Над мокрым от дождя городом кружила птица. Она то парила в вышине, превращаясь в едва различимую отметину на темных, налитых тяжестью тучах, то спускалась к крышам домов. Несколько раз с крепостной стены фыркал лук, но стрелы, пронзая стремительный силуэт, не причиняли птице вреда.

— Балда! — треснул по затылку лучника старшина проездной башни, на зачиненной куртке которого угадывалась вытертая вышивка — серебряное крыло. — Что зря стрелы тратишь? Не берут его стрелы.

— Откуда мне знать? — надул губы столь же оборванный юнец со впалыми от недоедания щеками. — На той неделе тоже вот так кружило что-то над городом, кружило, а потом стражнику башку снесло.

— А ты с толком глаза-то таращь, с толком, — прищурился, вглядываясь в небо, седой старшина. — У пустотной мерзости крылья кожистые, у этой перья, да еще и белые. И видок у них разный. У той твари пасть полна зубов или опять же клюв с зубами да лапы с когтями. А у этой вовсе ничего нет.

— Как это — вовсе ничего нет? — не понял лучник.

— Муть какая-то бултыхается, — скорчил недоуменную гримасу старшина. — Будто облако между крыльями клубится. Не разберешь. И стрелкой ты его не возьмешь. Сквозь себя он стрелки пропускает, да и не дело бездумно тетиву дергать. И не под твою охоту эта дичь. Ты вот это видел? — Старшина ударил кулаком по серебряной вышивке.

— Погодь! — оторопел лучник. — Так это оно самое?

— Говорят, что оно, — буркнул старшина, продолжая вглядываться в небо. — Знак клана это, дурень. Сиун в небе плещется. С час уж как.

— Сиуна увидеть — к беде! — прошептал, побледнев, юнец.

— К беде? — зло усмехнулся старшина. — Куда бедовее-то? Пагуба уже на четвертый год захлестывает. Вроде и схлынула самая пакость, а все одно — небо пылает. Или гляделки запылились? Вот облака ветром растащит, на небо-то посмотри. Днем словно пламенем занимается, а ночью углями мерцает. Это что, по-твоему? Эх, накатило ведь на нашу долю… Мерзость вроде прореживаться стала — мор начался. Мор приутих, мерзость вернулась. Улеглось все, тут как тут прочая незадача — уже и обычные люди стали приделанной пакостью обращаться. Бродит, говорят, по селам какой-то колдун, отбирает для поганого воинства тех, кто покрепче, да приделывает. Поверь мне, парень, пригодятся еще тебе стрелы.

— Помогали бы еще они, стрелы, — пробурчал под нос лучник, почесал пустой живот и посмотрел вниз. — Смотри-ка. А некоторым и Пагуба словно пьянка на выселках. Вчера только пятеро смельчаков прибыли, а сегодня так и вовсе один. Отчаянная голова! Может, это и есть тот самый колдун?

По узкой дороге, разрезающей заросшую бурьяном луговину на две неровные части, скакал закутанный в темное всадник. У него был крепкий конь, прикрытый спереди, с боков, сзади сыромятным доспехом. Поблескивала укрепленная на боку коня чудная пика с широким, словно черным лепестком наконечника и изогнутой серпом поперечиной. Что-то еще более диковинное висело на лошади с другой стороны. Всадник правил коня к проездной башне.

— Охотник это, — пробормотал старшина, приглядываясь к незнакомцу. — Давненько не появлялся в Намеше их брат. Смотри-ка! А ведь он в ранах. Нога перемотана, сидит криво. Интересно, чего это его сюда принесло? Спокойно у нас вроде пока?

— Да уж, — почесал затылок лучник, — спокойней не бывает. Разве только на кладбище.

— Ну ты ной, да не обделывайся, — проворчал старшина. — Против того же Хилана мы в полном порядке. У нас в самое жаркое время ни одна дрянь на улицы не прорвалась, только что ворота помяла. А в Хилане четверть города в развалинах была. А то и половина. К тому же говорят, что смотритель там снова объявился. Дробилку уже ладит на площади. Ведь и до нас эта пакость доберется!

— А правда, что охотники и против мерзости пустотной горазды, и против приделанных молодцы? — возбужденно зашептал лучник.

— Вот уж не знаю, — пробормотал старшина. — Охотник охотнику рознь. Когда Пагуба за полгода перевалила и первое послабление началось, многие брались мерзость с полей да из деревень выводить. Многие брались, да не многие сдюжили. Где они теперь — те охотники?

— А против сиуна он не оробеет? — прошептал лучник, и в это самое мгновение крылья захлопали над головой стрелка, заставили зажмуриться, едва не сбили юнца с ног.

— Ты сам не оробей, — раздраженно плюнул под ноги старшина, смахнул со лба выкативший пот и зашагал по лестнице вниз. — Один вояка другого стоит, только цены никто не дает. Ну что за наказание, Пустота мне в глотку?

Охотник, который неловко спешился возле проездной башни, услышав хлопанье крыльев, поднял голову. Беспокойство наползло на его лицо тенью, стерло гримасу боли. Глаза загорелись зеленым огнем. Обветренные губы сжались в неровную линию.

— Кто такой? — послышался недовольный голос стражника из окошка над изборожденными страшными отметинами, словно огромная кошка точила о них стальные когти, воротами.

— Кай, — глухо произнес охотник. — Кай по прозвищу Весельчак. Нечисть бью по договору. Вот ярлык арува. Вот ярлык охотника. Печати на нем от урая Ака, урая Зены, урая Туварсы. Трех достаточно?

— Нет уже никаких арува, — огрызнулся стражник. — Есть люди, и есть приделанные. Есть тати, и есть пустотная мерзость. Ты из каких будешь?

— А вот это мы сейчас посмотрим, — засмеялся стражник. — Капюшон снимай!

Охотник сдвинул капюшон, провел по коротким, черным с проседью волосам ладонью, показывая, что ни рогов, ни еще какой пакости у него нет. Теперь, когда темная ткань вовсе не скрывала его лица, вряд ли, несмотря на сухие скулы, обветренную кожу и шрам в половину лба, можно было дать ему больше двадцати лет.

— А теперь штаны спускай, — захохотал стражник, — вдруг там у тебя хвост?

— Послушай, смельчак, — незнакомец холодно улыбнулся, — я охочусь на нечисть уже четвертый год. Видел ее столько, что пошли тебе Пустота десятую долю от моего удовольствия да еще хвост на смелую задницу, он бы у тебя не просыхал. Сейчас я покажу тебе цвет моей крови, а потом с удовольствием посмеюсь над твоими шутками вместе с ураем Намеши. Особенно когда вот эти ворота снова станет рвать когтями какая-нибудь тварь из Пустоты и он захочет призвать на помощь лучшего охотника. А пока смотри.

Вслед за сказанным охотник распустил шнуровку рукава, по локоть обнажил мускулистую руку и, вытащив из-за пояса нож, надрезал кожу ладони. По запястью, по тонкому серебряному браслету со знаками клана Рога, по предплечью к локтю побежали алые капли крови.

— Лошадь теперь, — недовольно буркнул за окошком стражник.

— Как скажешь, — равнодушно проговорил охотник, шагнул к лошади, сдвинул с крепкой черной шеи сыромятный доспех, приложил к коже животного ладонь и осторожно провел ножом вдоль нее. Рана на шее лошади разом набухла, и по рукаву охотника так же побежала алая полоска крови.

— По каким делам в город? — примиряюще проворчал стражник.

— В гости к знакомцу, — ответил охотник. — К хранителю библиотеки Намешских палат старику Пате. Приглашение у меня от него.

— Заходи, — коротко бросил стражник и тут же заорал кому-то, кто должен был крутить ворот.

В недрах башни загремела натягиваемая цепь, заскрипела невидимая решетка, заскрежетал тяжелый засов, и створки ворот пошли наружу.

— Не обидь, — пробурчал лысый калека-ветеран, придерживая воротину.

— Как водится, — бросил пару медяков в снятый шлем охотник и, прихрамывая, повел лошадь внутрь городской стены, зажимая рану на ее шее ладонью. Оставшийся на смотровой площадке стражник не мог разглядеть, что кровь, стекавшая по рукаву куртки охотника, капала из второй раны на его же руке. Из раны на шее лошади бежала черная кровь, но шипела и обращалась в пепел она уже в рукаве хозяина коня.

Охотник вошел в южную часть города через его западные ворота. Испокон веку Намеша состояла из двух крепостей. Обе они были окружены высокими стенами и этими же самыми стенами стискивали в каменный рукав речку Бешеную, чье бешенство угасало далеко в горах Западных Ребер. Пагуба, которая три года назад окрасила небо в багровый цвет и запустила в Текан орды мерзости, на первый взгляд не слишком изменила внешний облик столицы клана Крыла — клана Паттар, но народу на ее улицах убавила, и те горожане, что попадались охотнику, выглядели уставшими и как будто сонными. На углах хватало нищих, да и не нищие походили скорее на последних. Против обыкновения чаще обычного мелькали женщины. Многие из них посматривали на незнакомца с надеждой, не скрывая готовности распахнуть ветхую одежду за мелкую монету или даже за кусок хлеба. Но охотник не ловил чужие взгляды, то и дело прикладываясь к фляжке, словно жажда не отпускала его, гость Намеши сам осматривал город, который, чем дальше от стен, тем больше являл приметы беды. И тут и там виднелись сгоревшие разрушенные здания, большая часть лавок была закрыта, переулки захламлены. Окна в домах перегораживали решетки из толстых прутьев, а то и скрепленный известью камень. Возле огромного, как будто нежилого дома намешского урая одинокий пекарь жарил на уличной печи пустые лепешки, наверное, пополам с травой. Рядом пара торговцев томила на углях речную рыбу. Охотник даже не повернул головы в их сторону, его интересовали дома и крылатое создание, мечущееся под облаками. Часы на башне цеховой управы шли, но часовая стрелка подрагивала на месте, и в такт ее дерганью раздавался какой-то неприятный скрежет. Чугунный шар диаметром в два локтя, некогда ударявший по нужде в столь же огромный диск, лежал с оборванной цепью у ступеней оружейной. Город словно застыл в забытьи.

Через узкий каменный мост и пару открытых и как будто заброшенных ворот охотник провел лошадь в северную часть города к холму, на котором находились некогда знаменитые на весь Текан Намешские палаты. Уже издали охотник вглядывался в них с тревогой, а когда под вновь заморосившим дождем достиг невысокой ограды, отпустил несколько неслышных ругательств. На намешском холме не сохранилось ни одного домика для школяров, да и стены самих палат были покрыты копотью.

Стражники, стоявшие на внутренних воротах, являть цвет крови незнакомца не заставили, но от своей доли мзды не отказались, хотя по виду были бы рады и хлебной лепешке. Впрочем, охотнику было не до них. На какое-то мгновение ему показалось, что в спину давит чужой взгляд, он замер, потом медленно обернулся и с минуту с закрытыми глазами ворочал головой. Но мимолетное ощущение пощекотало кожу и исчезло, и охотник снова обратился к стражникам, которые уже открывали ворота. Молодые намешцы в больших, не по росту, доспехах смотрели на незнакомца с любопытством, но не с восхищением, с которым он сталкивался в других местах. Зеленоглазого охотника по прозвищу Весельчак знали уже во многих городах Текана, а вот в Намеше в последний раз он был более трех лет назад и в другом одеянии, да и не в роли охотника, хотя уже тогда представлялся именем Кай.

Из будки привратника выбрался тот же самый согбенный старичок, который обитал там и прежде. Некогда крикливо разряженного юнца в посеченном испытаниями воине старик не узнал. Привратник приложил к провяленному уху ладонь, с трудом расслышал, что незнакомец хочет увидеть хранителя библиотеки Пата, отчего-то рассыпался дребезжащим смешком и махнул рукой в сторону вершины холма:

— Там он. Где был, там-и есть. Там. Все меняется, библиотеки уже нет, только Пата как просмоленный пень торчит из земли. Никто мне не верит, но, когда я сам был мальчишкой, он был точно таким же, как и теперь.

Ведущую к верхушке намешского холма аллею застилал все тот же мусор. Под ногами охотника шелестела пожухлая листва, хрустели кости и черепки. На полпути к хранилищу знаний охотник отпустил коня прогуляться по заросшему бурьяном двору. Мощное животное, на втором боку которого оказалось диковинное четырехствольное ружье, тут же направилось к полусухому фонтану. Все говорило о том, что охотник не слишком беспокоился за сохранность собственного оружия. Впрочем, на боку у него еще оставался висеть на первый взгляд простецкий меч.

Не торопясь, осматриваясь да поднимая время от времени голову, чтобы приглядеться к парящему над Намешей сиуну, охотник дошел до закопченного хранилища и постучал в низкую и ободранную дверь.

— Кто там? — послышался сухой раздраженный голос.

— Это Кай, господин Пата, — отозвался охотник. — Я прибыл по твоей просьбе. Я получил твое послание.

— Послание? — В голосе послышалось удивление. — А ну-ка, подай мне его в щель.

Охотник помедлил секунду, потом вытянул из поясной сумки полоску пергамента, просунул ее под дверью. С внутренней стороны ненадежной преграды послышалось кряхтенье, затем все тот же голос прочитал: «Киру Харти, именуемому также Луком, Луккаем, Каем и Весельчаком. Я жду тебя в Намеше. Поторопись. Хранитель библиотеки Намешских палат — Пата».

Чтение сменилось раздраженным хохотком, затем снова дополнилось кряхтеньем, после чего пергамент вернулся из-под двери.

— Это подделка, — произнесли с некоторым облегчением. — Не моя рука, нет моей печатки. К тому же я не знаю никакого Кира Харти, Лука, Луккая и Кая в том числе. А уж весельчаков не встречал года три. Ничем не могу помочь!

— Пата! — ударил кулаком в дверь охотник. — Ты должен меня принять. Три года назад я заплатил золотой за прохождение испытания. Если помнишь, я выбрал историю. Я хочу продолжить занятия.

— Тот самый Кай? — В голосе послышалось удивление. — Одетый как безмозглая туварсинская гадалка на ярмарке? Так ты не умер?

— Обошлось пока, — с нетерпением ответил охотник.

— Выходит, что труп, который торчал головой в печи в выделенном тебе домике, и в самом деле принадлежал вовсе не тебе? — не унимался старик.

— Мало есть чего-то такого под небом Салпы, в чем я был бы настолько убежден, — повысил голос охотник. — Мой труп при мне, и я бы даже заметил, что пока еще он не совсем труп.

— А ну-ка, — за дверью лязгнула задвижка, загремела цепочка, и створка приоткрылась на ладонь, показав охотнику почти забытое им лицо старика, седые усы и бородка которого по-прежнему торчали аккуратными пиками в разные стороны. — В самом деле. Кто бы мог подумать? Господин Кай. Хотя следует заметить, судя по твоему лицу, прошло не три года, а как бы не тринадцать или даже двадцать три. Впрочем, Пагуба не жалует никого. Но это послание я и в самом деле не писал! Хотя дай-ка мне пергамент еще раз…

Пата выставил в щель сухие пальцы, схватил полоску и с минуту изучал ее при дневном свете. Затем побледнел и сунул лоскут обратно.

— Не может быть… Хотя это кое-что объясняет… Ладно… Следовало ожидать… Значит, обуяла жажда знаний? Что же, в старые времена некоторые из приговоренных к смерти преступников в качестве последнего желания выбирали обучение каллиграфии, а потом отгрызали себе пальцы и оставались, таким образом, живы. Иногда это единственный выход, запомни, приятель. Но ты-то должен иметь в виду, что теперь последние желания не исполняются. Или, — Пата выглянул наружу и бросил быстрый тревожный взгляд на небо, — все извещены, что каждое желание может оказаться последним. И все-таки лучше поздно, чем никогда, исключая те случаи, когда лучше никогда, чем когда-нибудь. Заходи, милостью Пустоты, школяр. Да не медли, осень пришла, не выстуживай мою крепость.

Пожар не пощадил библиотеку и изнутри. Некогда украшенный изображением карты всей Салпы потолок был не просто закопчен. Штукатурка на сводах облупилась и рухнула. Теперь вместо искусной росписи взгляду представала только кладка. Исчезли и полки, которые тянулись по стенам, столы, скамьи. В оставшихся нишах сохранились какие-то кувшины, горшки, но ни свитков, ни книг охотник не разглядел. В углу виднелся убогий лежак, корзина с лохмотьями, тут и там стояло несколько табуретов и рассохшихся кадушек. В печи, мерцая, истлевал обломок скамьи.

— Странно, — охотник остановился, озираясь, посреди хранилища, — я был уверен, что Намеша пострадала меньше других городов, но видел разрушения и за городской стеной, да и здесь…

— Это сделано самими горожанами, — захихикал Пата, одежда которого выглядела немногим лучше опекаемой им библиотеки. — И внутри городской стены почти все разрушения причинены тоже ими. Есть та Пагуба, которая насылается на нас Пустотой, и есть та, что всегда с нами. Она как зерно, спящее в сухой земле. Когда небо над Намешей окрасилось в черно-багровый цвет, не всем хватило выдержки. Кое-кто отправился в ближайшую лавку, чтобы запастись едой, кто-то побежал разбираться с опостылевшим соседом, а многие пришли вот сюда, чтобы сжечь книги, противные Пустоте. И вот как-то так вышло, что книги сгорели все. Без разбора.

— Печально. — Охотник не скрывал огорчения.

— Во всем есть и хорошие стороны, — не согласился старик, поправляя дрожащими пальцами усы и почему-то семеня по кругу, центром которого был охотник. — Ураю Намети пришлось усмирять мародеров. Были убиты больше тысячи человек. Пострадала и стража. В тот день словно безумие овладело людьми. Я сам ничего не видел, забился в подвальчик палатной харчевни и просидел в холодном помещении, но в теплой компании окороков и колбас, почти неделю. А город захлебывался кровью. Говорили, что ее пролилось столько, что Пустота решила не насылать на нас своих слуг. А когда бунт был подавлен, урай передал власть сыну и умер от разрыва сердца.

— Он был человеком чести? — спросил охотник, поворачиваясь вслед за хранителем.

— Точно могу сказать только то, что сердце у него все-таки было, — ответил старик. — Впрочем, если не честь, то совесть тоже имеется у каждого. Правда, у многих она страдает глухотой и немотой. У меня, кстати, тоже. Но это от старости. Что ты хочешь узнать, Кай? Книг нет. Учеников в палатах нет. Твоего золотого нет. Нас всех уже давно нет. Или почти нет.

— Я не нуждаюсь в деньгах, — заметил охотник, вновь жадно отпивая из фляжки.

— Но в чем-то ты нуждаешься? — прищурился старик, остановившись.

— Там сиун, — вымолвил вместо ответа охотник. — Он кружит над городом. Чего он хочет?

— Зачем ты ему? — спросил охотник и медленно опустился на перевернутую кверху дном кадушку. Пата закрыл глаза, вздохнул и нащупал обгоревший табурет, чтобы сесть напротив.

— Ты бы спросил об этом у той, что приглашала тебя от моего имени в Намешу, — прошептал старик, не открывая глаз. — Или ее друзей. Впрочем, у нее нет друзей. Они все или служат ей, или думают, что удостоены дружбой. Они хотят убить меня. И сиун чувствует это. Готовится. Ждет. Всякий раз, когда они затевают это, им нужна моя смерть. Хотя еще ни разу она не помогла им.

— Смерть? — переспросил охотник. — Нужна твоя смерть? И кто это — они?

— Время пришло, — пробормотал старик. — Наверное, они считают, что время пришло. Опять время пришло. Когда же оно кончится, это проклятое время?

Старик не ответил. Он сидел неподвижно, как деревянный истукан, вырубленный без глаз.

— Месяц назад сиун клана Кессар настиг Хуш, — заметил охотник, не дождавшись ответа. — Я был в Хурнае. Кинун, урай клана, устроил празднество, ярмарку по поводу ослабления Пагубы. Хуш как раз вернулась в свой дом. Пустота ее знает, где знаменитая хурнайская гадалка пропадала три года. Конечно, Хурнай не пострадал так, как Хилан, но и там погибли многие. Но с полгода назад там стало тише, чем в других краях. Да и клан Кессар один из самых многочисленных. У них и теперь большая дружина. Когда гадалка вернулась и над ее стеной снова поднялся чудесный фонтан, в городе объявили праздник. А на следующий день взметнувшаяся струя воды вознесла над стеной тело старухи. Вознесла и заледенела, перемалывая ей кости огромной рукой. В пыль. Я видел. Сам едва не заледенел от ужаса. В тот самый день какой-то мальчишка и сунул мне послание от тебя, Пата.

— Это не моя рука, — повторил Пата и хихикнул. — И ледяная рука тоже не принадлежит мне. Нет. Я не писал тебе.

— Да и Харава советовал прийти к тебе, — добавил охотник. — Я уже говорил о нем. Помнишь?

— А кто управлял рукой, что убила Хуш? — спросил охотник. — Тоже «они»?

— Когда-то она была красавицей, — пробормотал Пата. — Разве только Эшар могла сравниться с нею. Но красота Эшар была подобна красоте клинка. А красота Кессар напоминала нежный цветок.

— Мне кажется, что я сумел разглядеть ее красоту даже сквозь маску старости, — сказал охотник.

— Нет. — Старик, все еще не открывая глаз, покачал головой. — Ты видел красоту Хуш. Ты видел красоту несчастной Хуш. Красоту упивающейся своим несчастьем Хуш. Оплакивающей свою настоящую красоту. Хотя я готов согласиться, что каждый из нас удостаивается той юдоли скорби, которая созвучна нашему существу. Поэтому Хуш просто не могла быть уродиной. Но Хуш — это не Кессар. Хуш только малая часть ее. Сердцевинка. Слеза великой Кессар. Пепел Кессар. Комочек пепла. Крупинка.

— А ты слеза великого Паттара? — спросил охотник. — Пепел великого Паттара?

Старик ответил не сразу. Несколько секунд он сидел неподвижно, затем скривил губы в горькой усмешке:

— Что ты можешь понимать в этом? В прошлый раз ты действительно сослался на то, что обратиться ко мне тебе посоветовал Хаштай или Харава. Я помню… Да, одно из этих имен носил Сакува. Может быть, даже оба эти имени принадлежали ему. У него было много имен. У каждого из нас было много имен, которые ничего не меняли. У тебя такие же глаза, как у Сакува. Но даже если ты его отпрыск, то ты не слезинка, ты мокрое место, оставшееся после ее падения.

— Моя мать Эшар, — твердо сказал охотник. — И если она тоже была слезинкой, то два мокрых места вполне могут сделать слезинкой и меня.

— Наоборот, — удивленно засмеялся Пата. — Вот как. А ведь эта полоска пергамента написана ее рукой. Наконец-то все становится на свои места. Только теперь я понял, на кого ты показался мне похожим. Конечно, глаза у тебя Сакува, но все остальное — Эшар. Да, ты тоже напоминаешь клинок. Хотя вряд ли твоя мать, окрутив Сакува, была похожа на саму себя. Иначе твой отец и близко бы не подошел к ней. Когда-то они не ладили. Ох как не ладили. Да, я удивлен. Я очень удивлен. Я не был бы удивлен, если бы ты оказался сыном Киклы, вот уж кому было на роду написано соединиться с Сакува, но Эшар… Хотя если ты и прав, не обольщайся. Ты не сын Сакува и Эшар. Ты слепок двух крупинок пепла. Ты — ничто, парень. Твоя мать была всего лишь тенью самой себя.

— Я видел ее настоящий облик, — сказал охотник. — Перед ее уходом.

— Туда, — махнул рукой в сторону охотник. — Или туда, туда, туда. Не знаю. За границу Салпы.

— Так она улизнула? — прошептал Пата и вдруг расхохотался, затрясся, залился слезами. — Улизнула? Частью, слезинкой, но выкатилась прочь? Оставила записку, чтобы выманить тебя в Намешу, и улизнула? Так вот в чем дело. Вот почему Пагуба затянулась. Вот почему сиун Намеши не дает мне выйти из этого горелого сарая! Они хотят закончить Пагубу насильно! Все из-за Эшар! Равновесие нарушилось!

— Ты не понимаешь, — оскалился в гримасе старик и вдруг почти закричал: — Ты не понимаешь! Должно быть двенадцать! Две-над-цать! Асва, Хара, Агнис, Кикла, Неку, Хисса, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурна, Эшар и я! И улизнуть никто не может. Но даже если бы имелся способ, он, этот хитрец, был бы уничтожен, раздавлен при пересечении границы! Никто не может вывернуться наизнанку! Но если бы кто и мог… Если бы кто-то был готов, то все равно… Пустота не допустит! Мы все должны оставаться внутри! Навсегда! Навеки! Пока она может сосать соки из Салпы… Хотя… Стой. Стой! Если она тебя оставила вместо себя, тогда равновесие нарушилось не так сильно. Не зря же она легла под Сакува, которого не любила. Но нарушилось. А если они не понимают? Пока не понимают. Ага. Они верят, что можно убить половину из нас и закончить Пагубу? Такое бывало, как же. И будут убивать по одному всех. Сначала Кессар, потом меня. Хотя Асва старше. Много старше. Но он хорошо спрятался. Очень хорошо. Так кое-кто еще старше, и что? А если Асва с ними? Мерзавцы… Сакува, твой папочка, не просто так научился дурить собственного сиуна. Вот как раз для таких случаев. И Хара, дрянь, вечно как-то улаживает свои дела. Поэтому буду убит я. Опять я. Как всегда, я. Старый, больной, уже давно забывший, что такое полет… Но ведь можно все и упростить? Если будешь убит ты, тогда им не придется искать слабое звено? Все встанет на свои места. Ведь ты не сможешь занять место на престоле? Там не твое место. И все откроется. Тогда всех оставят в покое. Ты сгинешь в Пустоте, обратишься в то, из чего ты вышел, в тлен, а мы заживем так, как прежде. Заживем так, как прежде. В клетке, но в тепле и в уюте. И пусть они ищут беглянку. Ведь она ушла только слезинкой. Вся ее сила осталась здесь, на ее престоле. Поэтому надо просто убить тебя.

Старик ударил мгновенно. Только что он сидел, согнувшись, заострив плечи, и вдруг выпрямился, словно пружина самострела. Охотник перехватил его кисть с выставленным тонким ножом уже у груди. Смахнул ее в сторону, раздирая собственную рубаху, и второй рукой отбил удар руки старика. Та, сжатыми в клюв пальцами, метила гостю в висок. Старческое тело отлетело в сторону. Только после этого охотник встал, растирая больную ногу.

— Убьешь меня? — прохрипел Пата, ощупывая ободранное лицо.

— Я не охочусь на безумных стариков, — с горечью покачал головой охотник. — Если я убиваю кого-нибудь, то лишь защищаясь. Конечно, если ты не одна из этих мерзостей, пришедших из-за границ Салпы. И еще. Я не насылаю ни на кого сиунов. Да и не владею ни одним из них. И я уже не тот мальчишка, что приходил к тебе три года назад, Пата. Ведь ты не Паттар? Ты всего лишь слезинка великого Паттара? А я вообще неизвестно кто, потому что мальчишка, который приходил к тебе, три года назад перестал быть. В тот самый миг, когда разглядел подлинное лицо своей матери. Теперь я другой.

— Это да, — прошептал, подтягивая колени к груди, Пата. — Ты другой. Тот Кай не смог бы отбить мой удар. И никто не смог бы. Только кто-то из двенадцати. Да и то… Чего ты хочешь? Зачем ты пришел?

— Я хочу все знать, — твердо сказал охотник. — Кто такие эти двенадцать? Почему их имена совпадают с именами кланов? О каком равновесии ты говоришь, если Хуш-Кессар уже нет? Кто такие — «они»? Почему твой собственный сиун грозит тебе гибелью? Правда ли, что сиуны — это надсмотрщики за вашей дюжиной от Пустоты? О каком престоле ты говоришь? Что такое здесь происходит, Пустота меня задери?!

— Задерет, — захихикал старик. — Дай ей волю, задерет. И не дашь воли, тоже задерет. Уходи. Уходи, парень. Уходи отсюда! Они уже близко, уходи!

Охотник выпрямился, развернулся и пошел прочь. Выйдя на улицу, он прикрыл дверь, свистом подозвал коня и повел его к воротам. Когда до них оставалось три десятка шагов и стражники уже начали раздвигать створки, сзади послышался крик. Пата бежал за ним.

— Отправляйся в Кету, — кричал старик. — Найди Уппи. Это не может продолжаться бесконечно. Мне тут нечем дышать! Мне уже давно нечем дышать! Пусть она посмотрит в твое сердце. Ведь зачем-то Эшар затеяла все это? Пусть Уппи расплетет все! Она всегда хорошо расплетала! Пусть!

— Чтобы ты все понял, — остановился Пата, и тут сиун его ударил.

Он рухнул с неба подобно падающему на добычу орлу. Охотник ждал, что сиун расплющит старика, но вместо этого мглистый пернатый распустил в стороны крылья и закутал жертву в сверкающую пелену.

— О мать моя, дочь Пустоты! — в ужасе вымолвил один из стражников.

Крылья обняли старика туже, еще туже, обратились белоснежным коконом и вдруг растаяли. Пата, замерший в той позе, в которой его настиг сиун, был мертв. Охотник, которому мгновение назад почудилось, что это его обнимает сиун, его кости трещат, его дыхание прерывается, с ужасом выдохнул, расправил плечи, невольно раскинул руки, словно и сам собирался взлететь, но тут же схватился за рану на боку. Подул легкий ветерок, и старик рассыпался в прах, понесся над Намешскими палатами пылевым смерчем.

— Точно как Хуш, — пробормотал охотник и обернулся на стук копыт. По пустынной улице, которая была видна через приоткрытые ворота, промчались пять всадников в черных плащах. Охотник закрыл глаза, потом выдохнул, погладил фыркающего коня и повел его мимо оторопевших стражников. Посередине улицы он остановился и опустился на одно колено. На камнях мостовой что-то лежало. Охотник наклонился еще ниже. Подобно вылепленному крохотным малышом из сырого песка отпечатку пряжки отцовского ремня на камне отпечаталась крохотная фигурка. В квадратике с закругленными краями шириной в два пальца различался необычно отчетливый отпечаток солнца. Рядом виднелись пятна крови.

Охотник распустил ворот рубахи, сверкнул старым ожогом с точно таким же рисунком и вытащил из-за пазухи висевшую на кожаном шнурке глинку, которая и была причиной ожога. Рисунок был на одной из ее сторон. Охотник поднес глинку к крохотному отпечатку, потом перевернул ее. На обратной стороне было изображено странное, неказистое, словно собранное из разномастных колонн здание, на плоской крыше которого выделялись двенадцать зубцов.

Вдоль мостовой пробежал порыв ветра, и странный отпечаток на камне развеялся пылью. Охотник убрал глинку, вытащил платок и тщательно собрал с камня капли крови.

— Что это были за всадники? — спросил он у выпучивших глаза стражников.

— Не знаю, — пролепетал самый бойкий из них, затем зевнул и начал тереть слипающиеся от недосыпа глаза. — Я думал, что это твои друзья, господин охотник. Один из них спросил, прошел ли к господину Пата господин Кай, я сказал, что прошел. После этого тот, который спрашивал, стал громко смеяться. Рыжий такой, и лицо конопатое. Веселый. Он сказал, что они подождут господина охотника у ворот. Я правда думал, что это твои друзья. А что стряслось с господином хранителем? Это к беде, господин охотник?

— Не знаю, — проговорил Кай и поднял голову, рассматривая наливающиеся чернотой тучи. — Но друзей у меня нет. Здесь — нет. И эти пятеро — не друзья мне.

Глава 1
Кривые сосны

В былые времена окраинная Кета слыла захолустьем Текана. Еще большим захолустьем считался далекий Сакхар — город-крепость клана Смерти, но Сакхар и городом никто не числил, так он и оставался несочтенным, всего лишь направлением на запад, и только. О Сакхаре вспоминали, когда следовало отметить что-то далекое и бессмысленное, припугнуть таинственными воинами клана Хара — клана Смерти или послать кого-нибудь куда подальше, а Кета была вполне осязаемой, пусть и не близкой. Когда в предгорьях Западных Ребер еще стоял белостенный Харкис, Кета считалась проезжим городом на пути из Харкиса в Ламен и Ак, но, с тех пор как предпоследний иша повелел уничтожить и белый город, и весь клан Сакува, столица клана Кикла — клана Травы — Кета оказалась в глухом углу. Нет, оставалась еще и дорога на Ламен и Ак, имелся тракт к Намеше, можно было угадать в сухой степи по заброшенным оплотам и сигнальным вышкам и дорожку к Сакхару, но прямой путь к Парнсу и в Гиблые земли через пепелище Харкиса зарастал и затягивался с каждым годом. Недобрая слава ходила о горных лесах той стороны, и раньше она была непростой, после уничтожения Харкиса украсилась кровью и костями, а уж когда случилась Пагуба, так и вовсе обратилась погибелью и ужасом. Тем более что деревни, которые уцелели после расправы над Сакува, постепенно, не за год, не за два, но перебрались со всем своим хозяйством или ближе к Кете, или и вовсе к Ламену, а те, что остались, сгинули в первые же месяцы Пагубы без следа. И ладно бы заглохла только дорога к перевалу через Харкис, так и тракт между Намешей и Кетой пользовался дурной славой. Минуя последнее селение Кривые Сосны, он на пять сотен лиг углублялся в дремучие чащи, а уж там…

Когда-то острословы говорили, что иша правит всем Теканом, но в некоторые его части предпочитает не заглядывать. Одной из таких частей и были чащи между Кетой, руинами Харкиса и селом Кривые Сосны. С тех пор как спокойствие надолго покинуло многие дороги Текана, а некоторые из них вовсе заполонил ужас, купцы-смельчаки рисковали путешествовать между городами только с хорошей охраной, а кое-куда не совались даже и с нею. Как раз тракт между Намешей и Кетой все более и более сползал в разряд тех дорог, которых следовало избегать во всяком случае. Но на то они и торговцы, чтобы смешивать осторожность с безрассудством, а тонкий расчет — с надеждой на слепую удачу. На то они и купцы, чтобы грузить подводы, нанимать охрану и отправляться в дальний путь, поглядывая в алеющее небо, остерегаясь мертвых деревенек и глухих урочищ, но, думая прежде всего о торге, радоваться, что, четвертый год обходясь без иши, Текан не окунулся в кровь междоусобиц. Хотя почти каждый из них понимал, что не разум правителей городов и кланов следовало благодарить за это. Слишком велики были расстояния между городами, да и слишком проредились за три года народы, и конца этому прореживанию все не было и не было видно.

Если бы не богатства Кеты, теканские купцы предпочли бы вовсе забыть о ней. Но даже в это нелегкое время Текан не желал обходиться без самородного серебра, которым не могли похвастаться даже Гиблые земли, от золота, которое с трудом, но мыли кетские старатели в притоках Эрхи, а также от лучшего дерева, зерна, рыбы, тонкой шерсти и, что некоторые считали главным богатством клана Травы, горного ореха. Нигде больше не вызревал такой орех, как за Кетой. Каждый достигал размеров небольшого яблока, а разбить его можно было только молотком или еще чем потяжелее. Когда сборщик орехов вставал с колотушкой под кедром, на голову ему приходилось надевать котел, а не то могло и пришибить ненароком. Шутка ли, если средняя шишка достигала размеров головы быка? Зато уж какой аромат источал орех, будучи поджаренным на сковороде? А какие лепешки выпекались из ореховой муки? А какое масло давилось из ореха на маслобойнях? В первый год Пагубы, когда не вызрели поля, когда были уничтожены многие деревни, когда дороги между городами превратились в смертельные ловушки, именно запасы ореха позволили избежать голодной смерти многим и многим в Текане. И даже это было не все, что привлекало купцов в Кету: из тонкой, очень дорогой шерсти кетских овец кетские же женщины ткали такие тонкие ткани, что модницы со всего Текана порой ломали голову, что предпочесть в качестве основы будущего наряда — кетскую шерсть или же туварсинский шелк? Надо ли говорить, что в каждое предзимье побеждала именно шерсть?

Кай решил отправиться в Кету кратчайшим путем, хотя, как стали говорить в последнее время в Текане, не тот путь короток, который короче, а тот, что путника не укорачивает. Редкий смельчак осмеливался двинуться от Кривых Сосен на запад, почти все купцы сворачивали на юг, к ламенскому тракту, где и деревенек было погуще, и кое-где даже сохранились оплоты, а уж от Ламена отправлялись вдоль течения светлой Эрхи к Кете. Но все еще находились и отчаянные головы, которые неделями могли ожидать в Кривых Соснах попутчиков и вольных охранников, чтобы большим обозом двинуться к Кете напрямик.

До села Кай добрался в три дня. Особых приключений в пути с ним не случилось. Дорога была езжена и переезжена, деревеньки на двух сотнях лиг большею частью разорены, так что даже и приделанных опасаться не приходилось. Хотя пришлось подстрелить пару мелких пустотников, которые пытались напасть на одинокого путника, пикируя с расщепленного молнией дуба, но уложить обоих удалось одним выстрелом. Крупная дробь посекла перепонки на их крыльях, и Кай даже не остановился, чтобы добить мерзость. Если и не сдохнут от ран, все одно голода не переживут. Перепонки на крыльях у пустотников не срастались.

Черный конь охотника, которого тот ласково обзывал Молодцом, без особого для себя ущерба мог преодолевать в день до полутора сотен лиг, но Кай старался не выделяться даже тогда, когда его никто не видел. И там, где обычный всадник обходился переходом лиг в сорок, позволял себе не более полусотни.

Подъезжая к Кривым Соснам, охотник сделал крюк, направил лошадь на заросшую бурьяном кручину и, озирая село с высоты известкового холма, отметил, что шатров на караванной площади, не считая палаток и шалашей, стоит четыре штуки; деревянная, обмазанная глиной крепостенка, торчащая на деревенском пригорке, поднялась на пяток венцов, но пара домов, которыми заканчивалась улица, уходящая в близкую, не более лиги до первых деревьев, чащу, сожжена, и сожжена недавно — дым еще поднимался над пепелищами. Зато сразу четыре дома рубились на другой оконечности села, и сторожевые башни оказались на месте, и дозорные на них усердно крутили головами во все стороны, и на огородах копались женщины и дети. Но общей стены вокруг поселения так и не случилось. Да и помогла бы она от лихих тварей?

Кая заметили сразу. Он еще только тронул лошадь вперед, а у крайней вышки, некогда служившей сигнальной башней самого иши, образовалась кучка селян, в руках которых поблескивали пики, а из-за плеч торчали тулы со стрелами. Однако среди злых незнакомых лиц охотник, к собственному удовлетворению, узрел и одно знакомое. К нему Кай и обратился:

— Доброго здоровья, почтенный Харуна. Доброго здоровья, селяне. Год уж не бывал в ваших краях. Поменялись ли порядки? Может быть, плату ввели за проезд через Кривые Сосны? Или достаточно оставить пару монет в трактире?

Селяне угрюмо молчали. Пальцы, стискивающие древки пик, у некоторых из них побелели. Молчал и староста, к которому обращался Кай. Лоб старика бороздили глубокие морщины, седые брови торчали из-под слегка примятого шлема рваными клоками, на скулах ходили желваки. Кай окинул взглядом зачиненную на толстом животе старика кольчужку, отметил шипастую палицу на его плече, скользнул взглядом по остальным воякам. Луки пока что лежали на плечах, пики упирались древками в землю. Разве только дозорный на башне теребил лук в руках, но стрелу к тетиве пока не ладил.

— Может быть, я кого-то обидел в прошлый приезд? — Кай изобразил самую теплую улыбку из возможных. — Припомнить, правда, не могу, но мало ли? Хотя в трактире заплатил с избытком, нос никому не свернул, уехал на собственной лошади, чужого имущества не прихватил. Опять же подрядов на охрану не беру, сам порой монету плачу, если прибиваюсь к обозу. Ни в чем я вам не соперник.

Селяне молчали. Кай понимающе кивнул и принялся расшнуровывать рукав. В напряженной тишине он сдвинул его к локтю и ловко обновил рану на ладони. На коже заалела кровь. Кай опустил рукав, сунул руку в поясную сумку, выудил из нее сухую лепешку, протянул лошади. Та отказываться от угощения не стала.

— Лошадь резать не стану, — процедил сквозь зубы Кай. Теперь он уже не улыбался. — В Намеше вот только рассек ей кожу на шее. Приделанная скотина хлеб не ест, это все знают. Мне на ней еще ехать.

— Ладно, — недовольно буркнул староста, и тут же вся стража, кроме дозорного на башне, развернулась и двинулась в глубь села.

— Не обижайся, — продолжал бурчать староста, приноравливаясь к неспешному шагу прихрамывающего гостя. — Сам знаешь, времена какие.

— Знаю, — кивнул Кай, ведя лошадь под уздцы. — Только времена бывали и похуже, а кровь у дозорной башни твои стражники никого пускать не заставляли. Что стряслось-то?

— Нехороший человек прошел вчера через село, — пробормотал Харуна. — Не один, с крохотным отрядом. Четыре воина были с ним. Все в черных плащах, с закрытыми лицами, на черных лошадях. Вроде твоей. Старший ростом с тебя, но не так молод. Я бы ему лет тридцать пять дал, если бы в глаза не взглянул. Глаз у него желтый и стылый, старый глаз. И волос у него рыжий, что твой огонь. И еще он все время смеялся. Помнится, годика три назад, еще перед Пагубой, через село старшина тайной службы Хилана Данкуй проезжал. Так тот тоже все смеялся. Но не в голос, хотя воины при нем похожие были. Но этот другой. Когда пил вино в трактире, сказал, что завтра прибудет его названый родич поганой крови, так тот выпьет вдвое больше. А когда бросал монету нищему на караванной площади, сказал, что тот его родич поганой крови вдвое больше бросит. И имя твое называл, парень.

— Да разные, — махнул рукой староста. — Поначалу Киром пугал, а как смекнул, что не на слуху это имечко, Кая-Весельчака на язык выволок.

— Что ж, — задумался Кай. — Интересная история складывается. Хотя вряд ли он родич мне. Нет у меня родичей в этих краях. Ни кровных, ни названых. Конечно, если он не охотник. Бывает, что охотники друг друга братьями кличут.

— Нет, — замотал головой староста. — Не охотник он. Я охотника сразу вижу. Да и какие теперь охотники? Редкость. Убийца он. По какой бы надобности ни пошел в сторону Кеты, а все равно — убийца и колдун. Ты смотри, парень. Я хоть и отвадил пока от тебя самых злых, но его слова многих зацепили. И не только слова. Родич ты его или нет, но смотреть на тебя как на причастного будут. Он ведь натворил тут делов-то. Как из села уходить собрался, дозорного на башне убил. Ради куражу, не иначе. Уж не знаю, как сотворил дело поганое, да только махнул рукой, и тут же паренек за горло схватился да с вышки и сверзился, а как до земли долетел, то шею себе свернул.

— И что же вы отпустили этого рыжего? — стиснул зубы Кай. — И почему ты называешь его колдуном?

— А ты, выходит, интереса к колдунам так и не потерял? — понял староста. — Помню, как же, выспрашивал все. Нашел настоящих? Нет? Так гонись за этим, этот точно колдун. Он туда поскакал, — махнул рукой в сторону леса старик. — У парня-то нашего ожог на горле случился. Точно говорю, отпечаток на горле был, словно ладонь его стальная да раскаленная перехватила. Хотел я рыжего до леса прибить, да не получилось. У его охранников самострелы. Сначала лошадок мне попортили, потом пятерым ребяткам ноги продырявили, верно, чтобы злее тебя встречали, а уж после, когда народец и под стрелы валить за мерзавцами был готов, этот рыжий в ладоши хлопнул, и два крайних дома разом вспыхнули. Огненную стену поперек дороги образовали. Словно смерч пламенный пролетел. В тех домах все сгорели, даже и выпрыгнуть никто из пламени не успел. Восемь человек! Дети! А эти ведь ушли, понимаешь? Можно было бы огородами пламя обогнуть, да струхнули от колдовства мужички. Так что если бы тебя тут не знали да не помнили, Кай, да не мое слово, еще издали бы стрелами посекли. Но ты ходи, да оглядывайся. Народ-то не скоро остынет. Надолго к нам?

Староста остановился, высморкался, смахнул ненароком выкатившуюся на щеку слезу.

— Нет, — медленно проговорил охотник. — И так-то не собирался рассиживаться, а теперь и вовсе сегодня же дальше пойду.

— Ой, смотри, парень, — сдвинул на затылок шлем Харуна, — хода теперь через лес нет. Уж не знаю, что с теми, кто пошел в ту сторону с месяц назад, но только с начала лета никто с той стороны не вышел. Так что теперь охотников по лесу гулять маловато. Даже большим отрядом. Купцы — и те никак не сговорятся между собой. А их и всего-то четыре рожи. У каждого вроде и охрана имеется, да еще лихих наемных на караванной ошивается человек десять, а смельчака, чтобы всех под свою руку взял, нет. Да и кто бы взял? Сейчас не то что на тракте, а и по округе лихо катит: и приделанные попадаются, и твари из Пустоты нередки, да и всякий другой народец шалит.

— Однако рыжий этот через лес на Кету пошел? — уточнил Кай.

— На Кету, — кивнул староста. — Куда ж еще? Дорога-то на Кету через лес. На Ламен вон она, по краю чащи стелется. Точно на Кету. Только он ведь словно безумный. Странное у него что-то в глазах. Будто он вовсе страха не знает.

— Страх не страх, а опаска быть должна, — заметил Кай. — Вот с опаской я за ним и двинусь.

— Ну как знаешь, — плюнул Харуна и повернул к крепостенке.

Кай бывал в этом селе несколько раз во время Пагубы и несчетное количество раз до нее. Да, лица деревенских стражей казались незнакомыми, но много ли надо юнцам, чтобы превратиться в лихую годину в мужиков? Года два. Кажется, дай им еще годика по три, и с такой же скоростью, с какой мужали, вчерашние отроки станут ветеранами, стариками, а там и вовсе сойдут в могилу. С женщинами словно происходило именно это. Почти все они выстроились у плетней и вместе со смуглыми детьми без злобы, без радости на изможденных лицах рассматривали гостя. Глубокие морщины и нездоровый загар приключался от багрового неба. Даже дети казались маленькими стариками. С неделю уже над головой стояли тучи, то и дело начинался дождь, осень была не за горами, но с самого первого лета, с самого начала Пагубы, которая застигла Кая еще в Хурнае, небо припекало каждую травинку, каждый листок, каждую пядь кожи как поднятая над головой жаровня. Оттого и выходил на улицу народ, замотав лицо тряпками, либо пялил на лоб колпаки с широкими полями. Хотя надо было отметить, в последние месяцы языки пламени уже не покрывали красноватый небосвод сплошь. Отчего же прошлые Пагубы рассеивались через три месяца после начала? Ну в крайнем случае через полгода?

— Купец из Гиены, — кивнул Каю высокий здоровяк с аккуратно подстриженными седыми бородкой и усами. — Слышал я о тебе, зеленоглазый, только хорошее. Таркаши меня зовут. Ищу проводника и старшего охраны до Кеты. Возьмешься за хорошую плату?

Следующий купец, маленький, юркий, с острым носом и крохотными усиками, встретил его уже у караванной площади. Он, несмотря на годы, тоже поклонился Каю, одернул потертый намешский халат, крякнул, представился намешцем Усити и, поглаживая короткую с залысинами шевелюру, предложил охотнику стать проводником до Кеты за десять монет серебра и кормежку от пуза.

На караванной площади царило уныние. Шатры явно стояли не первый день, многочисленные охранники выглядели заспанными увальнями, приказчики и возницы играли в кости. При приближении охотника все они вставали на ноги и рассматривали незнакомца. Некоторые взгляды показались Каю недобрыми. Некоторые жгли спину. Он оставил лошадь у входа в трактир, снял с нее подсумки, оглянулся, вымолвил громко:

— К лошади не подходить. Чужих не любит. Лягается и кусается. Особо настырных может и убить.

Ответом охотнику было молчание. Кай кивнул, словно услышал высказанное согласие, нашел взглядом нищего, притулившегося у ступеней, бросил ему два медяка, поднялся по лестнице и толкнул ногой дверь трактира.

Все те трактирщики, которых Кай перевидал без счета, были разного роста, разной масти, разных привычек, но ни один из них не мог похвастаться худобой. Ни один, кроме трактирщика из Кривых Сосен. Поначалу Кай, который после начала Пагубы застал село почти полностью разоренным и выжженным, решил, что все дело в бедности и нужде, но и через год, и через два, когда селяне начали обстраиваться и понемногу приходить в себя, сосненский трактирщик оставался худым. Зато теперь, кажется, у него появился новый служка: довольно юркий пузатый и светловолосый мужичок, который, судя по морщинам вокруг глаз, возрастом годился Каю в отцы.

— Добрый день славному заведению и его хозяину, — поклонился охотник трактирщику, окинул взглядом не слишком большой зал, в котором имелся единственный посетитель — рослый рукастый детина, одетый так, как одеваются вольные из-за Хапы, и поставил на стойку сумки. — Рад, что ты здравствуешь, приятель.

— Все как всегда? — хмуро поинтересовался трактирщик.

— Как всегда, — кивнул Кай. — Конечно, если не оскудела твоя кладовая. Уж больно деревенские худы.

— Так и я не толст, — ответил трактирщик. — А кладовую держу полной. Но дорого все. Хочешь дешево, иди к старосте, выторгуй у него припасов за медяки. А что мне заплатишь, так часть монет все равно ему перепадет.

— Понятно, — кивнул Кай. — Мытари как сорняки — не сажаешь, а они все одно растут. К старосте не пойду, монета пока имеется. Собери мне десятка три черствых лепешек, два больших меха вина — один легкого, второй самого крепкого, соль, мед, копченое мясо, рыбу. Сколько влезет. Если вызрело что на огородах, не откажусь. Чеснок, лук будут в самый раз. Морковь возьму, если вымыта и высушена.

— Не злись, приятель, — понизил голос Кай. — Тот вчерашний гость мне не родич и не знакомец.

— А мне без разницы, — проворчал трактирщик.

— Тогда принеси ко всему блюдо с чем-нибудь посытнее да завари лесной ягоды с медом, — крикнул трактирщику в спину Кай.

Мужичок в фартуке явился с блюдом и кубком через минуту. Судя по запаху, трактирщик и в самом деле не бедствовал, еду готовил свежую, из хорошей баранины, разогревом не баловался. Да, ко всему привыкает человек, из-под любой тяжести выкарабкается, если есть минутка на передых. А ведь пару лет назад даже похлебка из солонины была в том же трактире лакомством.

Кай сел у окна, чтобы видеть лошадь, припавшую к поилке, и приготовился отдать должное угощению. Детина, который скучал за соседним столом, отодвинул ручищей кубок, поднялся, изогнул сросшиеся брови над переносицей и сел напротив охотника.

— Узнаешь? — с вызовом спросил он охотника, возвышаясь над ним на голову.

— Узнаю, — кивнул Кай. — Ты Такшан из Вольных земель. Возил невольников в Гиблые земли. Все торгуешь рабами?

— А ты все рожу кривишь? — прищурился работорговец. — Возьмешься провести две мои повозки через лес?

— Ты же водил меня год назад до Хастерзы? — нахмурился Такшан.

— Нет, — не согласился Кай, уплетая баранину. — Не водил. Ты увязался за мной со своими подводами без моего согласия. И ни монеты ты мне не заплатил. А попытался бы, я все равно не взял бы.

— Однако когда за Парнсом на обоз напали палхи, отбивался ты от них вместе с моими охранниками, — заметил Такшан.

— Я отбивался, ты отбивался. — Кай пожал плечами. — Так получилось, что мы схватились с людоедами в одном месте. Я не служу проводником и охранником, Такшан. И не потому, что считаю твое занятие мерзким, хотя и это есть, что скрывать. Я охотник, Такшан, а не сторож и не проводник.

— А ты знаешь, Весельчак, что по Текану ходят слухи, будто Пагуба началась из-за зеленоглазого мальца-озорника? — прошипел купец, наклонившись вперед.

— Ты говорил мне то же самое год назад, — кивнул Кай. — И уже тогда я тебе ответил: хотела бы Пустота раздавить меня, давно бы раздавила. Я по оплотам не прятался и не прячусь. Значит, я ей неинтересен. Да и ярлыки у меня в порядке. Я теперь и правителям неинтересен. Отменил хурнайский урай давний приказ иши. Думаю, что за службу мою отменил. Хорошо я окрестности его города от погани очистил.

— Как буду готов, — хлебнул горячего напитка охотник.

Такшан отшвырнул в сторону скамью и, хлопнув дверью, вышел на крыльцо. Кай повернулся к служке, который замер у края стола:

— Что-то уж больно ты лицом похож на урая Кеты, — прищурился Кай. — Хотя я его издали видел. Ты не он?

— Тогда снимай фартук, Шарни, — вздохнул Кай. — Или ты думаешь, я не понял, что ты и есть четвертый купец из тех, что застряли в Кривых Соснах? Никогда не было служки у хозяина этого трактира. Всегда он сам справлялся. Зря ты старался. Не хожу я проводником. Понятно?

— Не совсем купец я, — сдвинул брови домиком Шарни. — Порученец кетского правителя. Однако над лесом до Кеты правитель мой не властен, а добраться до стен города клана Травы надо. Так что же мне делать?

— Две подводы, — присел напротив Шарни. — Лучший хиланский порох в горшках на одной подводе, но так-то, для прочих, вроде как масло. Воском горловины залиты. На другой — стволы для ружей. Из лучшей хиланской стали.

— Остались еще оружейники в Хилане? — поинтересовался Кай.

— А то как же, — расплылся в улыбке Шарни. — Пока не было смотрителей, изгалялся каждый как мог, научились кое-чему. А в последние месяцы прямо на поток дело пошло.

— Научились, значит? — прищурился Кай. — А я вот слышал, что появился уже смотритель в Хилане. Один пока, но за Пустотой не зажмется, расплодятся, как мухи в жаркий день. Дробилку вроде бы сколачивают у храма?

— Сколотили, да не пользуют пока, — вздохнул Шарни. — Но опаска есть, это точно. А ты думаешь, я просто так ружейные стволы в Кету волоку? Возьмет силу смотритель, последние мастера из Хилана убегут. Вот только доберутся ли они до Кеты? Как тут не позаботиться заранее о важном? А ведь есть теперь такие мастера, что в прошлые времена и не снились Текану. Или у тебя ружье не такой же работы? Фитиль поджигать не приходится?

— Хорошее у меня ружье, — кивнул Кай. — Мастера не знаю, через третьи руки заказывал, все-таки боятся умельцы, что прошлые времена вернутся, как Пагуба вовсе развеется, но слышал я, что есть уже кое-что и поинтереснее, чем четырехстволка с кремневыми поджигателями.

— Так и четырехстволка твоя тоже редкость, — закивал Шарни, — хотя дорогое ружье, очень дорогое. Но есть уже и еще кое-что. Вот, взгляни-ка. — Купец покопался под фартуком и выставил на стол бумажный, залитый воском, цилиндрик с жестяным донцем.

— Заряд, — прищурился Шарни. — Внутри сразу тебе и порох, и пыж, и дробь. Можно и что-то посерьезнее дроби зарядить. Быстро заряжать, быстро стрелять. Как стволы пошли под один размер, так эта придумка в деле и означилась. Дорого, не спорю, но все невелика цена против жизни воина. Ты-то небось свою четырехстволку минут пять заправляешь, если не дольше? По старинке забиваешь? Сейчас ружья по-другому ладят. Полтора года уж как. Или не слышал? Мастера в Хилане всегда были, да вот только Пагуба позволила им придумки свои до верстака довести. И есть среди них… Ну да ладно. Теперь уж объявились умельцы и в Кете, стволы вот берем в Хилане, а остальное сами ладим. По образцам, конечно. Еще до Пагубы кое-какие мастера в Кету ушли. Но вот этот заряд — особый случай. Поспособствуешь — подскажу, как твою стрелялку обновить. Есть чем тебя удивить.

— Да уж и пропала охота удивляться, — заметил Кай.

— Удивляться — не дивиться, баба — не девица, — подмигнул охотнику Шарни. — Однако что зря разговоры заколачивать, когда мы еще не в Кете?

— О чем хоть речь затеваешь? — поинтересовался Кай.

— Некоторые секреты раньше времени выбалтывать — как чужим исподним махать, — прищурился Шарни. — И до позора не доберешься, как без головы останешься.

— Почему через Ламен не везешь товар? — спросил Кай.

— Не нужна кетскому ураю лишняя слава, — скорчил гримасу Шарни. — В Ламене стражники уж очень въедливые. Да и долог путь за Эрхой.

— Не все ладно по этому берегу, — вздохнул Шарни. — Да и спешить надо. Ждет мои подводы правитель Кеты, очень ждет.

— К усобице урай Кеты готовится? — опустошил кубок Кай.

— К защите от нее, — понизил голос Шарни. — По нынешним временам Кета лакомый кусочек. Золото, серебро, уже этого хватит, чтобы коситься на соседа. Но не только усобица во лбу свербит. Больно много пакости вокруг Кеты развелось. И не той, что от Пагубы происходит. Иной пакости, которая надолго захлестывает. Тати шалят, приделанные. Нехорошие слухи ходят, очень нехорошие. Ни одна кетская деревня без дозора ко сну не отходит. Да смотритель опять же этот хиланский не к добру. Хоть и не видел его еще никто, прячется он от пригляду, а все одно нехорошо. Трудно забыть, как и в Кете храмовые дробилки стучали. Никто этого не хочет.

— Пагуба страшна, когда ее ждешь, а когда она за четвертый год переваливается, — Шарни вздохнул, покосился на небо, словно мог разглядеть сквозь потолок трактира багровые сполохи, — тогда уж начинаешь сравнивать. Лучше уж Пагуба, чем эта балахонная мерзость.

— Прочие почему через Ламен не пошли? — поинтересовался Кай.

— Кто как, — пожал плечами толстяк. — Таркаши-здоровяк из Гиены кому-то должен в Ламене, так что, пока не обернется с товаром в Кету да барыш не получит, в Ламен не сунется. Усити свой расчет имеет, у него товар тонкий, за него дорожный сбор высокий. А Такшан себе на уме, не под мой ключик замок.

— У меня — восемь, — сплел пальцы Шарни. — За каждого головой могу ручаться. Хиланцы, из клана Паркуи, но служат верно.

— Почему не нанял стражников? — поинтересовался Кай. — Харуна сказал, что с десяток молодцов тут ошивается?

— Ты бы посмотрел на них, — жалобно поднял брови Шарни. — По мне, так идти с такими охранниками через лес — это все равно что ножом в глазу ковырять. Они тут всем предлагали охрану, и недорого, да только никто не взялся. Говорили, что с полгода назад их старшина, которого Туззи кличут, подряжался вести из Кеты обоз с шерстяными тканями, так обоза того больше никто не видел. С тех пор и Туззи подряжается в охрану не до Кеты, а до первого дозора за пять лиг от нее. К тому же он и сам набирает кого ни попадя. Вот на днях только пригрел бабу какую-то, что с юга в село пришла. Это ж надо, бабе — да в такие времена в одиночку теканские тракты мерить? Хотя баба — огонь! Локон светлый, стан тонкий, лицо — эх, будь я помоложе… Туззи сначала посмеялся над ней, а потом, когда она одному из его мерзавцев спуску не дала, пристроил к своим. А еще до того узкоглазого да лысого какого-то взял, тоже, наверное, с юга. Кто они? Чего от них ждать? Да и будь этот Туззи хоть праведник, каких мало, что к моим старичкам десять его умельцев? Маловато для моего груза. Опасно теперь через этот лес идти. А с другой стороны, и многовато, пожалуй, против моих восьмерых ветеранов.

— Десятка умельцев, значит, маловато, — Кай отодвинул блюдо, — а одного охотнику с перебитым ребром да вспоротой ногой достаточно?

— Да слух про тебя идет, Весельчак, — пожал плечами Шарни, пряча под рубахой заряд. — Вроде лезешь ты всегда в самое пекло, а все никак не загнешься. Говорят, что даже Пустота не смогла тебя перемочь.

— Как же, — кивнул Кай, — хвастался муравей, что под сапог не попал. Прочие что везут? Сколько подвод?

— У Таркаши-гиенца три подводы, — заторопился Шарни. — Сыр везет. Лучший гиенский сыр. Много сыра! Он тут пяток кругов трактирщику продал, я пробовал, чуть было собственную руку до локтя не зажевал. Усити из Намеши разное везет. Остроносый по всему Текану катается, осторожный, как крыса, хитрый, как лиса. У него вроде бы и медная посуда, и ножи из Намеши, и ювелирка и стекло из Зены, и шелк из Туварсы, и кожа из Гиены. Просто лавка на трех подводах. Ну а у этого негодяя Такшана две повозки. Обе крытые. Рабынь он везет. Девчонок. Двадцать душ. Где только наловил их, судя по выговору — гиенские, но все с Вольных земель. И ведь на всех ярлыки сумел выправить! Харуна уже справлялся у него, знаю. Хотел отбить даже, но куда против урайского права? Хиланские ярлыки, честь по чести! Вроде как не рабыни, а наемные. Ну так нас не обманешь, наемных в цепях не держат, дурманом не потчуют. Своих, что ли, подгребает? Хороши молодки, как на подбор, только спят почти все время, точно под дурманом. Вот как кормит — не знаю, но одна девчонка вчера как ходила за лошадьми, так и упала без чувств. Вроде с голоду. А может, побитая сильно? Как только под копыта не попала.

— Да уж, не хочешь ступить в дерьмо — сиди дома, а нет дома, считай, что уже в дерьме, — пробормотал, прикрыв глаза, Кай, потом вздохнул, повернулся к трактирщику, который притащил набитые продуктами подсумки. — Так что ходи, не бойся. Сколько с меня?

— Пять монет серебра, — буркнул трактирщик. — Это если с благодарностью.

— Хорошо, — кивнул Кай, распуская шнуровку кошеля. — Хотя и очень взлетела цена с прошлого раза.

— Ну так и ты не бесплатно мерзость бьешь, Весельчак, — оскалил редкие зубы в улыбке трактирщик. — Я слышал, за крупную тварь по золотому, по два сшибаешь?

— Ты бы у Харуны спросил, много ли я с него взял, когда в прошлом году с крайних сосен выводок пустотников снял, — покачал головой Кай. — Или у меня сундук с золотом за спиной? А знаешь, почему мне иногда и в самом деле по золотому платят?

— Жадный ты, вот и платят, — буркнул трактирщик.

— Может, и жадный, — задумался Кай. — Только когда меня нанимают, до меня, как правило, голову складывают несколько человек из тех, кто подешевле берет. Да и я ни разу не был уверен, что всякую мерзость перемогу. Ладно. Ухожу я. Вот деньги. А ведь уведу я от тебя едоков, хозяин.

— А и уводи, — подобрал монеты со стола трактирщик. — Новые подгребут. Особенно этого Туззи с его головорезами уводи. Если бы не Харуна, они бы разорили меня давно. Не очень-то платить хотят. Особенно есть там у него один мерзавец — Таджези. Только и смотрит — что бы украсть. И баба одна с мечом ходит. Недавно появилась. Тьфу, убил бы, пакость какая.

— Ну бабы с мечами бывают разные, — заметил Кай в спину трактирщику и тут же стал подниматься, потому как с улицы донесся глухой удар и чей-то негодующий вопль.

— Ну так что? — с надеждой уставился на охотника Шарни.

— Ничего, — одернул куртку Кай. — Послушай, порученец кетского урая. Удивляться я не люблю, и нынешняя стрелялка меня устраивает, а вот о помощи попросить готов. Мало ли какой ветер по улицам Кеты гуляет? Дело у меня одно в твоем городе. Окажешь содействие при надобности?

— Отчего же не оказать? — просиял Шарни. — На плохое ты не подряжаешься, слышал, а в хорошем отчего не помочь?

— Я и в самом деле на плохое не подряжаюсь, — затянул ремень Кай. — Ну а проводником служить или охранником — не моя забота. Но в день делаю лиг по пятьдесят, хотя через лес медленнее выйдет, сберегаться надо. Ты в окошко-то посмотри. Твои соседи уже шатры свернули.

— Так я… — вытаращил глаза Шарни и ринулся прочь из трактира.

— Фартук забыл снять, — покачал головой Кай.

У входа в трактир собралась толпа. Кай быстрым взглядом пробежал по злым прищурам, мгновенно выцепил странные, словно вылепленные из воска лица охранников работорговца, каждый из которых помимо топора за поясом имел и кожаный хлыст, разглядел и наемных стражников, вооруженных и одетых кому как в голову взбредет. Один из них, худощавый, черноволосый ламенец, потирая руками грудь, сидел на земле и, шипя, изрыгал ругательства. Второй, коротко остриженный чернявый верзила, выше Кая на голову, постукивал по колену обнаженным мечом. Тут же стоял Харуна с десятком селян с копьями.

— Эй, зеленоглазый, — окликнул охотника высокий. — Меня зовут Туззи. Твой зверь лягнул моего парня. Едва не переломал Таджези ребра. Это неправильно. Смотри, сколько лошадей у коновязи, ни одна не лягается.

— А моя умнее прочих, — отозвался Кай, укрепляя на лошади подсумки. — Если увидит какую мерзость, лягнет обязательно. Ну а то, что ребра не проломила или нос не отгрызла, так это на первый случай, для острастки. Ты бы своего ублюдка не посылал больше чужие сумки ощупывать, а то так и вовсе шайку свою уполовинишь. Или он по собственному разумению к моей лошади подошел?

— Смелый? — оскалился в безумной усмешке и шагнул вперед Туззи.

— А ну-ка, — поднял руку Харуна, и тут же все его стражники выставили копья. — В моем селе кровь не проливать. Ни кучей, ни один на один.

— Ты бы, старик, это вчерашнему рыжему сказал, — прошипел Туззи, убрал меч в ножны, ухватил воющего Таджези за шиворот и потащил в сторону.

— Держи, Молодец, — сунул кусок лепешки в мягкие губы лошади Кай, отметив, что симпатии толпы были явно не на стороне пострадавшего от лошадиного копыта, но и в его сторону добрых взглядов не прибавилось.

— Ты бы… это… — почесал затылок Харуна, — уходил бы, что ли? А то ведь добром не кончится…

— Ухожу… — начал говорить Кай и вдруг что-то почувствовал — тень, быструю тень, которая сейчас, сию секунду, в это самое мгновение должна была пронзить ему левое ухо, выйти наружу у правого плеча и заставить упасть, захрипеть, теребя пальцами площадную пыль. Почувствовал и нагнулся.

Стрела почти облизала его затылок, дохнула смертельным ветерком. Миновала верткую цель, но иную цель все-таки отыскала — пронзила грудь нищего, который стоял у самых ступеней, верно предвкушая, на что потратит дарованные медяки.

— Вот ведь дурак, — сокрушенно скривился Харуна и заковылял, побежал вместе с сельскими стражниками к недалекой вышке.

Нищий умер почти мгновенно, даже хрип из его груди был короток. Кай оглянулся. Все, кто стоял у трактира, ринулись прочь, шатры будто ветром сдуло, лошади были запряжены в подводы, да и палатки перекочевали на подводы же. Кай кивнул и не слишком быстро, опираясь на здоровую ногу и сберегая бок, забрался в седло. В отдалении стражники Харуны стаскивали со сторожевой вышки стрелка. Подводы выстраивались в большой обоз. Впереди, запряженные парами мощных хиланских коней, встали повозки работорговца. Его охранники гарцевали на лошадях тут же. Знал Кай таких воинов, если уж и за Хапой не было им оседлой жизни, если перебрались обратно, да еще занялись постыдным ремеслом, значит, не имелось у них за душой ни стыда ни совести. Хотя знал он и другое: если кто-то за что-то готов заплатить, всегда найдется тот, кто будет готов это продать. Но не из-за стыда они тянули налицо смертные маски, не из-за стыда. Неужели дурманом баловались заодно с рабынями?

Обоз ждал только команды. Вслед за подопечными Такшана Кай выделил добротные повозки Шарни, видавшие передряги телеги Усити и крепкие, но годные скорее для горных троп узкие телеги Таркаши. Но охотника больше интересовали охранники. У Шарни их было восемь, все — седые ветераны, точно бывшие хиланские стражники. Таркаши охраняли гиенцы с пиками, скорее всего вчерашние пастухи. Было их шестеро, да три возницы, да сам Таркаши, десять и выходило. А вот Усити вовсе обходился без конных. Сам сидел на последней подводе с крепким возницей, на остальных тоже их было по двое. Но кажется, кроме пик у них имелись и луки. Зато уж воины Туззи, которые не спеша занимали места в хвосте обоза, вооружены были кто во что горазд.

Кай разглядел и пики, и секиры, и короткие топоры, и кинжалы, и мечи, и палицы. Наверное, у некоторых имелось что-то и почудней, и все это вооружение каждый из воинов Туззи нес на себе самом, словно боялся, что выскочившая из-под ног лошадь оставит его перед схваткой с противником безоружным. Только двое, как показалось Каю, действительно напоминали серьезных бойцов — смуглый, наголо обритый худощавый южанин и широкоплечая светловолосая неулыбчивая кессарка в жилете с наклепанными на него бронзовыми дисками. К удовлетворению Кая, на ее милое лицо взглядов обращалось все-таки больше, чем на долгожданного проводника. Держалась она ближе к южанину, но ни в ней, ни в нем не чувствовалось ни крупицы страха. У обоих были мечи и короткие луки. Да, обоз выходил не маленьким, почти полсотни человек, да два десятка невидимых пока рабынь под прочным тентом повозок, да из общего числа обозных три десятка конных, да всего десять подвод…

Кай медленно тронул коня, на мгновение закрыл глаза и вдруг подумал о том, что за эти три года, которые прошли с того часа, когда над Хурнаем и над всем Теканом побагровело небо, не случилось ни одного дня, когда он мог бы никуда не спешить, ни о чем не беспокоиться, ничего не бояться. Впрочем, боялся он всегда не за себя. И даже теперь, когда его близкие вроде бы находились в безопасности, он вдруг почувствовал если и не страх, то беспокойство за этих, в сущности, чужих ему людей, которые были готовы углубиться в опасный, глухой лес на долгие две недели ради каких-то неотложных дел. Были ли эти дела столь важны, чтобы рисковать из-за них жизнью? Странная, необъяснимая усталость вдруг схватила за сердце Кая, стиснула горло. Три года пронеслись как один день. Как один серый, пропитанный кровью и болью день. Неужели, если бы не клочок пергамента, который сунул ему в руку чумазый подросток на портовой площади Хурная, он так бы и продолжал охотиться на нечисть? Так нет ей ни конца ни края. Давно надо было отринуть все срочные и не слишком срочные заботы, чтобы заняться только одним — разобраться наконец, что происходит с ним, вокруг него и что все-таки творится под небом Салпы. В Намешу-то уже опоздал. Не опоздать бы в Кету.

— Кай! — Харуна сидел на старой кобыле и тяжело дышал. — Вот уж не думал, что успею, а ты, я смотрю, не только не торопишься, но и спишь на ходу? Ой, боюсь, что с закрытыми глазами до Кеты ты доберешься не скоро.

— Через две недели буду на месте, — пообещал старосте охотник.

— Я это… — Харуна почесал бороду, — под замок молодца посадил, чтобы остыл немного. А там уж посмотрим, высечь его или на урайский суд вытащить. Нищий-то нищий и есть, случайно в него парень попал. Совсем он голову потерял. Два брата их осталось, прочие родные все вот в этих домах сгорели. А эти втемяшили себе в голову, что ты виновник их беды.

— И где же второй брат? — поинтересовался Кай.

— Да к Туззи этому прибился, — сплюнул староста. — Одиннадцатым. Хороший ведь парень, жалко, а либо погибнет, либо сам в людоеда превратится. Ты посмотри там, белобрысенький такой, только-только семнадцать отмерил, ну дурень же! Педаном его кличут. Как услышишь — Педан, так это он.

— Чего ты хочешь? — спросил Кай, посмотрев вперед, где скривившиеся от ветров и окраинного простора сосны прикрывали уходящую в лес дорогу.

— Ты это… — староста вздохнул, — сразу-то не убивай его, когда он попытается с тобой расправиться… Ну тресни его по башке, ногу сломай, но не убивай сразу-то? А?

Кай поднял глаза к небу. Тучи внезапно расползлись, и взгляду снова предстал красноватый небосвод, по которому сполохами пробегали языки пламени.

Глава 2
Ужас чащи

Чащи между Кетой, Намешей и руинами Харкиса ничем не напоминали Дикий лес, что раскинулся за струями Хапы и Блестянки. В них не осталось ощущения древнего, подспудного колдовства, которое когда-то было уничтожено, затем растворено в земле, но за века, вместе с древесными соками, поднялось в чудные кроны и наполнило воздух магией. Чащи Текана были просто чащами. Деревья поднимались высоко в небо, под ногами, копытами и колесами шуршала хвоя, окрестные заросли делал непроходимыми бурелом. Некогда широкую просеку, по которой теперь вилась дорога, затягивал молодой лес. Сигнальные башни иши, отмеряющие каждые пять лиг пути, от неухода покосились, а кое-где и вовсе упали. Бронзовые зеркала, передающие повеления правителя, пропали. Лес стоял глухой стеной, но все же оставался обычным лесом, и если путник не вглядывался в темноту чащи справа и слева от дороги, то вполне мог представить себя в каком-нибудь сосновом бору под Зеной. Одно отличие все же имелось: в чащах, через которые правил коня Кай и через которые за ним ползли подводы, царила тишина. Не было слышно ни щебета птиц, ни лая заигравшейся лисицы, ни писка мыши, ни зова оленя. Лес затаился. Не так, как затаился однажды Дикий лес, в котором Кай, которого тогда еще звали Лук, наблюдал страшную охоту гончих Пустоты. Нет, теканские чащи никого не боялись. Они сами были страхом. Или же, в отличие от древнего леса некуманза, слились с источником ужаса в одно целое.

Кай двигался не спеша, отмерял задень по полсотни лиг, делая привал в полдень, думая больше не о собственном коне, который не успевал даже утомиться, а о следующих за ним повозках. Всякий раз привал случался либо возле узкой речушки, либо озерца, и во всякий раз никто из обозных и близко не подходил к Каю. В первый же день он обернулся, нашел взглядом Такшана, который держался у первой подводы с невольницами, и, кивнув ему, произнес только одно:

— Двадцать — двадцать пять лиг до полудня, привал на час-полтора, двадцать — двадцать пять лиг после полудня. Я остановился — все встали. Я тронулся — все тронулись. Оси всех телег должны быть смазаны, говорить вполголоса, а еще лучше не говорить, а слушать. На привалах половина народу отдыхает, вторая половина с оружием на изготовку смотрит в лес. Ночью то же самое. Горячее готовить вечером, с наступлением темноты костры гасить. Если что-то будет не так, пришпорю коня, и только вы меня и видели.

Такшан все понял без лишних объяснений. Не молчаливых воинов своих послал, сам отправился назад вдоль обоза, и сразу же прекратились выкрики, брань, да и тележные оси скрипеть стали меньше.

На второй вечер он прислал к Каю девчонку. Она была почти такого же роста, как и Весельчак, но юной, едва ли старше семнадцати лет. В руках у нее подрагивала миска с густой кашей. Кай, который только что обработал начинающие затягиваться раны и сменил тугие повязки, сидел, прислонившись к стволу двухсотлетней сосны, и собирался заснуть. Его черный конь обгладывал ветви дикой вишни неподалеку. Охотник окинул взглядом тонкую, даже худую незнакомку, не упустил ни войлочных бот, ни зачиненного льняного платья с закрытым горлом, рукавами до запястий и подолом до щиколоток, ни коротких, неровно остриженных черных волос. Шея у девчонки была длинной, отчего она казалась еще выше, но между шеей и волосами словно не было ничего — только два огромных глаза с синяками под ними от недоедания или от слез, да что-то изящное, настолько бледное, что казалось миражом, призраком. Чуть полноватые, покусанные губы, впалые щеки, тонкий нос, не слишком широкие скулы. Когда-то один крестьянин, которому пустотник раздробил плечо, умирая на руках у Кая, пожаловался тому, что все девчонки, с которыми он по молодости погуливал, были не слишком красивы, и жена у него была не слишком красива, и дочери, которых она ему нарожала за пятнадцать лет жизни, тоже не могли похвастать красотой, хотя любил он их такими, какими посылала их ему Пустота. И вот теперь, когда пришла пора умирать, когда уже давно были мертвы и жена, и все дочери, одного ему хотелось: чтобы хоть смерть явилась к нему не в виде какой-нибудь деревенской страшилы, а в виде если не красивой, то хотя бы смазливой девчонки. Рабыня, которую прислал Такшан, годилась на роль смерти без оговорок. Она даже была бы смертью-красавицей, но именно смертью. Тут уж без сомнений.

— Такшан сказал, чтоб я отнесла тебе еды, — прошелестела она негромко, но твердо. И тени забитости не было в этом неясном существе. А ведь шла так, словно успела испробовать плетей, старалась, чтоб платье не касалось спины.

— Все, — кивнула она и после некоторого раздумья добавила: — И еще он сказал, что если ты захочешь…

— Обычно рабынями не разбрасываются, — заметил Кай.

— Порченая, — повторила девчонка, отвела в сторону миску, потянула ворот платья и показала Каю несколько сочащихся сукровицей ран — одну длинную, тонкую отметину от ключиц до начала припухлости девичьей груди и с десяток поменьше, но глубже.

— Рукоятью вертела, — гордо расправила плечи девчонка. — Вот эту я, а вот эти Такшан, когда порчу заметил. Осерчал.

— Зачем? — не понял Кай. — Сама себя-то зачем?

— Плохой товар — долгий покупатель, — зашептала она. — Больше времени, чтобы убежать.

— Разве от Такшана убежишь? — прищурился Кай.

— Убежала уже один раз, — гордо выпрямилась девчонка. — Два месяца в бегах была!

Заносчиво сказала, глаз прищурила, следующего вопроса ждала.

— Посмотрела! — расплылась в улыбке. — Даже полежала на хурнайском песке.

— Хотела в Гиену уйти на зиму, поискать родных, но под Намешей опять же на Такшана и наткнулась. Недавно. Он, как оказалось, уже успел раз со своим грузом обернуться. Не повезло. Он к тому же ярлык на меня не выбросил, так и попала опять в клетку…

— Высек, — вздохнула девчонка. — А я тогда вертелом себя прижгла. А уж после и он… И вообще…

— А если останется шрам? — скрипнул зубами Кай.

— Каша-то хоть не порченая? — поинтересовался Кай.

— Мясо, — поморщилась девчонка. — Сушеное мясо без хлеба. Запивают водой. Ужас!

— Такой же кашей. — Она сглотнула слюну. — По две горсти три раза в день. Мне по одной горсти. Я порченая. К тому же беглая.

— Ты падала в голодный обморок в Кривых Соснах? — понял Кай.

Она не ответила. Поджала губы, попробовала сузить взгляд, но глаза все равно оставались большими.

Она не сказала «нет», но взглядом, дрожью, пронзившей тонкое тело, дала понять, что за ней могут смотреть.

— Ешь, — приказал Кай. — Такшану скажешь, что на шрамы мне плевать, я и сам в шрамах, да вот хоть на лбу, а девок люблю толстых.

Не испугалась, даже смешинка мелькнула в глазах, но есть стала, забрасывая в рот комки каши и быстро облизывая пальцы. И даже руками делала это аккуратно.

Она уже шагнула в сторону обоза, остановилась, посмотрела назад через плечо, произнесла чуть слышно:

— У меня бабка была ведьмой, ведуньей, — стала с присвистом шептать девчонка, словно кто мог услышать ее слова. — А я в нее. Чувствую.

— Что же, правильная у тебя была бабка, — кивнул Кай. — Иди уж.

Он был недоволен собой, потому что позволил себе посочувствовать девчонке, хотя прекрасно знал, что сочувствие — словно дыра в мешке. Кажется, через нее способно протиснуться лишь зернышко, но не успеешь оглянуться, как мешок становится пуст, и вот уже несет его ветром как драную тряпку.

На следующий день вдруг опять накатила жажда, которая не беспокоила Кая с Намеши, а вслед за нею стали попадаться следы рыжего и его четверых спутников. Нет, Кай и до этого различал отпечатки копыт, подкованных, что он заметил сразу, ламенскими кузнецами, но именно на третий день пути стали заметны проплешины, оставшиеся после пожаров. Странными показались Каю эти пожары. То обочина дороги, то сам тракт, то целые прогалки в лесу словно были выжжены огненным вихрем. Да выжжены так, что устланные пеплом пожарища соседствовали с нетронутыми зарослями, на которых даже листья не успели подсохнуть и свернуться — столь скоротечным был жар. В одном месте в молодом сосняке оказался выжжен целый грот. Земля почернела от огня, выгорела до песка, но молодые сосны, которые не только лишились части веток, но и стволов, сохранили зелеными верхушки. Так и зависли, сцепившись ветвями с подружками.

Именно там Кай спешился, удовлетворенно кивнул, отметив, что и обоз мгновенно остановился, наклонился, осторожно вошел в выгоревшую полость. В ее конце была лежка зверя. Или засада, в которой тот хоронился. Когда пламя ударило в его сторону, зверь подскочил, снес несколько сосен, вырывая их из земли, развернулся, сковырнув еще пару деревьев, и понесся прочь. Длиной он был не менее десятка шагов, высотою с лошадь, а уж какой породы пустотная пакость почтила здешние земли — оставалось только догадываться. След был странным, казалось, что зверь опирался о землю не лапами, а огромными плоскими клешнями. И там, где он ступал, образовывались ямы. В каждую из них можно была спрятать голову человека. Кай даже приложил одну к другой две ладони, представил, как должна была выглядеть лапа чудовища, и с тревогой посмотрел вверх. С такими лапами неизвестная тварь должна была бы лазить по деревьям. Конечно, если бы нашлись в округе прутики, которые не смогут обхватить и двое рукастых мужиков. Впрочем, подобных деревьев хватало.

Когда Кай выбрался обратно на дорогу, там стояли Такшан, Усити, Туззи и белоголовый паренек с луком, который сверлил глазами охотника с ненавистью. «Педан», — понял Кай. Охотник окинул зрителей взглядом и прошел дальше по тропе. В трех десятках шагов в бурьяне лежали кости, обломки подвод, лоскуты ткани. Лежали, наверное, уже с месяц. Кости, которые успели побелеть, были свалены чуть в стороне, кучей. Они были раздроблены и, пожалуй, переварены.

— Вот и караван прошлый нашелся, — поежился Усити.

— Однако подпалил рыжий зверя, подпалил, — заметил Туззи, подмигивая Каю. — Теперь зверь еще злее будет. Или бежать бросится? Из-за него ведь тихо в лесу, из-за него?

Кай молча прошел мимо, залез в седло, обернулся:

— Если бы до Кеты паслось таких зверьков штук пять, по одному на каждую сотню лиг, я бы радовался.

— Ядовитое дерево можно обойти, а вот ядовитый луг не перепрыгнешь, — отозвался Кай. — Легче пришибить одного огромного пса, чем отбиться от сотни мелких.

— Как ты собираешься пришибить этого пса? — заорал Туззи. — Да он перекусит тебя вместе с лошадью! Или ты думаешь, что у этого каравана охраны не было?

— Если хочешь попробовать пришибить его сам, можешь обогнать меня, — бросил через плечо Кай и двинулся дальше.

