет ли Феб лицо иль стоит высоко над землею,
              Днем я грущу о тебе, ночью грущу о тебе.
       105Ночью больше, чем днем: ночь лишь тем из женщин милее,
              Чья на любимом плече может лежать голова.
              Лживые сны я ловлю в одинокой холодной постели:
              Подлинной нет — так мила радость и мнимая нам.
              Но почему так бледен ты был в моем сновиденье
       110И почему ты со мной жалобно так говорил?
              Дрему стряхнув, спешу я почтить виденья ночные.
              Храма в Фессалии нет, где не взлетал бы мой дым.
              Ладан бросаю в огонь и слезами кроплю, от которых
              Словно от чистого он ярче пылает вина.
       115Скоро ли жадными я обниму тебя снова руками,
              Наземь без чувств упаду, радость не в силах снести?
              Скоро ли, крепче ко мне прижавшись в постели, начнешь ты
              Долгий рассказ о своих славных делах на войне?
              Будешь рассказывать ты, но, хоть слушать мне будет отрадно,
       120Снова и снова тебя я поцелуем прерву;
              Кстати в рассказе любом помеха сладкая эта,
              После нее с языка речи живей потекут.
 
              Но чуть лишь вспомню опять о Трое, о море, о ветрах,
              Тут же тревога и страх гонят надежду мою.
       125Ветры вам плыть не дают — меня и это пугает:
              Значит, готовы идти вы против воли морей.
              Кто против ветра поплыть на родину даже захочет?
              Вы же от родины прочь мчитесь волнам вперекор?
              Сам владыка Нептун закрыл в свой город дорогу!
       130Можно ли рваться туда? Все поспешите домой!
              Можно ли плыть? Запрету ветров повинуйтесь, данайцы!
              Вас не случай слепой держит, но воля богов.
              К дому судов паруса поверните, покуда не поздно!
              Ради кого воевать? Ради неверной жены?
       135Что я сказала? О, нет! Пусть не будет призыв мой приметой!
              Пусть по утихшим волнам легкий вас мчит ветерок!
              Право, завидую я троянкам; их враг под стеною,
              Сами увидят они слезную гибель родных.
              Храброму мужу своей рукой жена молодая
       140Шлема завяжет ремни, варварский меч принесет,
              Меч принесет и подаст и в ответ поцелуи получит,
              Так что забота ее будет отрадна двоим,
              И, до дверей проводив, велит возвратиться и скажет:
              «Должен Юпитеру ты эти доспехи вернуть!»
       145Он с собой унесет наказ недавний любимой
              И осторожней в бою будет, на дом свой взглянув.
              Он возвратится — она и щит и шлем с него снимет
              И к утомленной груди грудью прижмется нежней.
              Ну, а меня неизвестность гнетет, и мню я в тревоге,
       150Будто случилось уже все, что случиться могло.
 
              Тою порой, как ты на краю вселенной воюешь,
              Воск, повторяющий твой облик, остался со мной:
              Много он ласковых слов, тебе предназначенных, слышит,
              Жаром объятий моих часто бывает согрет.
       155Верь, не простой это воск, как покажется с первого взгляда:
              Истинный Протесилай, только что голоса нет.
              Я смотрю на него, вместо мужа его обнимаю,
              Жалуюсь так, словно он может утешить в ответ.
              Жизнью твоей клянусь и возвратом — моими богами,
       160Пламенем брачных огней, пламенем наших сердец,
              И головою твоей, — чтобы ты не сложил ее в Трое,
              Чтоб на глазах у меня здесь она стала седой, —
              Я за тобою пойду, куда бы меня ни позвал ты,
              Будешь ли… (страшно сказать!) — или останешься жив.
       165А на прощанье в письме прими наказ мои последний:
              Хочешь меня уберечь — так береги и себя.

              Брату, который один уцелел из недавно столь многих,
              Павших от женской руки, шлет Гипермнестра письмо.
              Держат меня взаперти, сковали цепью тяжелой:
              За благочестье мое так наказали меня.
       5     В горло тебе железо всадить рука побоялась —
              Вот и казнят; а убей мужа я — стали б хвалить.
              Лучше уж казнь, чем волю отца такую исполнить!
              В том, что от крови чисты руки, не каюсь ничуть.
              Пусть он пламенем жжет ту, чье пламя чистым осталось,
       10   Пусть в лицо мне метнет факел, что свадьбе светил,
              Или зарежет мечом, что вручен не для доброго дела, —
              Смерть, от которой ушел муж, не минует жену!
              Но по добиться ему, чтоб сказала я, умирая:
              «Каюсь», — каяться в чем? Не в благочестье ль моем?
       15   Кается пусть в преступленье Данай и жестокие сестры, —
              За злодеяньем всегда ходит раскаянье вслед.
 
              Сердце трепещет, едва я ту печь кровавую вспомню,
              И от внезапной опять дрожи немеет рука.
              О несвершенном писать она робеет убийстве,
       20   Хоть и считали ее мужа способной убить.
              Но попытаюсь. Едва одели сумерки землю,
              В час между светом и тьмой, в час между ночью и днем
              Нас, Инахид, повели во дворец высокий Пеласга, ^[158]
              Принял невесток своих сооруженных Египт,
       25   Всюду светильни горят, окованы золотом ярким,
              Жгут, против воли огня, ладан во всех очагах.
              Кличет народ: «Гимен, Гименей!» — но бог улетает,
              Даже Юнона и та город покинула свой.
              Вот под крики друзей, от вина нетвердой походкой,
       30   Каждый свежим венком влажные кудри обвив,
              Весело к ложу спешат женихи — но к смертному ложу,
              Мнут покрывала они — свой погребальный покров,
              Отяжелев от вина и еды, уступают дремоте, —
              Весь, ничего не боясь, Аргос высокий уснул.
       35   Вдруг почудилось мне: умирающих слышатся стоны…
              Слышались въяве они; то, что страшило, сбылось.
              Кровь отлила, и холод сковал мне тело и душу,
              И отогреть не могло новое ложе меня.
              Словно колосья, когда Зефир их легкий колышет,
       40   Иль на холодном ветру стройных листва тополей,
              Так, или даже сильней, я дрожала. А ты был недвижен,
              Было снотворным вино, что поднесла я тебе.
              Страх из сердца меж тем прогнало отца приказанье:
              С ложа встаю и клинок слабой хватаю рукой.
       45   Нет, тебе я не лгу: я трижды меч заносила,
              И с занесенным мечом падала трижды рука.
              К горлу я твоему — всю правду позволь мне поведать. —
              К горлу я поднесла данный Данаем клинок.
              Но благочестье и страх запретили приказ нечестивый
       50   Выполнить: в чистых руках дерзкий не держится меч.
              Стала я волосы рвать, порвала пурпурное платье,
              Стала такие твердить голосом тихим слова:
              «Твой, Гипермнестра, отец суров: приказанье исполни,
              Пусть и этот идет братьям убитым вослед.
       55   Дева и женщина я; и природа, и возраст мой кротки, —
              Нежным негоже рукам трогать жестокую сталь.
              Нет, пока он не встал, сестер последуй примеру, —
              Храбрые, верно, уже всех истребили мужей.
              Если эта рука убить кого-нибудь может,
       60   Только кровью моей пусть обагрится она!
              Надо ль казнить их за то, что Даная престол захватили?
              Отдал его бы и так он чужеземным зятьям!
              Казни пускай заслужили они — но чем провинились
              Мы? Почему не могу я незапятнанной быть?
       65   Женщине меч для чего? Для чего мне нужно оружье?
              Шерсть и корзинка моим больше пристали рукам!»
 
              Так я шептала; меж тем полились за словами и слезы,
              Прямо на тело твое падали капли из глаз.
              Ты, чтоб меня обнять, протянул полусонные руки
       70   И о меча острие их не поранил едва.
              Я начала уж бояться отца, и слуг, и рассвета;
              Заговорила — и вмиг сон с твоих глаз прогнала:
              «Быстро вставай, Белид, ^[159]один из недавно столь многих,
              Или же ночь для тебя вечною станет. Беги!»
       75   В страхе вскочил ты; тебя оставила сонная вялость.
              Смотришь, как в робкой руке меч смертоносный дрожит.
              Хочешь меня ты спросить… «Беги, пока ночь не минула!» —
              Я говорю, и во тьму мчишься ты; я остаюсь.
              Утро настало; Данай зятьев убитых считает;
       80   Страшный не сходится счет: недостает одного.
              Как он сердился, изъян средь убитой родни обнаружив!
              Мало казалось ему крови, что пролили мы.
              Вмиг от отцовских колен отрывают меня и в темницу
              Тащат за волосы: так награждена я за все!
       85   Видно, с тех пор, как жена стала телкой, а телка — богиней, ^[160]
              Яростный гнев на нас в сердце Юноны не гас.
              Не отомстила ль она, когда девушка вдруг замычала,
              И Громовержца привлечь прежней красой не могла?
              Новая телка взошла на песок над родительским током,
       90   Видела в отчей воде чьи-то чужие рога.
              Вместо жалобных слов из уст вылетало мычанье,
              Страшен был собственный вид, страшен был собственный крик.
              Есть ли в отчаянье прок? Для чего ты в воду глядишься,
              Ноги считаешь зачем, новым копытам дивясь?
       95   Ты, внушавшая страх ревнивый сестре Громовержца,
              Голод теперь утолять будешь листвой и травой,
              Будешь пить из ручьев и глядеть на себя в изумленье,
              Будешь бояться, что рог собственный ранит тебя.
              Ты, чьи богатства досель Юпитера были достойны,
       100Будешь отныне лежать голой на голой земле.
              Много родственных рек, и морей, и земель пробежишь ты,
              Путь откроют тебе реки, земля и моря.
              Но для чего ты, Ио, бежишь за далекие воды?
              Не убежать от себя: новый твой облик с тобой.
       105Мчишься куда, Инахида? Ведь ты сама за собою
              Гонишься, ты и беглец, и неотступный ловец.
              Телке безумной вернет обличье возлюбленной бога
              Нил, через семь рукавов воды несущий в моря.
 
              Что вспоминать о делах, совершенных седой стариною?
       110В юные годы мои есть что оплакивать мне!
              С братом ведет отец мой войну; лишенные царства,
              Изгнаны мы; нас укрыл город у края земли.
              Брат жестокий отца завладел жезлом и престолом,
              С немощным старцем толпой немощной странствуем мы.
       115Жив остался один из целого племени братьев:
              Мне — по убитым теперь и по убийцам рыдать.
              Столько ж сестер у меня погибло, сколько и братьев,
              Пусть и тех и других слезы мои оросят.
              Я за то, что ты жив, ожидаю мучительной казни;
       120Чем же вину наказать, если за подвиг казнят?
              Сотая прежде в толпе сестер и братьев, — неужто,
              После того как один брат уцелел, я умру?
              Если тебе еще есть до сестры незапятнанной дело,
              Если достоин, Линкей, дара ты был моего,
       125Или на помощь приди, иль убей и лишенное жизни
              Тело тайком положи на погребальный костер.
              Кости мои собери и, слезами омыв, схорони их,
              И над могилой моей краткую надпись поставь:
              «Здесь Гипермнестра лежит; за свое благочестье в награду
       130Смерть, от которой спасла брата, она приняла».
              Хочется дальше писать, но рука цепенеет в оковах,
              И отнимает мои силы последние страх.

              Что же, увидев листок, что прилежной исписан рукою,
              Сразу твои глаза руку узнают мою.
              Или, если на нем не прочтешь ты имени Сафо,
              То не поймешь, от кого краткое это письмо?
       5     Может быть, спросишь еще, почему переменным размером
              Я пишу, хоть пристал Сафо лирический лад?
              Плачу о нашей любви; а элегия — слезная песня,
              Вторить не может моим горьким слезам барбитон.
 
              Вся я горю, как горят поля плодородные летом,
       10   Если безудержный Эвр гонит огонь по хлебам.
              Ты поселился, Фаон, в полях под Тифеевой Этной. ^[161]—
              Пламя сильней, чем огонь Этны, сжигает меня.
              Песен, которые я с созвучьями струн сочетала,
              Мне не создать: ведь для них праздной должна быть душа,
       15   Юные девушки мне из Метимны и Пирры ^[162]немилы,
              Все мне немилы теперь жены Лесбосской земли.
              И Анактория мне, и Кидно — обе постыли,
              И на Аттиду глядеть больше не хочется мне;
              Все мне постыли, в любви к кому меня упрекали,
       20   Ты присвоил один множества женщин удел.
              Созданы годы твои для утех, и лицом ты прекрасен.
              Было для взоров моих пагубно это лицо!
              Лиру возьми и колчан — и покажешься ты Аполлоном,
              Если крутые рога вырастут — будешь ты Вакх.
       25   Дафну любил Аполлон, а Вакх — царевну из Кносса,
              Хоть и не знали они песен и лирных ладов.
              Мне Пегасиды ^[163]меж тем диктуют нежные песни,
              Всюду по свету звенит славное имя мое.
              Даже Алкей, мой собрат по родной земле и по лире,
       30   Так не прославлен, хоть он и величавей поет.
              Пусть красоты не дала мне природа упрямая, — что же!
              Все изъяны ее дар мой с лихвой возместил.
              Ростом мала я — зато мое имя по целому миру
              Слышно: высоко оно — значит, и я высока.
       35   Кожа моя не бела; но Персей ведь любил Андромеду, ^[164]
              Хоть Кефеида была смуглой, как все в той стране.
              Черных голубок порой любит голубь с зеленым отливом,
              К пестрым порой голубям белые горлицы льнут.
              Если искать лишь таких, что тебя красотою достойны,
       40   То не найти ни одной — нет, не найти ни одной.
              А по моим ведь стихам я тебе казалась прекрасной,
              Клятвенно ты признавал: я хорошо говорю.
              Пела я; помню, тогда — у влюбленных хорошая память —
              Ты поцелуи не раз мне между песен дарил.
       45   Это любил ты, и всем по душе была я Фаону, —
              Больше всего, когда нас к делу Амур призывал.
              Как любил ты моих сладострастных движений свободу,
              Резвость в любовной игре, шепот, утехам под стать,
              Или, после того, как сливало двоих наслажденье,
       50   Как ты истому любил в наших усталых телах!
 
              Новой добычей твоей сицилийские женщины стали.
              Что мне Лесбос теперь? Быть сицилийкой хочу!
              Прочь беглеца моего отошлите из нашего края.
              Жены Нисейской земли, девы Нисейской земли!
       55   Пусть его льстивый язык не обманет вас ласковой ложью, —
              Все, что вам говорит, раньше он мне говорил.
              Также и ты, что живешь на сиканских горах, Эрицина, —
              Я ведь твоя, — помоги жрице, воспевшей тебя.
              Прежним неужто путем пойдет судьба моя злая,
       60   Будет ли дальше она так же сурова ко мне?
              Шел мне шестой только год, когда матери кости, до срока
              Собраны в пепле костра, выпили слезы мои.
              Брат мой растратил добро, опутанный страстью к блуднице; ^[165]
              Что же досталось ему? Только позор и разор.
       65   Стал, обеднев, бороздить он проворными веслами море,
              Что промотал без стыда — хочет бесчестно нажить;
              Возненавидел меня за мои увещанья, за верность, —
              Вот что мне принесла честных речей прямота!
              Но, будто мало бед, без конца меня угнетавших,
       70   Дочка прибавила мне новых тревог и забот.
              Ты последнею стал причиной горя и жалоб:
              Гонит, как прежде, мою ветер враждебный ладью.
 
              Пряди волос у меня по плечам висят в беспорядке,
              И самоцветных камней нет уж на пальцах моих;
       75   Золота нет в волосах, и дарами земли Аравийской ^[166]
              Больше не пахнут они; грубое платье на мне.
              Что наряжаться теперь? Кому я хочу приглянуться?
              Всех стараний моих рядом виновника нет!
 
              Нежно сердце мое, легко его стрелами ранить,
       80   В нем — причина того, что влюблена я всегда.
              Видно, когда родилась я, такой мне закон положили
              Сестры и спряли тогда мне не суровую нить.
              Либо искусство мое и занятья мне нрав воспитали,
              Нежным, податливым дух Талия сделала мой.
       85   Надо ль дивиться тому, что пушком пленил меня первым
              Возраст, который пленить может и зрелых мужей?
              Ты бы, Аврора, его похитила вместо Кефала,
              Да не пускает тебя первый похищенный твой;
              Если бы Феба его увидала всевидящим взором,
       90   Волей ее усыплен был бы надолго Фаон;
              В небо его в колеснице своей увезла бы Венера,
              Только боится — а вдруг Марсу понравится он.
              Ты не мальчик уже, но еще и не юноша, — годы
              Самые лучшие! Ты — сверстников честь и краса!
       95   К нам, прекрасный, вернись, прижмись к груди моей снова,
              Сам не люби, но любить мне, умоляю, позволь!
              Я пишу, а из глаз невольные катятся слезы;
              Видишь, как много слов в этих размыто строках.
              Пусть ты уехать решил, но ты мог бы смягчить расставанье,
       100Перед разлукою мне молвивши: «Сафо, прощай!»
              Ни поцелуев моих, ни слез не унес ты с собою,
              Я без тревоги жила, боли такой не ждала.
              Кроме обиды, ты мне ничего не оставил на память,
              И у тебя никакой памятки нет от меня.
       105Я и напутствий тебе не дала, да и если дала бы,
              То лишь одно: чтобы ты Сафо не смел забывать.
 
              Я неразлучным со мной клянусь тебе Купидоном,
              Силой святой девяти избранных мною богинь, —
              Чуть лишь мне кто-то сказал: «Покидает тебя твоя радость», —
       110Долго я не могла ни говорить, ни рыдать.
              Не было слов на устах и слез в глазах пересохших,
              Только стесненную грудь холод сковал ледяной.
              Боль утихла — тогда я ударила в грудь кулаками.
              И не стыдилась при всех с воплями волосы рвать,
       115Словно несчастная мать, что сама бездыханное тело
              Сына несет на руках к месту, где сложен костер.
              Брат мой Харакс, несчастьем сестры упиваясь злорадно,
              Часто ко мне на глаза стал появляться сейчас,
              Чтобы меня устыдить моей печали причиной,
       120«Что ей рыдать? — он твердит. — Дочь ведь жива у нее!»
              Вместе стыд и любовь не ходят; с грудью наружу,
              В порванном платье — такой люди видали меня.
 
              Нет от тебя мне покоя, Фаон: тебя возвращают
              Сны — и делают ночь ярче погожего дня.
       125Рядом с собой тебя нахожу, хоть ты и далеко,
              Только ведь радость дарят слишком недолгую сны.
              Снится мне, будто твоя рука под моей головою.
              Снится, что на руку мне голову ты положил,
              Твой поцелуй узнаю, языка твоего прикасанье. —
       130Кстати сорвать поцелуй, кстати вернуть ты умел.
              Будто и вправду ты здесь, я шепну тебе слово, ласкаясь,
              Чтобы любви послужить, губы не спят и во сне.
              Стыдно сказать, что бывает затем, — но все же бывает;
              Радуюсь я, а потом быть без тебя не могу.
       135Всходит Титан и взорам себя открывает и землю,
              Я же тоскую, что сон быстро покинул меня.
              В лес, в пещеры бегу, будто лес и пещеры помогут, —
              Часто бывали они стражами наших утех.
              Словно как та, что Фурий сестрой Эрихто ^[167]гонима,
       140Мчусь я, не помня себя, космы висят по плечам.
              Видят глаза нетесаный туф на сводах пещеры, —
              Раньше тут был для меня мрамор мигдонский, не туф.
              Лес нахожу, который не раз давал нам с тобою
              Ложе и нас защищал плотным покровом листвы,
       145Не нахожу лишь того, кто владел и лесом и мною;
              Что без него мне леса? Он их сокровищем был.
              Вижу примятую я траву на лужайке знакомой:
              Нашей тяжестью мы стебли пригнули к земле.
              Здесь я легла, и к месту, где ты лежал, прижималась,
       150Милая прежде трава выпила слезы мои.
              Ветки, казалось, со мной горюют, поникнув листвою,
              Не было слышно меж них сладостной жалобы птиц.
              Только об Итисе песнь исмарийском птица Давлиды ^[168]
              Пела, печальная мать, в скорби о мести своей.
       155Итиса птица поет, а Сафо — любовь и разлуку,
              Все остальное вокруг, будто бы в полночь, молчит.
 
