— Как же я его хочу! Ну как же я его хочу! Никогда в жизни ничего и никого не хотела так, как хочу его! Ну зачем я пошла на эту чёртову вечеринку? Не видела бы, не знала бы, и жила бы себе припеваючи. И не было бы этой изнуряющей бессонницы, этой подлой дрожи в руках при одной только мысли о нем. Обладать им безраздельно — вот предел моих мечтаний, вот полное, абсолютное счастье, неземное блаженство. Я умру, если он не станет моим! Я сойду с ума!..
* * *
— Ло, дорогая, ты слышала, что случилось со Смитами?
— Со Смитами? С какими Смитами? У которых такой отвратительный розовый дом на Сиреневой улице? А что с ними случилось?
— Да нет же! С теми Смитами, что живут в самом начале Зелёной. У которых вместо изгороди прелестный белый шиповник. Знаешь, дорогая, это так необычно! Причём цветёт он с ранней весны до поздней осени и так чудесно пахнет! А когда появляются ягоды, как красные капли среди белых цветов, это так...
— Так что приключилось с этими ароматными Смитами? — Лору совершенно не интересовал шиповник Смитов, а Долли, увлёкшись шиповником, похоже, уже совсем забыла, о чём собиралась сообщить.
— О, милая, это такой ужас! Они все сгорели!
— Сгорели?!
— Да! Это такой кошмар! От дома ничего не осталось, совсем ничего! Одни головёшки! Ах, бедняжка Сью! Она была такая милая! Несколько толстовата для тридцати пяти, но очень милая. А Роджер...
— Что — сгорели в собственном доме?
— В доме! — Долли неожиданно заплакала. — Какая ужасная смерть! — Она промокнула глаза скомканной салфеткой и шумно высморкалась. — Представляешь, как это страшно — сгореть заживо в собственном доме! Бедная, бедная Сью!.. Конечно, она была не особенно обходительна, да и Роджер был грубоват... Но они не заслужили такой ужасной смерти! — Долли рухнула в кресло и разрыдалась.
— Кому известно, что мы заслужили?.. — Лора сделала очередной глоток кофе и принялась внимательно изучать состояние маникюра на длинных пальчиках. — Никому не известно.
— Тебе что, совсем их не жалко? — Долли оборвала рыдания на полувсхлипе и уставилась на соседку мокрыми изумлёнными глазами.
— Жалко. Мне всех жалко. — Ло вытянула руку и ещё раз полюбовалась, склонив к плечу хорошенькую головку, на маникюр. — Мне жалко всех. Но ведь Смитам уже не поможешь, верно?
* * *
Дом Роджера и Сьюзен Смит стоял в самом начале Зелёной улицы. Когда-то на его месте был дом отца Сьюзен, Дика Д.Макковски, а ещё раньше — дом прапрадеда жены Дика, Эвелин Спенсер. Спенсеры приехали в Рейнтаун с первыми поселенцами, и история страны причудливо выписала историю этого семейства. Менялись поколения и политические пристрастия, не единожды перестраивался дом, одно было неизменно: изгородь из белого шиповника, привезённого сюда рыжей Салли Спенсер.
Чахлый росток в керамическом горшке с отбитым краем — горшок передавался из поколения в поколение, как самая ценная семейная реликвия — символизировал оставленную навсегда родину. Юная Салли Спенсер, тогда ещё совсем девочка, всю дорогу нежно прижимала к груди горшок, наполненный родной землёй, и молилась только о том, чтобы эта земля помогла ей довезти её сокровище. Веточку белого шиповника она сорвала с огромного куста, росшего у дома белокурого Энди Клайма — соседского мальчика, который однажды взял её за руку и сказал: «Какая ты раскрасавица, Салли Спенсер!». Никогда и никто не говорил таких слов рыжей Салли, никогда и никто, ни до, ни после. Потому что Салли была на редкость некрасива.
Помогла ли родная земля или слёзы, которыми Салли обильно поливала едва живой росток, но он выжил. А когда на новом месте он был заботливо пересажен всё той же Салли в щедро унавоженную почву под её окном, быстро и буйно разросся в большой благоухающий куст. К тому времени девушка уже основательно подзабыла белокурого Энди, а куст загораживал её окно, отчего даже в самый солнечный день в комнате было темно. И тогда Салли выкопала куст, разделила его на несколько небольших кустиков и высадила вдоль ограды — так началась история знаменитой изгороди Спенсеров, изгороди из белого шиповника.