Теперь он посматривал не только по сторонам, но и вверх: слишком напоминали отпечатки на земле следы древолазов, что ковыляли в туварсинских джунглях от дерева к дереву, прежде чем повиснуть на плодовых ветвях вниз головой. Конечно, для такого гиганта и деревьев подходящих пока не попадалось, но готовым следовало быть ко всему. Кай по-прежнему надеялся на собственного коня, который позволял ему спать ночами, но рассчитывал всегда только на себя, а значит, крепкий сон ближайшей ночью Каю не грозил. Вечером к нему опять пришла девчонка, и он снова заставил ее съесть миску каши.

— Как ты попала в эту передрягу? — спросил Кай.

— Все вольные в передряге, — ответила она ему. — Многие поселки сожжены. С гор спускаются кусатара, их тысячи. И не только они. Лами с Восточных Ребер и даже малла словно озверели. Или ты не слышал?

— Слышал, — пожал плечами Кай. — Тати хотят очистить левый берег Хапы от людей. Подобное бывало и раньше, но всегда люди брали вверх. Подожди, закончится Пагуба, Текан поднимется, ураи соберут Большую Тулию и изберут нового правителя. А уж ему ничего не будет нужно, кроме маленькой победоносной войны. А еще лучше — большой войны. Кусатара снова спрячутся в своих крепостях, малла в своих дуплах, лами в своих норах.

— И долго мне ждать? — Она наклонила голову к плечу. — И дождусь ли я? А если я скажу тебе, что теперь все иначе? Что все тати объединяются для другого? Что они хотят вовсе уничтожить Текан? Воспользоваться тем, что Пагуба затянулась и проредила число людей как никогда? Многие вольные теперь возвращаются на правый берег Хапы, но не найдут покоя и там. А кое-кто осмеливается строить дома на окраине Дикого леса. Мой отец тоже собирался, да вот не успел.

— И твой поселок тоже уничтожили тати? — спросил Кай.

— Да. — Она судорожно вдохнула, словно вынырнула с глубины. — Странные тати. Словно одурманенные. Некоторые как будто напоминали неведомых чудищ. Было страшно. Многих, кого я знала, разорвали на части и сожрали у меня на глазах.

— Но ведь ты осталась жива? — заметил Кай. — Почему ты осталась жива? Если твой поселок сожжен, если тати хотят уничтожить людей, почему ты жива?

— Сама удивляюсь. — Она покачнулась, оперлась рукой о ствол орешника. — Странно. Второй раз ем досыта, и второй раз меня клонит в сон. Опять просплю до утра. А раньше не могла заснуть. Странно, что я жива. Я ведь многих тогда убила. Но потом меня ударили по голове. У них были такие узкие кожаные мешки с песком. Как чулки.

— Ты многих убила? — не сдержал улыбки Кай. — Наверное, раздавала щелчки малла? А потом тебе сохранили жизнь как самой шустрой? Или самой глазастой?

— Не знаю. — Девчонка пожала плечами. — Если бы ты видел, охотник, скольких перебили в нашем поселке. Оставляли только девчонок да юнцов, что покрепче. Я слышала, что их отправили в Гиблые земли. В шахты. И на рудники кусатара. Говорили, что и там и там — верная смерть. Тати нужно оружие, значит, нужна руда, металл. А девчонок отправляют куда-то под Кету. Будут делать их то ли воинами, то ли женами. Наверное, где-то не хватает жен. Такшан хвастался спьяну.

— Все равно опять сбегу! — прошептала она. — Чуть позже!

— Мне надо в Кету, — почти беззвучно прошелестела девчонка. — Сама собиралась пойти туда следующей весной, а тут такая оказия. Так не проще ли добраться до нее в веселой компании?

— Ты это называешь «веселой компанией»? — удивился Кай. — А что в Кете забыла?

— Ты тоже мне все свои секреты расскажешь? — усмехнулась она.

— Послушай, — он с подозрением прищурился, — не могу избавиться от мысли, что где-то тебя уже видел. Лицо твое мне точно незнакомо, но когда говоришь или двигаешься… Ничего в голову не приходит?

— Приходит, — кивнула девчонка. — Знакомиться не умеешь. Туговато у тебя с фантазией, охотник. Мог бы и поинтереснее что-нибудь придумать.

— Сказала Такшану, что я заставил тебя съесть кашу? — с усмешкой поинтересовался Кай.

— Нет. — Она сжала губы в линию. — Он ведь чего-то хочет от тебя. А вдруг поверит твоим словам, да и в самом деле пришлет кого потолще? А я что? Буду с голоду подыхать?

— Каттими, — гордо расправила худые плечи девчонка. — Я дочь кузнеца!

— Плохая примета, — вздохнул Кай. — Для меня плохая. Однажды… Ладно. Скажи-ка мне, тебе не показалось, что у твоего Такшана руки длинноваты? И брови уж больно черны?

— Он полукровка, — выпятила девчонка губу. — То ли бабка, то ли дед у него из кусатара. Ну так и руки у него длинноваты, но не до колен же? Он ведь и сам этого не скрывает. А то стали бы с ним разговаривать тати? Он же за героя себя числит! Мол, выкупает у тати людей. А то, думаешь, как ему хиланские ярлыки достаются?

— Что за плохая примета? — Она все еще стояла в десяти шагах от него, зевала, прикрывая рот ладонью. — У нас в поселке встреча с кузнецом считалась удачей.

— Да так, — ответил Кай. — Однажды я встретил дочь кузнеца, и после этого моя жизнь перевернулась.

— Нет, — махнул рукой Кай. — Просто все совпало. С ней все в порядке, думаю, она даже счастлива. Моя жизнь перевернулась. Не из-за нее. Из-за меня. Ты что-то еще хотела спросить?

— Ага. — Она взъерошила короткие волосы. — Почему тебя кличут Весельчаком? Я еще ни разу не видела, чтобы ты улыбался.

— А вот так? — Кай старательно растянул рот.

— Да ну тебя, — надула губы Каттими, — я лучше пойду.

— Ладно, — проворчал Кай и добавил, когда девчонка обернулась: — Как-то я встретил одного путника, у которого была кличка Лохматый. Так вот он был лыс, что твоя коленка. Понимаешь?

— Так ты Весельчак, потому что никогда не смеешься? — поняла Каттими. — А почему ты не смеешься?

— Невесело мне, — процедил сквозь зубы охотник.

Холод накатил под утро. Кай мгновенно открыл глаза и секундой позже услышал предупреждающий храп лошади. Его конь стоял опустив голову, прижав уши, словно он был не лошадью, а огромным псом, и смотрел вперед, в сторону распадка, заполненного утренним туманом, в который дорога ныряла, словно в молочную реку. А ведь только вечером он набирал воду в текущем там ручье.

— Тихо, тихо, — прошелестел Кай, снимая с лошади сразу и ружье, и копье. — Тихо, Молодец. Умник, коняшка, умник. Я тоже вижу. Густоват туман, густоват. Не все чисто с туманом. Только нам никак не нужно встречать его там. Там болотина, его нужно встретить здесь. Но он не пойдет сюда просто так. Ведь ты меня понимаешь?

— Ну я же не всегда предлагаю тебе такой трюк? — усмехнулся Кай, с гримасой перетягивая повязку на груди. — Очень редко. И он пока что никогда нас не подводил. Ведь так? С меня лепешка, приятель.

— Только будь осторожен, — попросил коня Кай, вытащил из-за пояса нож, вновь надрезал многострадальную ладонь, промокнул в крови платок. — Очень осторожен, — повторил Кай и привязал платок к сбруе. — Он на кровь пойдет, точно тебе говорю.

Конь фыркнул и поскакал вниз по дороге. Не сводя с него взгляда, Кай перебежал на левую сторону тракта, остановился под раскидистой сосной, заставившей даже дорогу вилять у ее корней, сорвал с плеча моток веревки, перекинул ее через толстый сук высоко над головой, свободный конец закрепил на поясе. Между тем конь доскакал до молочного месива, окунул в него копыта, погрузился почти по брюхо и вдруг резко рванулся назад. Каю даже показалось, что он увидел взметнувшуюся над туманом лапу. Раза четыре ему приходилось отправлять верную лошадку выманивать из засады какую-нибудь мерзость, но никогда конь не рвался назад с такой скоростью. И вслед за ним из распадка не побежал зверь, а пополз сам туман. Он накатывал волной, так, будто сердобольная хозяйка подхватила в печи чугунок и выскочила с ним в зимнее морозное утро, и там чугунок покрылся паром, скрылся в пару. И вот уже хозяйки нет, но источник пара словно несется сам по себе и против ожидания окатывает не кипятком, а холодом.

Конь домчался до Кая за секунды, охотник зацепил за упряжь крюк, которым заканчивалась веревка, и ринулся вперед, чтобы присесть меж молодых сосенок, распушивших ветви у обочины тракта. Он разглядел в клубах тумана зверя, когда до него оставалось с пару десятков шагов. Тот не был слишком быстр, верно, думал, если вообще мог думать, что его добыча все равно никуда не денется. Да и запах не обманывал зверя: пахло людьми, лошадьми, кожей, тканями, сталью. Всем, что было столь лакомым и доступным, исключая разве что недавних злых всадников, которые обожгли ему морду, плечи и передние лапы. Всякий, разглядевший зверя издали, решил бы, что он видит медведя. Но медведя-уродца, потому как голова его была непомерно велика даже для медвежьего туловища, а лапы слишком длинны, и сам он был чересчур велик для медведя, и не бежал он, а скакал, потому как отталкивался от усыпанного хвоей тракта не подушками вооруженных страшными когтями клешней, а их оборотной стороной, он словно опирался о землю кулаками! Всякий, увидевший зверя вблизи, умер бы от ужаса, потому как тот был в два раза больше лошади, и на его обожженной морде горели бешеным пламенем вместо глаз огненные щели.

Кай передумал в мгновение. Выставлять против такой туши даже пятилоктевое копье было равносильно попытке отогнать грозовую тучу, надувая щеки. И он выстрелил в зверя сразу из четырех стволов. Однажды ему приходилось стрелять сразу из двух. Тогда он чуть не вывихнул себе плечо. На этот раз Кай оказался более предусмотрителен: к прикладу ружья заведомо была прикреплена прошитая кожей войлочная подушка, да и куртка была усилена кожаными вставками как раз на груди, но все же удар оказался столь сильным, что он на мгновение потерял сознание. А когда пришел в себя, понял, что лишился и слуха. И все же вой зверя перешиб даже временную глухоту. К счастью, конь охотника не оплошал, в момент выстрела он рванулся прочь и в тот краткий миг, на который Кай обратился в безвольную куклу, успел вздернуть хозяина на достаточную высоту, чтобы зверь проскочил под ним.

— Ну и тварь, — только и вымолвил Кай, с трудом взбираясь на толстый сук и глядя, как окровавленное, ослепленное чудовище ломает клыки о выпавшее из рук стрелка ружье, и почти сразу заорал что было силы: — Здесь я! Здесь! Сюда!

Зверь расслышал призыв мгновенно. Ружье отлетело в сторону, развороченная морда, на которой среди кусков плоти остались только зубы, обратилась вверх, и длинные лапы, нащупав ствол, тут же раскрылись клешнями древолаза. Они не просто вцеплялись в кору, они прокалывали, щепили саму древесину гиганта.

Кай встретил чудовище у основания сука. Загнал в глотку копье, подпрыгнул, уходя от удара когтистой лапы, уцепился за следующую ветвь, взобрался на нее, а потом уже сек и рубил ползущую за ним по стволу мерзость мечом, пока та, потеряв обе лапы и изрядную часть головы, не рухнула к основанию дерева грудой распадающейся в черную слизь плоти.

Когда Кай спустился на землю, его ноги дрожали. Сосны больше не было. Верхушка еще держалась, но на три десятка локтей ствол лишился половины сучьев и оказался выгрызен с некоторых сторон до сердцевины. Конь Кая, раздувая ноздри, ткнулся ему в плечо.

— Две лепешки, — хрипло выдохнул охотник и полез в поясную сумку за обещанным. — В этот раз мы обошлись без новых ран, хотя старые, похоже, открылись.

Молодец с удовольствием принял лакомство, а Кай, зажав нос платком, приблизился к поверженной туше и потянул за торчащее между огромных клыков древко. Извлеченное из пасти зверя копье было исковеркано — поперечина смята, лепесток наконечника прокушен. Вдобавок плоть чудовища оказалась ядовитее обычного. Сталь осыпалась на глазах. То же самое стало и с ружьем. От приклада не осталось ничего, стволы были смяты, замки сплющены.

— Говорят, что такая же туманная тварь скоблила когтями ворота Намеши, — хрипло заметил подошедший Такшан. — Ворвалась бы в город, вся намешская гвардия бы не справилась с нею. Но тут на дороге показался обоз беженцев, торопящихся в город, она и отвлеклась. Перекусила обозом и пошла на запад. Может быть, это она и есть?

— Ты, Весельчак, сделал бы честь любому войску, — с интересом пробормотал Такшан.

— Боюсь, что не любое войско сделало бы честь мне, — ответил Кай и бросил обломки ружья Шарни, который бледнее бледного трясся за спиной Такшана. — Держи, купец. На память. Похоже, придется выторговать у тебя другое ружье.

— Я — не купец, — поправил охотника Шарни и посмотрел на него с надеждой. — Ты не бросишь нас?

Кай смотал веревку, поднялся в седло, взглянул на обоз, готовый то ли продолжать путешествие, то ли разворачиваться вспять.

— Нет, конечно, а то ведь следующая тварь, вместо того чтобы перекусить обозом, пообедает мною. Кажется, в прошлый раз я погорячился насчет пяти таких зверьков. Да и еще одно дельце у меня к тебе появилось, Шарни.

— Копья у меня больше нет, поможешь с хорошим оружейником?

— Это самое легкое, что ты мог у меня попросить! — с радостью отозвался толстяк.

— Вот и славно, — пробормотал под нос Кай и сдвинул брови, разглядев холодный огонь в глазах Такшана.

Птицы запели на пятый день пути. Но вечером четвертого дня Кай увидел, что след рыжего и его спутников покинул тракт. До узкой речушки, которая пересекала спустившийся в глубокий овраг тракт каменистым перекатом, следы коней были, после нее — нет. Кай спрыгнул с коня, скинул сапоги, вошел в холодную воду и прошел вниз по течению с сотню шагов. Когда вернулся, на дороге увидел Туззи, сидящего в седле.

— Рыжий по воде ушел? — понимающе ухмыльнулся верзила. — И ты за своим дружком?

— Да ладно, — махнул рукой Туззи. — Середина пути почти. Что тебе обоз? Я дорогу по руслу Каменной речки знаю. Выводит она прямо к Эрхе, ну, правда, на сотню лиг южнее Кеты, да и сама речка сотню лиг лишних петлями раскидывает по чаще, но зато без забот. Южный край леса спокойнее.

— Так ты ж вроде не нанимался ни в проводники, ни в охранники? — прищурился Туззи.

— Я вот не пойму, кем ты нанялся? — поинтересовался Кай. — Или ты в удовольствие за обозом тащишься.

— Не твое дело, — оскалил зубы верзила. — Может быть, я в Кете наряд на охрану возьму?

— Ага, — кивнул Кай. — За пять лиг от города. Наверное, толпятся уже заказчики? Ждут славного воина…

— Ты язычком-то поосторожнее шевели, — прошипел Туззи. — А то ведь он о зубки пораниться может. Я ведь не мерзость пустотная, с дури под твой клинок не попрусь. Издали возьму. А то и деревенщину свою с цепи спущу. Хочешь стрелку в затылок заполучить?

— А что, приятель? — Кай присел на камень, натягивая сапоги. Он с трудом сдерживался, чтобы не прикончить мерзавца немедленно. Хотя был ли он уверен, что Туззи — мерзавец? Да и если бы пришлось убивать всех мерзавцев, под ногами бы хлюпало от пролитой крови. — Может быть, сойдемся клинок в клинок? Да вот хоть прямо здесь? Ты не бойся, видишь, я и хромаю, да и бок у меня не в порядке. Рискнешь обнажить меч? Как думаешь, если я тебя окорочу на половину локтя, разбежится твое воинство или нового вожака выберет? Ну что, дальше с обозом пойдешь или свернешь на Каменную?

Туззи схватился за рукоять своего меча немедленно, но из ножен его не выдернул. Покраснел, как небо в разгар Пагубы, прошипел что-то неразборчивое и развернул коня прочь.

Вечером к Каю снова пришла Каттими. Нельзя сказать, что она округлилась за последние дни, но что-то на ее лице, кроме глаз, появилось. Она вновь предложила Каю кашу, вновь безропотно съела ее сама, жалуясь, что, с тех пор как стала есть больше, каждый вечер проваливается в сон, как в черную яму. Конечно, может быть, в каше есть какое-то сонное средство, только зачем Такшану усыплять Кая? К примеру, если бы тот спал прошлой ночью, то страшный зверь не только расправился бы с проводником, но и разнес бы весь обоз.

— Я не проводник, — в который раз повторил Кай, с неудовольствием понимая, что любуется девчонкой, глаз не может от нее отвести. — Я иду своей дорогой, так совпало, что за мною тащится обоз. Вот и все.

— Вот и все, — шмыгнула носом Каттими. — Однако горазд ты сам себе лгать. Все вы мужики такие… Слушай, а может, и нет никакого сонного порошка? Запашок какой-то имеется, но Такшан ведь в каждый котел всяких трав чуть ли не по две горсти сыпет. Раньше мне не давал уснуть голод, а теперь я каждый вечер чувствую тяжесть в животе. И сплю.

Она послушно двинулась вперед, но в двух шагах от охотника остановилась, задрожала, замерла.

— Я уже все съела. — Румянец вовсе залил ее щеки.

— Дай миску, — повторил Кай, подхватил жестянку, отметил, что руки Каттими под стать ей самой, тонкие, изящные, но не изнеженные, крепкие, поднес котелок к носу, втянул аромат не так давно наполнявшего его кушанья.

— В другой раз сам будешь есть? — спросила с тревогой Каттими.

— Нет, — мотнул головой Кай. — Я бессонницей не страдаю. Сонной травой разит от твоего кушанья. Но настой слабый. С ног не свалит. Тебе да твоим подружкам по несчастью больше и не надо, а на воина не подействует, разве только добавит пару зевков. Другое плохо — отвыкать от этой травы долго придется. С неделю уснуть не сможешь толком без нее. Прочие рабыни, наверное, и днем спят?

— Точно, — кивнула Каттими. — Спят и не жалуются. Только круглее становятся. Мне раньше голод спать не давал, а теперь и я даже днем то и дело зеваю.

— Тогда зачем он присылает тебя? — спросил Кай. — Кушаньем таким меня не усыпишь, да и догадывается он, что я не ем его каши. Или думает, что ты специально щеки надуваешь, чтобы полнее выглядеть?

— Он странный, — прошептала девчонка. — Спит сидя. Кажется мне, что в темноте видит. У него даже глаза будто светятся. Ну здесь-то над дорогой просветы, ночное небо мерцает углями. И глаза у Такшана мерцают. А еще он постоянно бормочет что-то и на земле чертит и угольки раскладывает. Сейчас не знаю, сейчас я сплю, а раньше точно раскладывал. Он всех на поводке хочет держать. И тебя хочет держать. Днем, пока обоз тащится, он постоянно отстает, с купцами разговоры заводит, но они отмалчиваются вроде. Зато Туззи частый гость. То и дело под полог заглядывает, языком цокает. Туззи хотел купить меня, только не насовсем, а на ночь. А Такшан не продал, сказал, что давал бы коня покататься, если бы у просильщика задница была без шипов.

— Спроси у хозяина, сколько он хочет за тебя? — не удержал во рту глупые слова Кай.

Вспыхнула девчонка, как весенний луговой цвет. Развернулась и только что не бегом припустила обратно к обозу.

Такшан догнал Кая утром. Тот как раз пересек оставшуюся от давнего пожара поляну, на которой поднимался молодой лес, вслед за охотником на поляну выкатили подводы, и впервые с начала путешествия раздавшиеся над головой птичьи трели заставили охотника улыбнуться.

Работорговец поравнялся с Каем, хмыкнул, глотнул вина из висевшей у седла фляжки, наконец спросил:

— Прицениться — не значит покупать, — заметил Кай. — Ты непорченых по какой цене сдаешь?

— По разной, — оскалился в усмешке Такшан. — Оптом сдаю, кучей. Есть нужные… люди, сами все устраивают. Баба тебе зачем? Была бы нужна, давно бы оприходовал. Я ж ее к тебе бесплатно засылал.

— А я подарков не принимаю, — ответил Кай. — Долгов не люблю. Всякий подарок как долг. Хоть поклон, а все одно должен. А когда человек кланяется, с чего бы его не тюкнуть по темечку?

— Да уж, — хмыкнул Такшан, изогнув сросшиеся брови над переносицей, — тебя тюкнешь, как же. Твоя слава вперед тебя идет.

— Славы не ищу, — ответил Кай. — Что под ноги бросается, перешагиваю, что ветром лепится, стряхиваю. Что хочешь за девчонку?

— Да что у тебя есть-то, кроме лошадины твоей? — не понял Такшан. — Пику с ружьем и то потерял. А не кочевряжился бы, хорошую бы монету за этот перегон взял.

— Перегон еще не закончился, — заметил Кай. — Полпути впереди. Разное может стрястись. Когда я на себя работу беру, люблю, чтоб и в закладе я один был. Надорвусь, так сам и пострадаю, на чужой живот грыжу не навешу.

— Брось, — снова засмеялся Такшан. — Ты свою работу уже сделал. Посмотри вокруг: птички поют, цветами пахнет, ветер ветви колышет. Не томи себя домыслами. Избавил лес от мерзости пустотной — радуйся. Монеты на том не заработал, сам дурак.

— Радуюсь, — кивнул Кай. — И сам дурак тоже. Но за дорогой смотрю и смотреть буду. Сколько за девку хочешь?

— А сколько дашь? — оскалился Такшан. — Порча-то у нее немудреная. Если впригляд пользовать, вроде и есть. А если на ощупь, то, Пустота с ней, пальцы-то не занозит. Сама она вот занозистая. Пришиб бы я ее давно, да порчу увеличивать не хотел. Так сколько?

— Порча немудреная, — кивнул Кай. — Но ведь оно как, не в том беда порченого клинка, что выбоина в нем, а в том, что сломаться он может в том самом месте.

— Так ты рубиться ею хочешь или любиться? — загоготал Такшан.

— Мое дело, — отрезал Кай. — Она ж ведь с норовом? Сбегала от тебя, сама себе кожу прижгла. Может быть, я приструнить ее хочу? А захочу, живьем в землю зарою.

— Так и захочешь? — зацокал языком торговец.

— Десять монет за такую девку? — вытаращил глаза Такшан. — Да она одной каши сожрала на две монеты серебра. Ты видел, какие у нее глаза?

— Вот за глаза и плачу, остальное еще откармливать да выхаживать. Хватит придуриваться, Такшан. Я же не на рынке. Сказал бы пять монет, ты бы и за пять ее продал.

— Тебе нужно, чтобы она была со мной, — объяснил Кай. — Сначала ты посылал ее ко мне с кашей. То, что ты сонную траву в кашу мешаешь, меня не насторожило. Ты еще на перевале у Парнса похожую кашу варил, зачем тебе вопли невольников? Ты их любишь спокойными возить, тихими. Нет, ты хотел, чтобы я к девке прирос. А вот зачем тебе это, пока не знаю. Но всякий воин, у кого на крупе коня девка сидит, считай, это половина воина.

— Э! — погрозил пальцем Каю Такшан. — Правильно думаешь, да неправильно считаешь. Мне что воин ты, что половина воина, все без разницы. Мне главное, чтобы торговля была. Каждый торговец свой товар хвалит. А мой товар сам себя хвалит. Я тебе отдам девку за десять серебряных монет. Полновесных, хиланских. Но не потому, что она столько стоит. Ей цена пять золотых, а если бы не порченая была, все бы десять взял. Но вот если бы не ты, я и ее бы потерял, и остальных девок, да и сам бы не пережил того зверька. А я, как и ты, долгов не люблю. Накинь хоть монетку за балахон ее? Крепкий еще балахон.

— Десять, — бросил кошелек торговцу Кай. — Балахон мне ее ни к чему.

— Ну как знаешь, — оскалился в усмешке Такшан и подал коня назад.

Каттими прибежала в полдень, во время привала. Она была голой, только бронзовый браслет с обрывком стальной цепи поблескивал у нее на правом запястье да татуировка тонким узором овивала шею, талию, запястья и лодыжки. Щеки ее горели, грудь, которую она пыталась прикрыть одной рукой, вздымалась, вторая рука позвякивала цепью у лона. Со стороны повозок Такшана, которые остановились в полусотне шагов, донесся свист. За представлением наблюдала чуть ли не вся десятка Туззи.

Она прикусила губу, но руки прижала к бедрам. Никаких отметин на теле, кроме покрывшихся коркой ожогов и странного орнамента, охотник не разглядел.

Она повернулась спиной, исполосованной следами от плети. Изогнула шею, спросила с неожиданной злостью:

— Может, нагнуться? Все рассмотрел, новый хозяин? Нравлюсь?

— Очень, — серьезно ответил Кай и вдруг и сам почувствовал, что жар захлестывает его от ушей до пят. — Давно не видел такой красоты. Очень давно. Но я не красоту рассматриваю. Такшан ничего не навесил на тебя? Ничего не нарисовал? Ни охрой, ни иглой? Говори сразу, а то ведь наизнанку выверну.

— Ничего. — Она неожиданно всхлипнула. — Татуировки мои, деревенские. От наговора и прочей гадости. А если Такшан и навесил еще что, то я о том не знаю. Злой он. Подошел ко мне с топором, я думала, что зарубит сейчас. А он хватанул по цепи, сказал, что ключ от браслета потерял. А потом платье с меня содрал и войлоковки с ног велел скинуть. Мол, за девку уплачено, а за одежду нет. А эти… смотрели. Туззи даже с этим, как его, с Таджези по рукам ударили, кому я достанусь, когда тебя убьют.

— Ну-ка… — Кай протянул руку, поймал тонкое запястье, пригляделся к тяжелому браслету с затейливым замком. Отполированная поверхность от петли до петли была покрыта какими-то письменами, непонятной упругой вязью.

— Такшан сказал, что в Кете мастеров полно, кто-нибудь снимет браслет, — прошептала Каттими, стараясь держаться за плечом Кая.

— Что тут написано? — не понял Кай. — Что за язык? У остальных невольниц такие же браслеты?

— Нет, — замотала головой девчонка. — У них стальные защелки на лодыжках и замки навесные, обычные. Да и этот он на меня нацепил только тогда, как мы из Кривых Сосен вышли. Как на беглую нацепил. Но ты не думай, вот ярлык на меня, он попятную не возьмет. Вряд ли… возьмет.

Она протянула Каю сжатую во второй руке полоску кожи с печаткой работорговца, неожиданно вновь оказалась перед охотником во весь рост, ойкнула и опять шмыгнула к нему за спину. От подвод Такшана снова раздался свист и хохот.

— Вот. — Кай открыл одну из сумок, висевших на боку лошади, вытащил несколько свертков. — Здесь пара белья, порты, рубаха, платок. Куртки пока нет, придется довольствоваться одеялом, но до осени мы уж точно будем в Кете. Зато есть пара сандалий, их можно зашнуровать под размер. Все будет тебе велико, но уж придумай что-нибудь. Есть хорошая бечева, распусти на нитки, иголку я дам.

— Что ты будешь делать со мной в Кете? — Она судорожно натягивала на ноги большое, не по размеру, белье.

— Ничего. — Он пожал плечами. — Ты же не вещь. Да и забота у тебя какая-то была в Кете. Так ведь? Дам тебе пару монет да отпущу. Хочешь, пристрою в какую-нибудь мастерскую.

— Дура, — заметил Кай и сунул ей в кулак ярлык. — Можешь подтереться им.

— И часто ты разбрасываешься деньгами? — Она снова покрылась румянцем.

— Вот так — впервые, — признался Кай. — И уже чувствую себя дураком. Ты будешь есть или нет? Правда, на кашу с сонной травой не рассчитывай. Я ем простую пищу.

— Куда уж проще. — Путаясь в штанах, она села рядом с ним, оторвала от пласта копченой форели полоску, отломила кусок лепешки, сунула все это в рот, взяла мех с вином, глотнула и чуть не подавилась, закашлялась с выпученными глазами.

— Пей вот из этого, — подвинул ей другой мех Кай. — То слишком крепкое. Я взял его, чтобы промывать раны.

— Разве кто-то ранен? — Она наконец смогла отдышаться. — Прости, забыла про кровь на твоей ноге.

— Нога заживает, бок утихает, — отмахнулся Кай. — Не затем запас запасают, чтобы запасом хвалиться, а чтобы не разориться. Вот тряпица, промой как следует ожоги на груди. Они воспалены, а мне хотелось бы залатать твое тельце побыстрей.

— Зачем? — Она с подозрением сдвинула брови.

— Чтобы ты наконец перестала вызывать жалость, — отрезал Кай. — Ешь быстрее. Скоро трогаемся. До Кеты еще пять или шесть дней пути, но надо покинуть этот лес побыстрее. Как поешь, нарви вон тех оранжевых цветов.

— Мне? — Она вновь разрумянилась. — У нас в деревне парни девушкам дарили бусы. Цветы дарят только перед свадьбой. И потом, парень должен собрать их сам. Собрать и сплести венок…

— Забудь о свадьбе, — оборвал ее Кай. — Это огнецвет. Собери не менее десятка бутонов, затем тщательно их пережуй.

— Зачем? — Она вновь удивленно подняла брови.

— Во-первых, получившаяся кашица хорошо заживляет раны, поможет избежать уродливых шрамов, — объяснил Кай. — А во-вторых, до завтрашнего дня я буду избавлен от твоей болтовни.

Глава 3
Тати и нелюди

Вторую половину дня Каттими бежала, держась за стремя. Сначала она пыталась возмутиться, но рот ее был связан огнецветом, язык не слушался, да и Кай тронул коня с места, сзади загремели повозки Такшана, и она побежала. Держалась она неплохо, сразу же успокоила дыхание, правильно ставила ноги, вот только сил у нее все-таки было немного. Уже к пятой лиге дыхание стало прерывистым, на лбу выступила болезненная испарина, в груди начал раздаваться хрип. Кай спрыгнул с лошади, подхватил неожиданно легкое тело Каттими и посадил ее в седло.

— Держи. — Он протянул ей фляжку с водой. — И готовься. Завтра тебе тоже придется поработать ногами. А пока я займусь своей ногой, а то так и буду на каждый прыжок кровоточить.

Она пробежалась еще раз и в первый день. Ее опять хватило ровно на пять лиг, но вместо хрипа из груди раздавалось пусть и тяжелое, но все-таки дыхание. Вечером, когда Кай остановил коня в ельнике, она упала на подушку из хвои почти без сил, но, поев, не только не улеглась спать, но взяла у Кая иголку и принялась распускать на нитки кусок веревки.

— Ты не боишься спать? — с трудом ворочая языком, спросила она охотника, когда тот расстелил под низкими ветвями одеяло.

— Не боюсь, — зевнул Кай. — Вот не проснуться — боюсь, но на этот случай у меня есть мой конь. Он лучший сторож на стоянке, зато горазд подремать на ходу. Пару раз, когда и я о чем-то задумывался, забегал в полудреме в колючий кустарник. Очень потом на меня обижался. Будешь ложиться спать, прижимайся спиной к моей спине. Так теплее, да и со спины я менее опасен.

— Ножниц у тебя, конечно, нет? — спросила девчонка.

— А также корыта для омовений и ткацкого станка, — кивнул Кай. — Вот тебе нож. Если будешь подрезать ткань, делай это прямо на ножнах, они прочные. Если будешь шить, в подсумке есть свеча и огниво.

— И ты не боишься давать мне нож? — подняла она брови.

— Нет. — Он закрыл глаза. — Пока мы не дошли до края леса, я не боюсь даже выродков Туззи. Они полезут ко мне только тогда, когда опасность вовсе развеется.

Утром у Каттими были красные глаза, зато одежда сидела на ней так, словно была сшита по мерке. Оценив аккуратные двойные швы, Кай удивленно хмыкнул. Но, осмотрев ноги девчонки, выругался. Ноги были сбиты.

— Ничего. — Она улыбнулась. — Такая ерунда после всего. Заживет.

— Не сомневаюсь, — кивнул Кай и вытащил жестянку с мазью. — И побежишь уже сегодня, но только после полудня. И вот еще. — Он выудил из мешка широкий ремень с поясной сумкой. — Приспособь это дело. Хоть ярлык будет куда убрать. Да, и здесь еще пара носков из тонкой шерсти имеется. Пока ноги не привыкнут к ходьбе, лучше тренировать их в носках.

— Они стоят немало, — восхищенно выдохнула Каттими.

Она смогла бежать уже дольше — до полудня. Только тонкие носки так и не надела. Обошлась тем, что, как оказалось, выкроила из излишков ткани. Единственное, что огорчило Кая, так это испорченное, на его взгляд, одеяло. В нем появилось обметанное по краю отверстие. Еще с утра Каттими сунула в отверстие голову и сказала, что в таких одеяниях ходят лапани из Холодных песков.

— Ты бывала в Холодных песках? — удивился Кай.

— Нет. — Она пожала плечами. — Что там делать? Лапани иногда приходили на ярмарку на перевале возле Гимы. Там даже появлялись кусатара, лами, малла. У Гимы были запрещены войны. Раньше были запрещены. Теперь-то уж…

— Старцами. — Она посмотрела на него так, словно он не знал обычных вещей. — В Гиме живут старцы. Если их сильно разозлить, они могут наказать любого.

— А чем же еще? — Каттими не переставала удивляться. — Они же старцы!

Она бежала и после полудня. Кай посматривал на ее прикушенную губу и понимал, что хочет он того или не хочет, но вспоминает ту хрупкую девчонку, рядом с которой прошло его детство и которую он однажды не смог уберечь. Хотел ли он испытать что-то подобное тому, что почти уже стерлось из памяти за три года? Вряд ли. Скорее, расчет Такшана был точен. Несколько разговоров с несчастным существом сделали Каттими уже и не вполне чужим человеком для Кая, а с учетом того, что оставшиеся в живых его близкие были укрыты им на самом краю Текана, так и единственным относительно близким человеком. Вот только зачем Такшан замыслил это, Кай пока понять не мог. В первый же вечер он довольно легко открыл мудреный замок бронзового браслета, но тайны его не разгадал. Письмена были непонятными, возможного колдовства браслет не проявлял. Конечно, если не считать желания отбросить его куда подальше. Кай даже рискнул капнуть на чудное изделие кровью, но так ничего и не добился. Каттими только сказала, что от такой железки на руке ее слегка подташнивает и что если надпись на браслете какое-то заклинание, то последним словом должно быть имя заклинателя. К сожалению, Кай не только не знал этой письменности, но даже не понимал, с какой стороны ее следует начинать разбирать. И все-таки, какая-то тайна у него имелась, поэтому Кай оставил его на руке Каттими. А вечером две повозки Такшана отстали от обоза.

— Колесо заклинило, — объяснил нагнавший охотника Шарни. — Сказал, что исправит поломку и нагонит. Да что нам осталось, пара лиг и привал?

Едва он произнес эти слова, где-то далеко, на севере зазвучал рог. Может быть, Кай и не расслышал бы едва различимый звук, счел бы его воем ветра в сквозном дупле, но одновременно с ним вспыхнул браслет на руке Каттими.

— Что ты почувствовала? — спрыгнул, слетел с лошади Кай, потому что запылавшие на бронзе письмена пылали только под его веками, наяву они остались безжизненны и холодны.

— Словно вонзилось что-то в руку, — прошептала она испуганно.

— Ты в самом деле ощутила укол? — удивился Кай.

Рог еще звучал, когда Кай снял с запястья девчонки браслет. На ее коже следа не было, но, взяв браслет в руки, он и сам почувствовал что-то вроде укола. Впрочем, боль почти сразу исчезла, но письмена продолжали пылать. Кай бросил браслет на землю, письмена погасли.

— Что вы возитесь с этой безделушкой? — поморщился Шарни. — Для украшения она слишком тяжела, для браслета на руку воина слишком красива. Если там заусеница, ее нужно сточить камнем, но я бы…

— Послушай, — Кай повернул голову, но звук рога оборвался, — послушай, Шарни, есть ли в обозе хоть что-то живое, кроме людей и коней? Кошка, собака, ну что-то? Я бы поймал хорька или куницу, но у нас мало времени.

— У меня есть жирная хиланская утка, — побледнел Шарни. — Брату везу, он жуть как любит поджаренную утку на углях… Ты собираешься колдовать?

— Нет, Шарни, — Кай с тоской посмотрел на лошадь, на боку которой не было ни копья, ни ружья, — я собираюсь сражаться. Но утку принеси и дай команду всем подводам быстро править за мной. Через лигу будет урочище, тракт пойдет между двумя холмами. На одном из них нам придется принять бой. Кажется, засады там пока нет, но это и плохо.

— Если противник не устраивает засаду, он может считать себя очень сильным. — Кай вновь запрыгнул в седло, подхватил за руку Каттими, впервые усадил ее на круп лошади позади себя, снова защелкнул на ее руке браслет. — И я склонен думать, что все так и есть.

— Если будешь слушать меня, а не орать, то необязательно, — прошептал, свесившись с лошади к самому уху толстяка, Кай.

— Один и тот же, — пискнула за спиной охотника Каттими.

— Если два наговора греются друг от друга, значит, их составлял один и тот же колдун, — объяснила девчонка. — Вот и все. Зачем тебе утка?

— Я не повар, — отозвался Кай. — А также не колдун и не гадалка. Я охотник, и сдается мне, что нас загоняют.

Обоз, в котором осталось восемь подвод, забрался на заросший соснами холм через полчаса. Дорога осталась по правую руку, второй холм, на котором высились руины сгоревшей сигнальной башни и часть фундамента обрушившегося оплота, был поврежден недавним оползнем, а тот, который пронзали корнями золотостволые сосны, пришлось огибать через заросли дикой малины слева и забираться на его верхушку по пологому склону с тыльной стороны. Едва это удалось сделать, Кай приказал собрать всех лошадей и увести их за ельник, который начинался у подошвы с южной стороны холма. С лошадьми ушли отыскавшиеся среди возниц двое седых стариков. Но никто из них не решился подойти к черному коню охотника. Кай потрепал Молодца по морде, и тот побежал вниз с холма сам. Все, кто остались с Каем, были бледны, но тверды. Объяснять ничего не требовалось, рог уже могли расслышать все. Охотник огляделся, с ним осталось менее тридцати человек.

— Туззи ушел, — проговорила, шагнув вперед, белокурая кессарка, — остались я, Сай и новичок. — Лысый южанин и белобрысый селянин стояли у нее за спиной. — Туззи сказал, что это не его война.

— Всегда кто-то должен оставаться, — ответила женщина. — Меня зовут Васа.

— Хорошо, Васа, — кивнул Кай, которому на мгновение показалось, что не только селянин Педан, но и Сай смотрит на него с ненавистью. — А теперь слушайте меня все. Судя по звуку рога, на нас идут тати. Кто именно, не знаю. Может быть, кусатара, может быть, лами, может быть, даже малла или еще кто, скоро увидим. Возможно, кто-то из нас погибнет, но мы можем отбиться. Вряд ли в этом лесу достаточно прокорма для большой орды.

— Нам хватит и сотни противников, чтобы остаться здесь навсегда, — заметила Васа.

— Надеюсь, что сотни не хватит. — Кай прислушался к новому раскату рога, взглянул на пылающий только для него браслет на руке Каттими. Неужели только для этого Такшан спровадил девчонку? Навести на обоз орду? Слишком просто это выглядело. Но права была Каттими: колдовал торговец, колдовал. — Сколько бы их ни оказалось, мы будем готовы. Начнем с главного: вокруг сосен, вниз по склону — папоротник до пояса. Не топтать его! Необходимо, чтобы он стоял, как стоит! И еще. Таркаши, Шарни, Усити, мне нужны все прочные веревки, что у вас есть, топоры и все, что может стрелять: самострелы, луки, ружья.

— Ружья? — недоверчиво хмыкнул Шарни. — Нет ружей. Пока нет.

— Дротики! — повысил голос Кай. — И доспехи, если они есть. И вот еще. Около часа или чуть больше у нас еще имеется. Этот час нам придется поработать так, как мы не работали еще никогда.

Кричать и заставлять трудиться никого не пришлось. Все делалось быстро и правильно. Каю даже казалось, что в глазах, которые смотрели на него, светилась надежда. Надежды не было только у него самого. Уверенность в том, что схватка неизбежна и выйдет из нее победителем тот, кто окажется сильнее, присутствовала. Так же как и уверенность в том, что победителя может не оказаться вовсе. Телеги были выставлены квадратом вокруг самой величественной сосны, ее нижние ветви срублены на высоту в шесть локтей. Ближе к верхушке Кай приказал подвесить мешок, в котором покрякивала утка Шарни с застегнутым на ее шее браслетом, попытавшаяся немедленно ущипнуть Кая в благодарность за тяжелое украшение. Чуть ниже было приготовлено место для ее хозяина, которому Кай клятвенно обещал, что ни один тати не сможет забраться так высоко на дерево, а если кто и заберется и даже попытается пленить торговца, тому следует просто-напросто прыгнуть вниз. Смерть при падении с такой высоты мгновенна и безболезненна. Нельзя сказать, что бедолагу обрадовала возможность подобного исхода, но лезть на дерево Шарни не отказался и даже прихватил с собой горшок с порохом и все кубки, чашки и чарки, что отыскались в обозе. Еще один горшок толстяк пожертвовал Каю, остальные были отнесены в ельник. Туда же оттащили и прочий товар, заставив Кая подосадовать, что лучше бы телеги сразу толкали наверх пустыми.

Веревок отыскалось немало, по крайней мере, до ста шагов во все стороны от центральной сосны на уровне колена были опутаны веревками все деревья. Большой пользы от скрытых под папоротником преград Кай не видел, но сейчас был важен даже временный выигрыш. На расстоянии трех десятков шагов вокруг сосны и телег был устроен вал из валежника, щедро просыпанный порохом, и два горшка с тлеющим огнем приготовлены на нижних ветвях той же сосны. Вдобавок среди товара Усити отыскались пяток капканов на крупного зверя и десяток на мелкого. Больше ничего острого найти не удалось, поэтому в последний перед закатом час все оставшиеся с обозом охранники и возницы рубили стволы молодых елей, забивали их в землю и острили им концы, пытаясь превратить холм в огромного ежа. Когда тьма поглотила все вокруг, им это почти удалось.

Места на ветвях заняли все, у кого отыскались луки, — Васа, Сай, Педан и трое намешцев вместе с оказавшимся вертким и цепким Усити. Прочих Кай разделил на два отряда и отвел вниз по пологому склону холма в оставленные проходы. С собой он взял восьмерых хиланцев, вооруженных мечами. В другом проходе притаился с огромным топором Таркаши и все девять гиенцев с пиками.

— Что ты? — не понял Кай и поморщился от напряженных смешков хиланцев.

— Мне тоже нужно что-нибудь! — растерянно прошептала Каттими. — Меч или копье… Мне приходилось махать мечом, отец учил меня. И я уже убивала тати! Я же рассказывала!

— Бегом, — медленно и отчетливо проговорил Кай. — За ельник к лошадям бегом. И носа оттуда не показывать! Все ясно?

— Пока что все, — прошипела Каттими, подтянула ремень, на котором без толку болтались кольца для меча и кинжала, и скрылась в наплывающем сумраке.

— Почему ты решил, что они полезут на холм через самую круть? — поинтересовался один из ветеранов, когда леденящий кровь голос рога отзвучал, кажется, всего лишь в паре лиг.

— Думаю, что они идут по метке, — объяснил Кай. — Метку оставил Такшан. Сейчас она на верхушке сосны. Чего им бояться? Или думаешь, что они в рог от страха дудят? Это они на нас страх нагоняют. По метке, по метке они идут. Это как в темноте идти на огонь, днем посмотришь, как продирался, диву дашься.

— Такшан? — удивился второй ветеран. — Неужели предал, мерзавец?

— Предал? — удивился Кай. — По мне, так любой, что живым товаром торгует, предатель своего племени. Но Такшан не предатель. Он враг. Или ты думаешь, что он человек?

— Так он сам разве не говорил, что полукровка? — воскликнул первый. — Ну да, брови как у кусатара, и ручищи велики, но все ж таки не до колен!

— Полукровок от связи с тати не бывает, — процедил сквозь зубы Кай. — Бывало, насиловали селянок в горных деревнях и кусатара, и лами, и наоборот случалось, да только что-то ни одна из пострадавших, насколько я знаю, не понесла. Если он и полукровка, то от соития кусатара и лами. Нет, приятель, тати — это совсем другая порода. Много дальше от человека, чем тот же осел от лошади.

— Это точно, — прошептал один из ветеранов. — И вот мы тут как ослы, только они не как лошади, а как волки. И вправду, какое уж там потомство…

Тати полезли на холм за полночь, но они не ждали своего часа, просто оказались дальше, чем слышалось поначалу. Когда до них и в самом деле осталась лига, рог звучал уже так, что звенело в ушах. А потом раздался топот. Топот не десятков, а как бы не сотен ног. И позвякивающие удары в бубны, и бой барабанов. И тяжелое дыхание, но не от тяжести дороги, а от тяжести тел. И глаза. Сотни глаз, которые помаргивали красным в тон тлеющего углями неба.

— Точно так же было восемнадцать лет тому назад за Хапой, когда загоняли кусатара в их норы, — прогудел над ухом Кая один из ветеранов. — Хорошо они бьются. До последнего идут вперед.

— Ну то они башни свои обороняли, а то на чужой земле озоруют, — с дрожью прошептал другой.

— Это ты зря, браток, — загундосил еще кто-то, — всю эту землю они считают своей. У них в языке даже слова такого — «люди» — нет. Всех нас называют ворами. И не только нас, но и мугаев с Гиблых земель, и лапани с Холодных песков, и даже некуманза из Дикого леса, хотя уж те-то вроде как исконные…

Холм словно ожил, запыхтел, зашевелился. Зашуршал папоротник, послышалось падение тел, оступившихся на первой веревке, затем взревел кто-то, попавшийся в капкан, поднялся вой наткнувшихся на заостренные колья, и началось. Зафыркали луки, первые стрелы нашли цели, рев слился с визгом, какой-то тонкий голосок запричитал, затянул что-то высокое и невыносимое, кто-то зарычал, как рычит зверь, и вот уже затрещала полоса валежника под ногами первых тати.

— Стоять! — рявкнул Кай на подавшихся было вперед ветеранов. В отличие от них он видел почти все, пусть даже различал нападавших по силуэтам. Неясно, что творилось на крутой стороне холма, но с его западной стороны к верхушке подбирались десятки тати. Некоторые ему казались похожими на того же Такшана, некоторые были странно худыми и гибкими, промелькнуло несколько коротышек и, что заставило Кая похолодеть, два или три великана, каждый из которых мог бы перешагнуть через ту же подводу, не подпрыгивая. Впрочем, нет. Роста-то великаны были большого, но длиной ног похвастаться не могли. Главное, что ни у кого из тати не было луков. Но дротики! У них были дротики!

— Мейкки! — зашипел на ухо Каю один из ветеранов. — Мейкки с ними. Звери, великаны с Северного Рога. Конечно, с палхами даже они не сравнятся, но все равно. Эх, этакую тушу так легко не зарубишь. Ну будут они жечь валежник или нет? Уж и до телег добрались!

Не успел ветеран договорить, как почти одновременно на ветвях сосны вспыхнули два огонька, две стрелы, две светящиеся линии вонзились в черную землю, и огненное кольцо сомкнулось. Валежника, сухого лапника удалось наворотить в пояс, уже потом в него натыкали коряг из ближайшего бурелома, пересыпали все порохом, — и вот весь этот сушняк обратился в пылающее пламенем кольцо. Разом стало видно все — и десятки на первый взгляд ничем не отличимых от людей силуэтов внутри кольца, и десятки же застигнутых пламенем на нем, и сотни, о ужас, сотни подбирающихся к нему снаружи! Крики сгорающих заживо тати, которые понеслись во все стороны пылающими факелами, слились в неразделимый общий вой, и поверх этого воя снова раздался оглушительный рев рога. Между тем с сосны продолжали лететь стрелы, то тут, то там что-то громыхало, вспыхивало пламя, пожирая сразу нескольких метателей дротиков, видно, Шарни начал расходовать кубки и чашки, но тати все прибывали и прибывали, и, когда ряды нападавших загородили спинами пламя, Кай наконец потянул из ножен меч, оглянулся на двух ветеранов, что были постарше прочих:

— Все прочие идут строем, как и принято. А вы, двое, держите мне спину. Пора. Таркаши?!

— За Гиену! — послышался дружный крик справа, и рубка началась.

За три года, что минули с первого дня Пагубы, Каю пришлось пережить многое. Один и в строю он схватывался и с разбойниками, и с тати, и с пустотной мерзостью, но никогда ему не приходилось сражаться в толпе, почти сплошь состоящей из врагов. Никогда ему не приходилось видеть одновременно все — и спереди, и сзади, и сбоку, и снизу, и сверху, как в ту секунду, когда ощущение тени над головой, перекрывшей пламя пылающего валежника тени, заставило его шагнуть в сторону, и тяжелая дубина опустилась на то самое место, на котором он только что стоял. Страшное, невообразимое существо, которое было в два раза выше человека, которое было одето как человек и даже обросло бородой и усами почти как человек, разве только голову несло не на плечах, а перед ними, словно вовсе не имело шеи, замерло в недоумении, и этого мгновения Каю хватило, чтобы оставить часть огромной руки навсегда стискивать рукоять тяжеленной палицы, а следующим взмахом меча обрушить огромное тело в пламя. Вот на него со странными, изогнутыми мечами и почему-то с сетью побежали сразу трое кусатара, за ними примеривался с дротиком кто-то чуть более высокий и узкоплечий в шляпе с пером, и Каю пришлось отбивать сразу два удара мечами, рассекать взлетающее над головой сплетение и метать в высокого нож, а потом уходить от тычка кинжалом едва ли не с земли и, уже снеся голову какому-то маленькому, чуть выше пояса, существу, ужасаться, не ребенка ли он убил? Потом охотнику показалось, что сзади уже никого нет. Он оглянулся и увидел, что за его спиной, прижавшись едва ли не к пламени, отбивается от двух кусатара только один ветеран, другого не видно, и что уже и телеги в центре круга пылают, и там уже никого нет, кроме горящих тел, и никого нет на нижних ветвях сосны, уже облизанных пламенем. Еще через пару секунд Кай понял, что двое кусатара напротив ветерана уже мертвы, и он сам сражается, встав с ним спина к спине, сразу с десятком тати, а потом и этот строй внезапно проредился: какой-то сумасшедший смельчак напал на его противников со спины и, мельтеша сразу двумя клинками, сумел сразить троих. Да это же Каттими!

— Куда? — зарычал, рванулся вперед Кай, поймал за шиворот девчонку, дернул ее на себя и тут же вбежал по опустившейся на землю дубине на огромный кулак и раскроил голову ото лба к подбородку очередному великану.

— За Гиену! — продолжал бушевать с топором на другом склоне холма Таркаши.

Кай оглянулся, увидел, что из восьми ветеранов на этой стороне холма стоят четверо, за его спиной хлопает глазами невредимая, перемазанная чужой кровью девчонка, и, давно уже забыв о боли в ноге, побежал вокруг почти прогоревшего кольца, побежал по трупам, потому что голой земли больше не было. На крутом склоне рубка не прекращалась. Кусатара все еще лезли вверх, и некоторые из них продолжали сражаться, даже будучи проткнутыми насквозь. Порой Каю казалось, что он с обозными воинами стоит на дне глубокого ущелья, а не на горе, и кусатара, и еще какие-то тати сыплются на его голову сверху, сыплются и не могут остановиться. И он уже не удивлялся, когда видел рядом с собой покрытую с головы до ног кровью Васу, которая сражалась, как и подобало дочери клана Кессар — так, словно стоит на палубе прыгающего по волнам корабля. Видел, как рубится лысый южанин, и готов был побиться об заклад, что пришел этот воин из клана Смерти, и с ненавистью он смотрел на Кая не просто так. Немало их было, мстителей с далекого запада за эти три года, и, если бы хоть чья-то месть удалась, не окружал бы теперь себя мельтешением черного клинка охотник Кай, известный в доброй части Текана под кличкой зеленоглазого Весельчака, слывущего баловнем судьбы. Тоже нашли везунчика: забраться в глухую чащу, чтобы напороться на отряд тати, — это везение? Где там Каттими? Где она, неугомонная? А ведь и вправду, славно рубится девчонка, да еще и двумя клинками сразу, но видно по ударам, что непривычна к кривым мечам. Что за школа у нее? Что-то знакомое, что-то очень знакомое, но не Сакува, не клан Смерти, не Кессар, что?

— Все! — заорал радостно перемазанный кровью, в разодранном кафтане и побитых сыромятных доспехах здоровяк Таркаши. — Все!

— Светает, — появился откуда-то из-под руки Кая такой же чумазый, покрытый к тому же и ожогами Шарни. — Господин охотник, не мог бы ты снять этот поганый браслет с шеи моей уточки? Думаю, что он не доставляет ей ни малейшего удовольствия.

Обоз потерял девятерых. По всему выходило, что не должен был выжить никто, но они потеряли только девятерых. Четырех хиланских ветеранов, один из которых прикрывал Кая со спины, троих гиенцев и двух намешцев. Почти все были убиты дротиками. Да, будь у них получше доспехи… Серьезно ранен оказался остроносый торговец Усити. Дротик распорол ему бок, чудом не разорвал печень, но страшным было даже не это, а то, что старик потерял много крови.

— Выживет, — уверенно сказал Таркаши после того, как Кай промыл старику горло и рану крепким вином, а затем наложил на разодранную плоть швы. — Он и не в такие переделки попадал. Я его давно знаю. В молодости он был отличным лучником в намешской дружине, да и теперь многим спуску не даст. Думаю, что ни одна из его стрел не прошла мимо цели.

Тати было положено несколько сотен. Кай не поверил, но сделавшийся неудержимо словоохотливым Шарни выудил из сумки замызганный, заляпанный кровью лоскут пергамента.

— Кусатара — триста пятьдесят семь трупов, лами — двести шестнадцать трупов, малла — семнадцать трупов, мейкки — семь трупов, еще какая-то пакость — двести одиннадцать трупов. Всего — восемьсот восемь. Я порученец ураи, а порученец все равно что ключник, охотник, а ключник без счета что мечник без меча.

— Пакость — это палхи, — прогудел оставшийся в живых один из старших ветеранов. — Вот они. — Он перевернул сапогом один из трупов. — Их легко отличать. Внешне вроде бы люди как люди. И руки у них как у людей, не то что у кусатара, до колен. И ноги как у людей, а не как у этих лами, вот уж страсть какая, точно норные жители — ноги короткие, руки короткие, а туловище подлиннее, чем у некоторых верзил. Да и рост — не чета дуплогрызам малла. Но у них волос на голове, считай, что от самых бровей начинается. А зубов у всех тати тридцать шесть. На четыре больше, чем у людей. Знатно мы их положили, никогда бы не поверил, но они ж словно в дурмане на холм лезли. Но старшего не взяли.

— Всегда есть старший, — кивнул ветеран. — И в мелких ордах, а уж в больших, да где намешаны все породы, без него никак. Старший всегда в золотом колпаке, без оружия, с хлыстом, шаман, вроде колдуна. При нем дудельщик с рогом. Ну иногда и сам может дудеть.

— Дудельщика я зарубила, — пробормотала, протирая клинок тряпкой, Васа. — Где-то тут рядом. И в колпаке видела кого-то под утро. Но не здесь, он на другом холме стоял. Под руинами башни. Другое плохо. Смотри.

Она показала меч. На зеркале хурнайского клинка виднелись лиловые разводы.

— Конечно, это не пустотная мерзость, ржавчиной сталь не осыплет, но приделанные среди тати были.

— Точно так, — снова зашуршал пергаментом Шарни, — пятнадцать трупов имеют такие признаки приделанности, как быстрое разложение, черную, осыпающуюся пеплом кровь, ну и разное. У кого когти, у кого шпоры на ногах, у двух так даже рога. Почти все кусатара.

— Вот как, — задумался Кай и нашел взглядом селянина, который ожесточенно оттирал пуком травы топор от крови. — Педан! Ты след читать можешь?

— Я охотник, — гордо ответил парень, смешался и добавил чуть тише: — Обычный охотник, по дичи.

— Иди на тот холм, — Кай махнул рукой через дорогу, — посмотри, кто там стоял, что оставил после себя. Хорошо посмотри, но быстро. — Он перевел взгляд на Васу, пробормотал негромко: — Плохо, что палхи здесь. — Нашел глазами бродившую среди трупов Каттими. — Никогда людоеды ни с кем не объединялись. Да и приделанные в одном строю с обычными тати…

— А мейкки? — развел руками ветеран. — Их же всегда числили за дальнюю страшилку, не все даже верили, что подобные твари взаправду топчут камень Салпы. А они ведь не просто топчут, а с оружием, в общем строю, да еще и в одежде. Что ж получается, не звери они, что ли?

— Подожди. — Кай устало присел на край полусгоревшей телеги. — В голове не помещается. Восемьсот восемь? Как мы устояли?

— Все просто, — снова зашелестел пергаментом Шарни, — во-первых, вся эта свора наступала не сразу, а постепенно. Даже те, что потом лезли к сосне с разных сторон, на холм поднимались с севера. Из них сто восемь тушек остались торчать на кольях. Ну некоторые скатились вниз, шеи переломали, но таких с десяток. Сгорело общим счетом полторы сотни. Это вместе с пострелянными, что попали в огонь, да и порохом которых посбивало. Полтораста трупов со стрелами. И что же выходит? Сколько там на мечи да на пики приходится? Половина? Меньше четырех сотен! Это ж ерунда!

— Горазд ты, Шарни, поверженного врага сотнями отсчитывать, — поморщился Кай.

— Только твоих под сотню, охотник, — с уважение прогудел ветеран из Хилана. — Я за твоей спиной шел, видел. Не хотел бы я сражаться против твоей мясорубки. И девка твоя, кстати, хороша. Четверть от твоих взяла, хотя под утро сдавать стала, вымоталась. Дешево ты ее сторговал у Такшана, дешево, если правду про горсть серебра мерзавец Таджези трепался. Хотя за самоуправство я бы ее выпорол. Вот и прикидывай. Все вроде сходится. Но в чистом поле и ты бы нас не выручил. Раздавили бы. Да и тут, будь у них луки да голова на плечах.

— Будь у тебя голова на плечах, не повторял бы всякую чушь, — процедил сквозь зубы Кай. — Не торговал я девчонку у Такшана, а выкупал. Теперь она ничем не хуже тебя. Да и была не хуже.

— А я что? — почесал затылок ветеран. — Я ничего. Повезло бабе, что говорить. Натерпелась она. Этот длиннорукий чуть ли не при всех ее… Как так, ребенок же еще, считай… Ну не мое дело. Однако я сам удивляюсь, как мы тут… того… К тому же не все эти тати словно пьянь дурная из трактира валили, с пяток компаний среди них не столько мечами махали, сколько сети раскидывали. Словно на рыбалку явились!

— Я видел одну сеть, — заметил Кай, сглатывая накатившую ненависть.

— Остальные до тебя не добрались, — усмехнулась Васа. — Хотя, может быть, они и не тебя вылавливали?

— Вот! — вдруг завопила издали, с середины склона Каттими, выволакивая из-под трупа кусатара причудливый чеканный рог. — Смотри, охотник, на нем те же письмена, что и на браслете! И закорючки в конце те же! Похоже, я была права, это один и тот же умелец наговор плел! А это видел? — Она резво сбежала с холма. — Я отыскала себе два меча работы клана Неку. Простенькие, но то, что надо. И кинжалы, и ножи. Ножи еще посмотрю. Жалко, самострела ни одного нет, да и с кольчугами тати не дружат. Но доспех я себе еще найду. У меня папа…

Ветеран хиланец развел руками. Лицо Васы скривила улыбка. Шарни даже подпрыгнул от бьющихся за его сомкнутыми губами слов.

— Каттими, — Кай говорил с трудом, усталость словно наливала веки свинцом, — ты ведь тоже вымоталась?

— Вымоталась, — кивнула она, и Кай тут же разглядел, что от нее снова остались одни глаза, — ну так ведь все одно здесь оставаться нельзя? А нужно еще и похоронить наших…

— Это точно, — кивнул Кай и, стиснув зубы, поднялся. — Давайте-ка напряжемся еще чуть-чуть. Намешцы? Кто там у вас пока заменяет Усити? Я видел лопаты в его товаре. Тащите их вниз, туда, где дорога подходит к холмам. Будем копать могилу. Шарни, проверь трупы. Деньги все собрать, поделить на всех, с учетом погибших, да отложи немного, боюсь, придется что-то с такшанскими девками делать. Я этого негодяя теперь уж никак с его товаром не оставлю. Таркаши, дай команду парочке своих собрать все оружие. Его тоже сюда. Толковое что попадется, можно разобрать, остальное сложим у могилы. Прочие пусть вьючат товар на лошадей, телег больше нет. И дозорных поставьте! Может и Туззи вернуться, и Такшан объявиться.

— Дозоры будут. — Стоявшая тут же Васа сокрушенно осматривала себя. — Тут вода поблизости есть?

— Через пару лиг. — Кай нахмурился. — Скоро выдвинемся. Тем более что хоронить всю эту пакость не будем. Только своих.

— Да, — крякнул седой ветеран. — Хорошее место. Раньше эти два холма назывались Глухой задницей. А вот когда правый холм оползень подточил, да вышка покосилась, так стали прозывать Кривой задницей. Так что мы взяли верх в битве при Кривой заднице. Ну и всех тати здесь и оставим. Им тут и место.

— И вот еще что… — Кай пошатнулся, разглядел побледневшую Каттими. — А ну-ка, девка, веди сюда мою лошадь. В левом подсумке снадобья и тряпки. Надо бы всем обработать раны, думаю, что непорезанных вовсе не осталось…

Охотник пришел в себя на берегу ручья. Солнце палило красным пятном в зените, вода негромко журчала, ветерок холодил грудь. Кай поднял голову. Он лежал в одном исподнем, на груди, на руках и ногах, на шее и даже на голове пятнились кровью повязки. Ярлыки и глинка сбились на шнурах поверх них.

— Этот, что ли? — Каттими сняла с запястья изящный серебряный браслет — пять овальных, залитых желтой эмалью медальонов, пять в форме серебряных рогов, — нацепила на правую руку охотнику. — Рану перевязывала, мешал. Так ведь он девичий? К тому же клана Сурна?

— Память, — объяснил Кай. — Память об очень хорошем человеке. Его уже нет, а я вот есть. Живу за двоих.

— Три года уже, — прошептал охотник, попытался встать, облизал губы.

— Вина? — Каттими поднесла к губам Кая мех. — Кубков нет, Шарни всю мелкую посуду на холме перевел. Да не дергайся, все твои деревяшки да черепки на месте. Понавешают же на себя всякого… Серьезных ран, кроме прошлых, нет, зато несерьезных больше чем надо. Многовато крови ты потерял. И не смотри на меня так, не смотри. Если что и разглядела, то все меньше, чем ты увидел, когда меня к тебе Такшан отправлял.

— Ты что? — закашлялся Кай. — Зачем мне крепкое? Дай легкого, иначе я в седле не удержусь. Где мой конь? Где меч?

— Меч твой вот. — Каттими с облегчением улыбнулась. — Конь твой за ручьем клевером последним балуется. Странный у тебя конь, что-то мне кажется, не прост он.

— А я разве прост? — пробурчал Кай, подтянул ноги и понял, что в ближайшие пару дней придется все делать через боль. — Почему подводы Такшана здесь? Кто командует обозом? Дозоры выставлены?

— А я слышала, что ты проводником не нанимался? — вытаращила глаза Каттими и тут же расплылась в улыбке. — Пока тебя нет, командует Васа. Резкая девка, красивая, на взгляд, словно раковина из-под Хурная, а на пробу — словно камень. Не, я не пробовала, зачем мне? Надрыв в ней, правда, какой-то есть, но разве бабы без надрыва бывают? Только если дуры какие. Да и после такой крови… Так что все распоряжения ее. А было чем распоряжаться, было. Сейчас-то все спят почти, но, когда ты отвалился да когда захоронили всех, мимо нас Туззи промчался со своими воинами. Хотел было остановиться да что-то сказать, но уж больно много нас в живых осталось против того, что он ожидал. И все сразу за оружие схватились. Так и проскакал.

— Еще увидимся, — поискал глазами порты Кай. — И с Туззи, и с Такшаном. И с одеждой… хотелось бы.

— Не суетись, хозяин, — посоветовала Каттими. — Все зачинено, постирано, сушится.

— Я не хозяин тебе, — процедил сквозь зубы Кай. — Подводы откуда?

— Здесь нас догнали, — ответила Каттими. — Такшана при них уже не было. Одна из рабынь сказала, что как дотянули они до холмов, так рукастый развернул лошадь и поскакал назад. Или вовсе куда-то в лес забрал.

— И что же его охранники? — Кай принялся ощупывать раны.

— Молчали как истуканы, — фыркнула Каттими. — Васа приказала им убираться вслед за Такшаном, потому как в Кете им торговли не будет.

— А что им было делать? — удивилась Каттими. — Все луки, что имелись, смотрели им в грудь. Да они и не спорили.

— Подводы Васа забрала, девок отпустила. Теперь они бродят по воде у того берега да просят еды с сонной травой, за головы хватаются. А Васа всю траву тут же сожгла. А еще Педан нашел следы на холме. Говорит, что человек там стоял. Не тати какой-нибудь, а именно что человек. След был на холм и с холма. В сапогах человек был, а пока стоял на холме, жег что-то. Все угольками там засыпано. А за холмом след коня. Ускакал он. Куда-то на север ускакал. Васа говорит, что ловить никого не нужно, да и поздно уже.

— Вот и отлично. — Кай устало вздохнул. — У обоза есть старший. Значит, можно и поспать.

— Эй, — возмутилась Каттими, — это еще не все! Шарни кучу денег собрал, моя доля уже у меня в сумке, твоя в кошеле на поясе, там же и под сорок монет серебра для девок, пояс вот он, все точно, я проверяла. Да и дал бы поспать и мне, что ли, или я должна твои порты караулить? Глаза слипаются.

Кай усмехнулся, приложил пальцы к губам, свистнул. Конь захлюпал копытами по воде. Охотник посмотрел на Каттими:

— Куда уж мне до тебя, — покраснела девчонка.

— Не близко, но и не так далеко, как я думал, — заметил Кай. — Кто тебя учил?

— Отец, — она сдвинула брови, и ее карие глаза вдруг сделались холодными, словно уменьшились, — только его уже нет. Давно нет.

— Из какого он клана? — Кай все не мог понять, кого ему напомнил стиль боя девчонки.

— Не знаю. — Она надула губы. — Сам считал себя гиенцем, говорил, что родные у нас там, но родился-то уже на Вольных землях, а где бою учился — не знаю. Но он всегда говорил, что бери лучшее ото всех, и всякий клан — как клетка. Не хочешь жить в клетке, забудь о клане. Ты дашь мне поспать или нет?

Конь подошел к хозяину, опустил морду, прихватил его за ухо губами. Выпрямился, насторожил уши, словно сказал: «Спите, хозяева, я посторожу».

— Вот. — Кай подвинулся, похлопал ладонью по одеялу. — Ложись. Спи. Пока конь рядом, можно спать спокойно.

— А ты точно безопасен с этой стороны? — спросила Каттими.

— Тебе виднее, — вздохнул Кай. — Ты же меня перевязывала?

Обоз двинулся дальше только в полдень второго дня. Как раз пришел в себя и Усити. Остроносый захлопал глазами, заохал, благосклонно принял славословия и тут же принялся подсчитывать убытки. Впрочем, убытки вполне возмещались добычей. Разве только двух охранников ему вернуть уже не удалось бы, ну да и потерял он все равно меньше всех. Тем временем оставшиеся без хозяина рабыни перестали требовать сонной травы и успокоились кругом гиенского сыра. Осознав, что с ними произошло и что могло произойти, они едва не разбежались в стороны, но вскоре собрались у подвод, потому как бежать им было некуда, да и не годилась их войлочная обувь для долгой пробежки. Плюясь с досады, Васа вместе с Саем и Педаном, которые получили ран не меньше, чем Кай, и теперь передвигались, как поймавшие весенний прострел старики, вернулась к холмам, годной обуви не обнаружила, но привезла пару десятков пик да столько же немудреных кинжалов.

— Хотела взять кусатарских мечей, да передумала, — объяснила она Каю. — Все приличное прибрали, одна дрянь осталась. Да и друг друга поубивают, если махать начнут.

— Да, с пиками поубивать друг друга будет труднее, — согласился Кай. — Тесновато в повозках. Что тебя обеспокоило?

— Кто-то был на холме вчера или ночью, — заметила Васа. — Тела сдвинуты. След коня. Искали что-то.

— Такшан? — спросил Кай и покосился на одну из сумок, в которой лежали браслет и рог.

— Может быть, — пожала плечами Васа. — Тебя другое не смутило? Уж больно легко развернулись вольные, когда я забирала у них подводу.

— Я видела. — Васа потерла перевязанную руку, воительница, как и Каттими, умудрилась обойтись почти без ран. — Не скажу, что они радовались, но не удивлены были точно. И это значит…

— …что, пока мы держим путь в сторону Кеты, живой товар движется туда, куда нужно, — продолжил Кай.

— И твоя якобы выкупленная Каттими в том числе, — закончила Васа. — И я бы не стала рассчитывать, что мы теперь непобедимая армия. Будь у этих тати хоть немного мозгов, они бы и сотней раздавили нас. Достаточно было выслать лазутчиков да обойти холм сзади.

— Скажи мне, — Кай прищурился, — что ты забыла в банде Туззи? Ну понятно, что забыл Педан, он спит и видит, как бы проткнуть меня неизвестно за что стрелой или ножом. Понятно, что забыл Сай, с учетом тех воинов клана Хара, с которыми я познакомился за последние три года, он выполняет заказ покойного ныне иши. Или, другими словами, служит лекарем. Врачует уязвленную гордость клана Смерти. Убить меня он хочет. Непонятно только, почему тянет. А чего хотела ты?

Кессарка помолчала, потом запрыгнула на лошадь. Отъехала на пять шагов.

— Ты бы смотрел вокруг внимательно, но глаза понапрасну не таращил. Когда тужишься, хуже выходит. Мозги я белобрысому недоумку уже вправила. У Сая свои резоны, мне они неведомы. Но стержень внутри у него имеется, не сомневайся, против правил чести он не пойдет. А я… Мое дело смотреть да разбираться.

— И много таких, разбирающихся, разослал Ашу по городам Текана? — крикнул вслед воительнице Кай. — Он командует тайной службой Хурная? Или Кинун тебя послал? Ведь Кинун урай Кессара? Он же правит в Хурнае?

— Думай о том, как нас встретят охотники до рабынь, охотник на нечисть, — усмехнулась уже издали Васа. — Да за девкой своей приглядывай, я в пригляде не нуждаюсь.

Кай посмотрел на Каттими. Мечи девчонка приспособила на спину, рук не хватит, чтобы вытянуть, на пояс повесила кинжалы, воткнула в петли пяток метательных ножей. Еще больше ножей опустила в поясную сумку. Даже при должной сноровке начнет с выхватом клинка корячиться, точно засветит случайному прохожему рукоятью в глаз. Выедет такая воительница на рыночную площадь какого-нибудь городка, все окрестные пустобрехи соберутся. Хотя остерегутся смеяться, вон как глаза-то горят.

— Куда вез вас Такшан? — спросил Кай девчонку.

— На запад. — Каттими показала охотнику язык. — На западе Кета. Или поменялось что?

— Сиди уж, — покачала головой девчонка. — Ты, конечно, здоровеешь так, словно раны воском замазываешь, но до завтрашнего дня тебе лучше посидеть в седле. Раны могут открыться. Да и нечего беспокоиться, кроме тебя, Усити, Васы, Сая и Педана, конных нет, обоз медленнее пойдет. Не устану. Хотя хороший у тебя коняга, хороший.

Она обняла лошадиную морду, потрепала коня по ноздрям, запустила пальцы в гриву. Так запустила, что Кай невольно к собственным волосам пятерней потянулся.

— А ведь приделанный у тебя зверь, — прошептала она чуть слышно.

— Так и определила. — Глаза у Каттими сделались вдруг серьезными. — Ты сам-то приглядывался? Посмотри, белок у зверя в синеву, а веко изнутри не красное, а почти черное. И запах. Другой запах у обычной лошади.

— Откуда знаешь? — спросил Кай. — Или отец у тебя был не только кузнецом, но и конюхом?

— Зачем? — удивилась Каттими. — Об этом любой в Вольных землях знает. Там теперь всякой пакости в достатке. Не только тати лютуют. Когда чужую лошадку в стычке положат, главное определить, не приделанная ли? Может, то и глупость, но очень страшно приделанного мяса отведать. Кто его знает?

— Ну во-первых, если хорошо прожарить, то ничего не случится, — заметил Кай. — Хотя я не любитель конины. Но и с прочей скотиной так. Хотя какая охота мясо жарить, которое, чуть промедлил, гнилью расползается? А если бы лошадка моя приделанной была, сейчас бы другие лошади шарахались от нее.

— Конечно, — кивнула Каттими. — Шарахались, если бы она плоти испробовала. И мясо гнилью расползается, если тварь плоти перед гибелью сама испробует. Наверное, выдерживал жеребчика после заражения? Сколько?

— Два месяца, — хмуро бросил Кай. Многое знала девчонка, очень многое.

— Все одно ведь сорвется, — прошептала Каттими.

— Сорвется — прикончу, — отрезал Кай и тронул лошадь вперед. Сзади послышался скрип подвод с бывшими рабынями. Переход к Кете продолжился прежним порядком.

— Послушай, — Каттими ища рядом с конем, — неужели ты так бы и довел Такшана до Кеты? Ну вот вместе с рабынями? Если бы не тати, довел бы?

— Не дошли мы еще, не торопись, — ответил Кай. — Нечего на конец пути гадать, если середина неведома. Да, работорговля в Кете запрещена, но рабы имеются. Все хитро обделано, обязательства, договоры, расписки долговые, но людишки-то, пусть и без отметки на запястье, как и в Хилане или той же Зене, до смерти спину на хозяина гнут.

— А ты уверен, что в Кету Такшан товар свой волок? — спросила Каттими, на ходу прижавшись к боку коня щекой.

— А куда ж тогда? — не понял Кай. — В этих лесах до самой Кеты не то что деревеньки, заимки лесной не сыщешь. Нет, раньше бывали лесные поселения, но в эти времена, да с такой музыкой, — охотник похлопал ладонью по суме с рогом, — вряд ли они сохранились.

— Запах, — вдруг прошептала Каттими. — Запах. — Она потерлась носом о бок лошади. — Тот же самый запах. Так вольные в охране Такшана пахли. Веки я им не отгибала, но запах тот же самый. Приделанные, да не отпущенные. Точно говорю.

— Что ж ты молчала? — Кай развернул коня, оглянулся на остановившийся обоз, махнул рукой Васе, которая маячила в отдалении, задумался. — А ведь о приделанных раньше никто и не слышал в этой стороне. За Хапой были, в Зене были, южнее Зены были, но здесь… Где мор прошелся гуще прочего, там и приделанные объявились. Но они ж все поодиночке, да и если стаями сбиваются — все одно без разумения. А чтобы приделываться, да не отпускаться? Да с тати союз держать? Неужели правдивы слухи, что ходит по деревням кто-то и силой селян приделывает?

— Ты умный, ты и думай, — прошептала Каттими, — а я лучше нюхать стану.

— Вольные из охраны Такшана приделанными были, — проговорил Кай.

— Точно, — обмерла кессарка. — То-то я удивилась, что даже гримасы никто не скорчил, когда я подводы у них забрала.

— Ты права, — кивнул Кай, — идем туда, куда им нужно.

— Я слышала, что приделанные в последний год иными стали, — прищурилась Васа. — Не всегда жрут тех, кого поймают. Баб, случается, отпускают. Насилуют и отпускают. А может, теперь и отпускать перестали? Так что ж выходит, мы девок везем приделанным на племя? Сколько еще до Кеты?

— За полтораста лиг, — отозвался Кай. — С нынешней скоростью дня четыре. Только, думаю, нас загодя встретят.

— Что делать будем? — Кессарка была встревожена. — Приделанных так легко не взять. А уж если они с разумением… Что, если срезать к ламенскому тракту?

— Чаща, — задумался Кай. — Через лигу — болота. Перебраться можно, топь пятнами идет, но не с телегами. По прикидкам, до ламенского тракта под сотню лиг, года два назад я проходил, да проходил конным, но с обозом… Будем как приманка в силке. Да и телеги если бросим, все одно долго провозимся.

— А если пойдем прямо? — Васа сжала губы. — Прорвемся?

— Не уверен. — Кай прикрыл глаза. — Вправо пойдем.

— Так там самая нечисть и обретается, по слухам! — неуверенно проговорила Васа.

— Выставляй дозоры, — решил Кай. — Другого выхода нет, схватки с приделанными, будь их хоть десятка два, мы не выдержим. Прорубимся, но потеряем почти всех. Или всех. Обойти их можно только справа. Заросшие проселки я знаю, приходилось когда-то объезжать лесные деревни, выйдем на брошенный харкисский тракт, пересечем его, двинемся к кетским старательским поселкам. И к Кете выйдем с севера. До харкисского тракта отсюда лиг восемьдесят. Все пойдут пешком, подводы придется бросить. Если поднажмем, то уже завтра к вечеру выпутаемся.

— Девки не смогут поднажать, — покачала головой Васа.

— Не смогут — погибнут, — отрезал Кай. — Мне сейчас нужны четыре хиланца. Подводы освободить, нагрузить камнями. Приготовить вьючку на четырех лошадей. Насобирать хвои. Все мешки хвоей забить, да сырую не брать, только сухую, поверху, только слева от дороги и только в полусотне шагов, не ближе. Собрать всю кожу, что годится под обувку, всех, у кого руки складные, сажать подшивать войлоковки девкам. На два дня должно хватить обувки. И метлы связать, штук пять. Мягкие метлы. На все про все — час-два. Да не следить тут, не следить!

В лес с подводами с Каем пошла Каттими и четверо ветеранов. Нагруженные камнем телеги подтащили к болоту и спихнули в топь. Лошадей вывели через ближайшую протоку к речке, по песчаному руслу вернулись на тракт. Там Кай едва сдержал грустный смех. Испуганные девки в балахонах, с пиками и кинжалами на веревочных поясах годились скорее для ярмарочной потехи, а не для похода. Лошадей навьючили быстро, дорогу стали заметать за собой, начиная с того места, где телеги пошли в лес. Пыль укладывалась от метелок подозрительно ровно, но гуляющий над дорогой ветерок тут же разравнивал ее по собственному разумению. Через полторы лиги Кай дал команду уходить вправо. Старый проселок затянул можжевельник, вдобавок поперек него лежала вывернутая бурей молодая ель. Таркаши раздвинул сухие ветви, ухватился за ствол, крякнул и вывернул дерево из земли. Подскочившие гиенцы помогли поднять ствол.

— А ну-ка живей проводи лошадей, — сдавленным голосом выговорил купец. — А то я сейчас все ваши хитрости тут уделаю.

Дважды повторять не пришлось. Поредевший караван вошел под кроны огромных деревьев. Елка легла на место, пыль и рассыпанная хвоя скрыли недавний след. Без единого слова, тихо, придерживая за морды лошадей, превратившийся в потайной отряд обоз двинулся по некогда глухой и вполне безопасной теканской чаще. Чего мог бояться случайный путник? Волк летом обходил человека загодя. Медведь мог выйти на тракт случайно, но на этот случай на любой повозке имелась трещотка, да бери жестяное ведро и стучи в него, уберется косолапый. Потом случилось побиение жителей Харкиса. Затем накатила Пагуба. А теперь и тати спустились с гор, пересекли течение Хапы, и приделанные объявились. Объявились или могли объявиться?

Кай двигался с Каттими в ста шагах впереди отряда. Она смотрела вокруг во все глаза, он все чаще глаза закрывал. Закрывал и слушал лес. Принюхивался к легкому дымку, который пробивался через кроны, прислушивался к перестуку далекого топора. Лес оживал, вот только кто осмеливался обустраиваться в нем, пока было неясно. Но старая, затянувшаяся было низкой порослью дорога уже не казалась заброшенной. И поросль была местами сбита, и следы копыт на ней имелись, да и узкие, ведущие неведомо куда просеки то и дело мелькали в самой чаще. Кое-где попадались и человеческие кости. Кай не спускал руку с рукояти меча, холодом его обдавало то с одной стороны, то с другой, к вечеру он вовсе вернулся в общий строй да призвал к себе Педана с луком, — по разговорам, именно тот оказался самым метким стрелком в битве на холме, но избежать беды это не помогло. На следующее утро на краю сожженной и уже затянутой мелколесьем лесной деревни начинающий роптать и требовать хотя бы короткого привала девичий отряд сократился на три души. Приделанный вывалился из дупла подбитого молнией дуба прямо на их головы. Две пики пронзили нелюдь насквозь, но, уже подыхая, приделанный успел разорвать ударом когтистой руки горло одной девке и вгрызться в живот другой. Еще одной он переломил при падении шею. Оставшиеся в живых с визгом ринулись в стороны, Лук отрубил ужасной твари голову и приказал Васе собрать беглянок.

— Хоронить будем? — с ужасом прошептала Каттими, разглядывая изогнутое, похожее на собачье туловище существа, которое некогда было человеком.

— Нет времени, — сказал Кай. — От этой деревни до тракта лиг пять, но визг был слышен далеко. Успеть бы убраться. Хотя этот приделанный дикий, неудержанный, таких я как раз не боюсь. Но и он опасен.

Погибших отнесли в сторону от дороги, засыпали хвоей. Васа построила перепутанных беглянок. Каттими раздала им остатки запасов Кая — куски вяленого мяса, рыбы, лепешки. Каждой дали глотнуть вина.

— Осталось немного продержаться, — пообещал им Кай.

У выхода на тракт их ждали. Там, где сосны расступались в стороны, возле сгоревшего, пронзенного набирающей силу молодой порослью трактира, под красноватым небом стояли трое мужчин. На них не было доспехов, но у каждого имелось оружие. Поодаль встряхивал головой конь, похожий на коня Кая, разве только размером он был еще больше последнего. Конь выдирал из бурьяна покрытые истлевшей плотью кости и перемалывал их крепкими зубами.

— Неудержанный, — прошептала Каттими и наклонилась, чтобы вытянуть из ножен мечи.

— Они тут все неудержанные, — заметил Кай и выставил ладонь в сторону Педана, наложившего на тетиву стрелу. — Не нужно. Неудержанные, но не бешеные. Совсем не бешеные. Даже любопытно. Я поговорю сам. Оставайтесь здесь.

— Поговоришь с одним или со всеми тремя? — сдвинула брови Васа.

— Как получится, — сполз с коня Кай, поморщился от боли в начинающих заживать ранах. — Не вмешивайтесь.

— А если там засада? — не отступала кессарка. Каттими молчала.