              Есть, прозрачней стекла, в лесу источник священный,
              Верят у нас, что таит некое он божество.
              Ветви над ним широко водяная раскинула ива,
       160Словно роща густа; берег травою порос;
              Здесь я легла, чтоб мое отдохнуло усталое тело.
              Вижу сквозь слезы: стоит рядом одна из наяд
              И говорит: «Если жар безжалостный сердце сжигает,
              То в Амбракийскую ты землю скорее ступай.
       165Там во всю ширь с высоты Аполлон моря озирает,
              Берег Левкадским зовет или Актийским народ. ^[169]
              Девкалион, когда к Пирре горел любовью, отсюда
              Бросился и, невредим, лег на соленую гладь.
              Тотчас ответная страсть спокойного сердца коснулась
       170Пирры, и Девкалион тотчас утишил свой пыл.
              Этот закон Левкада хранит; туда отправляйся
              Тотчас же и не страшись прыгнуть с вершины скалы».
              Только совет отзвучал, и наяда и голос исчезли;
              Я поднимаюсь, дрожа, слезы бегут по щекам.
       175Нимфа, спешу я туда, к скале, что ты указала;
              Прочь боязнь: ведь ее страсть победила давно.
              Что б ни случилось со мной, все я буду счастливей, чем ныне.
              Ветер, меня подхвати: легкой я стала теперь.
              Также и ты, Купидон, мне крылья подставь, чтоб укором
       180Вечным Левкадской волне гибель моя не была.
              Фебу я там посвящу черепаху общую нашу,
              Две всего лишь строки будут такие под ней:
              «Лиру тебе посвящает, о Феб, благодарная Сафо,
              Дар, что достоин ее, дар, что достоин тебя».
 
       185Но для чего ты меня посылаешь на берег Актийский,
              Если и сам ты, беглец, можешь вернуться ко мне?
              Ты избавленье мне дашь скорей, чем Левкадские воды,
              И благодетельней ты будешь, и краше, чем Феб.
              Или, тверже скалы и свирепей прибоя Левкады,
       190Хочешь, чтоб славу тебе гибель моя принесла?
              Лучше грудью тесней к твоей груди мне прижаться,
              Чем с вершины скалы броситься грудью в волну.
              Вот моя грудь, Фаон: ее называл ты прекрасной
              И многократно хвалил дар, обитающий в ней.
       195Быть бы речистой сейчас! Но боль — искусству помеха,
              И средь несчастий меня дар мой покинул совсем.
              Прежних нет уже сил и для песен их не хватает,
              Плектр от горя молчит, лира от горя нема.
              Женщины Лесбоса, вы, и невесты морской Митилены,
       200Чьи имена прославлял струн эолийских напев,
              Женщины Лесбоса, к вам любовь мне честь запятнала, —
              Не приходите толпой слушать кифару мою:
              Все, что нравилось вам, унес Фаон, убегая…
              Горе мне! Чуть было я «мой» не сказала «Фаон».
       205Мне возвратите его — и к вам вернется певица;
              Он оживляет мой дар, он убивает его.
              Я пытаюсь молить, но словами дикое сердце
              Трону ли я или умчит их бесполезно Зефир?
              Пусть умчавший слова примчит паруса твои ветер;
       210Будь ты, медлитель, в уме — сделал бы это давно.
              Если назад поплывешь, — за корабль твой обетные жертвы
              Есть у меня; поспеши, сердце мое не круши!
              Только отчаль: путь откроет морской рожденная в море,
              Ветер корабль понесет, — только отчаль поскорей!
       215Сам Купидон слетит на корму и за руль твой возьмется,
              Нежной распустит рукой и уберет паруса.
              Если ж тебе по душе с пеласгийской Сафо разлука, —
              Хоть и не скажешь ты, чем я заслужила ее, —
              Пусть несчастной о том хоть письмо жестокое скажет,
              Чтобы в Левкадских волнах я попытала судьбу.

              Кто из моих земляков не учился любовной науке,
              Тот мою книгу прочти и, научась, полюби.
              Знанье ведет корабли, направляя и весла и парус,
              Знанье правит коней, знанью покорен Амур.
       5     Автомедонт ^[170]направлял колесницу послушной вожжою,
              Тифий стоял у руля на гемонийской корме, —
              Я же Венерой самой поставлен над нежным Амуром,
              Я при Амуре моем — Тифий и Автомедонт.
              Дик младенец Амур, и нрав у него непокладист,
       10   Все же младенец — и он, ждущий умелой руки.
              Звоном лирной струны сын Филиры утишил Ахилла, ^[171]
              Дикий нрав укротив мирным искусством своим:
              Тот, кто был страшен врагу, кто был страшен порою и другу,
              Сам, страшась, предстоял перед седым стариком;
       15   Тот, чья мощная длань сулила для Гектора гибель,
              Сам ее подставлял под наказующий жезл.
              Словно Хирону — Пелид, Амур доверен поэту:
              Так же богиней рожден, так же душою строптив.
              Что ж, ведь и пахотный бык ярмо принимает на шею,
       20   И благородный скакун зубом грызет удила, —
              Так и Амур покоряется мне, хоть и жгут мое сердце
              Стрелы, с его тетивы прямо летящие в грудь.
              Пусть! Чем острее стрела, чем пламенней жгучая рана,
              Тем за стрелу и огонь будет обдуманней месть.
       25   Лгать не хочу и не буду: наука моя не от Феба,
              Не возвещает ее грающий птичий полет,
              Не выходили ко мне, пастуху Аскрейской долины,
              Клио и восемь сестер, вещий ведя хоровод; ^[172]
              Опыт меня научил — внемлите же опытной песне!
       30   Истина — вот мой предмет; благослови нас, Любовь!
 
              Прочь от этих стихов, целомудренно-узкие ленты.
              Прочь, расшитый подол, спущенный ниже колен! ^[173]
              О безопасной любви я пишу, о дозволенном блуде,
              Нет за мною вины и преступления нет.
 
       35   Первое дело твое, новобранец Венериной рати,
              Встретить желанный предмет, выбрать, кого полюбить.
              Дело второе — добиться любви у той, кого выбрал;
              Третье — надолго суметь эту любовь уберечь.
              Вот уроки мои, вот нашего поприща меты —
       40   К ним колесницу помчу, быстро пустив колесо.
 
              Стало быть, прежде всего, пока все дороги открыты,
              Выбери — с кем из девиц заговорить о любви?
              С неба она к тебе не слетит дуновением ветра —
              Чтобы красивую взять, нужно искать и искать.
       45   Знает хороший ловец, где сети раскинуть на ланей,
              Знает, в какой из ложбин шумный скрывается вепрь;
              Знает кусты птицелов, и знает привычный удильщик
              Омуты, где под водой стаями рыбы скользят;
              Так и ты, искатель любви, сначала дознайся,
       50   Где у тебя на пути больше девичьих добыч.
              Я не заставлю тебя широкий раскидывать парус,
              Незачем плавать тебе в самую дальнюю даль.
              Хоть и Персею пришлось жену добывать у индусок,
              И от Лаконской земли в Трою Елена плыла.
       55   Столько в столице девиц, и такие в столице девицы,
              Что уж не целый ли мир в Риме сошелся одном?
              Жатв на Гаргарской горе, гроздей виноградных в Метимне, ^[174]
              Рыб в пучине морской, птиц под покровом листвы,
              Звезд ночных несчислимей красавицы в нынешнем Риме —
       60   Уж не Энея ли мать трон свой поставила здесь?
              Если молоденьких ты и едва подрастающих любишь —
              Вот у тебя на глазах девочка в первом цвету;
              Если покрепче нужна — и покрепче есть сотни и сотни,
              Все напоказ хороши, только умей выбирать;
       65   Если же ближе тебе красота умелых и зрелых,
              То и таких ты найдешь полную меру на вкус.
 
              Ты лишь пройдись, не спеша, под Помпеевой свежею тенью
              В дни, когда солнце стоит над Геркулесовым Львом,
              Или же там, где щедротами мать померилась с сыном,
       70   Мрамором из-за морей пышно украсив чертог.
              Не обойди колоннад, мановением Ливии вставших, ^[175]
              Где привлекают глаза краски старинных картин, —
              Там пятьдесят Данаид готовят погибель на братьев,
              И с обнаженным мечом грозный над ними отец.
       75   Не пропусти священного дня сирийских евреев
              Или Венериных слез в день, как погиб Адонис;
              Не позабудь и мемфисской телицы в льняном одеянье ^[176]—
              Зевса познавши любовь, учит любви она дев.
 
              Судная площадь — и та не запретное место Амуру:
       80   В шуме толпы площадной часто вскипает любовь.
              Там, где мраморный ряд колонн Венерина храма, ^[177]
              А перед ним в небеса бьет водомет Аппиад.
              Там не однажды любовь уязвляла блюстителей права,
              И охранявший других сам охраняться не мог.
       85   Там не однажды немел и самый искусный вития,
              Не за других говоря, а за себя самого.
              И, потешаясь, глядела Венера из ближнего храма,
              Как защищавший других стал беззащитен пред ней.
 
              Но полукруглый театр — еще того лучшее место:
       90   Здесь для охоты твоей больше найдется добыч.
              Здесь по себе ты отыщешь любовь и отыщешь забаву —
              Чтобы развлечься на раз или увлечься всерьез.
              Как муравьи вереницей спешат туда и обратно,
              Зерна держа в челюстях, пищу привычную впрок,
       95   Или как пчелы летят по своим облюбованным рощам
              И по душистым лугам вскользь от цветка и к цветку,
              Модные женщины так на модные зрелища рвутся:
              Толпы красавиц текут, в лицах теряется глаз.
              Все хотят посмотреть и хотят, чтоб на них посмотрели, —
       100Вот где находит конец женский и девичий стыд.
              Ромул, это ведь ты был первым смутителем зрелищ,
              Рати своей холостой милых сабинянок дав!
              Не нависали тогда покрывала над мраморным склоном, ^[178]
              А на подмостки внизу рыжий не брызгал шафран, —
       105Сценою был безыскусный развал наломанных сучьев
              И густолистых ветвей из палатинских дубрав,
              А для народа кругом тянулись дерновые скамьи,
              И заслоняла листва зной от косматых голов.
              Каждый глазами себе выбирает желанную деву,
       110Каждый в сердце своем страстью безмолвной кипит.
              Вот неумелый напев из этрусской дуды вылетает,
              Вот пускается в пляс, трижды притопнув, плясун, —
              И под ликующий плеск еще неискусных ладоней
              Юношам царь подает знак к похищению жен.
       115Все срываются с мест, нетерпенье криками выдав,
              Каждый добычу свою жадной хватает рукой.
              Словно голубки от клюва орла летят врассыпную,
              Словно овечка бежит, хищных завидя волков,
              Так под напором мужчин задрожали сабинские девы:
       120Схлынул румянец с лица, трепет объемлет тела.
              Страх одинаков во всех, но у каждой по-своему виден:
              Эта волосы рвет, эта упала без сил,
              Эта в слезах, но молчит, эта мать призывает, но тщетно,
              Эта нема, эта в крик, та цепенеет, та в бег.
       125Вот их ведут чередой, добычу любовного ложа,
              И от испуга в лице многие даже милей.
              Если иная из них отбивалась от властного друга —
              Он на руках ее нес, к жаркому сердцу прижав,
              Он говорил: «Не порти очей проливными слезами!
       130Чем для отца твоя мать, будешь и ты для меня».
              Ромул, ты для бойцов наилучшую добыл награду;
              Дай такую и мне — тотчас пойду воевать!
              Как же тут не сказать, что красоткам опасны театры
              С тех знаменитых времен и до сегодняшних пор?
       135Небесполезны тебе и бега скакунов благородных —
              В емком цирке Амур много находит удобств.
              Здесь не придется тебе разговаривать знаками пальцев
              И не придется ловить тайные взгляды в ответ.
              Здесь ты хоть рядом садись, и никто тебе слова не скажет,
       140Здесь ты хоть боком прижмись — не удивится никто.
              Как хорошо, что сиденья узки, что нельзя не тесниться,
              Что дозволяет закон трогать красавиц, теснясь!
              Здесь-то и надо искать зацепки для вкрадчивой речи,
              И ничего, коли в ней пошлыми будут слова:
       145Чьи это кони, спроси у соседки с притворным вниманьем;
              Ежели хлопнет коню, хлопай за нею и сам;
              А как потянутся лики богов и меж ними Венера ^[179]—
              Хлопай и рук не щади, славя свою госпожу.
              Если девице на грудь нечаянно сядет пылинка —
       150Эту пылинку с нее бережным пальнем стряхни.
              Если пылинки и нет — все равно ты стряхни ее нежно.
              Ведь для заботы такой всяческий повод хорош.
              Если до самой земли у красотки скользнет покрывало —
              Ты подхвати его край, чтоб не запачкала пыль:
       155Будешь вознагражден — увидишь милые ножки,
              И ни за что упрекнуть дева не сможет тебя.
              Кроме того, последи, чтоб никто из заднего ряда
              В спину ее не толкал грубым коленом своим.
              Мелочь милее всего! Как часто полезно подушку
       160Под локоток подложить для утомленной руки
              Или же, веер раскрыв, на соседку повеять прохладой,
              Или поставить к ногам вогнутый валик скамьи.
              Благоприятен и цирк началу любовных подходов —
              Благоприятен и шум возле песчаных арен. ^[180]
       165Здесь над кровавым песком воюет и отрок Венеры —
              Метко он ранит сердца тем, кто на раны глядит.
              Заговорить, коснуться руки, попросить объявленье,
              Спор предложить об заклад, кто из бойцов победит, —
              Тут и почувствуешь ты, как трепещет стрела в твоем сердце,
       170Тут-то из зрителя сам станешь участником игр.
              А вспоминать ли о том, как Цезарь явил нам морскую
              Битву персидских судов и кекропийских судов. ^[181]
              Как от закатных морей до восточных морей собирались
              Юноши с девами в Рим, разом вместивший весь мир?
       175Кто в подобной толпе не нашел бы предмета желаний?
              Многих, многих, увы, пришлый измучил Амур.
              Ныне же Цезарь ^[182]ведет полки на окраины мира,
              Ныне и дальний ему будет покорен Восток!
              Жди расплаты, парфянин! Ликуйте, павшие с Крассом!
       180Снимется с римских орлов варварской власти позор.
              Мститель грядет, с юных пор обещающий быть полководцем,
              Мальчик правит войну — долг не мальчишеских лет.
              Робкие души, божественных лет не считайте по пальцам —
              В Цезарях доблесть цветет раньше расцветной поры.
       185Дар небесный в душе пробуждаться умеет до срока,
              И не преграда ему — леность медлительных лет.
              Новорожденный тиринфский герой, двух змей удушая,
              И в колыбели своей сыном Юпитера был;
              Вакх и поныне юнец — каким же юнцом он когда-то
       190Индию в страхе поверг под побеждающий тирс?
              Годы и счастье отца в твоем начинании, отрок,
              Годы и счастье отца будут в победе твоей.
              Имя такое нося, ты не можешь начать по-иному:
              Ныне ты юношам вождь, будешь и старцам вождем.
       195Братья есть у тебя — отомсти же за братние раны,
              Есть отец у тебя — отчее право блюди.
              Твой и отчизны отец тебе доверяет оружье —
              Твой и отечества враг ^[183]вырвал свой трон у отца:
              Копья сыновней любви против стрел преступных нечестий
       200В бой Справедливость ведет, Верности знамя подняв.
              Гибельно дело парфян — да будет им гибельна битва!
              Пусть заревою страной вождь мой порадует Рим!
              Марс-отец и Цезарь-отец, благодатствуйте сыну!
              Оба вы боги для нас — сущий и будущий бог.
       205Я предрекаю, победа близка, и об этой победе
              Петь мне обетную песнь в громкую славу твою!
              Встав пред полками, полки ты моими приветишь словами —
              Только бы эти слова были достойны тебя!
              Груди римских мужей воспою и парфянские спины
       210И с обращенных коней стрелы, разящие вспять.
              (Ты, побеждая, бежишь — что же делать, терпя пораженье?
              Знак недобрый дает Марс для лукавых парфян!) ^[184]
              Стало быть, будет и день, когда в золотом одеянье
              На белоснежных конях в лучший ты двинешься путь,
       215А пред тобой поведут вождей с цепями на шеях,
              Чтобы привычный побег их, побежденных, не спас.
              Будут на это смотреть молодые мужчины и жены,
              Всем растопит сердца этот блаженнейший день.
              Спросит иная из них, каких государей проводят,
       220Спросит, какие несут образы рек или гор, —
              Тотчас на все отвечай, отвечай, не дождавшись вопроса;
              Если не знаешь и сам, то говори все равно.
              Вот, скажи, в камышовом венке Евфрат полноводный,
              Вот, предположим, и Тигр в гриве лазурных волос;
       225Это армянская рать, это персы, потомки Данаи,
              Этот город стоял в ахеменидской земле, ^[185]
              Это вождь, а это другой, а зовут его так-то.
              Можешь — так правду скажи, нет — сочини поскладней.
 
              Званый обед — тоже славная вещь для любовных подходов,
       230И не единым вином он привлекает мужчин.
              Часто и здесь, за рога ухватив, охмеленного Вакха
              Нежной своею рукой клонит багряный Амур.
              Брызги вина увлажняют пернатые крылья Амура —
              И остается летун, отяжелев, на пиру;
       235Влажными крыльями бьет, росу отрясая хмельную,
              Но и от этой росы страждут людские сердца.
              В винном пылу дозревает душа до любовного пыла,
              Тяжкое бремя забот тает в обильном вине.
              Смех родится в устах, убогий становится гордым.
       240Скорбь отлетает с души, сходят морщины со лба,
              Хитрость бежит перед божьим лицом, раскрываются мысли,
              Чистосердечье звучит, редкое в нынешний век.
              Тут-то наши сердца и бывают добычей красавиц,
              Ибо Венера в вине пламенем в пламени жжет.
       245Помни, однако, что здесь, в обманчивом свете лампады,
              Ночью, с хмельной головой трудно ценить красоту.
              Ведь не случайно Парис лишь днем и под солнечным небом
              Молвил, богинь рассмотрев: «Лучшая — Матерь Любви!»
              Ночь благосклонна, она прикрывает любые изъяны,
       250Ночью любую из дев можно красавицей счесть.
              О драгоценных камнях, о крашенной пурпуром ткани
              И о девичьей красе только при солнце суди.
 
              Полно! как перечесть все места для любовной охоты?
              Легче исчислить песок на побережье морском!
       255Что уж мне говорить о Байях и байских купаньях, ^[186]
              Где от горячих ключей серные дышат пары?
              Многие, здесь побывав, уносят сердечные раны:
              «Нет, — они говорят, — эта вода не целит!»
              А невдали от римских холмов есть роща Дианы,
       260Царство, где ставит царя меч в смертоносной руке: ^[187]
              Дева-богиня, сама ненавидя Амуровы стрелы,
              Многих в добычу ему и отдала и отдаст.
 
              До сих пор лишь о том, где раскинуть любовные сети,
              Талия правила речь в беге неровных колес. ^[188]
       265Время теперь приступить к тому, что гораздо важнее, —
              Как уловить для себя ту, что искал и нашел?
              Все и повсюду мужи, обратите умы со вниманьем
              И доброхотной толпой слушайте слово мое!
 