Шли годы и десятилетия, менялись поколения и имена, ветшали дома и на их месте строились новые, но белый шиповник, как и керамический горшок с отбитым краем, казалось, вечны: ни за чем в доме Спенсеров–Макковски–Смит так тщательно не ухаживали, ничто так не берегли, как эти бесценные реликвии.
Однако в настоящем времени, в том времени, когда впечатлительная Долли рассказывала соседке Ло о несчастье Смитов, будущность изгороди из белого шиповника оказалась под вопросом — кто знает, захотят ли наследники, дальние родственники, строиться на пепелище, скорее просто продадут участок. А горшок погиб в огне. Из всего имущества Смитов за знаменитой изгородью остался лишь полуобгоревший сарай да небольшая, почти совсем разрушенная пожарными в суете, оранжерея. Шиповник тоже изрядно пострадал: часть кустов была вырублена, часть — затоптана, остались только небольшие кусочки былого великолепия — закопчённые гарью белые ароматные цветы и яркие красные ягоды. Как кровь. Впрочем, цветы теперь тоже пахли гарью — казалось, запах пропитал всю округу.
* * *
— Ло, дорогая! Ты не представляешь, что говорят!
— И что же говорят? Что следующим президентом будет женщина?
— Ха-ха-ха! — Долли так же охотно смеялась, как и плакала, и делала это всегда искренне, наивно радуясь самой глупой шутке. — Ну что ты говоришь, Ло! Этого просто не может быть! Это же даже представить невозможно! Возьми, например, речь при инаугурации...
— Так что говорят, Долли?
— Ах, да... Говорят... — Долли, прерванная на середине фразы, не сразу сообразила, о чём её спрашивает Лора. — Ах, да! Говорят, что... Помнишь, я рассказывала тебе о Смитах? Ну которые сгорели в собственном доме? Помнишь?
— Они опять сгорели?
— Фу, Ло, это очень плохая шутка! Не надо так шутить, Ло. Со смертью нельзя шутить. Это грех — шутить со смертью! — Глаза Долли стремительно наполнялись ужасом пополам со слезами.
— Ну хорошо, хорошо, не буду. Так что Смиты?
— Нехорошо это, Ло. Ой, как это нехорошо...
— Ну хватит, ну извини. Ну извини меня, дорогая, я не подумала. Ты хотела сказать о Смитах...
— Да! Представляешь, оказывается, они не задохнулись в дыму — их убили!
— Как это — убили?
— Убили! А потом подожгли дом, чтобы скрыть следы. Бедная, бедная Сью! Ей перерезали горло, когда она спала. Ты представляешь — проснуться оттого, что захлёбываешься собственной кровью! Ужас! Она не могла даже кричать!
— Перерезали горло? Но она же сгорела!
— Сгорела, нашли одни обгоревшие кости. Подумать только, ещё вечером была жива, готовила индейку, а утром — одни обгоревшие кости...
— Индейку?
— Да. Нашли ещё косточки индейки. Или перья — я точно не знаю. Но вот от бедной Сью остались одни чёрные страшные кости... — Долли уже опять готова была заплакать.
— Тогда почему ты так уверена, что ей перерезали горло?
— Ах, Ло, я в этом ничего не понимаю! Какие-то экспертизы, какие-то доказательства... А бедному Роджеру проломили чем-то голову: пожарные нашли его череп с огромной дырой во лбу.
— Так, может, его застрелили?
— Да нет же — ему проломили голову!
— Ну тогда должна быть вмятина или трещина, или что-то в этом роде.
— Я не знаю, Ло! — Долли все-таки разрыдалась. — Я знаю, что бедному Роджеру проломили голову и что в его обгоревшем черепе большая дыра. И больше я ничего не знаю. — Долли уткнулась в розовую, отделанную кружевом салфетку и отдалась слезам, всхлипывая и подвывая.
— Ну ладно, ладно. Проломили так проломили. — Лора поправила волосы и сожалением посмотрела на сотрясающуюся в рыданиях соседку.
* * *
Сьюзен Смит была обычной женщиной: она любила вкусно поесть, поболтать о погоде, любила по субботам делать покупки в супермаркете. Когда-то давно, будучи ещё молоденькой, вполне заурядной барышней, сносно учившейся в школе и мечтающей об удачном замужестве, она отчаянно завидовала местным красоткам, на лбах которых было будто написано блестящее будущее и богатейший выбор женихов. Как назло, в её выпуске оказалось очень много красивых и просто хорошеньких девушек, и почти все они сразу после школы повыскакивали замуж, уведя из-под носа Сью Макковски самых перспективных мужчин. В холостяках задержались лишь сорокалетний вдовец Дж. Бэкер да коротышка Роджер Смит из её класса. Роджер был ниже Сью на полголовы и поэтому никак не годился в женихи, а Бэкер, по мнению родителей Сью, был просто слишком стар для нее. Возможно, возраст вдовца и не стал бы помехой, но поговаривали, что он лично посодействовал скорой смерти жены. Отдать дочь человеку с такой сомнительной репутацией Дик Д.Макковски никак не мог.