— Засады нет, — успокоил ее Кай. — Я бы увидел. Эти примчались сюда верхом на звере. Но поторопиться следует. Думаю, что они хотят посмотреть, чего я стою. Или задержать нас.

— И что ты собираешься им показать? — напряженно хмыкнула Васа.

— Только то, что буду вынужден показать, — отрезал Кай.

— Ты еще не оправился от ран, — напомнила ему Каттими.

— Ты хотела сказать, от порезов и заноз? — уточнил Кай, хотя про себя признал правоту девчонки. Схватка была не ко времени.

Он вытащил из ножен черный клинок и двинулся вперед. До троицы была сотня шагов. В центре стоял вожак. Он был немногим повыше Кая, чуть пошире в плечах. Его светлые волосы шевелил ветер, голубые глаза смотрели на Кая спокойно. Как и на каждом из троицы, на нем была темная свободная куртка без пояса, широкие порты, узкие и короткие сапоги. В правой руке сверкал кривой кусатарский меч, в левой тяжелый нож. И у его спутников — у высокого стройного воина, в былое время способного послужить украшением хиланской гвардии, и широкоплечего чернявого и низколобого коротышки — тоже были в руках мечи и ножи. Кай шагал, прикидывая, чем его могут удивить незнакомцы, и явственно ощущал, что вот эти трое, бывшие некогда людьми, теперь отличались от человека даже больше чем уродливые мейкки. И это было тем ужаснее, что внешне они не отличались ничем. Ну разве только странным, почти прозрачным взглядом да неестественной оцепенелостью, никто из них не переминался с ноги на ногу. Когда они появились впервые? Сразу после мора, выкашивающего деревни, когда из сотен выживали десятки, а из десятков единицы вдруг становились приделанными? Но ведь и тогда они напоминали сумасшедших, зверей в человеческом облике. Откуда же взялись вот такие, способные держать оружие и, может быть, даже и говорить?

Средний заговорил, когда до него осталось около двадцати шагов:

— Отдай то, что принадлежит нам, и мы пропустим тебя.

— Вам ничего не принадлежит на этой земле, — ответил Кай и добавил: — И пропуска мне не требуется.

— Меня зовут Анниджази, — произнес средний.

— Я запомню, — кивнул Кай. — Я слышал, пустотная мерзость любит выкрикивать собственное имя по случаю и без случая.

— Как тебя зовут? — спросил средний, не ответив на вопрос охотника.

— Это не настоящее имя, — равнодушно произнес Анниджази, — но пусть будет Кай. Познакомься с моими братьями по крови, Кай.

Они разом взмахнули клинками, надрезали собственные предплечья и с окрашенными зашипевшей черной кровью лезвиями двинулись вперед. Кай ожидал прыжка, бега, но вместо этого увидел уверенную походку двух убийц. Ничто не дрогнуло на их лицах, разве только коротышка высунул лиловый язык и жадно облизал губы. И тут что-то произошло за его спиной.

— Нет, — с досадой прошептал Кай. — Белобрысый дурак.

— Их двое против одного! — закричал со стороны отряда Педан и тут же захрипел, захлебнулся. Верзила, который отбил стрелу в сторону рукоятью меча, метнул нож. Он метнул его снизу, без замаха, мгновенно, последнее слово Педан выкрикивал уже с ножом в груди. За спиной охотника лязгнули мечи, но Кай раскинул руки в стороны:

— Случается, — согласился Кай. И тут приделанные напали.

От первых двух ударов противника Каю пришлось уворачиваться. Он отбил мечом брошенный коротышкой нож, затем развернулся на правой ноге, наклонился, пропуская второй удар коротышки над головой, почувствовал, как меч верзилы срезает с левой руки ткань куртки, но без плоти, почти без плоти, и с широким взмахом пронзил коротышке сердце. За его спиной рухнул в траву обезглавленный тем же взмахом труп верзилы.

— Восхитительно! — Вложив меч в ножны, Анниджази свистнул коню, обернулся к коротышке. — Харш!

Кай медленно вытянул из груди коротышки меч. Приделанный пошатнулся, выпустил изо рта волну черной крови, развернулся и, пошатываясь, поплелся, пошел, побежал к вожаку. Тот запрыгнул в седло, дождался, когда коротышка займет место у него за спиной, обернулся к охотнику:

— Ты украл то, что принадлежит нам. Но ты хороший воин. Твоя кровь станет моей кровью. Когда будешь готов, поклонись Пустоте. Призываю тебя. Если не поклонишься, я убью тебя и тех, кто тебе близок.

Конь помчался прочь. Пожалуй, даже Молодец не угнался бы за этим зверем.

— Ты опять ранен! — подбежала Каттими, с опаской переступая через оплывающий труп верзилы.

— Ерунда, — попробовал пошутить Кай, зажимая хлещущую из руки кровь. — Царапина. Ну где тряпица? Должна уже привыкнуть, меня приходится часто перевязывать.

— Педан мертв, — сказала подъехавшая Васа, с уважением глядя на Кая. — И я не уверена, что сама увернулась бы от ножа, брошенного с такой силой.

— Это не приделанный, — качнулся охотник. — Двое, с которыми я сражался, приделанные, но он нет. Кажется, это ловчий Пустоты. Я бы не устоял против него.

— Но он не стал сражаться с тобой! — воскликнула Каттими, заматывая руку Кая полосой ткани.

— Да, он предложил мне служить Пустоте, — сказал Кай.

— Он ничего не сказал о жалованье! — пожал плечами Кай и сморщился от боли.

— Ты отбил нож в пяти шагах… — задумчиво проговорила Васа. — Как ты отбил нож в пяти шагах? Что еще сказал их главарь?

— Смеялся, — снова пошатнулся, схватился за плечо Каттими Кай. — Сказал, что мы украли то, что принадлежит ему или каким-то им. И пообещал убить, если я не поклонюсь Пустоте. Меня и… — он повернулся к расширившей глаза Каттими, — вот ее.

Глава 4
Кета

Кетская крепость, словно составленная из взбирающихся одна на другую серых башен, стояла на высоком утесе, на стрелке Эрхи и одного из ее светлых притоков. С той стороны и вошел в город клана Кикла — клана Травы — странный отряд из навьюченных лошадей, ошалевших от радости разномастных охранников и изрядного количества хмурых молодых женщин в балахонах и нищенских, сбитых до дыр войлочных башмаках. Недавнее веселье, охватившее женщин после пересечения харкисского тракта и выхода к переправе через светлую речушку, за которой имелся и небольшой острог с воинами, и поселок старателей, поутихло. Теперь каждая из них раздумывала о дальнейшей судьбе. Мало у кого остались в живых родные, да и если остались, легко ли было добраться до них с парой серебряных монет в руках, не имея ни одежды, ни обуви, ни еды? И куда добираться? Опять за Хапу? Туда, куда всегда стремились убраться все, кому свобода была важнее милости знати, но где теперь лилась кровь? Легче пришлось бы молодым парням, которых и в прежние годы немало бродило по дорогам Текана в поисках заработка, но женщинам было не принято покидать отчий дом с подобной надобностью. Неласковой показалась и столица клана Травы. Жители были озабоченными, хмурыми, мужчины почти все поголовно ходили с оружием, то и дело бросали встревоженные взгляды на небо.

— Ладно, — покосившись на неулыбчивого охотника, которого все дни после схватки с приделанными бил озноб и мучила странная жажда, проворчал Шарни. — Конечно, два горшка пороха — это не два горшка гороха потерять, но могло ж ведь и вовсе ничего не выгореть? До зимы в Хилан придется еще наведаться, а у меня не хватает четырех возниц. Телеги я куплю, а вот возниц нужно брать проверенных, да и где их найдешь в Кете? Местный народец не трусоват, но с родных земель уходит неохотно. И то сказать, как Пагуба разгорелась, пустотники тучей налетели, с тех пор и привычка голову задирать, и недостаток народа. Пришлых, конечно, хватает, но как их проверить? А то ведь пристанет какой-нибудь Туззи, и не уснешь в дороге. Четырех девок покрепче я возьму. А там-то посмотрим, что к чему. Тем более что в этот поганый лес я больше ни ногой, ни колесом. А девки не пропадут. Вот в Хилане полгорода было в развалинах, пришлых набежало без счета, урайка Тупи и теперь строителей подбирает со всей округи, молодых ребят хватает, может, и девки на что сгодятся? Но без соплей чтобы. Мы им вольные на проездной башне выправили? Выправили. Так что договор будет как с вольными, оплата вполовину от мужской доли. И то сказать, понятно, что обратно я через этот лес не двинусь, но половину суммы я старичкам своим как охранникам приплачивал, а какая из баб охрана? Как бы не наоборот!

Двоих взял Усити. Выбрал тех, что постарше, зато уж с умом выбирал. Одна, как оказалась, готовила на зависть, у второй иголка в руках порхала. Шарни тут же высмеял начинавшего оправляться от раны остроносого, что не по намешским порядкам двух жен сразу заводить, после чего Усити задумался и хотел было поспособствовать устройству еще нескольких женщин, но прислушался к обстоятельному предостережению Таркаши и передумал. Но как раз еще четверых, не без усердия молодых гиенцев, пригрел сам Таркаши, а оставшихся четверых неожиданно пристроил опять же Шарни. Исчез с постоялого двора в полдень, а через пару часов приехал на новой подводе, груженной кипами шерсти, да привез пышную кетку, не уступавшую ростом тому же Таркаши. Та немедленно выстроила оставшихся путешественниц, приказала вытереть глаза и высморкать носы и пообещала каждой по мягкой постели, в которую не сунется ни один незваный мужик, простому, но сытному столу да по два хиланских медяка в день, если согласны по двенадцать часов прясть шерсть.

— А если кто будет работать лучше прочих, то та, — кетка прокашлялась и вдруг перешла на шепот, — и одежду справит бесплатно, и без мужа не останется.

Будущие прядильщицы залились краской, а Кай, который относился к необходимости пристраивать кого-то и куда-то, как к невыносимой зубной боли, с облегчением вздохнул и подошел к кетке.

— Приношу извинения… — приготовился он произнести длинную речь.

— Ты, зеленоглазый, извинения проглатывай, глядишь, здоровее станешь, — посоветовала ему кетка, — а то мелковат что-то под мою стать.

— Непременно, — кивнул Кай, — но мне нужна помощь. Я ищу девчонку или женщину…

— Да ну? — всплеснула руками кетка, взглянула на Васу, перевела взгляд на Каттими. — Тебе мало, что ли? Или и этих четверых оставить?

— Да не за этой надобностью, — поморщился Кай.

— Надобность переломилась? — фыркнула кетка. — А то я смотрю, горишь весь, хромаешь, от лихорадки трясешься, то и дело воду глотаешь. Неможется — иди к лекарю, парень. Или глотнуть надо чего покрепче? Обычно такая немочь с утра накатывает.

— Да не мучь ты его, дорогуша! — подмигнул Каю Шарни и шутливо приложил лысоватую головенку к могучей груди кетки. — Халана! Свет мой! Это же тот самый красавчик, что всю нашу артель из-под чащи вытянул! А трясется он от ран, непросто ему пришлось, всем досталось, а ему больше прочих. Если нужна ему девка, значит, по серьезному делу нужна.

— Все я знаю про их серьезность, — скривила губы Халана. — С вечера серьезнее не бывает, а поутру — пустяк пустячком. Да и раны болеть начинают, когда чужая надобность тело томит.

— Мне нужна Уппи, — понизил голос Кай. — Очень нужна. Поговорить с ней надо. Кто она — точно не знаю, но я так понял, что она вроде провидицы или гадалки. Может посмотреть в сердце. И еще вроде бы она хорошо расплетает.

— Расплетает, значит, — задумалась кетка. — А кто расплетает, тот и плетет, стало быть. Ладно. Разузнаю. Но потребует времени. Завтра приходи. На Ткацкой улице спросишь Халану, тебе всякий покажет. Принесешь бутыль акского, да не кислятины какой, а сладкого, на меду. Понял?

Халана с шумом, присказками да прибаутками удалилась вместе с Шарни и четырьмя последицами, прочие женщины уже с полудня разошлись с торговцами по рынкам — закупать да продавать товар, приучаться к нелегкой доле торговцев-приказчиков. На постоялом дворе остались только Кай, Каттими, Васа и молчаливый Сай да двое ветеранов хиланцев, чьи кости требовали покоя, а карман от лишней монеты за охрану купеческого добра да лошадей лопаться не собирался.

— Пошли, — предложила Васа остальным. — Лошади пристроены, я, правда, посоветовала бы Каттими лошадку Педана заменить, старовата, да и хватанула своего: судя по всему, и повозку потаскала, и с плугом тужилась, но это дело можно и отложить. А вот перекусить сейчас самое время. Знаю одно потайное место, где и поговорить можно, и лицами отсвечивать не придется. Только в горку придется подняться. Осилишь? — посмотрела она с интересом на охотника.

— Должен, — кивнул Кай, хотя взгляд его словно продолжал застилать туман. — Не волнуйся, — он подмигнул маячившей рядом мутным пятном Каттими, — цепляли меня подобные твари уже не раз. Я от царапин не приделываюсь, от приделанной крови не загораюсь, хотя тлею, конечно. Рука, признаюсь, повреждена сильно, но все же не отрублена, работает, да и левая, а жар пройдет. Еще день-два, ну неделю, и все…

Туман рассеивался, едва он закрывал глаза. Улицы обращались в сумеречные проходы, дома становились тенями, прохожие — силуэтами, но ничего не плыло и не колебалось. Только отстукивало в висках и отзывалось ноющей болью в ранах. Да, цепляло Кая уже не раз, но никогда он не обрушивался в лихорадку так надолго. Еще когда на пути в Кету объезжал по окружной Хилан, да наткнулся в крохотной деревеньке на селян, отбивающихся от своры пустотных псов, почувствовал, что не ко времени схватка. Тварей было больше десятка, порубить удалось всех, но без потерь не обошлось. Пустота частенько подкидывала сюрпризы, на этот раз она одарила лающие создания не только клыками, но и костяными выростами на верхних челюстях. От удара одной из них, на вид самой мелкой, Кай и не уберегся. Не думал, что мелочь в полтора локтем ростом так ловко выпрыгнет, что достанет всадника на высоком коне. А пока приходил в себя от удара в бок, другая тварь едва не вырвала из его ляжки шмат мяса. Тогда все обошлось в итоге, но хворь до конца не отпустила Кая не только к Намеше, но и к Кете. И вот же, поверх старых болячек легли новые. Дело было привычным, но не только схватываться вот с такими приделанными ему пока еще не приходилось, но и принимать в свою плоть вымазанный в их черной крови металл. Ничего, и не из таких переделок выбирался. Мерзость еще кипела в жилах, еще колола иглами в суставах, но вроде бы отгорала, выдыхалась. На сотую долю, но выдыхалась. Он чувствовал. Однако не следовало ли придержать выздоровление? Точнее, не следовало ли сказаться и в самом деле недужным как можно дольше? Ведь если этот самый Анниджази добивался именно заражения, так зачем было расстраивать его раньше времени? Тем более что должен он следить за Каем, должен. Хотя бы для того, чтобы исполнить собственную угрозу. Или, прежде чем лукавить да притворяться, следовало отогнать болезнь подальше? Ведь даже дышалось тяжело, через раз, как бы не пришлось залечь на день-другой на постоялом дворе. К тому же вновь накатила эта жажда, которая даже от ковша воды не убавлялась ни на толику. В третий раз он ее испытывает, в третий. Сначала обожгла на хурнайской площади, но почти сразу утихла. Как Хуш над стеной взметнулась да пеплом осыпалась, так и утихла. Даже легкость какая-то появилась в жилах, прохлада. Второй раз наступил в Намеше. И точно так же облегчение пришло от гибели Паттара, показалось, что еще немного, и можно будет взмахнуть крыльями и подняться над городом. И вот снова, в Кете. Хотя было что-то и в лесу, на следу черной пятерки. Но чтобы вот так…

Кай думал об этом и тяжело шагал вслед за воительницей в известное только ей заведение, хотя, казалось бы, бывал сам в Кете и до Пагубы, и в Пагубу, и знал если не каждый переулок, то все улицы наперечет уж точно. Каю нравился город ткачей, маслобойщиков, старателей и лесорубов. Замок иши на утесе был невелик и красив, город начинался от его подножия, спускаясь сразу к двум рекам лентами улиц и ступенями серых домов. Когда-то Кета поражала Кая неторопливостью и праздностью, теперь ее вальяжность сменилась озабоченностью и серьезностью. Суеты не наблюдалось вовсе, хотя по деревянным тротуарам проложенных вдоль просыпанных гранитной крошкой улиц народ так и сновал, но движение это было обдуманным и полезным. Кто-то катил тачку, кто-то тащил мешок, кто-то вел овцу. Все так же, зажмурив глаза, Кай чувствовал над головой расцветающее языками пламени небо, которое здесь, почти в предгорьях Западных Ребер, казалось ниже, чем в той же Зене или в Хурнае, и думал, что если и закончится когда-нибудь Пагуба, то заканчиваться она начнет именно здесь, в окраинном городе Текана, в котором как раз теперь, кажется, не имелось ни одной пары рук, которая не была занята каким-либо делом.

— Сюда, — позвала за собой спутников Васа. Сначала воительница взобралась по широкой улице едва ли не ко входу в сам замок, а затем стала спускаться по узким ступеням в какой-то подвал.

— Кетское вино, — прочитал Кай сквозь расползающийся в глазах туман вырезанные на донышке дубовой бочки письмена над входом, поднял взгляд на проездную башню кетского замка, часы на которой только что отбили четыре часа. — Так был я в этом трактире. Или ты хочешь угостить меня этой огненной водой, которой некоторые заправляют лампы? Говорят, что хлебнув этого напитка, будешь чувствовать себя в уединении даже в толпе.

— Ну почему именно лампы? — обернулась Васа. — Да и толпы я тебе не обещаю. И не в напитке дело, хотя для обработки ран кетская прозрачная настойка куда уж лучше самого крепкого вина. Тут под скалой за общим залом в нескольких штольнях устроены обеденные каморки, выбор блюд не слишком большой, но мясо и овощи — лучшие в городе. Дороговато, зато без пригляда.

— Ты уже и пригляд почувствовала? — нахмурился Кай.

— А ты нет? — ухмыльнулась через плечо кессарка.

Пригляд Кай почувствовал давно, едва отряд прошел через северные ворота Кеты. И не потому, что старшина стражи расспрашивал об обстоятельствах перехода через чащу чуть ли не каждого из спутников. Нет. Но чужой, как бы скучающий взгляд то и дело пробегал по его спине. Не так, как сейчас смотрел ему в спину Сай, как-то иначе. Злее.

— Кто следит за нами? — спросил Кай. — Туззи, Такшан или даже этот самый Анниджази? Или рыжий, что отпугивал чудовище пожарами на тракте? А может, тот неизвестный в золотом колпаке?

— Не знаю, — пожала плечами Васа, — но схватки в городе не приветствуются ураем Кеты. Скорее всего, за нами или за тобой пока просто следят.

— Стоило подниматься так высоко, чтобы снова спускаться? — с досадой спросил Кай, отсчитывая ступени, который словно сбегали в глубокое ущелье.

— Я слишком люблю хорошо поесть, — рассмеялась Васа. — И за хорошей трапезой готова и потопать, и поскакать.

Кай действительно помнил этот трактир. Пару раз он уже спускался по длинной лестнице, чтобы пройти между дубовых столов, заполненных кетцами, который пытались утопить ужас Пагубы в крепкой настойке, и купить лучшей вяленой рыбы. Теперь полутемный зал был почти пуст. Колыхались огни ламп, на темных столах утомленно лежала пара пьянчуг из приезжих, тянуло сквозняком из-за наполненных сумраком арок, трактирщик за стойкой словно дремал с открытыми глазами.

Проход за аркой уперся в тяжелую дверь. За нею в полумраке, рассеивающемся лишь светильниками, установленными почему-то на полу, сидел старик в глухом колпаке. Он принял от Васы монету и выдал ей тяжелый бронзовый ключ.

— Холодно тут, — пожаловалась Каттими, которая все это время сопела за спиной Сая, потому что нацепленные ею на спину мечи то цеплялись за низкий потолок лестницы, то за неровно вырубленные стены.

— Так нужно для вина, — объяснила Васа, показывая на уходящие во тьму подземелья лежащие на боку огромные бочки. — Но в обеденных каморках теплее. Хотя кухня не здесь. Еду готовят повара самого урая Кеты. Готовят и спускают в специальные колодцы. Можно сказать, что мы вкусим блюда, которые пробует только знать. Замок над нами.

— А это что? — спросил Кай, остановившись возле неровной стены. Вся она от пола и до потолка была покрыта какими-то надписями.

— Пожелания, — вздохнула Васа, сняла с крюка лампу с языком пламени, подняла ее над головой. — Во время Пагубы многие кетцы прятались в подземельях, писали здесь свои имена, молитвы, просьбы. Два года назад и я приложила сюда руку. Видите?

Кессарка приподнялась на носках, ткнула пальцем в свое имя и изображение руки.

— Я тоже хочу оставить имя, — глухо произнес Сай.

Воин наклонился, поднял лежавший под стеной кусок угля и стал вычерчивать буквицы. Много времени это не заняло.

— Надписей прибавилось, — заметила Васа. — Хотя вот этих трещин в стене не было. Но они замазаны, значит, служителям подземелий трещины не в новинку.

— Не все замазаны, — заметила Каттими и показала пальцем вверх.

Васа подняла лампу выше и присвистнула. Своды подземного зала и в самом деле покрывали новые трещины.

— Надеюсь, что мы успеем выбраться наружу до того, как здесь упадет хотя бы камешек.

— Подожди, — попросил Кай, шагнул к кессарке и взял у нее лампу. — Подожди.

Он поднял лампу так высоко, как мог, и обернулся к Каттими:

На сводах, там, где теперь разбегались трещины, явственно проступала та же самая вязь, которая была и на браслете, и на роге.

— Да, — кивнула Каттими. — Но последние буквицы другие. Имя другое.

— Надпись свежая, — заметил Кай. — И выполнена не так давно. Но не углем.

— Может быть, это какой-то мертвый язык? — предположила Каттими.

— Бросьте, — поморщилась Васа. — Я, конечно, не знаю, о каком имени вы говорите, но разве на мертвых языках пишут на стенах? В Салпе предостаточно и живых языков. Конечно, в Текане все говорят на одном языке, но словечки в каждом клане разные, да и письмо сходится только в судебных пергаментах. Или нам нужно найти этого писаку?

— Не теперь, — поморщился Кай. — Долго еще? Я бы уже присел.

Идти пришлось недолго. Подземелье повернуло вправо, а Васа остановилась у едва освещенного лампами ряда низких дверей.

Бронзовый ключ повернулся в скважине, дверь открылась, и Кай неожиданно увидел дневной красноватый свет. В вырубленном в скале окне искрилась светлая Эрха, а уже за ней лежала серая, до горизонта степь. До самого Сакхара. До края Текана, к которому медленно близилось заходящее солнце.

— Оно того стоило, — в восхищении замер Кай.

— Сюда надо приходить не раньше четырех, — довольно улыбнулась Васа. — Мы под самой кухней урая Кеты. Когда-то здесь были каменоломни, потом стали храниться бочки с кетским вином. Как я уже говорила, три года назад, когда на город спустились стаи пустотников, почти все горожане спасались в этих подвалах. Урай даже разрешил открыть несколько бочек. А теперь этот подвал пополняет казну клана Травы. Хотя как вы заметили, выпивох в трактире на входе стало меньше.

— И много желающих побаловать себя урайской пищей? — поинтересовался Кай. Сквозь толстые стены доносилось приглушенное пьяное пение.

— Среди приезжих хватает, — ответила Васа. — Когда подобное творится на дорогах, всякий купец набивает живот так, словно сидит на собственных поминках. Ну что, сделаем заказ?

Кессарка ударила в медный колокол, висящий у входа, приоткрыла окошко в двери и перечислила появившейся фигуре то, что она хотела бы видеть на столе.

— Надеюсь, ты понимаешь, что тебе не придется оплачивать твое гостеприимство в одиночку? — спросил кессарку Кай.

— Сочтемся, — махнула рукой Васа. — Садитесь.

Ждать пришлось недолго. Вскоре в дверном окошке появилась резная доска, на которой стояли блюда с мясом, овощами, кувшин вина и кубки.

— Не волнуйся, — успокоила Кая Васа, прикрывая окно в двери. — Не огненная вода. Легкое акское, как раз для разговора.

Разговор заладился не сразу. Сначала все четверо ели, тем более что еда и в самом деле оказалась очень вкусна. Каттими, которая не произнесла почти ни слова с момента спуска в подвал, даже жмурилась от удовольствия. Наконец Васа выпила кубок вина и прищурилась, посмотрев на Сая.

— Да, — отозвался наголо обритый южанин. — Ты специально привела нас сюда. Я вижу в этом окне дорогу на Сакхар.

— Но ведь ты не думаешь, что твоя принадлежность к клану Смерти тайна для зеленоглазого? — спросила Васа. — И это несмотря на то, что он не раз подставлял тебе спину.

— Убить зеленоглазого — было для клана Смерти делом чести, — медленно проговорил Сай. — Но он не будет убит в спину. К тому же все то время, что он подставлял мне ее, за моей спиной пыхтела Каттими. У нее плохой кинжал, когда она вытаскивает его из ножен, он трется лезвием об их устье.

— Это все, что ты хочешь сказать? — спросила Васа.

— Пусть скажет он, — посмотрел на Кая Сай. — Скольких воинов клана Смерти он уже убил?

— Правильно, — кивнул Сай. — И как это произошло?

— По-разному, — задумался Кай. — Но ни за одним из этих шестерых я не гонялся, ни на одного из них я не получал заказа, ни на одного из них я не напал первым. Я всегда только защищался.

— Больше трех лет назад иша приказал убить тебя, — кивнул Сай. — Троим воинам это не удалось. Двое из них ушли из жизни как воины, один не выдержал испытания смертью. Я знаю подробности. Твой разговор с последним из трех дошел до моих ушей.

— Потом иши не стало, началась Пагуба, но не прошло и полгода, как воины клана Хара продолжили те же самые попытки, — продолжил Кай. — Хотя признаюсь, последующие трое были более честны. Всякий раз они сначала вызывали меня на схватку.

— Потому что это стало делом чести клана Смерти, — повторил Сай. — Да, иши нет, сменивший его иша тоже не прожил долго. Сейчас нет никакого иши. Сакхар стал свободным городом. Но остался камень, о который затупились клинки Сакхара. И пока этот камень не будет выковырнут из земли, наши клинки не станут вновь остры.

— Сай, — поморщилась Васа, — ты же можешь говорить как обычный человек? Мы не на совете урая клана Хара.

— Ты собираешься объявить об очередной попытке выковырнуть зловредный камень? — поинтересовался Кай.

— Нет, — покачал головой Сай. — Я собираюсь объявить об отмене мести клана Хара.

— Этому есть несколько причин, — пригубил вина и отставил кубок Сай. — Первая из них заключается в том, что твой приемный отец был воином клана Смерти и оставался им до самой кончины. Он учил сражаться тебя, как сражается воин клана Смерти. И хотя ты слишком стремителен для воина любого клана, многое ты взял именно у своего отца.

— Это ведь не главная причина? — спросил Кай.

— Есть и еще две причины, — кивнул Сай. — Особенно если не считать за причину то, что иши уже нет. Сказанные слова продолжают звучать, даже если сказавший их мертв. И обещания, данные умершему, не теряют силы. Но иногда меняется сам мир, и, значит, меняется все. В Сакхаре жил старый воин, самый важный советник урая. Его звали Хара. Как и весь клан. Никто не знал, сколько ему лет, но некоторые говорили, что он был свидетелем последней Пагубы. Теперь уже предпоследней Пагубы. А некоторые считали, что он пережил уже несколько Пагуб.

— У него был шрам в виде креста на лысой голове, — произнес Кай.

— Отец рассказывал мне об этом старике, — проговорил Кай. — Он нес с ним дозор на посту, где из-под багровой стены, из-за предела Салпы вытекает речка, которая потом спускается к самой Туварсе.

— Да, — кивнул Сай. — Так было. Но теперь Хара исчез. С полгода назад он покинул свой дом и уехал неизвестно куда. Но для урая клана Смерти он оставил письмо, в котором было всего несколько слов. Вот они: «Оставьте зеленоглазого мальчишку в покое. Он только мой. Я разберусь с ним сам».

— Что это значит? — уперлась в Кая взглядом Васа. — Ты можешь объяснить?

— Конечно, — усмехнулся Кай. — На этот раз клан Смерти отправил за мной одного мстителя. Пожалуй, лучшего. Может быть, последнего. Но есть ведь еще одна причина?

— Да, — кивнул Сай. — Главной была вторая. Но есть еще одна. Мы узнали о тринадцатом клане.

— О тринадцатом клане? — не понял Кай. — Их двенадцать, считая уничтоженных. Двенадцать сиунов, двенадцать зубцов на Храме Пустоты. Двенадцать!

— Тринадцатый клан не связан ни с сиунами, ни с зубцами на Храме, ни с чем, — покачал головой Сай. — Он против Пустоты.

— Против Пустоты? — опешил Кай. — Я не ослышался? Звучит так же бодро, как звучало бы — «он против зимы».

— Против Пустоты, — кивнул Сай. — Он ненавидит Пустоту и пытается освободиться от ее власти. Я не знаю всего, но год назад мы поймали лазутчика, который пытался убить Хару. Да-да, того самого старика. Но легче убить собственную тень, чем Хару. Если бы не его возраст и не почтение к его старости, то и на твое убийство, Кай, в первую очередь был бы отправлен именно Хара. И я не уверен, что ты оказался бы сильнее его. Хара скрутил лазутчика, как младенца, и стал допрашивать его. Тот умер под пытками, но кое-что успел рассказать. То немногое, что он действительно знал. Тринадцатый клан объединяет врагов Пустоты. Тех, кто не показывает своих лиц, или тех, чьи лица являются масками. Тех, кто всерьез рассчитывает уничтожить Пустоту.

— Уничтожить Пустоту? — рассмеялся Кай. — А, к примеру, разбить головой скалу, внутри которой мы сейчас сидим, этому клану в голову не приходило?

— Я не знаю, что приходило этому клану в голову, — ответил Сай, — и не знаю, сколько у него голов, но его правители считают, что если из основания неприступной крепости вытащить самые важные камни, то крепость рухнет. Так вот, такими камнями они считают нескольких человек. Один из них Хара из клана Хара. И возможно, ты тоже, Кай.

— Вот уж новость, — медленно проговорил охотник.

— Но с тобой сложнее, — продолжил Сай. — Ты словно нераспустившийся цветок. Завязь. Бутон. Вроде замены того, кого они действительно должны убить. Замены одного из двенадцати. Или ниточка к нему. Не знаю к кому, но к кому-то из двенадцати. Я могу назвать их имена.

— Я их знаю, — заметил Кай. — Это Асва, Хара, Агнис, Кикла, Неку, Хисса, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурна, Эшар и Паттар.

— Правильно, — кивнул Сай. — Тринадцатый клан следит за ними всеми. В тот час, когда они будут все обнаружены, их убьют. Лазутчик сказал, что эти двенадцать не могут быть убиты надолго. Они возрождаются. Но не сразу. Если их убить одновременно, какое-то время все они будут мертвы. Если сделать так, что все двенадцать будут отброшены за грань Салпы в один и тот же день или в несколько дней, Пустота развеется. Тринадцатый клан считает, что эти двенадцать как двенадцать колонн, на которых держится багровое небо.

— А они не боятся, что если одновременно обрушить двенадцать колонн, то багровое небо рухнет по-настоящему и придавит всех? — спросил Кай. — Или свобода дороже жизни?

— Когда рушится тюрьма, мало кто беспокоится о судьбе заключенных, — пожал плечами Сай.

— Подожди, — нахмурился Кай. — Но почему лазутчик пытался убить Хару? Это было год назад? Почему только его? Одного из двенадцати? Я не знаю, живы ли прочие, но, к примеру, Кессар погибла пару месяцев назад, Паттар погиб еще позже…

— Не знаю, — вздохнул Сай. — Этого мы не успели узнать, Хара был… слишком жесток в своем дознании. К тому же этот лазутчик был скорее испуган не за себя, а за своих близких. Он сказал, что все, кто знает что-то о тринадцатом клане, все будут убиты. И его родные будут убиты. Все ниточки должны быть оборваны.

— И ты пытаешься продлить эти ниточки через нас? — стиснула губы Васа.

— Я делаю то, что считаю нужным, — отрезал Сай. — Так вот, клан Хара не участвует в таких играх.

— Почти, — поднялся из-за стола Сай. — Тринадцатый клан может убивать не только тех, кто что-то узнал о нем. Он может убивать любого, кого посчитает нужным. К примеру, близких кого-то из двенадцати.

— Чтобы ужас не отпускал их, — проговорил Сай. — И вот еще что. Когда тринадцатый клан убивает кого-то, он вырезает у него на голове крест.

— Такой же, как на голове Хары? — спросил Кай.

— Может быть, Хару уже пытались убивать, — согласился Сай. — Возможно, этим объясняется его жестокость.

— Лазутчик не оставил никакого следа к этому клану? — спросил Кай.

— Он сказал, что тринадцатый клан очень могущественен. Среди его членов не только воины вроде него, но и важные вельможи, возможно, даже некоторые ураи. Но так ли это на самом деле, мы не знаем. Лазутчик знал только одного человека из клана, того, кто передал ему приказание убить Хару. Того, кто выбрал его и доверил ему тайну.

— Имени нет, — мотнул головой Сай. — Самого лазутчика звали Паххаш. Он сам из Ламена, был молодым воином, наверное, одним из лучших из клана Огня. Все, что мы узнали, что посредником была женщина необыкновенной красоты, у нее голубые глаза, и она хиланка. Паххаш определил это по выговору. Но мы ее не нашли.

— Женщины держат в своих руках уздцы мира, — пожал плечами Сай.

— Да, — задумчиво произнесла Васа и посмотрела на Каттими, которая застыла с набитым ртом. — Не скажу, что часто, но порой так казалось и мне.

— Это все, что я хотел сказать, — произнес Сай. — Я искал тебя, Кай. В деревеньке возле Хилана, где ты порубил свору псов и получил раны, мне сказали, что охотник Кай направился в сторону Намеши, но справлялся о дороге на Кету, и я подумал, что под осень на Парнс или на Хастерзу ты и в самом деле не пойдешь, если окажешься в Гиене, то ненадолго, нечего там делать, так что Кривых Сосен не минуешь. Там я тебя и решил ждать.

— Но почему ты не сказал мне этого сразу? — спросил Кай.

— Потому что я должен был собственными глазами увидеть, кто тот человек, что смог одолеть клан Смерти, — произнес Сай. — Проиграть тебе, Кай, не стыдно. Но ты должен знать, что если Хара хочет твоей смерти, то он ее получит, поверь. Может быть, сначала он решил отомстить тринадцатому клану. Но клан Смерти больше не враг тебе. Ты победил.

— Вот уж чего я не хотел никогда и чего никогда не припишу к своим доблестям, — поднялся из-за стола Кай. — Я не схватывался с кланом Хара и не побеждал его. Но почему я должен верить тебе, Сай, что урай клана Смерти остановил месть?

— Потому что урай клана Смерти — это я, — произнес Сай и выудил из-за ворота рубахи знак урая — золотой медальон, залитый багровой эмалью.

— Слушаем и слушаемся, урай клана Хара, — разом опустились на одно колено Кай, Васа и Каттими.

— Встаньте, — поморщился Сай. — И прощайте. Я ухожу домой.

— Но почему сам урай… — прошептала Каттими.

— Клан Хара маленький, — произнес Сай. — И после начала последней Пагубы он стал еще меньше. Нас всего три десятка человек. Из них воинов — половина.

— Прими дар от урая Хурная. — Васа сняла с себя пояс с серебряной пряжкой, изображающей две белых руки.

— Спасибо, Васа, — склонил голову Сай, принимая подарок и застегивая его на животе поверх собственного пояса. — К сожалению, мне нечем тебя отблагодарить. Я буду рад видеть тебя у себя дома. Вот оплата за этот щедрый стол. — Сай положил на доски золотую монету. — Прощайте.

Воин шагнул к двери, открыл ее и исчез в полумраке. Над столом повисло молчание. Васа медленно поднялась, подошла к двери, закрыла ее. Вернулась за стол, но заговорила только через минуту:

— Я служу ураю клана Кессар, клана Руки, — Кинуну. И старшине тайной службы Ашу. Ты правильно назвал его имя, Кай. Хурнай лучше прочих пережил последнюю Пагубу, хотя кто может сказать об этом наверняка, если небо по-прежнему озаряет пламя? Пагуба утихла, но не завершилась. Таких, как я, более десятка. Может быть, еще больше. Урай разослал нас во все концы Текана, и даже за его пределы. Уже много лет брат Кинуна, ставший перед началом Пагубы ураем Хилана, Мелит собирает по всему Текану свидетельства древних времен, по крупицам воссоздает историю Салпы. Все свидетельствует о том, что багровая стена окружала Салпу не всегда. Но в последний раз в дорогу нас отправили после того, как гадалка Хуш нашла страшную смерть в объятиях сиуна клана Руки. Но у нее не было креста на голове! От нее вообще не осталось тела!

— И от Паттара тоже ничего не осталось, — пробормотал Кай. Перед его глазами стояли пятеро всадников, проскакавших по улице Намеши, и песчаный отпечаток на камне. — Думаю, что в Текане хватает убийц и без тринадцатого клана.

— Ничего не могу сказать о том, кто убил Хуш-Кессар, но с Паттаром расправились пять всадников, один из которых рыжий весельчак, управляющий огнем, — проговорил Кай. — Или ты не видела их в Кривых Соснах?

— Чем больше я собираю сведения о древности Текана, тем меньше я понимаю, что с ним происходит сегодня, — с разочарованием покачала головой Васа. — Но ведь Хуш убил не человек, ее убил сиун клана Кессар!

— Что есть сиун? — спросил Кай. — У каждого из двенадцати есть сиун. Я слышал, что сиун — это надсмотрщик от Пустоты. Значит, либо Пустота сама уничтожает каждого из двенадцати, либо сиуна можно заставить что-то делать. В том числе и убивать.

— Почему нет? — спросил Кай. — Я тоже пытаюсь разгадывать загадки Текана. Ничего не буду говорить о том, что я замена одному из двенадцати. Я чувствую себя обычным человеком. Но кое-что я скажу. Тот, кого зовут Сакува, сумел как-то обмануть своего сиуна. Он скрывается от него. Конечно, если он еще жив. Та, чье имя Эшар, сумела приручить собственного сиуна. Как — не знаю. Паттар мертв. Убил его собственный сиун в Намеше. Убил на моих глазах. И к этому точно причастен тот рыжий, который посетил передо мной Кривые Сосны и который устраивал огненные сполохи на дороге через чащу.

— Но почему он не убил тебя, если ты замена кому-то из двенадцати? — не поняла Васа.

— Не знаю, — пробормотал Кай. — Все эти разговоры о замене кажутся мне только разговорами. Не знаю…

— Если Кессар и Паттар мертвы, то остались десять? — спросила Васа.

— Или меньше. — Поднимаясь, Кай посмотрел на оцепеневшую Каттими. — Ты что?

— Я словно муравей. — Она поежилась, проглотила комок, смахнула со щеки слезинку. — Он ползет по столу и думает, прихлопнет ли его что-то большое и страшное, что ударяет то справа, то слева? И вот он трясется от страха, мечется из стороны в сторону. А потом кто-то приходит и говорит, что большое и страшное — это огромный молоток, которым кто-то еще более огромный забивает двенадцать гвоздей. А еще кто-то забивает вокруг больших гвоздей кучу маленьких гвоздиков. А убьет ли кто-нибудь при этом муравья или нет, вопрос случая. Кому он интересен, маленький муравей?

— Пару дней проведу в городе, — нахмурился Кай. — Может быть, пристрою куда-нибудь Каттими. Потом… потом будет видно. Скорее всего, пойду на Ламен. Есть вопросы. Да и куда еще идти из Кеты?

— Если только на Сакхар, — пробормотала Васа. — Я должна встретить в городе приятеля, потом, наверное, вернусь домой. Есть о чем говорить с Ашу, есть.

Они снова шли по длинному подземелью между огромных бочек. Миновали тот же полупустой трактир. Потом поднимались по узкой лестнице. А когда оказались на улице, тут же попали в толпу встревоженных горожан. Толпу теснила стража. Васа пригляделась к распростертому на камне человеку и вдруг закричала, рванулась вперед, оттолкнула стражника. В луже крови ничком лежал Сай. Ниже затылка в его голове торчал нож. Из-под тела выглядывал сломанный меч. Каттими разрыдалась в голос. Кай сбросил с головы капюшон, шагнул к тому самому старшине стражи, который опрашивал его на входе в Кету.

— Наш, — помертвев, прошептал Кай. — Кто это сделал?

— Кто-то, — зло сплюнул старшина. — Только нам еще этого не хватало. Пятое убийство за два дня. Правда, четверых убили по-другому, перерезали им горло, но мне разве легче от этого?

— Кто были эти четверо? — спросил Кай, завороженно смотря на поникшую над телом Сая Васу.

— Обычные женщины, — сплюнул под ноги старшина. — Одна вовсе старуха, две ткачки средних лет да девчонка-прачка. И всех звали одинаково — Уппи. Кто-то как косой выкосил всех Уппи в городе. Ну что ты прикажешь делать? Ходил какой-то чужак в черном по кварталам, искал Уппи еще два дня назад, а вчера всех, верно, и прикончил. Как я буду его искать?

— Пятеро в город перед нами заходили? — спросил Кай. — Один рыжий, веселый, об остальных не знаю, но все в черном, на черных лошадях. Подковы на лошадях ламенские. Они, скорее всего.

— Были, — в раздражении ударил себя по бедрам старшина. — Позавчера въехали через восточные ворота. Точно! Я как раз паром встречал. И все ламенские! А там разве определишь, верны ли ярлыки? В Ламене только и скажут. Только нынче же с утра и ушли. Хотя я троих видел, а рыжего не приметил. Так он мог и раньше выскочить, на выход проверка так себе.

Кай шагнул вперед. Кессарка перевернула тело сакхарца. На лбу у него был вырезан крест.

— Это еще что? — побледнел старшина. — Что мне докладывать ураю Кеты?

— Докладывай, что в твоем городе убит урай клана Смерти, — медленно проговорил Кай. — Знак урая у него на груди. Можешь добавить, что он умер как воин.

В один миг гостеприимный, погружающийся в вечернюю мглу город превратился в чужой и враждебный. Холодный осенний ветер подул с реки. Старшина с посеревшим лицом опустился на ступени ближайшего дома. Васа закрыла лицо руками. Не говоря ни слова, Кай отправился в ближайшую просительную. Каттими поплелась за ним. Кессарка осталась у тела Сая.

В просительной Кай заплатил серебряную монету и выправил Каттими ярлык бесчинной, но вольной.

— Куда теперь? — спросила она его, привязывая ярлык к шнуру и опуская его в ворот рубахи.

— Показать? — Она было рванула ворот, но остановилась, произнесла через силу: — Заживает. Шрамы будут, но не слишком заметные. Тонкие. Хорошее ты средство знаешь. Кто научил?

— Отец, — хмуро бросил Кай, вышагивая по деревянному тротуару. — Не тот, что из клана Смерти. Настоящий.

— Нашел, — кивнул Кай. — Нашел и снова потерял. Не успел даже отцом его назвать. Но он-то, скорее всего, знает, что я его сын. Вот только не знает, что я знаю об этом.

— Он из этого списка, — процедил сквозь зубы Кай. — Один из двенадцати. И я не знаю, жив ли он еще. Ты что, еще не поняла?

— Что не поняла? — растерянно спросила Каттими.

— Смерть ходит за мной по пятам, — ответил Кай. — И порой опережает меня.

— Я ни впереди, ни сзади, — прошептала Каттими. — Я рядом!

— Я оставляю тебя в Кете. — Кай говорил твердо. — Ты взрослая. Семнадцать лет — точно взрослая. Вольная. Немного монет у тебя есть, я еще добавлю. Пристрою тебя куда-нибудь, не волнуйся. Телом торговать не придется.

— Потому что завтра такой же крест на лбу может оказаться у меня, — повысил голос Кай. — А у того, кто рядом, может быть перерезано горло!

— Я так легко не дамся! — воскликнула Каттими, потянувшись к рукоятям мечей.

— Пока ты их достанешь из-за спины, тебя убьют десять раз и покроют твое тело крестами сплошь, — отрезал Кай.

— Когда ты уходишь? — спросила девчонка, прикусив губу.

— Завтра или послезавтра, — сказал охотник.

— Не пристраивай меня подольше, — попросила она.

Глава 5
Богатства Хумати

На постоялом дворе Кай не поскупился на две крохотные, но смежные комнаты. Проверил внешнюю дверь, закрыл ее на засов. Подергал решетку на окне, прикрыл ставни. Осмотрел серые, покрытые известковой штукатуркой стены. В проходной комнате велел ложиться Каттими, в дальней лег сам. Закрыл вторую дверь на крючок, разделся, облился водой из жестяного кувшина, морщась, перевязал раны и в изнеможении упал на чистую постель. Лихорадка постепенно становилась привычной, но из-за нее накатывалась усталость, вдобавок неутолимая жажда не давала покоя. Каттими обиженно сопела за дверью. Непонятная ему самому нежность к девчонке, которая умела молчать, когда нужно было молчать, держаться чуть сзади, когда Каю необходимо было сосредоточиться, охватывала его все сильнее. И чем отчетливее он понимал это, тем больше злился. Она была грузом, тяжким грузом. Не потому, что могла помешать или сломаться, а потому что сломаться боялся он сам. Сломаться в тот миг, когда окажется, что судьба менее бережна к Каттими, чем к Каю. Отчего-то он был почти уверен в этом.

За узким окном шумел ветер. С середины ночи о черепичную крышу зашуршал дождь. Кай, лежа в непривычной ему мягкой постели, думал о завтрашней, вроде бы уже ненужной встрече с Халаной, разговоре с Шарни, который обещался свести с нужным человеком, что мог бы посодействовать в приобретении приличной пики, запасах на путь до Ламена, новой одежде, а также обо всем, что произошло в лесу. Многовато выходило загадок и приключений на две последние недели. Конечно, Кай и раньше слышал, что приделанные, обращаясь в зверей, порой не переставали быть людьми, но сам сталкивался с этим впервые. К тому же он чувствовал во всем происходящем что-то новое и тревожное, когда беда страшна не сама по себе, а большей бедой, вестью о которой она служит. Был ли торговец Такшан тем же самым Такшаном, рядом с которым Каю и в самом деле пришлось схватываться на перевале с палхами? Был, конечно, но и стал другим. Тогда он говорил с Каем только заискивающим тоном, боялся собственной тени, да и вез недоумков, которые поддались на посулы о заработках в мугайских поселках, считай, вольных, которые сами себя направляли в рабство. И охранники у него были один другого отвратительнее, но, без сомнения, не отвратительнее поганых людей. И никакого колдовства тогда Такшан себе не позволял. Или тогда колдовство ему было без надобности? Сколько лиг уже отмерил по дорогам Текана Кай, пытаясь отыскать хоть какого-то колдуна, чтобы расспросить его о тех силах, к которым обращаются маги, но все без толку. Все, кого он находил, оказывались либо хитрецами, выманивающими монету у доверчивых земляков, либо сумасшедшими. И вот колдун объявился под боком. И второй колдун или шаман, что вел на штурм холма орду тати, в которой опять-таки нашлось место и приделанным, тоже отыскался поблизости. Все менялось вокруг охотника Кая. И менялось так быстро, что он не успевал привыкнуть к переменам. И уж тем более не успевал сообразить, какая связь между приделанными, Такшаном, колдуном в золотом колпаке, тати, пятеркой черных всадников во главе с рыжим весельчаком и этим самым тринадцатым кланом? В одном только он был уверен — в том, что какая-то связь была. А может быть, и не было никакой связи?

Проснулся Кай от дыхания, которое щекотало ему плечо. Вот ведь, поразился изворотливости девчонки, ну крючок сняла ножом, щель в двери позволяла, а вот как сумела забраться под одеяло, прижаться, да так, что он и не почувствовал ничего? Да уж, не почувствовал… Он закрыл глаза и мгновенно ощутил и закинутую на него ногу, и жар и мягкость ее лона на собственном бедре, и твердость груди, и дразнящий девичий запах, и тут же вскочил с постели, поморщившись от боли в потревоженных ранах.

— Почему? — обиженно прошептала Каттими, рассматривая Кая, прыгающего на одной ноге и торопливо вставляющего в штанину вторую ногу.

— Нельзя, — замотал он головой, с трудом удержавшись на ногах. Заломило в затылке, снова накинулась лихорадка, схватила за грудки. А ведь только что казался сам себе здоровым.

— Почему? — повторила она так же тихо, но настойчиво.

— Не понимаешь? — раздраженно скривил губы Кай.

— Нет. — Она словно и вправду пыталась понять.

— Дура, ведь прирасту к тебе, — проговорил он вполголоса, — и что тогда? Оставлю здесь, покачусь от тебя как клубок ниток? Так ведь размотаюсь через сотню-другую лиг до последнего узелка — и нет меня. Что дальше? Или возьму с собой, а тебя убьют? Как жить буду?

— Как и жил, — не сказала, словно обронила слова. Села, закуталась в одеяло, положила голову на колени. Нет, не глазами наградили девчонку высшие силы, а просто зеркалами для сигнальных башен!

— Как и жил? — Кай завязал рубаху, стер рукавом липкий пот со лба, припал с кувшину с водой. — Было это уже все. Прирос, тут же и потерял. Только-только отходить начал. Не могу я так. Не знал бы тебя, всю ночь бы не отрывался, утром бы закрыл дверь и забыл.

— Не-а, — протянула Каттими с тихим смешком. — Не забыл бы. Знаешь, как танцует гиенская девушка танец избранному? Как волна плещется над ложем. Как лилия вьется. Как роса блестит. Обжигает как огонь. Не забыл бы. Поверь мне. Хотя я и не танцевала пока никому.

Вымолвила и осеклась, похолодела, сжалась в комок, вспомнила.

— Чего ты хочешь? — Он остановился. — Ты видела Сая? Этого хочешь? Ты помнишь бой с тати? Этого хочешь?

— Другого хочу. — Она всхлипнула, вовсе закуталась в одеяло как в кокон. — Но приму все.

— Послушай… — Кай сел на край постели. — Я обдумывал все ночью. Не сходится что-то. Все не сходится, каша какая-то в голове, но ты тоже не сходишься. Почему ты? Да, беглая, но и не таких беглых ломали, поверь мне. Да, порченая, шрамы. Но есть лекари, которым этот шрам в полгода трудов. И пятнышка не оставят при должном усердии. Я же не слепой пока, всех товарок твоих разглядел. Нет там никого красивее тебя. Да раздели цену такой рабыни, какой была ты, на десять, все одно еще на сотню делить надо, чтобы с остальными сравнять. Почему он тебя послал?

— Я так захотела, — прошептала Каттими. — И красоты моей он не разглядел, потому что я так захотела.

— Как это? — не понял Кай. — Сама попросила Такшана? Уговорила? На колени упала? Да он, как я понял, наказывал тебя, кормил так, чтобы только не умерла. Ты ведь в обморок в Кривых Соснах падала?

— Я, — кивнула девчонка. — Но послал он меня к тебе потому, что я так захотела. Ты забыл. Я ведь сразу сказала тебе. Я ведьма.

— Ты колдуешь? — хмыкнул Кай. — Надо же, три года искал какого-никакого колдуна, и вот он. Прямо в моей постели образовался.

— Не он, а она. — Каттими надула губы. — Да и какая я колдунья? Умею кое-что, но мало. Простые наговоры, кое-что по лекарскому делу. Насторожи могу плести. Заклинания могу на земле или еще на чем расчертить. Бабка и мать рано умерли, мало чему успели научить. Иногда что-то всплывает в голове, как будто забытое на язык просится. Но если я чего-то очень хочу, то это сбывается. Понятно, что кубок воды не превратится в кубок вина, но заставить человека сделать что-то могу. Не всегда легко, правда. Так и ты ведь можешь колдовать? Глаза закрываешь то и дело, а сам словно смотреть продолжаешь. Да и тепло от тебя исходит. Точно можешь.

— Могу, да не умею, — в замешательстве пробормотал Кай, поднялся, стал натягивать перевязь. — И не тепло от меня исходит, а жар. Затянулась что-то на этот раз немощь. Еще и жажда эта, никак не могу напиться. Ну ничего, на коня сяду, ветерком всякую хворь выдует. Значит, говоришь, что Такшана заставила ты? Хорошо. Ладно! Тогда заставь Таркаши принести нам круг сыра. Нет, рассчитаемся честь по чести, но чтобы он прямо сейчас явился к нам и принес круг лучшего гиенского сыра. Можешь?

— Я попробую, — выпятила губы Каттими, зажмурилась, потом закрыла глаза ладонями, надула щеки.

— Такшана тоже так заставляла? — спросил Кай, а сам взгляда не мог отвести от груди, что из-под одеяла выглянула.

— Такшан был рядом, — процедила сквозь стиснутые губы Каттими. — Не мешай!

— Если Таркаши принесет сыр, куплю тебе отличное платье и сапожки, — пообещал Кай. — Ты колдуй, колдуй, время пока есть.

— Сапожки, порты, рубаху, куртку, колпак и кафтан, — поправила его Каттими, вытерла пот со лба, снова закуталась в одеяло. — Осень наступила, замерзну в платье. Сыр будет. Вместо колпака можно хиланскую шапку с ушками.

— Ну посмотрим, — прищурился Кай. — Что за дело у тебя в Кете?

— Оружейную урая хочу ограбить! — выпалила девчонка.

— С ума сойти, — оторопел Кай. — Это еще зачем?

— Есть сказ один, — Каттими расширила глаза и стала вышептывать слова медленно и таинственно, — что в одну из давних Пагуб была девушка, которая сражалась со всеми пустотными тварями и всех их побеждала. И был у нее чудесный меч, который не портился от поганой крови. Но однажды пришлось ей сражаться против страшной твари, которая была выше ростом самого большого быка. Дом могла раздавить! И никто не мог победить эту тварь. Конечно, чудесный меч мог поразить чудовище, но броня у твари была так толста, что клинок не мог достать до ее сердца. И тогда девушка бросилась чудовищу в пасть. К счастью, оно проглотило ее целиком. И она убила его изнутри, но умерла, потому как утонула в черной крови.

— Дитятко, — рассмеялся Кай, — я эту сказку сам мальцом слушал не раз. Ты мне другое скажи: зачем тебе грабить оружейную урая?

— Чтобы найти чудесный меч, — удивилась непонятливости охотника Каттими. — Тебе еще раз сказку рассказать? Кетские урай сотни лет древнее оружие собирают, в прошлые времена по всему Текану, по всей Салпе нужных купцов рассылали, о том все кузнецы знают. Отец мне это рассказывал. Там чудесный меч, больше негде ему быть. Если что где в Текане ценного из орудия и находилось или по рукам шло, все в Кете оседало. Надо только в оружейную попасть, а там уж меч точно моим будет. Я присказку придумала, чтобы его вызвать. Всякое оружие отозваться может, главное, присказку правильно придумать.

— Еще считалочки помогают, — вздохнул Кай. — И бантики на косичках. Вот отрастишь волосы, заплетешь столько, сколько захочешь. Нет, девочка, я тебя с собой не возьму. Тебе бы еще подрасти немного. Хочешь, кормилицу найму? Сиську сосать не разучилась?

— А если не прирастать? — Она смотрела на него, не отрываясь. — Если без танца, без близости, без присказок дурацких, тогда возьмешь с собой?

— Васу? — удивился Кай. — Да она и не просилась со мной. К тому же приятель у нее какой-то.

— Попросится еще. — Глаза Каттими налились слезами.

— Если Васа и попросится, — он наклонился к девчонке, — и если даже я соглашусь, все равно будет она и я. Или я и она. А если со мной окажешься ты, то не будет «я» и «ты». Будет большое «я», в которое можно попасть стрелой, мечом, копьем, колдовством. Понимаешь? — Последнее слово Кай почти прокричал.

— Хватит, — попросила она негромко, а потом отняла ладони и прошептала чуть слышно: — Очень хочу так. Чтобы большое «я». И чтобы можно попасть стрелой, мечом, копьем, колдовством. Понимаешь?

— Ты меня оцарапал. — Она сдвинула одеяло, показала полосу на боку, там, где талия переходила в матовое бедро. — Браслетом своим рогатым оцарапал!

— С другой стороны надо было подбираться! — процедил он сквозь сомкнутые губы.

— Какая она была? — спросила, пытаясь поймать его взгляд.

— Она есть, — прижал руку к груди Кай. — Вот здесь. Одевайся. У нас много дел.

Девчонка вскочила, сбросила одеяло и, как есть, побежала в другую комнату.

«Дурак, какой же я дурак», — подумал Кай, не в силах отвести от нее взгляда.

Когда они спускались по лестнице, Кай спросил девчонку:

— Ладно, может быть, ты и в самом деле заставила Такшана сделать то, что он сделал. Предположим, что он оказался более податливым, чем Таркаши. Но ответь на другой вопрос: зачем ты этого захотела? Думала, что от меня будет легче убежать?

— Дурак, — проговорила Каттими с сожалением. — Впрочем, ты сам это знаешь. Что ты дурак.

Кай опешил, даже замедлил шаг, потом надвинул на голову капюшон и направился в конюшню. И Молодец, и лошадка Педана чувствовали себя прекрасно. Кай спросил у ветерана-хиланца, где Шарни, узнал, что тот в полдень будет ждать охотника у нижнего конца улицы Оружейников, и, не оглядываясь, направился к выходу с постоялого двора. На улице, где вновь моросил мелкий дождь, с взмыленного коня сползал здоровяк Таркаши.

— Со мной, — раздраженно воскликнул Таркаши и начал распускать застежки подсумка. — Встаю затемно, снаряжаю подводу, еду в старательское село. Пять лиг от города на север. И вот, все вроде в порядке, выторговываю и вдруг ясно понимаю, что я должен везти круг сыра охотнику Каю. Бросаю все, сажусь на лошадь, и вот я здесь. Вопрос: зачем? Тебе в самом деле нужен сыр? Когда ты мне об этом сказал? Почему я об этом забыл? И почему я вспомнил только то, что тебе нужен сыр, а когда ты меня об этом просил, вспомнить не могу?

— Послушай, — Кай растерянно оглянулся на Каттими, которая сияла от гордости, — ведь вы вчера с Усити и с Шарни хорошо выпили?

— Да, — поскреб затылок Таркаши. — Было такое. И сейчас еще в голове шумит. Так мы и сегодня вечером хотели продолжить.

— Ты ведь не все помнишь, что было вчера? — продолжил Кай.

— Что-то припоминаю, но с трудом, — признался торговец. — Наполовину. А вторую половину и вовсе не помню.

— Ну так я тебя успокою, — ударил здоровяка по плечу Кай. — Сыр я у тебя просил не в подарок, а по его цене. Считай, что этот круг ты уже продал. Вот деньги. Попроси хозяина постоялого двора отнести его в погреб, завтра я заберу. Васа?

Осунувшаяся и бледная кессарка подходила к постоялому двору.

— Долго спишь, охотник, — заметила она холодно и с презрением покосилась на Каттими. — Наверное, сладко, потому и долго?

— Не бойся, не переслащу, — отозвался Кай. — А ты рано встаешь. Не дает покоя хурнайский правитель кессарским служивым?

— Кетский правитель, — заметила Васа. — Сейчас прибудет старшина стражи, заберет лошадь Сая, его вещи. Тело будет отправлено в Сакхар с соответствующими почестями. И я не завидую участи его убийц.

— Ты слышала, что сказал Сай? — спросил Кай. — В клане Смерти осталось три десятка человек. Из них всего пятнадцать воинов.

— Пятнадцать воинов клана Смерти стоят сотен прочих, — отрезала Васа и скрылась за дверью.

— Почему на меня ворожбу не правила? — спросил Кай девчонку через полчаса, когда они сидели в маленькой харчевне на углу улиц Оружейников и Кузнецов.

— Ты бы почувствовал, — надула Каттими губы.

— Нет, — погрозил ей пальцем Кай. — Не о том спрашиваю. Почувствовал бы или нет, то мое дело. Почему на меня ворожбу не правила?

— Не нужно мне наколдованное, — уткнулась она носом в тарелку. — Я вот могу так расстараться, что каждый будет видеть у меня золотые перстни на пальцах и хурнайский жемчуг на шее, но зачем? Себя-то не обманешь.

— Тебе нужны жемчуг и золото? — прищурился охотник.

— Нет. — Она покраснела. — К слову пришлось.

— К слову… — проворчал Кай, поежился — жар не отпускал его. — У меня нет ни дома, ни покоя, ни… Ничего нет. Ты это понимаешь?

— Да, — вздохнула Каттими. — Выбор незавидный. Еще и лихорадка тебя томит.

— Вот! — обрадовался Кай. — Подумай об этом!

— И пьешь все время, а напиться не можешь, — добавила девчонка.

— Воду пью, — недовольно буркнул Кай. — Вода монеты не просит.

— И говоришь со мной так, — она наклонилась вперед, — будто это я тебе вольную выписала, а не ты мне. Не волнуйся, насильно любиться не заставлю.

— А я и не волнуюсь, — точно так же наклонился вперед Кай. — Так, только вздрагиваю по утрам.

— Неужели перепугала? — откинулась назад Каттими.

— До столбняка! — повторил ее движение Кай и, уже вставая, добавил: — Пока я в Кете, чтобы никуда от меня не отходила. А там посмотрим.

— Посмотрим, — кивнула девчонка. — Но разглядим ли?

Шарни, успевший проглотить с утра не меньше кубка крепкого кетского пойла, ждал Кая у дома старшины цеха оружейников. На плечах порученца ладно сидела новая куртка, щеки отсвечивали румянцем, в руке покачивалась увесистая корзинка. На губах играла довольная улыбка.

— Ну? — Кай окинул взглядом ряд оружейных лавок, над дверями в которые позвякивали вырезанные из жести мечи, копья и доспехи. — В какую поведешь лавку, приятель?

— В лучшую. — Шарни похлопал охотника по плечу, подмигнул Каттими. — Урай очень доволен моим грузом. И мне есть чего предложить тебе, парень, есть. Я про твою нужду. Пику тебе подыщем. Но насчет ружья отдельная песенка складывается. Монетка-то хоть есть?

— Сундуков с золотом за собой не таскаю, но в трактирах милостыню не прошу, — ответил Кай.

— Ну не обижайся, — похмельно икнул Шарни. — Я ж к тебе со всей радостью. Одно внатяжку пойдет, ружье я тебе доставлю позже. Вот выберешься за пределы Кеты, сразу и получишь. На первом же постоялом дворе. В полдень. Ты же в Ламен пойдешь? Некуда больше из Кеты идти теперь. На ламенском тракте и получишь. Конечно, как расплатишься. Такие правила. И чтоб никто об этом ружье не знал и не слышал. Хвастайся им где хочешь, но меня чтоб не упоминал. Понял?

— Понять-то понял, — вздохнул Кай. — Ну так и ты пойми, Шарни. Я ведь гвардейскую громыхалку брать не буду. Мне хорошее ружье нужно.

— А кто говорил про плохое? — удивился Шарни. — Ружье будет такое, что хоть из чехла его не доставай, с руками оторвут. Будешь доволен. А уж с остальным все прямо тут обделаем. Томить не буду. Все, что режет, рубит, колет, протыкает и жалит, все тут недалеко. Причем не только то, что можно пощупать руками в любой оружейной лавке, но и кое-что получше. Но чтоб о ружье ни слова, ни полслова, ни звука, ни выдоха, а то отгорит не вспыхнув, понял? И девчонке своей накажи!

— Понятнее не стало, — поднялся Кай. — Во сколько обойдется?

— Сколько возьмешь с меня за ружье? — спросил Кай.

— Десять золотых! — быстро проговорил Шарни. Сказал и зажмурился, как будто ждал оплеухи или зуботычины.

Кай облокотился на стену дома старшины оружейников.

— Мне сейчас не послышалось? «Десять», ты сказал?

— Не послышалось, — приободрился Шарни. — А что делать? Если вещь стоит десять золотых, то продать ее даже за восемь может только очень богатый человек. А я вот не слишком богат.

— Но явно собираешься разбогатеть, — мрачно заметил Кай. — Сколько стволов у твоего ружья?

— У моего ружья было четыре ствола, — заметил Кай. — И бой у него был лучший, что я встречал.

— Такого боя, как у моего ружья, ты не встречал никогда, — зажмурился Шарни. — Если только в сильную грозу. А стволы ведь не пальцы, четыре ствола в кулак не сожмешь. И четверка кляч никогда не заменит отличного скакуна.

— Лучшего, — приложил руку к груди Шарни. — Лучше твоего Молодца!

— Ну что ж… — Кай посмотрел на девчонку, которая сидела с открытым ртом, как будто он выторговывал ей с десяток очаровательных подружек. — Только ведь если я решу, что не стоит ружье десяти золотых, брать не буду.

— Нет разговора, — расплылся в улыбке Шарни. — Но я, еще когда тебя в Кривых Соснах увидел, сразу решил, что такое ружье только для тебя. Оно… вот как Каттими. Лучше не бывает.

— Каттими не стоит десяти золотых, — заявил Кай и добавил, поймав краем взгляда вытянувшееся лицо девчонки, — столько золота нет в Кете, сколько она стоит.

— Так ты по-любому уже в барыше, — подпрыгнул Шарни. — Чего тогда языком о зубы отстукивать? Пошли за пикой! Правда, прогуляться придется!

— Мне ли сетовать на долгие прогулки? — хмуро заметил Кай.

Он допускал, что Шарни пытается его обмануть, в чем в чем, а в людях Кай разбираться научился. Хотя Шарни ведь мог пытаться обмануть и кого-то другого, к примеру истинного хозяина ружья. Другое волновало Кая, вряд ли мог знать толстяк цену настоящему ружью. Да и откуда у него настоящее ружье? Если только приладил к полену один из тех стволов, что вьючил на лошадей в теканском лесу? Такая стрелялка не стоила и золотого. Главное, что ружье было нужно до зарезу, а полагаться на хмельного порученца кетского урая не хотелось.

«Не понравится, не возьму, — подумал Кай. — И цену скинет, не возьму».

— Тогда пошли, — кивнул Шарни и, слегка пошатываясь, открыл низкую дверцу в заложенном серым камнем проходе между двумя ближайшими домами. — Девчонку с собой потащишь? Ну и ладно. Только имейте в виду, что ты, что твоя оруженосица: там, где я проскакиваю словно мелкий пыж для большого дула, вам придется нагибаться.

— Пригнемся, — пообещал Кай. — Все-таки не урай, и не знатные вельможи.

— Как знать, как знать, — пробурчал Шарни, выбираясь в ущелье неприметного переулка и трезвея на глазах. — Ты зла на меня не держи, парень. Нечего кручиниться поутру, деньги ввечеру считают, когда торг завершается. Да и заплатить — не значит деньги потерять, хотя такое иногда за полновесную монету пытаются всучить… Но у нас не тот случай. Эх. Все переворачивается с ног на голову, но, как бы долго хозяйка ни сушила кувшин, рано или поздно она поставит его на донце. Ведь по-другому кувшин не наполнишь.

— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Кай, оглядываясь. Словно силуэт в горячем тумане Каттими следовала за ним неотступно.

— Ничего особенного, — пожал плечами Шарни. — Но умные люди говорят, что хоть история Текана не бесконечна, она очень длинна. Бывали времена и хуже нынешних. Порой до тысячи лиг мог отшагать путник, не встретив ни одного человека. То есть многие кланы сокращались до нескольких человек, а возможно, были истреблены и полностью. Но проходили годы, и их снова становилось двенадцать. Ты спросишь, откуда они брались? Ведь не может родиться теленок, если в стаде нет ни быка, ни телочки? Если стада нет, схватываешь? На этот вопрос умные люди отвечают всегда одинаково — кровь подобна воде в реке. В сильную засуху реку порой можно перейти вброд, не замочив ног, но засухи проходят, а русла остаются. Все дело в руслах. Ну и в дожде, конечно.

— Познакомишь с умными людьми? — спросил Кай.

— Так я уже познакомил, — задорно кивнул Шарни. — Разве Халана не умна? Увидишься, передавай привет, да не забудь бутыль вина ей приобрести. Лучшего, ее не обманешь! Но об этом после. Начнем все-таки с пики.

— Начнем, — вздохнул Кай, поднимая голову вверх. Узкая, шириной всего лишь в два локтя, улочка бодро взбиралась на скалу, обращаясь лестницей. При этом она то поднималась до уровня второго этажа, то спускалась в темные тоннели-переходы, в которых Каю чудились над головой то ли шаги горожан, то ли скрип тележных осей. Ни окон, ни дверей из почти соединявшихся крышами домов на улочку между тем не выходило. Да и полоска огненного неба не могла развеять сумрак в рукотворном ущелье.

— Как бы тут не заблудиться! — заметил Кай, задержавшись на крохотном перекрестке, на котором два еще более узких переулка ныряли в стороны. — Вот уж не думал я, что есть в Кете улицы, по которым мне не приходилось прогуливаться.

— Их много, — закивал Шарни, умудряясь обтирать курткой то одну, то другую стену. — Много улиц, которых ты не знаешь. Вот таких же. Кета всегда защищала себя. То от самодурства прошлых ураев, то от не в меру старательных смотрителей, то от Пагубы. Цени доверие, охотник. Золота я твоего еще не видел, а уже доверяю как родному.

— От нынешнего урая защиты не требуется? — поинтересовался Кай.

— Нынешний урай плоть от плоти часть своего племени, — уверенно заявил Шарни. — Но не думай, что все дело только в правителе. Кета только кажется тихим уголком. Многие ищут покоя в Кете, и даже те, кто покоя не заслуживают вовсе.

— Ты, как мне кажется, занят совсем не покоем, — отозвался Кай.

— Его сохранением, — оглянулся, вытирая со лба пот, Шарни. — Но покой подобен ножнам. Пока в ножны вставлен меч, они чего-нибудь стоят.

— Но стоит его извлечь, и покой развеивается, — добавил Кай. — Мы пришли?

Дорога заканчивалась тупиком. К безоблачному красному небу вздымалась серая стена кетского замка.

— Почти, — расплылся в улыбке Шарни. — Осталось еще несколько раз склонить голову…

Толстяк снова подмигнул Каттими и открыл еще одну низкую дверцу теперь в одноэтажном ветхом домишке, что лепился вплотную к крепостной стене.

— А я еще удивлялся, что замок Кеты единственный в Текане, который нельзя обогнуть, прогуливаясь под его стеной, — проворчал Кай, шагнул вслед за порученцем в темный коридор, покачал головой, увидев, что в руках у Шарни уже коптит небольшой факел, и снова зашагал по лестнице, на этот раз вниз.

Спустившись на десяток локтей в глубь скалы, Шарни оказался у тяжелых железных дверей, погромыхал по ним кулаком, дождался далекого отзвука и дернул за торчащий из отверстия шнур и, пока за нею что-то скрежетало, словно артель крутильщиков поднимала с десяток тяжелых решеток, проговорил:

— На всякий недобрый случай, сообщаю тебе, Кай, и тебе, Каттими, все, что вы увидите в ближайшие минуты, не существует. Да, нечего глаза таращить, сейчас мы окажемся в оружейной самого урая, о чем болтать никому не следует. Чудес никаких не обещаю и секретами томить не буду, да и пороховая оружейная у нас в другом месте, но есть некоторые обстоятельства… Эх, надо было оставить девчонку у ворот, да недоброе творится в городе. Хотя она же вроде бы довольно умело обращается с мечом? И труса не празднует? Молчать об увиденном надо. Понятно? Конечно, я бы проверил ее еще в десятке переделок, ну да время не терпит.

— Время проверит ее у ткацкого станка или у рамки с пяльцами, — проворчал Кай, погрозил пальцем вспыхнувшей девчонке и шагнул вслед за толстяком в приоткрывающуюся дверь. — Однако, Шарни, не от слишком ли большого количества секретов ты округлился?

Оказалось, что оружейная находится в северной башне кетского замка. Поднявшись вслед за вконец запыхавшимся Шарни по узкой лестнице вдоль закругляющейся, выложенной из серых камней стены, Кай вместе с Каттими очутился в обширном зале, свет в который проникал через узкие, но застекленные бойницы. Впрочем, освещение было не только дневным, на огромном круглом столе стояли сразу четыре масляные лампы, и отсветы языков пламени, отражаясь от множества клинков, лезвий, топоров, секир, щитов, шлемов и прочего стального и бронзового великолепия, словно наполняли внутренности башни светящейся паутиной. С широкого кресла сполз толстяк, показавшийся Каю копией Шарни, разве только редкая бороденка да жиденькие усы смазывали впечатление. Толстяк крякнул, подтянул к ушам бордовый колпак и промолвил:

— К вашим услугам, дорогие гости, на сей момент старший оружейник клана Травы — клана Кикла, Хумати.

Кай с почтением склонил голову, а толстяк бодро засеменил к потемневшему от времени шкафчику, вырезанному, судя по плавной волне древесного узора, из знаменитого кетского кедра.

— Что скажешь? — прошептал Кай окаменевшей в изумлении Каттими. — Ты ведь сюда мечтала попасть? Сразу грабить начнешь или присказку свою вспомнишь?

Хумати тем временем скрипнул резными дверцами, звякнул бутылью из белого стекла, вернулся к креслу, расставил на краю стола крохотные зеленоватые кубки и булькнул в каждый по несколько капель напитка цвета светлой меди.

— Надо выпить, — строго объяснил Хумати. — Тут многие говорят, что богатства Кеты в кедре, в его орехах, в тончайшей шерсти, серебре, золотом песке. В последнее время и оружейники поднялись, особенно в связи с разорением Хилана, но, по мне, так нет ничего ценнее вот этого напитка. Кто-то скажет, что кетское пойло — оно и есть кетское пойло. Хоть дважды, хоть трижды перегоняй, очищай и процеживай его, оно не станет прозрачнее, чем после первой перегонки, но если закатать его в дубовую бочку да оставить в покое на несколько лет, то произойдет чудо. Все, что травит неуемного выпивоху, заберет в себя дуб. Все, что крепит могучее дерево, возьмет в себя кетская огненная вода. И получается то, что получается. Ну это уже разговор для знатоков. А ну-ка.

Хумати и Шарни дружно опрокинули кубки в горло, Кай выпил свою порцию и тут же обернулся, потому что Каттими с выпученными глазами закашлялась и замахала руками, призывая потушить проникший в ее нутро жар.

— Сейчас-сейчас, — заторопился оружейник. — Вот свежие лепешки, зеленый лучок, соль и, самое главное, вяленая свинина. Такой нет больше нигде. Закусывай, красавица, закусывай. Дал бы запить легким вином, но смешивать нельзя, собьет с ног почище хорошего удара по темечку. Хотя вода есть. Вот же, вот же самая чистая вода!

— А вот и та самая утка! — пропел, выуживая из корзинки увесистый сверток, Шарни. — Натерпелась, бедная. И все только для того, чтобы ублажить любимого братца. Только сегодняшним утром испечена в лучшем кетском трактире!

Хумати набросился на утку только что не с ревом голодного зверя. Каттими жадно припала к кувшину с водой, а Кай забросил в рот полоску пряной свинины и жадно огляделся.

— Подожди-подожди, — засуетился с набитым ртом Хумати. — Все должно идти своим чередом. Понятно, что гости. Понятно, что дорогие. Понятно, что спасители моего родного брата, да-да, спасители, такое творится теперь в лесах, такое… Но правила есть правила. Ни отринуть, ни изменить. А ну-ка.

Оружейник бросил кусок ткани девчонке, еще один раскинул на столе сам и кивнул сначала Каттими, потом Каю.

— Вот. — Он простер над квадратами кетского сукна короткие ручки. — Все ваше оружие — сюда. И прожженный гуляка не приходит в бордель с любимой женой, да простит сия сокровищница вольное сравнение. Все выложить. Даже ножи. Ничто не пропадет, здесь никого, кроме нас, нет. Шарни, Пустота тебе в брюхо, а ну задвинь засов на люке! Нас и ни для кого нет. Замковая охрана, впрочем, предупреждена, чтобы не беспокоили…

Через мгновение оружейник стоял возле Кая и жадно облизывал губы.

— Вот он, тот самый знаменитый черный клинок. Не волнуйся, не коснусь даже пальцем. Хотя многие, многие мечтали бы узнать секрет последнего меча лучшего хиланского мастера Палтанаса. Наслышан я об его истории, наслышан. Что еще? Поясной нож, пяток метательных, и все? Негусто по нынешним временам. Прикрой, дорогой мой, свое оружие тканью, прикрой. А что у прекрасной дочери Вольных земель? Так-так…

Хумати засеменил к Каттими и, цокая языком, принялся вгонять ее в краску.

— Неплохо, неплохо. Два приличных акских меча, которые требуют балансировки. Два кинжала ламенской ковки. Мягковато железо, тупится быстро, зато и заточка не в тягость. Два ножа, годных для небольшой кухни. О! Сколько тут? Ну-ка… Аж пятнадцать метательных ножей! Не звенело, пока по ступеням прыгала? И ведь все разные, все! Есть и неплохие клиночки, но приноровиться к такому разносолу непросто. Все? Ах, еще и заколочка со стилетом. И ножичек в рукаве? Если бы я так вооружился, дорогая, то издали бы напоминал стальную кедровую шишку. Да и мечи можно, конечно, носить за спиной, но для этого клинки должны быть короче хотя бы на половину локтя, а то ведь недолго и ушей себя лишить! Ну закрывай тканью, закрывай. Не получается? Шарни, братишка, принеси-ка еще одну тряпицу, а то ведь к нам в гости пожаловала маленькая оружейная!

Каттими готова была провалиться сквозь землю.

— У нее отец был кузнецом, — вступился за девчонку Кай, которому вдруг после выпитого стало легче, даже пришлось расшнуровать ворот.

— Тогда мое двойное нижайшее почтение, — развел руками Хумати. — Даже тройное. Двойным я проникся, когда услышал рассказ Шарни о том, как две девы рубили обезумевших тати. Итак, с чего мы начнем?

— Ну, — Кай еще раз окинул взглядом расставленное вдоль круглой стены богатство, — хотелось бы начать с разъяснения, что тут позволено и что нет?

— Позволено многое, — довольно кивнул Хумати. — Ну понятно, что здесь не оружейная лавка и торговля не ведется, но есть некоторые тонкости, о которых знать следует. И первая из них заключается в том, что ураю Кеты известно о подвиге зеленоглазого охотника, и он благосклонно изъявляет волю оказывать Каю всяческое содействие.

— Даже у всяческого содействия имеются границы, — заметил Кай.

— Это верно, — скорчил гримасу Хумати. — Но мы же не в Сакхаре, к чему нам беспокоиться о границах? Что касается здешних богатств, то это, конечно, не фамильная оружейная урая клана Травы, но как раз его главная сокровищница. Здесь собрано простое оружие, а также древние образцы, которые не имеют слишком уж большой цены. Но простота оружия только в том, что на украшение его не потрачено ни золото, ни серебро, ни драгоценные камни. Так ведь не камни разят врагов? А с прочим здесь все в полном порядке. Так вот, согласно повелению урая Кеты, ты, а значит, и твоя спутница сможете заменить то оружие, что у вас есть, на любое другое либо на нужный вам доспех. Если же захотите что-то купить сверх мены, то цена будет приемлемой, это я обещаю. Хотя Пустота с вами, все-таки отличная горючка получилась в этом году, — Хумати плеснул еще пойла в кубок и опрокинул его в горло, — думаю, что обойдемся обменом, и пику я подарю любую, какая глянется почтенному охотнику. Пусть это развеет последние сомнения!

— Можно выбирать? — Каттими словно только что закончила бормотать вполголоса какое-то заклинание или просто вспоминала, чем ей нужно прибарахлиться, и шмыгнула носом. — Только я не могу согласиться с уважаемым Хумати в его оценке… моей маленькой оружейной. У меня два неплохих меча, выкованных лучшими акскими кузнецами. И выкованных явно еще до последней Пагубы. И они нисколько не разбалансированы, просто у них длинные рукояти, и хват на них другой, и сражаться ими надо иначе. Кинжалы, конечно, не очень хороши, но у них рукояти из серебра. Травленые, но из серебра. Я их и брала, чтобы выгоднее обменять на вес. А метательные ножи все разные, но в том их и ценность. Подними ткань, Хумати, и приглядись. За такую коллекцию кое-кто из оружейников мог бы отвесить немало серебряных, а может, и золотых монет. Одиннадцать ножей с клеймами кланов, есть даже ножи клана Крови и клана Зрячих, что само по себе великая редкость, нет только ножа клана Смерти. Зато имеется редкий кривой нож лапани, нож кусатара, нож лами и нож палхов с рукоятью из человеческой кости. И два ножа, которые ты счел годными для кухни, тоже непросты. Они выкованы древними некуманза из самородного железа. Опусти их хоть на год в воду, ржавчина не коснется их клинков. Ножичек для рукава я тебе, скорее всего, не отдам, точно так же, как и заколку со стилетом, хотя пока мне закалывать и нечего. Это все просто отличная сталь, да и найдется им применение. Судя по эмали на рукоятях — данная пара работы кузнецов из Туварсы. И возможно, попади я в Туварсу, выручу за них немало. На их клинках стоят родовые клейма. Значит, для кого-то они могут оказаться бесценными. Хотя если я найду у тебя что-то особенное… Тебе ведь они ни к чему?

— Шарни! — завопил Хумати. — Кого ты сюда привел? Ты сказал, что придет охотник Кай и его подружка или напарница, не знаю, но сопливая девчонка, всех достоинств у которой — ладная фигурка, огромные глаза да необъяснимая сноровка в обращении с мечами. Про глаза не соврал, про фигурку так и приуменьшил, про сноровку могу только догадываться, но ты не сказал главного! А я вижу перед собой ушлую оружейницу, пусть даже вижу оружейницу-девку первый раз в жизни!

— Скажи еще, что я тебя не предупреждал, — подмигнул Каттими Шарни. — Ведь говорил же, что девка час просидела у кучи оружия и налетала на некоторые железки словно соколица. Или я не досадовал про уплывшие из-под самого носа эти два черных ножа? Или не глотал слюну, рассказывая про заколку и стилет с туварсинской эмалью?

— Досадовал и глотал, — сокрушенно согласился Хумати и не сдержал улыбку. — Да уж, охотник, не знаю, кто тебе есть эта штучка или кто она будет тебе со временем, но если она когда-нибудь и вопьется тебе в горло, то, прежде чем сбивать ее, поинтересуйся, может так оно и к лучшему?

— Приму бремя молча, — кивнул Кай на радость разрумянившейся девчонке.

— А не выпить ли нам еще по такому случаю? — хмыкнул Шарни.

— Пей, пока дома, — разрешил Хумати. — Пей, пока льется в глотку, да не разбрызгивается на воротник. А ты, девонька, выбирай. Все, что на душу ляжет, выбирай да клади на стол. Потом разберемся. И туварсинские поделки тоже в расчет клади. Не волнуйся, не обижу. А чего хочешь ты, парень?