              Будь уверен в одном: нет женщин, тебе недоступных!
       270Ты только сеть распахни — каждая будет твоей!
              Смолкнут скорее весной соловьи, а летом цикады,
              А меналийские псы зайцев пугаться начнут,
              Нежели женщина станет противиться ласке мужчины, —
              Как ни твердит «не хочу», скоро захочет, как все.
       275Тайная радость Венеры мила и юнцу и девице,
              Только скромнее — она, и откровеннее — он.
              Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, —
              Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас.
              Телка быка на лугу сама выкликает мычаньем,
       280Ржаньем кобыла своим кличет к себе жеребца.
              В нас, мужчинах, куда осторожней и сдержанней страсти:
              Похоть, кипящая в нас, помнит узду и закон.
              Ну, а что же сказать о Библиде, которая, брата
              Грешной любовью любя, грех свой казнила петлей? ^[189]
       285Мирра любила отца не так, как дочери любят,
              И оттого-то теперь скрыта под толщей коры.
              А из-под этой коры благовонно текущие слезы
              Нам в аромате своем плачущей имя хранят.
              Было и так: в тенистых лесах под Идою пасся
       290Бык в чистейшей шерсти, стада и честь и краса.
              Меченный темным пятном на лбу меж большими рогами,
              Телом своим остальным был он белей молока.
              В кносских стадах и в кидонских стадах томились коровы
              В жажде принять на крестец тяжкую тушу его.
       295Бычьей подругою стать царица рвалась Пасифая —
              Ревности гневной полна, телок гнала она прочь.
              Не о безвестном твержу: будь Крит четырежды лживым,
              Остров ста городов не отречется, солгав. ^[190]
              Свежую рвет Пасифая листву, непривычной рукою
       300Сочную косит траву и преподносит быку.
              Ходит за стадом она по пятам, позабыв о супруге,
              Ибо теперь для нее бык драгоценней царя.
              Ах, Пасифая, зачем надеваешь богатые платья?
              Право, любовник такой этих не ценит богатств.
       305Надо ли в диких горах при скотине о зеркале думать,
              Надо ли этак и так к пряди укладывать прядь?
              Зеркало скажет одно: тебе далеко до телицы!
              Были рога для тебя трижды желанной красой!
              Если Минос тебе мил, зачем тебе нужен любовник?
       310Если Минос надоел — мужа от мужа ищи.
              Нет — как вакханка под чарой кадмейского бога, царица
              Мчится в чащи лесов, брачный покинув покой.
              Сколько раз ревниво она смотрела на телку
              И говорила: «Зачем милому нравишься ты?
       315Как перед ним на лугу ты резвишься на травке зеленой!
              Будто уж так хороши эти прыжки и скачки?»
              Так говорила она, и тотчас несчастную телку
              Прочь велела прогнать, впрячь приказала в ярмо
              Или велела вести к алтарю для недобрых закланий,
       320Чтобы ревнивой рукой радостно сжать потроха.
              Сколько соперниц она зарезала небу в угоду!
              «Пусть, — говорила она, — вас он полюбит таких!»
              Как ей хотелось Европою стать или сделаться Ио —
              Той, что любима быком, той, что под пару быку.
       325И дождалась, и чреватою стала в кленовой корове,
              И понесенный приплод выдал отца своего!
              Если б другая критянка не вспыхнула страстью к Фиесту ^[191]—
              (Ах, как трудно любить всю свою жизнь одного!) —
              Феб в колеснице своей с середины небесного свода
       330Вспять к рассветной заре не повернул бы коней.
              Дочь, багряную прядь похитив у спящего Ниса, ^[192]
              Чресла свои обвила поясом песьих голов.
              Вождь, избежавший Нептуна в волнах и Марса на суше,
              Пал великий Атрид жертвой жестокой жены.
       335Кто не заплачет, взглянув на огонь, пожравший Креусу,
              И на запятнанный меч матерью в детской крови?
              Плакал Аминторов сын, лишившийся зрения Феникс; ^[193]
              От разъяренных коней чистый погиб Ипполит;
              Старый Финей, не выкалывай глаз у детей неповинных ^[194]
       340Не на твою ли главу та же обрушится казнь?
              Все, что делает женщина, — делает, движима страстью.
              Женщина жарче мужчин, больше безумия в ней.
              Будь же смелей — и надежды свои возлагай на любую!
              Верь, что из тысячи жен не устоит ни одна.
       345Та устоит, та не устоит, но всякой приятно;
              Если и выйдет просчет — это ничем не грозит.
              Только откуда же быть просчету, когда повселюдно
              Новая радость милей, слаще чужое добро?
              Каждый знает: на поле чужом урожай полновесней,
       350И у соседских коров дойное вымя полней.
 
              Но позаботься сперва заручиться подмогой служанки,
              Чтоб до хозяйки достичь более легким путем.
              Вызнай, вправду ли ей госпожа доверяет секреты,
              Точно ли служит она тайных пособницей игр.
       355Просьб для нее не жалей, не жалей для нее обещаний —
              Ей ведь помощь не в труд, если захочет помочь.
              Время укажет она, когда сердце хозяйки доступней
              (Время есть для всего, так и врачи говорят).
              Это бывает, когда наливается радостью сердце,
       360Словно в широких полях колос, обильный зерном:
              Радости полная грудь, никаким не стесненная горем,
              Льстивой Венере сама недра свои распахнет.
              Троя в суровые дни защищалась, мечей не жалея, —
              Троя в веселье души стены раскрыла коню.
       365Сердце доступно еще и тогда, когда чувствует зависть:
              Взять над соперницей верх средство красавице дай!
              Пусть поутру, над прической трудясь, хозяйке служанка
              Скажет несколько слов — парус в подмогу веслу.
              Пусть, глубоко вздохнув, она потихоньку прошепчет:
       370«Вряд ли сумела бы ты мерой за меру воздать!»
              Пусть порасскажет потом о тебе с убеждающим жаром,
              И поклянется, что ты гибнешь от страстной любви.
              Только уж тут торопись, лови своим парусом ветер, —
              Тает, как лед на жаре, от промедления гнев.
       375Ты меня спросишь, не взять ли тебе заодно и служанку?
              Можно и это, но здесь риск непомерно велик.
              Это ей может придать, но и может убавить усердья —
              Та для своей госпожи трудится, та для себя.
              Случай решает успех: пусть счастье сопутствует смелым, —
       380Все-таки я бы не стал в этом пускаться на риск.
              Я не хочу увлекать молодых на кручи и в бездны,
              Я не собью их с пути, дав ненадежный совет.
              Если, однако, по нраву тебе пособница ваша
              Не за услуги одни, а и пригожим лицом, —
       385Все же сперва овладей госпожой, а потом уж служанкой:
              Не подобает с рабынь службу Венере начать.
              Дам один лишь совет (коли веришь ты нашей науке,
              И не приходится мне на ветер речи бросать):
              Взявшись за дело — иди до конца! Безопасен свидетель,
       390Если свидетель и сам делит с тобою вину.
              Птица не пустится в лет, когда крылья схвачены клеем;
              Трудно из ловчих сетей выход найти кабану;
              Рыба, поранясь крючком, уже рыбака не минует;
              Точно так же и ты должен, начав, победить.
       395А совиновницей став, она уж тебе не изменит
              И о своей госпоже всякую весть сообщит.
              Только скрываться умей! Чем более скрыт твой сообщник,
              Тем о подруге твоей больше удастся узнать.
 
              Тот не прав, кто решит, что уменье рассчитывать время
       400Будет полезно в трудах лишь мужику с моряком.
              Как не во всякую пору поля принимают Цереру
              И по зеленой волне полая мчится ладья,
              Так и нежных девиц пленять не всегда безопасно —
              Вовремя выбранный срок должен доставить успех.
       405День ли рожденья красавицы, день ли, когда календарный
              Праздник Венеры идет Марсову месяцу вслед, ^[195]
              Или когда напоказ ^[196]вместо древних убогих фигурок
              Выставит праздничный цирк пышную роскошь царей, —
              Эти дни не твои: для тебя они — зимние бури,
       410И восхожденье Козлят, и нисхожденье Плеяд, ^[197]
              Повремени, а не то, не вовремя вверившись морю,
              Еле удержит рука щепки разбитой кормы.
              Благоприятней всего для твоих начинаний плачевный
              День, когда потекла в Аллии римская кровь, ^[198]
       415Или когда в семидневный черед все дела затихают,
              И палестинский еврей чтит свой завещанный день.
              Наоборот, дни рожденья и прочие сроки подарков —
              Это в уделе твоем самые черные дни.
              Как ни упрямься дарить, а она своего не упустит:
       420Женщина средство найдет страстных мужчин обобрать.
              Вот разносчик пришел, разложил перед нею товары,
              Их пересмотрит она и повернется к тебе,
              «Выбери, — скажет, — на вкус, посмотрю я, каков ты разборчив»,
              И поцелует потом, и проворкует: «Купи!»
       425Скажет, что этого ей довольно на долгие годы, —
              Нужную вещь продают, как же ее не купить?
              Ежели денег, мол, нет при себе — попросит расписку,
              И позавидуешь ты тем, кто писать не учен.
              Ну, а что, коли в год она дважды и трижды родится
       430И приношения ждет на именинный пирог?
              Что, коли плачет она и твердит сквозь притворные слезы,
              Что потеряла на днях с камнем серьгу из ушка?
              Любят просить на срок, а в срок возвращать не умеют —
              Ни тебе денег назад, ни тебе ласки в обмен.
       435Нет, даже если бы сто я имел языков и гортаней, ^[199]
              Я бы исчислить не смог хитрых нечестий блудниц.
 
              Воску на гладкой дощечке ты первому выскажешь душу,
              Воск для тебя меж глубин верный нащупает брод.
              Воску льстивые вверь слова и влюбленные речи —
       440Что есть сил, умоляй, делу мольбы не вредят:
              Гектора выдал Ахилл, мольбам уступая Приама,
              Боги смиряют свой гнев, смертным внимая мольбам,
              И не жалей обещаний: они ведь нимало не стоят —
              Право, каждый бедняк этим товаром богат.
       445Тот, кто поверил хоть раз, неустанно питает надежду:
              Лжива богиня надежд, но без нее не прожить.
              Если принес ты подарок — тебя уже может и бросить
              Женщина: взятое — с ней, и не упущена дань.
              Если же ты не принес — будет ждать и надеяться будет:
       450Так над бесплодной землей дольше томится мужик,
              Так проигравший игрок снова ставит, и снова теряет,
              И простирает опять жадные руки к игре.
              Вот задача, вот труд: без подарка добиться успеха! ^[200]
              Женщина, дав и не взяв, даст и опять и опять.
       455Так посылай же письмо, умоляющей полное лести, —
              Первой разведкой души трудный нащупывай путь.
              Яблоко с тайным письмом обмануло когда-то Кидиппу ^[201]
              И уловило ее в сеть ее собственных клятв.
 
              Римские юноши, вам говорю: не гнушайтесь наукой
       460Той, что учит в суде робких друзей защищать!
              Ибо не только народ, не только судья и сенатор,
              Но и подруга твоя сдастся на красную речь.
              Будь, однако, не прост, храни про себя свою силу,
              Не допускай на письме велеречивых словес.
       465Кто, коли он не глупец, перед милой витийствовать станет?
              Часто единственный звук может родить неприязнь.
              Будь убедителен, ласковым сделай привычное слово,
              Будто не воск говорит — сам ты беседуешь с ней.
              Если не примет письма и воротит его, не читая,
       470Ты не лишайся надежд: будешь упорней — прочтет.
              Только со временем бык норовистый притерпится к плугу.
              Только со временем конь жесткую примет узду;
              Перстень железный, и тот за годы сотрется на пальце,
              И заостренный сошник сточит за годы земля;
       475Что есть тверже скалы, что мягче текучей водицы?
              А ведь и твердый утес мягкая капля долбит.
              Будь терпелив, и ты победишь самое Пенелопу —
              Поздно пал Илион, поздно, а все-таки пал.
              Если прочтет, а ответа не даст, — подожди, не насилуй:
       480Ты приучи ее глаз к чтению ласковых строк.
              Та, что хочет читать, захочет потом и ответить —
              Всюду своя череда, все совершается в срок.
              Или, быть может, она поначалу ответит сурово,
              Веско тебе запретит письмами ей докучать?
       485Знай: боится она послушанья и ждет ослушанья, —
              Будь же настойчив и тверд — цель от тебя не уйдет!
              Если твоя госпожа, полулежа в открытых носилках,
              Будет по улице плыть, ты подойди невзначай;
              Но чтобы речи твои не попали в недоброе ухо,
       490Ты постарайся их смысл скрыть в двуязычный намек.
              Если же праздной стопой под просторной она колоннадой
              Бродит, то с ней заодно время свое убивай.
              То вперед забеги, то ступай по пятам неотступно.
              То приотстань, то опять скорого шагу прибавь;
       495Время от времени будь на другой стороне колоннады,
              Чтоб оказаться потом с нею бок о бок опять.
              Не допусти, чтоб она без тебя красовалась в театре —
              Будь в полукруглых рядах там же, где будет она;
              Там и любуйся, там и дивись на нее без помехи,
       500Взглядами с ней говори, знаками дай себя знать,
              Хлопай в ладоши, когда плясун представляет девицу,
              Хлопай, когда лицедей изображает любовь;
              Встанет она — встань и ты; сидит — не трогайся с места;
              Время свое убивай так, как покажет она.
 
       505Только не вздумай завить себе кудри каленым железом
              Или по голеням ног едкою пемзой пройтись:
              Это оставь корибантам, ^[202]которые матерь Кибелу
              В диких напевах своих славят фригийским вытьем.
              Мужу небрежность к лицу. Похитил Тесей Ариадну,
       510Не украшая висков прикосновеньем щипцов;
              Федре мил Ипполит, хотя Ипполит и не щеголь;
              Сам лесной Адонис дорог богине любви.
              Будь лишь опрятен и прост. Загаром на Марсовом поле
              Тело покрой, подбери чистую тогу под рост,
       515Мягкий ремень башмака застегни нержавою пряжкой,
              Чтоб не болталась нога, словно в широком мешке;
              Не безобразь своей головы неумелою стрижкой —
              Волосы и борода требуют ловкой руки;
              Ногти пусть не торчат, окаймленные черною грязью,
       520И ни один не глядит волос из полой ноздри:
              Пусть из чистого рта не пахнет несвежестью тяжкой
              И из подмышек твоих стадный не дышит козел:
              Все остальное оставь — пускай этим тешатся девки
              Или, Венере назло, ищут мужчины мужчин.
       525Полно: Вакх призывает певца! Он тоже влюбленным
              Друг, и пламя любви с пламенем Вакха сродни.
              Кносская дева блуждала, без сил, в песках незнакомых, ^[203]
              Там, где у Дийской скалы хлещет морская волна,
              Как была, в чем спала, распустившая складки туники,
       530Русых волос не покрыв, голой ногою скользя,
              В волны глухие кричала жестокого имя Тесея,
              Горьким терзала дождем нежную кожу ланит;
              Крики неслись, и слезы лились, но и слезы и крики
              Деве были к лицу: прелесть была и в слезах.
       535Вновь и вновь ударяя ладонями в нежные груди,
              «Бросил неверный меня! Бросил! — твердила она. —
              Как мне быть? Как мне быть?» Вдруг грянули бубны по скату
              Берега, вдруг зазвучал в буйных ладонях кимвал;
              Ужасом дева полна, смолкает, не кончивши слова,
       540Замер вздох на устах, краска сбежала со щек.
              Видит: мималлониды закинули кудри за плечи, ^[204]
              Видит: сатиры бегут, богу предшественный сонм,
              Видит: старец нетрезвый, Силен, на усталом осленке
              Еле сидит и рукой пряди отводит со лба:
       545Он за вакханками, те — от него убегают и дразнят,
              И неумелый седок, не совладавши с ослом,
              Вдруг соскользнув с длинноухого, падает вниз головою, —
              Хором сатиры кричат: «Встань, подымайся, отец!»
              И наконец, золотою уздой уздающий тигров,
       550Сам в виноградном венце светлый является бог.
              Ни кровинки, ни Тесея, ни голоса в деве —
              Трижды рвется бежать, трижды от страха застыв.
              Вся дрожит, как под ветром дрожит сухая былинка,
              Как над болотной водой влажный трепещет тростник.
       555Бог гласит: «Это я, вернейший друг и заботник!
              Дева, страх позабудь: Вакху ты будешь женой!
              Небо — брачный мой дар: звездой просияешь на небе,
              Путь в ночи кораблям Критский укажет Венец».
              Молвив, шагнул с колесницы, чтоб не были страшны пугливой
       560Тигры, и божью стопу напечатлел на песке,
              И, обессиленную прижав ее к мощному лону,
              Взнес ее ввысь на руках всепобеждающий Вакх.
              Те Гименея поют, эти Эвия, Эвия славят ^[205]—
              И на священном одре дева и бог сопряглись.
       565Вот потому-то, когда на столе — возлияния Вакху,
              А за столом возлежит женщина рядом с тобой,
              Богу ночному молись, молись Никтелийским святыням, ^[206]
              Чтобы твоя голова не помутилась вином.
              Тут-то тебе и дано о многом сказать незаметно,
       570Чтобы она поняла: сказано это о ней;
              Тут-то вином и чертить на столе говорящие знаки,
              Чтобы твоей госпоже знать, чья она госпожа;
              Взглядами взглядов искать, изъясняясь их пламенным блеском —
              Часто немые глаза красноречивее уст.
       575Тронет ли чашу губами она, перейми эту чашу
              И за красавицей вслед с той же пригубь стороны;
              Если к какому куску она потянется пальцем,
              Ты, потянувшись за ней, руку рукою задень.
              Кроме того, не забудь и понравиться мужу подруги —
       580Станет полезнее он, сделавшись другом твоим:
              Если по жребию пьешь — уступи ему первую долю
              И со своей головы дай ему первый венок,
              Пусть ему первым нальют, будь он выше тебя или ниже,
              Что бы он ни сказал — с легкой готовностью вторь.
       585Самый испытанный путь — обманывать мнимою дружбой
              (Все же опасность таит даже испытанный путь):
              Именно так и делец, превышая свое полномочье,
              Больше берет на себя, чем доверялось ему.
              Мера есть и питью — указать ее вовсе не трудно:
       590Пусть голова и нога будут послушны тебе!
              Больше всего берегись за вином затевать перебранку,
              Бойся волю давать рвущимся к бою рукам:
              Евритион нашел себе смерть в неразумной попойке, ^[207]—
              Нет, за столом и вином легкая резвость милей.
       595Пой, коли голос хорош, пляши, коли руки красивы, —
              Всем, чем можешь пленить, тем и старайся пленить.
              Истое пьянство вредит, но мнимое даже полезно:
              Пусть заплетется язык, пусть залепечется речь, —
              Что б ты теперь ни сказал и ни сделал не в меру ретиво —
       600Все для тебя не в упрек: скажут, виновно вино.
              «Благо любимой моей и благо любимому ею!» —
              Так говори, а в уме: «Чтоб ему сдохнуть!» — добавь.
              Но покидают застольники стол, расходясь многолюдно;
              Тут-то сама суета подступ к красавице даст.
       605Вдвинься в толпу, проберись к красавице, словно случайно,
              Пальцами стана коснись, ногу ногою задень.
              Вот когда время начать разговор! И Венера и Случай —
              Оба помогут тебе; Стыд неотесанный, прочь!
              Здесь твоему красноречью не надобны наши советы,
       610Только сумей захотеть — сразу же станешь речист.
              С ролью влюбленного сладь, словами яви свои раны,
              Хитрость любую найди — пусть лишь поверит она.
              Это нетрудно: ведь каждая мнит, что любви она стоит;
              Даже и та, что дурна, верит в свою красоту.
       615Часто бывало: притворно любя, притворщик влюблялся,
              Взявшись казаться таким, впрямь становился таков.
              Так не таите же, девушки, зла на мужское притворство —
              Из повсечасной игры часто рождается страсть.
              Ты же, о юноша, вкрадчивой речью подтачивай сердце,
       620Как неустанно река точит нависший обрыв.
              Не уставай восхвалять лицо ее, волосы, руки,
              Пальцев тонких изгиб, ножки-малютки следок.
              Слышать хвалу своей красоте и стыдливая рада:
              Каждая собственный вид ценит превыше всего.
       625Разве Юноне и разве Палладе не стыдно доселе,
              Что на Фригийской горе не предпочел их Парис?
              Слыша себе похвалу, и павлин свои перья распустит,
              А утаишь похвалу — он утаит красоту.
              Даже разубранный конь на скачках несется быстрее,
       630Слыша, как плещет толпа, шею и гриву хваля.
              Будь в обещаньях нескуп — обещанья пленяют красавиц.
              Всеми богами божись, лишь бы доверья достичь!
              Сам Юпитер с небес улыбается клятвам влюбленных
              И развевает их вмиг взмахом Эоловых крыл.
       635Даже стигийской водой сам Юпитер божился Юноне, —
              Ложным клятвам не чужд, ложным он клятвам не мстит.
              Выгодны боги для нас — коли выгодны, будем в них верить,
              Станем на древний алтарь и возливать и кадить.
              Боги не праздны, они не стынут в дремотном покое, —
       640Боги над теми блюдут, кто добронравно живет.
              Долг не жалейте платить, договор страшитесь нарушить,
              Душу храните от лжи и от убийства ладонь, —
              Лишь за одно наказания нет: обманывать женщин.
              Здесь и только здесь верность стыдней, чем обман.
       645Будем неверны неверным! Пускай нечестивое племя,
              С хитростью выйдя на нас, в свой же силок попадет.
              Есть рассказ: девять лет лежал плодоносный Египет
              Сух, и не падал с небес дождь, орошая посев.
              Фрасий пришел к Бусириду и молвил: «Смягчится Юпитер,
       650Если пришелец прольет кровь на его алтаре».
              Тотчас в ответ Бусирид: «Ты сам и падешь, чужеземец,
              Первою жертвой богам ради желанной воды».
              Сжег Фаларид в жестоком быке Периллово тело,
              И злополучный творец пищей творению стал. ^[208]
       655Прав Бусирид, и прав Фаларид! Закон всех законов:
              Кто злоумыслил смерть — сам этой смертью умрет.
              Пусть же теперь поделом вероломных казнит вероломство;
              Мучаясь, женщина пусть поданный вспомнит пример!
 