В отсутствии женихов Сью оставалось только терпеливо ждать и надеяться на счастливый случай. Но случая все не представлялось. Промыкавшись в ожидании до двадцати лет, она решила, что больше ждать не имеет смысла. Тем более что последний из потенциальных женихов, коротышка Смит, начал уже заглядываться на подрастающих красоток и вроде бы даже положил глаз на хорошенькую Лоретту, дочку шерифа. Во всяком случае, однажды он подарил ей букетик фиалок, и тому были свидетели. Сью, напуганная перспективой грядущего одиночества, пригласила Роджера на вечеринку, устроенную в доме Макковски по какому-то незначительному поводу, затащила, подпоив, в свою комнату, быстренько уложила его в постель, разделась и легла рядом. Через неделю она стала миссис Сьюзен Смит.
Роджер оказался неплохим мужем: спокойным, работящим и заботливым. Правда, заботился он больше о своих цветах — Роджер обожал цветы и отдавал им всё свободное время. Нет, пока они оба были молоды и жаждали продолжения рода, он своё внимание отдавал Сьюзи и только Сьюзи. Он был внимателен с ней и ночью, и днём, и даже утром мог вдруг оставить завтрак, чтобы приласкать свою дорогую женушку. Но детей всё не было. Начались и очень долго продолжались изнурительные безрезультатные походы по врачам. Роджер оставил надежду о наследнике и посвятил себя цветам. Он даже выстроил в саду небольшую оранжерею, где выращивал и ублажал самые диковинные растения со всех концов света. Изредка его внимание перепадало и Сью. Но очень изредка и теперь только по ночам.
Сью много плакала, ругала мужа, родителей, родителей мужа, но к тридцати годам смирилась со своей участью и немного успокоилась. Она пристрастилась к выпечке и могла целый день проторчать в кухне ради того, чтобы подать к ужину новый пирог. Рецепты стали страстью Сью: она покупала кучу кулинарных журналов, не пропускала ни одной телепередачи, в которой хоть что-то говорилось о булочках и пирожках, и даже на радио нашла одну программу, где по вторникам диктовались рецепты от какой-то Элен.
На выпечке Сью Смиты скоро раздобрели, как-то остепенились и вели очень спокойную, размеренную жизнь, не помышляя уже ни о детях, ни о каких бы то ни было переменах.
* * *
— Ло, дорогая! Можешь себе представить — этот Смит был, оказывается, почти учёным!
— Каким учёным, Долли, ты о чём?
— Ну не настоящим, конечно, но почти!
— Это как — почти? Ты же говорила, что он всего лишь мелкий лавочник.
— Лавочник, да. Но при этом — почти учёный! Оказывается, он выращивал какие-то необыкновенные цветы, то ли розовые, то ли голубые... В общем, в природе таких не бывает.
— Долли, милочка, как можно выращивать цветы, которых не бывает в природе?
— Ну Ло, ну я в этом абсолютно ничего не понимаю! Может быть, какой-то очень редкий вид или ещё что-то в этом духе. Я только знаю, что он вырастил что-то необыкновенное и даже устроил по этому поводу вечеринку. Все были в восторге!
— От вечеринки?
— Ха-ха-ха, — Долли оценила шутку и смеялась до слёз. — Ло, какая ты прелесть! Ах, мне бы твоё остроумие!
— Зачем тебе? Но, впрочем, ладно. И что «учёный» Смит?
— А ничего. Просто любопытно: лавочник Смит — и вдруг учёный. К нему даже академик приезжал незадолго до пожара — говорят, хотел эти его необыкновенные цветы забрать в... Ой, не помню... Куда-то вроде большой государственной оранжереи.
— Не говори глупостей, Долли, большой государственной оранжереи не существует.
— Ну не знаю. Говорю же, не помню. Знаю, что хотел забрать и приезжал договариваться о цене и дате. А на следующий день, вернее — ночь, всё сгорело.
— И оранжерея?
— Нет, оранжерея не сгорела, но её сломали пожарные, когда тушили огонь. Никто же не знал, что Смиты там уже мёртвые, да и дом хотели спасти, не до цветочков было. Потом опять академик приезжал, да ничего не нашёл — то ли затоптали, то ли ещё что... Не знаю. Но что Смит был учёным — это точно.