— Ну, — Кай с интересом проводил взглядом Каттими, отправившуюся с лампой к пирамидам и полкам, — хочу-то я многого. И без мощной пики не обойдусь. И метательных ножей взял бы с десяток, и хороший кинжал не помешал бы, но так ведь мне не простая сталь нужна. Понятно, что никакая сталь, кроме моего черного меча, не выдерживает соприкосновения с плотью пустотных тварей, но так и с приделанными приходится сталкиваться все чаще и чаще. А ведь они мало того что металл травят, так ведь и не от каждого укола ложатся. Я тут недавно одному сердце пронзил, так он почихал, почихал, оправился и ускакал.

— Ага, — стал серьезным Хумати. — Задал ты мне задачку. Скажу сразу, если уж ты кому-то проткнул сердце, а он одним чихом обошелся, значит, не в сердце его сила. А насчет пустотной плоти, которая металл жрет, тут я тебе не очень надежный помощник. Но есть хорошая сталь, кое-что нащупали наши кузнецы. Специально высверливали из гранита огромный чан, охотились на пустотников да в этот чан сбрасывали мерзость полуживой. Испытывали клинки на ней. Вонь потом стояла такая, что некоторые за сто шагов с ног валились. Но нащупать кое-что удалось. Но тут ведь такое дело, час металл держится, а потом все одно разъедаться начинает. Нет, если сразу промыть, то травление будет незначительным. Но именно что промыть, простой протиркой не обойдешься. Хотя бы водой, а лучше маслом. Понял?

Хумати посмотрел на Каттими, которая полезла куда-то на второй или даже на третий ярус, что тянулись по стенам башни, опираясь на древние деревянные колонны и перегородки, закряхтел с досадой и потянул Кая к пирамиде с пиками и секирами, которая отличалась от прочих тем, что металл установленного на нее оружия не просто блестел, а казался белым.

— Литье, — ответил недоуменному взгляду Кая Хумати, проводя пальцем по лепестку одного из копий. — Куется это дело плохо. Упругость небольшая есть, но при ковке улетучивается она куда-то. Крошится металл. Состав сложный, знаю, что пятая часть ложной меди, пятая часть черного камня, сталь, понятное дело, немного серебра, остальные добавки тебе знать не положено. Хотя сразу предупреждаю, серебра очень мало. Но есть. Заточки особой не делали, но литой остроты хватит, чтобы и быка проткнуть. Если разгонится…

— Если разгонится, сам проколется, — продолжил присказку Кай.

— И не ржавеет к тому же, — добавил Хумати. — Однако все, что измудрили, все здесь и стоит. Слишком дорогой забава оказалась, дешевле десяток обычных пик в поганой крови испортить, чем одну вот такую сберегать… Есть что под твой случай?

— Надо подумать, — кивнул Кай, вытаскивая из груды секир и копий нечто весьма странное. Если бы не четырехгранный наконечник на центральном зубе, казалось бы, что в ряд оружия среднего боя затесались обычные крестьянские вилы. Или трезубая острога для крупного морского зверя. Да и древко у причудливого вооружения было толщиной с руку. Но, несмотря на толщину, как тут же понял Кай, довольно легкое.

— Дерево лучшее из возможных, — ухмыльнулся Хумати. — Даже не кедр, а еще более редкое — горный клен. Трудно найти ствол нужной толщины, ровности. Больше ста лет уходит у куста на такой побег. Зато уж согнуть можно хоть в прямой угол, не сломается. Конечно, если силенок хватит. Это древко, парень, стоит не дешевле наконечника. И, что тоже ценно, только кора с него снята, больше никакой обработки. Видишь? А про наконечник могу сказать, что сооружен он по образцу мугайской рогатины против медведя. Только больше в полтора раза. К сожалению, безумцев, чтобы выйти с этим трезубцем против пустотных тварей, не нашлось.

— Надеюсь, я достаточно безумен. — Кай подбросил оружие, крутанул его над головой, с грохотом припечатал обитую сталью пяту древка у сапога. — Прежнее копье тяжеловато было, а это то что надо. И длина подходящая, шесть локтей. Знаешь, оружейник, пожалуй, больше мне и не надо ничего.

— Вот ведь! — удивился Шарни. — Тут смерть чуть ли не из-под каждого куста зубами скрипит, а он о скромности вспомнил. Держи. — Порученец подхватил с пола корзину и стал выкладывать на стол ножи. — Вот отличный кетский нож. А вот и метательные ножи. Не смотри, что длинные и узкие. Таким легче попасть, чем промахнуться. Хотя сноровка потребуется. Десятка хватит?

— Вполне. — Кай сдвинул ножи к трезубцу, повернулся к Хумати, который продолжал высматривать громыхающую чем-то на самом верху Каттими.

— Ох, — сокрушенно вздохнул оружейник, — пустил, на свою голову, неразумную в сокровищницу. Ведь сказали, что дочь кузнеца, думать надо было, думать. На верхних ярусах с позапрошлой Пагубы никто не прибирал! Там пыли и паутины больше, чем ржавого железа. А если сверзится с верхотуры? Ну ладно. Итак, пика, кетский нож, десяток метательных ножей. Все?

— Эх, Шарни, — покачал головой Хумати, — вот какому порученцу радовался бы урай Текана. Знаешь, охотник, понравился ты мне. Вот клянусь, не наброшу ни монеты, что бы ни выбрала твоя девчонка. Устраивает?

— Что она может выбрать? — удивился Кай. — Иголку или челнок? Да и зачем ей оружие, если я собираюсь оставить ее в Кете?

— Ну знаешь, — обиженно покосился на Хумати Шарни, — оружие может пригодиться и в Кете. Или ты не слыхал об убийствах четырех женщин? О вчерашнем убийстве почтенного Сая ты, конечно, уже знаешь?

— Скажи-ка мне, приятель, — опрокинул еще один кубок пойла в глотку Хумати, — чего тебе не сидится дома? Или проглотил в детстве кустик колючей травы и добрался он до нужного места, что присесть не дает? Так потужься и успокойся!

— Может, и проглотил, теперь уже не упомню, — пробурчал Кай, возвращая на пояс черный меч и неторопливо пристраивая туда же ножи. — И тужился бы, да надорваться боюсь. Каттими! Мы спешим!

— Уже иду! — донесся откуда-то сверху голос девчонки.

Спустившаяся по лестнице Каттими и в самом деле была покрыта с головы до ног паутиной и пылью. Вдобавок она успела поцарапать щеку и разорвать недавно зачиненную куртку. В руках у нее была высокая полусгнившая кетская корзина, накрытая обрывком мешковины.

— И что же ты присмотрела? — с усмешкой поинтересовался Хумати.

— Так, — она сморщила нос, — всякую ерунду. На мой взгляд, конечно, так весьма приличную ерунду. Но вспомни о том, что ты получаешь взамен покрытой пылью ерунды! Да, там, на этом самом сукне. Два меча, два кинжала, два ручных ножа и редкую коллекцию метательных ножей. Не так ли?

Каттими сняла с корзины мешковину и поочередно выложила на стол следующее. Малый стальной, с костяными вставками, лук, три запасные тетивы к нему. Небольшой тул со стрелами к луку. Один поясной нож с полой рукоятью, из которой девчонка тут же вытрясла тряпицу с собранными в нее иголками, шильцем, пуком дратвы, кусочком воска, несколькими сухожилиями и мотком прочных ниток. Две оловянные фляжки в войлочных чехлах. Два десятка крохотных, но весомых метательных ножей, состоящих из одних клинков. Оклеенные кожей стальные наручи. Чиненый жилет с гнездами под ножи. И наконец, что-то, напоминающее разломанный на куски меч, да не один. Друг за другом на кедровую столешницу легли рассохшиеся ножны от какого-то древнего хиланского клинка, длинная костяная рукоять, утяжеленная литым навершием, бронзовая, со стальным ребром, гарда, эфес с обломком клинка. Отдельно зашуршало что-то длинное и грязное.

— Это все? — растерянно пробормотал Хумати.

— Почти, — чихнула Каттими. — Еще хотелось бы наполнить обе фляжки этой чудесной кетской огненной водой, да еще Кай обещал мне купить сапожки, порты, рубаху, куртку, колпак и кафтан. Но это, наверное, уже не здесь…

— Ты хорошо устроилась, — натянуто улыбнулся Хумати.

— А девчонка-то любит копаться в железном хламе почище тебя, братец, — почесал затылок Шарни. — Домовитая!

— Да… — Хумати стянул колпак, снова плеснул в кубок пойла, отправил его той же дорогой, после чего удивленно растрепал на голове редкие волосы. — Ну ладно, лук, наручи, стрелы, фляжки, ножи — это все со второго яруса. Эти обломки, скорее всего, из лома, что на третьем, в Пустоту они тебе сдались… Но вот это что за грязь ты положила на благородный кетский кедр, неразумная?

— Грязь? — вытаращила глаза Каттими. — Да это отличный меч! Ну правда, без рукояти и без ножен. Но я тут, как видишь, подобрала кое-что на замену. Наверху, кстати, много ненужных обломков. Лом не лом, а в дело пойдут. Да, нашла и несколько кусков приличного вара, и неплохой камешек для правки, так что будет у меня меч ничем не хуже черного меча охотника.

— Кай! Это ты ее хотел приставить к иголке и челноку? — повернулся к охотнику Шарни.

— Подожди! — Щеки Хумати покраснели. — Где ты видишь меч, девочка?! Ты копалась в корзинах третьего яруса, что стояли справа? Так вот я сообщаю тебе, что согласно описи по правую сторону от лестницы лежит оружие, попавшее вместе с его хозяевами в брюхо пустотных тварей. Причем попавшее туда не три года назад, а сто тринадцать лет назад! А может быть, и того раньше! Оно ни на что не годно! Это просто порция ржавчины и ничего больше! Металл съеден пустотной кровью!

— Так оно и есть, — согласилась Каттими. — Во всех корзинах и в самом деле только ржавчина и пыль. Кроме одной, в которой лежал этот меч. И мне пришлось добираться до той корзины на противоположную сторону галереи. Там и доски едва живы, им лет двести. И корзина давно сгнила, и меч лежал на полу в куче ржавчины. Да, его рукоять рассыпалась… его ножны рассыпались. Но сам клинок цел!

Девчонка подхватила со стола нечто длинное и грязное и, упреждая возмущенный вопль Хумати, бросила его на пол. Звякнул, тягуче запел металл, в воздух поднялась пыль. Шарни и Хумати закашлялись, сама девчонка начала беспрерывно чихать, но выбранный ею меч подхватила и стиснула в руке. Когда пыль и ржавчина осели, Кай разглядел светло-серый, украшенный тонким плетением ветвей и листьев клинок.

— Устоял он, — пробормотала Каттими обиженно. — Все распалось в пыль — и рукоять, и гарда, и ножны, а клинку хоть бы что. Не взяла его пустотная мерзость. А я вот — возьму! Себе его возьму.

— Ну-ка, ну-ка! — поставил кубок и заинтересованно засеменил к странному клинку Хумати.

— Похож на мой, — удивленно пробормотал Кай. — Но серый. И этот рисунок… А ведь он не вытравлен, он выкован! Что скажешь, Хумати?

— Послушай… — Шарни вгляделся в клинок, окинул взглядом прочую добычу Каттими. — Послушай, Кай, мнится мне, что твоя девчонка собралась в поход лучше тебя.

— Как бы она не выцепила самое ценное, что было в моей оружейке. — Хумати сузил взгляд, словно и не выхлебал половину бутыли огненного пойла, повернулся к Каттими. — Ножны поправишь, рукоять насадишь. Вот эта гарда точно по размеру. Верный у тебя глаз. А этот обломок не подойдет.

— Сгодится куда-нибудь, — заискрилась улыбкой Каттими. — Уж больно чудной обломок. Отец учил меня, что не то ценно, что дорого, а то, что непонятно.

— Не то порой непонятно, что мудрено, а то, в чем понятия и не было никогда, — буркнул Хумати, отбросил обломок и взял в руки костяную рукоять с литым навершием. — А не боишься, что рукоять окажется слишком тяжела?

— А ведь было, выходит, было у меня оружие, которое однажды устояло против мерзости, — обескураженно заметил Хумати и тут же сдвинул на затылок колпак. — Именно что было. И что тут говорить?

— Что это? — спросил Кай, рассматривая отвергнутый Хумати обломок.

Это была часть среднего, судя по рукояти, меча, но и сама рукоять, и то, что должно было являться обломком клинка, вызывало недоумение. Рукоять была полой, сплетенной из полос какого-то странного темно-серого сплава, но металл образовывал только скелет рукояти, форму, внутри была пустота. И тем страннее было увидеть на одном ее конце массивную, почему-то костяную гарду, а на другом навершие, изображающее сердце. Кай коснулся оружия — острие, которым заканчивалось навершие, тоже было полым.

— Надо же, — равнодушно буркнул Хумати. — Дырка. Я бы даже поверил, что рукоять следовало чем-то наполнить, если бы она не была похожа на стальную корзину. Хотя может быть, когда-то там был сосуд? Интересный способ балансировки, нет? Так не осталось ни осколка. Ничем тебе не помогу, охотник. Обломок этот мне на глаза не попадался до сего дня, древности он несусветной, посмотри, кость не просто пожелтела, она окаменела, считай. Но какой от него толк? Ты взгляни, что у него из гарды торчит.

В самом деле, из гарды торчало что-то, напоминающее то ли обожженную щепку, то ли почерневшую кость, то ли пластину графита, которая, впрочем, обрывалась неровным краем на расстоянии ладони от гарды.

— Сломан, — покачал головой Шарни. — Но клинком была именно вот эта штука. Это ж не сталь? Непонятное дело… Посмотри-ка, братец, на гарду со стороны этой щепки. Она не забита в проем, а словно растет из него. Запрессовано так, как надо. Однако холодная на ощупь. — Толстяк отдернул руку. — Хумати, у тебя там что наверху, корзины со льдом?

— А рукоять не холодная, — недоуменно протянул Хумати.

— Я возьму это, — быстро сказал Кай. — Удобная рукоять на полтора хвата. Я бы, правда, обмотал ее кожаной лентой или бечевой, не люблю металл в ладони, но…

Он бросил обломок из руки в руку, вернул, крутанул кистью, удивленно посмотрел на Хумати.

— А меч отлично сбалансирован. Клинка вроде нет, только огрызок от него, а держишься за рукоять, словно он есть.

Кай шагнул к столу, закрыл глаза и резко взмахнул мечом, собираясь снести с его края один из кубков, но тот остался на месте. А ведь только что, мгновение назад, Кай был уверен, что есть у меча клинок, есть, и его конец сейчас рассечет крохотный кубок на части, да так, что донце останется стоять на столе.

— Все понятно, — кивнул Хумати. — Это, думаю, тренировочный клинок. Для упражнений.

— Для каких упражнений? — не понял Шарни. — Упражняться можно и палками!

— Какими палками? — поморщился Хумати. — Палку и не отбалансируешь, и хват на ней не тот, и отвесить самому себе по затылку легче легкого. Вот такой вот огрызок — самое то. Разучивай движения и маши. Ни себе ухо не срежешь, ни покалечишь никого. А обломок холодный от сквозняка. Наверху сквозняки гуляют. И вырезан для веса он из тяжелого камня или из свинца.

— И покрашен? — с сомнением выпятил губы Шарни.

— Да бери, — прищурился Хумати. — Я тебе таких обломков могу корзину накидать, наверх только забираться лень. Шарни, подбери какие-нибудь ножны, а то ведь повесит парень эту каменную щепку себе на пояс, вся Кета будет месяц за животики держаться. Все, что ли?

— Собирайся, Каттими, — озадаченно проговорил Кай, принимая от толстяка немудрящие ножны. — У нас имеются еще дела в городе, а ты уже вся в пыли. Хоть отряхнись.

— Пойду я, наполню фляжки огненной водой, — вздохнул Шарни.

— Пойду я, вытряхну из головы паутину, — побежала за пирамиду для пик девчонка.

— Послушай, — Кай пристально посмотрел на оружейника, — тебе-то какой интерес во всем этом? Может, и удалось мне помочь твоему братцу, но не могу я объяснить только этим твое радушие.

— Да как тебе сказать… — Хумати стер с лица улыбку. — Есть одна девчонка в нижнем городе, который у нас, впрочем, зовется Высотой. Не твоя, но тоже глазастая. Когда нужно спросить совета, я иду к ней. И она сказала, что тебе нужно помочь.

— А тебе своей глазастой мало? — удивился Хумати. — Ты на свою посмотри, чую, она сама тебе любой совет дать готова.

— Разве молодому парню от девчонки советы нужны? — встрял Шарни, ставя на стол принесенные две потяжелевшие фляжки.

— Шарни, — Кай прищурился, — эта глазастая девчонка, о которой говорит твой брат, и есть тот умный человек, с которым ты обещал меня познакомить?

— Ум — это что-то вроде опыта и смекалки, — задумался Шарни, — какой может быть опыт у девчонки?

— Ой, не скажи! — погрозил брату пальцем оружейник.

Кай посмотрел на Каттими, которая старательно прибирала выбранный ею арсенал, перевел взгляд на прячущего улыбку Шарни, на ставшего вдруг донельзя серьезным Хумати.

— Слышал я, когда последний правитель Кеты погиб, не оставив кровных наследников, то при выборе нового урая жители города отдали предпочтение опыту и смекалке против знатности, — произнес он твердо.

— Знатность не пострадала, — вздохнул Шарни. — Вельможи Кеты почти поголовно погибли в самом начале Пагубы.

— Спасибо, Хумати, — опустился на одно колено перед оружейником Кай.

— А что тут догадываться? — не понял Кай. — Нужно смотреть и видеть. Всякий может распоряжаться или пользоваться, а вот править может правитель. Даже если у тебя на глазах он правит всего лишь оружейкой.

— Если богато одетый оружейник, что распоряжается стражей всего замка, поет гимны огненному пойлу, а весь Текан только и говорит, что ураем был выбран глава цеха кетских виноделов, то чего тут гадать?

— Гадать будет кое-кто другой, — с неожиданной болью пробормотал урай Кеты. — Может быть, в последний раз.

Глава 6
Уппи

Каттими сияла такой радостью, что доставшаяся ей лошадка Педана, которая словно сбросила с холки не менее полудюжины прожитых в невзгодах лет, пыталась даже гарцевать. На поясе у девчонки висел нож идеальной хозяйки, в жилете под курткой были спрятаны метательные ножи, рукава куртки плотно сжимали наручи, на плече висел лук и тул со стрелами, а на постоялом дворе ее ожидал сверток с обновками, на которые Кай потратил несколько полновесных серебряных монет. Вдобавок она прихватила с собой обломки меча, словно рассчитывала на встречу с искусным кузнецом, который немедленно превратит владелицу стального барахла в непобедимую меченосицу. Не радовался только охотник, который все никак не мог оправиться от лихорадки. Мало того что он не знал, что делать с настырной девчонкой, так еще предстояла встреча с Халаной. И это после известий о том, что все женщины Кеты, носившее имя Уппи, убиты. Но кроме всего прочего, Кая угнетало еще одно. Он явственно ощущал слежку, но не мог определить соглядатая, как ни крутил головой, как ни закрывал глаза и ни прислушивался. После полудня улицы Кеты были оживленны, никто из горожан не казался охотнику подозрительным, ни от кого не исходила хоть какая-то опасность или неприятный интерес, который тем не менее скользил по его спине.

Пожалуй, Кета была самым неприступным городом Текана. Разве только Туварса могла с ней сравниться, взбираясь на отвесные скалы морского берега, но и большая часть Туварсы, как и всех прочих городов Текана, оставалась вне крепостных стен, а Кета помещалась в них вся. Утес, на котором высился замок кетского урая и старый город, занимал стрелку между светлыми водами Эрхи и ее притока. Вместе со склонами утеса улицы старого города переходили в ремесленные слободы, которые разбегались по каменистому междуречью, именуемому горожанами Высотой, потому как от основания утеса к северу тянулось на несколько лиг плоскогорье. И только по его окончании начиналась болотистая низменность, отделяемая от Высоты неприступной стеной и рвом, который в половодье Эрха захлестывала холодными водами. Как раз в путанице улочек Высоты Каю и предстояло отыскать жилище бойкой на язык кетки Халаны.

Ткацкая улица оказалась далеко, почти у самой северной стены, за кварталами оружейников, в которых стучали молоты и визжали станки. Путь был неблизким, отчего Кай, продолжая выстукивать зубами дробь, в который раз поблагодарил себя, что решил отправиться к Халане верхом.

— Это твое последнее дело? — спросила Каттими, нагнав охотника у двухэтажного дома из пожелтевшего известняка, овитого плющом, пока Кай раздумывал, у кого бы справиться о Халане. — Закончишь здесь и отправишься дальше? Когда?

— Завтра, — буркнул Кай. — Или ты не слышала о ружье? Без ружья сейчас выходить за высокие стены не то что страшно, но глупо. Никакое копье не выручит. Ты что надумала? Останешься у Халаны, если я с нею условлюсь обо всем?

— Нет, — беззаботно мотнула головой Каттими. — В Ламен пойду.

— Охотницей стану, — гордо выпрямилась Каттими. — Ты зеленоглазый охотник, а я стану глазастой охотницей. Кареглазой! Прекрасной охотницей! Понятно, что такую мерзость, как та, что ты разделал в чаще, я не осилю, но парочку пустотников или одного-другого черного пса завалю без сомнений. Глядишь, и монетку заработаю. Хоть отработаю тебе то серебро, что ты заплатил Такшану. Не согласен? Или рассчитываешь получить за меня все золото Кеты? Да не дуйся ты, охотник! Пустотной мерзости на всех хватит! Опять же приделанные заботы требуют.

— Я иду в Ламен завтра с утра, — процедил сквозь зубы Кай. — И иду один. И ты мне ничего не должна.

— Ну и иди один, — пожала плечами Каттими. — И уж позволь мне самой определять, должна я тебе что-то или нет. А так-то иди, разве тебя кто-то держит? Пару недель назад ты тоже из Кривых Сосен один вышел. Иди. А я чуть сзади. Нам же по пути? Думаешь, я не поняла, куда ты собрался? Уж точно будешь насчет этого Паххаша, которого в Сакхаре замучили, расспрашивать да насчет его отправительницы справки наводить. Конечно же стоит подумать и о ламенских подковах на копытах лошадей той самой черной пятерки. Не так? Вот что я тебе скажу, охотник. Если тебе нравится думать, что ты такой самостоятельный и независимый, я могу держаться от тебя в сотне шагов. Ну мало ли, вдруг появится тот рыжий с компанией или мерзавцы Туззи захотят свести с тобой счеты? Куда ж ты без меня-то? Да и другая опасность имеется…

— Какая? — не понял Кай, морщась от словоохотливости спутницы.

— Васа, — объяснила Каттими. — Вот увидишь, завтра же потянется за тобой в Ламен. Я ее не видела, может быть, она уже выехала и ждет тебя на дороге? Знаешь, как она на тебя смотрела?

— Девушки так на лотки коробейников заглядываются, которые сладостями торгуют, — фыркнула Каттими. — А что? Она как раз такая, какая тебе и нужна. Без претензий. А по мне, так на змею похожа. Заползет в постель и ужалит. Так что я буду… присматривать за тобой, охотник.

— Вот спасибо, — поклонился, прижав руку к груди, Кай. — Что бы я без тебя делал?

— Ну откуда я знаю, что делают стеснительные парни, когда запираются в своих комнатах, да забираются голышом в постель? — потупила взгляд Каттими. — Мечтают, наверное, о славных подвигах и сладких кессарках.

— Эй, — высунулась из окна на втором этаже желтого дома Халана, — и долго вы так будете стоять да языками попусту молоть? Объезжайте дом слева, стучитесь в ворота. Да коней оставляйте во дворе!

И со двора этот дом, как и многие дома на улочках Высоты да и на склонах утеса, оплетал ползучий, по-осеннему желтеющий плющ. Когда, наклонившись, всадники подъезжали к дому, Каю показалось, что они очутились в зеленом коридоре, но ворота остались за спиной, и их взгляду предстал обширный, но обычный ремесленный двор: в одном углу стояла какая-то рухлядь, в другом углу пыхтели меха уличного горна и крепкий, но маленький мужичок обстукивал на наковаленке какую-то железяку для лежавшего поблизости тележного колеса. С противоположной стороны опять же дымились костры, на них исходили паром вонючие котлы, в которых шустрые кетки шевелили деревянными лопатами разноцветные комья шерсти. А прямо у входа гостей встретила сама Халана, как она только успела сбежать вниз?

— А ну-ка! — Хозяйка оглушительно свистнула, и от котлов к всадникам тут же побежали две веселые кетки, в которых Кай с удивлением узнал недавних рабынь. — А ну-ка, девочки, приберите лошадей да присмотрите за ними. Прибыли, как и уговаривались. Как насчет легкой закуски?

— Время не терпит, — мотнул головой Кай, протягивая хозяйке бутыль вина. — Да и перекусили уже. Давай уж делом займемся, Халана.

— Делом, говоришь? — напряженно хмыкнула хозяйка, ловко прибрала бутыль и посмотрела на Каттими. — А ты что скажешь?

— А можно я воспользуюсь горном? — выпалила с загоревшимися глазами девчонка. — Мне вот тут… — она встряхнула сверток, — подправить кое-что нужно.

— А сладишь с горном-то? — подняла брови Халана.

— Так отец кузнецом был, — шмыгнула носом Каттими.

— Ну что ж, — повернулась к уличной кузне Халана и вдруг зычно гаркнула: — Муженек! А ну-ка, брось свое колесо. Помоги девчонке, да смотри у меня, без излишеств.

Мужичок что-то пробурчал в ответ, а Халана, предлагая Каю жестом следовать за ним, проворчала:

— Тяжело бедняге, девки кругом, и одна другой краше. Но он у меня стойкий… Не там, где надо.

То ли посмеиваясь, то ли покашливая, Халана открыла потемневшую от времени дверь и повела Кая по узкой лестнице наверх. Повсюду постукивали ткацкие станки, за перегородками и дверьми слышались женские голоса, раздавался смех.

— Нелегкое это дело, ткацкий промысел, — ворчала хозяйка. — Да еще в такое время. И вот ведь как, вроде оживать Текан начал, купцы потянулись, а все нет конца Пагубе. Да и так неспокойно. Слышал о четырех несчастных?

— Да, — стиснул зубы Кай. — От старшины стражи. Всех городских Уппи убили. Так что уж не знаю, чем ты мне теперь можешь помочь.

— А надо ли тебе помогать? — мрачно произнесла Халана. — О подвигах твоих наслышана. Понимаю, что не твоей рукой голубки замучены, но не с твоего ли языка их имя слетело?

— И с моего слетало, — согласился Кай. — В разговоре с тобой и слетало. Впервые. А вот в уши мои влетело оно в Намеше еще. И не только в мои уши. Были и еще… бравые молодцы.

— А зачем им смерть Уппи? — нахмурилась Халана.

— Не знаю, — покачал головой Кай. — Только в Намеше они тоже убили кое-кого…

— Кое-кого, — как эхо произнесла Халана. — В том-то и дело, что кое-кого. А может, как раз того самого? Ну да ладно. Значит, как ты сказал, может посмотреть в сердце? И хорошо расплетает?

— Вроде бы так, — кивнул Кай. — Ну так нет уже в Кете Уппи?

— Эх, охотник, — вздохнула хозяйка. — Много чего нет в Кете, но еще больше того, что в ней есть. Уппи — ведь не только имя. Это еще и прозвище, присказка. Так мамаши кличут в люльках младенцев. И к некоторым из них это прозвище прилипает до старости. Очень редко к кому. Пошли.

Продолжая вздыхать, Халана поднялась наверх и толкнула среднюю из трех дверей. Наклонившись, Кай вошел вслед за ней в обширную чистую комнату, окна которой, как и весь дом задернутые плющом, выходили не во двор, а на улицу. По стенам комнаты тянулись лавки, а у окна на высоком табурете сидела молодая светло-русая девушка и, постукивая деревянными палочками, плела что-то кружевное. Кай оглянулся. У входа на лавке замерли трое стражников, одним из которых оказался сам старшина стражи. Кетский гвардеец кивнул охотнику и показал на лежавший на коленях меч:

— Не балуй, зеленоглазый, эту девку уж мы не упустим.

— Ты же понимаешь, что не я виновен в их смертях? — спросил Кай.

— Дождь идет из туч, — проговорил старшина. — Разве виновен ветер, что пригнал тучи? Но пригнал их именно он.

Халана присела рядом со старшиной, а Кай медленно расстегнул пояс, бросил его вместе с оружием на пол. Шагнул вперед и присел на лавку в пяти шагах от незнакомки.

— Это зеленоглазый охотник, Варса, — негромко произнесла Халана.

— Я вижу, — раздался мягкий голос, и кружевница подняла взгляд.

Ей было не больше двадцати лет. Простое льняное платье сидело на ней ладно, тонкие пальцы работали безостановочно, да так, что громыхание палочек превращалось в ровный дробный перестук, светлые волосы были собраны на шее зеленой лентой, и кружева, которые она сплетала, тоже были зелеными, но внимание привлекало не это, хотя все это Кай отметил мгновенно. Внимание привлекали глаза. Они были столь же огромными, как и глаза Каттими, только сухость и строгость лица кружевницы объяснялись не голодом и лишениями, а именно сухостью и строгостью его владелицы. Неужели именно с нею советовался Хумати?

— Можешь называть меня Уппи. — Она плела, не глядя на пальцы. — Или тебе больше нравится другое имя? Назови, ты же из клана Зрячих.

— Откуда ты знаешь? — удивился Кай. — До тебя дошли слухи о зеленоглазом охотнике?

— Ты видишь глазами, а я сердцем. — Она поднесла руки вместе с кружевом к груди. — Но и слухи тоже ходят, скрывать не буду. Чего ты хочешь, охотник?

Кай оглянулся на стражников. И старшина, и двое воинов, и Халана были напряжены.

— Меня послал к тебе Паттар, в последнее время именуемый Пата, — проговорил Кай. — Перед смертью он сказал следующее. Передаю слово в слово. «Найди Уппи. Это не может продолжаться бесконечно. Мне тут нечем дышать! Мне уже давно нечем дышать! Пусть она посмотрит в твое сердце. Пусть расплетет все! Она всегда хорошо расплетала! Пусть!» Но эти слова слышал не только я. И тот, кто их слышал, возможно, сейчас в Кете.

— Значит, Паттар отошел, — задумчиво пробормотала Варса.

— Ты — Кикла, — уверенно произнес Кай и снова оглянулся на как будто окаменевших слушателей. — Но я лучше буду называть тебя Варса. Красивое имя — Варса. Его убили. Понимаешь? И убили не так, как убили всех женщин с именем Уппи в Кете. Его убил собственный сиун. Но и это не всё. Кессар, известную в Хурнае под именем Хуш, тоже убил собственный сиун.

— В этот раз они убьют всех, — безжизненно ответила Варса.

— Кто — они? — почувствовал бессильную злость Кай. — Рыжий весельчак с четырьмя всадниками? Пустота? Тринадцатый клан? Кто-то еще?

Она замерла. Застыла, закрыв глаза, только пальцы ее продолжали сплетать странное кружево, напоминающее зеленую мелкую сеть.

— Ты не боишься? — начал что-то понимать Кай.

— Боюсь? — Она почти рассмеялась, впервые остановила плетение, посмотрела через плечо Кая. — Халана! Старшина! Повторяю еще раз, говорила ураю, говорю вам, я умру сегодня, и зеленоглазый охотник, который сидит напротив меня, не будет повинен в этом. Он сам стоит в этом же ряду назначенных к смерти, только стоит одним из последних.

— Ты не умрешь, — уверенно заявил старшина. — Как раз теперь полсотни гвардейцев клана окружили дом. Никто не войдет в него и не выйдет из него без моего приказа.

— Наивные, — рассмеялась Варса и снова посмотрела на Кая. — Так ты будешь расспрашивать меня о двенадцати или последуешь совету Паттара?

— Хорошо. — Кай опустил руки. — Хорошо, Варса. Или все-таки Кикла? Не знаю, какое имя тебе милее. Может быть, даже и Уппи.

— Только не Кикла. — По ее лицу пробежала гримаса. — Я даже не тень Киклы. Меньше тени.

— Пата назвал себя слезинкой Паттара, — вспомнил Кай. — Ладно. Посмотри в мое сердце. Ты плетешь удивительно, значит, и хорошо расплетаешь. Расплети то, что можешь расплести.

— Нечего тебя расплетать, — ответила она устало. — Ты еще и не сплетен толком. Ты о многом догадываешься, но мало что знаешь. Кого ты видел из двенадцати? С кем говорил?

— Не знаю, кого я видел, потому как до Пагубы я объехал весь Текан в цирковой повозке, и уж меня-то точно видели многие, — проговорил Кай. — Но совершенно точно я виделся и говорил с Паттаром, с Кессар, с Сакува и Эшар.

— Сын Эшар, — твердо сказал Кай. — Думаю, что Сакува — мой отец.

— Удивительно. — Она впервые улыбнулась. — Удивительно. Наверное, Эшар очень долго готовила этот союз. И точно выбрала будущего отца. Сакува всегда был особенным. Он слишком любит себя, как и каждый из нас, но он единственный, кто не ненавидит людей.

— Я сама стала человеком, — вздохнула Варса. — Почти стала. Становлюсь. Как ты понимаешь, это повод для еще большей ненависти. Но и для любви тоже. С каждой своей смертью я продвигаюсь к человеку все ближе. Но об этом после. Если успеем. Тем более что ты и в самом деле сын Сакува и Эшар, а не Хаштая и Атимен, кем они были при твоем зачатии. Запомни, дети были у каждого из двенадцати. Были, есть и будут. Но они были и будут обычными людьми, и время обращало их в прах и будет обращать их в прах, несмотря на все их достоинства и доблести. Тебе удалось нечто большее. Точнее, Сакува и Эшар удалось нечто большее. Хотя конечно, скорее Эшар. Она единственная из двенадцати, которая не смирилась ни на минуту. Она единственная, которая продолжала и продолжает… эту войну.

— Продолжает? — не понял Кай. — Какую еще войну? Но ведь она ушла! Она нашла способ обмануть Пустоту!

— При чем тут Пустота? — подняла брови Варса. — Обмануть нужно было не Пустоту, а саму себя. А это сложнее. Сложнее даже, чем обмануть Сакува, что ей удалось блестяще.

— Он не любил ее, — объяснила Варса. — Никогда не любил ее. Запомни, Эшар — это кровь и страсть. Сакува — зрение и разум. Он мягок и умен, но холоден. Она жестка и хитра, но горяча. И, одновременно, он вспыльчив, она расчетлива. Он добр, она безжалостна. Он терпелив, она еще более терпелива. И ее терпения хватило на века. Вот уж не уверена, что терпение Сакува столь же беспредельно. Так вот, запомни, Кай. Для того чтобы такой, как ты, появился на свет, должно было случиться невозможное — любовь. Настоящая любовь. Потому что от каждого из нас может остаться и тень, и слезинка, но, как ни дели на части любовь, она будет вся даже в ее крохотной частице. Выходит, что… ну Сакува… ну старый развратник…

Кай услышал шевеление за спиной, обернулся. Халана сидела с открытым ртом, старшина выпучил глаза, еще двое стражников старались не дышать, хотя вряд ли понимали хоть что-то.

— Если бы я не увидела тебя, я никогда бы не поняла, кто ты, — продолжала смеяться Варса. — Да, ты бледная тень любого из двенадцати. Даже бледная тень их бледных теней, которыми они являются сегодня, но ты не просто оживший комок праха, которому в срок предстоит отойти в бездну. Ты сын Сакува и Эшар. У тебя подлинные глаза Сакува, которыми он блистал еще в ту пору, когда Пустота не властвовала на этой пяди мира, и ты похож лицом на свою жестокую мать Эшар. Хитрую Эшар. Хладнокровную Эшар. Страшную и прекрасную Эшар, которая вынуждена была пустить в свое сердце любовь. Только не думай, что она это сделала ради тебя. Она все делает ради себя самой. Она хочет свободы. Хочет ее так, как никто.

— Каждый из нас может выбрать разное, — прошептала Варса. — Немногие выбирают то, что выбрала я, — жизнь обычного человека. Обычно я доживаю до шестидесяти, иногда восьмидесяти лет, хотя порой умираю так, как умру теперь, молодой. После этого я, как и все, попадаю в круг мучений. На пятнадцать лет. На пятнадцать лет, которые мне, как всегда, покажутся бесконечными. Все, что позволяет мне выживать в эти пятнадцать лет, так это сны. Мне снится, что я рождаюсь заново. Снится, что где-то в окрестностях Кеты появляется светловолосая девчонка, похожая на своих родителей, которая до пятнадцати лет не подозревает, кто она такая. А потом на нее накатывает. Накатывает знание, осознание того, кто она. Память о том, кем она была, и понимание того убожества, на которое она обречена отныне. И я не пойму, что мои сны были реальностью, а просто почувствую, что теперь я вот эта девочка. А эта девочка побежит в свою комнатку, свой уголок, зажмет лицо ладонями и будет или рыдать, или улыбаться. Ей — мне — покажется, что к ней — ко мне — вернулась память. Так всегда заканчивается очередной круг моих мучений. Так было раньше, и так будет впредь. Поэтому сегодняшний разговор мы сможем продолжить лет так через шестнадцать-семнадцать, не раньше. Я с этим смирилась. Поэтому и сегодняшняя смерть не пугает меня.

— По-разному. Кто-то просыпается раньше, кто-то позже. Но примерно все так, — ответила Варса. — Мы испробовали все. Умирать необязательно. Некоторые из них живут веками, не меняясь. Некоторые поддаются старости, но поддаются медленно. Но в итоге, рано или поздно, проходят через круг мучений, чтобы начать все сначала. Родиться обычным ребенком, не осознающим себя, а в пятнадцать лет захлебнуться ненавистью, злобой, болью, раскаянием, тем, чего в каждом из нас больше. В том, что каждый из нас копит в себе.

— Возможно, — кивнула Варса. — Мы все разные. Эшар как-то сумела приручить своего сиуна. Оторвала его от Пустоты. Точнее, вернула его себе, может быть, даже сделала частью себя. Не в полной мере, конечно. Кажется, она научилась отнимать тела у людей. Вытеснять человеческий дух и заменять его своим. Она научилась избегать круга мучений. Но как она обманула Сакува, я не знаю. Я бы этого не сумела, да и не стала… Наверное, она все взвесила и решила, что ей нужен именно он. Поняла, что только он в состоянии по-настоящему влюбиться. Хотя есть еще и Неку, но думаю, что Эшар предпочла тьме, покою, сну, холоду — зрение и разум. А может быть, Неку как раз помог ей. С покоем и сном. Скорее всего, Эшар нашла зеленоглазого, подобрала девчонку в его вкусе и стала ею. Может быть, она стала ею не сразу, подождала, когда Сакува проникнется к ней страстью. Может быть, она сама добавила девчонке в кровь страсти. Она могла. А потом тихо, незаметно раствориться в этой страсти и в этой любви. Не знаю, как это было на самом деле. Но точно знаю, что она пыталась проделать это не один раз. Судя по тому, что ты передо мной, в конце концов ей это удалось. Ты — плод настоящей любви Сакува и Эшар. Все остальное не стоит разговоров!

— Но Сакува был и остается зрячим! — воскликнул Кай. — Неужели он не видел того, что должен был увидеть?

— Именно что должен, — кивнула Варса. — Но ты забываешь о главном. О любви. Любовь способна ослепить даже зрячего. И Эшар тоже. Если она хотела успеха своему замыслу, ей нужно было забыть о себе. Наверное, она нашла способ. Впрочем, женщине легче. Крылья, которые поднимают ее в небо, всегда принадлежат мужчине.

— Но зачем ей это было нужно? — впился пальцами в скамью Кай.

— Ей нужна была свобода, — прошептала Варса. — Так же, как нужна она каждому из нас. Точно так же, как она нужна птице, которая знает цвет настоящего неба, которая знает, что такое простор! Поверь мне, даже я, смирившаяся со своей участью, свила бы гнездо в клетке и отложила там не одно, а с десяток яиц, если бы имела хотя бы крупицу веры, что это позволит мне вырваться на свободу. Ты — ключ к этой свободе.

— Ты называешь клеткой Салпу? — спросил Кай. — Но от края до края Салпы не меньше четырех тысяч лиг!

— Это крохотная клетка, — покачала головой Варса. — Это неразличимая крапина на затылке вселенной.

— У нас мало времени, — ответила Варса. — Спрашивай о важном. Они уже близко.

— Кто-то из двенадцати, — пожала плечами Варса. — Я чувствую их. Мы все чувствуем друг друга, хотя некоторые и умеют закрываться. Мы чувствуем тех, кто не умеет. И ты чувствуешь их. Мне подсказывает о них томление в груди, тебе — твоя жажда. Рыжий — это Агнис. Я не знаю, как его зовут в Ламене, да он и необязательно должен быть привязан к клану Огня — клану Агнис. Он весьма силен. Но он никогда не отличался большим умом, хотя уж конечно всегда был умнее любого из ламенцев. Но им кто-то руководит. И этот кто-то тоже из двенадцати. Конечно, если не предположить, что им руководит кто-то из Пустоты. Но это было бы совсем уж унизительно.

— Но зачем? — не понял Кай. — Зачем кому-то из двенадцати убивать кого-то из двенадцати?

— Равновесие, — усмехнулась Варса. — Клетка стоит ровно, только если в ней двенадцать узников. Она как тент, как шатер кирпичного цвета, который растянут на двенадцать кольев. Чуть перетянул — и вот уже все пошло набекрень. Равновесие нарушилось. Разве ты не видишь сам? Пагуба затянулась так, как она не затягивалась очень давно. Вдобавок случился странный мор, появились приделанные. Клетка стала сквозить. Наружу из нее вырваться все еще невозможно, зато всякая мерзость проникает в нее проще, чем обычно. И эта мерзость может однажды захватить Салпу. И я скажу тебе, чем это может грозить двенадцати. Не только тем, что под небом Салпы, если это можно назвать небом, останется одна мерзость и каждый из двенадцати будет получать круг мучений не только на собственном престоле, но и здесь. Если не будет людей, то не будет надежды. Совсем…

— Равновесие нарушилось из-за меня? — спросил Кай после паузы.

— Ты слишком высокого мнения о себе, мальчик, — рассмеялась Варса. — Ты словно соринка на весах. Мне кажется, что ты неспособен нарушить равновесие. Скорее всего, все дело в твоей матери. Но даже и это неважно. Понимаешь, каждый из нас, если он призван особым образом, каждый, попавший в круг мучений, укрепляет границу. Пустоте, тому, что мы называем Пустотой, становится труднее преодолевать ее. В обычную Пагубу достаточно было потерять шестерых из двенадцати, чтобы Пагуба откатилась. Хотя очень редко доходило до этого. Боюсь, что для окончания этой Пагубы потребуются все двенадцать. Дай мне руку.

Она стиснула его пальцы и замерла. Закрыла глаза. Улыбнулась едва заметно и отпустила.

— Да, все двенадцать. Пока что ушли двое. Я стану третьей. Не волнуйся. Скоро твоя жажда уменьшится. На время уменьшится.

— Ничего не понимаю, — стиснул зубы Кай. — Бреду как… слепой!

— Ты зрячий, — улыбнулась Варса. — А вот они слепы. Все, кроме Сакува и Эшар. Но Сакува предпочитает думать и выжидать, а Эшар думать и действовать. Она замыслила невозможное. Я даже ненавижу ее, оттого что безумно хочу, чтобы у нее все получилось. Ведь не получалось пока ни разу! Но ты должен помнить еще одно — Пустота умна. Если что-то станет понятным человеку, то и Пустота в этом разберется. Нельзя быть умнее Пустоты. И не нужно быть умнее Пустоты. Конечно, это не значит, что нужно отказываться от ума, но выиграть у Пустоты можно только там, где она слабее.

— Слишком легко, — вздохнула Варса. — Думай сам.

— А что значит, если не будет людей, то не будет надежды? — спросил Кай.

— Без людей мы словно зерна без почвы и воды, — прошептала Варса. — Да, то, что дает нам жизнь, несравнимо с тем, что давало нам силу, но не будет людей — не будет и жизни. Вовсе не будет.

— Кто я? — рассмеялась Варса. — Кем я была? Как рассказать муравью, откуда берется хвоя, из которой он строит муравейник? У меня нет слов, которые ты знаешь.

— Хорошо. — Кай почувствовал раздражение. Эта девчушка, которая очевидно была готова к смерти, столь же очевидно презирала его, как и презирала каждого в комнате. — Но кто они, наконец? Как их имена?

— Кто они, те, кто убивает? — Варса задумалась. — Нас двенадцать. Столько лет прошло. Все мы уже не те, что были когда-то. Но кто же они… Если подумать, то править Агнисом способны немногие. Когда-то им правила Эшар. Теперь же на это способны Паркуи, Неку, Хара, Асва. Да, Хара единственный, кто не умирал еще ни разу, но он никогда не пытался устраивать чужие судьбы. Хара способен быть свободным даже в каменном мешке, а свобода — это не только отсутствие правителей, но и отсутствие подданных. Асва — силен и мудр, но труслив. Уверена, что он и теперь прячется где-то в дальнем углу Салпы. Если правитель он, то я не провидица, а тупица. Неку очень скрытен. Настолько скрытен, что о нем мало что кому известно. Но он очень расположен к Эшар, очень. Паркуи… Может быть. Он самый умный из четверки. И самый хитрый. По хитрости он сравним с самой Эшар.

— Ты не назвала из двенадцати Хиссу, Сакува и Сурну, — напомнил Кай. — Если ты ждешь смерти от Агниса, но не посылала его, и если это не Эшар, а Паттар и Кессар уже проходят круг мучений, то остаются Хисса, Сакува и Сурна.

— Это не Эшар, — мотнула головой Варса. — Она всегда действует в одиночку, хотя никто не может сравниться с ней в умении заставить служить себе. Очевидно, что игру ведет она, но на арене другие. Она выйдет на нее последней. Это не Сакува, потому что он не из тех, кто готов идти по трупам. Он уверен, что рано или поздно все закончится, и просто ждет, хотя допускает, что ожидание может оказаться бесконечным. За это и еще кое за что его многие ненавидят. Это не Хисса. Хисса более других привязана к прошлому, хотя и смотрит в будущее, она бы могла рассказать многое. Конечно, если бы ты сумел ее разговорить. Но это почти невозможно. Нет, разговорить ее несложно, но почти невозможно найти. Она не верит никому. Она не могла, слишком пуглива. Слишком чиста.

— Сурна? — Варса рассмеялась. — Сурна упрямица. Не может забыть своего могущества. Кто-то горюет о свободе, а кто-то о силе. Она все еще пытается собрать эту силу. Верит, что можно охотиться на зверя, уже находясь у него внутри. Нет, не она. Если Сакува слуга собственной чести, то Сурна — рабыня собственной гордости и упрямства.

— Значит, скорее всего — Паркуи? — задумался Кай. — Паркуи — клан Чистых. Паркуи в Хилане?

— Все смешалось в Текане, — снова склонилась к палочкам Варса. — Паркуи может оказаться где угодно.

— Ты знаешь их нынешние имена? — спросил Кай.

— Знала, — ответила Варса. — Но у всех, кто был убит и кто будет убит, имя изменится. Да и не должна я тебе называть эти имена. Ищи сам. Или ты не зрячий?

— Я не гадалка, — прошептала Варса. — Это Хисса смотрит в будущее. Я расплетаю прошлое и нахожу в нем сегодняшнее. Я словно корни травы, что врастают в землю, потому что прошлое становится почвой. Прошлое говорит мне, что ты должен найти каждого. Будущее мне неизвестно.

— Но ты говоришь, что ждешь собственную смерть? — удивился Кай.

— Собственную смерть чувствует каждый из двенадцати, — пожала плечами Варса.

— Что такое — «тринадцатый клан?» — спросил Кай.

— Это людские игры, — скривила губы Варса. — Неинтересно.

— Хорошо. — Кай хлопнул ладонями по коленям. — Пагуба случилась из-за потери равновесия. Равновесие нарушила моя мать. Она ушла из Салпы… или не ушла, опустим пока. Салпа — клетка для двенадцати. Эти двенадцать — не люди. Думаю, что и не тати. Выходит, что они боги?

— Они боги? — повысил голос Кай. — Что такое «боги»?

— Возьми утку, — прошептала она чуть слышно. — Отруби ей голову. Ощипай ее и сожги перья. Выпотроши утку и отдай ее потроха зверью. Насади ее на вертел и поджарь до золотистой корочки. До цвета неба Салпы. Съешь ее. Зарой кости в землю. А потом возьми отрубленную, засохшую голову, посмотри на нее и скажи — это все еще утка?

— За что так? — только и смог произнести Кай.

— Не жалей, — усмехнулась Варса. — Не оценивай. Не хули.

— Пепел богов, — ответила Варса и поднесла кружево к зубам, перекусывая нить.

— Они убивают вас не своими руками, — продолжил Кай. — Сиуны служат им. Но я слышал, что сиуны — смотрители Пустоты. Как им удается управлять сиунами?

— Мы отмечены, — усмехнулась Варса и потянула ворот платья. На ее теле между ключиц пожелтевшим шрамом выделялся отпечаток Храма Пустоты, заключенный в квадрат с закругленными краями. — Если завладеть ключом, можно завладеть и сиуном.

— Смотри-ка, — удивилась Варса. — Это Эшар дала тебе?

— Я не узнаю Эшар, — пробормотала Варса. — Конечно, если она завладела своим сиуном, значит, она могла завладеть и собственным ключом. Любым ключом. Всеми ключами. Если она отдала тебе ключ, значит, ты для нее больше, чем простая замена. В твоих руках ее смерть, парень. Полей эту глинку кровью одного из двенадцати, и если ты будешь рядом со своей матерью, она отправится в круг мучений. Даже прирученный сиун не сможет противиться ключу.

— Вот. — Кай вытащил из поясной сумки платок. — Тут капли крови. Они были пролиты Агнисом или кем-то еще на похожий ключ в Намеше. После этого Паттар был убит. Как мне узнать, чья это кровь? Как мне узнать, кто имеет доступ к ключам?

— Иди в Туварсу, — посоветовала Варса. — Попробуй найти и разговорить Сурну. Если кто и ответит на этот вопрос, то только она. Ты все спросил?

— Нет, — покачал головой Кай. — Что лежит в центре Салпы? Что лежит за горами? Я видел карту у Паттара. Там была обозначена долина и город Анда. Что это?

— Рассмотри свой ключ, — прошептала Варса. — На нем ты увидишь Храм Пустоты в Анде. На его крыше стоят двенадцать престолов. Там, именно там происходит круг мучений с каждым из нас.

— Но почему вы не проникните туда и не остановите все?! — вскричал Кай.

— Мы пытались сделать это первые тысячи лет, — рассмеялась Варса. — Это невозможно.

— Кто они? — спросил Кай. — Кто они — те, кто взяли над вами вверх?

— Мы сами, — вдруг стала мрачной Варса. — Хотя нашему скудоумию оказали посильное содействие.

— Ты говоришь о танцующей девочке, которую видели во многих городах Текана в начале Пагубы? — спросил Кай. — Или о страннике, о ветхом босяке? Об Ишхамай и Сивате? Еще я слышал о Тамаше, который приходил через тело старшего смотрителя?

— Тамаш — не бог, — напрягла скулы Варса. — Демон. Он и подобные ему — пустотная мерзость высокого ранга. Сиват и Ишхамай… Не буду говорить об этом. Держись от них подальше…

— Что бы ты стала делать на моем месте? — спросил Кай.

— Возьми. — Варса бросила Каю кружево. — Это нижняя рубаха, которую сплела для тебя «пепел богов».

— Потому что если бы Сакува только захотел, я бы стала его женщиной, — с дрожью произнесла Варса. — И ты мог бы стать моим сыном. На твоем месте я бы надела эту рубашку. Да еще и поторопилась бы. И не только потому, что твоя кровь уже не первый день борется с поганой черной заразой со дна мира.

Кай поднялся, рванул завязки рубахи, потянул через голову исподнее, а Варса вдруг запела. Раскинула в стороны руки и, не поднимаясь с места, словно зашелестела листьями, зажурчала струями, зазвенела птичьими трелями, и через весь этот лесной шум донесла до Кая полуплач, полувыдох. Он подхватил легкую кружевную рубашку, удивился ее прохладе, накинул ее на плечи, снова натянул исподнее и, когда уже начал затягивать шнуровку рубахи, замер. Ветви плюща, переплетавшие оконный проем, ползли по стенам и потолку. Вот они изогнулись над головой Варсы, вот под нею зашевелился табурет, пустил корни в пол, ощетинился зелеными побегами. Вот по-прежнему поющую Варсу окутала зеленая дымка, приняла облик высокого человека, почти упирающегося головой в потолок, затем разом оделась листвой, свилась спиралями лиан, и плач-песня оборвалась.

— Это что же получается? — заорал за спиной Кая старшина. — Это ж сиун Кеты! Выходит, все верно она говорила? Все верно…

Словно струна лопнула. Разом обратилась фигура в зеленоватую дымку, развеялась и осела каплями тяжелой росы на всем: на потолке, на стенах, на вновь ставших безжизненными прядях плюща, на полу, на обломках разломанного табурета, на лице и руках охотника, мгновенно высыхая и обжигая его, проникая раскаленными нитями в сердце.

— Образ мглистый… — прохрипел, борясь с болью и вновь нахлынувшим жаром, Кай некогда прочитанное в хранилище Паттара. — Образ мглистый, зеленый, корневой, лиственный, временами человеческий, принимающий облик лесной лианы или земляного корня, могущего уйти в землю или осесть каплями росы, — и тут же заорал, подхватывая пояс с оружием: — Здесь он, старшина! Рыжий весельчак из Ламена! Быстро! Где-то рядом! Под окнами!

Кай вылетел из дверей дома стрелой, мгновенно нашел взглядом Каттими, которая, прикусив губу, увлеченно водила по серому клинку камнем, и побежал прочь со двора. За его спиной топали стражники.

Перед домом стояли два десятка гвардейцев. Когда они увидели бегущего старшину и Кая, лица их вытянулись.

— Вон они! — закричал Кай, показывая на двух всадников в черном, которые приближались к проездным воротам Кеты.

Неизвестные успели удалиться на три сотни шагов. Повинуясь приказу старшины, дозорные на воротах начали задвигать створки, но один из всадников взмахнул руками, и воины Кеты обратились в живые факелы. Истошный крик полетел над улочками Высоты. А когда Кай, старшина и гвардейцы добежали до ворот, уже миновавшие их всадники снова остановились, один из них снова взмахнул руками, и проезд перегородило пламя. Затрещали, сгорая, тяжелые ворота. Защелкали, лопаясь от жара, камни. Кай сунулся было в огонь, но тут же отшатнулся назад. Одежда его задымилась, кожа на лице готова была вздуться пузырями. Старшина упал на колени и принялся молотить кулаками по мостовой. Кай опустил голову.

Когда пламя спало, всадников уже не было. От шестерых дозорных остались только горстки пепла.

— Что случилось? — прокричала прискакавшая к воротам, держа лошадь Кая в поводу, Каттими.

— Она умерла, — с трудом выговорил Кай. — Уппи, Варса, Кикла… или как ее там… умерла. Убита. Только что. У меня на глазах!

— Я не верил, — пробормотал сидевший на ступенях караулки старшина. — Я не верил ей. А ведь Халана говорила! Да и она сама… Халана! — закричал он бредущей к воротам от желтого дома кетке. — Мне не почудилось?

— Почудилось? — Хозяйка окинула взглядом обожженных и перепуганных гвардейцев, поджала губы, встретившись глазами с Каем, присела рядом со старшиной. — Нет, дорогой мой. Тебе не почудилось. Варсы больше нет.

— Что делали эти двое? — нашел взглядом одного из гвардейцев старшина.

— Да почти ничего. Мы все словно окаменели. Варса пела, мы слышали в окно ее голос. Хорошо пела. Но я видел этих двоих. Они спускались от старого города. Не спеша ехали. Один из них, рыжий, все время смеялся. Когда проезжали мимо дома, то второй что-то едва прошептал. Но я услышал. Он сказал: «Хорошо Кикла поет. Как в старые времена». А потом они остановились на углу, рыжий достал что-то. Из ворота вытащил. А второй, который шептал, то ли ножом, то ли еще чем по ладони себе чиркнул. Ну как иногда на дозорах на приделанность проверяют.

— И все, — развел руками стражник. — Песня оборвалась. А уж потом вы выскочили.

— Выскочили, забери нас Пустота, — зло сплюнул старшина, с досадой посмотрел на упавшие обломки ворот, на пепел, оставшийся от его дозорных. — Что я буду докладывать ураю?

— Все как есть, — проговорил Кай. — Ты слышал, что говорила Варса?

— Слышал, а что толку? — махнул рукой старшина. — Да и что разговора-то между вами было? Обменялись десятком слов, и все? Сначала ты что-то наплел про Паттара, потом назвал Варсу Киклой. А после она сказала мне и Халане, что умрет и что ты не будешь в этом повинен. Сказала, что ты сам будешь убит.

— И все, — сплюнул старшина. — Мало? Пела она потом, плела и пела. Только сплетенное потом куда-то пропало. А ты сидел как истукан. Уши вроде не затыкал. Или оглох на время?

— Что она тебе сказала, парень? — тихо прошептала Халана.

— Сказала, что вернется примерно через шестнадцать лет, — ответил Кай. — Присматривайся к светловолосым девчушкам, что родятся через десять месяцев. В пятнадцать одна из них окажется ею.

— Не знаю, — хмуро бросил Кай и вдруг с испугом посмотрел на Халану. — Слышал…

— Слышал песню Варсы, — пробормотал Кай, — но только теперь понял. Только теперь понял…

— Нет Кеты, — ответил Кай. — Песня была про то, что нет Кеты. Груды камня и вода вместо города.

— Ой, — прижала руку к губам, побежала вверх по улице Халана.

— Скоро, — выдохнул Кай. — Скоро, — и повернулся к испуганной Каттими. — Ворот расстегни.

Каттими медленно потянула шнуровку, обнажила смуглую кожу, побелевшие шрамы. Кай выудил из ворота глинку. Никак не могла поместиться под шрамом возможная метка. В три раза он был уже значка.

— Зачем это? — испуганно прошептала Каттими.

— Так, — махнул задрожавшей рукой Кай, убирая глинку. — Показалось что-то. Подожди!

Он удивленно рванул ворот. Под исподним не было подарка Варсы.

Глава 7
Ружье

Кай покидал Кету ранним утром. С севера снова наползли тучи, закрывая алые сполохи мутной пеленой, но дождя не было. Вчерашняя песня Варсы казалась болезненным бредом. Охотник рассчитался с хозяином постоялого двора, раскланялся с Таркаши и Усити, которые, судя по их довольным лицам, неплохо расторговались в Кете и тоже подумывали об отъезде, и направил лошадь к восточным воротам города, к которым приставал паром. Каттими держалась за охотником в десяти шагах. С вечера она пыталась расспросить его, что случилось в доме Халаны, но Кай, ссылаясь на озноб и головную боль, уклонялся от разговора. Его лихорадка, кажется, начинала утихать, жажда так прошла вовсе, но он не хотел говорить о происшедшем с кем бы то ни было. Вдобавок он не решил, что делать с девчонкой. Теперь она следовала за ним и всеми силами старалась показать, как она обижена. Вблизи ворот Каттими поторопила коня и из тех монет, что достались ей из добычи на холме, сама внесла за себя выходную пошлину. Сама же оплатила и место на пароме.

— Послушай, — когда тяжелый паром выбрался на середину притока Эрхи, Кай сам подошел к девчонке, которая уже, казалось, готова была разрыдаться, — я и в самом деле не могу пока говорить о том, что произошло в доме Халаны. Надо как-то уместить это в голове. Ты вправе обижаться на меня, но до Ламена я тебя не оставлю. Конечно, дорога вдоль реки не так опасна, как путь через чащу, но для увеселительной прогулки она тоже не подходит. Так что никаких ста шагов, держись рядом. А в Ламене вернемся к разговору о том, что мне с тобой делать. Хорошо?

— Хорошо, — выдохнула Каттими. — Я вчера хотела, чтобы ты посмотрел на мой меч, а ты даже меня не услышал.

— Зато я слышу тебя теперь, — успокоил ее Кай. — Показывай.

— Понимаешь, — Каттими ухватилась за причудливую рукоять, из которой весь вчерашний вечер выковыривала ножом залитый свинец, пытаясь уравновесить клинок, — я, конечно, нахваталась кое-чего у отца, но одно дело — махать мечом, и совсем другое их выковывать. Даже ремонтировать. Нет, трещины в ножнах я залила лаком сама, даже заменила пару клепок, но сам меч мне не дался. Хорошо, муж Халаны помог. Гарда никак не подходила к клинку, но он раскалил ее и она села на место как влитая. И рукоять помог насадить, я-то плохой вар принесла, у него свой нашелся. Но не в этом дело. Посмотри, этот клинок отличается от твоего только цветом.

Серый меч вышел из старых ножен бесшумно. Да, на взгляд Кая, костяная рукоять была не слишком удобной, тонковатой, хотя девчонка вроде бы начала оплетать ее тонкими полосками кожи, но клинок… Он и в самом деле был копией черного клинка — отличался только цветом и странным рисунком. Хотя ветви и листья не были вытравлены на нем, слои металла словно сами складывались в причудливый узор. Кай взмахнул клинком, перебросил его из руки в руку, с интересом посмотрел на девчонку. Ей ведь и правда удалось не только отыскать отличный меч, но и привести его в порядок и даже сбалансировать.

— Откуда у тебя твой меч? — спросила Каттими, пряча серый клинок в ножны.

— От моей матери, — ответил Кай. — Она знала секреты металла. Заказала меч лучшему кузнецу и отслеживала его изготовление.

— Выходит, что она заранее знала, что он тебе пригодится? — спросила Каттими.

— Заранее ничего нельзя знать, — не согласился Кай. — Если бы она все знала заранее, думаю, что многого бы не случилось. Не было бы Салпы, ну и меня, конечно.

— Ты приписываешь своей матери силу Пустоты? — не поняла Каттими.

— Разве сила может таиться в пустоте? — усмехнулся Кай. — Лучше скажи, отчего ты крутишь головой?

— Три. — Она показала три пальца. — Три причины. Нет Васы, нет Шарни с обещанным ружьем, и за нами кто-то наблюдает.

— Еще как, — призналась Каттими. — Тот, кто может позвать, просто обязан слышать, когда зовут его. Или просто присматриваются к нему.

— Я тоже чувствую, — кивнул Кай. — Смотрят с того берега. Но издали. Может быть, от сараев у дозора, может, от кромки леса. Необязательно следят за нами, но лучше поостеречься. Так что беспробудного сна не обещаю. Пожалуй, Кета — последнее место в Текане, где можно было выспаться, да и то…

Кай с гримасой вспомнил вспыхнувших факелами стражников у северных ворот Кеты, обернулся. Башни города казались незыблемыми. Какая вода? Груды камня? Как передал еще вчера Шарни, Хумати повелел покинуть Кету горожанам, но ни повозок, ни пеших горожан с утра на улицах видно не было.

— Ты должна привыкать, теперь все смотрят друг на друга с опаской. И на того, кто отваживается топтать проселки Текана во время Пагубы, смотрят со страхом, а значит, и с ненавистью. Правда, иногда и с надеждой. Что же касается Шарни и Васы, их отсутствие не повод для беспокойства. Васа покинула город еще вчера, отправилась, насколько я знаю, тоже в Ламен. Может, еще и нагоним ее. А Шарни будет ждать нас в первом же трактире. Не волнуйся. К тому же огнестрельное оружие и в самом деле запрещено продавать, передавать и дарить в Кете.

— Много причин, — пожал плечами Кай. — Как ты уже слышала, у Кеты непростые отношения с Ламеном. Да и если Пагуба закончится, могут вернуться смотрители. В Хилан, по слухам, смотритель так уже и вернулся. Раньше ружьями могли владеть только гвардейцы правителя Текана. Да и ружья были другими — с запалом, сделанными по строгому образцу. Поэтому Кета вооружается, но ружьями не хвастается.

— Иметь ружья нельзя, потому что с ними можно на равных сражаться с тварями Пустоты? — спросила Каттими.

— С тварями Пустоты нельзя сражаться на равных, — заметил Кай, — но побеждать их можно. С ружьями это проще.

— А почему ты в открытую носил ружье? — спросила Каттими.

— Так удобнее, — сказал Кай. — Прятать ружье хлопотно. К тому же если мне когда-нибудь придется прятать ружье, так уж точно придется прятаться самому. Ничего, будем считать, что от Пустоты я спрятался. Во всяком случае, она меня пока не ищет.

— Ты ей больше не нужен? — спросила Каттими.

— Нет. — Кай задумался. — Я думал об этом. Скорее всего, я ей нужен пока живым.

Паром ткнулся в пристань. На ней стоял дозор кетских стражников, толпились в очереди странники и торговцы, намеревающиеся попасть в город клана Травы, несмотря на предупреждение о возможной беде, о которой талдычил на пристани глашатай. Знакомых лиц среди них не оказалось. Вслед за телегами, груженными орехами и чанами с кедровой смолой, Кай и Каттими вывели на берег лошадей и вскоре, не торопясь, уже трусили верхом по наезженному тракту на юг. До Ламена оставались четыре сотни лиг.

Шарни ждал Кая в первом же поселке, до которого тем не менее пришлось отмерить немало прибрежных холмов. На высоком, обрывающемся известковыми скалами в Эрху косогоре стоял деревянный острог, к которому с одной стороны лепился трактир, а с другой десяток подворий с конюшнями, ночлегом и палатками вездесущих перекупщиков. В поселке, как и на тракте, было многолюдно, начало осени заставляло торговцев спешить с завершением летних дел, наступал сбор ореха, зазеваешься, промедлишь, и низкие в эту пору цены взлетят с первыми дождями и заморозками вдвое. Хватало и стражников, скупщики золотого песка и серебра нанимали для охраны кетских и ламенских гвардейцев, и если первые сияли кольчугами, то вторые обходились кожаными доспехами, зато уж пребывали в подавляющем большинстве.

— Посматривай вокруг, — предупредил Каттими Кай. — Больно многовато народу скопилось у острога.

Шарни, за которым неотступно следовали четверо седых хиланцев, замахал Каю руками еще издали, а когда охотник спешился у входа в трактир, с тревогой кивнул на деревянные ступени:

— Заходи и поднимайся по лестнице справа. Да девчонку свою здесь оставляй, мои ребятки присмотрят за ней. Дела не слишком хороши.

Кай оглянулся. Только теперь он обратил внимание, что обычное для этого поселка многолюдство не было подкреплено привычной дорожной суетой. И купцы, и погонщики, и стражники словно чего-то ждали. Не менее трех десятков подвод готовы были отправляться в путь, лошади фыркали, мотали головами, не понимая, отчего возчики не понукают их трогаться с места.

— Присмотри за лошадьми, — вручил уздцы Каттими Кай. — Мне кажется, что мы здесь не задержимся. Да не отходи от хиланцев, у второго подворья мелькнула рожа Таджези.

— Я бы с большим удовольствием встретилась с Такшаном, — процедила сквозь зубы Каттими. — Конечно, позавтракав для начала.

— Пока позаботься, чтобы позавтракали наши лошади, — попросил Кай.

Он не был слишком уж встревожен появлением Таджези, хоть кто-то из отряда Туззи должен был встретиться ему на тракте. Но тревога, которая отпечаталась на каждом лице, волей-неволей передалась и ему.

В трактире Кай не сразу стал подниматься наверх. Сначала он подошел к стойке трактирщика и заказал ему два кубка бульона и десяток пирожков с мясом. Еды у путников было достаточно, но хотелось перекусить горячим.

— Чем все так напуганы? — спросил Кай, отсчитывая медяки. — И в зале у тебя пусто, хозяин. Что случилось? Дошли слухи о предсказании беды для Кеты?

— Не случилось, так случится, зеленоглазый, — пробурчал тот. — Предсказаниями нас не испугаешь, мы о случившемся уже радеем. Давно ты не заглядывал в наши края, а то бы зря не спрашивал. С юга уже с неделю ни одной подводы не было. Верно, пакость какая на тракте завелась. А пакость как жирное пятно на тростниковой бумаге: капля крошечная, а след большой. И до нас может добраться.

— Так ты чего хотел? — удивился Кай. — Не кончилась ведь еще Пагуба. Кубки и пирожки отнеси девчонке. Она с двумя лошадьми у коновязи должна быть. Кликнешь Каттими, отзовется.

— Ну что ты там застрял? — завопил с лестницы Шарни.

Крохотную комнатенку на втором этаже трактира охраняли двое из нанятых Шарни женщин. Вид их со стиснутыми в кулаках пиками был столь грозным, что Кай не сдержал улыбки.

— Еще двое живы? — спросил Кай толстяка, прикрывая за собой дверь.

— Живы, — отмахнулся Шарни, возясь в крохотной комнатушке с тяжелым свертком. — Девки что надо. Стараются. Двое в Кете, присматривают там за товаром.

— Не боишься того, что я услышал в песне Варсы? — поинтересовался Кай.

— Да чего там? — отмахнулся Шарни. — Никто, кроме тебя, не слышал ничего в ее песне, значит, и не было там ничего. Да и чего бояться? Мне за себя не страшно, я уж повидал кое-чего. Молодежь вся сейчас по ореху промышляет, их в городе нет. А остальные? Навалится беда, присмотримся да отпрыгнем, а то ведь кричать у лучшей крепости Текана, что она рухнет сейчас, — обсмеют. Впрочем, чего зря болтать, давай-ка быстрее закончим наши дела и разбежимся. А?

— Домой, — пробурчал толстяк. — Хумати, по твоей милости, гоняет сейчас цеховых и стражников. Арсенал перевозит в старательские поселки, есть там острог. Так что, чем быстрее вернусь, тем лучше сохранюсь. О другом я сейчас думаю — как мне теперь снова в Хилан попасть? Я шкурой чувствую: плохие денечки наступают. Подожди, если так дальше пойдет, нынешняя Пагуба благоденствием будет считаться против той, что наступит. Эх…

— Что случилось в Кете, чего я не знаю? — насторожился Кай.

— Там ничего не случилось, если не считать вчерашний уход той самой глазастой гадалки, о котором ты уже знаешь, но здесь скоро случится, — взялся перекусывать бечеву зубами Шарни. — Эх, парень, добрый ты человек, но плохие вести разносишь по Текану. Может, унесешь зло из Кеты? Ладно, не обижайся. Поверь мне, охотник, волк в темном лесу — очень страшно, но волк на деревенской улице — еще страшнее. Похоже, скоро вовсе переползет тракт до Ламена на правый берег Эрхи. А то и вовсе один сплав останется. Хотя чего там, от Ламена все одно дорога на юг через речку чертит да в степь уходит.

— Говори яснее! — потребовал Кай у толстяка, который вовсе запутался в завязках свертка.

— О том, что давно подвод с юга не было, слышал? — спросил Шарни.

— Слышал уже, — кивнул Кай. — Ну мало ли какая пакость завелась?

— Пакость? — выпучил глаза Шарни. — По слухам, на две сотни лиг чуть ли не все деревни, что в стороне от тракта, приделанными сделались! А вчера подвода пришла с востока, из леса. Ага, с солониной. Так и возница приделанным оказался, и мальчонка при нем. Так бы, может, и сошло, но старик один, что мясо выторговывал, из тертых оказался, повидал кое-что. Человечину в мясе признал. Тут кое-кого потом наизнанку выворачивало. Так вот этот возница сразу старику голову открутил, а пока его с мальчонкой зарубили, еще троих порвать успел!

— Откуда они берутся? — задумался Кай. — Мора уже давно нет, все приделанные, что остались, в лесах схоронились. Или не так?

— Невыморенные это, — прошептал Шарни. — Или не слышал? Слух давно ходил, только я ему не верил. Будто бы новые приделанные объявились, ну вроде как наколдованные. Эти-то, что нас на выезде из леса ждали, ну, как ни крути, ну воины. Мало ли как их тот, что говорил с тобой, в свою гвардию приписал, а когда детишки, старики уже клыки кажут да черной кровью исходят! Как жить? Куда оглядываться? Чего ждать? Ну знаешь ведь, как раньше бывало? Заморится деревенька, одна или две семьи приделываются. Ну дальше понятно, считай, что зверями становятся. Или вот, пока приделанного рубят, он кого-нибудь зацепит. Ну так и тогда восемь из десяти чернеют да мрут, одного лихорадка, как тебя недавно, выколачивает, правда, редко кто выживает от такого, и один только приделывается. А теперь вроде бы колдовство какое приделывает селян. Ходит колдун по дорогам, при нем служка в золотом колпаке. Колдун пальцем тычем, а колпачник приделывает. Или наоборот. А кто не приделывается, того на вертел или в соль. Понятно?

— Золотой колпак, говоришь, — задумался Кай. — Тот самый, что в лесу на нас орду гнал?

— Точно! — зашипел Шарни и потащил к локтю рукав, показывая посеченное ранами предплечье. — Тут с утра дозоры ходили, так я вроде и с ярлыком, а уж замучился кровь пускать. Да мне кажется, что я уже и сам приделываюсь!

— Брось, — махнул рукой Кай. — Ты лучше ружье-то показывай, показывай, если спешишь.

— Вот, — наконец сбросил холстину Шарни. — Смотри, парень.

Под холстиной обнаружился аккуратный, не слишком большой кожаный чехол, похожий на чехол для секиры, и приличный подсумок, который, впрочем, можно было без труда приспособить и на лошадь, и на себя подвесить. Шарни ловко открыл клапаны чехла и вытянул наружу ружье. Кай восхищенно выдохнул. Даже на первый взгляд похвальба Шарни имела под собой все основания. Ружье значительно уступало размерами оружию, размолотому нечистью в чаще, но, судя по его внешнему виду, было совершенным. Стальной ствол длиной в два локтя и толщиной в два с половиной пальца, укрепленный стальными же обвязками, примыкал к выполненному из лучшего кедра ложу. У обратного конца ствола был устроен затейливый механизм, с нижней части ложа под фигурной бронзовой скобой выполнен привод ударного устройства. Основание приклада было натолсто подбито войлоком, с его правой стороны поблескивала серебряная инкрустация.

— Да, — кивнул Шарни. — Это имя мастера. Один из лучших, если не лучший.

— И он не боится ставить свое имя на оружии? — удивился Кай.

— Точно так же, как ты не боишься его носить с собой, — раздраженно хмыкнул Шарни. — Хотя Хармахи осторожнее тебя. Его никто не видел. Никто не знает под этим именем. И я засыпал серебром хиланских оружейников, а с глазу на глаз с этим самым Хармахи так и не встретился. Говорил один раз, но и то лица не видел. Пустота его знает, с кем я говорил на самом деле. Но всего, чего хотел, добился. Хотя порой мне казалось, что и нет никакого Хармахи, а просто старшины цехов Хилана сговорились и придумали такое имя. С другой стороны, зачем им это надо? Зачем тратиться на клейма? Не проще ли было вовсе обойтись без имен?

— Ну мы же не знаем всех его резонов? — пробормотал Кай, ощупывая ружье.

— Ничего мы не знаем, — хмыкнул Шарни. — Пытался я разнюхать хоть что-то, думал в Кету его переманить. Ничего не вышло, хотя торговлю наладил, да. Но это ружье особенное, пусть его ствол и обычный почти, разве только усиленный и с секретом. Все прочие ружья Хармахи делает так, чтобы их можно было разобрать на части, перемешать в куче с сотней других таких же и собрать, не заморачиваясь, от какого ружья берешь части. А это единственное в своем роде.

— А ты сколько хотел? — усмехнулся Шарни. — Четыре? Пять? Смотри сюда!

Торговец открыл подсумок и стал из него выкладывать не вполне привычные для Кая вещи. Первым появился мешок, из которого с грохотом высыпались заряды, похожие на тот, что Шарни показывал Каю в Кривых Соснах.

— Как и обещал, — вытер пот со лба, торопливо собирая заряды обратно в мешок, торговец. — Две сотни зарядов. Те, что покрашены охрой, с пулями, некрашеные — с картечью. По сотне и тех и других. Но кроме этого имеются еще отдельно запалы, вот они, в мешке, их под тысячу. Ты только, парень, не бросай этот мешок да не стучи по нему, а то запалишься хлеще, чем если порох в костер сыпанешь. Стреляные заряды собирай, как их снаряжать, вот на этой холстинке все расписано. Вот в этой коробке порох, тут пыжи, прокладки, специальный воск, тут запас пуль, картечью уж и сам разживешься, думаю. Эта деревяшка, чтобы пустые заряды проверять. Раздуло картонку — выбрасывай. Не раздуло — старый запал вычищаешь, новый вставляешь. Потом порох сыпешь, мерка в мешке. Прокладка, пыж, опять прокладка, затем пуля или картечь по мерке, еще пыж, а там уж воск. Ну, думаю, научишься. Вот масло, шомпол, чтобы ружье чистить. Эту железку можно приспособить к прикладу слева, не придется в подсумок за зарядами нырять, десять штук можно вставить, под рукой будут.

— Подожди, — остановил словоохотливого толстяка Кай. — А где кремень?

— Нет кремня, — махнул рукой Шарни. — Я ж уже говорил про запалы. Вот, видишь?

Толстяк сдвинул механизм вправо, потянул его на себя.

— Заряжаешь ружье с тыльной части. В этом весь секрет. Сюда вставляешь заряд. Да вот хоть этот, с пулей. Когда затвор назад отводишь, пружина сжимается. Сейчас я верну затвор назад, и можно стрелять. Вот эта железка бьет по запалу, запал дает искру, порох горит, пуля летит. Да осторожнее ты! Вот этот рычажок, чтобы ружье не выстрелило случайно, лучше поднять. Когда надо — опустишь, нажмешь на крючок, ружье выстрелит. Снова отведешь затвор, пустой заряд будет здесь, только подхватывай да вставляй новый. При сноровке можно в минуту выпустить двадцать зарядов.

— Значит, весь запас на десять минут? — спросил Кай, только что не обнюхивая ружье. — Пристреливали?

— Пристреливали, конечно, — закивал Шарни. — Но не я. Тот, кто ладил, тот и пристреливал. Я не прикасался. Ружье с секретом, говорил я уже. Внутри ствола имеются едва приметные выступы. Если стреляешь пулей, они ее вроде бы закручивают. Для точности боя.

— Вот найдешь его и сам спросишь, — огрызнулся Шарни. — Мы у него гладкие стволы берем. Сюда смотри. Видишь зубцы над стволом? Сдвигая прицел, можно попадать в далекую цель. До тысячи шагов. Картечью — триста шагов. Таких ружей больше нет, Кай. Конечно, если Хармахи не сделает еще парочку.

— И ты его все-таки передаешь мне? — прищурился Кай.

— Шарни — человек слова, — обиделся толстяк. — И не передаю я его тебе, а продаю!

— Что ж, — приложил ружье к плечу Кай, — надеюсь, что оно стоит тех денег, что за него уплачены. Что за этой стеной?

— Как что? — не понял Шарни. — Река, стало быть…

Выстрел прогремел внезапно. За дверью взвизгнули охранницы. Шарни грохнулся на колени, зажав уши, а Кай опустил ружье, осмотрел его, сдвинул затвор, извлек пустой заряд, вставил новый. Затем прищелкнул к прикладу держатель, снарядил его зарядами. Убрал ружье в чехол.

— Ты что творишь-то? — наконец завопил Шарни.

— И не слишком громко бьет, — заметил Кай, подойдя к бревенчатой стене, в которой зияло отверстие. — И отдача не так чтобы уж была велика, я бы даже войлок с приклада убавил или вообще снял. Что за материал использован в запалах?

— Не знаю, — обиженно проворчал Шарни. — Секрет это оружейный. Но вроде бы делается он из ртути и кислоты, но тебе-то зачем?

— А ну как тысячу пустотников отстреляю, дальше что с ружьем делать? — поинтересовался Кай, собирая заряды в мешок.

— Приедешь в Кету, еще купишь, — пробурчал Шарни. — Сейчас же и обычные ружья под такой заряд лепим. У них, правда, бой слабее идет, потому как мерка пороха другая, ствол пожиже. А не доберешься до Кеты, спрашивай в Хилане. Таких зарядов на золотой можно пару тысяч взять, а если дело пойдет дальше, то и цена упадет.

— Хорошо, — кивнул Кай, распуская завязки на кошеле. — Вот твои золотые, брат урая. А ведь не думал я, что расстанусь с ними. Но ружье и в самом деле хорошее.

— Шарни свое дело знает, — раздраженно буркнул толстяк, прикусывая монеты одну за другой. — Только чтобы никому ни слова…

— Ни полслова, ни звука, ни выдоха, — продолжил Кай. — Ладно, о другом хочу спросить. Ты заплатил немало монет, чтобы добраться до Хармахи. Так или иначе, но ты до него или до его людей добрался. А я вот после этого торга вовсе без монет стал. Окажусь в Хилане, даже не знаю, как мне мастера выцепить. А хочется с ним поговорить, очень хочется. Дай наводку, как разыскать человека!

— Я все равно разыщу его, — предупредил толстяка Кай. — Или ты боишься, что я спрошу у него о цене?

— Нечего мне бояться, — недовольно буркнул Шарни. — Да и чего бояться, если каждый день как последний. Ладно. Если что, за цену не досадуй, стоит это ружье десяти золотых?

— А труд мой, тащить его до Кеты окольными путями, да прятать, да от оружейной скрывать? — повысил голос толстяк.

— Больше и не надо, — присел на топчан Шарни. — И меньше тоже не надо. Короче, если что, всякий под своим носом клюет. Понятно?

— Поймешь со временем, — вдруг разом как-то съежился, постарел толстяк. — Не злись. Каждый как может свои дела правит. Дам тебе наводку. Найдешь в Хилане старого гвардейца Эппа, скажешь, что я попросил помочь.

— Это другое дело, — сдержал улыбку Кай. — Эппа я встречал. Это все, что я должен знать?

— Откуда я знаю, что ты должен знать, — развел руками Шарни. — Говорят, что этот оружейник смотрит в завтрашний день. Другие мастера еще голову ломают, как да что измудрить да улучшить в механизме, а он словно сразу ответ знает. Я давно тебя высматривал, зеленоглазый. Слышал, что ты не транжир и не скуп, хотя и при деньгах. Да и если продавать такое ружье, кому еще? Не ты ли еще не отказался ни от одной схватки с пустотными? Ты ж всегда верх берешь! Порой весь в крови, а все равно в победителях.

— Может быть, просто мне не попадался серьезный противник? — задумался Кай.

— Ну кто там? — раздраженно вскинулся на стук в дверь Шарни.

— Что тут? — осторожно сунул в дверь испуганное лицо трактирщик. — Что случилось? Девки ваши ни живы ни мертвы, громыхнуло что-то?

— Серебряный упал, — бросил трактирщику монету Кай. — Упал и загремел. Не твой?

Каттими уже вовсю уплетала пирожки. Кай опустошил кубок бульона, кивнул Шарни, который вместе со спутниками пришпорил лошадей в сторону Кеты, закрепил на боку Молодца чехол, подсумки, залез в седло, оглянулся на замершие в отдалении подводы.

— Пустота их раздери. Неужели история Кривых Сосен повторяется? Спрашивается, зачем мне такая слава? Ты говори, напарница. Я же вижу, тебя сейчас разорвет от новостей, что выведала?

— Кое-что. — Каттими гордо расправила плечи. — Перекинулась парой слов с трактирщиком. Видел он всадников в черном. Вчера прибыли, но только двое — один рыжий, другой обычный. Перекусили и поскакали поздно вечером на юг.