              Польза есть и в слезах: слеза и алмазы растопит.
       660Только сумей показать, как увлажнилась щека!
              Если же сухи глаза (не приходит слеза по заказу!) —
              Маслом пальцы полей и по ресницам пройдись.
              А поцелуи? Возможно ли их не вмешивать в просьбы?
              Пусть не дается — а ты и с недающей бери.
       665Ежели будет бороться и ежели скажет: «Негодный!» —
              Знай: не своей, а твоей хочет победы в борьбе.
              Только старайся о том, чтоб не ранить нежные губы,
              Чтобы на грубость твою дева пенять не могла.
              Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального,
       670Истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок.
              Что помешало тебе достичь полноты вожделенной?
              Стыд? Совсем и не стыд — разве что серость твоя.
              Это насилье? Пускай: и насилье красавицам мило —
              То, что хотят они дать, нехотя лучше дадут.
       675Силою женщину взяв, сам увидишь, что женщина рада
              И что бесчестье она воспринимает как дар.
              Если ж она, хоть могла претерпеть, а нетронутой вышла,
              То под веселым лицом тайную чувствует грусть.
              Феба и Фебы сестра познали насильные ласки, ^[209]
       680Но не устали любить тех, кто насильно ласкал.
              Всем известен рассказ, и все же его повторю я —
              Как Ликомедова дочь мужа в Пелиде нашла. ^[210]
              Уж от богини, красой превзошедшей соперниц на Иде,
              Пылкий судья получил горькую мзду за хвалу;
       685Плыли уже к Приаму-царю корабли из-за моря,
              Эллинскую в Илион старцу невестку неся;
              Клятву давали мужи восстать за того, кто обижен,
              Общею честью сочтя месть за позор одного:
              Только Ахилл (о, стыд! но мольбе уступил он Фетиды),
       690Длинное платье надев, скрыл, что мужчина и он.
              Что с тобой, Эакид? Тебе ли над шерстью трудиться?
              Ждет Паллада тебя, но не на этой стезе.
              Ты ль над корзинкой сидишь? Рука твоя просит оружья!
              Эта ли с пряжей ладонь Гектору смерть принесет?
       695Прочь отбрось, прочь отбрось веретена с добротною нитью
              И пелионским копьем в крепкой руке потрясай!
              В том же покое спала девица из царского рода,
              Ей самой и пришлось мужа в Ахилле признать.
              Силе она уступив (приходится этому верить),
       700Верно, хотела сама силе такой уступить.
              Часто она говорила: «Побудь!» — беспокойному другу,
              Вместо былых веретен острый хватавшему меч.
              Где же насилие, где? Зачем, Деидамия, хочешь
              Лаской того удержать, кем обесчещена ты?
       705Правда, иную игру начать не решается дева, —
              Рада, однако, принять, если начнет не она.
              Право же, тот, кто от женщины ждет начального шага,
              Слишком высоко, видать, мнит о своей красоте.
              Первый приступ — мужчине и первые просьбы — мужчине,
       710Чтобы на просьбы и лесть женщина сдаться могла.
              Путь к овладенью — мольба. Любит женщина просьбы мужские
              Так расскажи ей о том, как ты ее полюбил.
              Сам преклонялся с мольбой Юпитер, сходя к героиням, —
              Из героинь ни одна первой его не звала.
       715Если, однако, почувствуешь ты, что мольбы надоели,
              Остановись, отступи, дай пресыщенью пройти.
              Многим то, чего нет, милее того, что доступно:
              Меньше будешь давить — меньше к тебе неприязнь.
              И на Венерину цель не слишком указывай явно:
       720Именем дружбы назвав, сделаешь ближе любовь.
              Сам я видал, как смягчались от этого строгие девы
              И позволяли потом другу любовником стать.
 
       725Белая кожа претит в моряке — под брызгами моря
              На обожженном лице темный ложится загар.
              Белая кожа — укор землепашцу, когда он на пашне
              Лемех ведет и отвал, солнцу подставив плечо.
              И для тебя, кто рвется к венку из листьев Паллады,
              Для состязателя игр, белое тело — позор.
              Бледность — тому, кто влюблен! Влюбленному бледность пристала:
       730В этом его красота — мало ценимая кем.
              Бледный в Сидейских лесах Орион на охоте скитался,
              Бледный Дафнис, ^[211]томясь, млел о наяде своей.
              Бледность и худоба обличают влюбленные души,
              Так не стыдись под плащом кудри блестящие скрыть!
       735Юным телам придают худобу бессонные ночи,
              Боль, забота, печаль — знаки великой любви.
              Чтобы желанья сбылись, не жалей вызывать сожаленья.
              Пусть, взглянув на тебя, всякий воскликнет: «Влюблен!»
 
              Скрыть ли тоску и упрек, что смешали мы правду и кривду?
       740Дружба и верность у нас нынче пустые слова.
              Ах, как опасно бывает хвалить любимую другу:
              Он и поверит тебе, он и подменит тебя.
              Ты говоришь: «Но Патрокл соперником не был Ахиллу;
              Верность Федры попрать не посягал Пирифой;
       745Если Пилад и любил Гермиону, то чистой любовью,
              Словно Палладу — Феб и Диоскуры — сестру».
              Кто на такое надеется, тот, пожалуй, надейся
              Мед из реки зачерпнуть, плод с тамариска сорвать!
              Нынче стыд позабыт — свое лишь каждому любо,
       750Каждый за радость свою платит страданьем других.
              Нынче, увы, не врага своего опасайся, влюбленный, —
              Чтобы верней уцелеть, мнимых друзей берегись.
              Остерегайся родных, бойся брата, чуждайся знакомца —
              Вот с какой стороны ждет тебя истинный страх!
       755Близок конец; но ты не забудь, что любовь открывает
              Тысячу разных путей к тысяче женских сердец.
              Ведь и земля не повсюду одна: иное — оливам
              Место, иное — лозе или зеленым хлебам.
              Сколько лиц на земле, столько бьется сердец непохожих:
       760Тот, кто умен и хитер, должен приладиться к ним.
              Словно Протей, то он вдруг обернется текучей водою,
              То он лев, то он дуб, то он щетинистый вепрь.
              Рыбу ловить — там нужен крючок, там потребен трезубец,
              Там на крепкий канат нижется частая сеть.
       765Не выходи же и ты без разбора на старых и юных —
              Издали сети твои высмотрит старая лань.
              Ум покажи простоватой, нахальством блесни перед строгой —
              Та и другая тотчас, бедные, бросятся прочь.
              Вот почему бывает порой, что достойным откажет,
       770А к недостойным сама женщина в руки падет.
 
              Часть пути — позади, а часть пути — предо мною.
              Бросил якорь в песок, отдых дадим кораблю.

              Гряньте: «Ио, Пеан!» «Ио, Пеан!» — возгласите!
              Бьется добыча в сети, кончен охотничий труд.
              Ныне влюбленный, ликуя, стихи мои метит наградой
              Выше Гомеровых пальм и Гесиодовых пальм.
       5     Так распускал паруса похититель и гость, сын Приама,
              От копьеносных Амикл ^[212]в дом свой жену увозя;
              Так и тебя, Гипподамия, вез в колеснице победной
              Тот, кто примчался к тебе в беге заморских колес.
              Но не спеши так, юнец; ты выплыл в открытое море,
       10   Волны плещут кругом, берег желанный далек.
              Если по слову стиха моего и достиг ты любимой —
              Я научил овладеть, я научу сохранить.
              Завоевать и оборонить — одинаково важно:
              Случай поможет в одном, только наука — в другом.
       15   Так не оставьте меня, Киприда и отрок Киприды,
              Ты не оставь, Эрато, тезка которой — Любовь!
              Долг мой велик: поведать о том, каким ухищреньем
              Будет удержан Амур, мчащийся по миру бог.
              Легок Амура полет, два крыла у него за плечами,
       20   Трудно накинуть на них сдержанной меры узду.
              Гостю когда-то Минос замкнул все пути для ухода —
              Гость на пернатых крылах по небу путь проторил. ^[213]
              Был уже скрыт в тайнике зачатый матерью в блуде
              Бык-получеловек и человек-полубык,
       25   И произнес строитель Дедал: «Минос-справедливец!
              Плену конец положи: прах мой отчизне верни!
              Пусть я не мог, гонимый судьбой, не знающей правды,
              Жить в родимой земле, — в ней я хочу умереть.
              Если не жаль старика — дозволь возвратиться ребенку.
       30   Если ребенка не жаль — то пощади старика».
              Так он твердил, и долго твердил, но тщетными были
              Речи — пленнику царь выхода в путь не давал.
              Это поняв, промолвил Дедал: «Теперь-то, умелец,
              Время тебе показать, в чем дарованье твое.
       35   Пусть и море, пусть и суша покорны Миносу,
              Пусть ни земля, ни вода нам не откроют пути, —
              Небо осталось для нас — рискнем на небесные тропы!
              Вышний Юпитер, прости мне дерзновенье мое:
              Я не хочу посягать на звездные божьи престолы —
       40   Нет нам из рабства пути, кроме пути в небесах!
              Ежели Стикс дозволит исход — поплывем и по Стиксу!
              Новый пишу я закон смертной природе моей».
              Часто беда изощряет умы. Возможно ли верить,
              Чтобы шагнул человек ввысь по воздушной тропе?
       45   Вот он перо за пером слагает в небесные весла.
              Тонкими нитями льна вяжет одно к одному:
              Жарко растопленный воск крепит основания перьев:
              Вот уж подходит к концу новоизмышленный труд.
              Мальчик веселый меж тем и пером забавлялся, и воском.
       50   Сам не зная, что в них — снасть для мальчишеских плеч.
              «Это, — молвил отец, — корабли для нашего бегства,
              Это единственный путь к воле и отчей земле.
              Всюду — запоры Миноса, свободен лишь воздух небесный;
              Мчись по свободному ввысь, воздух полетом прорви!
       55   Пусть, однако, тебя не влечет ни тегейская дева, ^[214]
              Ни Волопас, ни его спутник с мечом — Орион:
              Только за мною одним устремись на полученных крыльях —
              Я — впереди, ты — вослед: в этом — спасенье твое!
              Если эфирный поток вознесет нас к недальнему солнцу —
       60   Знай, не вынесет воск солнечных жарких лучей;
              Если же крылья у нас заплещут над самой волною —
              То маховое перо взмокнет от влаги морской.
              Посередине держись! Лишь бойся недоброго ветра —
              Пусть лишь попутный порыв дует в твои паруса».
       65   Эти слова говоря, он ладит на мальчика крылья,
              Новым движениям плеч учит, как птица птенца;
              Сам на свое надевает плечо рукодельные снасти
              И в неизведанный путь телом парящим плывет.
              Срок полета настал. Отец целуется с сыном,
       70   Не высыхает поток слез на отцовских щеках.
              Холм был пониже горы, но повыше гладкой равнины —
              Здесь для двух беглецов горестный путь начался.
              Крыльями движет Дедал, озираясь на крылья Икара,
              И не сбиваясь с пути, правит и правит полет.
       75   Радует двух беглецов новизна, развеваются страхи.
              Мчится отважный Икар, сильным крылом шевеля.
              Видит летящих рыбак у воды с дрожащей удою,
              Видит, и зыбкую трость в страхе роняет рука.
              Наксос, и Парос, и Делос, любезный кларосскому богу,
       80   Минули: с левой от них Самос прошел стороны,
              С правой виднелся Лебинт и рыбная Астипалея
              И подымался из вод остров Калимны лесной.
              Вдруг юнец, по пылкости лет опрометчивый ранних,
              Выше направил тропу, долу оставил отца;
       85   Скрепы расслабились, воск растекся от ближнего солнца,
              Ветра не может поймать взмах торопливой руки;
              В ужасе он с высоты глядит в просторное море,
              В сердце — трепетный страх, ночь наплыла на глаза,
              Тает воск, бьет юнец бескрылыми воздух руками.
       90   Чувствует смертную дрожь, не в чем опору найти.
              Рушится он, крича: «Отец! Отец! Погибаю!» —
              И захлестнулись слова темно-зеленой волной.
              А злополучный отец (уже не отец!), восклицая:
              «Где ты, сын мой Икар? Где, под какой ты звездой?
       95   Где ты, Икар?» — вдруг видит в воде плывущие перья…
              Кости укрыла земля, имя осталось волне.
              Если Минос не сумел удержать человеческих крыльев, —
              Мне ли пытаться унять бога крылатого взлет?
              Но ошибается тот, кто спешит к гемонийским заклятьям
       100И с жеребячьего лба тонкий снимает нарост, ^[215]—
              Чтоб уцелела любовь, не помогут Медеины травы,
              Ни заговорный напев ведомых марсам словес. ^[216]
              Если бы только любовь могли уберечь заклинанья, —
              Был бы с Цирцеей — Улисс и с Фасианкой — Ясон.
       105Да и девицам не впрок наводящие бледность напитки:
              В души несут они вред и помрачают умы.
 
              Прочь, нечестивые, прочь! Будь любезным, и будешь любимым.
              Чтобы любовь заслужить, мало одной красоты.
              Будь ты хоть сам Нирей, любимец былого Гомера,
       110Или нежнейший на вид Гилас, добыча наяд,
              Чтобы любовь госпожи сохранить и ее не лишиться,
              Ты приложи к красоте малую долю ума.
              Ведь красота — ненадежная вещь, убывает с годами:
              Чем протяженнней она, тем ее сила слабей.
       115Вечно цвести не дано цветам длиннолепестных лилий;
              Роза, осыпав красу, сохнет, шипами торча.
              Так и в твоих волосах забелеют, красавец, седины,
              Так и тебе на лицо борозды лягут морщин.
              Дух один долговечен, — да будет тебе он опорой!
       120Он — достоянье твое до погребальных костров.
              Не забывай и о том, что для всякой души благотворно
              Знание двух языков и благородных наук.
              Не был красивым Улисс, а был он красноречивым —
              И воспылали к нему страстью богини морей.
       125Ах, сколько раз, сколько раз о поспешном грустила Калипсо,
              И говорила, что нет в море дороги гребцу,
              Как она вновь и вновь вопрошала о гибели Трои,
              Чтобы на разный он лад все говорил об одном!
              На берегу стояли они, и снова Калипсо
       130Об одрисийском вожде свой начинала расспрос.
              Легким прутом Улисс (был прут в руке у героя)
              Все, о чем говорил, изображал на песке.
              «Вот, — говорил он, — стена» (рисуя троянские стены),
              «Вот река Симоент, вот и палатка моя;
       135Вот и луг (нарисован и луг), обагренный Долоном
              В ночь, когда пожелал он гемонийских коней;
              Ну, а там стояли шатры ситонийского Реса,
              Там я пробрался в ночи, пленных коней уводя».
              Так он чертил и чертил, как вдруг волна, разливаясь,
       140Вмиг стирала с песка Трою, шатры и царя.
              И говорила богиня: «Ты видишь, как смыла пучина
              Столько великих имен, — ей ли доверишь ты плот?»
              Не возлагай же надежд на красу ненадежного тела —
              Как бы ты ни был красив, что-то имей за душой.
 