— Не нашли голубых цветов?
— Не нашли. Да и не искали толком. Кому они нужны? Академику только если. Так он поздно приехал, недели через две — уже прибрали всё...
— Вот и хорошо, что не искали, — лукаво улыбнувшись, прошептала Ло.
— Что ты говоришь? Я не расслышала.
— А убийц тоже не нашли?
— Не нашли. Да и как их найдешь — все сгорело. Говорят, шериф три дня по пожарищу ползал и только в саже вымазался с головы до ног. Всё сгорело... Что ты там опять бормочешь себе под нос, Ло? Говори громче, я не слышу!
— Ничего, дорогая, ничего. Говорю, что мне пора одеваться — самолёт ждать не будет.
— Как жаль, что ты уезжаешь! Мне будет грустно без тебя...
— Не стоит так убиваться, милая, приедет ещё кто-нибудь. Попроси хозяйку, чтобы подобрала жильцов поспокойней.
— Ах, Ло! Тебя мне никто не заменит! — Долли всхлипнула и полезла в карман за платком.
— Гуд бай, Долли!
* * *
— Нет, сэр, ничего нового, — шериф Трумэн нервно теребил шнур телефона. — Да, сэр, я опросил весь город — никто ничего не видел и не слышал. Но, сэр, дом Смитов стоял в самом начале улицы, ближайший к нему дом уже месяца три как пустует — естественно, что никто ничего не видел. Мы и пожар-то заметили, когда он уже полыхал вовсю. Нет, сэр, соседей Смитов никто не убивал, они уехали в Чикаго, и дом выставлен на продажу. Нет, сэр, алиби нет ни у кого, потому что подозреваемых тоже нет. Нет, сэр, у меня тоже нет алиби, потому что я в ту ночь спал дома. Да, сэр, моя жена с удовольствием подтвердит это. Что, сэр? Ах, вы пошутили... Ха-ха-ха!.. Это было смешно, сэр! Что? Да, сэр. До свидания, сэр...
— Он принимает меня за полного идиота! — Шериф швырнул трубку на рычаг и витиевато выругался. — Я закрываю это дело, Ларри. Я закрываю это чёртово дело, и пусть он сам попробует найти этих чёртовых убийц, если такой умный! Пусть попробует сам найти этих чёртовых убийц! Я закрываю это чёртово дело!
Шериф Трумэн был вообще-то очень сдержанным человеком. Возможно оттого, что в Рейнтауне за всю его жизнь никогда не случалось двойных убийств с поджогами. Бывали убийства случайные, когда, например, Билли Коккер уронил бревно на голову своего брата, бывали непреднамеренные, когда Люси Бэрнет проломила своему благоверному голову пивной кружкой — кто ж мог предположить, что у громилы Бэрнета такая хрупкая голова? А вот двойных убийств с поджогами ещё не случалось.
Сначала Трумэн думал, что Смиты по собственной неосторожности подожгли дом и не успели выбраться — ведь пожар случился ночью, и они вполне могли задохнуться в дыму. Это всё его помощник, Ларри — это он заметил дырку в черепе Роджера и царапину на обгоревшем шейном позвонке Сью.
Из-за этого чёртова Ларри пришлось облазить пожарище вдоль и поперёк — шериф Трумэн потом неделю не мог отмыться от гари, а миссис Трумэн выказывала крайнее недовольство, стирая его форму — и всё бесполезно. Этот чёртов убийца или чертовски умён, или ему сказочно повезло: ни орудия убийств, ни единого следа, не говоря уж об отпечатках пальцев, — все сожрал этот чёртов огонь. А теперь шерифу Трумэну чуть не ежедневно звонил чёртов мэр и требовал немедленного раскрытия этого чёртова дела. А всё этот умник Ларри!
Очень сдержанный и обычно равнодушный ко всему на свете шериф Трумэн был в последнее время чертовски раздражителен.
— Я закрываю это чёртово дело! Ларри, возьми бумагу и напечатай постановление о закрытии этого чёртова дела!
— Но шериф, были же ещё цветы! Вы сами говорили, что...
— К чёрту цветы! Опять искать неизвестно что неизвестно где — мы даже не знаем, как они выглядели! Этот чёртов Смит не догадался даже сфотографировать свои чёртовы цветы! Всё, Ларри, мне чертовски надоело это дело — я закрываю его.
— Но шериф!..
— Ларри, я сказал — всё! Я закрываю это дело. И будь прокляты эти чёртовы Смиты с их чёртовым пожаром!