— Что ж, — заметил Кай, — и нам в ту же сторону.

— Еще тут обретается Туззи с дружками, — продолжила Каттими, — вчера, говорят, мелькала и девка с мечом, наверное, Васа. Да не одна, а со спутником. Но они отбыли еще раньше черных. А эти, — она повела подбородком в сторону снаряженных подвод, — правда за нами, что ли, потащатся?

— Непременно, — кивнул Кай. — И знаешь, мы и в этот раз не будем слишком спешить. Не хочу, чтобы они отстали. Неладное творится на тракте.

В первые дни неладным показалось только одно — тракт обезлюдел. Затем каждый следующий день приносил все более отчетливый запах смерти. Васу они догнали на четвертый день. Кессарка с миской в руках сидела у костра на окраине разоренной деревеньки вместе с невысоким незнакомцем, лицо которого было изрыто оспинами. Судя по жилету и оружию, он тоже числил себя кессарцем. Левая рука его спутницы была перемотана тряпками.

— И здесь не обходишься без приключений? — спросил кессарку Кай, спешиваясь.

— И в этой дороге не обошелся без спутницы? — проворчала та, бросив быстрый взгляд на Каттими. — Дальше поедешь или остановишься? Опять с караваном?

— Как обычно, — кивнул Кай, оглянувшись, — наема не беру, но от попутчиков избавиться не удается.

Караван начал медленно заворачивать на полуденную стоянку.

— Так я тебе в попутчики и не набиваюсь, — примирительно буркнула Васа.

— И на том спасибо, — усмехнулся Кай, — тем более что попутчики у тебя уже есть. Я смотрю, ты и пояс свой вернула?

На бедрах кессарки снова блестел пояс с пряжкой в виде двух серебряных рук.

— Вернула, — кивнула Васа. — Помогала отправить тело Сая в Сакхар, так старшина кетской стражи посоветовал забрать пояс, а то ведь не избежать вопросов от клана Смерти. А мне лишние вопросы ни к чему. И попутчики лишние ни к чему были бы, но уж больно дорога страшна. Как бы не страшнее пути через чащу. С утра выбрались на край этой деревеньки, так с десяток псов на нас набросились. И все приделанные. Без лая, без звука, ужас пробирает. Порубили, конечно, но за руку меня прихватили… Не волнуйся, заразы не будет, прижгла сразу. Это тебя лихорадка трясет, смотрю, до сих пор, а я как дворовая собака, отдышалась — и снова гавкать. И все-таки… Если бы не Мити… Это мой земляк, Кай. В Кете его встретила. Занимается тем же, чем и я.

— Как пойдет, — усмехнулась Васа. — Жажда-то хоть тебя отпустила?

— Пока отпустила, — кивнул Кай. — А что, боишься за запасы питья?

— А чего бояться, — мотнула головой кессарка в сторону реки, — воды много. Думаешь, в друзья буду набиваться? Вон к обозу пристану. Лучше угощайся, каша как раз подошла. И девчонку свою угощай.

— Девчонка не моя, — поправил Васу Кай, — но от каши она не откажется. Со своей стороны, готов поделиться отличным гиенским сыром и легким вином. Черных всадников видела?

— Еще два дня назад утром нас обогнали, — кивнула Васа. — Торопились, как мне показалось. Но близко не разглядела. Ушли мы с дороги, нечего судьбу испытывать. С огнем не сладишь.

— Это точно, — согласился Кай. — Сколько их было?

— Двое, — задумчиво повторил Кай. — Так куда ты теперь, Васа? Куда после Ламена? В Хурнай?

— Не решила еще, — призналась кессарка. — Может быть, сначала пойду в Ак. Туззи в обозе?

— Да, — кивнул Кай, — но держится в отдалении.

— Правильно делает, — скривила губы Васа и посмотрела на Каттими, которая достала из подсумка миски и осторожно накладывала в них кашу. — Что скажешь, милая?

— Вкусно, — сдвинув брови, облизала ложку девчонка.

Привал был недолгим. Вскоре костер оказался затоптан, кони оседланы, и путь продолжился. Васа и ее спутник держались чуть впереди, чему Кай препятствовать не собирался. Все внимание он обращал на окрестности. И если со стороны реки никаких сюрпризов ждать не приходилось, то тянущиеся по левую сторону каменистой, припорошенной пылью дороги перелески внушали тревогу. Из пройденных за четыре дня деревенек только две были брошены жителями, остальные, не менее двух десятков, сожжены дотла.

— Я же тебе говорила, что Васа увяжется с нами, — прошептала ближе к вечеру Каттими.

— По-моему, все произошло ровно наоборот, — заметил Кай. — Но тебе незачем беспокоиться, как видишь, она не избавлена от мужского внимания.

— Мне, может, и нечего беспокоиться, — согласилась Каттими, — но ты явно обеспокоен.

— Как тебе сказать… — Кай с тревогой рассматривал очередное пепелище. — Даже после начала Пагубы многие деревеньки вдоль этого тракта были многолюдны. На полях зеленели посевы, в лугах паслись коровы, овцы, козы. Теперь это мертвая равнина. Признаюсь тебе, что знай я заранее об этом, предпочел бы путешествие по другому берегу реки.

— Но я слышала, что там вовсе нет деревень, — заметила Каттими.

— А здесь есть? — спросил Кай. — А до первых шахтерских поселков Ламена еще более ста лиг. И последние пятьдесят из них проходят через ламенские пустоши.

— А что такое — ламенские пустоши? — затаив дыхание, спросила Каттими.

— Брошенные выработки, — объяснил Кай. — Бедные или выгоревшие угольные шахты. Провалы в земле. Затопленные шахты. Бурьян, мелколесье. Через ламенские пустоши даже до Пагубы дорога была не слишком надежной. Ее всегда пытались пройти за день. В начале пустошей Эрха петляет на запад, на утесе стоит старая полуразрушенная крепость, в ней караваны пережидают ночь, а с утра пораньше отправляются в опасный путь. И не останавливаются, пока не дойдут до дозоров угольной стены.

— Когда-то давно кланы враждовали друг с другом, — рассказал Кай. — И клан Огня — клан Агнис, которому принадлежит Ламен, пытался защитить себя от диких тати и от других кланов. Тогда он и построил угольную стену. Она тянется на сотню лиг с северо-запада на юго-восток и отгораживает изрядную часть ламенской земли. С другой стороны ее защищает изгиб Эрхи. Но это только называется стеной — обычный вал земли, отработанной породы. Повелением древних ураев клана Огня шахтеры не имели права устраивать отвалы пустой породы, всю ее следовало доставлять для строительства угольной стены. По ее верху шел частокол, который почти не сохранился, ну и сторожевые башни. Ламенцы и теперь числят все, что находится за стеной, — дикими землями.

— А живые деревни в ламенских пустошах есть? — спросила Каттими.

— До Пагубы были даже трактиры и постоялые дворы, — ответил Кай. — Укрепленные, конечно. Теперь — вряд ли. Так вышло, что я не заглядывал туда после начала Пагубы.

Бывал в Кете пару раз, но всегда уходил потом к Парнсу или к Гиене.

— А в сам Парнс ты заглядывал? — широко открыла глаза Каттими.

— Парнс — закрытая крепость, скорее даже обитель, пещера в скале, туда не может попасть случайный человек, только послушник или кто-то из приближенных к ураям, — пожал плечами Кай. — Я пытался, у меня ничего не вышло.

— У нас в Вольных землях говорили, что Парнс и Гима — два ключа к Запретной долине, в которой спрятаны огромные богатства, — таинственно прошептала Каттими. — Но их стерегут чудища, по сравнению с которыми твари из Пустоты словно деревенские приблудные псы.

— Это значит, что рано или поздно я там тоже окажусь, — твердо сказал Кай.

— Давай сначала минуем ламенские пустоши, — оборвал разговор Кай.

Он все чаще оборачивался на девчонку, а она словно пряталась от его взгляда: придерживала коня, чтобы оказаться позади, опускала глаза, когда он вертел головой, хотя уж сама-то смотрела на него почти не отрываясь, спину припекало от ее взглядов. Вечером, когда Кай выбрал место для последней стоянки перед переходом к крепости у ламенских пустошей и подводы стали собираться на лысой известковой возвышенности в сотне шагов от костра, который тут же молча начал устраивать Мити, Каттими сначала помогала ему собирать хворост, а потом отошла в сторону и присела над обрывом. В один из последних дней уже ушедшего лета, которое словно проклюнулось через уже начавшуюся осень, лежащая под высоким известковым берегом Эрха неожиданно заблестела красным.

— Иди, — сказала Васа Каю. — Сколько тебе лет, охотник? По лицу-то под тридцать, а по глазам едва за двадцать перевалило. Или и того меньше? Послушай меня, если девка вот так отошла в сторону да спиной повернулась, подойти к ней надо. Если бы ей надо было одной остаться, она бы не пошла никуда. Или сидела бы к тебе лицом. Руки бы сплела на груди. Одной остаться просто. Не одной быть сложно. Иди, я сейчас ягодки заварю с медом, с твоим сыром да с лепешками хорошо пойдет.

Кай пошел к Каттими только через полчаса, когда сумрак окончательно сгустился. Наполнил кубок ягодным отваром, надрезал лепешку, вставил в нее кусок сыра, разогрел на огне и подошел к девчонке. Она пела. Пела чуть слышно, пела на каком-то едва знакомом языке, кивая в такт несложной мелодии и постукивая подушечками пальцев друг о друга. Он замер у нее за спиной и стоял так несколько минут, пока она не замолчала. Потом сел рядом. Каттими молча взяла у него кубок и тут же набила рот угощением.

— Что ты делала? — спросил он ее через несколько минут.

— Только пела? — усомнился Кай. — Я уж не говорю, что пела ты на незнакомом языке, но ведь было что-то еще?

— Ты почувствовал? — спросила она, повернулась к охотнику, и по отразившимся в ее глазах бликам костров близкого бивака Кай понял, что она плакала.

— Ты словно раскидывала сеть, — сказал он негромко. — Едва различимую, тонкую, ткни — и порвется. Но сеть.

— Как порвется, я почувствую, — прошептала Каттими. — Это заклинание малла. Охранное заклинание. Эти мелкие тати не слишком дружны с колдовством, но кое-что могут. Наш поселок располагался далеко от Хапы. Почти у самых Восточных Ребер. Рядом были два поселения малла. Две дубравы. Они живут под корнями. Должны жить в дуплах, но дуб, в котором можно жить, растет под тысячу лет. Мало таких деревьев. Вольные почти повывели их.

— Да, — кивнула Каттими. — И с ними, и с лами, и с лапани, и даже с большерукими кусатара. Война и боль всегда приходили откуда-то снаружи. Или от границ Салпы, или из-за Хапы. Отец говорил мне, что, если землю Салпы долго не поливать кровью, кровь начинает капать с неба. Ты уверен, что твой конь никого не подпустит к нам ночью?

— Уж во всяком случае, он даст мне знать об опасности, — уверенно сказал Кай.

— Всегда полагайся только на себя, — твердо сказала Каттими.

— Знакомые слова, — усмехнулся Кай. — Но мой конь все равно что я сам.

— С трудом, — признался Кай. — Два года назад под Зеной мор накрыл целую деревню. Половина жителей погибла, половина стала приделанными. Но дикими. В том числе и вся живность, что была в деревне. Я очищал деревню вместе с зенскими стражниками. Ну и отыскал в конюшне годовалого жеребенка. Он не бросился на меня сразу, и я решил попытаться с ним справиться. Закрыл его там, поил неделю только водой, потом стал давать молоко. Разговаривал с ним.

— Два месяца, — сказал Кай. — Я ведь уже говорил тебе? Потом он взял у меня из рук хлеб. Потом… Нужно отдыхать, Каттими. Завтра будет очень трудный день. Нам придется пройти больше пятидесяти лиг. А на следующий день еще столько же. Мой конь справится с этим без труда, но я не могу бросить обоз.

— Но ты же не нанимался его охранять? — шмыгнула носом девчонка.

— И это не Туззи и не Таджези, — добавила Каттими.

— Ты снимал войлок с приклада ружья, — вспомнила Каттими. — Нашел что-то интересное? У тебя лицо переменилось. И что значит: «всякий под своим носом клюет» и «каждый как может свои дела правит»?

— То и значит, — после паузы ответил Кай. — Клюет и правит. Судя по всему, толстяк Шарни обманул меня на десять золотых.

— «Дар Киру Харти, Луккаю, Луку, Каю, или как он сам себя называет, единственному брату моему под небом Салпы», — отчеканил Кай.

— И что же теперь делать? — надула губы Каттими.

— Ничего, — пожал плечами Кай, поежился от уже слабого, но все еще неприятного приступа лихорадки, потер не желающую заживать руку. — А что можно сделать? Поймать Шарни и сказать ему, что он негодяй? Непременно при случае. Но он и сам об этом знает. К тому же мне кажется, что меч, который ты отыскала в оружейной Кеты, много дороже моего ружья. Но я не верю, что он из сказки, — рассмеялся Кай. — А вот Хармахи, который сделал это ружье, увидеть я бы хотел.

— Так мы отправимся после Ламена в Хилан? — недоуменно проговорила Каттими.

— У меня есть дела и в других городах, — задумчиво проговорил Кай и добавил: — Думаю, что самые важные из них в Туварсе. Но говорить об этом рано. Мы еще не добрались до Ламена.

Глава 8
Часовщик

Ночью они спали так, как спали в последние дни. На одном одеяле, прижавшись спинами друг к другу, положив оружие под руки. В воздухе стояло тепло, но трава к вечеру отсырела, грозя к утру покрыться изморозью. Кай лежал на боку, чувствовал спиной тепло Каттими и вроде бы думал о чем угодно — о странном появлении неизвестного ему брата, о пропавшей кружевной рубашке от Варсы, о дальнейшем пути и о судьбе укрытых им в дальнем краю близких, — пока не понял, что думает он на самом деле только об одном: как бы повернуться на другой бок и обнять, прижать к себе с каждым днем, с каждым мигом неостановимо прирастающую к нему девчушку. Понял, но не сделал этого. В который раз ему показалось, что делать этого не следует. Почему? А кто его знает? Стояла эта самая ощутимая невозможность, как комок в горле.

Кай прислушался к фырканью коня, который пасся поблизости, и приоткрыл глаза. Молодец, как и следовало, не отходил от собирающегося заснуть хозяина. Лошадка Каттими сторонилась черного гиганта, переступала в стороне. Васа и Мити — последний так и не произнес ни слова с момента первой встречи — все еще сидели у костра. Вечером Каттими уже привычно напевала, раскидывая над становищем невидимую маллскую сеть, а Васа смотрела на нее и посмеивалась, словно ее младшая подруга собирала и раскладывала на ладони безделушки, какие-нибудь цветные стеклышки со сглаженными хурнайским прибоем краями. Впрочем, сеть была невидимой не вполне. Как казалось Каю, она словно расчерчивала ночное, озаряемое жидкими всполохами Пагубы небо едва приметными линиями. Казалось, моргни один раз, другой, и пропадет эта сетка, как смывается с глаза слезой прилипший волосок, но нет. Не пропадала. Как она сказала, и ты можешь колдовать? Кай шевельнулся, поморщился от странно непроходящей боли в плече, согнул руку, растопырил перед лицом пальцы. Нет, кое-чему он все-таки научился, мог изменить цвет глаз, который делал его слишком узнаваемым чуть ли не в каждом селении Текана, немного изменить черты лица, но сделать невидимыми собственные пальцы, что однажды присоветовал ему его отец, его настоящий отец, так и не смог. Впрочем, а очень ли он пытался? Всегда находились более важные дела, так ведь и путешествие в Намешу отложил до того самого предела, которое едва не привело его к непоправимому опозданию. А может быть, и привело.

Кай опустил руку, нащупал на поясе рукоять странного меча. Тот привлек его с первого момента, едва Каттими выложила вроде бы обломок оружия из корзины на стол в оружейке. Тогда эта странная стальная культя показалась Каю напоенной магией. Потом это ощущение исчезло. В нем не оказалось магии. По крайней мере, Кай не ощутил ничего такого, что привык про себя считать признаками магии. Никакой напоенности силой или никакого следа бывшей силы. Ему казалось, что он ощупывает не рукоять оружия, а горлышко пустой фляжки. Пустой и высохшей. Хотя никакого сосуда внутри сплетенной из странного серого сплава рукояти быть не могло никогда. Рассмотрев оружие пристальней, Кай уверился в этом на первой же стоянке. Внутренние края полос были острыми, чуть ли не специально заостренными. Нет, в древнем мече или его обломках имелся какой-то особенный секрет.

Каттими поежилась, зашевелилась, прижимаясь к Каю плотнее, потом вовсе развернулась и прижалась к нему грудью, обняв его рукою, предварительно стянув на себя одеяло. Осторожно, чтобы не разбудить спутницу, Кай чуть отодвинулся, улыбнулся и закрыл глаза. Перед завтрашним переходом следовало хорошенько отдохнуть. Полежал еще минуту, раздумывая, а не повернуться ли и не обнять Каттими, как вдруг откуда-то с севера донесся тяжелый гул, словно обрушилась огромная шахта или осыпалась целая гора. Кай поднялся.

— Что это? — вскочила на ноги Васа, посмотрела на охотника, на севшую, протирающую заспанные глаза Каттими. — Кета?

Весь обоз тревожно зашевелился, но небо было привычно темным, взбадривая ночь языками пламени и каким-то уже ставшим привычным запахом старого заброшенного кладбища.

— Кета? — повторила Васа. — В обозе только и говорят о каком-то предсказании кружевницы.

Утром оказалось, что и Васа, и Мити последовали примеру спутников. Накрылись одеялом, прижались друг к другу, пытаясь сохранить тепло на белесом ковре похрустывающей от изморози траве. Кай поднялся и начал растирать руку и ногу, чтобы затем привычно размяться, отметив, что и обоз в светлеющем сумраке готовится к переходу, и Каттими, как всегда, уже на ногах, умыта, причесана, и котелок на огне попыхивает парком.

— Прости, — смущенно шмыгнула она носом. — Лихорадка твоя спадать стала, ты уж не такой горячий, а я привыкла. Все одеяло на себя намотала.

— Ничего, — поморщился Кай, потому как неожиданно отозвалось болью вроде бы уже зажившее ребро. — Разживемся еще одним одеялом в Ламене. Большим одеялом! — добавил он, заметив мелькнувшую в глазах Каттими досаду. — Давай-ка, поднимай наших спутников.

— Сейчас, — сонно пробормотала Васа. — Еще несколько минут, мне снится, что я купаюсь в теплом хурнайском заливе. Нет, все, разбудили. Эх…

После короткого завтрака путь, в котором предстояло двигаться быстрее, чем обычно, продолжился. В ста шагах за всадниками дружно загромыхали и заскрипели телеги.

Дорога была наезжена, но деревни, которые стали наконец попадаться чаще, были брошены и чаще всего разорены. Ближе к полудню Кай разглядел первого селянина. Он стоял на краю очередного пепелища у колодезного сруба. Глаза его были закрыты, руки опущены, рубаха свисала вниз лоскутами и развевалась на ветру, путаясь в голых ногах.

— Да, — кивнул Кай. — Но снулый. Если его не трогать, он упадет через неделю, но подходить к нему не стоит еще с месяц, пока тело не разложится. Дикий, конечно. Подобен болотной росянке. Захлопывает рот, если сунуть палец. Откусит — простоит на день-два дольше. Хотя возможно, что он сам приманка. Ведь он стоит возле колодца.

— Так, может, его следовало бы убить? — сдвинула брови Каттими.

— Убивай тогда, когда не можешь иначе, — ответил Кай. — И даже в этом случае пролитой крови хватит, чтобы вымазаться с головы до ног.

Вдруг за спиной послышался стук копыт и гортанные крики. Кай оглянулся. Приделанный, бывший некогда селянином, стоял неподвижно, но к нему мчался всадник.

Подручный Туззи явно решил покрасоваться. Он пригнулся к шее коня и выставил вперед кривой акский меч. За ним с молодецкими воплями следовали двое его приятелей. Туззи с прочими вольными стражниками гарцевал у крайних подвод.

Меч Таджези сверкнул взлетевшей над водой рыбой, и голова селянина покатилась в пыль. Наемник радостно заорал, описывая круг возле колодца, а его приятели спрыгнули с лошадей и бросились рубить все еще стоявшее тело селянина. Расплата наступила мгновенно. Раздался негромкий свист, над колодцем вздулось угольное облако, словно чьи-то непомерные губы фыркнули в дымоход, затем изогнулось что-то огромное с когтями, и оба молодца с мечами разом захрипели, сминаемые в мертвой хватке. На показавшемся над срубом сером бугре блеснули пламенем щели глаз, и тут же один за другим прогремели два выстрела. Страшное существо взвыло, засвистело и скрылось внутри колодца, уволоча за собой трупы. Свалившийся с лошади Таджези, подвывая от страха, пополз в сторону.

Кай посмотрел туда, откуда прозвучал второй выстрел, лишь на доли секунды уступивший выстрелу охотника. За спиной Туззи опустил ружье рослый всадник с открытым лицом. Он приложил ладонь к груди, кивнул охотнику и вернулся в обоз.

— Часовщик, — тут же сказала Каттими. — Идет в Ламен с двумя подводами. Зовут, кажется, Истарк. Это он подрядил Туззи. Ловок, но выстрелил после тебя.

— Выждал, — с интересом заметил Кай, — и положил свой заряд точно туда же, куда попал и я. А между тем зверь дернулся, да и ружье у часовщика обычное. Из тех, которыми владели гвардейцы иши. Если он и часовщик такой же, как и стрелок, то это лучший часовой мастер Текана.

— Что это было? — подала лошадь вперед Васа. Воительница выглядела встревоженной.

— Ручейник, — ответил Кай. — Обычная пустотная мерзость, но откормившаяся до приличных размеров. Что-то вроде огромной мокрицы с лапами. Или с клешнями.

— Нет, — покачал головой Кай. — Но сейчас на нее нет времени. Чтобы она сдохла, нужно забросать колодец камнями. Она не выносит сухости. Задержимся — не успеем засветло подойти к крепости.

— И много еще будет подобной мерзости до Ламена? — поежилась кессарка.

— Не знаю, — тронул коня Кай. — Пагуба не закончилась, так что эта мерзость может появляться как грибы после дождя. До Ламена предлагаю утроить осторожность.

— И все? — заорал за спиной Кая Туззи. — И все? Ты так и поедешь? Ты охотник или кто? Что делать-то?

Главарь охранников тяжело дышал и скрипел зубами.

— Брось в колодец Таджези, — посоветовал Кай, придержав коня. — Может быть, ручейник подавится придурком? И тебе будет хлопот меньше.

— Подожди! — стиснул кулаки, вдвинул меч в ножны верзила. — Я знаю, что мои ребятки уже мертвы! Но ты вот сейчас поедешь дальше и оставишь эту мерзость в колодце?

— А что сделал ты в лесу? — поинтересовался Кай.

— Мне плевать на лес! — зарычал Туззи. — Я спросил об этом колодце! Что ты будешь делать теперь, охотник на нечисть?

— Поеду дальше, — кивнул Кай. — Всегда следует выбирать главное, воин. — Последнее слово охотник произнес с едва уловимой насмешкой и добавил: — Если бы я не выбирал главное, сейчас бы я отправился к твоему часовщику и предостерег его относительно твоей доблести.

— Зачем ты его злишь? — спросила Васа. — Такие, как он, опаснее иных смельчаков. Они достаточно умелы, чтобы ужалить, и слишком глупы, чтобы понять, что этого делать не следует.

— Ты об этом думала, когда встала под его крыло в Кривых Соснах? — прищурился Кай.

— Я не меняю господ от каждого сквозняка, — фыркнула Васа. — Мне нужны были попутчики до Кеты, он мне подходил. Если бы мы добрались до конца пути с Туззи, я должна была бы заплатить ему пару монет серебром.

— Откуда я знаю? — пожала плечами кессарка. — Зачем забивать себе голову предположениями? Всякому решению свое время. Привал будем делать?

— Нет, — мотнул головой Кай. — Перекусывай на ходу.

Васа приподнялась на стременах, обернулась и зычно гаркнула в сторону обоза:

— Может быть, ты и подряд проводника-охранника взяла? — хмыкнул, присматриваясь к безжизненному проселку Кай.

— Зачем? — удивилась Васа. — Какой я проводник против тебя? Вот что ты теперь высматриваешь? Выжиги от двоих всадников в черном?

— Нет, — покачал головой Кай. — Давно уже нет. Некого им было выжигать. И это плохо. Очень плохо.

— Почему? — спросила державшаяся поблизости Каттими.

— Эти места никогда не были ласковы к путникам, — объяснил Кай. — В округе всегда было полно разбойников, да что там, многие селяне ночами становились лихими людьми. Большие обозы они не трогали, а одиноких или немногочисленных путников не пропускали. Если теперь этих разбойников нет, как, впрочем, нет и деревень, значит, кто-то другой властвует тут.

— Вроде той мерзости из колодца? — поняла Васа.

— Может быть, — кивнул Кай. — Или что похуже.

— И приделанные, и приделыватели, — заметил Кай и с досадой пошевелил левой рукой.

Рана была глубокой, но даже для глубокой раны она затягивалась слишком долго. Хорошо хоть лихорадка спала и понемногу начала рассеиваться слабость. Как раз после визита к Халане. «К пеплу Киклы, — прошептал Кай и тут же снова поскреб пальцем шею в вырезе рубахи. — И все-таки куда же пропало зеленое кружево?»

— Ерунда! — бодро воскликнула Васа и пришпорила коня, чтобы вырваться вперед и, гарцуя, развернуться перед спутниками. — К вечеру будем на границе ламенских пустошей, завтра еще один переход — и Ламен. А южнее Ламена уже поспокойнее будет. И купцов больше, и тати не заглядывают, и приделанные редкость. Или не так?

Крепость показалась за час до наступления сумерек. По левую руку все так же тянулся чахлый лес с редкими, затянутыми бурьяном разоренными деревнями, справа из-за известковых увалов то и дело поблескивала серая лента Эрхи, пока ей не вздумалось повернуть к западу, чтобы петлей в сотню лиг обогнуть ламенские земли, и вот как раз на этом изгибе и высился белесый, покрытый редкой травой холм, на котором стояла крепость. Впрочем, почти все ее крепостное достоинство осталось в прошлом. Башни были обрушены наполовину, и от стен остались едва различимые валы в три или четыре локтя. Только внутренний бастион, хотя и зиял прорехами в кладке, продолжал маячить на фоне красного неба гордым силуэтом.

— Почему? — не понял Кай. — У нас два меха воды. Полные.

— Там. — Девчонка тревожно поежилась, протянула руку вперед. — Я не на крепость смотрю. На реку. Приглядись.

Кай привстал на стременах, стянул с головы колпак. Рядом придержала лошадь Васа.

Вода в реке еще была, но ее лента сузилась, разделилась на узкие ленточки, и между ними выступало илистое дно и песчаные отмели.

— То, что и предсказывалось, — ответил Кай. — Камень и вода. И если здесь ее нет, то она вся там. В крепость! Завтра тяжелый день. Будет нужен отдых.

Копыта лошадей застучали по камню, вслед за ними загрохотали телеги, и вот весь обоз медленно въехал в не слишком просторный двор. Среди обломков камня и полусухих кустов струился дымок. У небольшого костерка сидел смуглый человек в дорожном плаще и помешивал в узком котелке какое-то варево. Длинные волосы путника были зачесаны назад и заплетены в косу, из-под низкого, но широкого лба смотрели серые глаза, тонкие губы подчеркивали правильную линию подбородка. Оружия у него не было, только резной посох лежал тут же, возле костра. Вторая рука его удерживала скалящего зубы и шипящего хорька. Незнакомец поднялся на ноги, едва Кай только въехал в узкий проход одной из башен, и уже не садился. Приложив руку со зверем к груди, он кивал каждому следующему всаднику или вознице и беспрерывно повторял:

— Аиш. Путник. Иду в Кету из Ламена. В Кету иду. Аиш. Путник.

— Послушай, у тебя так хорошо получается командовать этой обозной братией. Наведи порядок, а то ведь не успели подводы расставить, как все повалили к обрыву, смотреть на обмелевшую реку. В бастионе три прохода, поручи каждый проход кому-нибудь понадежней, чтоб хоть кто-то мог не сомкнуть глаз, да предупреди, что выходить будем с первыми лучами солнца. И если в конце пути эти бедолаги захотят с тобой расплатиться за хлопоты, я не позарюсь ни на одну монету.

— Сочтемся, если что, — подмигнула Каю кессарка.

— Держи. — Он протянул поводья Молодца Каттими. — В северном углу двора каменное корыто, в нем обычно собирается дождевая вода. Да не спускай глаз с этого путника. Не нравится он мне.

Стоянка была знакомой, и на первый взгляд ничего на площадке среди серых камней не изменилось, разве только тесновато раньше было, всегда кто-то околачивался, поджидал попутчиков, порой и пост ламенской стражи имелся, и какой-нибудь трактирщик тент раскидывал, а теперь только этот странный путник с посохом и хорьком. С диким хорьком.

Припадая на ногу, Кай поднялся по полуразрушенной стене на самую высокую башню. Конечно, не так уж она была и высока, но местность оглядеть позволяла. На западе, отсвечивая красным в обмелевшей Эрхе, садилось солнце и бугрилась пологими холмами степь. На севере тянулся неровной линией все тот же чахлый лес, а на юге и востоке как раз и начинались ламенские пустоши. Среди редких групп деревьев высились поросшие бурьяном отвалы, видно, не всегда соблюдались законы ламенских правителей о доставке пустой породы к угольному валу, тут и там торчали покосившиеся столбы.

— Все-таки это дикость, — услышал Кай голос незнакомца.

Он обернулся. Истарк поднялся вслед за ним на башню беззвучно. Это было удивительно, но он и в самом деле смог подобраться к Каю со спины так, что охотник этого не почувствовал. У часовщика было открытое, спокойное лицо с широким лбом, доброжелательным взглядом и правильными линиями носа, губ, подбородка. На охотника он смотрел с интересом. Истарк потянулся, дав разглядеть простую одежду из добротной ткани и, главное, пояс, на котором висел только кинжал, хотя поблескивали и кольца для меча, и подмигнул Каю.

— Знакомиться не будем. Ты знаешь мое имя, я знаю твое. Тем более что и опасного пути-то осталось всего на один завтрашний день. Но посмотреть друг на друга следует. Мало ли что…

— Что ты называешь «дикостью»? — спросил Кай. Отчего-то он почувствовал неприязнь к этому уверенному в себе мастеру, хотя никаких причин для собственного раздражения не находил. Разве исключая непостижимую ловкость и меткость часовщика?

— Обычаи, — объяснил Истарк. — С полгода назад я проходил ламенскими пустошами, обратил внимание на эти столбы. Нет, я понимаю, что казнить дорожных разбойников в этих краях принято на столбах, но когда таких столбов становится больше, чем колодезных журавлей, всякое путешествие кажется малоприятным.

— Что изменилось за полгода? — прищурился Кай.

— Все, — жестко сказал Истарк. — Вдоль Эрхи было не счесть деревенек. Народ в них жил двуличный, даже вороватый, но привычный. Имелось и с десяток постоялых дворов. Крестьяне торговали овощами вдоль дороги. Теперь нет ни деревень, ни трактиров, ни души.

— Пагуба, — пожал плечами, в который раз вздрогнув от боли, пронзившей левое плечо, Кай. — Говорят, она как жар. То накатывает, то отпускает.

— Ты ранен? — сдвинул брови Истарк. — Не удивляйся. Я часовщик, а часовщику без верного глаза никак.

— Без верного глаза и твердой руки, — заметил Кай.

— И твердой руки, — согласился Истарк. — Хотя ружьишко у меня так себе. Но пристрелять пришлось. Время теперь сложное. Нужно оружие, охрана.

— Да уж, — заметил Кай. — Порой охрана такая, что без оружия никуда.

— Кипятком ошпариться нетрудно, — кивнул часовщик. — Однако суп без него не сваришь.

— И на уголек наступить, вылетевший из костра, — добавил Истарк и, повернувшись, чтобы спуститься во двор, проговорил через плечо: — Легко оступиться, когда над головой нет ни одной звезды. Ночь будет спокойной, но я бы присматривал за этим путником с хорьком, он мне не нравится.

— А я бы присматривал за твоими охранниками, — чуть слышно пробормотал Кай, проводив взглядом неожиданно ловкого часовщика, затем посмотрел на путника. Назвавший себя Аишем все так же сидел у костра и только тревожно крутил головой, вздрагивая от каждого смешка в собственный адрес. Что-то было неестественное в его напряжении. Да. Пожалуй, он не был испуганным, он старался казаться испуганным.

Кай перевел взгляд на Каттими. Она занималась лошадьми, но то и дело посматривала на Аиша. Мити, как обычно без лишних слов, раскладывал костер, Васа расставляла обозных, покрикивала на неторопливых стражников. У проваленной к косогору стены по-прежнему толпились торговцы, охали и размахивали руками. Кай вернулся к Истарку. Ловко сбежавший со стены часовщик подошел к присосавшемуся к меху с вином Туззи. Тот, прищурившись, выслушал нанимателя, затем окликнул Таджези и показал на путника. Все еще поеживающийся стражник огрызнулся, но прошел в центр дворика и сел на поросший мхом камень напротив Аиша. Путник принялся кланяться новому зрителю. Истарк продолжил разговор с Туззи, показывая на пару лошадей, подобранных после гибели охранников у колодца. Вожак наемников хмуро смотрел под ноги. Прежде чем спуститься, Кай еще раз оглядел стремительно темнеющий горизонт. Опасность присутствовала, но не за стенами бастиона. Она таилась поблизости. Кто был ее источником? Путник с хорьком? Туззи? Таджези? Уверенный в себе Истарк? Молчаливый Мити? Веселая Васа? Кто-то еще?

— Что скажешь? — спросил Кай уже в темноте, разрываемой на части отблесками сразу нескольких костров, у Каттими, когда девчонка подала ему плошку с кашей, заправленной распаренной ягодой.

— Никто не подойдет незамеченным, — пожала она плечами. — Мне кажется, что ночью опасности ждать не стоит.

— Я говорю об опасности, которая может случиться поблизости, — заметил Кай и повернулся к путнику. Тот все так же сидел у костерка и точно так же помешивал варево в узком котелке, словно собирался выпарить и выжечь его содержимое. Таджези, сидевший напротив, клевал носом.

— Он человек, — уверенно заявила Каттими. — Не приделанный. Но кто он, не скажу. Приглядись, да у него вся куртка в оберегах, матовым бисером прошита, чтобы не блестела. Наверное, и под рубахой полно амулетов и ожерелий, не прощупаешь.

— Ладно, — решил Кай. — Тебя как будто прощупаешь. Тоже словно оберегами обвешана. Спать будем по очереди. Сначала я, ты караулишь, за полночь поменяемся. И ружье я все-таки сниму с лошади. Больно дорого оно мне досталось, да и этот заговоренный путничек кажется мне поопаснее того Таджези.

— Я тоже, — вскинулась Каттими. — Мешки, оружие — все сниму. А зачем?

— Вот ведь, — недовольно крякнула Васа, но одеяло, в которое успела закутаться, скинула и подвинулась к костру. — Я тоже поиграю в вашу игру. Завтра день будет тяжелым, так что лучше, если вы будете посвежее. Делим ночь на четыре части. Половину берем на себя мы с Мити, половину вы. Кого из вас будить первым?

— Если не поднимешь меня под утро, обижусь, — прошептала ему на ухо Каттими, но он не ответил. Сон вдруг навалился, затопил двор старой крепости мутной пеленой, смежил глаза. И, проваливаясь в него, Кай схватился сначала за приклад ружья, а потом сжал рукояти сразу двух мечей и так и вошел в сновидение.

Он стоял в том же самом дворе, в утренней дымке, которая скрадывала очертания стен и башен, но не оставляла сомнений, они были неповрежденными. И двор покрывала не трава и обломки известняка, а брусчатка. И не было рядом никого, ни повозок, ни лошадей, ни людей, только сам Кай и мутная фигура неизвестного в арке ворот. Со стороны неизвестного подуло холодом, Кай поежился и бросил взгляд на самого себя. Он был обнажен по пояс, почти обнажен, потому что руки, торс под горло оплетала та самая пропавшая зеленая кружевная рубашка от мастерицы из Кеты. Она словно обратилась в рисунок на коже, Каю даже показалось, что узор сплетается с линиями его вен, в мгновение он уверился, что видит чудесное кружево только он сам, его не должен видеть больше никто, но его взгляд уже перебрался на мечи. Оба тоже были обнажены, но если клинок черного меча привычно поблескивал, успокаивая правую руку тяжестью и так и не разгаданной его владельцем силой, то второй меч лежал в левой ладони почти безжизненным обрубком. Ненасытным обрубком.

— Идем за мной, — донесся до него голос человека.

Голос казался знакомым, хотя что было голосом в долетевшем до Кая шелесте? Так шепчет на ухо мать засыпающему в колыбели ребенку, и почти точно также шепчет переполненным кровавым сладострастием палач о предстоящих муках схваченной по рукам и ногам жертве. Так, да не так. И все же хотя шелест не был голосом, но он был узнаваем.

— Идем за мной, — повторил незнакомец, и Каю показалось, что слова принесли стужу, которая обожгла скулы.

— Кто ты и куда зовешь меня? — повторил Кай и почти крикнул: — Покажи лицо.

— Разве ты спрашиваешь, где выросло зерно, когда ешь хлеб? — спросил незнакомец. — Или бредешь к роднику, вместо того чтобы испить из реки?

— Когда я пью воду или ем хлеб, я вижу, что я ем и пью, — ответил Кай. — Ты же предлагаешь мне отпить из чаши с закрытыми глазами.

— Яда боишься? — все так же шелестом или стуком мерзлых ветвей рассмеялся незнакомец.

— Да мало ли чем ты захочешь меня угостить, — крикнул Кай. — Не морочь голову, отвечай, кто ты и куда зовешь меня? Что ты хочешь мне предложить?

— Подняться на гору, — рассмеялся незнакомец. — Стать выше других. Сильнее других. Богаче других. Могущественнее других. Или тебе никогда не хотелось занять подобающее тебе место? Соразмерно отпущенному тебе судьбой? По праву несправедливо униженного! По праву величия твоих родителей — Сакува и Эшар! Ты достоин большего, Кир, как бы ты ни называл себя! Большего, чем бродяжничество!

— Откуда ты знаешь о моих родителях? — спросил Кай.

— Я знаю очень многое, — ответил незнакомец. — Хочешь знать многое — иди за мной.

— Не дорога ли будет плата за многое? — прищурился Кай.

— Не дороже, чем платит гирька, ложась на чашу весов, — ответил незнакомец.

— Гирька принадлежит торговцу, — заметил Кай.

— Все мы кому-то принадлежим, — со смешком вздохнул незнакомец. — И даже тот, кто считает, что не принадлежит никому, послушно отправляется к хозяину в миг собственной смерти.

— Тогда ответь мне, что стоит на кону? — продолжал спрашивать Кай.

— Сила, богатство, мощь, власть, — перечислил незнакомец. — Да и та же смерть, чего уж скрывать.

Он был опасен, опасен с первой секунды, опасен даже во сне, Кай почувствовал это немедленно, но продолжал разговаривать с незнакомцем, словно должен был или что-то выведать у него, или просто тянуть время.

— Ты можешь доказать мне свою силу? — спросил он после минутного раздумья. — Показать мне то, что ты можешь? Откуда мне знать, вдруг ты обманываешь меня или, хуже того, твои сила, богатство, мощь и власть не подходят для меня?

— Мои сила, богатство, мощь и власть и в самом деле не подходят для тебя, — ответил незнакомец. — У тебя будут свои — сила, богатство, мощь и власть. Почти безграничная сила и такая же мощь, которые позволят тебе умножать твое богатство и твою власть настолько, насколько ты этого захочешь. Ты будешь настолько выше всех тех, кто сейчас смотрит на тебя как на равного или даже как на чернь, насколько твой конь сильнее обычных кляч.

— Я призываю, — ответил незнакомец. — Приделанные — это звери. А я призываю не к дикости, а к порядку. К службе!

— Я не служу никому, — твердо сказал Кай. — Чуть больше трех лет назад полсотни моих соплеменников служили ише Текана, и все они были убиты в спину.

— Они не были твоими соплеменниками, — рассмеялся незнакомец. — Твое племя выше этой черни. Ты представить не можешь, насколько выше. Но даже отпрыскам твоего подлинного племени сложно избежать службы. Что же говорить, если они не смогли избежать Пагубы? Так ты идешь за мной или нет?

— Я могу призвать тебя и против твоей воли, — услышал он шепот. — Правда, не обещаю, что ты не станешь приделанным, но всякий сам тянет свой жребий.

— Чтобы запомнить его, — сказал Кай. — Запомнить и убить тебя, где бы я тебя ни встретил.

Он шагнул вперед и сбросил капюшон плаща. Клочья тумана продолжали застилать двор крепости, но лицо незнакомца вдруг оказалось близким. Таким близким, словно Кай лежал, опрокинувшись навзничь, а незнакомец склонился над ним.

Лица у того не было. Под капюшоном зияла черная пропасть, на дне которой красными щелями светились глаза.

— Пошли за мной, — зашумело в ушах Кая, и вдруг неведомая сила поволокла его к арке ворот. Вот он сделал один шаг, другой, опустился на колени, пытаясь остановиться, упал ничком, замедлился, но что-то, что было сильнее его в несколько раз, продолжало тянуть его вперед. Что-то затрещало под грудью. Задыхаясь, Кай бросил взгляд на едва начинающее заживать плечо и с удивлением увидел, что опутывающая его торс кружевная рубашка словно напиталась соками. Зеленые нитки обратились зелеными ветвями, которые цеплялись за камень, вонзались корнями в швы в мостовой, задерживали Кая.

— Мечи, — шепнул голос Варсы ему в самое ухо.

— Что? — почти теряя сознание от скручивающей тело боли, просипел Кай.

Он приподнялся над камнем и вонзил между серыми брусками черный меч, но стоявший все там же в арке незнакомец вскинул руки, и Кая начало разворачивать, загибать вокруг клинка.

— У него нет клинка, — процедил, простонал сквозь стиснутые зубы Кай.

— Иди за мной, — продолжал тянуть холодом из прохода незнакомец.

Кай смотрел на странный меч одну секунду. Черный обрубок вместо клинка, странная рукоять, навершие в виде опрокинутого сердца с жадным отверстием-устьем. Решение пришло мгновенно. Он согнул правую ногу и вонзил навершие в бедро. Страшная боль едва не заставила выпустить и второй меч, но сквозь муку он уже знал, что и в его левой руке тоже есть меч, и тут же вонзил неведомо откуда взявшееся лезвие в камень.

— Я не прощаюсь, — донесся откуда-то издалека голос, в котором было больше досады, чем злобы, а Кай поплыл, полетел в черную пропасть.

Он выбрался из нее только под утро. Опасность, страшная опасность заставила его открыть глаза, поднять ставшие каменными веки. Над двором крепости начинался рассвет. Все спали. Спала Васа, согнувшись у потухшего костра. Спал Мити. Посапывала, уткнувшись носом в спину Каю, Каттими. Спали дозорные и сторожевые. Не спал только конь Кая. Фыркая и порыкивая, он перетирал зубами разодранную тушку хорька. Путника Аиша у костра не было. Лошади Каттими не было. Только исходил удушливым сонным дурманным дымком оставленный в углях котелок. Кай поднял ружье и разрядил его в голову собственного коня.

Глава 9
Двенадцать престолов

Нога онемела. Боль ощущалась едва-едва, словно ожог покрывала корка льда, но нога охотника почти не слушалась. В заледенелости ожили и старые шрамы, заломили все давно зажившие и забытые отметины. Негромко запела рана в другой ноге, заломило в боку, запылала рука, даже шрам на лбу словно пролился кипятком, но онемела только одна нога. Открытой раны не было, в том месте, куда Кай в собственном сне ударил рукоятью меча, расползался голубоватыми сгустками синяк. Кай сам распустил шов портов на бедре, ожидая увидеть именно рану, но плоть была не повреждена, хотя все ощущения говорили о том, что мышца была пробита почти до кости. Да и голова кружилась так, словно он истекал кровью, хотя куда-то кровь все-таки делась — о ее недостаче говорило и отсутствие сил и, что в первую очередь испугало Каттими, бледность охотника. Первые полчаса, которые прошли в утренней суматохе, порожденной выстрелом и открывшимся перед путниками зрелищем, Каттими не отходила от Кая, отпаивая его легким вином и пытаясь массировать поврежденную ногу. Потом отправилась к оплывающей туше Молодца, чтобы снять с нее упряжь.

Васа не находила себе места. Кай, который с трудом справлялся со вновь накатывающей на него лихорадкой, попытался успокоить кессарку:

— Всякий бы уснул. Этот Аиш оказался просто мастером зелья. Да и зелье хитрое. Пока он тут под вечер окуривал стоянку, все привыкли к запаху. А уж среди ночи, да с холодом и сыростью, оно и подействовало.

— Он тебя ударил? — повела подбородком Васа на перехваченную тряпками ногу. — Или ворожбу какую навел?

— Нет. — Кай с трудом удерживал веки, которые становились тяжелее с каждой минутой. Теперь пришедшее к нему во сне видение казалось чем-то призрачным. — Кажется, что нет. Наверное, я неловко повернулся и наткнулся на рукоять вот этого меча. Ушибся. Просто болезнь… вернулась.

Васа недоверчиво покачала головой. Объяснение и в самом деле выглядело неправдоподобным.

— Что пропало? — спросила она у Каттими, которая как раз тащила на себе седельные сумки.

— Почти ничего. — Каттими тоже была удручена. — Рог пропал. И браслет. Ну и моя лошадь. Хорошо хоть оружие было при мне.

— Значит, этот Аиш и был тем самым колдуном? — спросила Васа.

— Или его посыльным, — пробормотал Кай, ежась от утренней сырости и пытаясь сесть поудобнее.

— Тогда почему он приделал Молодца? — спросила Васа. — Если все спали так крепко, он ведь мог просто уйти? Или даже перерезать во сне всем глотки?

— Это как раз просто, — с тревогой зачастила Каттими, доставая из сумки узелок со снадобьями. — Если бы он взялся резать глотки, кто-то мог и проснуться. А с Молодцом все иначе — только на нем и можно было догнать колдуна. К тому же если бы Кай не пристрелил коня, тот бы наделал таких бед, что о колдуне не сразу бы и вспомнили. Жаль, что этот Аиш мою лошадку забрал, она, конечно, не так что слишком была резва, но могла бы держать на себе хотя бы Кая. Взял ту, что была ближе.

— Не совсем так. — Кай с трудом подтянул колено к груди, вторая нога вовсе обратилась тяжелым безжизненным грузом. — Я не про твою лошадь, Каттими. Я про Молодца. Никогда не поверю, Васа, что ты не поняла очевидного — мой конь приделанный. Да, не отпущенный, но приделанный. Колдун просто отпустил его. Убил хорька и мазанул кровью по морде коня. Или брызнул издали. И знаешь почему? По-другому к нему было не подойти.

— Значит, ему был нужен рог, — процедила сквозь зубы Васа, — и твоя нога — результат колдовства… Наверное, так. Он приделал тебя? Ты сможешь это остановить?

— Увидим, — постарался улыбнуться Кай. — Если уж кто-то и пытался меня приделать, то Анниджази руками своих воинов. Этот колдун явно хотел меня призвать.

— Попрошусь к кому-то на подводу, — прошептал Кай.

— Не придется, — раздался твердый голос часовщика. — Вот лошади. Я вчера выкупил их у Туззи.

Кай с трудом повернул голову. Фигура мастера колыхалась перед глазами, расплывалась вместе с силуэтами коней.

— Сколько ты заплатил за них Туззи? — с трудом вытолкнул слова из непослушного рта Кай.

— Есть разница? — усмехнулся Истарк. — Я не продаю лошадей. Одалживаю. Так что забудь о Туззи. В Ламене вернешь лошадей, на том и разойдемся. Хочешь, сговоримся и на больший путь, у меня в каждом городе есть знакомые купцы. Но после Ламена это уже будет стоить денег.

— А не боишься доверять мне? — с усилием вымолвил Кай. Жар охватывал его все сильнее.

— Куда ты денешься? — протянул поводья лошадей кессарке Истарк. — Текан не так уж велик. Да и Салпа имеет предел. Ты — талисман, охотник. С самим тобой может случиться что угодно, но те, кто рядом с тобой, они в безопасности. Есть такая примета, я слышал.

— Не всегда так было, — через силу выговорил Кай.

— Цени собственную удачу в конце жизни, а не в ее паузах, — развернулся мастер.

— Что ты делаешь? — спросил Кай Каттими, которая расстелила на траве платок, подхватила мешок охотника и стала вываливать на платок баночки со снадобьями и узелки с травами и быстро, что только пальцы мелькали, распускать шнуровки, срывать пробки и нюхать, щупать и даже лизать их содержимое.

— Вытаскивать тебя буду, — раздраженно, с долей беспокойства, бросила охотнику Каттими и посмотрела на Васу, которая с интересом поглядывала на новоиспеченную целительницу. — Будь добра, дочь Кессара, оседлай лошадок нам да веревки приготовь. К седлу придется привязывать седока.

— Ты эту дрянь на ногу во сне получил? — спросила Каттими. — Так и избавляться от нее во сне будешь. Так что мне нужно успеть пару снадобий состряпать. Одно — чтобы спал крепко, второе — чтобы проснуться сумел. Понятно?

— А ты разбираешься в снадобьях-то? — попытался задать вопрос Кай, но уже провалился в мутную пропасть и полетел куда-то вниз, успев услышать только одно:

— Я как собака. Если припечет, на вкус нужную травку всегда найду…

«Собака-то себя лечит, — успел подумать Кай. — Себя, а не другую собаку…»

Что она намешала? Сначала втерла ему в виски, в лоб, в кожу за ушами едкую мазь. Да, запах был знакомый. Точнее, запахов было несколько, тут тебе и пыльца полынника, и что-то то ли грибное, то ли плесневелое, и мед, и мята, и живица, и толика вовсе непонятных добавок. Точно включила какие-то неведомые травки или порошки в снадобье. Пробивались сквозь духоту полынника незнакомые ароматы. Где взяла только? А ведь перетирала какие-то камни в пути да на стоянках все под ноги смотрела. Может быть, удача послала Каю девчонку, как она же послала ему когда-то в древнем лесу напоенный колдовством каменный нож. Только вот хоть и спас тот нож самого Кая, а спутницу его не уберег…

А ведь удержала его мазь на краю, удержала. Из пропасти не вынула, но и далеко отлететь не дала. Жгла, пекла кожу так, словно клеила его этой кожей к поверхности Текана. Клеила да клейкие ленты накрепко переплетала.

Клеила, скрепляла, а выдернуло из пропасти другое снадобье. Тут уж Кай вовсе ничего разобрать не смог. Понял, что горло обожгла та самая кетская настойка, запах чеснока почувствовал, соль, а вот что за крупинки раскаленными ядрышками прокатились по горлу, так и не понял. Зато выпил, открыл глаза и разглядел все сразу. Или почти все. Он ехал на коне. Ехал и продолжал спать.

Ламенские пустоши расстилались вокруг него. Где-то сзади скрипел тележными осями обоз, впереди маячили спины Васы и Мити, рядом и за плечом пофыркивала лошадка под Каттими. В лощинах вдоль дороги стоял утренний туман, и из него поднимались отвалы породы, коньки крыш брошенных разоренных изб, журавли колодцев и столбы с останками истерзанных или разбойников, или просто попавших не в ту лакуну судьбы людей. Они шевелились.

Сначала Кай не поверил своим глазам, решил, что ветер теребит иссохшие останки, но тут же прищурился, как будто приблизился к столбам и почувствовал, как сквозь тянущую тело ломоту ухватил его за горло ледяной ужас. На столбах висели живые люди. Нет, они были мертвыми, он явственно различал сгнившую, высохшую, тронутую или разоренную тленом плоть, но при этом видел и искаженные мукой лица. Ему даже показалось, что если он прислушается, то услышит их крики. Крики, зовущие его. Не на эти столбы, а куда-то в пропасть, расщелинами в которой являлись их истерзанные глазницы.

«Брежу», — подумал Кай и тут же услышал далеко-далеко, где-то у горизонта, за пустопородными отвалами и чахлыми перелесками гудение рога. И этот звук тоже звал его, звал так отчетливо, что руки едва не потянули уздцы в сторону. Кай опустил взгляд и увидел, что его ноги накрепко прихвачены к седлу и руки привязаны к упряжи, но он легко может ускользнуть из пут, оставив безвольное, израненное тело продолжать движение к Ламену. Оставив и боль, и холод, и ужас, и оплетающие его тело невидимые зеленоватые побеги-кружева, и укутывающую его, напоминающую призрачные крылья пелену и расползающиеся от ноги в глубь плоти ледяные завитки, и черные крапины, которые все еще жрут его кровь, бегут по жилам, вспыхивая искрами близ сердца, но клубясь непроглядной чернотой в пораненной руке.

На груди тяжким грузом обозначилась глинка, засаднил давний ожог. Несколько мгновений или несколько часов, время как будто остановилось или, наоборот, полетело, обтекая его справа и слева, Кай еще ехал, прислушиваясь, как непосильная тяжесть бьется о ребра, и даже как будто удивлялся — отчего же не лопнет удерживающая ее тонкая бечева? Или почему она не трет шею? Потом он поднял голову и посмотрел на всадников впереди. На Васу и Мити. «Кровь на них», — пришло в голову немедленно. «И что же? — тут же спросил Кай сам себя. — А на мне разве нет крови?», но в висках продолжало стучать: «Кровь на них. И там кровь». Он посмотрел влево, на восток, откуда продолжал доноситься едва заметный звук рога. Звук, который продолжал его звать. И там была кровь. И черная, поганая, как крапины в его жилах, и красная. Все еще красная. Как небо над головой.

«Легко оступиться, когда над головой нет ни одной звезды», — вспомнил Кай странные слова Истарка и попробовал потянуться к голове. Всего лишь на мгновение он забыл, что его руки схвачены на уздцах, и тут же начал ощупывать колпак. Не было на ней никакой звезды. Нет, иногда носили семиконечные звезды выходцы из клана Неку на колпаках и шлемах, но разве на шапке и над головой это одно и то же? Кай вновь посмотрел вниз и вновь увидел свои руки связанными. Как же так, попыталась забраться в голову тягучая мысль, ведь он только что ощупывал шапку? Зачем он ощупывал шапку? Чтобы нащупать звезду. Но откуда у него может оказаться звезда на шапке? Разве он какой-нибудь выходец из клана Неку? У этих Неку все было как-то странно. И город у них был странный — не богатый, не бедный, но построенный из черного, дорогого и очень твердого камня. И жители его чудились скрытными. И щит у клана Неку — клана Тьмы — был черным. Приемный отец Кая еще потешался, что достаточно сунуть в дымоход крышку от какой-нибудь кастрюли, и вот тебе уже щит клана Неку — клана Тьмы. Впрочем, он же как-то говорил Каю, давно говорил, что раньше, в прежние времена, щит клана Неку был усыпан звездами. Крошечными разноцветными точками. И был таким только один щит, щит самого урая Ака, а все прочие просто черными. Но прошли столетия — и звезды со щита Ака постепенно осыпались. Остались только дырки от выпавших драгоценных камней. Словно оспины. Но зачем же Кай ощупывал шапку, у него-то ведь точно не могло быть звезды на голове. И уж тем более над головой. Все-таки глупость сказал Истарк, что «легко оступиться, когда над головой нет ни одной звезды». Глупость. Откуда над головой какие-то звезды? Над головой может быть только кирпичное небо или пламенеющее небо. Или тьма.

Кай поднял голову и увидел звезды. Они проступали незаметно. Сначала ему показалось, что на мерцающем кровавыми сполохами небе появились черные точки, затем точки превратились в крохотные отверстия, а потом уже сами сполохи почернели, обратили все небо от горизонта до горизонта черным куполом, поднялись, расширились и уже там, в вышине, в неимоверной дали рассыпались звездным полем. Звезд, тех самых, утраченных со щита клана Тьмы, было столько, что никто увидевший это изобилие даже и не попытался бы счесть его. Небо захватывало, кружило, тянуло в себя, но звезды, которые теперь напоминали Каю те же самые оживающие, проступающие сквозь прах лица мертвецов, не внушали ему ужас, а восхищали его.

Он вновь опустил взгляд, оглянулся, попытался разглядеть Истарка, который сказал ему о звездах, но не увидел ничего. Со все тем же скрипом за ним тянулось белесое месиво. Посмотрел вперед, вновь увидел спины Васы и Мити, которые теперь вместе с крупами лошадей едва-едва возвышались над заполняющим ламенские пустоши туманом, снова подумал, что на них кровь, и вдруг понял, что бояться пока нечего. Где-то в отдалении продолжал гудеть рог, но теперь Кай был уверен — его не тронут. И обоз не тронут. И Каттими, которая рядом, но к которой он все не мог обернуться, пока не тронут. Если он призовется, не тронут. Он уже на крючке, как прибрежный хапский сом-переросток. Его будут выводить медленно и аккуратно, стараясь взять под жабры, опасаясь, как бы он не порвал снасти. Но зачем он им нужен? Кому — им? Аиш ли звал его к себе в проеме ворот? Он, кто же еще. Но уж больно не сходился образ незнакомца и образ сутулого колдуна. Хотя кто может знать, как разнится его образ под небом Салпы и под небом глубокого сна… Но почему его не зовут больше? Или зовут? И что же все-таки стало с его ногой? Что он сделал со своей ногой? Что этот меч сделал с его ногой?

Кай снова посмотрел вниз. Оба меча его висели на поясе. Покачивались в такт движению лошади. На левом бедре черный меч работы хиланского мастера Палтанаса, меч, который не раз выручал его в самых разных переделках. На правом бедре обрубок, спрятанный в немудрящие ножны. В полой рукояти его что-то темнело.

Кай потянул руки на себя, намереваясь стряхнуть с них путы, но руки неожиданно вновь подчинились ему, словно пут на них и не было. Мгновение ему казалось, что вот они, его руки, по-прежнему покоятся на крепкой шее гиенской лошадки, но он стиснул кулаки, разжал, поднес ладони к лицу и долго рассматривал их, как будто пытался запомнить каждую линию, каждый шрам, каждую мозоль, полученную от многодневных упражнений с оружием и превратившуюся с годами в толстую, непробиваемую кожу. Левая ладонь поймала рукоять черного меча. Выхватывать его из ножен всегда должна была правая, но теперь Кай просто опустил левую руку и нащупал шар противовеса, скользнул ладонью к гарде. Ладонь наполнилась холодом и уверенностью. Он опустил правую руку, осторожно нащупал металл оголовка, провел пальцами по стальным сплетениям и замер. Металл был теплым. Еще медленней Кай обхватил рукоять обрубка всеми пальцами и замер во второй раз. Рукоять пульсировала. И это не было биением его собственной руки. И не было дрожанием металла. Что-то живое вздрагивало внутри оружия, отзываясь в ладони. Он стиснул рукоять и потянул меч на себя. В глазах вспыхнуло…

Вспыхнул вдруг такой яркий дневной свет, что Каю пришлось зажмуриться. Когда же он открыл глаза, то понял, что стоит на каменной площадке. Вокруг не было ни тумана, ни молочного месива, ни ползущего обоза, ни силуэтов Васы и Мити впереди. До него не доносилось ни сопения Каттими за правым плечом, ни скрипа тележных осей позади. Звуков не было вовсе, но теплый летний ветер гладил щеку. Кай проморгался и разглядел.

Он стоял почти в центре правильного круга, расчерченного линиями и кругами точно так, как это делали ловчие Пустоты, которые пытались до него добраться три года назад. Только теперь эти линии были вычерчены в камне. Они соединялись тонкими желобами в центре площадки, образовывая углубление, в котором мог бы поместиться человек среднего роста, но начинались не от двенадцати кругов, а спускаясь с двенадцати стоявших в этих кругах каменных престолов. Все они были заняты. Кай медленно поднял глаза.

Напротив него сидела его мать. Он понял это мгновенно, едва разглядел изгиб бровей, точеную линию прямого носа, чуть полноватые губы, пристальный, холодный взгляд. В одном лице слились сразу несколько образов, или само лицо было их будущим источником. Сначала он разглядел черты внимательной и чуть отстраненной Атимен, родной матери, которую он помнил еще малышом. Атимен, которая никогда не баловала, никогда не прижимала к себе своего сына — маленького Кира Харти, но всегда была рядом. И когда он учился ходить и бегать по коридорам дома урая и улочкам Харкиса. И когда он впервые взял в руки маленький меч. И когда впервые сел на лошадь. До тех самых пор, пока ей не пришлось принять смерть, защищая собственного ребенка. В ней, в его настоящей матери, в ослепительно прекрасной женщине была нежность и слабость Аси, жены предпоследнего иши, и, наверное, черты сотен других женщин, в которых пришлось или придется воплощаться ей. Но теперь она была сама собой. Ее волосы спускались на плечи тяжелой волной. Ее кожа была бела. Ее одежда была голубого цвета, с пурпурными оторочками в цвет щита клана Крови, и за ее спиной стоял или клубился черной-багровой тенью сиун. Она смотрела сквозь Кая и не видела его.

— Мама, — прошептал он чуть слышно и тут же поправился: — Эшар.

Правее ее сидел старик. Лицо его покрывали морщины, но каждая из них только подчеркивала силу и власть незнакомца. Глаза были спокойны, как будто пусты, но в самой их глубине светилась бездна то ли мудрости, то ли коварства. Блестящую лысину старика обрамляли седые волосы, которые вместе с усами и бородой ложились серебряными кольцами на черную, переливающуюся волнами бархата одежду. За спиной старика клубился какой-то ужасный, в цвет его волос, зверь. Он был зубаст подобно волку, но развевающаяся грива не оставляла сомнений. Лошадь. «Асва, — понял Кай. — Клан Лошади. Гиена».

Следующей сидела женщина, которую Кай помнил под именем Хуш. Только то, что он сумел однажды разглядеть через пелену старости, теперь сияло нежностью и красотой. От одного созерцания удивительного лица заходилось дыхание. Идеальным, чарующим в ней было все — и тонкая фигура, укутанная темно-синим платьем, и темные, с медным оттенком волосы, обрамляющие правильный овал лица, и раскосые глаза, и тонкий нос, и высокий лоб, и губы. Одно чуть выбивалось из этого великолепия — глаза. В них, сквозь осознание собственной красоты, плескалась смертная скука. За спиной красавицы искрился льдинками водяной поток. Платье на ее животе удерживал ремень с пряжкой в виде двух серебряных кистей.

Рядом с красавицей сидел Пата. Паттар. Кай узнал его мгновенно. Он был почти таким же, как и в миг своей недавней смерти. Усики и бородка торчали стрелками. Седые, почти белые волосы тщательно приглажены. Глаза прищурены, да так, что ни цвета их, ни выражения рассмотреть было нельзя. На губах застыла ухмылка, способная оказаться как и доброй улыбкой, так и злой усмешкой. Одежда Паттара сияла всеми оттенками голубого. За его спиной колыхались и блестели серебром крылья сиуна.

Круг продолжала Кикла. Ошибиться было невозможно. Над ее головой, поблескивая искрами росы, шевелило листьями, то и дело расплывалось зеленым маревом, причудливое дерево, вместо ковра или шкуры престол устилала мягкая зеленая трава, ветви плюща оплетали его спинку и основание. Одежда Киклы тоже переливалась всеми оттенками зелени. Вот только лицом она почти ничем не напоминала Уппи, которую Кай встретил в Кете. Перед Каем сидела обычная черноволосая и черноглазая девчонка младше его лет на пять, судя по взгляду которой не ждущая ни от компании, ни от неба над головой ничего хорошего и желающая только одного: как можно скорее расстаться со всеми и скрыться в какой-нибудь чаще.

Следующим был Агнис. Кай, который не видел его никогда, сразу же стиснул кулаки, лишь только узрел ослепительную улыбку на широком веснушчатом лице, копну ярко-рыжих волос и глаза, брызжущие отчаянным весельем, от которого холод леденит кожу и внутренности. Он был одет в красное, и за его спиной колыхалось пламя, отчего казалось, что Агнис горит и сам, и, судя по всему, горит с удовольствием. Горит, не сгорая.

Соседка Агниса источала презрение ко всем, кто образовывал круг, ко всему миру и даже к Каю, которого она не видела. Она не была красавицей, казалось, что создатель собирался слепить красавицу, но остановился в середине работы. Лоб ее был слишком выпуклым, скулы слишком велики, хотя подбородок и нос удались вполне, хотя губы могли быть и не такими тонкими. Судя по всему, обладательница столь заурядной внешности и сама не придавала ей слишком уж большого значения. Ее соломенно-желтые волосы были коротко, по-мальчишески, пострижены, из-под желтоватого руна, прикрывающего плечи, виднелись обычные шерстяные порты и сапоги из свиной кожи. Зато у ее ног лежал гепард, а за спиной маячил желтоватый столб с завитками белых рогов.

Кай слегка переступил и уставился на следующего человека. Разглядеть его оказалось непросто. Мало того что темная фигура за его спиной окутывала незнакомца языками мглы, обдавая холодом и рассыпая иглы инея вокруг его престола, сливаясь с черной одеждой, черные кудри почти закрывали его лицо. Да и выдающийся вперед лоб не позволял рассмотреть глаз на лице с тонкими чертами. Незнакомец сидел неподвижно, и единственный сидел так, как будто никого не было рядом.

Почти развернувшись, Кай внезапно не сдержал улыбки. Рыжеволосая веснушчатая женщина с зеленым венком на голове, одетая в желтое платье, подсвеченная плывущим за ее спиной солнечным лучом, растопырив пальцы, смотрела на ползающих по ее ладоням бабочек. Кай поднял взгляд к ее лицу и стер улыбку. Глаза незнакомки были полны слез.

«Хисса», — отметил он про себя и перевел взгляд на последнего в этом ряду.

Следующим был худощавый скуластый мужчина в белой одежде. Он сидел, положив руки на каменные подлокотники. И за его спиной поднимался вихрем воздушный поток, сквозь который проглядывала каменная колонна. Низкий лоб, слегка крючковатый нос и скошенный назад подбородок делали незнакомца непривлекательным, но твердый взгляд серых глаз не оставлял сомнений — ему совершенно все равно, как он выглядит. От незнакомца исходило ощущение холода и ужаса.

Очередным сидельцем престола был плотный старик с широкими плечами и чистым лбом. Он смотрел прямо на Кая. И даже как будто видел его. И в тот момент, когда холод пополз по спине охотника, когда вдруг разом напомнили о себе все старые шрамы, и сломанное ребро, и вспоротая нога, рука, и пуще всего та самая рана, которую Кай сам причинил себе странным обрубком меча, имя незнакомца само всплыло в голове. «Хара», — подумал Кай и поспешил перевести взгляд на последнего в круге.

Им был отец. Кай узнал его в высоком худом человеке только по цвету глаз, которые блестели ярко-зеленым из-под полуприкрытых век. Сакува — единственный из всех — смотрел не вперед, не закрывал глаза, а уставился вниз, на уходящий из-под его престола желоб в камне. Белая с золотой оторочкой одежда его не казалась роскошной, и сиун за его спиной — мутный клок тумана — был едва различим. Ничем он не напоминал знакомого Каю Хараву-Хаштая, и все-таки это был он. Тот же самый, как знакомая мелодия, внезапно исполненная не на пастушьем рожке, а на трубе хиланской гвардии.

Кай снова посмотрел на Хару. Тот вдруг скривил тонкие губы в усмешке и едва заметно помотал головой. И стоявший за его спиной полуразложившийся мертвец тоже едва заметно помотал головой. А потом Хара отвернул полу бордового камзола и взялся за рукоять меча. Того самого меча, который теперь висел же на поясе Кая! Обрубка! Только у Хары это был не обрубок! Кай не мог рассмотреть, что было внутри рукояти, но сам клинок напоминал застывший язык пламени, словно был выточен из заледеневшей крови. Хара снова покачал головой, снова посмотрел, как показалось Каю, прямо на него и провел этим самым лезвием по собственной ладони. Капли крови упали в каменный желоб и тонкой струйкой побежали к центру рисунка.

И такие же струйки побежали от каждого сидящего. Двенадцать алых лучей. Кай еще успел рассмотреть легкую, едва различимую усмешку на губах матери и вдруг увидел еще одного человека. Он прошел мимо Кая вплотную, неощутимо мазнул по лицу охотника каким-то тряпьем и остановился в центре круга. На нем была ветхая, распадающаяся на пряди одежда, из-под которой торчали босые, но странно чистые ноги. И его огромная шляпа тоже была ветхой, но широкой. Она скрывала и лицо незнакомца, и длинные волосы, и лишь только странный черный блеск в ее расшатавшемся плетении подсказывал, что глаза у незнакомца все-таки есть. Но все это Кай рассмотрел в секунду, и уже смотрел на другое. В руках незнакомец держал девочку лет десяти. Девочку, которую Кай уже где-то видел. Точно видел! И эти светлые локоны, и белесые ресницы и брови, и тонкие, бледные губы, и даже легкое платье, по виду которого никак нельзя было понять — оно обветшало до прозрачности или лишилось плотности ткани от времени?

Птичка. Колокольчик. Поющее дитя. Загадка Текана. Страшная загадка. Вестница ужаса и Пагубы. Она спала.

Он поднял глаза на босяка и тут же прошептал и его имя:

Ночной бродяга. Призрак. Гуляка. И тоже вестник ужаса и Пагубы.

Сердце как будто остановилось. Кай посмотрел на свои руки и очень сильно захотел, чтобы они вновь оказались прихваченными шнуром на уздцах полученного у Истарка коня.

Алые струйки добежали до углубления в камне и соединились в его центре. Сиват наступил на кровь и, беззвучно шлепая мокрыми ногами, оставляя алые отпечатки, опустил в углубление в камне девочку. Ее рука откинулась в сторону, веки дрогнули, она шевельнула головой, устраиваясь удобнее, но не открыла глаз. Сиват осторожно провел ладонью по ее щекам, повторил пальцем линию носа, поднялся, выпрямился и закружился в беззвучном танце.

Кай отшатнулся в сторону, едва не наступил на хвост гепарду, лежавшему у ног Сурны, и в секунду окинул взглядом горизонт. Сначала увидел кольцо высоких, сияющих вечными снегами вершин, затем месиво гор пониже, затем холмы, покрытые лесом, поля, дороги, сверкающий белым камнем город, снующих по его улицам людей и небо — синее, ослепительно-синее, глубокое небо. Такое глубокое, что, казалось, опрокинь в секунду весь этот мир, и ты будешь в него падать вечность и никогда не долетишь до дна. Если только испечешься, сгоришь в лучах сияющего, жгущего глаза, горячего солнечного диска, замершего в зените. И тут Сиват выхватил нож.

Кай разглядел его движение краем взгляда. Успел оценить блеск на черном зазубренном лезвии, поймал белую извилистую полосу на ребре каменного клинка, завитки костяной гарды, шнур, повторяющий движение руки Сивата. Медленно повторяющий. И сам Кай вдруг стал медленным, потому что он все тянулся и тянулся за рукоятью привычного ему черного меча, но не успевал, не успевал, не мог успеть.

Он взметнул нож над головой и, уже почти опустив его, вдруг начал кричать.

Начал кричать в то самое мгновение, когда алые, сверкающие струйки крови в желобах вдруг рассыпались в огненный бисер.

Ишхамай вздрогнула, открыла глаза, рот, подалась вперед, словно хотела обхватить руку Сивата руками, ногами, всем телом, но тут же обмякла, забилась в судорогах, и кровь из ее груди хлынула под нее.

Кай обернулся вокруг себя. Лица двенадцати таяли, но он успел заметить слезы на лице Асвы, ненависть на лице матери, боль на лице отца и ужас на всех прочих лицах. На всех, кроме лица Хары. Хара смеялся.

Небо помрачнело, покраснело, нависло над головой. Помутнело, размазалось неясным пятном солнце. Опустели все двенадцать престолов, только глинки темными пятнами обозначились на их спинках. Исчезла, утонула в луже крови Ишхамай. Почти уже растворившийся, рассеявшийся в накатившей мгле Сиват шагнул к уже пустому престолу Хары и нарисовал окровавленным ножом крест там, где должна была быть голова старика, а затем размахнулся и метнул нож с такой силой, что тот обратился сверкающей, горящей искрой и огненной стрелой взмыл в близкое небо, чтобы исчезнуть где-то за снежными, посеревшими пиками.

И только тогда Кай сумел дотянуться до рукояти своего черного меча, но он уже сам поднимался в небо, взлетал туда, куда собирался лететь бесконечно и куда теперь уже можно было только лететь, чтобы расшибиться о красноватую небесную твердь. И, уже поднявшись вверх на добрую сотню локтей, разглядев улицы города, на которых стояли изумленные, окаменевшие люди, Кай услышал то, что не слышал уже давно. Детский голосок, который, уподобляясь бубенцу, пел что-то легкое и невыразимо печальное.

— Тихо, тихо, охотник. Все хорошо. Зачем тебе меч? Никаких мечей. Вот выпей этого отвара. И спи. Не бойся. Больше кошмаров не будет. Это хорошая травка.

Глава 10
Ламен

За узким окном ламенского постоялого двора стояла осень, брызгалась дождем, лепила к стеклу красные и желтые кленовые листья. Из щелей в рассохшейся раме дуло. Кай кутался в одеяло, пил горячий отвар лесных ягод, пытался заглушить странно вернувшуюся жажду, ждал, когда из тела уберутся последние признаки болезни. Или не ждал. Они постепенно уходили, эти признаки, но как будто сменялись немощью и безразличием. Да и затянувшиеся раны не беспокоили его только до тех пор, пока он не прикасался к ним или не пытался по настоянию Каттими подхватить левой рукой меч, согнуться или присесть. Приведенный девчонкой старик-врачеватель ощупал руку, пробормотал что-то про время и здоровую пищу, но, уже уходя, наклонился к самому уху больного и прошептал, тыкая пальцем в сторону Каттими:

— Вот твое лекарство, парень. Лучшее лекарство. Будь я помоложе — лечился бы и лечился.

Кай даже не нашел в себе сил, чтобы кивнуть старому. Или услышал каждое слово из произнесенных, но не понял, о чем идет речь. Он торчал в Ламене уже вторую неделю и вторую неделю раз за разом перебирал в голове увиденный им в пути сон. Не для того, чтобы понять его. Нет, он словно затверживал его наизусть. И горячий напиток, сквозняк и дождь за окном изрядно помогали ему в этом деле.

Кай не любил Ламен. И не потому, что в нем почти не было высоких домов, город большею частью состоял из трущоб, а из-за грязи. Угольная и рудная пыль отыскивалась всюду. В летнюю жару, минуя Ламен, он делал все, чтобы избавиться от нее, даже перекрывал тряпицей лицо, а все одно — сплевывал и видел комок грязи. Даже зимой, когда свежий снег укрывал улицы шахтерского города белой скатертью, чистота держалась не более половины дня. Только осенью в городе иногда гостила свежесть. Те отвалы породы, с которых ветра несли в город пыль, намокали от дождей, а сами улицы и чахлые деревья на них промывались дочиста. Точно как теперь. Хотя теперь с улицы отчетливо тянуло дымом.

Каттими с утра двинулась к восточным воротам — провожать Васу и Мити, которые отправлялись в Хурнай. В конюшне стояли две лошади, относительно которых девчонка сама все уладила с Истарком: заплатила ему за месяц извоза, написала расписку да и узнала имена двух доверенных мастеру людей — одного в Туварсе, другого в Аке. Она все еще не понимала, куда Кай захочет двинуться после выздоровления. И захочет ли двинуться хоть куда-то. Уговаривать же охотника отправляться вслед за Васой в Хурнай не решалась, не нравился ей пронзительный взгляд кессарки, да и взгляд Кая казался девчонке слишком мутным. Истарк же наладил часы на замковой башке Ламена и покинул город в неизвестном направлении еще с неделю назад. Да и сама Каттими, едва раны у Кая закрылись, стала возвращаться в каморку только ночью. Целыми днями пропадала в городе. Так что в крохотной комнатушке на два топчана царила пустота. Только в голове у Кая вертелась какая-то важная фраза, да вставали перед глазами двенадцать каменных престолов с двенадцатью сидельцами на них и огненный росчерк брошенного в небеса каменного ножа. Фраза… Фраза… Ее сказала Варса… Уппи… Кикла? Что он должен сделать? Ведь он что-то должен сделать?

Каттими открыла дверь, стряхнула с волос капли дождя, стянула с плеч намокшую куртку, поежилась. Подошла к узкой печурке, пошевелила кочергой почти потухшие угли, надергала с полешка завитков коры, бросила их в топку, раздула. Когда пламя затрещало, взбираясь по деревяшкам, поставила на полочку печи жестяной кувшин.

Повторила это слово тихо, но твердо и внимательно посмотрела на Кая. Он же, продолжая кутаться в одеяло, все еще никак не мог вспомнить нужную фразу. Да и Каттими казалась ему далекой, едва различимой, настолько далекой, что он не мог разобрать ее лица. Так, словно смотрел на нее через широкую реку. Он на одном берегу, она на другом.

Она поднялась на ноги, дотянулась до Кая из своего далека, сдернула с него одеяло, подхватила нож, развела мыльный раствор и мгновенно лишила его подбородок щетины. Затем стала помогать ему одеваться. Сама затянула у него на поясе ремень, повесила на кольца мечи. Подала плащ.

— Ружье? — спросил он негромко, может быть, и не спросил, просто шевельнул губами.

— Надо же, — удивилась Каттими, — ты еще не разучился говорить? Ружье в Ламене не пригодится. Нет, я бы не стала зарекаться, но хлопот не оберешься. Ружье возьмем, когда будем покидать город, в Ламене с ружьями ходить запрещено.

— Я знаю, — кивнул, словно уронил голову, Кай и окинул взглядом комнату.

— Спрятано, — отрезала Каттими и, шагнув к охотнику, прошелестела: — Под половицей. Да еще и заклинанием прихлопнуто.

— Что нашла? — безучастно поинтересовался Кай.

— Не здесь, — потащила она его к выходу. — Позже.

Чуть припадая на одну ногу или на обе, кашляя от ползущего по улицам дыма, Кай, словно в полусне, прошагал за Каттими улочками Ламена не меньше лиги, пока уже почти у пузатых башен ламенской крепости она не затащила его в грязный трактир. Потолок в нем был низким, верно, чтобы дерущиеся ломали лавки не о головы друг друга, а о балки перекрытий, но стены терялись в сумраке и дымке, поднимающейся из сырых печей. У окна было чуть свежее, во всяком случае, дым, что лез в щели с улицы, не был столь удушливым. Каттими усадила Кая спиной к стене, села напротив, щелкнула пальцами, и, словно по волшебству, тут же прибежали служки, принесли деревянную доску, уставленную яствами, на которые Кай посмотрел равнодушно, они казались вырезанными из дерева и раскрашенными, как и сама доска. Но Каттими тут же вскочила на ноги, наполнила кубок желтым напитком из крохотного графинчика, поймала голову охотника под локоть и влила ему напиток в глотку, как вливала уже почти две недели бесчисленные снадобья и отвары. Он безучастно проглотил.

И тут же в нем начался пожар. Странно, но он полыхнул сначала в животе, потом впился в грудь и уже затем ошпарил горло и гортань. Кай зашевелился, полез куда-то вверх, сипя и раздирая горло когтями, думая теперь уже о том, что и боль доносится к нему как-то издали, и не он сам лезет на лавку и по стене, а его вышедшее из подчинения тело, но и Каттими уже была готова. Она снова обхватила охотника на удивление сильными руками, прижала к лавке и начала ему пихать в рот всякие кушанья, заботясь только о том, чтобы он не подавился, да ел чтобы, на самом деле ел. «Ну и пусть, — думал Кай о своем теле. — Пусть оно ест. Пусть вяло шевелит челюстями, тем более что пища была словно и приготовлена для вот такого жевания, все перетерто». Главное, что боль куда-то ушла, точнее, разбежалась по сосудам и сосудикам, поделилась на худое, но, несмотря на полное безволие, сохраняющее в себе остатки силы тело. Разбежалась и уменьшилась. Запеклась, как острая трава на горячей лепешке с сыром. Только и остались — жажда и слабость.

— Ешь, — приговаривала Каттими, перемежая кушанья с напитками. — Ешь, горе мое. Вот ведь угораздило. Нет, парень, за тобой глаз да глаз. Если будет какая пакость на пути, обязательно наступишь. Дальше я первой пойду. А может, и не ходить никуда? Городок-то и в самом деле дымен, грязноват, голоден да небогат, но можно ведь и в Аке осесть? Или в Туварсе? А может, в Хурнай отправимся? Там песок белый-белый, море теплое. Опять же ярмарка веселая, народу много, словно и нет Пагубы.

— Ну ладно, — смахнула пот с разгоряченного лба Каттими, подмигнула Каю, который с некоторым удивлением начинал чувствовать не только насыщение, но и вспомнил предшествующий ему голод. — Больше нельзя тебе. И так уж перестаралась. Значит, так, как там от смертной тени лечат? Сначала обжечь, потом накормить, потом прочистить, а уж там…

Девчонка снова наполнила кубок, но в этот раз уже из еще меньшей бутылочки, которая появилась у нее в руке, словно неизвестно откуда. Да и не наполнила кубок, а влила в него десяток капель и только потом плеснула сверху воды.

Снова прихватила голову Кая локтем, нажала пальцами куда-то под челюстью, заставляя открыть рот, все-таки сильна оказалась девчонка, сильна, влила новый напиток в глотку. А уж там…

Что-то в голове у Кая лопнуло и разлетелось осколками. Мелкими осколками, как песчинки, но с острыми краями. Полетело в голову, в нос, в глаза, в уши, в рот, расплескалось, разбежалось искрами боли в пальцы рук и ног, пронзило каждую частицу тела. Скрючило и разогнуло, расплющило и расправило. Вырвало из глотки или вой, или рев, но и этот или вой, или рев донесся до Кая из какого-то далека, откуда, впрочем, до него долетел и сквозняк, ветер, ураган. Долетел и остудил его тело в лед.

— И последнее средство, — отчего-то весело проговорила девчонка, хотя глаза ее светились тревогой, и щелкнула пальцами.

Два здоровяка в горняцких балахонах вынырнули из-за спины Каттими, словно выпали из тумана. Обхватили девчонку, облапили. Один принялся шнуровку рвать на портах, а другой сжал лапищами грудь и потянул, потащил с плеч Каттими затрещавшую рубаху.

Издалека потянулся Кай к рукояти меча. От Хурная до Хилана было бы легче добраться за день. Потянулся к рукояти, да выдернуть меч из ножен не смог. Прихвачен он оказался, кожаным шнуром прихвачен и перевязан на гарде к ножнам, не выдернешь. И второй меч — обрубок — тоже привязан. И в жилете ни одного ножа, ничего. И ружье где-то там в каморке под половицей. Что ж теперь делать-то?

Один длинный шаг, второй длинный шаг. Вот уж и кожа смуглая показалась над грудью девчонки, изморозь шрамов, ключицы, округлости, белое и нежное над бечевой портов. Как говорил старый Курант, приемный отец Кая, тогда наука твоей станет, когда ее тело примет. Голова воину ни к чему, в драке или схватке не голова телу приказывает, тело само все вершит.