       145Лучше всего привлекает сердца обходительность в людях, —
              Грубость, наоборот, сеет вражду и войну.
              Ястреба мы ненавидим за клюв его дерзкий и коготь,
              И ненавидим волков, хищников робких овец;
              Но безопасно от нас кротких ласточек быстрое племя
       150И хаонийский летун, башен высоких жилец. ^[217]
              Прочь, злоязычная брань, исчезни, вредная ссора!
              Сладкие только слова милую нежат любовь.
              Жен мужья и жены мужей пусть ссорами гонят,
              Словно меж ними в суде длится неконченый спор.
       155Это — супружества часть, в законном приданое браке,
              А меж любовников речь ласкова будь и мила.
              Вам не закон приказал сойтись к единому ложу —
              Силу закона иметь будет над вами Любовь.
              Пусть, к приятным словам склоняясь польщенной душою,
       160Будет подруга всегда рада увидеть тебя!
              Тех, кто богат, я любви не учу — на что им наука?
              Ежели есть, что дарить, — им мой урок ни к чему.
              Тот без науки умен, кто может на всякую просьбу
              «Вот тебе, молвить, и вот!» — с ним мне тягаться невмочь.
       165Бедным был я, любя, для бедных стал я поэтом;
              Нечего было дарить — праздное слово дарил.
              Бедный робок в любви, боится недоброго слова,
              Бедный такое снесет, что не стерпеть богачу.
              Помню, однажды, вспылив, повредил я прическу подруги —
       170Скольких мне дней любви стоила эта гроза!
              Я ей рубашку не рвал, а она уверяет, что рвал я, —
              Мне же пришлось на свои новую ей покупать.
              Умные ученики! Не следуйте нашим ошибкам!
              Пусть мой убыточный грех служит уроком для вас.
       175Схватки — на долю парфян, а учтивым подругам несите
              Ласки, шутку и мир — все, что питает любовь.
              Если подруга в ответ на любовь неприветлива будет —
              Будь терпелив и крепись: жди, и смягчится она.
              Ветку нагни, и нагнется она, если гнуть терпеливо;
       180Если же с силой нажать, то переломится сук.
              Будь терпелив, по теченью плыви через всякую реку,
              Ибо пустой это труд — против течения плыть;
              Будь терпелив, и ты усмиришь и тигрицу и львицу,
              И неповадливый бык шею нагнет под ярмо.
       185Кто неприступнее был Аталанты, охотницы горной?
              Но и ее получил сильный заслугою муж.
              Часто Миланион под сенью дубравных деревьев
              Плакал о доле своей, о непокорной любви;
              Часто по слову ее таскал он охотничьи сети,
       190Хаживал на кабанов с пикою наперевес.
              Раны знавал он тугой тетивы Гилеева лука —
              Но уязвляла его глубже иная стрела. ^[218]
              Я не гоню тебя следом за ним по рощам Менала,
              Можешь сетей не таскать, можешь не трогать копья.
       195Можешь не подставлять свою грудь стремительным стрелам —
              Проще и легче завет скромной науки моей!
              Я говорю: будь уступчив! Уступки приносят победу.
              Все, что придет ей на ум, выполни, словно актер!
              Скажет «нет» — скажешь «нет»; скажет «да» — скажешь «да»: повинуйся!
       200Будет хвалить — похвали; будет бранить — побрани;
              Будет смеяться — засмейся и ты; прослезится — расплачься;
              Пусть она будет указ всем выраженьям лица!
              Если захочет играть, бросая квадратные кости, —
              Хуже старайся играть, больше старайся платить.
       205Ежели в длинные кости игра ^[219]— то же самое делай:
              Чаще выбрасывай «псов», ей уступая игру.
              Если, в «разбойники» сев, ты двинешь по линии шашку. ^[220]—
              Пусть поскорей твой боец сгинет в стеклянном бою.
              Сам держи над своей госпожой развернутый зонтик,
       210Сам расчищай для нее путь в многолюдной толпе.
              Если в точеных носилках она — придвинь ей скамейку,
              И не стыдись у нее ножку обуть и разуть;
              Ежели холодно ей — позабудь, что и сам ты иззябнул,
              И на холодной груди ручку замерзшую грей.
       215Нет позора и в том (отрада ведь пуще позора!),
              Чтобы своею рукой зеркальце ей подносить.
              Тот, кому мачеха дать по плечу не могла супостата, ^[221]
              Тот, кто небо носил, тот, кто на небо взошел,
              Меж ионийских девиц сидел над рабочей корзинкой
       220И, говорят, не стыдясь прял ионийскую шерсть.
              Если тиринфский герой покорялся приказу царицы —
              Ты ль не возьмешься снести то, что сносил Геркулес?
              Коли прикажет тебе госпожа явиться на площадь —
              Раньше срока предстань, самым последним уйди.
       225Если велит бежать по делам — беги, не замедли,
              Чтоб никакая толпа не задержала тебя.
              Ночью ли с пира домой собираясь, раба себе кликнет, —
              Будь ей вместо раба, первым являйся на зов.
              Шлет ли, уехав, письмо «Приезжай!» — поезжай и не мешкай;
       230Не на чем ехать — беги: лени Амур не простит.
              И да не будут помехой тебе ни снега на дорогах,
              Ни в нестерпимые дни дышащий жаждою Пес.
 
              Воинской службе подобна любовь. Отойдите, ленивцы! ^[222]
              Тем, кто робок и вял, эти знамена невмочь.
       235Бурная ночь, дорожная даль, жестокая мука,
              Тяготы все, все труды собраны в стане любви.
              Будешь брести под дождем, из небесной струящимся тучи.
              Будешь, иззябший, дремать, лежа на голой земле.
              Если рожденный на Делосе бог, Адметово стадо
       240Пасший, ютился порой под шалашом пастуха, —
              Ты ли не примешь того, что сам не отверг дальновержец?
              Хочешь остаться любим — всякую спесь позабудь.
              Если не будет тебе дороги открытой и ровной,
              Если перед тобой дверь заперта на засов —
       245Не устрашись ничего и спускайся во двор прямо с крыши
              Или в высоком окне выищи надобный лаз.
              Женщина рада бывать причиною смертного риска:
              Это им верный залог самой горячей любви.
              Ты опасался, Леандр, потерять любимую Геро
       250И, чтоб себя показать, переплывал Геллеспонт.
 
              Нет худого и в том, чтобы льстить рабам и рабыням:
              Каждого, кто повидней, надобно ближе привлечь.
              Но именам их зови, обращаясь (чего тебе стоит?),
              И не гнушайся пожать рабскую руку своей.
       255В день Фортуны, когда о подарке попросит невольник,
              Не пожалей для него: право, расход невелик.
              Не пожалей и служанке подать в тот праздник, в который
              Галлы погибель нашли в брачной одежде рабынь. ^[223]
              Челядь должна быть с тобой заодно; особенно важен
       260Тот, кто стоит у дверей и перед спальнею спит.
 
              Не предлагаю тебе дарить драгоценных подарков.
              Но, небольшие даря, кстати и к месту дари.
              В пору, когда урожай гнет ветви и хлебные стебли,
              Ты поднеси госпоже сельских корзину плодов,
       265Ты расскажи ей, что ты получил их из ближней усадьбы, —
              Хоть на Священной ты их улице в Риме купил, —
              Гроздья дари и орехи, столь милые Амариллиде ^[224]
              (Жаль, что ее на каштан нынче поймать мудрено!),
              Можешь послать ей дрозда, а можешь — цветочные цепи,
       270Лишний раз подтвердив верность своей госпоже.
              Тем же, в надежде на смерть, подкупают бездетную старость —
              Ах, провалиться бы всем, кто опорочил дары!
 
              Напоминать ли о том, чтобы льстить ей, стихи сочиняя?
              Плохо только одно: песни теперь не в чести.
       275Все похвалят стихи, но все пожелают подарка —
              Грубый милее богач, чем неимущий поэт.
              Истинно, век наш есть век золотой! Покупается ныне
              Золотом — почесть и власть, золотом — нежная страсть.
              Если с пустыми руками придешь ты, питомец Камены,
       280Будь ты хоть сам Гомер — выставлен будешь, Гомер.
              Все же, хоть мало, а есть на земле и ученые девы,
              Да и невежды порой рады учеными слыть.
              Тех и других в стихах прославляй! За сладкое слово,
              Плохо ли, хорошо ль, всякая песня сойдет.
       285Стоит прободрствовать ночь, сочиняя красавице песню:
              Вдруг да увидит в стихах хоть невеликий, а дар?
 
              Далее: если ты сам замыслил какое-то дело,
              Пусть и подруга твоя кстати попросит о нем.
              Если кому из твоих рабов обещал ты свободу —
       290Пусть припадает, моля, чтоб заступилась она.
              Снять ли оковы с раба, отменить ли его наказанье —
              Все, что делаешь ты, делаешь ты для нее.
              Ей — почет, а польза — тебе, и ты не в убытке:
              Пусть насладится она ролью большой госпожи!
 
       295Чтоб оставаться с тобой, должна твоя женщина помнить,
              Что от ее красоты стал ты совсем без ума.
              Если в тирийском она — похвали тирийское платье,
              В косском ли выйдет к тебе — косское тоже к лицу; ^[225]
              Ежели в золоте вся, то сама она золота краше,
       300Если закутана в шерсть — молви: «Чудесная шерсть!»
              Если предстанет в рубашке одной — вскричи: «Я пылаю!»
              И осторожно добавь: «А не простудишься ты?»
              Если пробор в волосах — не надобно лучшей прически;
              Если она завита — честь и хвала завиткам.
       305Пляшет? Хвали ее руки. Поет? Хвали ее голос.
              Кончила петь и плясать? Громко об этом жалей.
              Самое ложе любви и самые радости ночи,
              Все, что любезно вдвоем, — все это можно хвалить.
              Пусть она будет мрачней и жесточе Медузы Горгоны —
       310Слыша такие слова, станет мила и нежна.
              Только следи, чтоб она твоего не открыла притворства,
              И выраженьем лица не опрокинь своих слов!
              Скроешь искусство свое — молодец; а выдашь — досадуй:
              Веры тебе поделом с этой не будет поры.
 
       315Часто в осенние дни, когда наливаются гроздья,
              Пурпурным крася вином лучшее время в году,
              То вдруг нажмут холода, то снова распустится лето,
              И переменчивый жар тяготой тело томит.
              Пусть подруга твоя останется в добром здоровье!
       320Если же сляжет она, чувствуя воздух больной, —
              Тут-то тебе и явить всю любовь твою, всю твою верность,
              Тут-то и сеять тебе севы для будущих жатв!
              Не поддавайся тоске, на докучные глядя капризы,
              Все, что позволит она, делай своею рукой.
       325Дай ей слезы увидеть твои, поцелуем не брезгуй,
              Дай пересохшим губам влажной коснуться щеки:
              К богу взывай, но громче взывай, чтоб она услыхала:
              Чаще рассказывай ей благополучные сны;
              Дряхлую бабку найми к очищению ложа и дома
       330С серой и птичьим яйцом в горстке трясущихся рук, ^[226]—
              Все заботы твои оставят хорошую память:
              Многим открыли они путь к завещаньям чужим.
              Только и здесь ты сумей соблюсти в усердии меру —
              Возле больной суетясь, и опостылеть легко.
       335Не говори ей: «Не ешь!», не подсовывай снадобий горьких —
              Пусть твой соперник и враг это возьмет на себя.
 
              Ветер, от берега вея, увел тебя в дальнее море —
              Здесь парусам корабля надобен ветер иной.
              Снову любовь некрепка, но привычка ей будет опорой:
       340Дай ей пищу и срок — станет крепка и сильна.
              Бык, ужасный тебе, к тебе же ласкался теленком,
              Дуб, под которым лежишь, тонким тянулся ростком;
              Мал бывает родник, но куда ручеек ни польется,
              Станет полней и полней, новые воды приняв.
       345Пусть же подруга привыкнет к тебе: привычка всесильна!
              Ради привычки такой не поленись поскучать!
              Пусть она видит и пусть она слышит тебя постоянно,
              Ночью и днем перед ней пусть твое будет лицо.
              А как уверишься в том, что она без тебя затоскует.
       350Что и вдали от нее будешь по-прежнему мил. —
              Тут-то и отдых устрой. Отдохнувши, земля урожайней,
              И пересохшим полям в радость бывают дожди.
              Рядом дыша с Демофонтом, Филлида о нем не страдала,
              А как отчалил он вдаль, — вспыхнула жарким огнем.
       355Дальним скитаньем Улисс тревожил тоску Пенелопы,
              И, Лаодамия, твой был вдалеке Филакид.
              Но берегись, не просрочь! Угасают со временем страсти,
              Дальний забудется друг, новая встанет любовь.
              Чтобы утешить печаль о далеком своем Менелае,
       360Пала Елена в ночи гостю на жаркую грудь.
              Ах, Менелай, до чего же ты глуп! Одиноко уехав,
              Ты оставляешь в дому гостя с женою вдвоем!
              Лучше бы ястребу ты, обезумев, доверил голубок,
              Лучше бы горным волкам предал овчарню свою.
       365Нет на Елене греха! Не преступен ее соблазнитель!
              Он поступил, как любой, — так поступил бы и ты.
              Ты ее сделал изменницей, дав им и время и место,
              Ты ей указывал путь — и понимала она.
              Правда: ведь муж далеко, а гость обходительный близко,
       370И на постели пустой страшно одной ночевать.
              Думай, как хочешь, Атрид, а по мне, так Елена невинна:
              То, что покладистый муж дал ей, она приняла.
 
              Но ни коричневый вепрь, застигнутый в яростном гневе,
              Молниеносным клыком рвущий ретивых собак,
       375Ни над сосущими львятами мать их, безгривая львица,
              Ни под неловкой пятой змейка, таящая яд,
              Так не бывают страшны, как страшна, услыхав об измене
              Женщина в гневе своем: сердцем и взглядом горя.
              Рвется к огню и мечу, забывает стыдливость и чинность,
       380Словно почуяв удар от Аонийских рогов.
              Вот Фасианка — она, по-варварски мстя за измену,
              Кровью любимых детей брачный омыла позор.
              Вот и другая жестокая мать — ты ласточку видишь. ^[227]
              Кровь у нее запеклась вечным клеймом на груди.
       385Так расторгает любовь крепчайшие скрепы и связи, —
              Вот почему для мужчин эта опасна вина.
              Но не подумай, что мой приговор: «Будь верен единой», —
              Боже тебя сохрани! Это и в браке невмочь.
              Нет: но резвясь, умейте таить свои развлеченья:
       390Ежели грех за душой — право, молва ни к чему.
              И не дари подарков таких, чтобы стали приметой,
              И постоянного дня не отводи для измен,
              И, чтоб тебя не сумели застичь в знакомом приюте,
              Разным подругам для встреч разное место назначь.
       395А сочиняя письмо, перечитывай каждую строчку:
              Женщины видят в словах больше, чем сказано в них.
              Да, удар за удар воздает, сражаясь, Венера,
              И заставляет терпеть, что претерпела сама.
              Жил при супруге Атрид, и была непорочна супруга,
       400Только по мужней вине злою преступницей став.
              Слух до нее доходил и про Хрисову дочь, о которой
              Тщетно отец умолял, лавры повязкой овив,
              Слух доходил и о горе твоем, Лирнессийская дева,
              Чей обернулся увод стыдной задержкой войны;
       405Все же это был слух, а Кассандра явилась воочью —
              Сам победитель своей пленницы пленником был.
              Тут-то Тиндарова дочь и открыла Фиестову сыну
              Сердце и ложе свое — тут-то и грянула месть. ^[228]
 
              Сколько, однако, греха ни скрывай, всего ты не скроешь;
       410Но и попавшись врасплох, все отрицай до конца.
              Будь не более ласков и льстив, чем бываешь обычно:
              Слишком униженный вид — тоже ведь признак вины.
              Но не жалей своих сил в постели — вот путь к примиренью!
              Что у Венеры украл, то вороти ей сполна.
       415Многим известен совет: принимать сатурейские травы,
              Вредные травы: по мне, это опаснейший яд;
              Или советуют с перцем принять крапивное семя,
              Или растертый пиретр во многолетнем вине;
              Но не желает таких побуждений к любовным утехам
       420Та, чью обитель хранит тень Эрицинских холмов.
              Белый ешь пеласгийский чеснок Алкафоевых севов
              И бередящую ешь травку из наших садов;
              Мед с Гиметтской горы не вредит, полезны и яйца,
              И помогает орех с веток колючей сосны. ^[229]
 
       425Но перестань, Эрато, вникать в ведовскую ученость!
              Ближе лежат рубежи бегу квадриги моей.
              Я говорил тебе, как утаить от подруги измену,
              Я же теперь говорю, как показать ее въявь.
              Не торопись меня обвинять в легкомыслии вздорном —
       430Ведь и ладью по волнам разные ветры несут:
              То нас фракийский Борей, то Эвр подгоняет восточный,
              То под полотнищем Нот, то заполощет Зефир.
              Или взгляни, как на конских бегах то отпустит возница
              Вожжи, то, вновь натянув, сдержит летящих коней!
       435Женщины есть и такие, кому наша преданность в тягость:
              В них угасает любовь, если соперницы нет.
              Изнемогает порою душа, пресытившись счастьем,
              Ибо не так-то легко меру в довольстве хранить.
              Словно огонь, в горенье своем растративший силы,
       440Изнемогая, лежит, скрывшись под пеплом седым,
              Но поднеси ему серы — и новым он пламенем вспыхнет,
              И засияет опять ярко, как прежде сиял, —
              Так и душа замирает порой в нетревожимой лени:
              Острым кресалом ударь, чтоб разгорелась любовь!
       445Пусть изведает страх, пусть теплая станет горячей.
              Пусть побледнеет в лице, мнимой измены страшась!
              О, четырежды счастливы, о, неисчетно блаженны
              Те, чья обида могла милую деву задеть,
              Чтобы она, об измене твоей услыхав боязливо,
       450Бедная, пала без чувств, бледная, пала без слов!
              Мне бы такую любовь, чтоб, ревнуя, меня не жалела,
              Чтобы ногтями рвалась и к волосам и к щекам,
              Чтобы взглянула — и в плач, чтоб яростным взором сверкала,
              Чтоб ни со мной не могла, ни без меня не могла!
       455Спросишь, а долго ли ей о тебе стенать и метаться?
              Нет: подолгу томясь, слишком накопится гнев.
              Ты ее пожалей, обвей ее белую шею,
              Пусть она, плача, к твоей жаркой приникнет груди;
              Слезы уйми поцелуем, уйми Венериной лаской —
       460Так, и только так, миром закончится брань.
              Вволю побуйствовать дай, дай ненависть вылить воочью
              И укроти ее пыл миром на ложе утех.
              Там — согласия храм, там распря слагает оружье,
              Там для блага людей в мир рождена доброта.
       465Так, побранясь, голубок и голубка сольются устами
              И заворкуют вдвоем, нежную ласку суля.
 
              В первоначальные дни все смешано было в природе:
              Звезды, море, земля — все это было одно.
              Время, однако, пришло, и хаос разъялся бесплодный:
       470Небо взошло над землей, сушу вода облегла,
              Лес населило зверье, воздух принял летучую птицу,
              Стаи чешуйчатых рыб скрылись в текучей воде.
              Род человечий тогда бродил по степям одиноким,
              Грубым телом могуч, полон нетраченых сил:
       475Лес ему — дом, трава ему — корм, листва ему — ложе;
              И человека не мог, встретясь, узнать человек.
              Но, говорят, укротила любовь их дикие души —
              Там, где друг с другом сошлись женский и мужеский род.
              Что они делали, в том ненадобен был им наставник:
       480И без науки любовь сладкий вершила их труд.
              Птица с птицей в любви; меж рыб, в пучинах живущих,
              Для обоюдных услад самка находит самца;
              Лань за оленем идет; змея пленяется змеем;
              Даже собаку и пса вяжет любовная связь;
       485Рада барану овца; быком наслаждается телка;
              Для плосконосой козы сладок нечистый козел:
              И за своим жеребцом кобылица, беснуясь, несется
              Через просторы полей и преграждающих рек.
       490Будь же смелей! Чтобы боль укротить красавицы гневной,
              Из всевозможных лекарств лучшее есть при тебе.
              Это лекарство сильней Махаоновых зелий целебных.
              Чем прогневил госпожу, тем же прощенье добудь.
 
              Так я пел мою песнь; вдруг вижу я лик Аполлона,
              Вижу, касается он лиры своей золотой;
       495Лавры в простертой руке, и лавром увенчан священный
              Лоб: певец и пророк взорам моим предстоит.
              И возвещает он так: «Шаловливый наставник влюбленных!
              Путь питомцев своих к храму направь моему,
              К храму, где письмена, по всему знаменитые миру,
       500Всем приходящим гласят: всяк да познает себя! ^[230]
              Только познавший себя умеет любить умудренно,
              Только ему и дано вымерить труд по плечу.
              Кто от природы красив, пускай красотой щеголяет,
              В ком благородный загар — плечи умей показать,
       505Кто хорошо говорит, тот не будь молчаливым в собранье,
              Петь ли умеешь — так пой, пить ли умеешь — так пей!
              Только оратор пускай не вставляет речей в разговоры
              И полоумный поэт не произносит стихов».
              Так заповедует Феб — покорствуйте Фебовой воле!
       510Только правдивая речь льется из божеских уст.
              Я же продолжу свой путь — чтобы ты, умудренный любовник,
              Нашу науку познав, с верной добычей ушел.
 
              Нам не всегда борозда возвращает посевы сторицей,
              И не всегда кораблям веет попутный Зефир:
       515Радостей мало дано, а горестей много влюбленным —
              Будь же готов претерпеть все, что тебе предстоит!
              Сколько над Гиблою пчел, ^[231]сколько зайцев на горном Афоне,
              Сколько синих маслин древо Минервы дарит, ^[232]
              Сколько на взморье песка, столько муки в любовной заботе —
       520Желчью напоены жала, язвящие нас.
              Вот тебе говорят: «Ее нет», — а ты ее видел.
              Что же, не верь глазам и восвояси ступай.
              Вот, обещав тебе ночь, заперла она дверь перед носом —
              Так у порога в грязи целую ночь и лежи.
       525Лгунья рабыня и та, оглядев тебя взглядом надменным,
              Спросит: «Кто там залег, дом наш в осаде держа?»
              Что ж, к косякам и к красавице злой обращай свои просьбы
              И, расплетя свой венок, розы рассыпь на порог.
              Скажет: «Приди», — ты придешь, а скажет: «Уйди», — уберешься,
       530Ты ведь не грубый мужик, чтоб докучать ни за что!
              Разве приятно тебе услыхать: «Какой ты несносный!»?
              Нет, уж лучше терпеть: жди и дождись своего.
              А до поры не считай за позор ни брань, ни побои,
              И, перед милой склонясь, нежные ножки целуй.
 