* * *
Я знала, что его не будут искать. Я всё рассчитала правильно. Я так хотела его, я так его ждала, что просто не могла, не имела права ошибиться.
Если бы я только могла подумать, чем закончится эта вечеринка у Смитов!.. Вечеринка в честь выведения Роджером Смитом нового вида phalaenopsis — с голубой губой. Все цвета, кроме голубого: ни одному селекционеру в мире не удавалось вывести phalaenopsis с голубой губой*, — все цвета, кроме голубого. А тут какой-то дебил Смит из провинциального Рейнтауна произвёл это чудо, эту драгоценность! Какой-то недоумок Смит любовался каждый день на это совершенство, трогал его нежные корни толстыми грязными пальцами! Разве я могла смириться?
Снежно-белый phalaenopsis с голубой губой — сказочный сон моего детства. Когда я впервые увидела phalaenopsis — орхидею-бабочку, я была так потрясена, что добрых полночи ворочалась в постели. А когда наконец заснула, мне приснился его длинный упругий цветонос, усыпанный огромными белыми бабочками цветков с голубыми губами. Я всегда была слегка помешана на растениях, но орхидеи произвели на меня ни с чем не сравнимое впечатление. Утром я помчалась в книжную лавку и скупила всё, что там было, об орхидеях, а уже днём горько плакала над очередной книгой — я прочла, что голубых phalaenopsis не бывает. Все цвета, кроме голубого. Я похоронила свою мечту и поставила ей памятник — витрину из орхидей. Я нежно ухаживаю за ними и всюду вожу их с собой — я люблю свои цветы. Я всегда думала, что люблю их так, как любят своих детей. Но когда на этой дурацкой вечеринке — я и идти-то не хотела, Кайл затащил, я и знать не знала, в честь чего вечеринка — увидела его, цветок моей детской мечты, phalaenopsis с голубой губой, я поняла, что люблю свои цветы, как любят не своего — приёмного ребёнка. И тогда я решила, что он будет моим. Моим и только моим. Чего бы это мне не стоило.
Я обошла дом — во время вечеринки это несложно, похвалила тортик этой дуры Сью, договорилась, что зайду как-нибудь за рецептом, и тихонько смылась. Сначала я хотела их отравить и уже даже начала воплощать свой план, как вдруг возник этот чёртов академик, и появилась реальная опасность потерять его навсегда: придурок Смит очень хотел прославиться, а заодно заработать кругленькую сумму на моей мечте. И он бы продал всё академику — всё! В тот же вечер он разболтал эту новость газетчикам. У меня не было выбора.
Бритва — очень удобное орудие убийства: легко прячется в любой сумочке. Эта дура Сью с трудом вспомнила меня, но при одном только упоминании названия тортика с восторгом принялась рассказывать о своих пирожках и плюшках, показывать специи и приправы. Она была так счастлива и благодарна внимательной собеседнице, что когда я сзади одним движением перерезала её горло, только удивлённо хрюкнула. Наивная Долли! Эта толстая свинья Сью умерла не в постели! Она истекла своей поганой кровью за кухонным столом, в окружении ванили и корицы.
«Полдела, — подумала я и позвала: — Мистер Смит!». Этот дебил Роджер копался в оранжерее, и я обливалась холодным потом от одной только мысли, что именно сейчас он трогает мою драгоценность. Он вошёл не торопясь, степенно и спокойно: «А, это вы, мисс?..» А дальше его тупой лоб встретил стальную колотушку для мяса.
Мне осталось только переодеться — не идти же по улице в заляпанном кровью платье, поджечь дом, взять моё сокровище и уйти. Бритву с молотком я выбросила в реку за две мили от Рейнтауна — кому придёт в голову искать там орудия убийства? Да и меня — кому придёт в голову искать? Нигде и никогда, кроме той вечеринки, я со Смитами не встречалась, ни разу не звонила им по телефону, пришла к ним поздно, было уже очень темно, и никто меня не видел. А что домой вернулась под утро — так к этому все давно привыкли.
Конечно, его можно было просто украсть*, и я, признаться, в первую же секунду подумала именно об этом. Но тогда стали бы искать цветок, да и скрыть следы было бы практически невозможно. Теперь же ищут убийцу. И пусть ищут. Потому что не найдут никогда.
А я улетаю на маленький сказочный остров, где всегда тепло и где будет хорошо мне и моему избраннику. Все мои орхидеи, мои бывшие дети, проданы через подставных лиц на самых престижных аукционах — я получила очень хорошие деньги. И теперь мы с моим голубогубым phalaenopsis будем жить в любви и согласии там, на маленьком тёплом острове. Где никто и никогда и не подумает искать нас.