Левая рука перехватила широкую, мозолистую ладонь рудокопа, вывернула ее наружу к большому пальцу, а правая уже вбивала подбородок снизу вверх. Второй еще только разгибаться начал, а уж и ему досталось коленом в скулу. И тут только Кай услышал и визг Каттими, и грязную ругань и стоны распластавшихся на дощатом полу ламенцев.

— Это ж что такое? — бушевал получивший коленом по морде. — Это вот, ты говорила, дохляк? Да он мне чуть зуб не выбил! Мало того что вмазал по роже, так еще и по голени… Ты посмотри, девка, какая шишка у меня на голове, посмотри, как я приложился! И за все это дело тридцать медяков? Да я…

— Язык прикусил, — стонал, пуская слезу, второй ламенец. — Чуть руку мне не сломал и так вдарил, что я язык прикусил! Доплачивай, девка, не было такого уговору, что он нас калечить станет!

Кай медленно оперся о лавку, сполз на пол. Каттими бросилась к нему, поправляя рубаху, поддергивая порты.

Усталость, боль, досада приблизились и накатили на него разом.

— Ты это, рассчитайся с этими молодцами да помоги мне. Да. К столу меня, обратно. Есть я хочу. На самом деле. Слушай, ты сколько монет за этот стол отвалила? У нас же там всего ничего оставалось?

Ламенцы успокоились на удвоении цены. Хотя судя по шрамам на их лицах и недостатку зубов, трактирные драки были им не в новинку. Кай взял у Каттими кошель, звякнул монетами, нахмурился. Серебра осталось немного. Да и второй кошель с медью выглядел тощим.

— Отчитаться надо? — Девчонка смотрела на него, сжав губы, словно не знала, разрыдаться сию минуту или расхохотаться, но в глазах ее стояла усталость, да и слезы готовы были хлынуть в любую минуту. Кай, отправляя в рот что-то мясное, накрыл ее руку ладонью, и она разрыдалась тут же и начала плести слова скороговоркой, одно за другим:

— Пока к тебе в кошель залезла, свои монеты до последней спустила. В городе не слишком легко с едой, а то, что есть, кроме муки да овощей, все задорого. Так что ешь, пока есть, что есть. Что не съешь, с собой унесу. Жалко монету. А уж снадобья так вообще кусаются. Я уж тут всех лекарей обошла. Их не так-то и много. Ходила к гадалкам. Бросала на тебя и камни, и птичьи перья, и палки кедровые, чего только не делала. Потом нашла старую бабку. Древняя, ткни пальцем — развалится на части, и пыль столбом встанет. Говорили, что давно, чуть ли не сразу после Пагубы, да не этой, эта не кончилась еще, а прошлой, считай, что лет сто назад, она сама еще была девчонкой и училась лекарскому делу у старальца одного с зелеными глазами. Никогда, говорит, не слышала про такие глаза, и уж сто лет прошло, а все забыть не может. Но я не говорила ей, что у тебя глаза зеленые, да и когда ты болел, они и не зелеными были. То серыми, то черными, а порой, не поверишь, мне казалось, что зрачки у тебя в глазах схлопываются в щели!

— А что бабка, — пожала плечами Каттими, — она уж и не ходит, и слепая. Я оставила ее внучке серебряный, сказала, что, если помогут ее снадобья, еще серебряный принесу, так ее внучка сама уже бабка. Мертвый ты, она сказала.

— Так бывает, она сказала, — пожала плечами Каттими. — Тело человека еще живет, а он уже мертв. Или умирает. Дух умирает. Отлетает и смотрит издали, что там с его телом происходит. И тут главное — призвать дух обратно.

— И ты его призвала, — вытер губы тряпицей Кай, удивился, взглянув на собственную дрожащую руку.

— Да. — Она хмыкнула. — Придумала вот. Взяла у бабки две настойки, разлила уже тут по склянкам. Еду заказала. Этих вот наняла. Перестарались ведь, сволочи. Рубаху порвали.

— Еще бы, — попробовал улыбнуться Кай. — Такую деваху пощупать, да еще и монету за это получить!

— Ну ладно ты, — надула губы Каттими. — Думаешь, мне понравилось, что ли? Ты о другом думай. Разбудить да вытащить мало. Я за тебя ноги переставлять не стану.

— Я и до побудки своими ногами до трактира шел, — заметил Кай.

— Так бы и топал, пока не угас, — прищурилась она и погрустнела. — А не топал бы, еще раньше скончался.

— Ты говорила, что нашла, — напомнил Кай. — Когда пришла в каморку, говорила, что нашла что-то.

— Соображал не соображал, но слышал кое-что. — Кай с трудом поднялся, стал распускать ремешки на гардах мечей. — Ножи мои где?

— Вот. — Она громыхнула сумой, высыпала на стол ножи, расправила холщовые мешочки, стала прибирать со стола еду, обиженно забормотала: — Ты только лоб свой со шрамом не морщи, на себя я монету не тратила. Зато кое-что выяснила, и насчет «нашла» в том числе. Дом Паххаша нашла, про которого Сай рассказывал. Парня, что пытался в Сакхаре того старого воина с крестом на голове убить. Внутрь не заходила, но, судя по всему, мать его и сестра живы. Я с соседкой говорила, что через два дома. Вчера еще. А сегодня, когда провожала Васу и Мити, и рыжего нашла. Веселого и с веснушками. Со стражниками перекинулась, сказала, что хочу жениха рыжего, и чтоб веселый был. И чтоб сам ну как огонь! Имелся такой, сказали, в Ламене. Пахваром его звали. Только его давно в городе никто не видел. Кузнецом он был, кузня его за южными воротами, возле парома стояла. Но продал он ее давно и уехал куда-то. Уже с полгода. Так что расстроилось мое замужество с рыжим.

— Почему решила, что он это? — поинтересовался Кай, вставляя ножи в петли жилета, снаряжая пояс.

— А кто же еще? — удивилась Каттими. — Я так поняла, что не шибко-то он к наковальне и раньше привязан был. Больше по Текану странствовал да всякие шутихи с огнем устраивал.

— А о черных всадниках что говорили? — спросил Кай.

— Ничего. — Она забросила суму на плечо. — Вошли двое в город и как растворились. Я проверяла дом Пахвара, заколоченный стоит. Да, а Туззи со своими последышами вовсе в город не входили, на воротах с Истарком еще распрощались, на восток пошли. Ты чего делать-то собираешься?

— Не все рассказываешь, — вздохнул Кай. — Тебя ж распирает на части, говори!

— Я же не просто так с соседкой того Паххаша говорила, — расплылась в улыбке Каттими. — Ну хотела узнать, что за девка, на которую он запал. Ведь и вправду парень известен был в городе. Чуть ли не лучший воин в дружине ламенского урая, первый во всех состязаниях. А потом как с ума сошел, оставил службу, только и делал, что во дворе своем мечом махал. А потом и вовсе пропал. Они ж до сих пор не знают, что мертв он.

— Да накопала уж кое-что, — хмыкнула Каттими. — Хочешь что узнать о сердечных делах — иди к бабкам да теткам. И что было, поведают, и что могло быть, расскажут. К Хурнаю уводят корешки-то.

— Когда все это вышло, хурнайский урай был в Ламене в гостях, — объяснила Каттими. — С семьей, с братом, со свитой. В свите было много женщин. И вот как гость покинул Ламен, так и Паххаш со службы свильнул. Словно ума лишился.

— Ты смотри… — словно окаменел Кай. — А ведь не сдал ее Паххаш сакханским дознавателям. Не сдал. Конечно, если я не ошибаюсь…

— Ты знаешь, о ком идет речь? — расширила глаза Каттими. — Кто она?

— Женщина необыкновенной красоты, у нее голубые глаза, и она хиланка, — пробормотал Кай. — Это ведь все про нее. Точно про нее. Значит, тринадцатый клан? Знаю, Каттими, знаю. Только знание мое ничем нам не поможет. Хотя… Пошли. Надеюсь, что успеем.

— Куда мы? — не поняла девчонка. — Куда теперь? И кто она?

— Начнем с бабки. — Кай остановился, выйдя под дождь, вздрогнул от звона часов на замковой башне, затем поднял лицо к мутному небу, поморщился от дыма. — Не люблю долгов за спиной. С долгами, как с парусами, не поднимая якоря, идти. Потом… потом сходим к дому этого Паххаша, хотя что мы там еще узнаем? Пара часов у нас еще есть, успеем многое.

Кай задумался. Не единый раз он видел ту женщину. Поначалу искал встречи, потому как числилась она в то время сестрой его вновь обретенной и вновь потерянной матери. Но встретился потому только, что через несколько месяцев после начала Пагубы старшина проездной башни Хурная Ашу призвал в Хурнай всех, кто готов сражаться с погаными тварями. И в глухую деревеньку, где обосновался тогда лишь набирающий славу охотник, прислал гонца. Прослышал начальник тайной службы Кессара про умение юнца расправляться с пустотными тварями. Тогда и побывал Кай в замке и женщину ту увидел. Издали на нее смотрел. Окаменевал всякий раз. От восхищения окаменевал, но не более того. Нечем ему было тогда влюбляться.

— Думаю, Этри, — сказал Кай. — Она сестра жены последнего иши, она же сестра жены нынешнего урая Хилана, она же жена урая Хурная Кинуна. Красавица, от которой можно сойти с ума. Я видел ее, поверь моим словам.

— Нет, — пожал плечами Кай. — Тогда моя голова была занята другим. И сердце было занято другим. А теперь уж что… Это ведь очень интересно, очень. Ты хоть понимаешь, что это значит? Выходит, тринадцатый клан ветвится из Хурная? А Васа и Мити бродят по Текану и приглядываются к его тайнам. Пояса с серебряными пряжками раздаривают, потом их обратно забирают. Интересно, интересно…

— Так ты думаешь, что Сая убил Мити? — прижала ладонь к губам Каттими.

— Потом думать будем, — отрезал Кай. — Веди меня к той бабке. Только не слишком быстро, ноги пока меня слушаются не очень.

— А от меня, — она шагнула вперед, буркнула через плечо, обернувшись, — а от меня можно сойти с ума?

— Можно, — успокоил ее Кай и добавил, стирая с лица капли дождя: — Только не нужно. Что так дымит-то? Никогда так в Ламене не было. Дышать нечем.

— Пласты угля загорелись в старых шахтах, — объяснила Каттими. — Пытались тушить, а они все сильнее. Тут горняки говорят, что не было такого никогда, многие уже отправили семьи кто в Хурнай, кто в Ак, кто в деревни южнее выбрался. Но если хотя бы половина шахт займется, так все из города побегут. Сами о том и говорят. Хотя чудно это все.

— Шахты выработаны, — объяснила Каттими. — Горняки говорят, что и гореть там нечему. И дым какой-то… не угольный. Вдобавок мерзость какая-то кишеть стала под землей. Уже и спускаться боятся. И ей, этой мерзости, словно огонь и дым не вредят. К тому же рог звучит за крепостной стеной, каждую ночь звучит.

Дом старухи-лекарки находился в стороне от реки, ближе к восточным воротам города. Узкая улочка петляла между деревянными, покосившимися домами, и, если бы не башни замка, высившиеся невдалеке, ее можно было бы принять за единственную улочку в нищей ламенской деревне. Но Кай, который останавливался отдышаться каждую сотню шагов, Ламен знал неплохо.

— Вот, — протянула вперед руку Каттими. — Эти кривые ворота.

— Не маши руками и не кричи, — понизил голос Кай. — Иди рядом, пока не скажу — не останавливайся.

— Неладное что-то, — буркнул Кай. — Не сбавляй шага.

Из-за покосившихся, потемневших от времени ворот пахло смертью. Краем глаза охотник разглядел в щель между створками блеснувшие шлемы ламенской стражи, проковылял мимо и через пару домов пересек грязную, покрытую лужами площадь и свернул в лавку мясника. Рукастый широкоплечий ламенец радостно поприветствовал нежданных покупателей, затем сокрушенно заохал, открыл ларь и с извинениями, как сам сказал, за непосильную цену отрубил край одинокого копченого окорока. Однако, разглядев Каттими, улыбку на лице изобразил искреннюю.

— Держись этого парня, девка. Вижу его пару раз в год, а то и реже, врет он, наверное, что специально за моими вкусностями едет в Ламен то из Хурная, то из Ака, но ведь приезжает же! Сейчас, правда, время тяжелое. Неладное творится за угольным валом. Страшное. К тому же дым этот поганый. Да и голодно. Не то что крестьяне провизию не везут, а говорят, что и нет их самих уже больше. Наш урай всю гвардию поднял, на стены выставил, ждет чего-то. А вы прошли, выходит? Ну зеленоглазый-то такой, да. Ему что Пагуба, что дружеская пирушка. Я всегда его пытал, когда ж он жену себе отыщет? Так всегда одно мне молвил: не могу, мол, отыскать такую, чтобы на сердце легла. И вот первый раз он у меня не один. Наверное, долго выбирал. И как на мой взгляд, так выбрал лучшую!

— Чем дышит Ламен, приятель? — отвлек внимание мясника Кай.

— Что тебе сказать, — почесал затылок тот. — Понятно, что не дышит, а кашляет, но, надеюсь, дым развеется. Бывали времена и получше, но и похуже случались. Разгребемся постепенно. Пока южные шахты в пустую породу не упрутся, будем жить. Придут караваны хоть с Хурная, хоть с Ака, хоть с Зены. Будет еда. Да и деревни основные не на пустошах, а южнее Ламена по левому берегу. Так что пока и на муке перебьемся. Да и ореховое масло есть. Наш урай с кетским хоть и на ножах, не признает равным себе бывшего изготовителя горящего пойла, а все одно торговлю блюдет — в Кету отправляет уголь да металл, оттуда получает орех, масло, серебро да шерсть. Никуда мы друг от друга не денемся. Давно, правда, вестей нет из Кеты…

— А в городе что? — не отставал от мясника Кай.

— В городе… — Мясник снова потянулся к затылку, помрачнел. — Так вроде ничего. Но вот тут одно дело. Нынче с утра открылось. Тут недалеко старушка одна жила, промышляла знахарством. С дочкой, которая сама уж от времени мхом поросла. Так вот убили их.

— Убили и покалечили, — кивнул мясник. — Говорят, что лица порезали. Вот так. — Ламенец взял топор и черканул по просыпанной солью колоде. — Крест-накрест.

— Не, парень, — зло махнул рукой мясник, — это не под твой меч. Ты ж против пакости пустотной промышляешь, а это дело обычной пакости, людской. Одно непонятно — зачем? Не было ничего у этих бабок, ни гроша. Снадобья кое-какие варили, разве этим проживешь? Говорят, что девка какая-то заходила к бабкам на днях. Ищут ее теперь. Вот ведь как бывает. Кому они мешали?

— А кому мешал Текан, что Пагубой его охаживает? — ответил вопросом Кай. — Ладно, приятель. Спасибо за мясо, но время сейчас не для яств. Пойдем мы.

Родственники Паххаша, некогда одного из лучших воинов ламенской дружины, жили не слишком далеко от постоялого двора, где Каттими сняла каморку, но Кай розыск решил остановить, приказал девчонке спрятать волосы под его колпак да утянуть грудь, чтобы не лепились к ней взгляды каждого зеваки. Пока девчонка прятала под тканью в ближайшей подворотне разгоревшийся румянец и пыхтела над умалением девичьих прелестей, Кай расспросил ее, как лучше проникнуть в оставленную каморку да как забрать лошадей.

— Если бы не ружье, и лошадей бы бросил, — с тревогой проговорил он, прикрывая лицо от дыма тряпицей. — Спешить нам надо. Времечко уходит.

— Ничего. — Каттими смущенно вздохнула, запахивая куртку. — Через конюшню и пройдем. Конюх — мальчишка безусый, глаз с меня не сводил, выручит.

— Вот ведь, — покачал головой Кай. — А ведь есть от тебя польза, есть.

— Куда мы теперь? — прошептала Каттими через полчаса уже в каморке, цепляя на пояс меч.

По словам конюха, пяток стражников сидели у входа во двор и смотрели во все глаза. Да и каморка явно была обыскана. К счастью, поднять половицу да заглянуть в конюшню искатели не догадались.

— На тот берег, — буркнул Кай, проверяя ружье и проклиная про себя собственную слабость. — А там посмотрим. Теперь, главное, быстрее город покинуть. Если выберемся к парому, все обойдется. По времени все точно выходит. Только головой зря не крути. Думаю, что и родные Паххаша, да и соседка, у которой ты справлялась, мертвы. Со вчерашнего дня мертвы или с утра — неважно. Что касается Пахвара… Если он и есть тот самый рыжий, что подпалины в лесу устраивал, да воспитанницу Халаны в Кете убил, то мне с ним сейчас не совладать.

— Подожди. — Каттими замерла. — Но если все это… ну то, что с женщинами… если это тот самый тринадцатый клан, то почему я жива? Я же тоже все знаю! Да и ты! Я почти две недели по городу ходила. Одна всюду ходила! Да и Васу с Мити я провожала до ворот… Они были обычными…

— Ты это у меня спрашиваешь? — поинтересовался Кай. — Я бы ответил, если бы знал. Поспеши. Времени у нас мало. Паром отходит нечасто, хотя главное, чтобы он на этом берегу был. Но, на будущее, ходи, да оглядывайся. А лучше вовсе не отходи от меня никуда.

Каттими восприняла слова Кая за чистую монету. Правила лошадь так, что та чуть не тыкалась мордой в круп подружки, а после того как пришлось разминуться с повозкой, которой управлял ветеран ламенской гвардии, побледнела и осунулась. Кай все понял сразу. Из-под холстины торчало лицо горожанки с расчерченным крестом лбом.

— Соседка, — упавшим голосом вымолвила она Каю через пару домов.

— Держись, — оглянулся на девчонку Кай. — Не дергайся, не торопись. Тебя у этой соседки видели?

— Где меня только не видели, — прошептала Каттими. — Народу на площади было много. Да и как ты хотел? Спрашивать, а самой за углом стоять?

— Не знаю, — оборвал девчонку Кай. — Думать будем потом. И о Пахваре, и о Паххаше, и о Васе, и о Мити. Сейчас уходить надо. За реку уходить. Там оторвемся, а здесь нам удачи не будет.

— А где нам будет удача? — вовсе упавшим голосом прошептала Каттими.

— Вот уж не знаю, — рассмеялся Кай и пришпорил коня.

Паром оказался на этом берегу реки. Вода в реке уже поднялась, но до прежних берегов Эрха пока не добралась, и, чтобы завести коней на мокрый дощатый настил, Каю и Каттими пришлось преодолеть шагов тридцать по вязкому илу. На пароме кроме них оказались только двое работников в потрепанных плащах, прятавшихся в капюшонах от дождя, и худой старик — хозяин неказистого сооружения. Старик, явно нервничая, стребовал с путников монету и махнул рукой работникам. Те сначала оттолкнули паром шестами от берега, потом ухватились за канат и понемногу потянули сооружение прочь от берега. На дальней стороне у деревянной сторожки стояли телега с возницей и несколько пеших путников. Над водой стелился дым. Городской берег сквозил пустотой, будто кто-то приказал убраться и рыбакам, и женщинам со стиркой, и ребятишкам, промышляющим между лодок, сараев и развешанных на кольях сетей. Уж не дождь ли? Так ведь не он затушил исходящие дымом пятна прогоревших костров у пристани, странные черные полосы, словно растаскивал кто-то огонь по сырой траве. Да что там мог быть за дым от кострищ, если весь город затянут дымом подземным?

— Стой, — раздалось с берега. — Стой, зараза!

Дозорный отряд в дюжину всадников скатывался между сараев к пристани.

— Стой! — затряс похожим на котелок шлемом ламенский старшина. — Паромщик! А ну назад!

— Даже и не думай, старик. — Кай с усилием выдернул из ножен черный меч. — На тот берег правь. По-другому никак не получится.

— И не думаю! — пролепетал дрожащим голосом старик. — Уж не знаю, что ты натворил, но не думаю. И чего тут думать, сейчас они за канат нас потянут обратно. А не вытянут, на лодки сядут, так и на середине реки догонят! Я вижу, что ружье у тебя, так ты бы не доставал его, не поможет тут твое ружье. Вот, уж и потянули.

— А вот это поможет? А ну-ка, приятели! — Кай махнул рукой работникам и взмахнул мечом. — А мы вот так.

Клинок рассек сразу оба каната, с берега донесся крик ярости и разочарования.

— А ну-ка, старик, — устало вымолвил Кай, вглядываясь в оставшийся в полутора сотнях шагов берег. — Прихватывай концы, пока не снесло нас. Я на долгое плавание не настроен. Сейчас прибьет к берегу, разве чуть ниже по течению, все одно прибьет. Ничего, тут склон пологий. И мы уйдем. А сядут в лодки, придется продырявить борта. Убивать не буду никого. Главное, чтобы все были живы.

— А вот это вряд ли, — внезапно услышал он веселый голос.

Обернулся и замер. Один из работников, который, скорее всего, и был источником ужаса старика-паромщика, скинул с головы колпак. Пригладил крепкими руками рыжую шевелюру, растянул в улыбке веснушчатые щеки, спрятал бездну в глазах в пучке веселых морщин и резко растопырил пальцы. И вслед за этим побелел и затрясся старик, а с берега донеслись вопли ужаса и боли. С трудом переступая на негнущихся ногах, Кай оглянулся. Люди и лошади, оставшиеся на берегу, обратились в факелы.

— Лучше страшная смерть, чем страшная жизнь, — рассмеялся рыжий. — Вот почти и берег. Смерть всегда короче жизни. Да не тверди скулы, сосунок. Поймешь когда-нибудь. Сейчас мы заберем с приятелем твоих лошадей и уйдем. А вы возьмете да хоть вон ту телегу. Не бойся, погоня не последует. Через несколько минут стараниями Пустоты Эрха надолго перестанет быть судоходной. По сердечным соображениям, по сердечным. А пока мы лучше распрощаемся. Может, мне и придется когда-то одарить тебя силой огня, сын Эшар, но не теперь. Докажи сначала, что ты чего-то стоишь. Я и так достаточно для тебя сделал. Да и не верю, что ты переможешь Хару. И не только его.

— Пахвар! — прошипела за спиной Кая Каттими.

— Пепел Агниса, — стер с лица улыбку рыжий. — Но горячий пепел. Все еще горячий. Не так ли, Ваштай?

Паром медленно развернулся и тяжело сел на мель у самого берега. Рыжий оглянулся, шагнул ко второму работнику, который присел, согнулся над досками, и вдруг заорал во всю глотку:

Пламя словно соткалось из воздуха. Слетелось искрами со всех сторон и облепило фигуру рыжего сияющим коконом. Вспыхнуло, заставив зажмурить глаза, обратило Пахвара-Агниса в уголь и вслед за этим рассыпало пеплом. А второй, тот, которого рыжий назвал Ваштаем, изогнулся, поблек, обратился завитком мглистого тумана, шагнул за борт, тут же мелькнул на берегу, у сторожки, оседлал лошадь и погнал ее по пустынному тракту на юг, оставив и телегу, и возницу за спиною, словно срезал оглобли.

— Сохрани меня Пустота от напасти и колдовства, — запричитал старик, бухнувшись на колени. — Забыли порядки, забыли! Смотрителей на вас нет! Оттого и мерзость повсюду, что порядка нет!

— Что дальше? — коснулась ладонью плеча Кая Каттими.

— Дальше? — Кай прислушался к какому-то шуму и, морщась от боли в ноге, рванулся туда, где мгновение назад корчился над досками Ваштай, упал на колено, выдернул из сумы платок, подобрал капли крови, растоптал отпечаток глинки и побежал назад, потащил лошадь к берегу, подхватил старика за шиворот. — Быстро! Быстро! Уходим! Потом будешь смотрителей призывать да Пустоту упрашивать! Сейчас она сама в гости к тебе явится! Каттими! Не отставай!

Трое вымазанных в иле измученных человек и две не менее измученные лошади едва успели выбраться на не слишком высокий, в десяток локтей, берег. Почти сразу река словно замерла, затаила дыхание, а потом зашуршала, зашумела, заревела, пошла стеной, наполняя русло вровень с берегом, перехлестнула, заставив беглецов бежать дальше, на пригорок, сорвала с места паром, сторожку, собрала в охапку сараи, сети, лодки на другом берегу и добавила все это в то, что уже несла на своих плечах, — доски, деревья, бочки, лодки и трупы лошадей, коров, овец, собак и людей, людей, людей. Изуродованные, вспухшие, размякшие — они неслись к морю Ватар десятками, сотнями, тысячами.

— Кета проплывает мимо нас, — прохрипел Кай вытаращившему глаза старику. — Кета! Нет больше Кеты.

— И Ламена тоже не будет, — протянула руку вперед Каттими.

Город, омытый мертвой рекой, продолжал погружаться в дым. Уже нельзя было разглядеть не только замковых башен, но и даже приречных улиц.

— Сынов моих сжег чародей! Сынов сжег! — вдруг снова принялся кричать старик. — Стражников ламенских и сынов!

Кай закрыл глаза. Дождь не прекращался. Под веками мелькали темные круги и пятна. Жажда ушла, но, расставаясь, обожгла охотника изнутри. Хотелось глотнуть горячего вина с медом, лечь в постель и забыться. Перестать быть горячим пеплом. Но черноты в крови больше не было. Все выжег огонь Агниса. Вчистую. Остались только раны и безмерная усталость.

«Значит, не хотел одарить меня силой огня? — подумал Кай. — А что, найдется такой, кто одарит меня хоть чем-то по своей воле?»

— Что дальше? — размазала грязной ладонью ил по лицу Каттими. — Куда мы пойдем, в Ак?

— В Туварсу, — проговорил Кай. — Я вспомнил важное. Она сказала мне, что я должен найти каждого. Кикла сказала мне в Кете, что я должен найти каждого. Следующей будет Сурна.

Он оглянулся на причитающего, тыкающегося головой в землю старика.

— Отец! Можешь сказать страже Ламена, что их братьев и твоих сыновей сжег ваш собственный сиун. Ведь вы все принадлежите клану Огня — клану Агниса. Так вот, сам Агнис и сотворил то самое с твоими детьми. Но ничего. На ближайшие лет пятнадцать вы от него избавлены. Конечно, если ты слышишь меня. И если хоть кто-то останется в Ламене.

— Он ничего не понял, — прошептала Каттими и торопливо добавила: — Я тоже.

Глава 11
Крылья в небе

Семь с половиной сотен лиг отделяло Туварсу от Ламена. И не простых лиг. Половина пути — сухие степи с редкими колодцами и пересыхающими летом ручьями; полдня идти от постоялого двора до постоялого двора. Почти вся вторая половина — холмы и распадки, луга и лощины, редкие рощи, но деревенька на деревеньке. А уж последняя сотня перед Туварсой — густые южные леса, в которых деревни еще встречались, но заглядывать туда путники не рисковали. Ушлый народец оседал в этих лесах, да и мерзости в них было предостаточно, и не только пустотной, но и исконной. Поэтому караваны и путники шли обычно до развилки тракта на Ак и Туварсу, а там уж пробивались на юг к морю. Вдоль моря путь был с оплотами и сигнальными вышками. Хоженым и безопасным. Конечно, не во время Пагубы.

Кай ушел с тракта почти сразу. На первом же солончаке свернул к западу и повел крохотный отряд из двух человек в сторону Сакхара — города клана Смерти, понемногу забирая к югу. Через нехоженую степь, без постоялых дворов и колодцев. Солончаками да такырами. Вел, останавливался, оборачивался и слушал, слушал степь, а потом правил коня все дальше и дальше в безлюдную сторону между трактом на Сакхар и дорогой к самому краю Текана. Конечно, не через жару и жажду, а сквозь дожди и заморозки, которые все никак не могли прибить степную пыль, но путь все равно выходил нелегким. Лошади с трудом находили, где урвать клок подмороженной травы, если бы не запас зерна — недолго бы продлился путь, чего уж там говорить о собственных животах. Но как раз в нелегкой дороге и проявилось вольное прошлое Каттими. В мерзлой или сырой степи она не только за сто шагов чуяла чистый ручеек или родник, но и ни одного дня не оставила себя и Кая без свежей птицы или разжиревшего под зиму сурка. Из лука била без промаха. К счастью, пустотников почти не попадалось. Наземной мерзости в степи ловить было нечего, а летуны мелькали или где-то высоко, или у горизонта. Но осторожности безлюдье и беззверье не отменяло — спали Кай и Каттими в очередь, костра ночами не палили. Каттими сплетала насторожь, сворачивалась клубком, норовила прижаться спиной к спутнику, а когда приходило время отдыхать ему самому, Кай всякий раз собирался закрыть глаза и неспешно обдумать, куда несет его ветер судьбы, но словно падал в темную пропасть.

В одну из ночей темная пропасть вдруг обрела силуэт и взгляд. Сначала Каю показалось, что языки пламени, пробивающиеся сквозь тучи, моргнули. Затем они моргнули еще раз. А потом черная тень пронеслась над самым становищем путников. Заставила шарахнуться в сторону лошадей, раздула угли в затушенном костре, облила ужасом мерзлую траву. Каттими, которая сидела дозорной, побежала за лошадьми, успокоила их, стреножила, а потом упала и начала стонать, словно билась в родовых схватках. И Кай видел, почему это произошло. Вся насторожь, что девчонка раскинула над становищем, была сдернута с него одним взмахом крыла. И не просто сдернута, а вырвана с кровью. Из пальцев, которыми девчонка сплетала заклинание, из ее глаз, которыми та старалась проглядывать тьму, из ушей, которыми слушала. Нет, ни на пальцах, ни на глазах, ни в ушах ее не образовалось кровавых ран, но боль она испытала самую настоящую.

Кай поднялся, с трудом сдерживая дрожь в коленях, подошел к девчонке, укутал ее в одеяло, сел у нее за спиной, подтянул к себе, прижал, положил руки ей на виски и стал делать то, чему учил его отец в одну из двух недолгих встреч. Правда, Сакува объяснял зеленоглазому и «зеленому» мальчишке, как нужно управляться с магией перемены внешности. Он говорил тогда: «У тебя тоже может получиться. Но начать нужно с малого. Сделай так, чтобы не был виден твой мизинец на левой руке. Сможешь, значит, доберешься и до лица. Да будь осторожен, если станешь пыхтеть и краснеть, мизинец, может быть, и исчезнет, зато ты сам превратишься в ярмарочного шута». Сейчас Кай не боялся превратиться в ярмарочного шута. И не хотел, чтобы его мизинец стал невидим. Он хотел, чтобы Каттими перестала чувствовать боль. Чтобы ее сердце билось ровно. Чтобы сила возвращалась в ее уставшее тело. Чтобы ей стало тепло. Он отдавал ей все, что еще оставалось в нем самом. И когда отдал все, когда она наконец уснула, а для него багровое небо закружилось, обратилось в ярмарочную карусель, стиснул кулаки и зубы. Осторожно положил Каттими, сунув ей под спину собственную куртку, с трудом поднялся, сбросил пояс с мечом и начал те самые упражнения, которым учил его приемный отец Курант и без которых не обходится ни один цирковой артист, каким бы ни был он усталым и как бы ни хотелось ему лечь и забыться. Через полчаса его пробил пот, еще через полчаса он понял, что не сможет без особого усилия даже поднять веки. А еще через полчаса он был смертельно уставшим, вымотанным, изможденным, замученным, но тем самым Каем, зеленоглазым охотником, Весельчаком, Киром Харти, Луккаем, Луком, везунчиком и неизвестно еще кем, которым его знали во многих деревнях и поселках Текана.

Утром Кай проснулся от испуганного прикосновения пальцев Каттими. Судя по лицу девчонки, она не исключала, что ее спутник находится при последнем издыхании.

— Ничего, — прошептал он чуть слышно, чтобы не расходовать остаток сил, который не слишком возрос за ночь. — Я жив. Все хорошо.

— Что ты сделал вчера со мной? — удивилась Каттими. — Мне было очень плохо, а потом показалось, что я дома, что сижу в бадье с горячей водой и что после нее меня ждет теплая постель. Ты знаешь, постели, конечно, никакой не было, но я проснулась с ощущением, что она была.

— Вот хорошо, — постарался быть бодрым Кай. — Я смотрю, ты уже и завтрак сделала? Тогда чуть позже мы перекусим и отправимся в ближайшую лощину, где еще поспим. Дальше будем передвигаться только ночью. Та мерзость, что пролетела над нами, мне совсем не понравилась. Ничего, кроме лютой ненависти, с ее стороны я не почувствовал. Конечно, раз она нашла нас ночью, она попытается не упускать нас из вида и впредь, но если мы будем двигаться по степи днем, то слишком облегчим ее поиски. А днем будем прятаться. К тому же ты научишь меня плести насторожи.

— Что это было? — прошептала Каттими, как будто напугавшая ее мерзость была рядом.

— Думаю, что пустотник, — вздохнул Кай и с трудом сел. — Но большой пустотник. И не только с крыльями, но и с головой. Чтобы так ненавидеть, голова должна быть большой.

— Разве ненавидят головой? — удивилась Каттими.

— Всем телом, — рассмеялся Кай и стал расстегивать рубаху.

— Чем ты собираешься заняться до завтрака? — насторожилась Каттими.

— Упражнениями, — ответил Кай и добавил, порадовавшись взгляду спутницы, который напоминал взгляд выпавшего из дупла ясным днем молодого филина: — Да, надо бы вернуть себе былую форму. А то ведь разыщешь себе кого-нибудь поздоровее, побыстрее, половчее, поудачливее.

— А такие разве бывают? — расплылась в улыбке девчонка.

Через полторы недели, когда небо приблизилось, стало багровей обычного и на горизонте даже в ночи стали проступать пики окраинных гор, в которые обращался исход Западных Ребер, Кай уже почти пришел в себя. Слабость еще владела им, но открывшиеся раны вновь затянулись, и внутри изможденного тела обнаружился зверский аппетит. Утолять его, к сожалению, приходилось только дичью да редкими луковицами степного тюльпана, сушеная ягода кончилась в первые дни. Зато улучшилось настроение у Каттими, которая не только обучила Кая всем, или почти всем, возможным насторожам, но и почерпнула у него неизвестное ей умение заговаривать хвою, песок, пепел, все, что можно собрать в кисет, а потом рассыпать за собой, чтобы чувствовать каждого, идущего по твоему следу. Волосы ее чуть-чуть отросли, опустились уже ниже ушей, что позволило девчонке завязать крохотный хвостик на макушке и под его неспешное покачивание то щебетать всякие глупости, то даже напевать какие-то песни. Кай по-доброму посмеивался ее гримасам, а Каттими никак не могла понять, почему он смеется, пока не поняла, что охотник неплохо видит в темноте, и всерьез обиделась, вспомнив, что переодевалась она время от времени, предполагая совсем обратное. Обида, конечно, была мимолетной, а дорога длинной и требовала развлечений. В конце концов Кай предложил девчонке обучать его языку малла. Выяснилось, что язык малла она толком не знает, так, помнит не более сотни слов, точно так же, как и слов кусатара и лами. Зато на языке лапани, таинственных обитателей Холодных песков, чьи старейшины заправляли в недоступной для посторонних крепости Гима, Каттими лопотала довольно сносно, чем и заняла Кая на несколько дней. Впрочем, он все чаще погружался в мучительные размышления, отчего морщины на его лбу почти скрывали давний шрам, а зеленые глаза и в самом деле были близки к тому, чтобы изменить цвет. Иногда ему чудился далекий отзвук рога или стук копыт, он поднимал руку, и Каттими умолкала, но пока что все тревоги были напрасными. Вдобавок больше не появлялся и ночной летун.

— Его не будет больше, — наконец решил Кай. — Он понял, куда мы идем, и будет ждать нас там. Конечно, если мы ему нужны. Но это вовсе не отменяет осторожности. Ничего, пока что можно еще болтать и петь.

Каттими пришлось замолчать в тот день, когда зубцы гор стали отчетливыми, а утренняя степь взбугрилась холмами, которые чем дальше, тем гуще курчавились лесом.

— Дальше ни звука, — предупредил Кай и направил лошадь к зеленой кромке, которой словно и близящаяся зима была не зима.

— Через лес пойдем? — тревожно прошептала Каттими, на что Кай подозвал ее к себе, наклонился и, щекоча губами ухо, прошелестел:

— Хочешь быть незамеченной — не будь заметной.

— Тебе я. — Кай вдохнул, смакуя девичий запах, затем добавил: — Мне мой отец. Приемный отец.

Он на мгновение закрыл глаза, представил, каково когда-то было его приемному отцу топтать дороги Текана, не имея глаз, и постарался почувствовать, «разглядеть» лес. Опасность была, но не только в лесу. Она стыла в земле, неслась над землей с ветром, багровела небесами, блекла тусклым пятном солнца. Она была всюду и нисколько не сгущалась впереди. Это и успокаивало и тревожило одновременно.

— Вперед, — негромко вымолвил Кай и снова тронул лошадь. — Думаю, отложим привал до вечера. По лесу сможем идти и днем. Но ты можешь спать в седле. Только не вздумай храпеть.

Лес удивил теплом. Только что холодный сырой ветер пронизывал тела путников до костей, и вот — ветер утих, висевшая в воздухе сырость развеялась, а хрустящие под копытами лошадей золотые листья словно наполнили лесные своды светом. Где-то высоко, среди прозрачных ветвей, зашуршали крылья, донесся птичий щебет, и стало еще светлее. Но не от птичьих трелей. Кай обернулся и увидел на лице Каттими улыбку. Улыбнулся сам, понял, что болезнь и в самом деле отступила, и махнул спутнице рукой — медлить не следовало. Сама Туварса, как и изрядная часть берега, укрываясь за невысокой грядой гор, почти не знала снежной зимы, но даже и этот чудесный лес должен был в скором времени заснуть, погребенный под снегом.

Путь через лес занял еще неделю. В конце ее Кай вывел отряд на едва приметный тракт, что петлял вдоль подмывающей корни гор речки Туварсинки, которая брала исток из-под самого Сакхара, но трактиров на этом пути не оказалось, а ни в одной из деревень кров найти так и не удалось. Все селения окружали свежесрубленные, обложенные камнем частоколы, на вышках тянули тетивы молодые стрелки, у ворот щетинились копьями селяне постарше. Перекликнувшись с очередным дозором за сотню шагов, ближе его грозили утыкать стрелами, Кай хмуро отправил коня дальше по тракту.

— Чего они все боятся? — спросила Каттими. — Разоренных деревень мы не видели, да и за неделю пути через лес пустотных тварей не встретили ни одной? Понятно, что граница Текана близка, но мы же не похожи на приделанных?

— Не хотят рисковать, — буркнул Кай, который с трудом разобрал то, что прокричал ему на местном наречии последний дозорный. — Говорят, что и здесь приделанные другими стали. Пока он тебя за горло не схватит, и не поймешь, что приделанный. Оттого и спокойно стало в лесу и на дороге, что Пустота Текан под себя по-иному подгребает. Словно не поживиться хочет, а корни пустить. Теперь и кровь на воротах Туварсы не пускают путникам — без толку: обычная на простой взгляд у приделанных стала кровь, не отличишь.

— И как же они сберегаются? — удивилась Каттими.

— Говорит, что колдуны на воротах дозор несут, — ответил Кай. — В городе их вроде немало, но я куда ни тыкался — вместо истинного умения спесь и дешевые фокусы. Поверь бывшему циркачу, за все то время, что я топаю дорогами Салпы, тех, кто чего-то может, можно было счесть на пальцах рук. И ты в их числе, кстати. Но на самом деле раньше со всего Текана колдуны да ворожеи в Туварсу уходили. Потом, наверное, прятались по окраинным улочкам, раз уж я до них не добрался. Сурна — самый дальний клан, смотрители тут не лютовали никогда. Пустота смотрителям — тот же господин, а всякий из приклоненных хочет господину своему кланяться так, чтобы тот плетью его не достал. А край Текана у Туварсы немногим дальше, чем у Сакхара. Припекает, когда пламя близко. Так что есть колдуны в Туварсе, есть. Только даже они вроде бы не всякого приделанного могут разглядеть. Оттого и стражники повсюду, и селяне с копьями и луками. Не все гладко в Туварсе и окрестностях. Лютует кто-то ночами.

— А мы ночами будем сидеть в гостинице, — постаралась развеять тревогу Каттими. — А дела все днем переделаем. Кстати, какие у нас здесь дела? Надолго мы в Туварсу?

— А куда бы ты хотела попасть? — поинтересовался Кай, поглаживая чем-то встревоженную лошадь по холке.

— В Хурнай, — зажмурилась Каттими. — Говорят, что он самый теплый, самый добрый город Текана.

— Бывало и такое, — согласился Кай. — Как повезет, впрочем. А это тебе зачем?

Девчонка наклонилась, почти сползла с седла и сорвала с пожелтевшего придорожного куста сразу несколько плетей горного хмеля. Посыпались на покрытый мхом камень созревшие шишки, затрещали сминаемые ветви.

— Ты что? — удивилась Каттими. — Это же предзимний хмель! Если его как следует перемять пальцами да сплести из него обереги на горло да на запястье — никогда тебя приделанный не разглядит. Да и обычный колдун пройдет как мимо пустого места.

— Невидимой не удастся, а неслышимой хочется, — призналась девчонка. — Когда тати шли на наши деревни, они всегда вперед своих шаманов пускали. Да не для колдовства, а для улова. Колдун не только смотрит, слушает и нюхает, но и чует. Где скотина укрыта, где детишки малолетние припрятаны. А хмель предзимний чуйку начисто перебивает.

— Не поможет, — покачал головой Кай. — Как ни укрывайся одеялом, как ни оплетай себя насторожью, ни обвешивайся амулетами, а все одно — от того, кто приглядывается к тебе, не укроешься.

— Так о том и речь, — пожала плечами Каттими. — Главное, от пригляда уберечься, а не убережешься, значит, судьба у тебя такая. Берись за меч.

— Берись за меч, — пробормотал Кай и в который раз опустил ладонь на рукоять обрубка. Ничем она не отличалась на ощупь от рукояти обычного меча, тем более оплетенной кожаным ремешком. Даже холод, странный холод куда-то делся. А может, и не было ничего в обрубленном мече особенного? В конце концов, сон и был сном, да и по-любому, всякий, получив таким навершием в бедро, от боли согнулся бы? Думал об этом Кай и понимал, что уговаривает сам себя. Словно уснувшая змея болталась у него на бедре.

Дорога тем временем начала подниматься вверх, да и деревья вокруг нее стали зеленее. Вскоре запахло и морем, и Туварсинка в пропасти по правую руку загремела, забурлила веселей, словно почувствовала близость водопада, спешила броситься с крутой скалы в соленую морскую воду. Деревеньки пошли чередой, и, хотя ограды оставались одна другой выше, воротца у них уже были распахнуты, и дымки поднимались над трактирами, видно, из-за того, что тут и там стали попадаться дозоры туварсинской гвардии в смешных разноцветных балахонах и с желтыми завитками рогов на шлемах. Но Кай уверенно правил коня на юг. За пару часов до заката путникам открылись красноватые волны моря Ватар, а сразу за этим и Туварса предстала во всей красе.

Город напоминал высушенные и прилепленные к горному склону крашеные берестяные туески. Скала, на которую Кая и Каттими вывел северный тракт и где он соединялся с восточным трактом, обрывалась если не в пропасть, то в огромную ложбину, сплошь заполненную домиками и домишками. Ложбина оплеталась узкими улочками, редкая из которых не обращалась в одну из бесчисленных лестниц, курчавилась остроконечными вечнозелеными лиственницами, благоухала цветами и фруктами, забивала ноздри запахом смол и соленого ветра. И всюду царил мрамор — то серый, то розовый, то голубой, то белый. Кай повернул коня к западу и разглядел на выдающемся в море утесе подсеченный водопадом туварсинский замок, который один только и был окружен стеной, для прочего города стеной служил сам обрыв над окраинными улочками и домами. Прищурился охотник, отсчитал одну за другой все одиннадцать ступеней склона, застроенного домами, отметил кромку второго обрыва, что отделял город от белых песчаных пляжей, пусть и ширина их была не более сотни шагов, и вовсе закрыл глаза. Зима настигла уже и Туварсу, но настигла мягко, по-южному, не желтя листвы, не морося дождем. Только ветер стал резче, задувая с западных, раскинувшихся за замком пустынь, да море Ватар добавило в красноту и зелень серости, вспенилось волнами.

— Бывал уже здесь? — приблизилась к охотнику Каттими.

— Бывал, — кивнул Кай. — Много раз. Но в Пагубу только однажды. Очищали побережье с другими охотниками от мерзости. Теперь, похоже, я остался бы здесь без работы. Хотя не зарекаюсь. Держись рядом да язык попусту не распускай.

В сотне шагов от перекрестка тракт опускался в глубокую лощину и упирался в черную скалу, украшенную массивными коваными воротами, близ которых несли службу не менее десятка разряженных туварсинских стражников все в тех же шлемах с рогами. Там же толпилась очередь из встревоженных горожан с узкими подводами, в которые были запряжены все больше ослы или мулы, да лишь несколько подобных Каю и Каттими странников, правда пеших. Очередь продвигалась не медленно, но все в ней без исключения переминались с ноги на ногу и с тревогой посматривали на небо. Стражники, впрочем, не медлили, сноровисто проверяли ярлыки и поклажу особенно не теребили, хотя осматривали телеги и сверху и снизу. Да беспрестанно оглядывались на худую туварсинку в цветастом платке, повязанном прямо поверх нелепого плоскодонного колпака. Та брезгливо поджимала губы, куталась в овчинный жилет и то и дело отрицательно мотала головой. Когда очередь дошла до Кая и Каттими, она точно так же мотнула головой, и, когда стражник, вернув путникам ярлыки, указал Каю, что во время Пагубы путникам разрешается вход в город с оружием, но никак не с двумя мечами на поясе, уже, кажется, собиралась разлечься на деревянной скамье, но вдруг замерла. Кай, потянувший из ножен обрубок, чтобы показать стражнику черный огрызок вместо клинка, успел разглядеть сверкнувший из-под белесых бровей взгляд, но уже мгновением позже лицо туварсинки вновь оказалось беспристрастным.

— Ты заметил? — зашептала Каю на ухо Каттими, едва стража пропустила путников во мглу скрывающегося за воротами тоннеля. — Ты заметил, как эта ведьма смотрела на твой сломанный меч?

— Ну во-первых, может, и не ведьма, — поправил спутницу Кай, которого и в самом деле обдало холодом от мгновенного взгляда, — а во-вторых, хорошая бы она была ведьма, если бы не заметила ничего. Или ты ничего не замечаешь?

— Теперь почти нет, — призналась Каттими. — Когда подбирала запасные части к мечу в хранилище, сразу поняла, что не подойдет мне этот обрубок. Но он лежал в том хламе, как… кусок льда. Так, словно собирал в себя тепло, но не нагревался. Знаешь, вокруг него все в труху осыпалось, словно сырость там скапливалась, а он был сухим и чистым. Сухим, чистым и страшным. Я, когда его в корзинку клала, тряпицей прихватывала и глаза закрывала. Потом, после того как коня твоего пришлось застрелить, обрубок мне горячим показался. А теперь снова холодеет. Но еще не остыл. Еще такой, как ты. Он словно живой…

— Словно живой, — задумчиво повторил Кай, удерживая коня, который отшатывался от потрескивающих в тоннеле факелов, под уздцы. — Не знаю, живой ли. Но не заметить его нельзя. Слушай, а если его обмотать тем же хмелем? Ты же вот обвила себе шею, запястья и ведь и в самом деле словно незаметной стала? Я, конечно, не колдун и не приделанный какой, но теперь уже с огоньком тебя не сравню. Теперь ты просто красивая девчонка, и только.

— И только? — надула губы Каттими. — А раньше, значит, огоньком была? Чего же ты молчал-то?

— А чего зря болтать? — пожал плечами Кай, выводя лошадь на воздух. — Загордишься еще. Не дуй губы, красота-то твоя никуда не делась. Ну что, скроешь мне меч?

— Скрою, — неохотно пробормотала Каттими. — Но тут что-то другое надо. Хмель по живому хорошо служит. По металлу надо другие средства. Я, конечно, не слишком сведуща, но если бы пробралась в заповедню какого-нибудь колдуна, то уж подобрала бы что-то. Да ты сам колдуном можешь стать, или я не говорила тебе? Постой, охотник. Подожди…

Занятая разговором со спутником, Каттими вдруг поняла, что она уже стоит на главной улице Туварсы, да почему-то не среди окраинных домишек, которых полно казалось с обрыва, а в самом что ни на есть центре города среди величественных мраморных зданий с колоннами и ступенями.

— Не крути головой, — предупредил девчонку Кай. — Это только фасады, вырезанные в мраморной скале, за ними даже пещер — и тех нет, нормальные дома еще разглядишь, подожди, только выедем из ущелья. Да, и не вздумай в седло залезать. Чуть дальше — улочки одна другой уже да ступени на каждом шагу, можно лошадей покалечить. Держись за мной, первым делом лошадей сдадим туда, куда Истарк наказывал, а там уж и о себе подумаем.

— О себе — это хорошо, — пробормотала Каттими и уже ни слова не сказала больше, пока Кай вел лошадей по узкой улочке, отыскивая обозначенный в наказе Истарка дом и дивясь пустоте на вечерних улицах Туварсы.

Наконец среди высоких оград, которые не только от пешего, но и от конного путника должны были скрывать дворики и дома подданных клана Сурны — клана Рога, под самой стеной и едва ли не у самого водопада, с которого падала вниз добравшаяся до моря Туварсинка, отыскались клепанные бронзой ворота. Сняв с седел нехитрый скарб, Кай постучал в ворота и в ответ на приглушенную ругань назвал имя Истарка. За воротами послышался надрывный кашель, затем загремели засовы, и створки пошли внутрь. В лицо внезапно дохнуло то ли затхлостью, то ли тухлой рыбой, но налетевший сквозняк тут же развеял вонь, и поморщиться не пришлось, и в проеме показался болезненно худой человек. Он кутался в потертое одеяло, поверх которого, словно от холода, подрагивали губы, щеки, безресничные веки над глубоко проваленными глазами и торчащие на почти лысой голове редкие клоки седых волос.

— Кто ты? — спросил Кай с невольной брезгливостью, отметил мгновенное удивление на худом лице и тут же услышал сухое, будто просыпанное песком и пеплом имя:

— Шехур, — и мгновением позже еще два слова: — Что надо?

— Забери коней Истарка, — ткнул поводья в вынырнувшую из-под одеяла сухую руку Кай и тут же пошел прочь.

— Ты видел? Ты видел? — зашептала поспешившая за ним Каттими. — Ты видел, как он смотрел на меня? Глаз не спускал! Зачем тебе его имя?

— Привычка, — пожал плечами Кай и втянул ноздрями солоноватый порыв ветра. — Ну что? Надеюсь, в гостинице пахнет не так погано, как в некоторых туварсинских усадьбах. Да, и кстати, тут недалеко торговая улочка, не знаю как теперь, а раньше там было немало лавочек, которые торговали всякой магической ерундой. Обвешаемся амулетами?

— Тогда уж колокольцами, — поморщилась Каттими. — Может быть, за лихорадочных примут или за придурков каких. Или ты не знаешь, что все эти амулеты лепят из всего, что под руку попадется?

— Может быть, и так, — кивнул Кай и тут же ударил по рукояти обрубка. — А вот мы и проверим, слеп ли торговец или нет. Тот, кто глаз на меч положит, тот что-то видит. А со зрячим и поговорим.

Отыскать зрячего торговца не удалось. В надвигающихся сумерках торговая улица не порадовала путников открытыми лавками, а лишь расстроила засовами и прочными замками на дверях. Даже обычные для Туварсы огни в жилищах лавочников, которые обычно располагались на вторых этажах, не горели. Окна были наглухо зашторены плотными занавесями, к тому же почти все они вдобавок обзавелись еще и решетками. Взглянув на жавшуюся к нему спутницу, Кай вздохнул, поправил на плече пику, ружье и зашагал к ближайшей гостинице, в которой ему уже приходилось как-то столоваться. Выстроенное все из того же мрамора здание тоже не порадовало огнями в окнах, которые на первых этажах так и вовсе были закрыты ставнями. В сгущающихся сумерках давно уже безлюдная улица казалась уже зловещей.

— Обратила внимание? — спросил Кай. — На воротах не было селян, только сами же горожане. Да путников не много. Но все торопились внутрь до сумерек. И я бы не сказал, что все хотели оказаться под крышей.

— Да, — согласилась Каттими, прикусывая губу. — Я бы тоже не отказалась оказаться под крышей и… за крепкими стенами и под замком.

— В темницу, что ли, захотела? — делано удивился Кай и тут же загрохотал комлем пики по железной двери. — Наххан! Открывай! Думаешь, я не узнаю твой сип за железом толщиной в палец? Это Кай — зеленоглазый охотник! Помнишь такого? Больше года назад две недели у тебя жил! Открывай, друг, а то что-то мне совсем перестали нравиться ночные улицы твоего города!

Через какой-то час Кай и Каттими, по очереди истратив солидную порцию горячей воды в моечной заботливого Наххана, присели у тлеющего углями камина перед столом с обычным для Туварсы угощением — кубками пряного вина, томленной на медленном огне дичью и тушенными в вине овощами. Хозяин — ширококостный крепыш лет пятидесяти, — который только что не облобызал Кая в дверях собственного заведения, заботливо разложил угощения по плоским блюдам и собственноручно посек на лоскуты тонкий туварсинский хлеб, который следовало макать в поставленное посреди нежданного великолепия жестяное корытце с пряным фруктовым маслом.

— Вот об этом я когда-то и мечтал, — проговорил Кай, погладив себя по животу. — Прикупить к старости домик на туварсинской скале, смотреть в окно, слушать, как стреляют угли в камине, потягивать густое вино и слизывать масло с пальцев. Видишь, хозяин, вроде я и не старый еще, а мечта сбылась. Почти сбылась. Денежку просадил, на домик не хватает. Но на твою гостиницу вполне еще. Вот только в окно посмотреть не получается. Или днем открываешь ставни?

— Нет, — с грустью замотал головой Наххан. — Да и зачем? Постояльцев нет. Давно уже нет, с полгода. Я здесь вроде сторожа. Жену и детей отправил к ее брату, в Ак. Там поспокойнее вроде, хотя кто знает. Пагуба-то не избылась пока. Вот только никогда б не подумал, что так она обернется. Многое переменилось, Кай, с тех пор, как вы по прибрежным лесам мерзость выбивали. Только недолго мы сладко дышали. С конца прошлой зимы беда в город пришла.

— Что же за беда, хозяин? — глотнул вина Кай. — Судя по столу, и бедовее были времена, или нет?

— Смерть, охотник, смерть, — вздохнул Наххан. — На стол не смотри, в былые времена я не бедствовал, за полгода достаток мудрено проесть. Только не в достатке дело. Смерть ходит по улицам Туварсы, а лица своего не кажет. Сначала одного нашли мертвым, потом другого, а там уж ни дня без мертвеца на улицах не обходилось. А когда и по десятку случалось, и по два. Дозоры стали выставлять — без толку. Дошло уж до того, что троих дозорных разметало по мостовой.

— Если по телам судить, то неясно, — пожал плечами Наххан. — Которые тела зарублены, а которые разорваны словно. Не всегда и покойника по частям собрать удавалось. Только ведь нет зверья в городе. Летунов и в разгар Пагубы в небе не мельтешило, а теперь и вовсе не видать. Собак сами повывели. Дошло до того, что никто с сумерек вовсе на улицу носа не кажет. Так говорят, что убивать и в домах начали. Реже, но начали. Только решетки и спасают на окнах. Так дело ведь не только в смертях. На каждого убитого с пяток без вести пропавших.

— Рогоголовые-то? — с неудовольствием переспросил Наххан. — А что им делать? Боятся, как и все. Чуть к вечеру, ворота запирают да прячутся по сторожкам и казармам. По первости вовсе город хотели закрыть, но потом прикинули, что смерти не убывают, да и чем будет город жить? И так уж торговцы уполовинились, летом приезжих, охочих до туварсинского вина или шелка, тоже вдвое меньше было, на тот год вовсе не станет, да и в деревнях близ города то же самое лихо бродит. И что интересно, мерзость пустотная словно поисчезала всюду.

— Приделанные? — спросил Кай. — Среди мертвых приделанные были?

— Думаешь, что не все мертвяки жертвы? — переспросил Наххан. — Прикидывали по-всякому. Нет, приятель. Все мертвяки — обычные люди. И кровь у них обычная. Слышал я, что бывают уже приделанные, которых особо и не отличишь от обычного человека, но каждый труп лучшие колдуны осматривали! Ни одного приделанного не нашлось! Да и что говорить, обычные люди под раздачу попадали, и потом, в домах, — редко когда кто исчезал без следа, обычно полная комната кровищи и окно или дверь настежь. Ну и золото пропадало, не без этого. Так опять же не всегда.

— И много именно пропавших? — спросил Кай. — Ну вот так же, чтобы без следа исчезли? Были — и нет?

— Ну это тебе надо к колдунам или к начальнику стражи, — задумался Наххан. — Хотя вроде бы счет на вторую тысячу пошел. Теперь-то с этим пореже стало, народ бережется. С другой стороны, куда им деться-то? На тоннеле стража и днюет и ночует, на ночь ворота запирает. На скалу не заберешься, тут и белка лапы сорвет. Охоту, что ли, надумал повторить? Начальник стражи тебя до сих пор поминает, нет у него более таких молодцов. Только одно дело в лесу, где всякая нечисть нечистью и кажется, а другое — в городе. Тут все вроде бы на одно лицо. На одно перепуганное лицо. Хотя есть кое-что интересное. Знаешь, по слухам, чуть ли не половина из пропавших — плохие людишки.

— Что значит «плохие людишки»? — не понял Кай.

— То и значит, — кивнул Наххан. — Я не скажу тебе, что они грабили по ночам или убивали, но по-всякому выходило. Кто был не слишком честен, кто жену побивал, кто пил без продыху. Да и чую, что у второй половины не все было в порядке внутрях.

— Осталось догадаться, кто воспользовался их плохостью, — усмехнулся Кай.

— Или как, — вставила до этого молчавшая Каттими.

— Кто бы, да не как бы, а такого, чтобы человека на части рвать или резать, пьянства да жульничества внутрях маловато будет, — отрезал Наххан.

— И что собирается делать начальник стражи? — поинтересовался Кай. — Урай что приказывает?

— Ждут чего-то, — хмуро бросил Наххан. — Урай ждет конца Пагубы, чуть ли не каждый день объявляет награду всякому, кто разыщет неведомых убийц, а начальник стражи, похоже, надеется на милость да на то, что наперед закончатся жители Туварсы, чем его стражники. Так ведь и среди его стражи пропавшие есть! Самые гадкие мздоимцы поисчезали! Так что и те пакостники, что остались, теперь даже на чужой медяк глаз не кладут.

— Опять же польза, — кивнул Кай. — Говоришь, лучшие колдуны в Туварсе имеются?

— Да кто ж их знает, лучшие они или какие, — пожал плечами Наххан. — Это они промеж себя ступени лепят, да и то пока смотрители не нагрянули или урай не решил, что все беды в Туварсе от их колдовства. Но покамест только что камень не грызут. Всякую шелупонь выставляют на воротах за приезжими приглядывать, а те, кто поважнее или посильнее, — те трупы осматривают, пробы берут, след какой-то вычисляют, да вот только не вычислили пока. Старшая среди них Алпа. Ужас что за баба. Только посмотрит на тебя — кишки узлом вяжутся.

— Хорошее, наверное, средство от расстройства, — улыбнулся Кай. — Она-то мне, наверное, и нужна. А много урай обещает за эту мерзость?

— Да сколько бы ни обещал! — махнул рукой Наххан и тут же с надеждой посмотрел на Кая. — За каждого пропавшего — живого или мертвого — по золотому. Да сотню, если гнездо удастся этой мерзости отыскать.

— Это уж ты к ураю, не ко мне, — снова махнул рукой Наххан. — А что, зеленоглазый, есть надежда справиться с этой пакостью? За этим сюда прибыл?

— Не за этим, — покачал головой Кай. — Но поиздержался в дороге. Так что от приработка не откажусь. Опять же не в лесу, не в сырости, а в городе. Не работа, а мечта. Доложишь обо мне завтра начальнику стражи?

— Как же не доложить? — расширил глаза Наххан. — На рассвете и побегу! А если не выгорит?

— Ну об этом я тебе, приятель, еще больше года назад говорил, — вздохнул Кай. — Если не выгорит, значит, я выгорел. А с пепла какой спрос? Давай, что ли, укладываться будем?

— Так это я мигом! — вскочил на ноги Наххан. — И медяка стертого за ночлег с тебя не возьму, дорогой!

— Куда тебе охотиться? — недовольно прошипела Каттими, едва Наххан заковылял к лестнице на второй этаж. — У тебя ж колени только-только дрожать перестали, как из седла спустился?

— Подумаешь, колени, — развел руками Кай. — Главное, чтобы рука не дрогнула. Что думаешь обо всем этом?

— Ничего, — вдруг прошептала со свистом Каттими и замерла.

Кай обернулся и тоже замер. На ступенях лестницы, ведущей на второй этаж, стоял Наххан. Но это уже был не тот Наххан, который поднимался наверх. Этот Наххан напоминал зверя. Ноги его опирались на ступени, как опираются лапы зверя на лесную подстилку. Обвисший живот втянулся. Черты лица заострились, на толстых губах появилась странная, дрожащая улыбка. Да и глаза, сощурившись, сверкали под веками отблесками камина так, словно пылали огнем.

— Приятель, — окликнул хозяина гостиницы Кай, — что это с тобой? И за какой, извиняюсь, Пустотой ты держишь в руках эти кухонные ножи?

Наххан не ответил ни слова, но, медленно переступая, спустился на пару ступеней вниз.

— Веревка! — прошипел через плечо Каттими Кай. — В мешке веревка. Его живым надо утихомирить! И слушай, слушай вокруг. Не сам он это сотворяет с собой, не сам!

Каттими ойкнула, зашуршала мешком, а Кай потянул из ножен черный меч и отодвинул в сторону тяжелый стул.

— Одумайся, Наххан! Ведь это не ты лишился ума, это кто-то другой тебя его лишает? Что же, получается, и у тебя не все чисто внутри?

Наххан явно слышал каждое слово, но относился к ним так же, как относится к голосу жертвы дикий зверь, только что не скалил клыки и не пускал слюну. Медленно переступая, он сошел с лестницы и двинулся к столу, забирая левее, словно его целью был не Кай, а Каттими.

— Эй, девочка, — с тревогой заметил Кай. — А ведь он на тебя нацелился, точно тебе говорю.

— За дверями, — сдавленно прошептала она. — Тот, кто ведет его, за дверями. На улице. Сильный, очень сильный колдун. Надо накинуть на него ожерелье из хмеля. Поможет.

— Как ты себе это представляешь? — сделал шаг вперед Кай, и тут Наххан прыгнул.

Трудно было себе представить, что немолодой, довольно грузный туварсинец способен оторваться от пола хотя бы на высоту колена, но Наххан прыгнул, и, если бы не тяжелый дубовый светильник, висевший над столом, Кай не успел бы остановить убийцу. Но Наххан словно прыгнул вслепую. Подвешенная на цепях дубовая колода встретила лоб хозяина гостиницы глухим звоном, Наххан опрокинулся навзничь на стол, что позволило Каю одним взмахом меча выбить из его рук ножи, но уже в следующее мгновение старик очнулся и с утробным рычанием бросился на взвизгнувшую Каттими. Кай перепрыгнул через стол, едва удержавшись на подкосившихся ногах, подхватил стул, чтобы расколотить его о спину Наххана, но того уже спихивала в сторону сама Каттими. На голову старика был плотно насажен венок из хмеля.

— Что замер, охотник? — Она брезгливо стерла с лица слюну обездвиженного безумца. — Уходит твой колдун.

Прихрамывая, Кай рванулся к выходу. Засов поддался ему с трудом, и, когда охотник выглянул наружу, колдуна уже простыл след. Над городом стояла тьма, и только багровые всполохи мерцали сквозь низкие облака.

Глава 12
Туварса

Ночь Кай и Каттими провели в комнате с самой прочной дверью, обвесившись оставшимися плетенками из хмеля. В такой же плетенке по гостинице бродил пришедший в себя Наххан, плакал и клялся, что единственной пакостью, которую он за собой помнит, является его постоянная трусость, которая пронизывала всю его жизнь. «Всегда всего боялся, сначала соседских мальчишек, потом смотрителей, потом воров, потом стражников, мытарей, Пагубы, ну что будешь делать?» — скулил он под дверью комнаты до тех пор, пока Кай не пообещал старику все-таки разбить о его спину тяжелый стул. Но к утру старик угомонился, и, когда первые лучи солнца пронзили сквозь щели в ставнях гостиничный зал, Кай и Каттими обнаружили его спящим все у того же стола. Было видно, что ночные страхи не только исторгли из него потоки слез, но и пробудили в несчастном зверский аппетит. Даже осколки блюд, разбитых при падении спиной Наххана, были вылизаны дочиста.

— Ну что же, — заметил Кай, отдав вслед за Каттими должное чистой воде и бокалу легкого вина, — не знаю, как у нас выйдет с подработкой, а имя главной колдуньи Туварсы мы уже знаем. Пожалуй, я оставлю в комнате, где мы ночевали, и ружье, и пику. Не хочется таскать на плечах тяжесть. Но лук ты возьми, к тому ж, владеешь ты им и в самом деле очень неплохо.

— Зачем тебе нужна главная колдунья? — поинтересовалась Каттими, зардевшись от похвалы. — Ты за этим отправился в Туварсу?

— Я уже говорил. — Кай встряхнул за плечо старика и, когда тот забормотал что-то и принялся тереть глаза, шагнул к выходу. — Надо посетить всю дюжину.

— Всю дюжину? — не поняла Каттими, выходя вслед за Каем на улицу.

Кай прикрыл за собой тяжелую дверь, оглянулся. Узкая туварсинская улочка была залита лучами солнца, словно и не надвигалась на весь остальной Текан суровая зима. Мимо процокал пузатый ослик, запряженный в тележку, едва заметную под перетянутой веревками горой тюков с коконами шелкопряда. Тут же брел водонос с мехами, наполненными явно не водой.

Открылись кое-какие лавки, даже мальчишки прыгали у соседнего дома, подбрасывая камешки. Туварса вновь казалась той самой, к которой Кай привык с детства: жаркой, слегка хмельной, пряной и вальяжной.

— Я говорю об Асве, Харе, Агнисе, Кикле, Неку, Хиссе, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурне, Эшар и Паттаре.

— Подожди! — наморщила лоб Каттими. — Ну я уже поняла, что рассказ Сая в Кете не был шуткой. И даже поверила, что ты говорил с Киклой. Кроме того, я была весьма впечатлена трюком того рыжего на пароме. И магией того, кого он обозвал Ваштаем. Но дюжина! Ты думаешь их всех отыскать? А если они уже мертвы?

— Может случиться и так, — кивнул Кай. — Кикла сказала мне, что я должен посетить всех. Мы в Туварсе. Возможно, что эта Алпа — и есть та самая Сурна.

— Подожди, — Каттими заволновалась, потерла виски, захлопала глазами, — но ведь, если я помню, ты уже встретил кое-кого? И Паттара, и Киклу, и Агниса. Да и о Кессар ты что-то упоминал. Ведь они все мертвы? И если Сурна — это Алпа, получается, что ты хочешь и ее смерти?

— Я не хочу ничьей смерти, — произнес Кай. — Уж, по крайней мере, смерти незнакомых мне людей. Но я должен увидеть каждого.

— Все, кого ты увидел из них в последние дни, мертвы, — напомнила Каттими.

— Ты играешь в игру, правил которой не знаешь, — сказала девчонка.

— У меня нет выбора, — ответил Кай. — Пошли. По той стороне улицы каждая вторая лавка торгует амулетами и оберегами. Поищем что-нибудь столь же полезное, как и твой предзимний хмель. Заодно и разузнаем что-нибудь.

Ничего нового разузнать не удалось. Уже к полудню, когда животы стали настойчиво напоминать путникам о собственной пустоте, Кай и Каттими убедились, что, если Туварса и служила укрытием для колдунов и шарлатанов со всего Текана, она явна отдавала предпочтение последним. Вместо амулетов в чашах и корзинах хранились разноцветные камни, пучки перьев, раскрашенные кости и прочая дребедень. Каттими, правда, выбрала моток тонкой конопляной веревки, да и то лишь как основу для будущего заклинания. Веревка, по ее словам, была снята мотком прямо со станка и за последним вымачиванием рука рабочего ее не касалась, значит, ее можно было заговорить и укрыть ею рукоять меча.

— А ты умеешь заговаривать веревку? — с сомнением похлопал по полотняному мешочку с покупкой Кай и по лицу Каттими понял, что умеет ли она столь непростое дело, девчонке самой придется узнать в самое ближайшее время.

Выйдя из последней лавки, хозяин которой так и не смог толком сказать, есть ли в Туварсе настоящие колдуны, кроме всем известной Алпы, и кто в таком случае несет службу с охранниками на воротах, Кай повлек Каттими к расположенной под залатанным холщовым навесом харчевне, в которой, судя по количеству посетителей и дивному запаху, чудесно запекали на углях мелкую морскую рыбешку. Пузатый туварсинец в красочном жилете принес угощение на деревянной доске, в которой, как и в ламенском трактире, были высверлены углубления для разнообразных приправ, а сверх того блюдце с горячими хлебцами, которые служили в Туварсе всеми возможными столовыми приборами. Впрочем, рыба особых приборов не требовала, поскольку была приготовлена так, что легко отделялась и от костей, и от кожи, стоило коснуться ее пальцами.

— Вот это — настоящее колдовство! — удовлетворенно вымолвил Кай, вытирая пальцы о поданную тряпицу. — Рыба исчезает, стоит протянуть к ней руку. Язык едва успевает ощутить ее дивный вкус. Если бы не тяжесть в животе, я бы заказывал ее и заказывал.

— Разве это тяжесть? — расплылся от похвалы хозяин харчевни. — Это легкость! Даже старики со слабыми желудками приходят откушать моей рыбки, потому как от нее одна польза. И никакого колдовства. Тридцать лет на одном месте — и весь секрет. За колдовством тебе, зеленоглазый, надо двигать на улицу Белых колонн. Увидишь замок урая, поворачивай налево. Напротив замка имеется каменный мост. Он перекинут через ущелье, в котором разбивается о морские камни Туварсинка. Так вот на этой стороне в самом большом доме живет Алпа. Говорят, она первый мастер по колдовству.

— Так что же, — не понял Кай, — она единственная колдунья на всю Туварсу? А кто же приглядывает за воротами?

— А кто только не приглядывает, — махнул рукой толстяк. — И ее ученики, и другие колдуны. — Он понизил голос и наклонился пониже. — Сейчас вроде прятаться нет причины, но те, кто поумней, все равно не размахивают горшками со снадобьями и посохами не стучат. Да и не так много у нас колдунов. Если только человек пять, среди которых главная сама Алпа, да еще пятеро полуколдунов, что променяли выпавший им жребий на пьянство, да, может быть, еще три ведьмы, из которых две выживших из ума бабки-повитухи, да еще одна мерзкая баба, что только и может, что кровь пускать пиявками да раны дорожной травой прикрывать. Ну это уж и не колдовство никакое, а ерунда. Если бы я знал, в какой воде ту траву вымачивать, так и у меня бы отбою от болезных не было.

— Кого? — не понял хозяин харчевни. — Алпу? Так и зовут. Алпа. Нет, она, говорят, любят, когда на коленях ползают и величают ее благодетельницей, но так-то Алпа — она и есть Алпа. Мать ее была колдуньей, и мать ее матери была колдуньей. Правда, в былые времена помалкивали они о своем ремесле, да и живы были лишь потому, что сам урай считал важным держать при себе предсказательницу.

— Да я не про Алпу, — поморщилась Каттими. — Как зовут ту мерзкую травницу?

— Перой ее кличут, — скорчил в ответ гримасу толстяк. — Но к ней, только если болит чего, я вот как-то потянул ногу, так она моментом боль сняла.

— И чего ж ты ее ругаешь? — удивилась Каттими.

— А чего ж мне ее хвалить? — не понял толстяк. — Я вот цену беру, а что даю взамен — рыбку! Во рту тает! А она? Да, боль снимает, лечит даже, но так и цену берет в десять раз выше! А что дает взамен? Ничего.

— Здоровье, — с укоризной покачала головой Каттими. — Здоровье она тебе дает!

— Вот мое здоровье! — недовольно буркнул толстяк, забирая у Кая медяки и хлопая себя по животу.

— Значит, — охотник поднялся, — эта самая Алпа — потомственная предсказательница?

— Хочешь узнать будущее? — усмехнулась Каттими.

— Хотя бы на минуту вперед не помешало бы, — заметил Кай и вдруг почувствовал то же самое, что и у трактира в Кривых Соснах. Тень, быструю тень, которая сейчас, сию секунду, в это самое мгновение должна была пронзить горло Каттими, войти в смуглую юную кожу чуть повыше ключицы и разорвать все нити, связывающие девчонку с испуганным южным городом, с полотняной харчевней, с ним — с Каем — и с самой жизнью. Он поднял деревяшку мгновенно, и капли соуса, рыба, туварсинские хлебцы еще только летели, чтобы упасть на стол, а короткая стальная стрела уже гудела, пронзив дубовую плашку и выйдя с другой ее стороны на ладонь.

— Ой! — только и выдохнула побледневшая Каттими, упала на скамью, схватилась за то самое место, куда должна была войти стрела.

Завизжали, заохали посетители, раскатил по всей площади зычную ругань толстяк, а Кай уже стоял под открытым небом и цедил взглядом редких прохожих и окна. Безжизненные окна в трехэтажном особняке напротив, которые зияли пустотой.

— Что же это творится? — подскочил к охотнику толстяк. — Уже и белым днем по городу не пройдешься. В кого целили-то?

— В меня, — процедила сквозь зубы все еще бледная Каттими. Сдернула наконец с плеча лук, наложила стрелу, да только цель все никак высмотреть не могла.

— Второй раз, — с тревогой проговорил Кай. — Ночью был первый.

— Значит, будет и третий, — уверенно сказала Каттими.

— Да ничей, — пожал плечами толстяк. — Был домом смотрителя, да нет уже у нас смотрителя третий год. А пока стоит пустой. В начале Пагубы не до него было, а потом уж разграбили, стекла в окнах повыбивали, и охранять нечего стало. С той стороны с дюжину переулков, ушел, мерзавец. Да что тут стоять-то? Стражу кликать надо!

Начальник стражи за прошедший год сдал. Или стал меньше ростом, или опустил плечи, ссутулился, но бессилия в лице не появилось, только злости прибавилось. Радости, когда увидел Кая, не выказал, зато удивленно крякнул, оглядев Каттими. И непонятно, то ли точеной фигуркой восхитился, то ли вооружением девчонки.

— Монету прибыл сшибить? — спросил Кая коротко.

— Не скрою, кошелек не полон, — ответил охотник. — Но в Туварсу прибыл не за монетой. Есть дело к вашему колдуну. К лучшему колдуну.

— К Алпе, что ли? — поморщился начальник стражи. — Она такая же колдунья, как я непобедимый воин. По должности — да, а так-то… Была бы толковой колдуньей, давно бы мы уже эту заразу в городе вывели.

— А что же, кроме нее, колдунов нет в городе? — не понял Кай.

— Их вообще нет, — отрезал стражник. — Так, по мелочи промышляют, с дозорами моими в очередь стоят, только не высмотрели пока ничего. Я когда-то беседу имел с матушкой Алпы, та-то получше в колдовском деле смыслила, та так и сказала: нет колдунов в Текане. Точнее, есть, но бессильны они. Потому как все это, — седой ветеран поднял голову, махнул рукой, захватывая красноватый купол, накрывший Туварсу и весь Текан, — все это пламя, огонь, свет. Колдовство это над нами. Не будь этой красноты, сказала она, всякий, что с лучиной идет, источником света был бы. А так-то, чтобы вот это небо пересилить, самому надо ярче солнца быть. Или под стать.

— Зато верно, — кивнул начальник стражи и, оглянувшись к бегущим от заброшенного дома смотрителя стражникам, зычно выкрикнул: — Ну что там, лентяи?

— Ничего, — донеслось в ответ. — Все пылью покрыто, следов нет никаких. И в переулках с той стороны никто не видел никого. Но по крышам если, никто б и не заметил.

— Вот так всегда, — сплюнул под ноги ветеран. — Следов нет, а мертвые есть. И пропажи есть. И пустые улицы Туварсы по ночам. Возьмешься? Ста золотых, как тут слухи ходят по городу, не обещаю, но десяток будет. Слово. Хотя бы ниточку вытяни, за которую ухватиться можно. Мы уж тут и на приделанных думали, и на мерзость пустотную. Не срастается ничего. К тому же в окрестных деревнях та же история, пусть и не так плотно. За две тысячи человек уже пропало, понимаешь? За две тысячи! Может, и не отборные горожане, а все одно — прореха. Да еще и мертвых за полгода набежало под три сотни. Когда еще такое было?

— Приделанных под Кетой и Ламеном прибавилось, — заметил Кай. — Внешне и не отличишь от обычного человека. Можно и кровь не пускать. Думаю, что собирают они под себя воинов.

— И как же они их выводят из города? — почти зарычал стражник. — Крылья им лепят? Или жабры? Все туварсинские корабли в порту на цепях! Ворота на ночь на цепи замыкаются! Как?

— Вот и обдумай. — Начальник стражи подозвал старшину дозора, сдернул с шеи того медный ярлык с вычеканенным желтым рогом, бросил его Каю. — Держи, парень. К Алпе с этой пластиной тебя без монеты пропустят. Толку не будет, правда, но все равно. А так-то постарайся. Понял?

— И девку свою под стрелы не подставляй больше, — буркнул начальник стражи и развернулся, пошел прочь, вычеканивая по туварсинской брусчатке щегольскими сапогами тяжелый шаг. Нет, сдал начальник стражи за год, определенно сдал.

— А ведь это единственный способ, — вымолвила подошедшая Каттими.

— Ты о чем сейчас? — спросил тот, хотя понял сразу.

— Под стрелы меня подставить, — объяснила Каттими. — Иначе провозимся здесь до весны.

— А я бы задался вопросом, почему целились в тебя, — отрезал Кай.

— Это ясно, — притворно вздохнула девчонка. — Ты ж колдунью ищешь? Вот она и пытается порчу на меня навести. Избавиться от соперницы хочет.

— Серьезнее? — задумалась Каттими. — Куда уж серьезнее. Отец говорил мне, что умный вор крадет самое ценное. Умный враг бьет в сердце. Выходит, что я — твое сердце.

— Может быть, — неожиданно согласился Кай. — Так что, сердце мое, стучи осторожно и с оглядкой. И чтобы без перебоев.

— Буду стараться, — серьезно ответила Каттими. — В какую сторону прикажешь стучать теперь?

— К колдунье пойдем, — нацепил на шею ярлык Кай. — Когда не знаешь, что делать, делай то, что можешь. Только держись, девка, передо мной. Понятно?

— Ерунду сказал этот начальник стражи, — буркнула, обернувшись через десяток шагов, Каттими. — Может быть, в сравнении с этим самым небом те огонечки, на которые колдуны смахивают, и в самом деле мелочь неразличимая. Но колдовство-то колдовству рознь — которое светит, которое молвит, которое запахом окутывает, которое глаза открывает, которое веки смежит. Если так сравнивать, то и ты, охотник, против серьезной твари пустотной не лихой боец, а удачник. Да и лавина тати затопчет тебя, как ни брыкайся. Однако силы это твоей не умаляет. Ведь так? Или не колдовство твое внутреннее заставило тебя плошкой дубовой меня прикрыть?

— Ты это… — Что-то показалось важным в словах Каттими Каю, только вот что? — Ты иди знай да меньше болтай. Прислушивайся. Уж не знаю, о каком ты колдовстве говоришь, но плошки дубовой у меня в руках больше нет. Только собственная спина…

Странным было это ощущение нависшей опасности. Словно по лесу идешь, но боишься не неведомого зверья, а деревьев. Каждое может выстрелить в сердце острый сук, хлестануть по глазам ветвью, осыпать ядовитыми шишками, подсечь корнями, придавить стволом. Шелест, легкий шелест листвы смертельным кажется. И запах кажется смертельным. Запах… Что там говорила о запахе Каттими? Когда после колдовства над Нахханом выскочил Кай в темноту ночной Туварсы, никаких следов не удалось отыскать, но запах был. Едва уловимый, почти неразличимый, но был. Знакомый, знакомый запах. Где же он чувствовал похожее? В Намеше? В Кете? В Ламене?

Каттими восхищенно остановилась в устье очередного переулка. Улица напротив, огородившись мраморными перилами, обрывалась в пропасть, и на другой ее стороне вздымал розовые стены на черной скале замок урая клана Рога — клана Сурны. Правее, за изящным изгибом каменного моста, разбивался веером брызг, окутывался туманом водопад Туварсинки.

Кай придержал девчонку за плечо, оглянулся, сделал шаг вперед. Дома вдоль ущелья, в котором скрывалась река, прежде чем через лигу вынести холодные струи в волны моря Ватар, высились на четыре-пять этажей, мраморные колонны всех цветов на каждом были отполированы до блеска, особенно на противоположном берегу, под замковой скалой, но былого великолепия не было. Ни шатров затейников, ни прогуливающихся по набережной разряженных туварсинок, ни разукрашенных лентами и шнурами стражников. Вместо них у перил виднелись редкие нищие.

— Осторожно, — предупредил Кай. — Каждый из этих молодцов может оказаться убийцей.

— Спасибо, что предупредил, — поджата губы Каттими. — Не пожалел еще, что взял меня с собой? Который дом Алпы? Что за стена на этой стороне ближе к водопаду?

— Сколько вопросов… — Кай огляделся, опасность по-прежнему была где-то рядом, хотя слегка отдалилась, выжидала. — Что взял — не пожалел пока, но могу и пожалеть, а не хотелось бы. Дом Алпы как раз напротив моста. Из розового мрамора. А стена отделяет бедные кварталы. Они здесь расположены вдоль под обрывом. Считай, что полосой в четверть лиги тянутся только улочки бедноты, хотя беднота Туварсы относительна. Кое-кто из здешних бедняков в той же Гиене или Намеше считался бы зажиточным горожанином. Тем более что за этой же стеной, поближе к собственным цехам, живут и мастера шелка, и винодельцы, и горшечники, и резчики по мрамору.

— И все-таки отгораживаться стеной… — покачала головой Каттими.

— Эта стена от грязи, — объяснил Кай. — Мастерских за стеной немало, тесно. Куда грязь девать? Под водопадом на краю ущелья устроены помосты, оттуда грязь сбрасывается в реку. Но обязательно или в мешках, или в старых бочках, которые тоже должны быть затянуты в мешки. Река выносит все это дело далеко в море, так что и город чистый, и пляжи, которые в былые времена привлекали сюда знать со всего Текана, остаются белыми.

— Подожди, — задумалась Каттими. — А если и пропавших вот так же? В бочках?