       535Хватит с меня мелочей! Великого сердце взыскует.
              Высшую песнь завожу: люди, внимайте певцу!
              Пусть непомерен мой труд — в непомерном рождается подвиг!
              Только великих трудов хочет наука моя.
              Видишь соперника — будь терпелив: и победа твоею
       540Станет, и ты, победив, справишь победный триумф.
              Это не смертный тебе говорит, а додонское древо: ^[233]
              Верь, из уроков моих это главнейший урок.
              Милой приятен соперник? Терпи. Он ей пишет? Пусть пишет.
              Пусть, куда хочет, идет: пусть, когда хочет, придет.
       545Так и законный супруг угождает законной супруге,
              И помогает ему, нежно присутствуя, сон.
              Сам я, увы, признаюсь, в искусстве таком неискусен,
              Сам в науке моей тут я плохой ученик.
              Как? У меня на глазах соперник кивает подруге,
       550Я же терпи и не смей выразить праведный гнев?
              Поцеловал ее друг, а я от этого в ярость, —
              Ах, какой я подчас варвар бываю в любви!
              Дорого, дорого мне обходилось мое неуменье —
              Право, умней самому друга к подруге ввести!
       555Ну, а лучше всего не знать ничего и не ведать,
              Чтоб не пришлось ей скрывать вымыслом краску стыда.
              Нет, не спешите подруг выводить на чистую воду;
              Пусть грешат и, греша, верят, что скрыты грехи.
              Крепнет любовь у изловленных: те, что застигнуты вместе,
       560Рады и дальше делить общую участь свою.
              Всем на Олимпе знаком рассказ о том, как когда-то
              Марс и Венера вдвоем пали в Вулканову сеть.
              Марс-отец, обуянный к Венере безумной любовью,
              Из рокового бойца нежным любовником стал.
       565И не отвергла его, не была жестокой и грубой
              К богу, ведущему в бой, та, что нежней всех богинь.
              Ах, как часто она, говорят, потешалась над мужем,
              Над загрубелой рукой и над хромою стопой!
              Сколько раз перед Марсом она представляла Вулкана!
       570Это ей было к лицу: прелесть мила в красоте.
              Но поначалу они умели скрывать свои ласки
              И в осторожном стыде прятали сладость вины.
              Солнце о них донесло — возможно ли скрыться от Солнца?
              Стала измена жены ведома богу огня.
       575Солнце, Солнце! зачем подавать дурные примеры?
              Есть и молчанью цена — рада Венера платить.
              Мульцибер ^[234]тайную сеть, никакому не зримую оку,
              Петля за петлей сплетя, вскинул на ложе богов.
              К Лемносу вымышлен путь; любовники мчатся к объятью
       580И в захлестнувшем силке оба, нагие, лежат.
              Муж скликает богов; позорищем пленные стали;
              Трудно богине любви слезы в глазах удержать.
              Ни заслонить им глаза от стыда, ни скромную руку
              Не поднести на беду к самым нескромным местам.
       585Кто-то, смеясь, говорит: «Любезный Марс-воеватель,
              Если в цепях тяжело, то поменяйся со мной!»
              Еле-еле Вулкан разомкнул их по просьбе Нептуна;
              Мчится Венера на Кипр; мчится во Фракию Марс. ^[235]
              С эти-то пор что творилось в тиши, то творится открыто:
       590Ты, Вулкан, виноват в том, что не стало стыда!
              Ты ведь и сам уж не раз признавался в своем неразумье,
              Горько жалея, что так был и умен и хитер.
              Помните этот запрет! Запретила влюбленным Диона
              Против других расставлять сети, знакомые ей!
       595Не замышляйте ж и вы на соперника хитростей тайных
              И не покрывайте письмен, писанных скрытной рукой.
              Пусть вступившие в брак, освященный огнем и водою, ^[236]
              Пусть их ловят мужья, ежели сами хотят!
              Я же повторно клянусь, что пишу лишь о том, что законно,
       600И что замужней жене шутка моя не указ.
 
              Кто невегласам раскрыть посмеет святыни Цереры
              Или таимый обряд самофракийских жрецов? ^[237]
              Невелика заслуга молчать о том, что запретно,
              Но велика вина этот нарушить запрет.
       605Ах, поделом, поделом нескромный терзается Тантал
              Жаждой в текучей воде меж неприступных плодов!
              Пуще всего Киферея велит хранить свои тайны:
              Кто от природы болтлив, тот да не близится к ней!
              Не в заповедных ларцах Кипридины таинства скрыты,
       610В буйном они не гремят звоне о полую медь, ^[238]—
              Нет, между нами они, где сошлись человек с человеком,
              Но между нами они не для показа живут.
              Даже Венера сама, совлекши последние ткани.
              Стан наклоняет, спеша стыд свой ладонью затмить.
       615Только скотина скотину у всех на глазах покрывает,
              Но и от этой игры дева отводит глаза.
              Нашей украдке людской запертые пристали покои,
              Наши срамные места скрыты под тканью одежд:
              Нам соблазнителен мрак и сумрак отраден туманный —
       620Слишком ярок для нас солнцем сверкающий день.
              Даже и в те времена, когда от дождя и от зноя
              Крыши не знал человек, ел под дубами и спал, —
              Даже тогда сопрягались тела не под солнечным небом:
              В рощах и гротах искал тайны пещерный народ.
       625Только теперь мы в трубы трубим про ночные победы,
              Дорого платим за то, чтоб заслужить похвальбу.
              Всякий и всюду готов обсудить любую красотку,
              Чтобы сказать под конец: «Я ведь и с ней ночевал!»
              Чтоб на любую ты мог нескромным показывать пальцем,
       630Слух пустить о любой, срамом любую покрыть,
              Всякий выдумать рад такое, что впору отречься:
              Если поверить ему — всех перепробовал он!
              Если рукой не достать — достанут нечистою речью,
              Если не тронули тел — рады пятнать имена.
       635Вот и попробуй теперь, ненавистный влюбленным ревнивец,
              Деву держать взаперти, на сто затворов замкнув!
              Это тебя не спасет: растлевается самое имя,
              И неудача сама рада удачей прослыть.
              Нет, и в счастливой любви да будет язык ваш безмолвен,
       640Да почивает на вас тайны священный покров.
 
              Больше всего берегись некрасивость заметить в подруге!
              Если, заметив, смолчишь, — это тебе в похвалу.
              Так Андромеду свою никогда ведь не звал темнокожей
              Тот, у кого на стопах два трепетали крыла;
       645Так Андромаха иным полновата казалась не в меру —
              Гектор меж всеми один стройной ее находил.
              Что неприятно, к тому привыкай: в привычке — спасенье!
              Лишь поначалу любовь чувствует всякий укол.
              Свежую ветку привей на сук под зеленую кожу —
       650Стоит подуть ветерку, будет она на земле;
              Но погоди — и окрепнет она, и выдержит ветер,
              И без надлома снесет бремя заемных плодов.
              Что ни день, то и меньше в красавице видно ущерба:
              Где и казался изъян, глядь, а его уж и нет.
       655Для непривычных ноздрей отвратительны шкуры воловьи,
              А как привыкнет чутье — сколько угодно дыши.
              Скрасить изъян помогут слова. ^[239]Каштановой станет
              Та, что чернее была, чем иллирийская смоль;
              Если косит, то Венерой зови; светлоглаза — Минервой;
       660А исхудала вконец — значит, легка и стройна;
              Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной — толстушку,
              И недостаток одень в смежную с ним красоту.
 
              Сколько ей лет, при каких рождена она консулах, — это
              Строгий должен считать цензор, ^[240]а вовсе не ты;
       665И уж особенно — если она далеко не в расцвете
              И вырывает порой по волоску седину.
              Но и такою порой и порой еще более поздней
              Вы не гнушайтесь, юнцы: щедры и эти поля!
              Будет срок — подкрадется и к вам сутулая старость;
       670Так не жалейте трудов в силе своей молодой!
              Или суда по морям, или плуги ведите по пашням,
              Или воинственный меч вскиньте к жестоким боям,
              Или же мышцы, заботу и труд сберегите для женщин:
              Это ведь тоже война, надобны силы и здесь.
       675Женщина к поздним годам становится много искусней:
              Опыт учит ее, опыт, наставник искусств.
              Что отнимают года, то она возмещает стараньем;
              Так она держит себя, что и не скажешь: стара.
              Лишь захоти, и такие она ухищренья предложит,
       680Что ни в одной из картин столько тебе не найти.
              Чтоб наслажденья достичь, не надобно ей подогрева:
              Здесь в сладострастье равны женский удел и мужской.
              Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели
              (Вот почему для меня мальчик-любовник не мил),
       685Я ненавижу, когда отдается мне женщина с виду,
              А на уме у нее недопряденная шерсть;
              Сласть не в сласть для меня, из чувства даримая долга, —
              Ни от какой из девиц долга не надобно мне!
              Любо мне слышать слова, звучащие радостью ласки,
       690Слышать, как стонет она: «Ах, подожди, подожди!»
              Любо смотреть в отдающийся взор, ловить, как подруга,
              Изнемогая, томясь, шепчет: «Не трогай меня!»
              Этого им не дает природа в цветущие годы,
              К этому нужно прийти, семь пятилетий прожив.
       695Пусть к молодому вину поспешает юнец торопливый —
              Мне драгоценнее то, что из старинных амфор.
              Нужно платану дозреть, чтобы стал он защитой от солнца,
              И молодая трава колет больнее ступню.
              Ты неужели бы мог предпочесть Гермиону Елене,
       700И неужели была Горга ^[241]красивей, чем мать?
              Нет: кто захочет познать утехи поздней Венеры,
              Тот за усилье свое будет стократ награжден.
 
              Но наконец-то вдвоем на желанном любовники ложе:
              Муза, остановись перед порогом Любви!
       705И без тебя у них потекут торопливые речи,
              И для ласкающих рук дело найдется легко.
              Легкие пальцы отыщут пути к потаенному месту.
              Где сокровенный Амур точит стрелу за стрелой.
              Эти пути умел осязать в своей Андромахе
       710Гектор, ибо силен был он не только в бою;
              Эти пути могучий Ахилл осязал в Брисеиде
              В час, как от ратных трудов шел он на ложе любви.
              Ты позволяла себя ласкать, Лирнессийская дева,
              Пальцам, покрытым еще кровью фригийских бойцов;
       715Или, быть может, тебе, сладострастная, это и льстило —
              Чувствовать телом своим мощь победительных рук?
              Но не спеши! Торопить не годится Венерину сладость:
              Жди, чтоб она, не спеша, вышла на вкрадчивый зов.
              Есть такие места, где приятны касания женам;
       720Ты, ощутив их, ласкай: стыд — не помеха в любви.
              Сам поглядишь, как глаза осветятся трепетным блеском,
              Словно в прозрачной воде зыблется солнечный свет,
              Нежный послышится стон, сладострастный послышится ропот,
              Милые жалобы жен, лепет любезных забав!
       725Но не спеши распускать паруса, чтоб отстала подруга,
              И не отстань от нее сам, поспешая за ней:
              Вместе коснитесь черты! Нет выше того наслажденья,
              Что простирает без сил двух на едином одре!
              Вот тебе путь, по которому плыть, если час безопасен,
       730Если тревожащий страх не побуждает: «Кончай!»
              А пред угрозой такой — наляг, чтобы выгнулись весла,
              И, отпустив удила, шпорой коня торопи.
 
              Труд мой подходит к концу. Вручите мне, юные, пальму,
              И для душистых кудрей миртовый свейте венок!
       735Был Подалирий велик врачевством меж давних данаев,
              Мощною дланью — Ахилл, Нестор — советным умом,
              Чтеньем в грядущем — Калхант, мечом и щитом — Теламонид,
              Автомедонт — при конях, я же — в Венере велик.
              Юные, ваш я поэт! Прославьте меня похвалою,
       740Пусть по целой земле имя мое прогремит!
              Вам я оружие дал, как Вулкан хромоногий — Ахиллу:
              Как победил им Ахилл, так побеждайте и вы.
              Но не забудь, победитель, повергнув под меч амазонку,
              В надписи гордой сказать: «Был мне наставник Назон».
 
       745Но за мужами вослед о науке взывают и девы.
              Вам я, девы, несу дар моих будущих строк.

              Дал я данайцам разить амазонок, теперь амазонкам,
              Пентесилея, ^[242]твоим должен я вверить мечи.
              Равными будьте в борьбе, а победу укажет Диона
              И легкокрылый Амур, в миг облетающий мир.
       5     Несправедливо идти с оружием на безоружных,
              И недостойны мужчин лавры подобных побед.
 
              Может быть, скажут: «Зачем волчицу вести на овчарню
              И ядовитой змее новый указывать яд?»
              Это не так; не спешите же многих винить за немногих,
       10   Каждой женщине будь честь по заслугам ее.
              Да, и младший Атрид, и старший Атрид, без сомненья,
              Могут Елену винить и Клитемнестру винить;
              Да, Оиклид ^[243]по вине Эрифилы, рожденной Талаем,
              Сам живой, на живых к мертвым спустился конях;
       15   Но Пенелопа ждала, далекому верная мужу,
              Десять битвенных лет, десять скитальческих лет;
              Но Филакиду жена попутчицей стала в кончине
              И за супругом вослед в юных угасла годах;
              Но в пагасейском дому спасла Феретова сына
       20   И заменила жена мужа на смертном одре; ^[244]
              Но: «Не покинь, Капаней! Прах с прахом смешаем!» —
              Так Ифиада, ^[245]всходя на погребальный костер.
              Слово само «добродетель» есть женского рода и вида —
              Так мудрено ль, что она женскому роду близка?
 
       25   Впрочем, подобным сердцам не надобна наша наука,
              И не настолько велик парус на нашем челне:
              Лишь о нетрудной любви говорится в моих наставленьях —
              Женщинам это урок, как сохранить им любовь.
              Женщине лук не с руки, не жжет она факелом ярым:
       30   Женские стрелы с трудом ранят мужские сердца.
              Част в мужчинах обман, но редок в юных подругах —
              Как ни старайся, тебе не за что их упрекнуть.
              Это Ясон обманул детей своих мать, Фасианку,
              Ибо в объятья свои новую принял жену!
       35   Из-за тебя, Тесей, Ариадна лежала, страдая,
              Там, на пустом берегу, снедью для чаек морских!
              Спросишь про Девять путей, откуда такое названье?
              Скажут: Филлиду любя, рощи рыдали о ней!
              Гость, который в молве слывет образцом благочестья,
       40   Меч Элиссе вручив, сам ее бросил на меч!
              В чем причина всех бед? Науки любить вы не знали!
              Вы не учились, а страсть только наукой крепка.
              Быть бы в неведенье вам и досель, — но вот Киферея,
              Вдруг предо мною представ, мне заповедала так:
       45   «Чем виноваты, скажи, злополучные девы и жены,
              Что безоружный их сонм предан оружью мужчин?
              Были наукой мужчин две тобой сочиненные книги —
              Ныне наука твоя женщинам помощью будь.
              Помнишь, как древний певец, позором ославив Елену,
       50   Вскоре пропел ей хвалу, пущую славу стяжав? ^[246]
              Ты уж давно мне знаком — так избавь от страданий красавиц.
              И благодарностью их счастлив ты будешь вовек».
              Эти промолвив слова, богиня, венчанная миртом,
              Мне, певцу, подала семя и лист из венка.
       55   Благоговейно их взяв, я восчувствовал божию силу:
              Светом эфир просиял, бремя упало с души.
              Дар мой — дар божества! Поспешайте же, девы, к уроку,
              Ежели вам не в запрет званья, законы и стыд.
              Не забывайте, что вас ожидает грядущая старость —
       60   Дорого время любви, даром не тратьте ни дня.
              Радуйтесь жизни, пока в цвету весенние годы:
              Время быстрее бежит, чем торопливый поток.
              Ни миновавшей волны не воротит речное теченье,
              Ни миновавшего дня времени бег не вернет.
       65   Пользуйся, годы не ждут, скользя в легкокрылом полете:
              Радости ранней поры поздней порой не придут.
              Эти седые кусты я видел в фиалковом цвете,
              С этих колючих шипов рвал я цветы для венка.
              Ты, что нынче строга к влюбленным поклонникам, вспомни:
       70   Горько старухою стыть на одиноком одре!
              Не затрещит твоя дверь под напором ночного гуляки,
              Не соберешь поутру россыпи роз под окном.
              Ах, как легко, как легко морщины ложатся на кожу,
              Как выцветает у нас нежный румянец лица!
       75   Прядь, о которой клялась ты: «Была она с детства седою!» —
              Скоро по всей голове густо пойдет сединой.
              Змеи старость свою оставляют в сброшенной коже,
              Вместе с рогами олень ношу снимает годов:
              Только нам облегчения нет в непрерывных утратах —
       80   Рвите же розы, пока в прах не опали они!
              Да и рождая детей, становится молодость старше:
              Жатву за жатвой даря, изнемогают поля.
              Разве стыдится Луна латмийского Эндимиона?
              Разве позорен Кефал розовоперстой Заре?
       85   Та, от кого рождены Эней и Гармония миру,
              Разве досель не грустит об Адонисе-ловце?
              Смертные жены, для вас пример указуют богини:
              Не отвечайте же «нет» жадным желаньям мужским!
              Страшно обмана? Зачем? Все ваше останется с вами:
       90   Не убывает оно, сколько его ни бери.
              Сточится сталь сошника, обкатаются камни о камни,
              Но не иссякнет одно — то, чем дается любовь.
              Разве кто запретит огню от огня зажигаться
              Или возьмет под замок воду в пучинах морей?
       95   Так почему же твердит красавица другу: «Не надо»?
              Надо ли воду жалеть, ежели вдоволь воды?
              Я не к тому ведь зову, чтобы всем уступать без разбора,
              Я лишь твержу: не скупись! Твой безубыточен дар.
              В дальнем пути мой корабль ожидает неслабого ветра,
       100А для начала пути в пользу и легкий Зефир.
              Это начало — уход за собой. На ухоженной пашне
              Всюду щедрее зерно, в грозди ухоженной — хмель.
              Божий дар — красота; и если прикинуть без лести,
              То ведь придется признать: дар этот есть не у всех.
       105Нужен уход красоте, без него красота погибает,
              Даже если лицом схожа с Венерой самой.
              Если красавицы давних времен за собой не следили,
              Были причиной тому грубые вкусы мужей.
              Ежели толстый хитон случалось надеть Андромахе,
       110Что из того? У нее муж был суровый боец.
              Разве могла бы жена, разубравшись, предстать пред Аяксом,
              Перед Аяксом, чей щит семь покрывали быков?
              Век простоты миновал. В золотом обитаем мы Риме,
              Сжавшем в мощной руке все изобилье земли.
       115На Капитолий взгляни; подумай, чем был он, чем стал он:
              Право, как будто над ним новый Юпитер царит!
              Курия стала впервые достойной такого сената, —
              А когда Татий царил, хижиной утлой была:
              Фебу и нашим вождям засверкали дворцы Палатина ^[247]
       120Там, где прежде поля пахотных ждали волов.
              Пусть другие поют старину, я счастлив родиться
              Ныне, и мне по душе время, в котором живу!
              Не потому, что земля щедрей на ленивое злато,
              Не потому, что моря пурпуром пышным дарят,
       125Не потому, что мраморы гор поддаются железу,
              Ее потому, что из волн крепкий возвысился мол, —
              А потому, что народ обходительным стал и негрубым,
              И потому, что ему ведом уход за собой.
              Так не вдевайте же в уши себе драгоценные камни,
       130Те, что в зеленой воде черный находит индус;
              Не расшивайте одежд золотыми тяжелыми швами —
              Роскошь такая мужчин не привлечет, а спугнет.
              Нет, в красоте милей простота. Следи за прической —
              Здесь ведь решает одно прикосновенье руки! —
       135И не забудь, что не все и не всех одинаково красит:
              Выбери то, что к лицу, в зеркало глядя, проверь.
              К длинным лицам идет пробор, проложенный ровно:
              У Лаодамии так волос лежал без прикрас.
              Волосы в малом пучке надо лбом и открытые уши —
       140Эта прическа под стать круглому будет лицу.
              Можно на оба плеча раскинуть далекие кудри,
              Как их раскидывал Феб, лиру певучую взяв;
              Можно связать их узлом на затылке, как дева Диана,
              Что, подпоясав хитон, гонит лесное зверье;
       145Этой к лицу высокий начес, чем пышнее, тем лучше,
              Та — волосок к волоску пряди уложит плотней;
              Этой будет хорош черепаховый гребень Киллены, ^[248]
              Той — широкий поток вольных волнистых волос.
              Но как нельзя на ветвистом дубу желудей перечислить,
       150Пчел на Гиблейских лугах, зверя в Альпийских горах,
              Так нельзя перечесть, какие бывают прически —
              С каждым новым мы днем новые видим вокруг!
              А для иных хороша и небрежность: чтоб ты причесалась
              Утром сегодня — но пусть кажется, будто вчера!
       155Так безыскусно искусство. Такою увидел Иолу
              И произнес Геркулес: «Вот оно, счастье мое!»
              Вакх такою тебя вознес на свою колесницу,
              Дева Кносской земли, в кликах сатиров своих.
              О, как природа щедра к красоте и девичьей и женской,
       160Сколько дает она средств всякий урон возместить!
              Этого нам не дано, мужчинам, и жадная старость
              Нам обнажает чело, словно деревья Борей.
              Ну, а у женщины есть для седин германские травы,
              Соком которых она станет темней, чем была;
       165Женщина может купить накладные густейшие кудри
              И по доступной цене сделать чужое своим;
              В этом не видят они никакого стыда, и торговля
              Бойко идет на глазах у Геркулеса и Муз. ^[249]
 
              Нужно ли мне говорить и о платье? И здесь бесполезно
       170И золотое шитье, и финикийский багрец.
              Право, безумно таскать на себе все свое состоянье,
              Ежели столько вокруг красок дешевле ценой!
              Вот тебе цвет прозрачных небес в безоблачный полдень,
              В час, когда солнечный Австр не угрожает дождем;
       175Вот тебе цвет святого руна, на котором когда-то
              Фрикс и Гелла спаслись от раздраженной Ино;
              Вот тебе ткань, чей цвет — как волна, ^[250]чье имя — морское,
              Верю, одеты в нее нимфы в пучинах зыбей;
              В этой сияет шафран (не таким ли сияет шафраном
       180Росной Авроры восход на светоносных конях?);
              В этой — пафосские мирты, ^[251]а в той — белоснежные розы,
              Та — аметистом цветет, та — журавлиным пером;
              Не позабыт ни миндаль, ни твой, Амариллида, желудь,
              Воск пчелиный — и тот ткани название дал.
       185Сколько рождает цветов весною земля молодая,
              Сонную зиму прогнав, каждой лозою цветя, —
              Столько и больше того есть красок на женских одеждах,
              Только умей распознать, что кому больше к лицу.
              Белой коже — черная ткань: такова Брисеида —
       190В черной одежде ее быстрый похитил Ахилл.
              Темной коже — белая ткань: прекрасная в белом,
              Так на скалистый Сериф вышла Кефеева дочь… ^[252]
 
              Я уж хотел продолжать, чтобы потом не пахли подмышки.
              И чтобы грубый не рос волос на крепких ногах, —
       195Но ведь уроки мои не для женщин Кавказских ущелий
              И не для тех, чьи поля поит мизийский Каик! ^[253]
              Право, тогда почему не добавить бы: чистите зубы
              И умывайте лицо каждое утро водой?
              Сами умеете вы румянец припудривать мелом,
       200Сами свою белизну красите в розовый цвет.
              Ваше искусство заполнит просвет меж бровью и бровью,
              И оттенит небольшой мушкою кожу щеки.
              Нет ничего дурного и в том, чтоб подкрашивать веки
              В нежный пепельный цвет или в киднийский шафран. ^[254]
       205Есть у меня о таких предметах особая книга, ^[255]—
              Хоть небольшая, она стоила многих трудов:
              Там вы найдете совет и о том, как поправить осанку —
              Верьте, в науке моей не позабыто ничто.
 
              Но красота милей без прикрас — поэтому лучше,
       210Чтобы не видели вас за туалетным столом.
              Не мудрено оробеть, увидя, как винное сусло,
              Вымазав деве лицо, каплет на теплую грудь!
              Как отвратительно пахнет тот сок, который в Афинах
              Выжат из грязных кусков жирной овечьей шерсти!
       215Я на глазах у мужчин не сосал бы косточки ланьей,
              Я у мужчин на глазах чистить не стал бы зубов, —
              То, что дает красоту, само по себе некрасиво:
              То, что в работе, — претит, то, что сработано, — нет.
              Это литье, на котором красуется подпись Мирона,
       220Прежде являло собой медный бесформенный ком;
              Это кольцо, чтобы стать кольцом, побывало в расплаве;
              Ткань, что надета на вас, грязною шерстью была;
              Мрамора грубый кусок Венерою стал знаменитой,
              Чья отжимает рука влагу из пенных волос, —
       225Так же и ты выходи напоказ лишь во всем совершенстве:
              Скрой свой утренний труд, спящей для нас притворись.
              Надо ли мне понимать, отчего так лицо твое бело?
              Нет, запри свою дверь, труд незаконченный спрячь.
              Что не готово, того не показывай взгляду мужскому —
       230Многих на свете вещей лучше им вовсе не знать.
              Весь в золотых скульптурах театр — но вглядись, и увидишь,
              Как деревянный чурбан тоненьким золотом крыт.
              К ним не дают подходить, покуда они не готовы —
              Так, вдалеке от мужчин, строй и свою красоту.
       235Волосы — дело другое. Расчесывай их беззапретно
              И перед всеми раскинь их напоказ по плечам.
              Только спокойною будь, сдержись, коли станешь сердиться,
              Не заставляй без конца их расплетать и сплетать!
              Пусть служанка твоя от тебя не боится расправы:
       240Щек ей ногтями не рви, рук ей иглой не коли, —
              Нам неприятно смотреть, как рабыня, в слезах и в уколах,
              Кудри должна завивать над ненавистным лицом.
              Если же мало красы в волосах твоих — дверь на запоры,
              Будь твоя тайна святей тайн Благодатных Богинь! ^[256]
       245Помню, подруге моей обо мне доложили внезапно —
              Вышла красотка, парик задом надев наперед.
              Злейшим лишь нашим врагам пожелаю подобного срама,
              Пусть на парфянских девиц этот позор упадет!
              Стыдно быку без рогов и стыдно земле без колосьев,
       250Стыдно кусту без листвы, а голове без волос.
              Вы не мои ученицы, увы, Семела и Леда,
              Мнимый Сидонянку ^[257]бык по морю вез не ко мне;
              Не о Елене пекусь, которую так домогались
              Умный супруг — воротить, умный Парис — сохранить;
       255Нет, меж моих учениц есть получше лицом, есть похуже, —
              Тех, что похуже лицом, больше бывает всегда.
              Те, что собой хороши, моей не прельстятся наукой:
              Данная им красота и без науки сильна.
              Ежели на море тишь — моряк беззаботно отважен,
       260Ежели вздулись валы — помощь нужна моряку.
              Редко встречаешь лицо без изъяна. Скрывайте изъяны
              В теле своем и лице, если под силу их скрыть!
              Если твой рост невелик и сидящей ты кажешься, стоя,
              Вправду побольше сиди или побольше лежи;
       265А чтобы, лежа, не дать измерять себя взорам нескромным,
              Ты и на ложе своем тканями ноги прикрой.
              Если ты слишком худа, надевай потолще одежду
              И посвободней раскинь складки, повисшие с плеч;
              Если бледна, то себя украшай лоскутами багрянца,
       270Если смугла — для тебя рыбка на Фаросе есть. ^[258]
              Ножку нескладного вида обуй в башмачок белоснежный;
              Голень, что слишком худа, всю ремешками обвей.
              Слишком высокие плечи осаживай тонкой тесьмою;
              Талию перетянув, выпуклей сделаешь грудь.
       275Меньше старайся движеньями рук помогать разговору,
              Ежели пальцы толсты или же ноготь кривой.
              Не говори натощак, если дух изо рта нехороший,
              И постарайся держать дальше лицо от лица.
              А у которой неровные, темные, крупные зубы,
       280Та на улыбку и смех вечный положит запрет.
 
              Трудно поверить, но так: смеяться — тоже наука,
              И для красавицы в ней польза немалая есть.
              Рот раскрывай не во всю ширину, пусть будут прикрыты
              Зубы губами, и пусть ямочкой ляжет щека.
       285Не сотрясай без конца утробу натужливым смехом —
              Женственно должен звучать и легкомысленно смех.
              А ведь иная, смеясь, неумело коверкает губы,
              А у иной, на беду, смех на рыданье похож,
              А у иной получается смех завыванием грубым,
       290Словно ослица ревет, жернов тяжелый взвалив.
              Что не подвластно науке? И смех подвластен, и слезы —
              Каждая знает для слез время, и меру, и вид.
              Ну, а что уж о том говорить, как нарочно картавят
              И по заказу язык нужный коверкает звук?
       295Этот невнятный лепечущий выговор — тоже ведь мода:
              Нужно учиться болтать хуже, чем можешь болтать.
              Все, что на пользу вам может пойти, на заметку берите:
              Нужно бывает подчас даже учиться ходить.
              Женская поступь — немалая доля всей прелести женской,
       300Женскою поступью нас можно привлечь и спугнуть.
              Вот выступает одна, развеваются складки туники,
              Важно заносит ступню, ловким бедром шевелит;
              Вот другая бредет, как румяная умбрская баба, ^[259]
              И отмеряет шаги, ноги расставив дугой;
       305Эта — слишком груба, а эта — изнежена слишком:
              Что ж, как во всем, так и здесь верная мера нужна.
              Но непременно сумей обнажить свою левую руку —
              Локоть открой напоказ, ниже плеча и плечо.
              Это я вам говорю, у которых белая кожа:
       310Каждый к такому плечу рад поцелуем припасть.
 
              В дальних когда-то морях чудовища жили сирены
              И завлекали суда пением звонким своим.
              Отпрыск Сизифа Улисс меж замкнувшими уши единый
              Путы едва не порвал, их услыхав голоса.
       315Славная пение вещь: учитесь пению, девы!
              Голосом часто берет та, что лицом не берет.
              Пробуйте голос на песнях, которые петы в театрах
              Или которые к нам с нильских пришли берегов. ^[260]
              Правой рукою — за плектр, а левой рукой — за кифару,
       320Женщина, взяться умей: вот пожеланье мое!
              Скалы и диких зверей чаровала Орфеева лира,
              И Ахеронтову зыбь, и трехголового пса;
              Сын, отомстивший за мать, ^[261]твоей оживленные песней
              Камни послушные шли в кладку фиванской стены;
       325Рыбу немую и ту, если давнему верить рассказу,
              Пеньем и лирной игрой славный пленил Арион, —
              Так научись же и ты на струны игривые наблы
              Быстрые руки бросать: набла — подруга забав. ^[262]
              Знай и косского строки певца, и стихи Каллимаха,
       330Знай и хмельные слова музы теосских пиров,
              Знай сочиненья Сафо (что может быть их сладострастней?),
              И как хитрец продувной Гета дурачит отца; ^[263]
              С пользою можно читать и тебя, наш нежный Проперций,
              Или же ваши стихи, Галл и любезный Тибулл,
       335Или Варронов рассказ о том, как руно золотое,
              Фрикс, на горе твоей послано было сестре,
              Или о том, как скитался Эней, зачиная высокий
              Рим, — знаменитей поэм не было в Риме и нет.
              Может быть, к их именам и мое вы добавите имя,
       340Может быть, строки мои минут летейскую топь,
              Может быть, кто-нибудь скажет и так: «Не забудь и поэта,
              Что наставленья свои дал и для нас и для них,
              Три его книги возьми, любовных собрание песен,
              Выбрав, что можно из них голосом нежным прочесть,
       345Или сумей выразительно спеть одно из посланий ^[264]
              Тех, которые он первым из римлян сложил».
              Пусть это сбудется! Сделайте так, дорогие Камены,
              Феб-покровитель и ты, рогом украшенный Вакх!
 
              Далее, как не сказать, что надо уметь от застолья
       350В пляске пройтись, щегольнув ловким движением рук?
              Гибкий плясун на подмостках всегда привлекает вниманье —
              Так хороша быстрота и поворотливость тел!
              О мелочах говорить не хочу — что надо и в бабках
              Толк понимать, и в игре в кости последней не быть:
       355Надобно знать, то ли трижды метнуть, то ли крепко подумать,
              Что принимать на себя, в чем, подчинясь, уступить.
              Если играешь в «разбойников», ^[265]будь осмотрительна тоже:
              Пешка, встретясь с двумя, сразу уходит с доски,
              Воин без пары своей и стесненный борьбу продолжает,
       360Вновь повторяя и вновь соревновательный ход.
              Гладкие шарики пусть насыплют в открытую сетку —
              По одному вынимай, не шевеля остальных.
              Есть и такая игра, где столько прочерчено линий,
              Сколько месяцев есть в быстробегущем году; ^[266]
       365Есть и такая, где каждый выводит по трое шашек,
              А побеждает, кто смог в линию выстроить их.
              Много есть игр, и надо их знать красавице умной.
              Надо играть: за игрой часто родится любовь.
              Но недостаточно быть знатоком бросков и расчетов —
       370Нужно собою владеть, это трудней и важней.
              Мы за игрой забываем себя, раскрываемся в страсти.
              Как на ладони, встает все, что у нас на душе:
              Гнев безобразный встает, и корыстолюбье бушует,
              И начинают кипеть ссоры, обиды и брань;
       375Счет на упреки идет, оглашается криками воздух,
              Каждый обиду свою гневным вверяет богам.
              Запись забыта, все рвутся, божась, к своему и к чужому,
              Слезы текут по щекам, — сам я свидетель тому.
              О, всевышний Юпитер, храни от такого позора
       380Женщин, которые ждут случая вызвать любовь.
 
              Эти забавы природа оставила женскому полу,
              А для мужчин у нее дар оказался щедрей.
              Им развлеченье — и меч, и диск, и дрот, и оружье,
              И о короткой узде конная рысь по кругам.
       385Вам же, красавицы, нет ни Марсова поля, ни Тибра,
              Ни леденящей воды, льющейся с девственных гор. ^[267]
              Вместо этого вам — гулять под Помпеевой тенью
              В дни, когда солнцем горит Девы небесной чело;
              Не позабудьте взойти к лавроносному Фебову храму,
       390В память о том, как в зыбях сгинул египетский флот,
              Или туда, где сестра, и жена, и зять полководца
              В честь корабельных побед вывели строй колоннад; ^[268]
              У алтарей побывайте, где ладан дымится Исиде;
              В трех театрах места ждут вас на самом виду; ^[269]
       395Теплая кровь пятнает песок ради вашего взгляда,
              И огибает столбы бег раскаленных колес.
              Кто неприметен — безвестен; а разве безвестное любят?
              Много ли пользы в красе, если она не видна?
              Можешь в лирной игре превзойти Амебея с Фамирой ^[270]—
       400Если не слышат тебя, пользы от этого нет.
              Если б Венеру свою Апеллес не выставил людям ^[271]—
              Все бы скрывалась она и пенной морской глубине.
              Мы, воспеватели тайн, к чему мы стремимся, поэты?
              Слава, только она — наша заветная цель.
       405В давние дни о поэтах пеклись владыки и боги,
              Песнями хоры гремя, много стяжали наград;
              Было священно величье певцов, и было почтенно
              Имя певцов, и к певцам грудой богатства текли.
              Энний, рожденный в горах Калабрийских, нашел себе право
       410Рядом с тобой, Сципион, место в гробнице обресть. ^[272]
              Нынче не то: поэтический плющ нигде не в почете,
              Праздностью люди зовут труд для ученых Камен.
              Но и теперь забываем мы сон, труждаясь для славы!
              Скрой «Илиаду» — и где вся твоя слава, Гомер?
       415Скрой Данаю от глаз, чтобы дряхлою стала старухой
              В башне своей, и скажи, где вся ее красота?
              Вам, красавицы, вам нужны многолюдные толпы,
              Нужно чаще ходить там, где теснится народ!
              К целому стаду овец идет за овцою волчица,
       420В целой стае птиц ищет добычи орел.
              Так и свою вы должны красоту показывать всюду,
              Чтобы из многих один вашим поклонником стал.
              Всюду старайся бывать, где есть кому приглянуться,
              Не позабудь ничего, чтобы пленительной быть.
       425Случай — великое дело: держи наготове приманку,
              И на незримый крючок клюнет, где вовсе не ждешь.
              Часто ловцы по лесам понапрасну с собаками рыщут —
              Вдруг неожиданно сам в сети несется олень.
              Разве могла Андромеда питать хоть какую надежду,
       430Что обольстится Персей видом заплаканных глаз?
              Волосы в роспуск и слезы в глазах пленяют нередко —
              Плача о муже, подчас нового мужа найдешь.
 
              Но избегайте мужчин, что следят за своей красотою,
              Тех, у которых в кудрях лег волосок к волоску!
       435Что они вам говорят, то другим говорили без счета:
              Вечно изменчива в них и непоседлива страсть.
              Как постоянными женщинам быть, если сами мужчины
              Непостояннее их, сами к любовникам льнут?
              Трудно поверить, но верьте. Когда бы поверила Троя
       440Речи Кассандры своей — Трое стоять бы вовек.
              Есть и такие, которым любовь — лишь покров для обмана,
              Чтобы на этом пути прибылей стыдных искать.
              Даже если у них ароматами кудри сияют,
              Даже если башмак тонким глядит язычком,
       445Даже если на них тончайшая тога, и даже
              Если на пальцах у них перстень на перстень надет, —
              Все равно, меж такими, быть может, и самый учтивый —
              Вор, которого жжет страсть по плащу твоему.
              «Это — мое!» — лишась своего, взывают девицы;
       450«Это — мое!» — в ответ грянет им рыночный гул.
              Мирно, Венера, глядишь из-под крытого золотом храма
              В сонме своих Аппиад ты на такие дела.
              Много по Риму имен дурною запятнаны славой —
              С кем поведешься, за тех будешь страдать и сама.
       455Пусть чужая беда в своей вам послужит уроком:
              Не открывайте дверей мужу, в чьем сердце — обман!
              Пусть клянется Тесей, не внимайте ему, кекропиды, —
              Боги, свидетели клятв, к клятвам привыкли таким.
              Ты, Демофонт, подражая отцу, позабыл о Филлиде —
       460Как же теперь, Демофонт, верить обетам твоим?
              За обещанья мужчин обещаньями, жены, платите;
              Ласкою — только за дар: вот ваш устав и закон.
              Женщина может украсть святыни Исидина храма,
              Может у Весты огонь на очаге угасить,
       465Может мужчине подать аконит с растертой цикутой,
              Если, подарки приняв, может в любви отказать!
 