— Брось, — отмахнулся Кай. — Здесь высота в сотню локтей, да и после пороги. Чтобы бочка упала, не размолотив внутри человека, ее нужно откатить на половину лиги ближе к морю. Да и тогда не завидую я тому смельчаку, что окажется в ней. Дальше-то что? Река выносит добычу далеко в море, за рифы, а на глубине здесь чего только не водится — и морские змеи, и акулы, и прочая пакость… Если кто-то так делает, то он забавляется, скорее всего. А всех пропавших в Туварсе следует прибавить ко всем убитым.

— Ладно. — Каттими с тревогой огляделась. — О чем хочешь спросить Алпу? И как будешь зарабатывать десять золотых?

— На Алпу хочу для начала посмотреть, — нахмурился Кай. — А десять золотых поможешь заработать ты.

— Это как же? — округлила глаза Каттими. — Все-таки хочешь меня приманкой сделать?

— Не хочу, — признался Кай. — Но ты уже сама ею сделалась. Знать бы еще почему…

У дверей дома Алпы, который Кай сразу же назвал про себя дворцом, стоял дозор стражи. Крепкие туварсинцы двинулись навстречу поднимающейся по мраморным ступеням парочке, но, разглядев ярлык на груди Кая, остановились. И все же, прежде чем пропустить просителей к колдунье, отправили к ней гонца. Тот, вернувшись на подкашивающихся ногах, потребовал заплетающимся языком, чтобы незнакомцы или сдали оружие, или отправлялись к колдунье вместе со стражниками — не менее двух дозорных на каждого просителя. Кай с неудовольствием оглядел встревоженные лица туварсинцев и предложил идти всей толпой. Но с ними пошли четверо.

Внутри царило запустение. Мрамор пола и ступеней покрывала пыль, а следы давних уборок проглядывали сквозь нее грязными разводами. Кое-где темнели пятна засохшей крови. В углах валялись обломки мебели.

— Алпа дала зарок не убирать в своем доме до конца Пагубы, — объяснил Каю разруху один из стражников, зубы которого норовили отбить дробь.

— Кровь? — Стражник покосился на девчонку, само явление которой с оружием на поясе вызвало удивление у всего дозора, сравнимое с испытываемым дозорными ужасом. — Так ведь все слуги Алпы пропали в первую очередь! Пятеро погибли — старики и бабки, а те, кто помоложе, исчезли. Пятнадцать человек! Только она одна и выжила, и то лишь потому, что в тот день гостила со служанками в замке урая.

— А в замке урая подобные случаи происходили? — поинтересовался Кай.

— Нет, — испуганно буркнул один из стражников. — Так в замок урая никого не пускают уже полгода. Даже стражники, что были там в последнем дозоре перед первым ужасом Туварсы, так там и остались служить. Заразы боится семья урая.

— Ты о заразе? — спросил Кай, длинная лестница вполне позволяла вдоволь наговориться.

— И о заразе, и об этом. — Девчонка показала на пучки травы, развешанные по стенам и колоннам. — Уж не знаю, действенны ли деревенские рецепты, но здешняя колдунья использовала, наверное, все средства отворота нечисти, которые только смогла отыскать.

— Что ж, — усмехнулся Кай. — Судя по тому, что на нас они не действуют, мы, к счастью, к нечисти не относимся.

Алпа сидела в кресле, которое сделало бы честь трону любого из ураев Текана. Оно возвышалось на постаменте, поднимающемся над площадью огромного зала не меньше чем на двадцать ступеней, и напоминало могильник, возведенный во славу мертвеца, который или которая, благодаря необъяснимому капризу судьбы, все еще сидела на его оголовке. Алпа оказалась женщиной средних лет, средней полноты и, наверное, средней внешности, которая блекла под блеском золотых одеяний до ничтожной. Ее не спасали даже яркие краски, которые придавали щекам колдуньи розовый цвет, ресницам и бровям иссиня-черный, а губам кроваво-красный. Хотя глазки, расположенные точно между розовым и черным, были живыми. Они суетливо бегали, не задерживаясь ни на ком подолгу. Едва Кай и Каттими с сопровождением дошли до середины зала, среди золотых складок одеяния отыскались две розовые ладошки, которые еле слышно хлопнули, заставив шевельнуться двух служанок, раболепно распростерших тела на ступенях престола колдуньи. Ведущие к их запястьям шнуры натянулись, и где-то под потолком зала с оглушительным грохотом рассыпались искрами закрепленные там шутихи. Идущие за Каем и Каттими стражники дружно повалились на пол.

— Нас встречают салютом, — с улыбкой заметил Кай.

— И ароматом ночных грибов, — расширила ноздри Каттими. — Хозяйка этого дома пропитала ими все. Я слышала, что курение сушеных грибов способствует предвидению, но оно же и вызывает привыкание похлеще крепкого вина или маковой росы.

— Разума, надеюсь, оно не лишает? — поинтересовался Кай.

— Разума при неумеренном употреблении лишает все, — ответила Каттими.

— Стойте! — неожиданно низким голосом потребовала Алпа, когда до первой ступени ее постамента осталось два десятка шагов. — Стойте там и говорите громко! Кто ты, воин? Чего хочешь от меня?

— Доброго совета, — ответил Кай, слегка поморщившись. Ничем не напоминала Anna Сурну. Ничего не было в ней от Сурны. Между тем каждый из двенадцати, встреченных до сего дня Каем, нес в себе что-то соединяющее его с тем, чьим пеплом он себя называл. Частицу силы. Даже сопливая девчонка Каттими имела больше прав называться крупицей пепла одного из двенадцати, чем эта разряженная и испуганная кукла с низким голосом.

— Я Кай, охотник за нечистью, — назвал он свое имя. — С год назад я вместе с другими охотниками очищал от нее прибрежные леса клана Сурны. Теперь я вернулся, и начальник стражи попросил меня помочь развеять напасть, охватившую Туварсу.

— Я слышала о тебе, — как будто с облегчением вымолвила Алпа. — Чего же ты хочешь от меня? Я не могу прозреть твою удачу. Ты не сын клана Рога. Я вижу будущее только своих соплеменников.

— Жаль, — признался Кай. — Я хотел узнать принадлежность крови, выпачкавшей мой платок. Есть ли в Туварсе такие умельцы, которые смотрят не только в будущее, но и в прошлое?

— Ты смешон, — и в самом деле попыталась рассмеяться Алпа. — Если бы такие умельцы были, напасть, охватившая Туварсу, давно бы уже была развеяна.

— А что у вас с колдунами? — вдруг подала голос Каттими. — Я далека от мысли, что кто-то из них может сравниться с тобой, великая Алпа, в прозрении будущего, но, может быть, у кого-то есть и иные таланты? Например, прозревать истинную сущность человека? Зря, что ли, кое-кто из них несет дозор вместе со стражниками?

— Это не твоего ума дело, девчонка! — раздраженно громыхнула эхом Алпа. — И если никто из моих учеников до сего дня не прозрел истинную сущность преступника, значит, он через ворота и не проходил! Я все сказала!

— И ради этой встречи мы добирались до Туварсы? — с гримасой поинтересовалась Каттими, когда спутники вновь оказались на улице.

— И ради этой тоже, — пробормотал Кай, потянулся за фляжкой воды, начал жадно пить. — Я не знаю, удастся ли нам отыскать всю дюжину, но Кикла сказала, что мне нужно переговорить с Сурной. Значит, я ее увижу. Впрочем, в этом я уверен.

— Жажда, — объяснил Кай. — Всякий раз, когда я рядом с кем-то из двенадцати, жажда не дает мне покоя. Так было в Хурнае, в Намеше, в Текане, в Ламене. А уж на пароме-то я просто дрожал от жажды. Но потом мне становилось хорошо…

— А тебе не показалось странным, что тогда, на пароме, этот самый Ваштай уничтожил Агниса? — спросила Каттими. — Не знаю, как те трое, что ушли на восток, но и Ваштай, и Агнис, скорее всего, равны? Почему так? И почему ты молчишь об этом? Всю дорогу до Туварсы я ждала, что ты заговоришь об этом!

— Я все еще думаю, — признался Кай, у которого и в самом деле не выходило многое из головы. Не выходило, но и не складывалось. Не срасталось.

— Если он один из двенадцати, то выбор не слишком велик, — признался Кай. — Скорее всего, он мужчина. Если учитывать, что Агнис и Паттар уже отбыли в круг мучений, то остаются Неку, Сакува, Асва, Хара, Паркуи. Это не Сакува, я встречался с ним, помню его фигуру. И вряд ли Асва, пепел клана Лошади выглядит как старик. Остаются Неку, Хара и Паркуи. Думаю, что это Неку. Насколько я понял Киклу, с колдовством под небом Салпы не так уж легко, но каждый из двенадцати мог сохранить толику прежних умений. Ак — город клана Тьмы. И сиун Неку напоминает то, что мы увидели на пароме: сгусток серой мглы и приморозь. Его еще называют тенью холода.

— Значит, дальше мы будем держать путь в Ак? — спросила Каттими.

— Мы еще не выбрались из Туварсы, — заметил Кай и взглянул на замок урая Туварсы, который, пряча за собой клонящееся к горизонту солнце, словно окрашивался багровым. — Когда будешь думать о том, почему Ваштай убил Агниса, сразу не удивляйся. Ведь то, что вот в таких замках порой дети одного отца убивают друг друга, никого не удивляет? Сейчас мы пойдем в порт.

— Успеем вернуться в гостиницу? — встревожилась Каттими.

— Мы не будем спускаться к пристани, — успокоил ее охотник. — Переговорим с нужными людьми у маяка и на рыбном базаре. А уж потом вернемся в гостиницу. Думаю, что ночь будет беспокойной.

Они и в самом деле все успели. Успели, даже несмотря на то, что Кай был напряжен, как взведенная пружина арбалета, — он то и дело оборачивался, прислушивался, закрывал глаза, ждал внезапного нападения. Дошло до того, что сама Каттими взяла его за руку, прошептала негромко: отец учил напрягаться в момент удара. До и после — мягко и легко, мягко и легко. Да и побереги силенки, едва отошел от прошлых болячек. Кай и сам не сразу понял, что покраснел от досады. Но все обошлось. Торговцев на рыбном базаре было немного, большинство торопились до сумерек попрятаться по домам, но те, кто квартировал поблизости или ночевал на кораблях, ждали покупателей до последнего. Говорили с Каем они неохотно, но блестящий ярлык на его груди делал свое дело. Узнать удалось немногое, зато разглядеть почти все. Порт располагался правее ущелья. Чтобы добраться до него, нужно было по второму, в этот раз навесному, мосту перебраться на замковую сторону города, обогнуть маяк, а затем спуститься по вырубленной в скале крутой тропе к берегу. Там был сложен из тяжелых камней пирс, возле которого покачивались три или четыре десятка разномастных судов. Порт занимал только часть бухты, точнее, ее небольшую часть, зато именно ту, которая могла похвастаться глубиной. Меньшую часть занимала протока Туварсинки, которая врывалась в ее воды с шумом, облизывала наружную сторону пирса и ускользала между двух больших камней в открытое море, где примерно в лиге от берега и успокаивалась. Именно там кружились чайки и сновали рыбацкие лодки. Скалами была окружена вся бухта, они торчали из воды где на локоть, где на два, а где и вовсе показывались лишь во время шторма, начинаясь от уступов замковой скалы и уходя защитной полосой вдоль белоснежного пляжа на многие лиги к востоку, но больших камней было всего три. Между двумя из них скользила река, а прогал от двух до третьего запирала тяжелая цепь. Ни одно судно не могло выйти из порта без тщательного досмотра. И, судя по тому, как торговцы костерили портовых мытарей и стражников, службу свою те несли исправно. Конечно, рыбацким лодкам пройти досмотр было легче, чем огромным посудинам торговцев из Ака или Хурная, но, чтобы оплатить спуск тяжелой цепи, приходилось собираться чуть ли не целой флотилией. И это как раз тогда, когда рыбаки из дальних деревушек вовсе позволяли себе не уходить с рыбного места. Несколько лодок ловили жадную до городских отходов рыбу, а еще несколько отвозили улов в береговые коптильни и солильни. Пусть и рыба будет несвежей, а когда голод да какой новый изворот все той же Пагубы прихватят, все в рот пойдет.

В гостинице Наххан все еще сокрушался по поводу ночного приключения. Едва Кай толкнул тяжелую дверь, тут же вновь начал каяться, хотя и кое-что новое рассказал. Все он помнил, до последнего мгновения помнил, но словно со стороны смотрел. Смотрел, да не видел, потому как не чувствовал ничего. Пустота зияла, ничего не было — ни боли, ни ненависти, ни любви, ни страха, ничего. Только голос нашептывал ему на ухо: «Девку нужно убить. Убить девку. Девку убить. Главное — девку убить».

— Ничего, — осторожно поправил хмельной венок на седой голове Наххан. — Но еще одно было. Жажда. Такая жажда, что и глотки не хватило бы, чтобы залить ее. Казалось, что, если гортань себе не вскрою и не залью ее водой, не напьюсь.

— А если кровью залить? — хмуро спросил Кай, который и сам не переставал пить.

— Он этого и хотел, голос этот, — вовсе захрипел от ужаса Наххан, натянул венок до ушей. — Этого хотел. Приказывал мне нажраться живой плоти, напиться крови. Только если бы я сумел кровь пустить, так уж точно перестал бы быть прежним Нахханом.

— Вовсе перестал бы быть, — вздохнул Кай, вдвигая в ножны черный меч. — Голос-то не узнал?

— Нет, — замотал головой Наххан. — Не знаю я этот голос. Не слышал никогда и услышать не хочу больше.

— Успокойся, — сказал Кай. — Но сегодня я бы посоветовал тебе запереться куда-нибудь в погреб. Или в сундук. Есть тяжелый железный сундук? Все окна на решетках?

— Все, — побледнел от ужаса Наххан. — Решетки плотные, прихвачены на совесть. Да и двери у лучшего мастера делал.

— Чердак, — вздрогнул Наххан. — Слуховое оконце без решетки, да ну так люк стальной!

— А потолок? — прищурился Кай. — Доски с глиной да сушеные водоросли? А дымоход?

— Так что делать-то? — почти закричал хозяин. — Камин растопить поярче? А печи на кухне? Там же тоже дымоходы!

— Топить ничего не надо, — отрезал Кай. — Быстро закрой все задвижки да расклинь их намертво. На колосники утварь выставь так, чтобы на всю улицу загремела, если что. И ключи мне дай от люка! Понятно?

— Понял, — прохрипел Наххан, тут же подпрыгнул, забил в каминной трубе задвижку, повернул защелку и побежал на кухню греметь котлами.

— А мне что делать? — испуганно прошептала Каттими.

— Ты в темноте видеть умеешь? — спросил ее Кай.

— Тогда держись за мной, — приказал Кай. — Ни на шаг не отходи. Ведь знал же, что этим все закончится, знал!

— Нет, — неожиданно признался охотник. — Я боюсь.

— Немного, — поморщился Кай. — Не бояться схватки глупо, но это мой маленький страх, я его легко побеждаю. Гораздо больше я теперь боюсь другого. Ты слышала, что сказал Наххан? Колдун приказывал ему нажраться живой плоти, напиться крови!

— И что? — не поняла Каттими. — Ведь он не властен над тобой, иначе бы ты бросился на меня с ножами.

— Я боюсь не этого колдуна, — прошептал Кай. — Я боюсь того, кто заставляет меня мучиться от жажды, а потом радоваться избавлению от нее. Я радуюсь смерти, понимаешь? Мне хорошо, когда кто-то из двенадцати умирает! Чем я лучше Наххана?

Глава 13
Логово и обиталище

Тьма пришла под утро. Каттими уже вовсю клевала носом в спину Каю, сложив руки на спинке тяжелого дубового стула. Поддал легкого храпака, а потом затих Наххан, которого пришлось запереть в сундуке у двери в кладовую. Даже ветер, который насвистывал в кровле, умолк. И тут Кай почувствовал ужас. Темный коридор третьего этажа, в глухом конце которого возле лестницы он засел вместе с Каттими, словно наполнился тягучим и липким страхом. Капли пота скатились со лба и запутались в бровях. Кай хотел обернуться, но Каттими положила ему руку на плечо, зашуршала стрелой, сдвинулась на лавке чуть в сторону. Кай подтянул под стул ноги, снял защелку с ружья и почти сразу услышал шорох. Что-то тяжелое опустилось на крышу. Опустилось и замерло. Ужас стал плотнее, пропитал воздух, застрял поперек глотки. Кай прикусил кончик языка, выкатил из-под губы волоконце хмеля, разжевал его. Стало чуть легче, правда, потяжелели веки, но не настолько, чтобы с этим нельзя было сладить. Вслед за этим где-то в отдалении послышались шаги, словно дикие кошки стучали коготками по черепице, хруст усилился, и одним за другим раздались три глухих удара.

— Трое, — прошелестела на ухо Каю Каттими. — Прыгнули с соседней крыши.

Он поймал ее ладонь и сжал сначала один, а потом еще три пальца — «четверо». Она кивнула, коснулась носом его спины.

Затем коготки зацокали по крыше гостиницы. Заскрипело слуховое окно. Натянулась и стала рваться едва приметная насторожь Каттими. Кай сам помогал ей сплетать нехитрое маллское заклинание, делал все, как учила девчонка, и теперь обрыв каждой нити чувствовал так же, словно кто-то срывал приклеенные к его пальцам волоконца. А потом все исчезло. Тот, первый, или дунул, или взмахнул огромным веером, или просто вдохнул ночной туварсинский воздух, и насторожь растаяла. И сонный заговор, и тайный спотыкач, и заговор на дрожь в коленях и локтях, и заговор на страх и опаску. Какие там страх и опаска, когда сам ужас стоял на коньке крыши, и трое его слуг шуршали тростником над головами незадачливых охотников, соблазнившихся десятком золотых монет.

А потом сумрачный коридор, к которому Кай уже пригляделся, наполнила тьма. Она непроглядными клубами спустилась из открытого люка и отозвалась цоканьем: раз, два, три. Едва третьи коготки коснулись пола, странно застывшая за спиной Кая Каттими отпустила тетиву. Раздался глухой звук, вой, и вслед за этим Кай один за другим выпустил пять зарядов. От грохота и усилившегося воя уши на мгновение заложило, затем почти сразу настала тишина, запахло гарью, обдало запахом гнили и могильной вони, и где-то над крышей вдруг захлопали огромные крылья.

— Сейчас, — осипшим голосом пробормотала за спиной Кая девчонка и защелкала огнивом. — Сейчас зажгу лампу.

Через час, когда первые лучи солнца развеяли сумрак на узких туварсинских улочках, не только вдруг разом осмелевший Наххан, слегка заикаясь, покачивался на дрожащих ногах среди трех трупов, но и начальник стражи, и даже проклявшая узкие гостиничные лестницы Алпа тоже осматривали убитых.

— Вот это горшечник с верхней улицы, — пробормотал начальник стражи у первой убитой твари, которая напоминала человека лишь отдаленно. — Точнее, был горшечником. Не узнал бы, но ухо у горшечника было обожжено. Одна мочка нормальная, а другой вовсе не было. Полгода назад пропал. Семья его в крови плавала — жена и двое ребятишек, а сам пропал. Вот оно как выходит.

Кай с трудом сдерживал приступы рвоты. То, что некогда было горшечником, теперь более всего напоминало оживший ночной кошмар. Спина странного создания была изогнута подобно коромыслу, пальцы на ногах и руках обрели звериные когти, лицо приобрело звериные черты, кожу покрывали грязные желто-зеленые бляшки, на затылке среди струпьев торчали короткие рога. Чудовищу оставалось до устроивших засаду смельчаков каких-то десять шагов.

— А это пекарь! — донесся возбужденный голос Наххана. — Я его по порткам узнал. У него у одного были красные портки, смотрите-ка, до сих пор в муке, а его тоже уже с полгода не стало. А вот это рыбак. Имени не знаю, но свеженький. Почти непохож на зверя. Его стрела прямо в горло подсекла. А остальные стреляные. Насквозь все, и стену мне в конце коридора зарядами посекло.

— Две недели, как тот, третий пропал, в порту еще, — отметил начальник стражи и повернулся к Алпе. — Что скажешь? Что это за колдовство? И о какой мерзости с крыльями говорит охотник?

— Есть след, есть, — зачихал от пыли, спрыгивая из люка, стражник. — Эти трое с соседнего дома спрыгнули, с той стороны черепица сдвинута, но на коньке кто-то стоял. Вот.

Стражник показал снятый с конька оголовок. На керамической поверхности темнел грязный след.

— То ли гниль какая, то ли гной, — поморщился стражник. — Но воняет так, что чуть с крыши не свалился.

— Это не человеческое колдовство, — медленно выговорила Алпа. — Пустотное. И с ним человеку бороться невозможно.

— Невозможно? — побагровел начальник стражи. — А вот это что? — Он пнул ногой труп горшечника. — Это разве не борьба? Отправляйся-ка, почтенная Алпа, к своим колдунам и смотри в своих свитках, что там говорится о крылатых колдунах, откуда бы они ни были — из Пустоты, из-под земли, с неба. Все выясни!

Колдунья поджала губы, прошипела что-то едва слышное и отправилась прочь, а начальник стражи наклонился и выдернул из когтей горшечника лоскут темной ткани.

— Мое, — шмыгнула носом девчонка. — Лоскут от моего балахона.

— Выходит, они за мной шли, — продолжила Каттими. — Ну так ведь и стрелой тоже в меня целили…

— Чем же ты им досадила? — сплюнул начальник стражи. — Впрочем, будь я помоложе, тоже бы на такую красоту запал. Ты уж сберегай подругу, парень, такие не в каждом городе даже по одной случаются. Как же нам с этой нечистью бороться-то? Если она и на крыльях к тому же…

— На крыльях, скорее всего, За нами идет… — задумался Кай, опустился на колени, сморщившись, наклонился к телу горшечника. — Есть у нее к нам какой-то счет. К нам или к Каттими… Она над нами еще в степи кружила. И ведь не пустотник какой, с разумением, оказывается…

— Она, может, и кружила над вами в степи, а у нас тут который месяц уже кровь и смерти! — выругался начальник стражи. — Да и кто у нее в команде? Наши мерзавцы, наши!

— Запах… — пробормотал Кай. — Опять знакомый запах… Словно и мертвечиной отдает, и рыбой одновременно…

— Подожди, — прошептала Каттими. — И я помню этот запах. Позавчера. Еще подумала, что лошадки наши задохнутся у этого старика…

— Обход домов делали? — спросил Кай у начальника стражи. — Хотя бы в верхнем городе после всех этих смертей обход домов делали?

— Не один раз! — гаркнул начальник стражи и цыкнул на вытянувшегося стражника. — Иди, воин, вниз, пусть поднимаются уборщики сюда. Да с мешками, нечего народ страстью этакой пугать.

— А дом Шехура? — прищурился Кай. — За высоким забором, за клепанными бронзой воротами?

— Все проверяли! — отрезал начальник стражи. — И дом Шехура тоже проверяли. Да и чего там у него проверять, он же клей варит из рыбьего выброса. Там у него вонь такая, что соседи съехали давно, а в клееварню и вовсе не заглянешь, глаза наружу выскакивают…

Последние слова начальник стражи произнес медленно, затем наклонился, почти вовсе уткнулся носом в уродливый труп горшечника и, обернувшись в сторону испуганного Наххана, прошипел чуть слышно:

— Слышишь, хозяин? Чтобы никому ни слова! Понял?

Три десятка стражников, вооруженных пиками и арбалетами, перекрыли верхнюю улицу. Еще два десятка заняли соседние дома, в которых и в самом деле не было жителей. Полсотни стражников вместе с начальником стражи, Алпа с двумя увешанными амулетами подручными и охотником с Каттими расположились на нижней. Никогда Кай не видел одновременно столько разряженных, как на весеннюю хиланскую ярмарку, туварсинцев. Если бы не полсотни всадников, отправленных в прибрежные рыбацкие деревни, вся гвардия Туварсы расположилась бы в верхнем городе.

— Точно говорю, господин начальник стражи, — испуганно тараторил вполголоса неизвестно зачем отправившийся в верхний город Наххан. — Я и сам давно сомневался, отчего Шехур перестал клей варить. Уж с полгода не варит. Вонь, конечно, до сих пор стоит. Еще хуже вонять стало. А клей не варит. И не продает. Надо еще поспрашивать, скатывает ли он в бочках по-прежнему рыбьи потроха в Туварсинку? Если скатывает, и думать нечего, все пропавшие в этих бочках и сброшены в нее. А там уж сговорился с кем-то, подбирают их в море, лодки рыбацкие день-деньской на излете речной струи колышутся. Конечно, может, кого и разбило о камни, да что таким тварям сделается? Если бы не ружье господина охотника, на части бы его порвали! И еще надо узнать, как у нас торговля бочками? Кто поставляет? В какой размер?

— Молчать! — наконец прошипел побагровевший начальник стражи и махнул рукой одному из стражников, который уже несколько минут пытался достучаться до хозяина злополучного дома. Тут же с полдюжины крепких воинов подхватили наскоро изготовленный таран, ткнулись его комлем о противоположную сторону улицы, которой служила та самая стена, отделяющая верхний город от нижнего, и с уханьем одним ударом снесли ворота. В нос сразу же ударило вонью.

— Небо держите, сукины дети! — рявкнул начальник стражи арбалетчикам и повернулся к охотнику. — Ну что, зеленоглазый? Уж отрабатывай свою награду до конца.

Во дворе Шехура царило запустение. По углам блестела высохшая рыбья чешуя, тут же валялись разломанные гнилые бочки. Сам дом был разорен, окна выбиты, на земляном полу виднелся тот же мусор, что и во дворе. Устроенный у холодной печи лежак был пуст. Зато занимающий всю заднюю часть двора сарай выглядел огромным оплотом. Если бы ворота не были приоткрыты, и тут бы понадобился таран. За стенами, сложенными не из мрамора, а из неровных валунов песчаника, таилась опасность. Впрочем, тяжелая вонь перебивала все.

— Тут уж не рыбой, а мертвечиной, скорее, несет, — пробурчал начальник стражи, с опаской поглядывая на небо.

— В сторону, — приказал Кай. — Всем в сторону от ворот.

Кай обогнул покрытый плесенью котел, подошел к воротам и толкнул створку. Новая волна ужасного запаха вышибла слезы из глаз.

— Что там? — спросил Кай Каттими, которая присела с луком возле котла.

— Никого, — ответила она после паузы. — Вроде бы никого. Но внутри светло.

Сарай был огромным. Пожалуй, внутри него поместились бы сразу три обычных деревенских дома, причем один из них стоял бы на свету, а два дальних в сумраке: передняя часть кровли была разобрана. Балки стояли в углу, черепица тут же лежала грудой. По левую руку до обреза стены в два ряда штабелем лежали бочки. Еще несколько стояли у входа. Кай заглянул в ближнюю, там с вывернутой головой, скрюченный, как ужасный младенец, вспухал мертвец. И в следующей лежал мертвец. И в третьей. Видно, не все ладилось у хозяев страшной мастерской с колдовством, кроме когтей на руках и ногах, рогов какие-то костяные выросты разрывали плоть несчастных на груди и спине и в итоге убивали их. Прочие бочки оставались пусты.

Кай шагнул вперед, отметил толстую балку, перекрывающую сарай напополам, под которой были видны следы то ли птичьих, то ли человеческих испражнений, шагнул дальше и замер. В расчищенной от хлама части сарая, в тени оставшейся в целости кровли, была устроена живодерня. Пол расчерчивали залитые кровью линии, которые замыкались большим кругом и заканчивались вбитыми в землю кольями, и на них висели полуразложившиеся человеческие головы. Центр страшного сооружения занимала тяжелая, потемневшая от крови колода, в которую были заколочены кованые полукольца для запирания рук и ног жертв. Вокруг устройства для ужасного колдовства лежали человеческие останки. В дальнем углу виднелись растерзанные туши недавно отданных Шехуру лошадей.

— Выходит, Истарк? — с некоторым удивлением прошептал Кай.

— Вот и насест, — послышался от входа голос начальника стражи. — А курочка улетела уже. И клеевар куда-то запропастился. Что скажешь, Алпа? Выяснила уже, что это за птичка могла быть? И что у нас в бочках?

Вслед за этим послышался звук рвоты, а затем спокойный, очень спокойный голос Каттими:

Все повторилось. Тень. Быстрая тень. Сейчас. Сию секунду должна была пронзить горло Каттими. Вспороть ей гортань. Вышибить из прекрасного тела голос, взгляд, вдох, жест. Уничтожить. Сейчас. И, еще не видя, откуда исходит опасность, но чувствуя ее направление, Кай шагнул в сторону. Успел разглядеть среди лошадиных потрохов блеск арбалета и блеск лысины Шехура, взметнул ружье и разнес голову старику вдребезги. Только короткая стальная стрела уже вонзилась охотнику в грудь.

Он пришел в себя не от боли, а от слез Каттими. И странное дело, верно, только что бывшие горькими, слезы ее тут же обратились в слезы счастья. Кай попытался вздохнуть и понял, что его мучения не заканчиваются. В правом легком что-то клокотало и всхлипывало. Но боли не было. Она словно заплутала, не нашла нужную ей половину тела охотника. Половину груди так уж точно.

— Алпа сразу сказала, что только к Пере. Похоже, что она тут единственная, кто что-то может. Ты должен ее помнить, она, кстати, одна только и разглядела твой меч. Еще на дозоре у ворот. Страшная на вид старуха, а так-то ничего. Только молчит все время. Тебя этот Шехур насквозь проткнул своей стрелой. Я знаю, знаю, что он в меня целил. А ты его все равно убил. И десять золотых наши. Вот… — Кай услышал звон. — Алпа сразу запретила трогать стрелу, а потом Пера все сделала и боль сняла. Сказала, что еще неделю ты вовсе своей груди чувствовать не будешь. И еще сказала, чтобы дышал ты медленно, не торопясь. И чтобы не чихал и не кашлял. Она просто чудо сотворила, я видела, как воины, раненные, как ты, захлебывались кровью. Чудо.

Кай с трудом, словно на них давили тяжелые хиланские медяки, шевельнул веками. Он лежал в низкой, но чистой комнатушке, в которой, судя по свежести, было открыто окно, и более того, за окном слышался шум волн. Охотник повернул голову, увидел большой, потемневший от времени стол, лавки, ниши в стенах с множеством горшков и горшочков, пучки трав, мешочки, какие-то корзины, небольшой камин с тлеющими углями, поймал глазами расплывающееся, мокрое от слез лицо Каттими.

— Она сказала, что жить будешь, только если и дальше беречься не станешь, то шрамы на твоем теле вторым слоем пойдут. А начальник стражи приказал все там сжечь. И птицу эту так и не нашли. А Наххан героем ходит, словно это он гнездо нечисти нашел. И вроде бы трех рыбаков поймали, которые бочки вылавливали, но никого больше, все отобранные давно в лес ушли. По деревням говорят, что это они озоровали за городом, а кто-то и на крылатого сбрасывает слухи. Алпа нашла его имя в свитках, это один из ловчих Пустоты — его Пангариджей кличут. Он вроде как из тех, кто призывает служить ей.

— Пить, — попросил охотник, принял дрожащими руками кубок, опустошил его за секунды. — Еще.

— Сколько я уже здесь? — спросил Кай, поймав ее за ладонь.

— Третий день, — прошептала девчонка, готовясь снова исторгнуть потоки слез. — Третий день уже как. В полдень тебя сюда принесли, начальник стражи приказал бегом тебя тащить, я думала, растрясут. Домик Перы-то у самой воды, над портом. Тут целая улица в скале выдолблена. Потом она тебя пользовала разными снадобьями до утра, и еще два дня прошли. Что ж получается? Три ночи ты здесь, а день с полудня уже четвертый пойдет. Да ты не волнуйся, Наххан для нас расстарался. Договорился, за свои монеты договорился, ждет нас в порту кораблик хурнайский. Ждет и еще подождет. Тебя ж тут все спасителем числят. Вспомнили и твои прошлые подвиги. А кораблик идет на Хурнай через Ак. Так что, если что, мы и без лошадей обойдемся. А Пера скоро придет. Она за водой пошла. Я сама хотела пойти, а она сказала, что ты должен в себя прийти, нечего больного старушечьей рожей пугать.

— Ой ли? — раздался от низкой двери скрипучий голос.

Все в том же колпаке, перехваченном сверху платком, и в том же жилете в комнатушку вошла старуха. Она поставила на стол ведро, сбросила с плеч жилет, стянула платок, колпак, показав короткие седые волосы, подстриженные, как их стригут мугаи в Гиблых землях, — кромкой вдоль уха прямо без виска ко лбу и ко второму уху так же, нигде не оставляя длиннее, чем на палец, ровно настолько, чтобы ухватить. Только сзади хоть и обрезано, но чуть длиннее, как загривок у гиенской лошади. Не по моде, а по удобству. Каждый стрижет себя сам, глядя в мутное медное или, если повезет, стеклянное зеркальце. У мугаев считалось плохой приметой, если кто-то другой стрижет тебя. И главное, волосы сжечь, все без остатка.

Все это мгновенно промелькнуло в голове Кая, как и то, что никакая Пера не старуха, потому как слишком крепка для старухи, да и не Пера она. Он тут же вспомнил тот самый сон и представил Сурну — если кто-то и был ее пеплом, то только Пера.

— Да, — кивнул Кай. — Видел тебя во сне. Ты сидела на одном из престолов. Между Агнисом и Неку. У тебя тогда тоже были короткие волосы. Но не седые, а желтые. И одежда твоя была желтого цвета. Руно на плечах так уж точно.

— Тебе снятся ужасные сны, — помрачнела Пера, зачерпнула воды из ведра и протянула охотнику. — Я и то уже давно их не вижу. Выпей. Хотя все равно не напьешься… Лежи, лежи. Куда ты без портов-то. Твоя подружка ходила за тобой, как за младенцем. Похоже, это ей не впервой? Ты бы не баловала его, девка. А то ведь понравится ему вот так, чтобы на мягком да недвижно. В рот кладут, из-под седалища вынимают да водичкой ополаскивают. Что еще надо? Или ты не такой, зеленоглазый? Ты бы, Каттими, не себя амулетами да татуировками оплетала до непрогляда, а парня своего. А то ведь не все на тебя охотиться будут, и до него однажды доберутся.

— Непременно, — пробурчал Кай, пытаясь согнать со щек краску стыда.

— Чего хотел-то? — вдруг наполнила взгляд презрением старуха.

— Кикла сказала, что я должен увидеть тебя, — медленно сел и, стараясь придавить ладонью боль в груди, выдохнул Кай. — Сказала, что я должен увидеть каждого из двенадцати, но с тобой поговорить следует обязательно. Вопрос у меня есть к тебе.

— Что она говорила обо мне? — спросила Пера.

— Сказала, что ты упрямица. Что не можешь забыть своего могущества. Пытаешься собрать силу.

— Уже не пытаюсь, — медленно проговорила Пера. — Теперь я все больше думаю. Как тот взломщик, который сломал уже сотню отмычек и только после этого задумался, с чего это он взял, что отверстие в глухой стене — замочная скважина? А ты, значит, порученец по замочным скважинам?

— На мать свою очень похож, — процедила Пера. — Почти одно лицо. Глаза отца, тут уж без сомнений, хотя и вижу, что научился уже менять их цвет, но лицо матери. Значит, она смогла пошатнуть купол. А я-то думаю, что же это Пагуба затянулась на этот раз… И многих ты уже увидел?

— Увидел кое-кого, — ответил Кай. — Но те, кого увидел в последние месяцы, мертвы. Кессар, Паттар, Агнис, Кикла.

— Бывает, — пробормотала Пера, погруженная, казалось, в собственные мысли. — Иногда полезно обрывать здешнюю юдоль. Потому как на самом деле мука не там, мука здесь. И пытка не там, пытка здесь. Каждый день, каждый час, каждую секунду.

Она подняла взгляд на Кая. Глаза ее были мутны.

— Интересно, что она затеяла на этот раз? Ее, похоже, защемило сильнее прочих. Которую тысячу лет не может успокоиться. Заточили мышку в глиняный шар, и вот она катит его и катит, надеется ударить о камень и выбраться, и невдомек ей, что во все стороны от ее шара долгие лиги мягкого песка…

— Ты говоришь о моей матери? — нахмурился Кай.

— Спрашивай, — прошептала Пера. — Скажу на этот раз кое-что.

— Каттими! — позвал Кай и тут же схватил поданные девчонкой два платка. — Вот. Смотри. На этом платке кровь того, кто убил Паттара. На этом кровь того, кто убил Агниса. Кто они?

— Кто-то из нас, — безучастно проговорила Пера, протянула руку и взяла платки. — Хотя зачем спрашивать, если можешь ответить и сам?

Она бросила на угли один платок, дождалась, когда он вспыхнет, показала рассыпавшиеся по углям каменные крошки, которые тут же обратились в пыль. Затем бросила другой платок, кивнула серому дыму и зашипевшим от капель воды углям.

— Так трудно? — растянула губы в усмешке, укоризненно покачала головой. — По следам их узнаем их. Паттара убил Паркуи. Агниса убил Неку.

— Они никогда не будут вместе, даже если слипнутся друг с другом, как изюминки в суконном мешке, — ответила Пера. — Помни главное: уповай на случай, но не верь случаю. Все движется согласно чьей-то воле.

— Есть ли воля у ветра? — усомнился Кай, кивнув в окно. — А между тем волны движутся от его усилий. И деревья гнутся по его воле.

— Это не ко мне, — покачала головой Пера. — Хотя я встречала тех, кто верил, будто даже лесная былинка тянется к солнцу согласно повелению лесного духа. Но если есть те, кто способен сохранять миры и уничтожать их, значит, и воля продолжающего дуть ветра часть их воли. Еще спрашивай. Я не собираюсь повторять судьбу глупого Агниса, хитрого Паркуи, мягкого Паттара и еще более мягкой Киклы, хотя бывали времена, когда каждый из нас мог позавидовать ее твердости. Я вытащила три дня назад тебя с другой стороны, в силу собственной глупости ты упорно пытаешься забраться на обеденный стол к собственной смерти, но это не значит, что я буду говорить с тобой вечно. Я опустила тебя в сон на три дня. Ты все еще слаб, но у тебя достаточно сил, чтобы покинуть мой дом. Через два часа уйдет твой корабль. У тебя еще час. Спрашивай, я отвечаю только ради твоего отца, который один неповинен в том, что случилось со всеми нами. Хотя именно он… А после этого забудь обо мне, думаю, до следующей нашей встречи ты не доживешь. И не замахивайся на большое, спрашивай о мелком. В нем кроется тайна всего.

— Ты обратила внимание на мой сломанный меч, — кивнул Кай на перевязь с мечами, висевшую на стуле. — Что можешь сказать о нем?

— Ничего, — пожала она плечами. — Ничего, кроме того, что этот меч не твой. Это меч Хары. И рано или поздно он заберет его у тебя. Конечно, если ты останешься до того дня в живых, после того дня в живых не останешься во всяком случае. Думаю, что кто-то из наших украл этот меч у лысого и припрятал, а уж как он попал к тебе в руки, не мое дело. Мне иметь во врагах Хару не хочется. Но считай, что ты уже имеешь с ним дело. Кроме того, меч не сломан. Это меч, пьющий у врага силу и убивающий выпитым других врагов. Всякий, кого он коснется смертным клинком, — будет мертв, всякий, кого он коснется оголовком рукояти, — будет мертв четырежды. Не переведя дыхания, в полном сознании отправится во владения Пустоты. Даже я бы не смогла спасти его.

— Вот. — Кай сдвинул одеяло с ноги, показал образовавшийся на месте удара рукоятью меча странный звездчатый шрам. — Мне пришлось ударить самого себя рукоятью этого меча, чтобы удержаться от колдовства приделанных. И я жив.

— Этого не может быть, — с ненавистью прошептала Пера и почти закричала, повторяя эти же самые слова: — Этого не может быть! Хара сам опасается наткнуться на собственный меч! И это он, которого нельзя убить. Единственного из нас нельзя убить, потому что он уже мертв! Он мертвым сел на свой престол и поэтому будет жить вечно! И он рано или поздно доберется до тебя, зеленоглазый, потому что твоя мать — его самый страшный враг. Думаю, что это она лишила его меча, она спрятала его на сотни лет. Только она могла решиться на это безрассудство! И если он случайно попал тебе в руки, это только приближает твой неизбежный конец!

— Похоже, ты его тоже не любишь, — удивленно пробормотал Кай, настолько был неожиданным взрыв ярости Перы. — Но мой час еще не пришел. Скажи, кто такие Сиват и Ишхамай?

— Нет, — после недолгой паузы ответила Пера. — Если ты и узнаешь это, то не от меня. Я уже давно никого не боюсь, зеленоглазый, но даже тот, кто выкрикивает дурные вести в наскоро вырытую яму, а потом засыпает ее, должен помнить — дурная весть кладет тень на вестника. Если кто-то расскажет тебе о Сивате и об Ишхамай, не те сказочки или страшные истории, которые тарабанят на рынках, а что-то подлинное, это будет дурной вестник, запомни это.

— Значит, спрашивать о двенадцати престолах и о храме, который стоит в центре Салпы между гор Южной и Северной Челюсти, тоже бессмысленно? — проговорил Кай.

— Учись молчать у своей девчонки, — заметила Пера. — В молчании постигается суть вещей. И тайны постигаются в молчании. Только тогда они остаются тайнами. Если же они выбалтываются, то тут же и растворяются, как соль, брошенная в воду.

— Сколько же тайн растворено в море Ватар? — усмехнулся Кай, посмотрев в окно. — Зачем нужны глинки, чтобы убивать вас, если вы умираете и от удара мечом, от яда, от петли, от огня? Что такое эти глинки?

— Я видела у тебя одну, — заметила Пера. — Твоя девчонка схватила ее как орлица, когда я развязывала твою рубаху. Впрочем, ожог на твоей груди она бы скрыть не сумела.

— Она у меня, — подала голос Каттими. — Так же, как и остальные твои ярлыки. И десять золотых тоже. И твой туварсинский браслет.

— Зачем? — прищурилась Пера. — Ведь в ней ее смерть. Временная, но мучительная и безнадежная. Зачем она доверила тебе ее? Чтобы ты хвастался ею на каждом углу? Или это особый знак? Ты же не первой ее ставленник. Ух сколько уж вас было за тысячи лет, но тебе первому она доверила глинку. Зачем? Может быть, подумала, что, когда нас будут убивать одного за другим, ты сумеешь сохранить ей жизнь?

— Не знаю, — признался Кай. — Но она доверила мне ее. И спросить ее я не могу. Я даже не знаю, что стало с нею, но что-то узнать об этих глинках мне хотелось бы.

— Что ж, — задумалась Пера. — Время еще есть. Я скажу тебе кое-что. Это ключ к престолу каждого из нас. Мы, которые когда-то если и не были творцами этого мира, но правили в нем на правах творцов, однажды оказались такими же, как ты, твоя девчонка, как какой-нибудь последний нищий на рынке Туварсы. Мы обратились в насекомых, в грязь, в тлен, в пепел. И вот, чтобы из насекомого не стать месивом уничтоженной плоти, чтобы не унизить обретенное убогое тело болью и страданиями, одним из нас были созданы глинки. Созданы заранее, чтобы уберечь нас от того, чего мы не хотели. Чего мы и не могли предполагать, поэтому не страшились. Но глинки пригодились. Они и в самом деле помогают избежать страданий. Всякий из нас может смочить собственную глинку кровью, и после этого сиун относит его на престол. Таким образом, бесконечная юдоль падших и униженных оказывается разделенной на отрезки. Более того, начало следующей жизни проходит в спокойном неведении о собственном прошлом. Конечно, если можно считать жизнью те сны, что мы видим в круге мучений. Некоторые из нас даже умудрялись быть счастливыми какое-то время. Но затем наступал день, когда к каждому из нас являлся сиун и приносил его глинку. То есть вместе с обретенным отчаянием каждый обретал ключ к спасению. Так было. Давно… до первой Пагубы… Так было, когда мы думали, что эта ужасная напасть вот-вот завершится…

— Возвращение в круг мучений — это ключ к спасению? — воскликнул Кай.

— Так стало, — мрачно заметила Пера. — Понятно, что не каждому из нас удавалось окропить глинку кровью, когда кого-то из нас какой-нибудь луззи ударял ножом в спину. Или протыкал стрелой чей-то воин. Или… Да мало ли… В конце концов, глинку ведь можно было и украсть. И тогда возвращение на престол происходило через мрак смерти. И пребывание на престоле оказывалось подобным пытке, потому что не давало уже ощущения силы, не позволяло вспомнить о былом величии! И однажды сиуны перестали приносить глинки. Те, кто утратил их в юдоли, утрачивал их навсегда. Нет, они существовали, переходили из рук в руки, давили тебе в спину из выемки в спинке престола, но были недоступны. До тех пор, пока кто-то другой из двенадцати не разыскивал твою глинку, не приходил к твоему дому и не проливал на нее свою кровь. Вот тогда твой сиун вспоминал о своих обязанностях и возвращал тебя на престол, так, как ему и следовало! Но воспоминания о былом и ощущение бывшей силы уже не приносили тебе успокоения. Они были худшей мукой!

— Как можно было бы собрать глинки? — спросил Кай.

— Украсть, взять у убитого, — пробормотала Пера. — Выменять в лавке старьевщика. Не знаю. Собрать их на престолах, пока плоть беспечных хозяев наших каменных табуретов бродит по крохотным просторчикам Салпы. Я слышала, что иногда до одиннадцати глиняных амулетов висели на пустых престолах. А потом… Потом кто-нибудь проникал в Анду и забирал их все. Не вздрагивай, парень. Смертному это почти невозможно. Нам-то уж точно, потому как Запретная долина охраняется нами самими, нашими сиунами, нашей магией. Мы не можем идти сквозь себя. Хотя пытались, конечно. Безрезультатно. Это может сделать кто-то из слуг Пустоты, но в Запретной долине и слугу Пустоты будет ждать участь смертного. Это может сделать чей-нибудь сиун. Конечно, если удастся им овладеть. Ведь твоей матери это удалось?

— Я почти незнаком с нею, — прошептал Кай. — Но почему одиннадцать? Почему не двенадцать?

— Одиннадцать, — рассмеялась Пера. — У Хары нет глинки. Он отказался. Он посчитал это постыдной слабостью.

— Хорошо. — Кай задумался. — Предположим, что кто-то, да пусть даже моя мать, собрал несколько глинок. Предположим, что она же, или тот же Паркуи, или Неку, или еще кто-то затеяли перебить с помощью глинок половину из двенадцати. Зачем им это делать? Я слышал о тринадцатом клане, который хочет победить Пустоту. Так их хотя бы можно понять, они планируют убить всех двенадцать одновременно, надеясь, что если все двенадцать займут престол, то Пустота будет повержена!

— Время уходит, — проворчала Пера. — Тринадцатый клан — это людские игры. Хотя мы и сами уже давно играем в людские игры. Пагуба затянулась, не так ли? Однажды она может воцариться здесь навсегда. Считается, что если большая часть из нас, а в худшем случае все, отправится на престол, закончится самая долгая Пагуба. Порой нам и вправду приходилось отправляться в Анду по собственной воле. Все просто: если Пагуба не закончится, она уничтожит всех людей. Не будет людей, не будет нас.

— Там, — Пера ткнула рукой в стену, — там целый город. Туварса. Город клана Рога. Клана Сурны. Мой город. Пусть даже эти людишки плюют мне в спину, когда я выхожу из дома, обзывают меня мерзкой колдуньей. Пусть даже по воле Пустоты и ее мерзких смотрителей они не верят ни в каких богов. Пусть. Но они верят в сказку, в то, что золоторогая коза охраняет их сон. Они цепляют погремушки из рогов на колыбельки своих детей. Они поют обо мне песни. И пока все это происходит, у меня есть надежда.

— Собственную глупость, — горько ответила Пера. — И еще кое-что. А Пустоты нет, запомни это, зеленоглазый. Есть… другое.

— А что, если кто-то из двенадцати прольет кровь на чужую глинку там, где ее обладателя нет? — спросил Кай.

— Ничего, — проговорила Пера. — Ничего не будет. Глинка станет прочнее. Она не ломается и не бьется, но если не вкушает крови кого-то из двенадцати, то через три-четыре года осыпается пылью и возрождается уже на престоле. Сколько она уже у тебя?

— Послушай, — робко подала голос Каттими. — Кай, я помню, ты рассказывал о своей матери. Она же не просто так дала тебе эту глинку? Ведь ты встречался и со своим отцом, мог бы и раньше догадаться? А если она не пробилась тогда, три года назад? Если погибла? Что с ней стало потом? Может быть, следовало бы сохранить ее?

— Как? — удивился Кай. И вдруг понял, посмотрел на колдунью. — Пера. Сурна. Пепел Сурны или Сурна. Ты можешь помочь мне?

Кай кивнул. Каттими протянула глинку Пере. Та взяла коричневый прямоугольник. Пробормотала вполголоса:

— Повелитель камней, а сотворил глинку из обычной глины. И не один, а с Хиссой и Эшар. Так хоть бы догадался отметить, где чья. Не все же способны смотреть сквозь камень. А то ведь и не отличишь на взгляд. Не боишься? — Она вдруг пронзила Кая строгим взглядом. — Не боишься, что твоя мать где-то поблизости? Кажется, полусотни шагов достаточно? Не боишься, что она прячется где-то на рыбном рынке или в порту? А то ведь понесется черной тенью к престолу!

— Если бы она была в полусотне шагов, то была бы рядом, — уверенно сказал Кай.

— Что ж, — прошептала Пера, — когда-то я любила рискнуть. Жаль, закончилось это не лучшим образом. Но после этого вы немедленно уйдете.

Колдунья положила глинку на стол, взяла тонкий нож, провела им по запястью и вытянула вперед руку. И когда уже капля полетела вниз, ее лицо вдруг исказилось, на мгновение стало таким, каким его запомнил Кай в своем сне, — не слишком красивым, но юным, открытым, с тонкими губами и большими глазами, и рот искривился в крике, но капля уже долетела — и глинка раскалилась докрасна. Тут же глаза Перы помутнели, лицо обратилось вниз, спина выгнулась, затрещала, пошла буфами, и вот уже кто-то страшный словно начал душить в тисках туварсинскую колдунью, наружу вырвались, взметнулись два ослепительно-желтых рога, уперлись в потолок крохотной комнатки, и неведомое существо с тяжелым стоном осыпалось прахом.

Тяжело засопела, задышала, вытаращив глаза, Каттими.

— Пошли отсюда, пошли, — проговорил, чихнув от поднявшейся взвеси, Кай. — Пошли. Мы обещали уйти. Слушай, это ужасно, но как же теперь легко! Как прекрасно, когда жажда утолена!

Глава 14
Море Ватар

Каттими сидела на палубе и заговаривала веревку. Опустила ее в воду, вытянула за кончик внешний слой мотка, отрезала и выбросила, потом уронила в кувшин каплю крови с рассеченного пальца, опустила туда же нитку слюны, может быть, и еще что-то сотворила, но уж не на глазах Кая, и начала тянуть наружу по четверти локтя в день, напевая какие-то песни, нашептывая какие-то заклинания.

— Много прочнее предзимнего хмеля будет защищать, много прочнее, — шептала Каю на ухо. — И живое, и мертвое. Конечно, не бронзовое плетение, не стальное, ни от стрелы не прикроет, ни от заряда, но от пригляда точно. Может быть, тот же Хара посмотрит на свой меч и не узнает его?

Слушал Кай Каттими, да не слышал. Потому что через две недели пути — после легкой простуды и умеренного кровохарканья, после морской болезни, которая ощутимо сэкономила купленные на пристани в Туварсе продукты, после двух дней безрезультатных поисков в Аке Ваштая, оказавшегося великовозрастным шалопаем, который горазд был отправиться бродить по дорогам Текана то на год, то на два, — случилось то, чего Кай давно опасался, но чего хотел, может быть, сильнее всего прочего. В крохотной каютке, за которую хозяин корабля содрал с молодой пары пять монет серебра до Хурная без еды из общего котла, да с уговором доплаты еще пяти монет, если странники решатся отправиться той же посудиной вверх по Хапе до Зены, сердце охотника дрогнуло. А может, и не сердце. И ведь Каттими и усилий в этот раз прилагать не пришлось. Всего-то и забот было — зачерпнуть из-за борта холодной морской воды, выгнать из каютки Кая, раздеться донага, ополоснуться, повизгивая от ледяных брызг, растереть кожу ветхой тряпицей да натянуть на голое тело одну из рубах охотника, как раз ту, застиранную, с отверстием на груди и на спине. А когда спутник, раздраженный долгим стоянием в тесном коридорчике, вернулся в каюту, обнаружить, что рубаха слишком коротка, потянуть ее в смятении к коленям, обнажить грудь да увидеть остановившийся взгляд исхудавшего зеленоглазого охотника, который не на грудь девчонки смотрел, а на белесые линии заживших шрамов. Увидеть да положить руку ему на плечо и без всякого умысла прошептать:

— Брось. Я и забыла уже. Зажило все давно. Не чувствую почти ничего. Хочешь потрогать?

И ведь протянул руку. И потрогал. И сдвинул ладонь чуть ниже, уставившись точно в глаза, будто высмотреть там что-то пытался. А уж потом словно все само собой получилось. И чего, спрашивается, опасался, что не осталось удали в израненном теле, не просто осталась, а ожила с прибытком.

И вот теперь Кай сидел под звенящими от порывов ветра канатами на носу кораблика, что тащил из Туварсы в Хурнай бочки с вином, мешки с изюмом, бутыли с винным уксусом, ящики с виноградным сахаром и тюки с шелком, и смотрел не отрываясь на девчонку со все еще короткой стрижкой, которая, правда, уже закрывала тонкую, длинную шею, и думал, что убьет всякого, кто не только стрелой будет выцеливать свалившееся на зеленоглазого счастье, а хотя бы помыслит о подобном.

— Как раз до Хурная закончу, — засмеялась Каттими, которая и в самом деле словно расцвела в последние дни. — Оплету и твой меч, и еще на браслетики и на ожерелья для обоих останется. А то ведь этот крылатый колдун, что на нас когтистых уродов насылал, крепко подсушил хмельные веночки. Никуда они теперь не годятся.

Кай поднял голову и в который раз окинул взглядом красноватый небосвод. Чайки над кораблем кружились, но черной тени не было. Ни днем ни ночью. Почувствовал бы. Хотя что он мог еще чувствовать ночью, кроме сладкой жажды, которую не уставал утолять, но избавляться от которой не собирался?

— Домишко-то есть в Хурнае? — попытался завести с ними разговор невысокий черноволосый купец Пай, который загрузил в трюм кораблика десять мешков шелка и ежеутренне спускался к ним, чтобы убедиться в их несомненной сухости и сохранности, и довольствовался, как и его спутники, крохотной каюткой, правда, пользовался общим корабельным котлом. Верно, скрип корабельной оснастки, ругань матросов да рык боцмана не мешали Паю быть в курсе тех звуков, что доносились из каюты соседей, поэтому попытки заговорить всякий раз предваряли сальные улыбки купца. Каттими мило улыбалась в ответ, но Кай готов был поклясться, что она скрывает за губами ядовитые клыки.

— У меня тоже домишка нет в Хурнае, — продолжил купец, как будто услышал ответ на первый вопрос, запахнул сплошь покрытый бисером кожух, кажется, гуще, чем у того же Аиша. — В Аке есть, но я там редко бываю. Не нравится мне Ак. Сухой город. Не в смысле погоды, а скучный. В Хилане интересно, в Зене. Особенно в Зене. Там народ всякий, да и уже то, что у города стен нет, только у замка, да и то не стена, а ограда, само собой располагает. Какого только народу нет. Иногда такого наслушаешься! Раньше, когда смотрители по городам за людьми следили, хуже было, а теперь такое всплывает! Вот будь у меня в достатке монет, чтобы лет так пять не дергаться, только бы и делал, что бродил по рынкам да разговоры записывал. А потом заказал бы дорогие свитки в серебряных футлярах, нанял бы писцов да записал все истории, как сказки от купца Пая. И был бы я самым знаменитым человеком во всем Текане на долгие годы. А на торговле что шелком, что шерстью — славы не составишь.

— Торопиться надо, записывать-то, — не сдержался, вступил в разговор Кай. — Говорят, в Хилане прорезался новый смотритель. А там и новый иша проклюнется, закончится Пагуба, и вернутся старые порядки.

— О том и речь! — оживился купец, подпрыгнул так, что зазвенели накрученные на его шею амулеты и обереги. — Конечно, никогда нельзя быть уверенным, что порядки будут именно старыми, но время записывать еще есть. Да и многое уже удалось записать, правда, пока что, — купец постучал по собственной голове, — вот сюда. Но ничего, свитки не свитки, а пару десятков листов пергамента я всегда сумею сшить, чтобы записать все. Вот прямо в Хурнае и начну. Не затруднит вас прослушать одну или две истории, чтобы высказать свое, так сказать, мнение? Может быть, следует подправить рыночные сказания высоким слогом?

— Прямо теперь хочешь начать? — с досадой почесал затылок Кай.

— Ну не сразу, конечно, — замотал головой Пай. — Насколько я успел понять за прошедшие две недели, господин охотник слишком занят поправкой здоровья? Не подумайте ничего плохого, я имею в виду упражнения на палубе. Размахивание удивительным черным клинком, всякие движения. Признаюсь, даже пару раз бился об заклад с боцманом, что господин охотник обязательно посечет ему канаты, но ни разу так и не выиграл.

— Хитрее боцмана на море никого не бывает, — рассмеялась Каттими. — А я-то думала, что ж он все пристает к Каю, заставляет поклясться, что тот в случае посечки канатов должен будет заплатить специальную канатную пошлину? А он, выходит, со всех сторон прикрылся!

— Вот как? — приуныл купец. — Тогда я отложу свой рассказ до вечера. Надо будет пересмотреть несколько предстоящих пари.

К вечеру ветер утих. Кай смотрел на море, на небо, на появившиеся на юго-востоке очертания далекой земли и вспоминал, каково ему было три года назад устроить в далекой рыбацкой деревне на островах не кровно, но родных ему людей. Как трудно потом пришлось вытаскивать их оттуда, чтобы перевезти их в Текан, потому как участились набеги на острова диких некуманза на длинных, выдолбленных из огромных деревьев лодках. И как нелегко было отыскать место в Текане, где даже во время Пагубы они могли чувствовать себя в безопасности. Искал ровно до того дня, пока не понял, что в безопасности его близкие не могут чувствовать себя нигде. Ни до Пагубы, ни вовремя Пагубы, ни после нее. А ведь у них уже появились и дети. Надо бы было навестить их, но отправляться к ним теперь или даже позже значило наслать на них несчастье. А не наслал ли он несчастье на Каттими уже тем, что однажды заглянул ей в глаза и задержал взгляд чуть дольше, чем следовало?

— Тихо, — прошептала Каттими, подошла сзади, положила острый подбородок на плечо Кая. Ткнулась носом в завитки черных волос у его уха.

— Недолго осталось тишины, — заметил охотник. — Еще пара недель, и пойдут шторма. У берега еще ничего, а в открытое море редко кто рискует соваться. Вот и наш капитан идет к Зене. На реке спокойнее.

— А мы? — чуть слышно спросила Каттими. — Зачем тебе в Хурнай? Вряд ли ты найдешь в огромном городе того же Ваштая из клана Тьмы. Кто его там знает? А если бы и знали, этот аккец мог пойти в любой город. А Кессар, как я помню, уже погибла. Нечего тебе делать в Хурнае.

— Знаешь, — Кай продолжал смотреть на море, — мне кажется, что мы скоро встретимся с ним.

— Вроде да, а вроде и нет, — пожал плечами охотник. — Странная какая-то жажда на этот раз. Едва доносится. Будто бы скачет Ваштай на лошади вдоль берега моря Ватар и кричит мне: «Я здесь, скоро, скоро». Далеко, но слышно. Громко кричит, наверное.

— Тем более нам нечего делать в Хурнае, — зарылась в волосы Кая носом Каттими.

— Я понимаю тебя, — ответил Кай. — Боишься, что столкнусь с Васой или с Мити? Или стану разбираться с женой урая за эти проделки тринадцатого клана? Хотя ведь следовало бы, уж не знаю, как этот самый тринадцатый клан борется с Пустотой, но выцеливают они тебя с этой Пустотой вместе. Есть о чем поговорить с Этри, есть. Но кто я и кто она? Хотя понятно, что тринадцатый клан растет из города на прибрежных холмах. Но есть там человек, с которым я хотел бы поговорить. Раньше мне это удавалось без труда. Интересный человек, хотя и очень непростой. Пережил то, что немногим пришлось пережить. Перед самой Пагубой даже стал смотрителем всего Текана, а потом все как-то, к его счастью, сошло на нет. Ашу его зовут, и раньше, и теперь он старшина стражи проездной башни и, одновременно, начальник тайной службы Хурная. Ты пойдешь со мной на встречу.

— Хочешь, чтобы я его отвлекала от важного разговора? — надула губы Каттими.

— Хочу, чтобы ты не дала ему меня убить, — ответил Кай. — Или кому-то меня убить. Ведь я буду спрашивать его о важном. К примеру, о том, что, скорее всего, его человек убил урая клана Смерти. Я в этом почти уверен. Думаю, что он не хотел бы, чтобы такая весть дошла до Сакхара, сколько бы воинов там ни осталось.

— Без этого никак нельзя обойтись? — еле слышно прошептала Каттими.

— Как ты думаешь, — спросила она совсем уже мягким голосом, — этот самый страшный крылатый Пангариджа уже забыл обо мне? Я даже не говорю о том, что не понимаю, зачем я вообще ему сдалась. Ты ведь помнишь, что, если с тобой что-то случится, я с ловчим Пустоты не справлюсь? А Такшан? Я уж думала, что забуду это имя. Васа и Мити, наверное, не единственные воины в тринадцатом клане. А те две тысячи пропавших туварсинцев, которым этот изготовитель рыбьего клея, или кто там еще, отращивал когти? Где они? Чего они хотят? А колдун, что унес тот рог? Думаешь, тати у него закончились? А те двое из леса близ Кеты? Я ведь помню их имена, помню. Анниджази и Харш. Сколько подобных им? А Истарк? Мне так он кажется страшнее всех прочих. Ты помнишь, мы нашли в Аке дом, куда должны были отдать лошадей, если бы отправились в Ак? Ведь он был продан хозяином как раз в тот самый день, когда мы разбирались с таким же домом в Туварсе. Да, гадостей в Аке его хозяин наделать не успел, но часть кровли в пристрое к основному дому разобрал. И даже насест для этого Пангариджи соорудил! А Туззи и Таджези? А ну как они отправились в Хурнай? А те трое всадников? Один из них, я так поняла, был Паркуи? Ты думаешь, что семь из двенадцати так же легко подставят свои глинки под собственную кровь, как это сделала Пера? А Хара? Хара, чей меч ты носишь на поясе? Ведь он тоже обещал разобраться с тобой, не так ли? Хара, которого, как я поняла, нельзя убить? Ты понимаешь меня?

— Понимаю, — рассмеялся Кай. — А если добавить еще и то, что на дорогах полно разбойников, а в лесах немало еще пустотных тварей, то единственное, что могло бы продлить нашу счастливую жизнь, — это стоянка в открытом море подальше от страшных берегов. С одним только не знаю, как быть, а вдруг придут бури?

— А может быть, мы купим небольшое судно и будем плавать по Хапе? — спросила Каттими. — От Намеши до Хурная и обратно.

— А речные пираты? — так сурово сдвинул брови Кай, что девчонка рассмеялась.

— Да ну тебя, — укусила она охотника за мочку уха. — Послушай. Ты так смотрел на эти острова, как будто забыл на них что-то дорогое.

— Да, — кивнул Кай. — Кроме отца, которого я толком не знал, и матери, не знаю, что с нею теперь, у меня не осталось кровных родных, но близкие, считай, что родные, еще есть. Я давно их не видел, но когда-то они жили на этих островах. Недолго, впрочем.

— Теперь? — нахмурился Кай. — Я так волнуюсь за них, что постарался выбросить их нынешний адрес даже из собственной головы, а ты хочешь, чтобы я оставил его в твоей? Забыла про Васу? Про Пангариджу? Ты только что мне назвала много имен!

— Выходит, за меня ты волнуешься меньше? — снова надула губы Каттими.

— Больше, — успокоил ее Кай. — Знаешь, если бы я волновался за них, как за тебя, я бы таскал с собою целый обоз, в котором был бы не только скарб двух семей, но и куча ребятишек?

— Ну куча не куча, а по ребенку в каждой семье два года назад уже было, и останавливаться на этом они не собирались, — сказал охотник и добавил, разглядев в уголке глаза Каттими слезу: — Это ведь не самое трудное в жизни — родить детей, ты понимаешь?

— Думай об этом, — прошептала, возвращаясь к кувшину с веревкой, Каттими и сказала уже громче: — Отец говорил мне, что все тупики в жизни кажутся железными, а думы бесполезными, но на самом деле они подобны молоту кузнеца. От ударов молота железо становится мягким и податливым. Думай, зеленоглазый.

Кай думал. Вот только разобрать навалившиеся на него загадки было столь же непросто, как и разобраться с кучей врагов, которых перечислила ему Каттими. Впрочем, с врагами было проще. Всего лишь стоило их рассортировать. Определиться, кто кому служит и кто чего добивается. Кай был уверен, что, если он сумеет это сделать, врагов сразу станет меньше. А те, что останутся, уже не будут выглядеть войском, готовым к бою с одиноким охотником, а станут несколькими отрядами, которые можно победить, а еще лучше — от стычки с которыми можно уйти. Хотя тот же приемный отец всегда говорил ему одно и то же: единственный способ уменьшить количество врагов — убивать их. Главное — делать это по уму, незаметно, иначе их будет становиться еще больше. Да уж, с отрядами врагов незаметно справиться не удастся. «Надеюсь, с не слишком большими отрядами, — прошептал Кай и добавил, взглянув на Каттими: — Которые встанут против не слишком одинокого охотника».

Всякий раз, когда Кай задумывался о чем-то, к примеру, о том, почему его собственная мать передала ему вместе с черным мечом не свою глинку, а глинку Сурны, ведь не перепутала же она ее, в конце концов, а потом растирал виски и находил взглядом Каттими, он вспоминал то недолгое счастье, которое упало на него в обычном деревенском доме на окраине Зены. Нет, он не сравнивал то счастье и нынешнее. Он сравнивал боль, которую испытал, потеряв Негу, и тревогу, которая владела им теперь. Сравнить не получалось. Это было как сравнивать две пропасти. Ни в одной из них не было видно дна, но из одной ты, сращивая кости, уже вроде бы выбрался, а во второй дна могло не оказаться вовсе. К тому же в голову вновь пришло сравнение, которое было донесено до его ушей чужими устами, но прозвучало вроде бы в устах самого Хары: вся Салпа с ее раскаленным небом подобна горячему котелку, опрокинутому на дорогу. И муравей, который мечется под его стенками, думает, что вот такой у него мир. Звезды, вспомнил Кай и закрыл глаза, чтобы попытаться хотя бы мысленно разглядеть их. Как он сразу не понял. Конечно же и поразительная, нечеловеческая меткость была тому первым признаком — Истарк либо приделанный, либо вовсе не человек…

— Вот, к примеру, такая сказка, — послышался голос Пая.

Кай открыл глаза. Купец, верно воспользовавшись шумом волн и ветра, сумел подойти неслышно и остановился у борта кораблика в пяти шагах от Кая и Каттими. Почему же тогда его негромкий голос не заглушался теми же волнами и ветром?

— В одной дивной стране, в которой не было красного неба и не было границ, жили великие колдуны. Все они могли управлять и живым, и неживым, но каждый имел особенность. Один больше занимался живыми тварями, другой стеблями и листьями. Один распоряжался водой, другой огнем. Один проникал в суть камня, ясности и чистоты, другой пьянел от высоты и полета. Один играл солнечными лучами, другой находил успокоение во мгле и холоде. Один наслаждался могильной сладостью, другой — скоростью и расстояниями. Один слушал музыку, которая была создана творцом всего сущего и рассеяна в бесчисленном количестве детей его, а другой управлял током крови в их жилах. Может быть, колдуны эти были братьями и сестрами друг другу, а может быть, едва знались друг с другом. Они проникали друг сквозь друга, как солнечный свет проникает сквозь струи дождя, и сменяли друг друга, как сменяют друг друга день и ночь, и продолжалось это так долго, что начала времени колдунов не помнил никто из живущих, и они сами не помнили его.

— Удивительно, — восторженно проговорила Каттими, когда Пай умолк, чтобы перевести дух. — Неужели именно таким слогом изъясняются на теканских базарах?

— Если найти хорошего рассказчика да сдобрить его рассказ в тихой харчевне бутылью дорогого вина, то речь его может обрести удивительную связность и красоту, — заметил купец. — Но я продолжу. Однажды в этой стране появился странник. Внешне он ничем не напоминал великого колдуна. Скорее, он походил на обычного нищего, коих бывает предостаточно даже в самых благополучных странах. На нем была ветхая, распадающаяся на пряди одежда. Он был бос. Его темные волосы закрывали лицо почти полностью, да так, что темные, вечно влажные глаза лишь изредка показывались среди них. Его драная шляпа с полями была таких размеров, что он всегда оказывался в тени, как бы ни сияло над ним солнце. Но он не был нищим. Его волосы и его ступни всегда оставались чисты. Его лохмотья никогда не воняли прокисшим потом. Его мало кто видел, но он видел всех. И даже великих колдунов, которые правили своим миром, не особенно отвлекаясь на то, что происходит в нем. Этот странник, или, как его стали называть, ночной бродяга, появился в доме у повелительницы зверей и спросил ее, по какому такому праву любитель скорости седлает коней и истязает их? Потом он пришел к той, что управляла током соков в стеблях и листьях, и поинтересовался, отчего вода и солнце принадлежат тем, кому наплевать на стебли и листья? После этого отправился к повелительнице воды и сообщил, что если та будет жалеть дождей для лесов, то, по уверению хозяйки листьев и стеблей, леса станут жадными, и реки, вытекающие из них, обмелеют, и добавил, что хозяин тьмы и холода хвастается, что имеет такие же права на лед, как и она. Вслед за этим он явился к правителю огня и посетовал, что пожарища, возникающие от ударов молний, вынуждают правительницу лесов обратиться к правительнице воды, чтобы умерить аппетит пламени. Хозяину тьмы рассказал, что любитель могильной сладости похвалялся, будто нет тьмы темнее смертной. Повелителю смерти нашептал, что хозяйка крови смеется над ним, поскольку можно прополоть от сорняка огород, но никогда не победить жизнь. Хозяйке крови намекнул, что ее власть ничто без власти проникающего внутрь. Хозяйке света поведал, что любитель выси грозится вырастить такие крылья, что они закроют солнечный свет. Проникающему внутрь крикнул, что тот, кто слушает чужую музыку, никогда не сумеет создать свою. И еще говорил много разного каждому из двенадцати.

— Ничего, — улыбнулся купец. — Ему никто не поверил. Никто не поверил, но слушать его не стал только тот, кто был зрячим, тот, кто проникал внутрь. Он попробовал посмотреть странника на просвет, но ничего не смог разглядеть, и то, что нутро странника непроглядно, насторожило его. К тому же зрячий слишком хорошо знал, что плохая музыка может звучать в ушах годами, ее трудно выгнать, поэтому не стоит пускать ее в уши. А остальные пустили. Послушали, посмеялись, позабыли. Но брошенные в почву зерна могут ждать своего срока годами. Иногда им достаточно всего лишь толики влаги.

Постепенно к страннику привыкли. Его не сочли равным себе, но и не заметить не могли, поскольку он замечал вся и всех, а значит, тоже был великим. Вскоре его стали называть «танцующим призраком», хотя он вроде бы и обладал плотью, но грязь его не касалась. Если в дороге его заставал дождь, то он легко становился прозрачным для дождя, струи которого пронзали его насквозь. Если холод пытался добраться до его тела, если застилал его путь снегом, он ступал босыми ногами по белому так, словно снег был нарисован на холсте. О нем никто ничего не знал. Единственное, что все знали точно, — он повелитель слез, потому что всякий раз оказывался там, где лились слезы. Сам обливался слезами, кружился в танце и переставал танцевать только тогда, когда слезы высыхали. Колдунам это показалось любопытным, и только, разве только зрячий назвал его стервятником.

— Но это только начало истории, — строго заметил купец. — Однажды в той же самой стране появилась девчонка. Маленькая девочка со звонким голоском. Девочка, которая могла проходить сквозь стены и водяные потоки. Которая появлялась где хотела и когда хотела. Не простая девочка.

— Никаких имен, — сдвинул с усмешкой брови Пай. — Имена — это шелуха. Я знаю, что некоторые деревенские знахари верят, будто имя подобно форме, в которую заливается металл, но если металл расплавить заново, что останется от его формы? Имя — это шелуха. Она может быть красной, розовой, коричневой, зеленой, любой, но рано или поздно облетит, и останется только ядрышко. Нужно говорить о ядрышках. Чтобы не врать.

— Откуда взялась эта девочка? — спросил Кай.

— Никто не знает, — пожал плечами купец. — Но она была всюду. Как и этот странник. И она и стала той самой влагой, которую ждали брошенные странником зерна. Девочка могла явиться в дом к хозяйке лесов и спросить ее, не видела ли та ее маму? Лесная владычица еще только в недоумении хмурила брови, размышляя, как обычная девочка смогла найти ее дом, а та уже исчезала. Что оставалось хозяйке листьев и стеблей? Только думать о том, чья же это дочь, поскольку сила ее была очевидна. Что она сможет еще, если она уже может так много? И как это повлияет на леса? Потом девочка приходила к хозяину камня, хозяйке воды, хозяину тьмы и тоже болтала какие-то глупости. Или то, что казалось глупостями. И зрячий не мог разглядеть насквозь и ее. Всякий раз, когда он всматривался в девочку, ему казалось, что ее нет вовсе. А потом она стала бродить вместе со странником. И петь вместе с ним песни, особенно там, где лились слезы. А еще через какое-то время ее убили.

— Да, убили, — кивнул купец. — Однажды странник закричал так громко, что его услышали все великие колдуны. И каждый из них понял, что девочка мертва. И они отправились к ней, потому что уже уверились, что она подобна им. Они испугались, что и они могут оказаться мертвы. А что может быть страшнее смерти для тех, кто обладает бессмертием?

— И кто убил ее? — спросил Кай. — Как это произошло?

— Неизвестно, — пожал плечами купец. — Ее сердце оказалось пронзенным. Колдуны явились на место убийства все. Один обратил внимание на ноги, обвитые стеблями вьюна. Другой разглядел ожоги на запястьях девчонки. Третьему не понравились следы зверья у ближайшего ручья. Еще кому-то почудились искры льда в траве. Внезапные веснушки на лице. Перо, запутавшееся в волосах. Песок на сандаликах. Тьма в остановившихся глазах. Странник рыдал безутешно, а колдуны смотрели на девочку, друг на друга, и каждому казалось, что она похожа на кого-то из них, и каждый подозревал в ее смерти другого. Брошенные странником семена проклюнулись в день смерти его маленькой подружки.

— И чем же все закончилось? — нетерпеливо нарушила новую паузу Каттими.

— Согласно сказке, которую я пересказываю, в тот день все только началось, — словно очнулся купец. — Тогда сквозь слезы говорить стал странник. Оказалось, что он мастер слова. Он не пел, но его слова лились, словно песня, и завораживали даже великих колдунов. Только зрячий смотрел на него зелеными глазами, такими же, как и у тебя, парень, и качал головой. Но ничего не мог сказать против. Нутро странника оставалось непроглядным и для зрячего.

— О воздаянии, о справедливости, о мести, — перечислил купец. — О боли, которую нельзя перенести. О счастье, которое никогда не вернется. Он сказал, что каждый из великих колдунов в сути своей подобен обычным людям, число которым тьма и жизнь которых коротка и бессмысленна. Он сказал, что смерть такой же, как они, не должна остаться просто смертью, иначе она станет ржавчиной, от которой рано или поздно рассыплются в пыль даже стальные сердца. Он сказал, что хочет знать убийцу, чтобы посмотреть ему в глаза. В это мгновение все великие отчего-то почувствовали ужас. Редко глаза странника блестели среди прядей его волос, но всякий раз каждого из них обдавало холодом. Даже правитель тьмы и холода ежился от этого взгляда.

— И кто-то открылся ему? — затаив дыхание, прошептала Каттими.

— Все промолчали, — покачал головой купец. — Тогда странник упал на колени и сказал, что может узнать правду. Он никого не может испугать, не хочет испугать, не должен испугать, да ему и нечем пугать, его плоть призрачна, а если не призрачна, то слаба и недолга. Но он может узнать правду. Ему потребуется для этого малая толика крови всех, кто мог убить ее. Всех колдунов. И тело погибшей. Сохраненное тело погибшей. Но он должен быть уверен, что, когда убийца будет выявлен, он никуда не скроется, покуда странник не посмотрит ему в глаза. И еще он сказал, рыдая, он сказал, что если они не узнают убийцу, то вскоре будут видеть убийцу в каждом.

— Но она могла погибнуть от руки какого-нибудь случайного негодяя! — вскричал Кай.

— Нет, — покачал головой купец. — У твоей подруги, парень, хороший лук. Она может высоко поднять стрелу из этого лука. Но она никогда не сможет поднять ее до солнца. Есть вещи, которые очевидны не только сведущим, но и всем. Девчонку мог убить только равный. Нельзя остановить ураган, если навстречу ему не движется другой ураган. И все колдуны поняли это мгновенно, едва увидели распростертое тело. Едва уверились, что крохотная непоседа действительно мертва.

«Он прав, — сказал тогда повелитель смерти о словах странника. — Мертвый способен заговорить. Я бы не брался за это дело, но знаю, как это устроить. Просто придется убить девчонку второй раз. Но мертвой не будет от этого ни тепло ни холодно. Разве только легкое беспокойство в ее посмертном плавании по реке времени, возможно, это ее даже развлечет. Но мне такие развлечения не по нутру». «Я возьмусь за грязную работу, если без нее нельзя обойтись, — подал голос странник. — А вы сделайте все остальное. Придумайте сами. Так, чтобы все были в безопасности. Я целиком полагаюсь на вас». И они все сделали сами.

— Почему? — удивился Кай. — Неужели они не чувствовали, что могут попасть в западню?

— Ты уже чувствуешь западню? — усмехнулся купец. — Конечно, ты ведь человек. А человек всегда опасается западни. А представь на мгновение, что ты великий колдун. Бог. Повелитель миров. Что для тебя западня? Что для тебя ловушка, если тебе и поручено ее построить? Пожалуй, способ развлечься, не более того. Да и смерть девчушки уже через день показалась такой неинтересной… Но развлечение должно было получиться отличным. К тому же ведь и в самом деле было интересно, зачем же кто-то убил малышку? Ведь должен же во всем быть смысл? Пусть даже он кроется в простом интересе: что будет, если проткнуть маленькую великую насквозь?

— Они славно потрудились, — рассмеялся купец. — Отыскали далекий, дикий мир. Разглядели его с высоты. С такой высоты, с которой каждый мир обращается куполом. Закругляется, как ком теста на посыпанном мукою столе. В этом мире отыскались три горные гряды, которые вместе с долиной большой реки образовывали почти правильный крест. Но самым ценным оказалась долина, укрытая неприступными вершинами в центре горных гряд. Именно туда великие колдуны доставили немало людей из числа числящих их богами и поклоняющихся им. Эти люди стали строить город. Нет, город могли построить и сами колдуны, но мы же не будем пенять богачу, что он не моет пол в собственной спальне или не взнуздывает своих лошадей? Город был построен за год. Все это время мертвая девочка была скрыта во мраке и холоде, которые устроил тот, кто среди колдунов повелевал тьмой. Но и остальные не сидели без дела. Они забавлялись, и забавлялись старательно, чтобы не дать повода смотреть на себя косо, с подозрением. В сущности, будучи почти богами, или богами, они несли в себе частицы тех пороков, которые свойственны обычным смертным.

Повелитель воды воздвиг на окружающих вершинах величественные ледники, устроил озера и реки, открыл родники. Повелитель листьев и стеблей вырастил за год вокруг города рощи и сады, раскатал по пустынной равнине долины и луга. Повелители огня и камня рассыпали по руслам рек золотой песок, наполнили ущелья вокруг города рудами и углем. Повелитель живых тварей выгнал в луга стада копытных, населил распадки хищниками. Повелитель полета наполнил небо птицами. Повелитель смерти оградил заповедную долину от болезней и невзгод. Повелитель света, крови и зрячий раздумывали над ловушкой для виновника, а скорее всего, хотели защититься от коварства странника, которое уже предчувствовали. Предчувствовали, но не могли остановиться, потому что зерна уже не только проклюнулись, но и пошли в рост.

Находилось время и для игр. За пределами уединенной долины среди чуждых колдунам туземцев властители воздвигли двенадцать крепостей, соревнуясь, кто из них сотворит крепость величественнее. И каждый населил сотворенное им теми людьми, которые знали его имя в прежних странах, славили его и поклонялись ему как богу.

— Однако много сказок я знаю, но каждая из них рано или поздно заканчивается, чтобы позволить начаться новой сказке. Подходит к концу и эта. Город в долине был построен. И храм в центре его, который властители наполнили колоннами от храмов со всех концов мира, тоже был построен. Затем властитель камня воздвиг на этих колоннах каменную плиту, а на ней поставил двенадцать престолов для каждого из великих колдунов. После этого зрячий, повелитель крови и повелитель света расчертили каменную плиту согласно составленному ими плану. Затем, убедившись, что странника нет поблизости, они собрались на крыше храма, именуемого в дальнейшем Храмом Двенадцати Престолов, подивились городу, живущему вокруг них, садам и снегам, озерам и облакам в небе и сосредоточились на главном — как избежать вероломства странника, поскольку хоть и был затуманен их взор, но слепоты так и не случилось. И тогда они выстроили линии силы так, чтобы никто не мог нанести урон им, пока сидели они на престолах. Ни колдовством, ни оружием, ни силами природы, ни течением времени и судьбы. Они выстроили линии силы так, чтобы огромный кусок этого мира, пока не завершится их разбирательство, был бы закрыт от живой плоти со всех сторон света, а также со стороны неба и со стороны земных глубин, и всякая магия в этих границах была бы невозможна или ослаблена до ничтожной. И призвали они для решения этой задачи все совокупные силы свои, которые до сих пор витали на границах того мира, потому как, соединившись с ним, могли поколебать его. Затем они выстроили линии силы еще и так, чтобы — пойди все не так, как должно, — сам город и вся долина будут окружены всеми их силами и всеми подвластными им сутями живого и неживого, которые станут охранять Храм Двенадцати Престолов до того мига, пока последний из них не сможет покинуть свой престол. Затем каждый из них выделил себе защитника из силы своей и поручил ему охранять себя. Затем мастер камней вырезал на престолах формы с изображением Храма Двенадцати и наполнил их прахом земным. И еще до прихода странника каждый из двенадцати смочил все их своей кровью, а повелительница света запечатала созданные обереги именем солнца, а повелительница крови назначила им возобновление до того мига, пока последний из них не сможет покинуть свой престол. И только тогда они заняли свои места, воззвали к страннику, а повелитель мрака отворил укрытие тела девочки.

— Это все? — чуть слышно прошептала Каттими, потому как замолчал купец Пай надолго. И даже волны и ветер будто замолчали тоже.