              Ближе к делу зовет меня дух. Натяни свои вожжи,
              Муза, не то на скаку кони тебя сокрушат!
              Есть для того, чтоб нащупывать брод, восковые таблички:
       470Их для тебя передаст верной служанки рука.
              Перечитай не раз и не два, по словам догадайся,
              То ли притворна любовь, то ли от сердца она.
              Прежде, чем дать свой ответ, помедли, однако недолго:
              От промедленья любовь в любящем станет острей.
       475А отвечая юнцу, не спеши уступать, соглашаясь,
              Но не спеши и давать сразу отказ наотрез.
              Страх внуши и надежду внуши, и при каждой отсрочке
              Пусть в нем надежда растет и убавляется страх.
              Каждое слово твое пусть будет изящно без вычур —
       480Неизощренная речь больший имеет успех.
              Часто бывало, робевшая страсть от письма оживала, —
              Часто неловкий язык ловкой мешал красоте.
              Так как, кроме того, и у вас, незамужние жены,
              Часто бывает нужда строгий надзор обмануть, —
       485Пусть у вас будет для писем надежный слуга иль служанка —
              Неискушенным рабам не доверяйте любовь!
              Мне приходилось видать, как из страха, что выдадут слуги,
              Долго-предолго несли женщины рабский удел.
              Письма, залог любви, если их сохранит вероломный,
       490Могут грозить и разить, словно этнейский перун. ^[273]
              Так почему бы в ответ на обман не прибегнуть к обману,
              Если дано от меча нам защищаться мечом?
              Пусть навострится рука менять по желанию почерк
              (Сгинуть бы тем, кто довел нас до советов таких!),
       495Пусть для ответа сперва расчистится воск на табличках,
              Чтоб из-под вашей строки не было видно чужой;
              А о любовнике надо писать, как о женщине пишут,
              Чтобы казалось, что он — вовсе не он, а она.
 
              Если от малых забот перейти к делам поважнее,
       500Если продолжить наш путь, круче раздув паруса,
              То постарайтесь о том, чтоб смотрели приветливей лица —
              Кротость людям к лицу, гнев подобает зверям.
              В гневе вспухают уста, темной кровью вздуваются жилы,
              Яростней взоры блестят огненных взоров Горгон.
       505Видя Паллада в воде лицо свое, дувшее в дудку,
              «Прочь! — воскликнула. — Прочь! Слишком цена дорога!» ^[274]
              Точно так же и вы глядитесь-ка в зеркало в гневе,
              И убедитесь, что вам в гневе себя не узнать.
              Пагубно в женском лице и надменное высокомерье —
       510Скромно и нежно смотри, в этом — приманка любви.
              Верьте моим словам: горделивая спесь раздражает,
              Вечно молчащим лицом сея к себе неприязнь.
              Взглядом на взгляд отвечай, улыбайся в ответ на улыбку,
              Ежели кто-то кивнет — не поленись и кивнуть.
       515Это разминка Амура: на этом испробовав силы,
              Он наконец с тетивы острую спустит стрелу.
              Нехорошо и грустить. Оставим Текмессу Аянту ^[275]—
              Нас, веселых юнцов, светлые лица влекут.
              Ни, Андромаха, с тобой, ни с тобою, Текмесса, не мог бы
       520Я говорить о любви, выбрав в подруги тебя:
              Знаю, что вы рожали детей, — но трудно поверить,
              Будто с мужьями и вы ложе умели делить.
              Разве могла погруженная в скорбь Текмесса Аянту
              «Радость моя!» — лепетать и остальные слова?
 
       525Но почему бы не взять для сравненья дела поважнее?
              Женщин не должен страшить военачальственный долг.
              Долг этот в том, чтоб иным доверять отряды пехоты,
              Этим — конную рать, этим — охрану знамен;
              Точно так же и вы присмотритесь, к чему кто пригоден,
       530Каждому в нашей толпе место умейте найти.
              Дорог подарком богач, советом — сведущий в праве,
              Красноречивый — тебе будет полезен в суде;
              Мы же, песен творцы, не сулим ничего, кроме песен,
              Но и за песни свои все мы достойны любви.
       535Славу вашей красы мы разносим по целому свету:
              Кинфия нами славна и Немесида славна,
              И от восточных до западных стран гремит Ликорида,
              И о Коринне моей люди пытают людей. ^[276]
              Мало того: святые певцы не знают коварства, —
       540Песни творят певцов но своему образцу;
              Ни честолюбие нас не гнетет, ни жажда корысти —
              Тайное ложе для нас площади людной милей.
              Все мы рвемся к любви, всех жжет любовное пламя,
              Все мы в страсти верны, даже чрезмерно верны:
       545В каждом природный дар умягчается нежной наукой,
              И развивается нрав нашему рвению вслед.
              Девы! Будьте к певцам аонийским всегда благосклонны:
              Сила высокая в нас, с нами любовь Пиэрид,
              Бог обитает в душе, нам открыты небесные тропы,
       550И от эфирных высот к нам вдохновенье летит.
              Грех от ученых певцов ожидать приносимых подарков, —
              Только из женщин никто в этом не видит греха.
              Что ж! Хоть умейте тогда притвориться для первого раза,
              Чтобы от хищных силков не отшатнулся ваш друг.
       555Но как наездник коню-новичку и коню-ветерану
              Разным движеньем руки будет давать повода, —
              Так и тебе для зеленых юнцов и для опытных взрослых,
              Чтоб удержать их любовь, разные средства нужны.
              Юноша, в первый раз представший на службу Амура,
       560Свежей добычей попав в опочивальню твою,
              Должен знать тебя лишь одну, при тебе неотлучно, —
              Этим любовным плодам нужен высокий забор.
              Ты победишь, если будешь одна, избежавши соперниц:
              Знать не хотят дележей царская власть и любовь!
       565Старый боец не таков — любить он умеет разумно,
              Многое может снести, что не снесет новичок;
              В двери ломиться не будет, пожаром грозиться не будет.
              Ногти в лицо не вонзит нежной своей госпоже,
              Ни на себе, ни на ней не станет терзать он рубашку,
       570В кудри не вцепится ей так, чтобы слезы из глаз, —
              Это мальчишкам под стать да юнцам, воспаленным любовью:
              Опытный воин привык молча удары терпеть.
              Медленно жжет его страсть — так горит увлажненное сено
              Или в нагорном лесу только что срубленный ствол.
       575В этом прочнее любовь, а в том сильней и щедрее, —
              Падают быстро плоды, рви их проворной рукой!
 
              Крепость открыта врагу, ворота распахнуты настежь —
              Я в вероломстве моем верен себе до конца!
              Помните: все, что дается легко, то мило недолго, —
       580Изредка между забав нужен и ловкий отказ.
              Пусть он лежит у порога, кляня жестокие двери,
              Пусть расточает мольбы, пусть не жалеет угроз —
              Может корабль утонуть и в порыве попутного ветра,
              Многая сладость претит — горечью вкус оживи!
       585Вот потому-то мужьям законные жены постылы:
              Слишком легко обладать теми, кто рядом всегда.
              Пусть перед мужем закроется дверь, и объявит привратник:
              «Нет тебе входу!» — и вновь он покорится любви.
              Стало быть, прочь тупые мечи, и острыми бейтесь,
       590Хоть я и первый приму раны от собственных стрел!
              Первое время любовник пускай наслаждается мыслью,
              Что для него одного спальня открыта твоя;
              Но, подождав, ты дай ему знать, что есть и соперник:
              Если не сделаешь так — быстро увянет любовь.
       595Мчится быстрее скакун, едва отворится решетка,
              Видя, скольких других нужно, догнав, обогнать.
              Даже угасшая страсть оживает, почуяв обиду:
              Знаю я по себе, нет без обиды любви.
              Впрочем, повод для мук не должен быть слишком заметным:
       600Меньше узнав, человек больше питает тревог.
              Можно придумать, что друг ревниво тебя опекает,
              Или что сумрачный раб строго тебя сторожит;
              Там, где опасности нет, всегда наслажденье ленивей:
              Будь ты Лаисы вольней, а притворись, что в плену.
       605Дверь запри на замок, а любовник пусть лезет в окошко;
              Встреть его, трепетный страх изобразив на лице;
              Умной служанке вели вбежать и вскричать: «Мы погибли!»,
              Чтобы любовник, дрожа, прятался где ни пришлось.
              Все же совсем его не лишай безопасной отрады,
       610Чтоб не казалось ему: слишком цена дорога.
 
              Как обмануть недоброго мужа и зоркого стража, —
              Надо ли мне отвечать вам и на этот вопрос?
              Пусть охраны такой боятся законные жены:
              Это обычай велит, Цезарь, законы и стыд.
       615Ну, а тебя, что только на днях получила свободу,
              Кто же запрет под замок? С богом, обману учись!
              Сколько у Аргуса глаз, столько будь сторожей над тобою, —
              Всех без труда обойдешь хитростью, только решись!
              Как, например, он тебе помешает писать твои письма?
       620Ты, умываясь, одна, — в этот свой час и пиши.
              А соучастница это письмо под широкой повязкой
              Спрячет на теплой груди, и пронесет, и отдаст,
              Или подложит его под ремень, обвивающий ногу.
              Или под самой пятой в обуви скроет листок;
       625Если же враг начеку, то спина заменит бумагу,
              И пронесет она весть прямо на коже своей.
              Можно писать молоком, и листок покажется белым,
              А лишь посыпешь золой — выступят буквы на нем;
              Можно писать острием льняного сочного стебля —
       630И на табличке твоей тайный останется след.
              Как ни старался замкнуть на замок Акрисий Данаю —
              Грех совершился, и стал дедом суровый отец.
              Так неужели теперь ревнивец удержит подругу,
              Если театры кипят, если пленяют бега,
       635Если желает она послушать Исидины систры
              И, несмотря на запрет, ходит сюда и туда,
              Если от взглядов мужчин идет она к Доброй Богине,
              Чтоб от немилых уйти, а кого надо — найти,
              Если, покуда приставленный раб сторожит ее платье,
       640В дальней купальне ее тайные радости ждут,
              Если умеет она, коли надо, сказаться больною,
              Чтобы на ложе своем полной хозяйкою быть,
              Если недаром отмычка у нас называется «сводней»,
              Если, кроме дверей, есть и иные пути?
       645Бдительный Аргус легко задремлет под бременем Вакха,
              Даже если вино — из иберийской лозы; ^[277]
              Есть и особые средства к тому, чтобы вызвать дремоту
              И навести на глаза оцепеняющий сон;
              Да и служанка твоя отвлечет ненавистного стража,
       650Если поманит к себе, и поманежит, и даст.
              Но для чего рассуждать о таких хитроумных уловках,
              Там, где любых сторожей можно подарком купить?
              Верь: и людей и богов подкупает хороший подарок,
              Даже Юпитер — и тот не отвергает даров.
       655Будь ты мудрец или будь ты простец, а подарок приятен,
              И, получив, что дано, Аргус останется нем.
              Но постарайся о том, чтоб купить его разом надолго:
              Тот, кто раз получил, рад и другой получить.
 
              Помнится, я говорил, что друзьям доверяться опасно, —
       660Что ж, как друг твой друзей, ты опасайся подруг.
              Если доверишься им — они перехватят добычу,
              И не тебе, а другим выпадет радость твоя.
              Та, что тебе для любви уступает и дом свой и ложе,
              Знай, не раз и не два их разделяла со мной.
       665Да и служанка твоя не слишком должна быть красива;
              Часто рабыня со мной вместо хозяйки спала.
              Ах, куда я несусь? Зачем с открытою грудью,
              Сам обличая себя, мчусь я на копья врагов?
              Птица птичьей беде не станет учить птицелова,
       670Лань не учит гоньбе лютую стаю собак.
              Пользе своей вопреки, продолжу я то, что я начал,
              Женам лемносским точа меч на себя самого.
              Сделайте так, чтобы вашей любви поверил влюбленный!
              Это нетрудно ничуть: рады мы верить мечте.
       675Нежно взглянуть да протяжно вздохнуть, увидевши друга,
              «Милый, — сказать, — почему ты все не шел и не шел?»
              Брызнуть горячей слезой, притворною ревностью вспыхнуть.
              Ногтем изранить лицо, — много ли надо еще?
              Вот он и верит тебе, вот и сам тебя первый жалеет,
       680Вот он и думает: «Ах, как она рвется ко мне!»
              Если притом он одет хорошо и следит за собою, —
              Как не поверить, что он влюбит в себя и богинь!
              Ты же, наоборот, не терзайся напрасной обидой,
              Не выходи из себя, слыша: «Соперница есть».
       685Верить не торопись: как пагубна быстрая вера,
              Этому горький пример — милой Прокриды судьба.
              Есть невдали от Гиметтских холмов, цветущих багрянцем,
              Ключ, посвященный богам; мягкая зелень вокруг.
              Роща сплела невысокий навес, блестит земляничник,
       690Дышат лавр, розмарин и темнолиственный мирт;
              Хрупкий растет тамариск и букс под густою листвою,
              Скромный ракитник растет или лесная сосна;
              Нежно веет Зефир дуновеньем целительно свежим,
              И пробегает волной трепет в листве и в траве.
       695Здесь — Кефала приют. Один, без собак и без ловчих,
              Часто усталый сидит здесь на зеленой земле.
              Часто, взывая, поет: «Приди к томимому жаром.
              Ах, прилети и на грудь, легкая, ляг мне, струя!»
              Кто-то подслушал такие слова, не к добру их запомнил
       700И поспешил передать робкому слуху жены.
              В слове «струя» угадав коварной соперницы имя.
              Пала Прокрида без чувств, скорбные смолкли уста,
              Стала бледна, как бывают бледны запоздалые листья
              На опустелой лозе при наступленье зимы.
       705Иль как айвовый плод, уже нагибающий ветви,
              Или незрелый кизил, кислый еще на язык.
              А как очнулась она — стала рвать на груди покрывало,
              Стала ногтями терзать нежные щеки свои;
              И, разметав волоса по плечам, как под Вакховым тирсом,
       710Буйная, мчится она, не разбирая дорог.
              Роща близка; оставив друзей в недалекой лощине,
              Тихой Прокрида стопой входит в дубравную сень.
              Ах, Прокрида, Прокрида, зачем неразумно таиться?
              Что за палящий огонь в бьющемся сердце горит?
       715Ты ожидала увидеть струю, не зная, какую,
              Ты ожидала застичь мужа в позорящий миг;
              Хочешь узнать и рада не знать, то вперед ты стремишься,
              То порываешься вспять: к разному клонит любовь.
              Как ей не верить, коль названо место и названо имя?
       720В то, что пугает, душа верить готова всегда.
              Вот она видит следы на траве от лежащего тела,
              Сердце неровно стучит, трепетно зыблется грудь, —
              А между тем уже солнце в пути от востока к закату
              Стало на верхний предел, коротко тени лежат.
       725Вот и Кефал, Киллениев ^[278]сын, возвращается в рощу,
              В жаркое плещет лицо хладом воды ключевой;
              Ты замираешь, Прокрида, а он, на траве простираясь,
              Молвит: «Повей мне, повей, свежего ветра струя!»
              Бедной Прокриде ясна причина счастливой ошибки,
       730Вновь она в чувство пришла, порозовела лицом,
              Встала и вот, колебля листву на пути торопливом,
              Радостно рвется жена к мужу в объятия пасть.
              Мнится Кефалу в кустах движение дикого зверя,
              Быстро хватает он лук, стрелы блеснули в руке.
       735Спрячь, несчастный, стрелу! Что ты делаешь? Это не хищник! —
              Горе! Пронзает стрела тело Прокриды твоей.
              «Ах! — восклицает она. — Сразил ты влюбленное сердце,
              Сердце, в котором давно точится рана твоя.
              Я молодою умру, но счастливой, не зная соперниц,
       740И оттого надо мной легкою будет земля.
              Вздох мой смешав со струей, о которой уже не волнуюсь,
              Я умираю; закрой веки мне милой рукой!»
              Сжал в объятьях Кефал помертвевшее тело супруги
              И омывает слезой рану на нежной груди.
       745Смерть подступает, и вздох, скользящий из уст неразумной,
              Принял устами, любя, скорбно склонившийся муж.
 
              Полно, за дело! Без всяких прикрас довершу я, что начал,
              К ближним ведя берегам путь утомленной ладьи.
              Нетерпеливо ты ждешь попасть на пиры и в застолья,
       750Хочешь узнать от меня и для застолий совет?
              Слушай! Заставь себя ждать: ожидание — лучшая сводня;
              Вам промедленье к лицу — дай загореться огням!
              Будь ты красива собой или нет, а станешь красива,
              Скравши ночной темнотой всякий досадный изъян.
       755В кончики пальцев кусочки бери, чтоб изящнее кушать, ^[279]
              И неопрятной рукой не утирай себе губ.
              Не объедайся ни здесь, на пиру, ни заранее, дома:
              Вовремя встань от еды, меньше, чем хочется, съев.
              Если бы жадно взялась за еду при Парисе Елена,
       760Он бы, поморщась, сказал: «Глупо ее похищать!»
              Меньше есть, больше пить — для женщин гораздо пристойней:
              Вакх и Венерин сынок издавна в дружбе живут.
              Только и тут следи за собой, чтобы нога не дрожала,
              Ясной была голова и не двоилось в глазах.
       765Женщине стыдно лежать, одурманенной влажным Лиэем, —
              Пусть бы такую ее первый попавшийся взял!
              Небезопасно и сном забываться на пиршестве пьяном —
              Можно во сне претерпеть много срамящих обид.
 
              Стыд мне мешал продолжать; но так возвестила Диона:
       770«Где начинается стыд, там же и царство мое».
              Женщины, знайте себя! И не всякая поза годится —
              Позу сумейте найти телосложенью под стать.
              Та, что лицом хороша, ложись, раскинувшись навзничь;
              Та, что красива спиной, спину подставь напоказ.
       775Миланионовых плеч Аталанта касалась ногами —
              Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример. ^[280]
              Всадницей быть — невеличке к лицу, а рослой — нисколько:
              Гектор не был конем для Андромахи своей.
              Если приятно для глаз очертание плавного бока —
       780Встань на колени в постель и запрокинься лицом.
              Если мальчишески бедра легки и грудь безупречна —
              Ляг на постель поперек, друга поставь над собой.
              Кудри разбрось вокруг головы, как филлейская матерь, ^[281]
              Вскинься, стыд позабудь, дай им упасть на лицо.
       785Если легли у тебя на живот морщины Луцины —
              Бейся, как парфский стрелок, вспять обращая коня.
              Тысяча есть у Венеры забав; но легче и проще,
              Выгнувшись, полулежать телом на правом боку.
              Истинно так! И ни Феб, над пифийским треножником вея,
       790Ни рогоносный Аммон ^[282]вас не научит верней!
              Ежели вера жива меж людей, то верьте науке:
              Долгого опыта плод, песня Камены не лжет.
              Пусть до мозга костей разымающий трепет Венеры
              Женское тело пронзит и отзовется в мужском;
       795Пусть не смолкают ни сладостный стон, ни ласкающий ропот:
              Нежным и грубым словам — равное место в любви.
              Даже если тебе в сладострастном отказано чувстве —
              Стоном своим обмани, мнимую вырази сласть.
              Ах, как жаль мне, как жаль, у кого нечувствительно к неге
       800То, что на радость дано и для мужчин и для жен!
              Но и в обмане своем себя постарайся не выдать —
              Пусть об отраде твердят и содроганье, и взор.
              И вылетающий вздох, и лепет, свидетель о счастье, —
              У наслаждения есть тайных немало примет.
       805После таких Венериных нег просить о подарке —
              Значит себя же лишать прав на подарок такой.
              В опочивальне твоей да будут прикрытыми ставни —
              Ведь на неполном свету женское тело милей.
 
              Кончено время забав — пора сойти с колесницы,
       810На лебединых крылах ^[283]долгий проделавшей путь.
              Пусть же юношам вслед напишут и нежные жены
              На приношеньях любви: «Был нам наставник Назон»!