— Почти, — пробормотал купец так, словно последние слова давались ему с большим трудом. — Вскоре появился странник. На руках он нес девочку, которая выглядела так, словно смерть только что настигла ее. Только иней продолжал истаивать на ее ресницах. За поясом странника торчал каменный нож, и повелитель камней зашевелился на своем престоле, потому как на взгляд не смог определить камень, из которого было создано это оружие, но тут же забыл об этом. Между тем странник положил тело девочки в центр плиты и дал знак колдунам. Никто не услышал его слов, но каждый понял, что странник спрашивает — не боятся ли колдуны пролить свою кровь? Смешки были ему ответом, что значит отдать несколько капель крови для тех, кому подчиняются деревья и горы? Все шло так, как и должно было идти. Кровь колдунов смешалась под телом девочки, и странник вонзил в заледенелую рану на ее теле тот самый каменный нож. И каждый из двенадцати понял, что он в ловушке.

— Оглянись, — усмехнулся купец. — Вроде бы ничего не изменилось. Если никто не может войти в Запретную долину, значит, она охраняется, как и задумано великими. Если границы Салпы непроходимы, значит, магия великих колдунов по-прежнему неисчерпаема. Но кому она служит? Что сделал странник, если великие уже тысячи лет прикованы к своим престолам? Если их защитники превратились в их надсмотрщиков? И даже их обереги стали их уязвимым местом? Что?

Купец замолчал. Отвернулся к волнам, поднял голову к мутному небу.

— И это все? — не поняла Каттими. — И что же сделал странник? Как он изменил колдовство? Зачем? Или это не он изменил его? Что это был за нож? И кто же все-таки убил девочку?

— Ее действительно убил один из двенадцати, — медленно проговорил купец. — Но это, наверное, история для другой сказки. А эта закончилась в тот самый миг, когда нож пронзил тело девочки. В тот самый миг, когда все двенадцать узнали, кто убил ее, но тут же поняли, что это неважно, и из какого камня нож — неважно, потому что ключ интересен только до тех пор, пока дверь не открыта. Все закончилось, когда все великие перестали ими быть, поскольку все их величие оказалось приковано к двенадцати престолам, а они стали смертнее смертных, поскольку были обречены умирать раз за разом и помнить каждую свою смерть.

— Нет, — довольно замотал головой купец. — Есть еще много сказок! Ведь если колдуны и лишились большей части своей силы, измельчали с размеров быка до размеров муравья, они не перестали быть великими. Конечно, они не смирились. Или не смирились сразу. Об этом следующие сказки. О судьбе тех городов, что стояли в благодатных землях, которые давно уже стали гиблыми. О Холодных песках и храмах знаний, которые были построены там. О войнах с тати, которые ничего не могли сделать с тем, что их земли накрыл красный купол, но не хотели мириться с пришедшими вместе с великими колдунами на их земли людьми. О попытках штурмов Запретной долины. О попытках объединиться и построить великий город, от которого ныне в лесах некуманза, одичавших потомках строителей, остались одни развалины, и о магии, которую общими усилиями пытались возродить там колдуны. Кое-что им удалось, хотя тайна каменного ножа так и не далась хозяину камней. Уж сколько он сделал подобных тому ножу, сколько магии попытался в них вложить… Есть сказки и о возвышении одного из великих, результатом которого стало рождение богини Дикого леса, что и поныне дремлет за Хапой. Есть сказки о проникновении в этот мир той силы, что была обозвана потом Пустотой. О первых Пагубах. И о том, что на самом деле и ловушка-то была не такой, какой ее замышлял Сиват, недаром он закричал диким голосом, когда понял это. Кое-кто из великих успел остановить вознесенную над двенадцатью погибель. Хотя кто знает, что лучше — одна гибель навсегда или множество на время.

— Одного свитка будет мало, — заметил, не сводя взгляда с купца, Кай.

— Но если девочка была убита… кем-то, — запнулась Каттими, — почему она все еще показывается в городах Текана… И поет…

— Другая сказка, — глухо пробормотал купец, снова отвернувшись к садящемуся в море солнцу. — А теперь не сказка. В Ак пришла лихорадка. Самая страшная из лихорадок. Черная. Пагуба в этот раз затянулась. Такое уже бывало прежде. Хотя это как раз и хорошо. Значит, Пустота, кто бы ни прикрывался ее именем, уязвлена. Она напугана. Каждому городу будет суждено смертное испытание. Судя по тем трупам, что скатывались по Эрхе, Кета уже приняла на себя удар. Туварса еще примет или принимает теперь, хотя думаю, охотник, твоими стараниями этот удар ослаблен. Аку не повезло, и ты ему не поможешь. Когда вы с Каттими ходили по его улицам, акцы уже были накрыты смертным саваном. Сейчас болезнь уже дала о себе знать. Умрут девять из десяти. Многие из выживших будут убиты мародерами и грабителями. Черные пятна появляются на теле, потом лопаются, и человек понимает, что такие же пятна у него внутри. Три дня, самое большее — три дня, и его нет.

— Делай, что делаешь, — прошептал купец. — Экипаж кораблика болен. Только вы не ели из общего котла. Первые пятна уже появляются. За день до прихода в Хурнай все будут мертвы. В это время ветра дуют от берега, так что корабль мертвецов сгинет в открытом море. А вы должны будете в темноте спустить шлюпку и уйти. Сегодня же. Успеете. До берега сейчас меньше десяти лиг, ветра еще пару дней не будет. Видите искру впереди слева по курсу? Маяк. А днем берег будет уже радом. Собирайтесь. Только не касайтесь дверных ручек, когда пойдете в каюту за вещами. Я протирал их уксусом, но больше это делать будет некому. Дозорных сегодня боцман не выставит, а сам умрет к завтрашнему полудню.

— Я? — удивился Пай. — Я попробую вспомнить аромат былого величия. Что еще делать, я тоже болен. Хотя мог бы, конечно, и выкарабкаться, случалось и не такое, ну да ладно.

— Неку? — удивился Кай. — Я не чувствовал жажды.

— Людские обереги иногда действуют, — рассмеялся купец. — Но недолго. Могу ответить еще на один вопрос.

— Зачем надо было убивать всех Уппи в Кете? — вдруг прошелестела, прошипела Каттими.

— Чтобы сократить дорожку к той Уппи, которая была нужна твоему избраннику, — отчеканил Неку. — И запомните, если будешь бояться раздавить муравьев на дороге, никуда и никогда не придешь.

Говоря эти слова, купец распустил рубаху на груди, вытянул висевшую на бечеве глинку, стиснул ее в кулаке и вдавил угол в грудь. Брызнула кровь, и почти сразу языки мглистого сумрака смерчем затянули фигуру купца и без единого звука, исключая скрежет его зубов, унеслись к красному небу. Только пятно инея осталось на палубе.

— Эй! — донесся простуженный голос боцмана с мостика. — Что там? Что за дым? На палубе ничего жечь нельзя! Что же за ломота в костях, Пустота их задери. Я все правильно объяснил?

— Почему ты смеешься? — спросила Каттими охотника.

— Разве я смеюсь? — удивился Кай, стирая с лица улыбку. — Хотя да, смеюсь. Знаешь, это так странно — утолять жажду, которая не успела тебя измучить. Странно, но приятно. Да и в самом деле смешно, Ак поражен лихорадкой, а Наххан отправил жену и детей к брату в Ак, потому что там спокойнее. И чем дальше, тем спокойнее. Разве не смешно?

Глава 15
Хурнай

Они молчали всю ночь, покуда Кай работал веслами, чувствуя, как постепенно уходит боль из груди, которая первое время раздирала его стальными крючьями при каждом вдохе. Потом весь день. Берег был уже близко, маяк, правда, остался сзади, миновал его кораблик, пока сгущались сумерки, да Кай разомкнул замки и разобрался с лебедкой, что опускала лодку за борт. Только к вечеру видавшая виды скорлупка ткнулась в песок. Кай помог выбраться на берег Каттими, вытащил из лодки пику, ружье, мешки, посмотрел на уставшую, все время пути вычерпывавшую из рассохшейся лодчонки воду Каттими и подумал, что теперь каждая близость может оказаться последней. Неизвестно, что подумала девчонка, но, поймав взгляд охотника, она принялась расшнуровывать платье. Потом, когда дошло дело и до купания в холодной воде, и до костра из плавняка и вновь вернулось к тому, что купание предваряло, молчание наконец было нарушено. Внезапно залившись слезами, Каттими упала на согретый костром песок и запричитала негромко:

— Не хочу, чтобы тот яд, который в тебя загнал Анниджази, подействовал. Не хочу, чтобы ты становился таким. Не хочу, чтобы ты смеялся оттого, что семья Наххана, скорее всего, погибла. Не хочу.

— Брось, — поморщился Кай. — Яд Анниджази, остатки его яда выжег огонь Агниса. Еще на пароме. Помнишь? Когда Эрха несла на нас эти вздувшиеся пузыри.

— Ты слышишь то, что говоришь? — испуганно вытерла она слезы.

— Да. — Он и в самом деле удивился. — Яд был выжжен во мне на пароме. А жажда моя совсем от другого. Сейчас ее нет, кстати.

— Слушай, — охотник вздохнул, потому что какая-то муть поднималась в горле, тошнота, — давай говорить о чем-нибудь другом?

Каттими приподнялась, отбросила одеяло, не стесняясь охотника, стряхнула со спины, с татуировок, со шрамов над грудью песок, начала одеваться, проговорила негромко:

— Ты так ловко управлялся с замками на корабле, был раньше замочным мастером?

— Вором, — со смешком буркнул Кай. — Хорошим вором. Не в смысле воровской доблести, такой и не бывает, наверное, а по делу.

— Только ради улучшения сноровки, — ответил охотник и поднялся. — Надо идти, до Хурная далеко.

— Может быть, поищем лошадей? — спросила Каттими.

— Нет, — Кай выудил из кошеля большую медную монету, — купим места на подводе.

Они оказались в Хурнае через неделю. На приморском тракте, где обозов было не так много, как в былые времена, выяснилось, что охотников желает заполучить на подводу всякий, и платить не пришлось, так что выбрали тот обоз, где можно было получить раз в день порцию наваристого супа. Вместо оплаты спутникам пришлось несколько дней выслушивать стенания возчика, что прежняя нечисть в окрестностях городов и сел вроде бы притихла, зато появилась новая, разгадать которую никто не может. Раньше хоть косточки от несчастных, попавших на зуб к Пагубе, оставались, а теперь ни косточек, ничего, а только одни рассказы, мол, видели такого и сякого, приделался, еле ноги унесли. А еще говорят, что скоро придет новая Пагуба, хлеще прежней, и навалится на города так, пока не сравняет их с холмами и оврагами, потому что все Пагубы от тати идут, а тати только и мечтают о том, чтобы каждого второго человека порезать на куски и съесть, а каждого первого просто убить. Ради потехи. Слушать было тяжело, Кай уже шептал молчаливой девчонке, что это обозные должны приплачивать охотникам или хотя бы паклю для ушей выдавать, но близ города клана Руки серебряную монету хозяину обоза все-таки оставил. Порция супа оказалась нелишней, в придорожных трактирах еды было негусто, а та, что имелась, сама готова была броситься на путников да выгрызть кошельки с их поясов. Да и хозяин обоза в последние лиги почти с надеждой оглядывал придорожные кусты, думал уже, наверное, что зря взял охотников попутчиками, — суп хлебали, лошадей томили, а пользы не принесли. Хоть бы одна тварь бросилась под их мечи.

В деревеньке на окраине Хурная Кай нашел селянина с подводой, который за мелкую монету с радостью согласился доставить двух странников, обвешанных оружием, на другую сторону города, к речной пристани, да не через столбы мытарей, а в объезд, по солончаковым холмам. Когда из-за увалов показалась гладь Хапы, Каттими прослезилась, да и Кай почувствовал, как защемило у него в груди, но не с той стороны, где побывала стрела туварсинского варщика клея, а левее. У пристани спутники наняли рыбацкую плоскодонку, которая спустила их к хурнайскому порту, высадив в затоне у маяка. Когда, бормоча благодарности за плату, рыбак отчалил от подгнивших мостков и переходов, Кай подхватил меха с водой и повел Каттими уже знакомой тропкой к укрытию, когда-то выручившему и Кая, и тех его близких, о судьбе которых он все чаще задумывался. Об одном думать не получалось в последние дни — о сказке, рассказанной Неку. Всякий раз, когда Кай пытался думать об этом, когда вспоминал сон с двенадцатью престолами, перед глазами вставала окраинная зенская улица и поющая девочка напротив дома, в котором он успел почувствовать вкус счастья. Эта девочка, которая оказалась в сказке Неку главной героиней, как раз и оборвала счастье Кая. Накликала беду. Обрекла ту, чье лицо стало понемногу сливаться в голове Кая с лицом Каттими, на гибель. Что ж получалось? Однажды та же самая поющая девочка накликала беду на двенадцать великих колдунов, на богов? Но если ее, и в самом деле кто-то убил из двенадцати, тогда все, что она делала потом с ними, со всем Теканом — это только месть? Но разве может мстить мертвый?

Голова раскалывалась даже от попыток соотнести одно с другим. К тому же какая-то муть поднималась внутри, тошнота не отступала, да и в глазах Каттими то и дело чудились слезы. Не улыбнулась она, во всяком случае, за последнюю неделю ни разу. Неужели и в самом деле что-то случилось с ним? Но что бы с ним ни случилось, разве может мстить мертвый?

Каттими остановилась, обернулась к Каю и спросила его:

— И все-таки, кто бы ее ни убил, почему она до сих пор бродит по дорогам Текана?

— Неку сказал, что она великая, — пожал плечами, насколько это позволяли меха с водой, мешки и пика с ружьем, Кай. — Значит, великие и умирают по-своему, не как обычные люди. Или умирают ненадолго. Или вовсе не умирают.

— Знаешь, — Каттими задумалась, — мне показалось, что этот купец…

— Наверное, — неуверенно кивнула девчонка, — или, как ты говоришь, пепел этого Неку… Он боялся смерти. Он храбрился, но он боялся смерти. И он что-то хотел сказать нам. Точнее, не так. Он сказал. Рассказал нам вот эту сказку. Зачем?

— Чтобы мы услышали, — снова попытался пожать плечами Кай. — Зачем ему это было надо? Может быть, он хотел, чтобы сын двух участников той истории что-то знал? Или он готовил меня… нас к чему-то? Не знаю.

— Надо бы обдумать все это, — пробормотала Каттими и вдруг забеспокоилась:. — А куда мы идем? Я, честно говоря, рассчитывала на тихую окраинную гостиницу.

— Посмотрим, — с тревогой огляделся Кай. — Посмотрим насчет гостиницы. А пока выходи-ка вон к тем камням. Раньше моя гостиница располагалась как раз там.

Последний раз Кай заглядывал в укрытие среди камней хурнайского порта уже с год назад. Два года назад похоронил старика, который поддерживал в порядке старое убежище приемного отца Кая, а год назад наведался, чтобы потайное место вовсе превратить в тайное. Поправил печь, устроил новый дымоход, вывел его за торчащую над укрытием скалу. Смоленые доски, перекрывающие укрытие, сверху залил варом, засыпал песком, завалил мелким камнем, прикрыл мхом. У скрытого среди камней люка воткнул несколько неприхотливых кустов. У выхода к воде нагромоздил валунов, ни дать ни взять — мертвая неприветливая скала, корабль через камни к утесу не пристанет, а лодке с рыбаками у пенящегося бурунами камня вовсе делать нечего — пока выберешься наверх, ноги переломаешь. Не то что Кай собирался возвращаться в Хурнай или тем более прятаться в Хурнае от кого бы то ни было, уходил он из города награжденный и с ярлыком, с щедрой платой, полученной за избавление окрестностей города от нечисти, но свербело что-то в груди. Так что когда среди разросшихся кустов он и сам с трудом обнаружил скрытый лаз, спустился в темноту, а затем подал руку бормотавшей что-то раздраженное Каттими, то по ее же восхищенному возгласу понял, что старался не зря. Когда же Кай отыскал лампу, осветил комнатки, лежаки, утварь и немудрящую мебель, а потом открыл дверцу, ведущую к плеску волн, Каттими уже не сомневалась — остаемся здесь. Не прошло и пяти минут, как в печурке затрепетали языки огня, а намоченная в морской воде тряпка была отобрана у Кая с категоричным «я сама». Через час, когда закипел ягодный отвар и перетомилась в глиняном горшке выловленная Каем пара морских сомиков, над хурнайским портом опустились сумерки.

— А ведь здесь даже можно и перезимовать! — убежденно заявила Каттими.

— Вряд ли, — не согласился Кай. — Думаю, что в Хурнае мы надолго не задержимся.

— Но зачем-то мы все-таки здесь оказались? — спросила Каттими.

— Нужно поговорить с Ашу, — напомнил Кай. — И сделать это тайно.

— Ты думаешь пробраться во дворец? — сдвинула брови девчонка.

— Нет, — задумался Кай. — Ни в коем случае. Я вызову его на рыночную площадь. Там есть харчевня, в паре сотен шагов от старого маяка. Столы и лавки под навесами. Думаю, что их еще не убрали. Конечно, это не место для вельможи, но Ашу никогда не чурался бродить по городу в простой одежде.

— А что буду делать я? — поинтересовалась Каттими. — Ты возьмешь меня с собой?

— Возьму, — кивнул Кай и посмотрел на сундук с одеждой. — Правда, тебе придется переодеться, и идти ты будешь позади меня в полусотне шагов.

— Ты меня стыдишься? — сузила взгляд девчонка.

— Надеюсь на тебя, — ответил Кай. — Ты должна будешь видеть то, что не увижу я. Может быть, охранять меня. Но оружие тебе придется оставить здесь.

— Ножи можешь оставить, — разрешил Кай. — А теперь спать. Спать! — повторил он уже сам себе, заметив заинтересованный взгляд Каттими.

Уснуть сразу конечно же не удалось. Уже за полночь, когда Каттими утихла, засопела на плече Кая, он попытался уложить в голове все, о чем пытался думать последние дни. Попытался рассортировать так опрометчиво и скоро накопленных врагов. Имена путались в голове, в конце концов Кай решил поделить их так, как делил всех, кого нужно было делить, его приемный отец. Потом, говорил слепой Курант, всякий может удивить тебя, но на первый раз всякого отличай по роже. Вряд ли ошибешься. Тати — они и есть тати. Что рукастые кусатара, что тонкие лами, что коротышки-древолазы малла, что людоеды-палхи, что даже великаны мейкки — одна нечисть. Между собой они могут быть и друзьями, и недругами, а против тебя всегда встанут кучей. Так и люди, так и прочая тварь. Дели по кланам, по деревням, по одежде, по оружию, по тому, с кем дружбу водят. Это не значит, что, кого ни увидишь, сквозь сито пропускать следует, но прицел такой держать надо.

Что же выходит? В лесу, на холме на полпути к Кете было много тати. Но не только тати. С ордой был странный колдун-шаман Аиш, что унес рог. Получается, что с нею же был и Такшан? Туда же кладем и стражников приделанных, и тех, кому, скорее всего, вез одурманенных девок торговец-полукровка. Тогда уж тати не сами по себе, а под рукой приделанных. Приделанные под кем? Если та крылатая колдовская мерзость на крыше действительно ловчий Пустоты Пангариджа, тогда выходит, что и все прочие служат ему — и Такшан со своими стражниками, и адресат девок — Анниджази с подручным Харшем, и Аиш с рогом, и тати, которых он вел. И тот, кто ходит по деревням и приделывает. И убитый в Туварсе Шехур. И второй адресат Истарка, с дома которого, скорее всего, навалилась на Ак лихорадка. И сам Истарк. Ездит из города в город, нанимает охрану из головорезов, не боится их, стреляет из плохого ружья так, как Каю и не снилось. Не старший ли он над всей этой сворой. Значит, он тоже ловчий Пустоты? Чего они все хотят от Кая? Там, под Кетой, они скорее прощупывали его, чем пытались убить. Захотели бы убить, убили бы. Вряд ли и Васа выручила бы, и Каттими, и торговцы. Но потом они нацелились на Каттими. Почему? В чем секрет?

Кай осторожно повернул голову, разглядел в подрагивающем свете лампы профиль и плечо утомленной, посеченной шрамами, оскорбленной тем же Такшаном девчонки. Значит, и в тебе есть какой-то секрет? Или твои насторожи, что ты сплетаешь ежедневно, и здесь раскинула их от воды до скалы, мешают служителям Пустоты? Тогда чего они хотят от него самого, если так старательно избавляются от его спутницы? Уж не перетащить ли, в самом деле, на свою сторону? И отчего целую неделю смотрит мрачнее мрачного, хлопает глазами, сдерживает слезы Каттими? Или у них и правда что-то начало получаться?

Кай раздраженно вздохнул. Странно, но, после того как девчонка натянула свою насторожь, словно стало легче дышать. Думать так уж точно. Долго она сплетала ее в этот раз, долго. Так к чему же он должен прийти?

Имен в голове приходилось держать много, но главное ускользало, хотя вроде бы таилось где-то рядом. К тому же следовало подумать, о чем говорить с Ашу? Охотнику не раз приходилось объясняться со старшиной проездной башни Хурная, и всякий раз он чувствовал, что тот непрост, очень непрост. Ничего не происходило в Хурнае без ведома этого едва приметного вельможи, хотя правил в клане Кессар — клане Руки — младший брат предпоследнего правителя всего Текана — Кинун. И его жена, прекрасная Этри, скорее всего, связана с тринадцатым кланом. Она была в Ламене, она задурила голову тому молодому воину, больше некому. Тогда ведь и Ашу связан с тринадцатым кланом? Да и старший из знаменитой троицы — Мелит — нынешний урай Хилана, недавней столицы Текана, тоже вряд ли был в стороне от странного клана? Значит, Васа, Мити и еще сколько-то неизвестных Каю воинов, да и вся хурнайская семейка ураев — еще одна сила? Хорошо хоть они не вместе с приделанными. Хотя может ли он быть уверенным в этом?

Кто там еще остался? Клан Смерти, который простил Кая только потому, что с ним стал разбираться сам Хара? Один из двенадцати, один из великих колдунов или один из богов, один из комочков пепла, что остались от богов, у которого на голове крест.

— На голове крест, — повторил вполголоса Кай.

— Ты что? — пробормотала сквозь сон Каттими.

— Ничего, — зарылся губами в короткие волосы девчонки Кай и снова вспомнил и о мече Хары, и о желании того разобраться с Каем, и о кресте на его голове, и о том кресте, который вырезают на головах жертв члены тринадцатого клана. Можно было подумать, что Хара и тринадцатый клан заодно, если бы не убийство урая клана Смерти.

Ох, ведь треснет голова от таких мыслей, треснет! А если вспомнить сказку, рассказанную Неку, которая до ужаса напоминала правду? Да вспомнить о Сивате и об Ишхамай? Нет, разговор с Ашу необходим, но нужно срочно разыскивать кого-то из двенадцати и говорить с ним, говорить. Да и чего бояться? Глинок больше нет, хотя троица в черном поскакала куда-то на восток… У них они ведь могли и быть? Чего они хотели? В самом деле, прекращения Пагубы или еще чего-то? И скольких из них придется еще убить? Хотя ведь он не убил еще никого, он просто приносил с собой их смерть, приводил с собой их смерть. Совпадал с их смертью. И всякий раз чувствовал, как его сладостно разрывает, как сладостно корежит его нутро, словно сиун каждого, перед тем как развеяться под кровавым небом, проходил сквозь плоть зеленоглазого охотника и пьянил его своей силой.

Веки потяжелели, и, уже засыпая, Кай повторял имена двенадцати — Асва, Хара, Агнис, Кикла, Неку, Хисса, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурна, Эшар и Паттар. Выделил тех, кто могли быть все еще живы, и затвердил и их имена отдельно — Асва, Хара, Хисса, Паркуи, Сакува, Эшар. Шестеро мертвы — шестеро живы. Вроде бы живы. К кому следующему? В Зену? В клан Солнца — клан Хисса? Значит, к Хиссе? Он вспомнил сон-видение и рыжеволосую веснушчатую женщину с зеленым венком на голове, одетую в желтое платье и солнечные лучи. Там, в Храме Двенадцати Престолов, она плакала. Что сказала о ней Кикла? Хисса более других привязана к прошлому и она бы могла рассказать многое? Именно к ней нужно отправляться. Заканчивать все дела в Хурнае и отправляться в Зену — искать Хиссу.

Утром Кай поднялся задолго до Каттими. Невидимое солнце еще только подсветило край небосвода, а он был уже на ногах. Растопил печь, поставил на огонь котел с водой, окунулся в холодную морскую роду, растер кожу, оделся и поднял к лицу ладони. Так и не удалось толком прислушаться к уже давним словам Сакува, разбудить в себе способности к колдовству. Вот и Каттими, юная колдунья из вольных, о том же. А как тут разбудишь способности, когда словно с забитым камнями ртом приходится кричать? Ведь рассказал же Неку, что не может быть колдовства в Салпе? А если и может, то едва-едва.

— Едва-едва, — повторил Кай и постарался сосредоточиться. Постарался забыть обо всем. О Хурнае и о встрече с Ашу, о чуме в Аке и приделанных в Туварсе, о слезах Каттими и о той мути, что нет-нет да и подступала под горло охотника, о близком походе в Зену и о том неведомом, что должно было ждать его дальше. Хотя о Каттими забыть было невозможно. Или возможно? Ведь забыл же он о Неге? О хрупкой, раскосой девчонке, его названой сестре, искусной канатоходице и жонглерше, жадной до его губ и рук… Так не забыл же. Нет. Просто опустил нетленной и неприкосновенной в самые темные глубины собственного нутра. И Каттими следует опустить туда же. Хотя бы на ближайший час. Опустить и забыть о ней, а помнить только о собственных ладонях и о том, что пытается он расслышать и ощутить внутри самого себя.

Пальцы растворились через вечность. Вот они, только что были перед глазами — и уже их нет. И нет каморки. Нет гудящей огнем печи и утреннего родного запаха Каттими. Нет камней над головой и по сторонам. Они внизу. И море внизу. А Кай летит над волнами и видит впереди голые холмы, на которых нет южного города Хурная, а только лед, лед, лед, а подо льдом в холодных домах остекленевшие трупы, трупы, трупы…

Он пришел в себя от прикосновения Каттими. Она стояла напротив — свежая, завернутая в одеяло, прихваченное узлом на шее, ерошившая мокрые волосы — и смотрела на Кая с тревогой. В тот самый миг, когда он открыл глаза, тревога в ее взгляде сменилась испугом и почти сразу же обратилась восхищением.

— Ой! Да ты… Я испугалась, сидишь, как деревянный, уже час… У тебя глаза стали другого цвета. Серые какие-то. И лицо. Складки, морщины, ты непохож на себя, Кай. Что случилось?

— Иди сюда. — Он кивнул на табурет, стоявший перед ним. — Садись. Да. Так, чтобы тебе было удобно. Дай мне лицо. Ближе. И не бойся ничего. Это ненадолго. Вечером растает. Расслабься. Судя по запаху, завтрак ты уже приготовила? Сейчас мы пойдем в город. Имей в виду, что зимовка в этом убежище нам не грозит. Вряд ли мы задержимся здесь. Нужно все приготовить, чтобы быстро покинуть город. Да. Уходить будем по воде. И вот еще. Тебе придется переодеться мальчишкой. Получится, не сомневайся. Хотя перетянуть такую грудь, как у тебя, будет непросто. Да и с бедрами ничего не сделаешь. Да не волнуйся, ничего я не буду делать с твоими бедрами, пока не буду. Просто придется надеть кожушок.

Через полчаса Каттими с испугом обнаружила в зеркале излишне румяного и очаровательного мальчишку. Она ощупала дрожащими пальцами увеличившиеся скулы, подбородок, нос, посмотрела на охотника, который перебирал оставленный им же самим год назад запас одежды в сундуке:

— Надеюсь, ты не навсегда сделал меня уродиной? Ой! И голос! Ты изменил мне голос! Так ты и в самом деле колдун?

— Ты так часто повторяла мне, что я могу колдовать, что мне пришлось им стать, — заметил Кай. — Правда, ничему, кроме того, как менять собственную внешность или внешность еще кого-нибудь, я так и не научился. Просто в свое время именно это мне очень понадобилось. В самом начале Пагубы, пока не выяснилось, что от меня может быть польза, меня хотели убить очень многие. Убить меня и моих близких. Некоторых и убили, правда, — прошептал Кай. — Но ты не волнуйся, к вечеру ты станешь такой же, как и прежде. Хотя я бы не назвал тебя уродиной. Из тебя получился довольно симпатичный гиенец. Вот, возьми овчинный колпак и жилет, и по погоде и по внешности тебе как раз подойдет.

— Если бы ты трудился над собой, ты смог бы стать настоящим колдуном, а не уродовать меня даже на половину дня, — в отчаянии пробормотала Каттими, но овчинный жилет взяла. — Неужели нельзя было оставить меня женщиной?

— Нельзя, — серьезно заметил Кай. — В Хурнае красивые девушки не ходят поодиночке, а превращать тебя в старуху было выше моих сил. Вдруг я не смогу стереть твой новый образ из памяти?

— Ага, — огрызнулась Каттими, — а образ широколицего гиенского увальня тебе не кажется отвратительным?

— Нисколько, — пожал плечами Кай. — Я равнодушен к мужским достоинствам и недостаткам. Но грудь все-таки следует слегка утянуть. Можно, я не буду помогать тебе в этом деле? Не хотел бы запомнить широколицего гиенского увальня с твоими формами.

Бурчать возмущенно Каттими перестала, только миновав вслед за Каем лодочное кладбище. Охотник оставил ее вместе с мешками и укутанным в ткань оружием у вросшей в ил затопленной шхуны, от которой, кроме гнилой кормы, ничего и не осталось, а сам ушел в порт. Через полчаса он приплыл на крохотной лодчонке, которую отвязал от борта крутобокого намешского торговца.

— Украл, — со вздохом предупредил он вопрос Каттими, укладывая в лодку оружие и загоняя ее под обвисшие останки палубы. — Я бы купил, вряд ли эта скорлупка стоила бы мне больше десятка медяков, но в Хурнае тот, кто покупает, выглядит намного подозрительнее, чем тот, кто крадет. Да и вряд ли лодка принадлежит намешцам, так же подцепили где-то у берега. Не хмурься, нам она нужна, только чтобы добраться до устья Хапы. В первой же рыбацкой деревушке или наймем лодку до Зены, или пристроимся на борт к какому-нибудь купцу.

— Я не хмурюсь, — процедила сквозь зубы Каттими, ставшая и впрямь удивительно похожей на гиенского переростка. — Насторожь плету. Насторожь да отвод глаз. Или ты хочешь, чтобы кто-то унес пику, ружье, мой меч да добрый запас продуктов. Кстати, если я теперь гиенец, отчего не могу взять лук и меч?

— Гиенцы ходят с пиками, — объяснил Кай, — а тебе с такой внешностью и в драной овчине даже пики не положено. Зато никто и ярлыка не спросит, одного опасайся: чтобы какой стражник сильно не пнул. Пошли.

— Утешил, — с обидой пробормотала Каттими Каю вслед.

Ашу жил не в замке, хотя и в хурнайской крепости конечно же имел свой угол. Но не зря о нем ходила слава как о едва ли не лучшем старшине тайной службы Текана. Разве только Данкуй, старшина тайной службы Хилана и самого иши, мог сравниться с ним. Поэтому и дом Ашу стоял у восточных холмов в полутора лигах от замка на перекрестке сразу трех улиц, которые, в свою очередь, делились на переулочки и тупики, где обитали хурнайские купцы, ростовщики, менялы и прочий густо позвякивающий монетами люд. До полудня Ашу всегда был дома, конечно, если не нужно было отправляться на прием к Кинуну, но даже если его и не было, слуги были вышколены безупречно. Проходя под высоким забором, Кай наклонился, поднял выщелкнувший из подгнивших листьев орех, накорябал на нем ножом несколько слов и бросил его через забор. Услышав всплеск, а за забором был устроен крохотный бассейн, Кай направился к рынку. Ашу должен был появиться в условленном месте непременно. Впрочем, как назначали встречи со старшиной проездной башни другие его знакомцы, Кай не знал.

Опасности вроде бы не было. Ветер гонял по ползущим с холма на холм хурнайским мостовым сухие листья, разве только темные тучи клубились над головой, предвещая осенний дождь, ну так чего было ждать от приморского города. Хурнай все-таки не мог сравняться теплой зимой с Туварсой, море, конечно, у его берегов не замерзало, но холодные дожди, а то и снег, случались. Впрочем, для жителей города клана Руки — клана Кессар и предзимний дождь казался великой стужей, отчего и горожан на улицах было не так уж много. Но бедно одетый гиенец с морщинистым лицом вряд ли мог привлечь чье-то внимание, тем более что и самому Каю казалось, что недавним утром он почти приблизился к завешанной ему Сакува способности становиться незаметным для любого взгляда. О Каттими подобного сказать было нельзя. Она волочилась всего в полусотне шагов за Каем и, кажется, привлекала внимание каждого. Вот только ничего, кроме обалдевшего от вида городских улиц переростка-гиенца, этот самый каждый разглядеть был не в состоянии. Сомневаться не приходилось, к прочим талантам девчонки следовало причислить и лицедейство. Хотя когда Кай сжимал ее в объятиях, вроде бы она учащала дыхание и покрывалась испариной не в шутку.

Раздумывая об этом, Кай вернулся уже знакомыми улицами к порту, попетлял по приморским улочкам, но чужого пригляда, кроме как со стороны Каттими, не заметил. В полдень он подошел к харчевне, как и было условлено, заказал большую бутыль терпкого акского, блюдо соленой мелкой рыбки, пару хурнайских лепешек с сыром и дробленым орехом и принялся потягивать вино, смакуя солоноватый вкус белесых волокон. Каттими присела за крайний стол, торжественно достала потертый нищенский кошель, вытряхнула на столешницу несколько медяков — и вскоре уже хлебала горячую похлебку и не менее горячий ягодный отвар. Да, ветерок становился все холоднее, и горячего заказать бы не помешало. Кай уже хотел подозвать служку, как заметил Ашу. Точнее, он заметил фигуру одинокого рыбака, который брел со стороны рынка с пустой корзиной и ничем не отличался от трех десятков таких же рыбаков, что перемежали глотки горячего вина руганью и стуком о доски столов костяшек. Кай узнал Ашу, когда тот был уже в десяти шагах. Впрочем, и старшина проездной башни не сразу узнал охотника. Увидел бутылку на столе, кивнул, сел напротив и, только плеснув вина в свободный кубок, заметил:

— Никак не могу привыкнуть, Кир Харти, к твоей способности менять цвет глаз. Или хочешь, чтобы я тебя по-новому называл? Зеленоглазым охотником? Каем-Весельчаком? Больно редко ты смеешься. Все хотел спросить, как ты меняешь цвет глаз? Мне говорили, что соглядатаи Данкуя делали нечто подобное, лепили к зрачкам чешуйки хапского леща, вырезая в них отверстие, но рыбой от тебя, парень, не пахнет.

— От тебя тоже, Ашу, — усмехнулся Кай. — Корзина, с которой рыбак идет с рынка, должна пахнуть рыбой. Когда-то ты подъезжал к харчевне на коне. Что случилось?

— Это я у тебя должен спрашивать, что случилось, — понизил голос Ашу. — По-моему, четыре месяца назад ты сказал, что уходишь из Хурная надолго?

— Так я проездом, — пожал плечами Кай. — Или проходом. Или проплывом.

— Хорошо, что проездом, — кивнул Ашу. — Тут до тебя есть охотники. Сам урай Хурная снизошел до мирских дел. Велено прикончить девчонку, что ходит с тобою. Так что, если она и в самом деле где-то поблизости, убирался бы ты из Хурная вместе с нею. Тебя я знаю, ты из всякой передряги выпутаешься, а вот девке не поздоровится. Сейчас дозоры к каждой внимание имеют, и если какую разыщут без ярлыка, то пусть она даже и не твоя спутница — ночь в холодной ей обеспечена.

— Так вот? — удивился Кай. — Сейчас, как ты видишь, я один, но, на всякий случай, что за девка нужна Кинуну? Об этом пока только спрашиваю. Может быть, приметы какие есть?

— Тебе лучше знать, — снова налил вина в кубок Ашу. — Но скажу, если у тебя целый выводок на примете. Девка красивая, вроде бы как даже очень красивая, коротко остриженная, с татуировкой на шее, запястьях, лодыжках и талии. Со шрамами между ключиц, словно кто раскаленным прутом в нее тыкал. Говорят также, что ловка в обращении с мечами.

— Интересно, — задумался Кай. — Вот уж не думал, что кого-то может заинтересовать моя девка. Чем она не угодила ураю?

— Да плевал он и на нее, и на тебя, — скривил губы Ашу. — А так-то… Ведьма вроде бы. Ворожея.

— Так ведь нет смотрителя в Хурнае пока? — прищурился Кай. — Кого теперь интересуют ведьмы? Тебе ли не знать, Ашу, что нет никакого колдовства в Текане? Колдуны бывали, а колдовства нет. Если только не исходит оно от Пустоты. Кто передает приказы Кинуну, если нет в Текане верховного правителя, нет иши?

— Ты об этом хотел меня спросить? — холодно осведомился Ашу.

— Нет, — коротко бросил Кай и окинул взглядом трактир.

Ветер хлопал полотняным пологом, рыбаки пили горячее вино, Каттими облизывала плошку из-под супа. Да, недолго осталось стоять навесу. Еще один шторм, ветер, и хозяин вытащит колья и уберется в тесное и душное зимнее помещение.

— Я из Туварсы, — продолжил охотник после короткой паузы. — Там завелась нечисть. Приделывает кто-то горожан. Кто-то с крыльями. Вроде бы какая-то тварь из Пустоты, именуемая Пангариджей. Впрочем, не поручусь. Две тысячи человек обратились в мерзкую пакость. И исчезли. И колдовство там было. Помнишь круги на портовой площади?

— И таких или похожих приделанных от Кеты до Ламена множество, — сказал Кай. — Не той пакости, что мы уничтожали в хурнайских деревнях, а новой. Когда и не скажешь на первый взгляд, что приделанный перед тобой.

— Лихорадка в Аке, — сказал Кай. — Кожа покрывается черными пятнами. В три дня человек умирает. Обычно после нее выживает один из десяти.

— С Кетой что-то неладное, — вспомнил Кай. — Ламен дымом окутан.

— Пагуба, — взъерошил пальцами волосы Ашу. — Всякий может надорваться, но кто-то надорвется, поднимая камень с голову, а кто-то, поднимая камень размером с быка. В этот раз нам выпало по полной. Так вот, бывший зеленоглазый. Слушай, что тебе скажет пока еще старшина проездной башни Хурная. Кеты больше нет. Затряслась земля, и кетский замок обрушился. Рухнула скала. Две реки перегородила. Те, кто выжил, утонули. Слушай дальше, парень. Сакхара больше нет. Осыпалась крепость клана Смерти — клана Хары, будто не из камня была выстроена, а вылеплена из песка. И вода в речке Туварсинке потемнела, словно течет она через зловонное болото. Так что остаток клана Смерти теперь бредет куда-то через холодную степь без воды, без крыши над головой. И вот еще, парень, Намеша в крови и нечисти. Три месяца уж как. Упал с неба черный дождь. Покрыл мутной взвесью все. Задурманил, залепил глаза и страже, и жителям. А когда весь город спал, из тучи, что застыла над городом, вылетели сотни, тысячи пустотных тварей и начали пировать.

— Дальше? — прищурился Ашу. — Огонь вдруг пошел по пластам угля под Ламеном. Что там по пластам, по пустым выработкам. Дымом окутало город. В дыму полезла из-под земли всякая мерзость. Такая, что и не водилась никогда в шахтах. Такая, что ноги у горожан отсекала в пол-укуса, головы детям. В дыму, сквозь который ни смотреть, ни дышать нельзя. Выгнала людей за городскую стену. Им бы за реку, да несла уже вода на себе трупы из Кеты, испугались. Пошли за ворота, что вели к ламенской пустоши. Едва успели поставить шатры, раздался зов рога, и вышли к шатрам тысячи тати и прочей мерзости и стали рубить, убивать, жрать и рвать на части. В Аке лихорадка. Да. Урай приказал закрыть ворота и никого из города не выпускать. Но те, кто выживали, каждый десятый, как ты сказал, не оставались людьми, а обращались в мерзких тварей. Почти в таких же, которые в те же дни как тараканы полезли из лесов вокруг Туварсы. Как тараканы полезли по скалам, вниз головой полезли. Сеча сейчас на ее улицах, парень, и я не знаю, чем она кончится.

— Прочие города? — помертвело пробормотал Кай.

— Мы пока стоим, — пожал плечами Ашу. — Даже дозор не усилили. И Зена, насколько я знаю, пока стоит. И Хилан. И Гиена. О деревнях не скажу. Там мои соглядатаи голубятни не держат. Да и не осталось у меня почти соглядатаев. Но поверь мне, охотник, и на Хурнай, и на Зену, и на Хилан, и на Гиену найдется своя напасть.

— И вы даже дозор не усилили, — повторил слова Ашу Кай.

— Пагуба, — вздохнул Ашу. — Можно увернуться от удара топора, но если ты притянут к скале за руки и за ноги, за горло и за голову, то можно только закрыть глаза.

— Так ведь вот мои руки, — выложил на стол руки Кай. — И твои вроде бы не в путах? Я не узнаю тебя, старшина. Когда мы рубились с пустотниками три года назад, ты не выглядел столь угнетенным. Что случилось?

— Ты зачем просил встречи, Кай? — спросил Ашу.

— Мне нужно знать, как найти Хиссу, Паркуи, Сакува, Асву, Хару и, может быть, Эшар. Впрочем, меня устроят хотя бы какие-то сведения. Тем более что Хара сам меня ищет.

Ашу ответил не сразу. Он снова налил вина, выпил. Нащупал на поясе кинжал, вытянул его на палец из ножен, снова вдвинул.

— Ты ведь не спрашиваешь, кто эти… люди? — заметил Кай.

— Почему я должен знать их и почему я должен ответить тебе? — наконец вымолвил Ашу.

— Должен, — ответил Кай. — Потому что, если ты не ответишь мне, воины клана Смерти, пусть даже они и в самом деле выбираются из осыпавшегося Сакхара и их осталось всего несколько человек, так вот они узнают, кто убил их урая.

Ашу снова потянулся за бутылкой. Отпил вина, вытер губы, усмехнулся. Потом взглянул на Кая, спросил:

— Как ты думаешь, охотник, почему ты не был убит? Помнишь? Вот на этой площади, где ловчий Пустоты творил непотребное колдовство, где была убита жена последнего иши, где погибли многие. Помнишь? Да, ты исчез, воспользовался тем, что магия ловчего Пустоты погрузила воинов Хурная в сон. Да, между твоей схваткой с первым из ловчих и приходом на площадь той страшной бабы тебя не убили потому, что были восхищены твоей доблестью. Но потом? Потом, когда все закончилось, когда Пагуба, виновником которой многие считали и считают тебя, застелила пламенем небо, когда голова последнего иши слетела с его плеч, почему тебя не убили? Не задумывался?

— Задумывался. — Кай бросил быстрый взгляд на Каттими, которая трудилась уже над второй порцией похлебки. — Только списал все на собственную ценность в качестве истребителя нечисти.

— Ценность имеется, — кивнул Ашу. — Только вся эта ценность — кроха против того, что ты натворил. Пустота запретила тебя трогать. Понял?

— Пустота? — удивился Кай. — То есть ты сам? Ты ведь был смотрителем Текана, Ашу? Недолго, но был. Обращался в этого… Тамаша! В мерзость пустотную!

— Нет, — устало пробормотал Ашу. — Не я сам. А уж в кого я обращался, помню только с чужих слов. Сам я будто в пропасть проваливался. До сих пор мне кажется, что меня пожрали бродячие псы, а потом вывалили на мостовую естественным образом. И вот я подгребаю с тех пор себя в кучу и никак не могу подгрести… Мелит говорил, что я сломался. Что прочие после прихода Тамаша, которого тут числят кем-то вроде распорядителя Пустоты, другие смотрители превращались в зверей в балахонах, а я сломался. Поэтому он и не приходил больше. Сломанные им не нужны. Тебя приказал не трогать Хартага.

— Хартага? — нахмурился Кай. — Где-то я уже слышал это имя…

— Он был личным телохранителем предпоследнего иши, — проговорил Ашу. — Найденыш. Вырос при хурнайском дворце. Немой с рождения. Обычный мальчишка, с юных лет преданный среднему из трех братьев, трех сыновей хурнайского урая. Когда Ваву избрали ишей, сделали правителем всего Текана, Хартага стал его личным телохранителем. А потом, потом, когда иша погиб, его преемник, воевода Квен, вызвал к себе Хартагу. С ним было несколько воинов. Лучших воинов. Никто из них так и не понял, куда пропал Хартага, но голова Квена была снесена с плеч. Так, как и всегда случается при начале Пагубы.

— Этри, жена Кинуна, урайка Хурная, видела серую птицу, вылетающую из окна опочивальни Квена. Это произошло в тот самый миг, когда молния расколола небо и началась Пагуба. Несколько дней нам было не до тебя. Ты ведь помнишь, какими были первые дни Пагубы? Пустотники налетели на Хурнай уже к вечеру, ночью мы начали первую битву с ними. Через две недели до Хурная добрались и иные порождения Пустоты. Но перед тем как разослать глашатаев в поисках Кира Харти, убившего ловчего Пустоты на портовой площади, мне пришлось самому еще раз встретиться с Хартагой. Он показался мне обычным человеком. Подошел ко мне на городской улице, где я-стоял среди арбалетчиков, и сказал, что охоту на Кира Харти следует прекратить. Я был так поражен тем, что немой заговорил, что только и сумел спросить его: «Почему?» «Он нужен Пустоте», — ответил Хартага, мгновенно обратился какой-то мерзостью с крыльями и взлетел. Знаешь, о чем я жалею до сих пор?

— О том, что не дал команду арбалетчикам убить его. Я словно онемел. И они застыли, как камни. Вечером они еще что-то пересказывали друг другу, а на следующий день уже и не помнили о крылатом чудовище в облике воина, с которым некоторые из них в детстве играли в догонялки во дворе замка! Вот и все. Впрочем, если бы я тогда приказал убить его, наверное, к Кинуну прилетел бы кто-то еще, а не он. А ведь Кинун тогда не поверил мне! Но на днях Хартага вернулся и напомнил, теперь уже Кинуну, что Кира Харти трогать пока нельзя, а девчонку, что таскается за ним, следует убить.

— Думай, — усмехнулся Ашу. — Делай выводы. Если ты пока еще нужен Пустоте, а она нет, значит, она каким-то образом неугодна нечисти. Или она тот, кто мешает сделать тебя таким, каким ты будешь служить Пустоте. Я бы хранил такого человека как самую великую драгоценность.

— Что-то я не замечал раньше особой любви Пустоты, — задумался Кай. — Разве ее твари расступались, когда я бросался на них с оружием? Разве не ты, Ашу, не раз перевязывал мне раны?

— Не путай хозяина, который делает на тебя виды, и его псов, которые бросаются без разбору на всякого, — зло проговорил Ашу. — Наоборот, твоя ценность тем выше, чем большее количество порубленных собак готов простить тебе их хозяин.

— Что же тогда так расстраивает тебя, старшина? — спросил Кай. — Оплакиваешь смерть урая Сакхара?

— Он был достойным воином, — заметил Ашу. — Я познакомился с Саем здесь, в Хурнае. Как раз перед Пагубой. В его свите был старый воин под именем Хара. Со шрамом на голове в виде креста. Я знаю многое, Кай. И о тринадцатом клане я знал еще тогда, когда его посыльные и в самом деле скакали по дорогам Текана в поисках древних рукописей. А не так давно я узнал от Мелита, что тринадцатый клан создан именно Харой и подчиняется Харе. Ты не удивлен, охотник? Выходит, что один из двенадцати служит Пустоте!

— Подожди, — оторопел Кай. — Но ведь именно Этри вскружила голову одному воину в Ламене и отправила его в Сакхар убить Хару?

— Да, я слышал об этой истории, — равнодушно пробормотал Ашу. — Этри всегда была взбалмошной девчонкой, но она едва ли не умнее всех из этой семейки детей урая Хурная и урая Хилана. Разве только Тупи, жена Мелита, может с нею сравниться. Этри не повезло. Кинун, ее муж, глуповат, хотя и решителен. А Мелит, наоборот, умен, но слаб. Тринадцатый клан был создан много веков назад. У его истоков стоял один из предков нынешних ураев Хурная. И главенство в клане передавалось всегда старшему сыну. Я знал об этом. Тринадцатый клан всегда был чем-то вроде тайной службы внутри тайной службы клана Кессара, хотя служили ему не только кессарцы. Когда Мелит принял бразды правления кланом от своего отца, он был в восторге. Еще бы, ведь он всегда интересовался тайнами Текана, а тут целая служба, которая только этим и занимается. Десятки отличных воинов, которые готовы содействовать его замыслам, которые следят за таинственными двенадцатью — за Асвой, Харой, Агнисом, Киклой, Неку, Хиссой, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурной, Эшар и Паттаром! Понятно, что и половины из этого списка тринадцатому клану не удалось отыскать и что далеко не все тайны были разгаданы, но ведь интересно! Дух захватывает! Для меня этот клан всегда был игрушкой Мелита, пусть даже о ней не знал ни Вава, ни Кинун. Хотя Этри пронюхала все быстро. Ну она всегда была падка на таинственное. Ей бы в мужья Мелита… Она и в самом деле захотела убить Хару.

— Убить? — нахмурился Кай. — Зачем? Разве это было целью тринадцатого клана?

— Хара прибыл в Хурнай и вел себя так, словно урай клана Смерти он, а не Сай, — отрезал Ашу. — А потом встретился с Мелитом и показал ему заверенные рукой его отца письма, в которых говорилось, что Мелит должен подчиняться Харе, и никому больше. И знаешь, что еще? Там стояли подписи и печатки всех предков Мелита на много колен в глубь веков.

— И он тоже поставил свою печатку? — понял Кай.

— Не сразу, — качнул головой Ашу. — Он упрямился до вечера. А ночью ко всем его воинам, которые и друг о друге-то не все знали, явился живой мертвец с угрозой смерти. И к Мелиту тоже.

— Он самый, — кивнул Ашу. — Утром Мелит поставил свою печатку. А все воины тринадцатого клана знали, что, если они не будут служить ему так, как надо, их ждет смерть. И их близких ждет смерть.

— Что хотел Хара от тринадцатого клана? — спросил Кай.

— Следить за двенадцатью, за всеми, кроме него самого. Убивать того, кого прикажет сиун Хары. Убивать всякого, кто узнает о тринадцатом клане. Сообщать, если кто-то из двенадцати исчезает, следить за ним. Убивать членов его семьи. Убивать всех, на кого покажет сиун Хары.

— Думаю, что Хара так забавлялся, — объяснил Ашу. — Он безумен.

Последние слова Ашу произнес, наклонясь к самому уху Кая, и добавил шепотом:

— У них у каждого крест. У каждого. На голове. Просто Хара лыс, и поэтому его крест заметен. А у остальных он прикрыт волосами. Нетронутыми остались только Мелит, Этри, Кинун. Может быть, из уважения к их роду. Хотя Кинун узнал обо всем позже. Но Этри, которая едва не потеряла голос, сказала, что видела мертвеца, который расчерчивал когтем голову ее любовника. Не удивляйся, она тут путалась со многими. После этого она и решила убить Хару. Когда была в свите Кинуна в Ламене, разузнала, кто лучший ламенский воин. Переоделась, выскользнула из замка, нашла парня и задурила ему голову. Отправила его убивать Хару. В качестве мести. Но там ничего не вышло. Парень, как я понял, не сдал заказчицу, точнее, он не знал ее имени, но Мелит все разнюхал и на всякий случай уговорил Кинуна отправить Этри к сестре в Хилан. И сам отправился туда же. Как будто можно спрятаться куда-то в Текане…

— Не понимаю, — прошептал Кай. — Но почему у тебя такой вид, как будто ты собираешься умереть?

— Я и собираюсь, — ухмыльнулся Ашу. — Знаешь, что я делал, когда ты бросил орех в бассейн в моем дворе? Я сидел на скамье и смотрел на маленькую девочку, которая кружилась передо мной и звонким голосом пела: «Сегодня, Ашу. Сегодня, неудавшийся смотритель. Сегодня, слабак Ашу. Сегодня придет твоя смерть». Вот я и думаю, не от твоих ли рук я должен ее принять, охотник, бывший некогда зеленоглазым, хотя я бы не узнал тебя и с прежним взглядом, слишком уж стар ты стал. Только по голосу.

— Тогда я пойду, — поднялся Ашу, но замер и повернулся к Каю. — Не от тринадцатого клана, а от моей службы, которая была лучше тринадцатого, четырнадцатого и любого другого тайного клана, сколько бы их ни случилось. Но не потому, что я боюсь тринадцатого клана. Или клана Смерти. Нет, просто мне кажется, что из тебя выйдет толк, парень. Поэтому я тебе скажу.

Над площадью прогремела молния. Упали первые капли дождя. Ашу поежился от холода, запахнул куртку, покачал головой.

— Ни один город не избежит этой напасти. И с Хурнаем случится такая же беда. Мелит говорил, что иногда, раз в тысячу лет, Пагуба оказывается такой, что прочие несчастья можно сравнить с насморком. Что иногда Пустота вовсе пытается захватить Салпу, чтобы властвовать безраздельно. И что однажды Салпа может не пережить такой Пагубы. Но об этом к Мелиту. Или к одному из двенадцати. Хотя бы к одному из тех, о ком ты спрашиваешь. Хисса живет с дочерью в Зене, у пристани. Ее муж вроде бы был обыкновенным бакенщиком, пока не утонул по пьяному делу. Но опасайся за свою девчонку, воины тринадцатого клана могут следить за Хиссой. Ты узнаешь ее по рыжим волосам и веснушкам. Где скрывается Паркуи и кто он, мне неизвестно. Сакува прятался два первых года Пагубы тоже в Хилане. Где он теперь, я тоже не знаю, он умелец уходить от слежки, но выбор для поиска невелик — Зена, Хилан, Гиена, Парнс, Хастерза. Сакува среди прочих самый мудрый и осторожный. Если он, как я слышал, твой отец, постарайся отыскать в себе те же качества. Асву найти легко. Он уже много лет служит послушником в Парнсе, в Гиене не показывается. Это все. Эшар найти невозможно. О ней никто не знает уже много лет. Ходили слухи, что она скрывалась под личиной жены Вавы, но это только слухи. Жена Вавы мертва, кому, как не тебе, знать это?

Ливень усиливался. И, что казалось самым странным, одновременно усиливался и холод. Вот уже, разбиваясь о камень, капли стали разлетаться искрами льда.

— Поторопись, — сказал Ашу. — Начинается погибель Хурная.

Он успел отойти на десять шагов, не больше. В дальнем углу опустевшего трактира мелькнула тень, и Ашу повалился на камень. Тень развернулась в сторону Кая, но Каттими опередила ее.

— Ты не предупредил, — закричала она со слезами. — Не предупредил, что надо охранять и твоего собеседника!

Трактирщик с криком бросился закрываться в низком трактире. Полог навеса стал прогибаться ото льда. Кай подбежал к телу Ашу. Нож вошел в его подзатылочную впадину. Метнулся к убийце. Нож Каттими пронзил ему гортань. В руке убийцы был готов следующий нож. Кай содрал повязку с лица, посмотрел на Каттими, которая вновь стала сама собой.

— Я вижу, — всхлипнула она. — Посмотри. У него шрам в виде креста под волосами! А у тебя зеленые глаза. Опять зеленые глаза. И прежнее лицо. Это не простой дождь. Это колдовство.

— Это Пагуба! — отрезал Кай. — Бегом за мной. Выходим в море!

Дождь лил безостановочно. От черноты туч над Хурнаем словно опустилась ночь. Струи дождя схватывались льдом уже на подлете к мостовой и обращались в ледяной бурьян. Кай и Каттими сбивали об него колени. Он держал ее за руку. А посредине площади, в сиянии молний безмолвно кружился босой странник в огромной обвисшей шляпе.

Глава 16
На север

Они выбрались из порта и оказались в открытом море к утру. К счастью, в ста локтях от берега дождь перестал обращаться льдом, а в лиге и вовсе прекратился, зато там же немедленно поднялся ветер, и волны стали захлестывать заледенелую лодчонку, тянуть ее в открытое море. Тут-то и пригодилась пика. Кай обмотал ее острия платком и получившимся веслом греб до утра, забыв и о ломоте в груди, и об усталости, и о боли, которая терзала его сердце. У него на глазах умирал прекрасный город. Утром, когда обледенелая скорлупка наконец ткнулась в песчаный берег одного из островов в устье Хапы и Каттими без сил упала на дно лодки, воду из которой она весь вечер и всю ночь вычерпывала, Кай подошел к стоявшим вдоль сетей и лодок рыбакам. Они все смотрели на Хурнай. Из-за увалов, которые служили правым берегом Хапы, виднелся только замковый холм столицы клана Руки — клана Кессар. Теперь замка не было, а холм покрывали груды льда. Застывшие струи дождя вздымались к красному небу хрустальными пиками. В свете лучей встающего солнца они показались Каю алыми.

— На север, — предложил Кай. — До первой пристани на север. Серебряный плачу.

Никто даже не взглянул на изможденного гребца. Люди, которые пережили за последние три года столько горестей, что их могло хватить и на несколько поколений, могли думать теперь только о собственной смерти. Они разошлись без единого слова. К счастью, солнце оказалось неожиданно теплым, за пару часов удалось отчистить лодку и немного просушить одежду. Кай столкнул убогое суденышко в воду, направил его против неторопливого течения Хапы и принялся работать уже настоящими веслами, благо недостатка в них у рыбацких сараев не было.

— А ведь предлагал заплатить, — пробормотал он вполголоса, после чего Каттими вдруг начала неудержимо, горько рыдать.

— Не прибавляй себе работы, — попробовал пошутить Кай. — Плачь за борт.

Через еще три часа усердной гребли и работы с ковшом одежда высохла вовсе, а там показалась и пристань, у которой торчали мачты речных судов. На увалы взбирались деревенские дома, сверкала зеркалами сторожевая вышка. Над рекой стоял едва слышный стон. Кай и Каттими выбрались из лодки, выволокли ее, к сомнительной радости новых хозяев, на пожухлую к зиме траву и поднялись на пристань. Там стояли люди. Их было не так много, наверное, сотни три, но для не слишком большой пристани такое количество казалось чрезмерным. Многие из них были едва одеты, на телах некоторых виднелись следы обморожения. Дети были закутаны в какие-то лохмотья. Повсюду стоял плач.

К Каю, который поднялся на пристань с оружием, обратились измученные лица, протянулись руки. Сокрушенно мотая головой, он выбрался на ступени, ведущие наверх, к мытарской и лавкам, увидел испуганного старшину дозорной башни.

— Что скажешь, служивый, об этих людях? — спросил он седого ветерана.

Тот с ходу нагнал на усталое лицо строгость, но, разглядев ярлык охотника, махнул рукой:

— Что говорить-то? На колени надо падать и прощения у Пустоты выпрашивать. Опять лихо какое-то накатило. Ты видел? Нет больше Хурная. Глыба льда, и все. Вырвались только те, что жили на самом краю.

— Сколько их тут? — испытующе взглянул на старика Кай.

— Четыре сотни двадцать два человека, — потянулся тот за мытарской табличкой. — Мужиков сто шестьдесят два. Детишек до пятнадцати годов — сто десять. Из них малолеток тридцать четыре. Остальные — бабы. Старых мало, не смогли выбраться. Только те, которых на руках несли.

— А я почем знаю? — удивился старшина. — Может, и с другой стороны кто выбрался. На соленые холмы или к морю. Тут ведь как. Бежать бросились те, у кого домишки ветхие, которые ото льда сразу трещать начали. А прочих, думаю, прямо под крышей прихватило. Там холод такой был, что ничем не укрыться, ни во что не закутаться. Колдовство это. Пустотное колдовство. Видано ли, чтобы струи дождя на лету схватывались? Наказание это нам от Пустоты!

— Наказание? — скрипнул зубами Кай. — Всем? И детям? Кеты больше нет, старшина! Скала, на которой город стоял, обрушилась. Тех, кто выжил, водой смыло. На Намешу нечисть накатила и поганый дождь. Туварсу приделанные на части рвут. В Аке лихорадка. Ламен дымом заволокло!

— Так куда ж теперь? — оторопел старшина. — Я уж хотел купцов в оборот брать, везти всю эту толпу в Зену или Хилан. Так голые они, голодные! В Хилане вроде урайка наша, Этри? Она поможет?

Кай оглянулся. Каттими стояла двумя ступенями ниже и ждала непонятно чего. А внутри охотника клубилась муть, ненависть ко всем этим несчастным, которые должны были замерзнуть и не мешать жить тем, кто не попал под наказание Пустоты.

«Наказание Пустоты, — повторил про себя собственные мысли Кай. — Наказание Пустоты. За что?»

— Она поможет? — повысил голос старшина. Повысил, срываясь в крик. Так, словно готов был и сам разрыдаться, — седой ширококостный ветеран со шрамами на лице.

— Может быть, и поможет, — потянулся к поясу Кай. — Да только и Хилан с Зеной вряд ли от подобной пакости уберегутся. Нужно оставаться здесь. Расселять людей по избам, не лето ведь. Зима на носу. А село у вас большое. Не может мерзость эта продолжаться бесконечно, а закончится, за старание урай тебя наградит, поверь мне.

— Да что мне награды-то его? — в сердцах сплюнул ветеран. — Делать-то что?

— Не знаю, — огляделся Кай. — Если холод ослаб в городе, то собирать мужиков, вырубать дома, жечь костры, топить лед. Может, кто и выжил. Но сначала надо послать дозорных вокруг города, людей собрать. Сколько у тебя воинов?

— Десяток, послать есть кого, приободрился старик. — А с этими что?

— Посоветуй купцам не идти на север, — нахмурился Кай. — Здесь уже дрянь вышла, а там только на подходе, и какой она будет, никому не известно. Может, кто пустит на кораблики людей, все приют не под открытым небом. У тебя что с торговлей в селе?

— Да лавок полно, проезжее место, как тут без них, — развел руками старшина.

— Вот. — Кай вытряс желтые монеты на ладонь. — Тут десять золотых. Распоряжайся, только сберегай и малую толику, зря не транжирь. Купи одеяла на всех, цену сбивай, оптом берешь, да и где теперь прочие покупатели? Сразу же поставь котлы, костры жги. Пусть те из мужиков, кто покрепче, еду готовят. Чтобы недорого, но сытно. Остальное ты знаешь.

— Да как же? — ошеломленно зажмурился ветеран, словно монеты ослепили его. — Как же так-то?

— Вот так, — буркнул Кай и потянул за руку не менее ветерана оторопевшую Каттими.

— Сам-то ты куда теперь, зеленоглазый? — окликнул охотника ветеран.

— Аккуратнее там, — крикнул вслед охотнику ветеран. — Что-то давно обозов нет с той стороны, говорят, опять какая-то серьезная мерзость завелась на тракте.

— Мерзость серьезная, когда рассказчиков нет, — откликнулся Кай. — А когда есть рассказчики, это не мерзость, а пакость. А с пакостью мы уж как-нибудь разберемся.

На верхушке увала, на рыночной площади, заполненной уже не беглецами, а испуганными селянами, Каттими грустно пробормотала ему в спину:

— Плакал наш маленький уютный домик в тихом месте.

— А разве есть теперь тихое место под этим небом? — обернулся Кай и вдруг увидел улыбку на лице Каттими.

— Не смотри. — Она захлюпала носом, вытерлась рукавом. — Я не за золотые плачу. Там, внизу, дети. А сколько их осталось в городе? Куда мы теперь? У тебя ж остатка меди да серебра и на захудалую лошадь не хватит!

— На север, — махнул рукой Кай. — Найдем лошадь. Попросимся в обоз, сядем на подводу, не выйдет — украдем лошадей. Дальше по тракту будут богатые села.

— Иногда приходится красть, — кивнул Кай и вспомнил слова Неку. — Если будешь бояться раздавить муравьев на дороге, никуда и никогда не придешь. Ну так мы же не давить собираемся муравьев, а обворовывать. Отец приемный учил меня: если вынужден взять у того, у кого не следует. Если нутро мучит, запоминай, где что взял, да помни. Вернуть вдвое придется.

— И ты всегда возвращал? — спросила Каттими.

— Никогда не крал попусту, — ответил Кай. — Может быть, и в этот раз не придется.

Красть не пришлось. Хотя ноги и Кай, и Каттими сбить успели. Тракт был пуст, словно опустел сосуд, из которого в прошлые годы вытрясались бесчисленные обозы, странники, путники и переселенцы. И ведь даже в разгар Пагубы, в первые месяцы после того, как покраснело небо над Теканом, все одно кто-то да попадался на тракте, а теперь — никого. Только пожухлая, примятая трава говорила о том, что не так давно ползли по дороге телеги. Ползли, ползли, да все выползли. Оставалось только догадаться почему. Поперек колеи то тут, то там виднелись следы кабана. Правда, они превосходили обычные раза в четыре. И побелевшие, раздробленные косточки павших лошадей имелись.

На второй день Каттими заметила в небе крылатый силуэт. Но еще раньше Кай принялся заматывать шею платком, обдало холодом. Уже знакомый черный силуэт парил среди затянувших небо серых облаков.

— Опять он, — пробормотал Кай, вытаскивая из чехла ружье.

— Пангариджа? — похолодела Каттими. — Будешь стрелять?

— Высоковато, — пожал плечами охотник. — Но пакости дожидаться следует. Думаю, что он нас хочет проверить. А потом…

— Потом убить меня, — прошептала, побледнев, Каттими. — Слушай, а может, я впрямь могу стать настоящей колдуньей? Или еще кем-то? Ведь не просто так меня выцеливает эта пакость?

— Это не пакость, а мерзость, — поправил девчонку Кай. — Давай-ка вот на эту кручу. До ближайшей деревни осталось с пару лиг, но на дороге мне оставаться не хочется. Следы там были не слишком хорошие.

— Кабаньи, — с готовностью подсказала Каттими.

— Кабаньи, — согласился Кай, огибая вросший в землю позеленевший известковый валун. — Только мой сапог перекрыл тот кабаний след едва ли наполовину. А вот и наш гость пожаловал. Придется пробежаться, будущая колдунья!

Зверь дал о себе знать, прежде чем показался на глаза. Сначала со стороны притихшего в ожидании зимы леса послышался треск, затем стали видны подрагивающие верхушки деревьев. Когда же среди окраинного кустарника показалась кабанья морда, Кай удивленно присвистнул:

— Интересно, он такой из Пустоты выбрался или здесь откормился? Или эта тварь из приделанных. А ну-ка, девочка, прячься вон за то дерево да держись крепко. И вот еще что, прихвати-ка вот этот конец веревки за ствол.

Зверь был не просто размером с лошадь. На высоте лошадиной головы находилась его холка, так что весом он превосходил любую из лошадей раза в три. Выбравшись на дорогу, кабан недолго поблескивал красными глазками, учуяв запах добычи, он двинулся на косогор. Добыча была в его власти. На открытом краю обрыва крохотный, слабый охотник среди замшелых глыб, но главное, чуть в стороне за этими же глыбами у ствола старой ветлы назначенная цель.

— Медленно! Медленно бежит! — прорычал Кай, оглянувшись на серую гладь Хапы за спиной, крутой глинистый обрыв с вкраплениями известняка и острые камни внизу. — А ну-ка…

Охотник отбросил в сторону чехол и поймал в прицел огромную, непробиваемую морду. Знал по опыту, сечь пылающие огнем глаза бесполезно, через минуту запылают на прежнем месте. Но именно минуты ярости охотнику и не хватало. Первый выстрел не произвел на зверя особого впечатления. Пуля вошла в лоб. Кабан тряхнул головой и продолжил семенить вверх, спешить ему было некуда. Но уже следующий выстрел исторг из страшной пасти ужасный по силе визг, и вслед за этим мотающий мордой зверь ускорился, а вскоре, потеряв и второй глаз, вовсе помчался вперед. Кай отбросил в сторону ружье, когда до зверя оставалось два десятка шагов. Рванул на себя воткнутую в землю пику и направил ее в пасть кабану, а мгновением позже вместе с парой валунов, изрядным пластом промороженного дерна и зверем полетел в пропасть. Веревка, захлестнутая на поясе охотника, натянулась, едва не переломила ему спину и выдернула его из компании летунов, приложив о берег под корнями ветлы.

— Прощай оружие, — закашлялся Кай, проводив взглядом хрипящего в серой воде зверя с торчащей в его пасти пикой и тут же поднял глаза к девчонке, которая испуганно смотрела на него сверху. — Да! Фокус с веревкой — это мой обычный прием. Хотя в этот раз едва не попался, в полулокте от моей веревки пролетел кабанчик. На следующий сезон я придумаю что-нибудь поинтереснее. Что ты хочешь мне сказать?

Их было два десятка. Когда Кай выбрался наверх, они уже неслись вверх по косогору. Он успел снять выстрелами пятерых, когда пришлось выдернуть из ножен меч. Охотник забрался на валун, что повыше, и стал срубать всадников, закутанных в серые куртки, мечом, бросал ножи, когда кто-то пытался миновать его, пока всадников не осталось двое, которые развернули коней и погнали их прочь. Тут только Кай заметил, что одна из стрел пронзила ему икру. Он обернулся и покачал головой — ствол ветлы был утыкан стрелами сплошь.

— Моих только пять, — срывающимся голосом пролепетала Каттими, выбираясь из-за дерева. — Высунуться не могла, все в меня летело. Пустота тебя задери, охотник! Ты же опять ранен!

— Ерунда. — Кай сел на валун, сломал стрелу, выдернул ее из раны, осмотрел наконечник. — Вроде бы не отравлена. Да не трать время, я сам сейчас пролью рану кетской водичкой и перетяну. Лошадьми займись!

Лошади, лишившиеся седоков, были напуганы выстрелами, но разбежаться далеко не успели, тем более что большинство из них волокло на стременах трупы.

— О деньгах не забывай, — окликнул Каттими охотник. — В исподнем копаться не призываю, но кошели и пояса — наша добыча. Или мечты о маленьком домике в тихом месте уже не столь важны? Кто там?

Он поднялся, попробовал наступить на ногу. Да, в ближайшие несколько дней пешие странствования для него закончились. В эту осень ему явно не везло. К счастью, теперь у них были лошади.

— Это они, — крикнула Каттими. — Тут есть и новые лица, но много и знакомых. И почти все приделанные. Банда Туззи!

— Вот и мне показалось. — Кай наклонился, перевернул ближайший труп, всмотрелся в пустые глаза парня, которого и в самом деле видел в банде Туззи, принюхался. От мертвого, пронзенного в сердце разбойника несло отчетливым запахом пустотной мерзости. Да и кровь на его груди не запекалась, а вздувалась темными, почти черными пузырями.

— Оттого и стрелы пускали так метко, — пробормотал вполголоса Кай.

— Но ни Туззи, ни Таджези среди убитых нет, — крикнула Каттими со склона.

— Значит, они не приделанные, — ответил Кай.

— С чего ты взял, что они не приделанные? — не поняла Каттими.

— Приделанные не уходят от схватки, если на то нет повеления их хозяина, — заметил Кай. — Трусость и хитрость — это свойство людей. Хотя и не только людей.

— Что будем делать дальше? — спросила Каттими, вглядываясь в небо.

— Идем к Зене, — откликнулся Кай. — Но идем другой дорогой, и идем быстро.

Деревня в двух лигах была разорена. В придорожном бурьяне лежали трупы селян, половина домов горела, в пыли скулила недобитая собака. Ветер задувал с запада, подхватывал и нес придорожную пыль, смешивал ее со снежной крупой.

— Вот, значит, как, — помрачнел Кай. — В который раз убеждаюсь, что мерзавец всегда остается мерзавцем, кому бы он ни служил, но если ему дозволено выбрать правителя, то он всегда выберет похожего на себя.

— Он снова над нами, — прошептала девчонка, лицо ее стало серым.

Кай поднял взгляд. Черный крестик под облаками продолжал парить над головами спутников.

— Уйдем с тракта. Правда, придется удлинить дорогу. Надеюсь, в сосновых борах от этой птички мы оторвемся, но какая-нибудь ворожба нам бы не помешала. Что скажешь?

— Я не колдунья, — негромко заметила Каттими, прилаживая к седлу повод второй лошади. — Пока не колдунья. Скорее, ты смог бы позаботиться об этом. Или думаешь, я ничего не почувствовала в Хурнае? Когда ты лепил нам новые лица, ты накладывал и какой-то сложный отворот. Кажется, отворот внимания. Вот только расплести я его не смогла. Но он подействовал, поверь мне.

— Вот ведь как легко прослыть мастером, — усмехнулся Кай. — Достаточно с уверенным выражением лица делать что-то, в чем и сам нисколько не разбираешься, и вот уже ты искусник. Главное, чтобы все вокруг не почувствовали твоей неуверенности. Да и не разбирались в существе дела.

— Я разбираюсь, — мотнула головой Каттими. — Или нет, я чувствую!

— Тогда поправляй меня, если я буду делать что-то не так, — попросил ее Кай.

— Не из-за этого ли меня хотят убить? — нахмурилась девчонка. — Вот уж о чем я не думала! Может быть, они видят во мне твоего наставника?

— Не усложняй, — подал коня вперед Кай. — Кому нужен наставник, если можно убить ученика? Или думаешь, такие, как я, толпами бродят по Текану?

— Мне достаточно одного, — чуть слышно прошептала Каттими, но Кай услышал.

Он неплохо знал эти места. Правда, однажды, в тот уже давний страшный день, когда ему пришлось оседлать пустотную мерзость и отмерить верхом лиги как раз где-то под этими же кронами или чуть севернее, сосновые боры, перелески, овраги и луговины перемешались у него в голове, но теперь, в осенней прозрачности стылого ветра, все вновь стало узнаваемым. Небо плотно перекрывали раскидистые ветви южных сосен, а когда лес редел, всегда можно было уйти оврагами, руслами речек к следующему лесу. Или пересечь какой-нибудь посеревший луг, пока в темном небе над головой не было росчерка пустотного соглядатая. Если же и попадались в этом плутании между лесами и оврагами хурнайские или, скорее, зенские деревеньки, то окна в них не светились, и только собаки порой начинали лаять где-то в стороне, но лаять не от избытка сторожевого рвения, а от собственного страха. Жаль, что костра не удавалось развести во время короткого отдыха, но одежда все еще согревала, еда имелась, да и лошади бежали бодро, тем более что у каждого седока их было по две. Одно только удручало девчонку, о чем она уже не раз намекала охотнику, — отсутствие горячей воды и уединения. К сожалению, он мог предоставить ей только последнее. Хотя однажды уже был готов повернуть к ближайшему трактиру.

Это случилось через неделю. В том самом месте, где уже больше четырех месяцев назад Кай испытал настоящий ужас. Тогда он только начинал свой путь в Намешу, куда точно так же решил добираться обходными тропами. Неизвестно почему, его вынесло к развалинам Араи. Он спешился и побрел, раздвигая бурьян, к верхушке оплывшего холма. Под ногами точно так же хрустели глиняные черепки или кости, как и тогда, когда он был здесь вместе с Сакува, но Пагуба уже перевалила за третий год, и он перестал вздрагивать, когда слышал топот очередной пустотной мерзости. Тогда он шел по развалинам один, думал о том, что когда-то здесь стоял город клана Крови — клана Эшар, клана его родной матери. И о том, что в прошлую Пагубу она сражалась на стенах Араи. И может быть, и ее кровь впиталась в старую землю. Кровь ее родителей так уж точно. Хотя что значил для великой колдуньи или богини, пусть даже здесь в Текане воплощалась только ее тень, пепел, что значили для нее родители? Сколько таких родителей было у Эшар под куполом красного неба? Скольких она помнила? А сколько у нее было детей? И что стало с ее детьми? И что стало с нею самой после того, как она обратилась в демона на площади Хурная?

Он дошел тогда до верхушки холма, который вряд ли возвышался над окружающей его пустошью больше чем на пару локтей. Нашел то место, где один из ловчих Пустоты вершил свое колдовство. Вычерченные им круги и линии так и не заросли. Словно кто-то пролил их смолой. Тогда Кай почувствовал холод, леденящий холод, и поторопился уйти с заросшего бурьяном пепелища. Отъехал на пару лиг, развел костер и, полагаясь на испытанного приятеля — Молодца, улегся спать. А утром-то и испытал настоящий ужас.

Утром он понял, что костер потух, рядом с ним, чего не случалось никогда, спит его огромный черный конь, а вокруг костра, коня и самого Кая вычерчен тот самый рисунок, который он видел на развалинах Араи. И линии этого рисунка пролиты никак не смолой, а самой настоящей кровью. Только жертвы в центре рисунка не было, конечно, если не считать жертвой самого Кая. Целого и невредимого Кая, которого с той поры стала мучить странная, неутолимая жажда, просыпавшаяся тогда, когда рядом появлялся кто-то из двенадцати. Впрочем, нет, поселилась она еще в Хурнае. Да. В тот самый миг, когда он уколол руку. В тесной толпе что-то острое впилось ему в руку, он обернулся, увидел какого-то бродяжку, встряхнул его за плечи, и тот, размазав рукавом сопли по обыкновенному мальчишескому лицу, радостно спросил охотника:

— Это ты Лук, Луккай, Кир Харти, Кай, зеленоглазый охотник и по прозвищу Весельчак?

Он так и сказал «и по прозвищу Весельчак». Кай и вправду не сдержал улыбку, хотя что там скрывать, улыбался нечасто. Но вслед за этой улыбкой он получил полоску пергамента в руки с поддельным посланием от Паттара… и жажду. Жажду получил с уколом, хотя ни занозы, ничего другого в крохотной ранке не нашел. Отголосок той жажды, которая настигла его в полную силу внутри магических кругов. Но отголосок вдруг счастливо утолился в миг гибели Кессар и не напоминал о себе до времени, а значит, почти забылся. Но теперь… Теперь, когда он вернулся к развалинам Араи вместе с вновь обретенной в странствиях бесценной спутницей, та же самая жажда вдруг снова напомнила о себе.

— Стой, — обернулся Кай к Каттими, когда до Араи осталось менее полулиги. — Покажи татуировку.

— Зачем? — Девчонка недоуменно подняла брови, но распустила ворот рубахи, сдвинула ткань, показала тонкий узор, составленный из звезд и кругов, насаженных на их лучи. Крохотных звезд — он не сразу и рассмотрел их, — сделай шаг назад, только и увидишь простенький цветочный узор. А ведь прижимался не раз к нему губами, смотрел — и не видел.

— Обычный отворот, — пожала плечами Каттими и стала зашнуровывать ворот, а ведь могла и запястье обнажить, негодница!

— Нет, — не согласился Кай, — это не обычный отворот. Это магический рисунок ловчих Пустоты. И я видел его не однажды. А как-то раз и сам оказался в его центре!

— Расскажешь? — вытаращила глаза Каттими и тут же, видно уловив обиду в голосе охотника, и сама надула губы. — Точно. Ты ведь моих товарок с подводы Такшана не раздевал. Или ни разу не позабавился с вольной из-за Хапы? Да почти у всех такой отворот. Его накалывают лет в пять. Есть такие маленькие деревяшки с иглами, которые составляют ровно один цветок, каждый день тебе делают по одному уколу, и за год отворот как раз и составляется — запястья, лодыжки, талия и шея. Только это не рисунок какого-то там ловчего Пустоты, это рисунок на крыше главного Храма Пустоты. Об этом все старухи-ведуньи знают. Ой, — она почти испугалась, — так Неку рассказывал как раз об этом рисунке?

— Не знаю… пока, — процедил сквозь зубы Кай. — Но узнаю. Что-то не так.

— Здесь не так, — отрезал Кай. — Болотом пахнет, трясиной. Но тут был город. Точнее, развалины города. Араи. Клан Крови. Клан Эшар.

Развалины исчезли. Рощи, которые окружали пустошь, остались на месте, но невысокого холма в бурьяне больше было. На лигу раскинулась трясина. На краю пустоши земля обрывалась, словно огромный подземный плывун вдруг уполз неведомо куда, грунт рухнул на десяток локтей вниз, и там булькало и издавало зловоние что-то черно-зеленое, переплеталось, шипело и силилось подняться змеиное и гадкое.

— Пагуба, — прошептала побледневшими губами Каттими. — Та самая, которая раз в тысячу лет. Которая не прощает никому. Даже уже умершим городам.

— И Харкис тоже, — вымолвил Кай, разглядел муть в глазах девчонки, ударил ее по щеке и, в ответ на распахнутые, наливающиеся слезами глаза, коротко приказал: — Быстро, гони за мной.

Они скакали весь день, и всю ночь, и еще день, и Кай сам удивлялся, как он находил уже забытую дорогу в этом затерянном в глубине Текана краю, но уже под вечер следующего дня спешился возле того самого оврага, где впервые встретился со своим настоящим отцом, и повел лошадей вниз.

— Что ты собираешься делать? — прошептала Каттими.

Ноги и руки у девчонки тряслись, под глазами темнели круги, но от трясинного колдовства взгляд уже прояснился.

— Ветки, собирай сучья и ветки, — сказал ей Кай. — Сейчас будем жечь костер. И добывать горячую воду. Не волнуйся, овраг глубокий, места эти и раньше были малолюдными, а теперь-то и вовсе глухими стали. Тут до Зены уже не так и далеко. Несколько дней — и мы в городе. Есть одно средство стереть тот дурман, который вполз в тебя у трясины. Лошадей оставим в устье оврага, какая бы пакость ни полезла, все их не минуют, услышим. А мы займемся расколдовыванием. Вот ведь во что превратили пепелище. Мертвые-то чем Пустоте не угодили?

— Странно. — Каттими как завороженная смотрела на оживающий на сухих сучьях огонь, куталась в одеяло. — Странно так подействовало на меня. Будто заползло и стало расти изнутри. А ты ведь устоял. Почему?

— Не знаю, — пожал плечами Кай, ставя возле костра кожаные ведра с водой. — Словно кожу пыталось содрать, внутрь прорывалось, но не прорвалось. Что ж получается, не помогли тебе твои цветы на коже?

— Так это от пригляда, а если уж приглядели, то поздно отворачивать, — пробормотала Каттими. — А как ты собираешься добывать горячую воду? У нас ведь только маленький котелок!

— Вот это да! — удивился Кай. — И это дочь Вольных земель? Из котелка мы будем пить ягодный отвар. Но это чуть после. А сначала горячая вода.

Охотник взял приготовленный кривой сук с рогатиной, выкатил из костра несколько камней, которые служили границей кострища, и один за другим опустил их в ведра. Вода зашипела, пошла пузырями.

— Не на дно кидаю, есть уже камни в ведрах, у родника взял, — объяснил Кай и попробовал воду. — Такая вода пойдет или ошпариться хочешь?

Она взяла ведра в руки, отошла в сумрак, завозилась там с завязками и застежками, а потом начала плескаться и плескалась до тех пор, пока Кай не расстелил на сухую мерзлую уже траву одеяла, не взял чистую холстину, не поймал в том же сумраке разгоряченное молодое тело и не принял его на себя, кутая, согревая и согреваясь сам.

— Какое же это расколдовство? — зашептала, задыхаясь, она ему на ухо. — Ты просто меняешь один дурман на другой!

Глава 17
Зена

Когда спутники уже почти добрались до Зены, пошел снег. Он покрыл сразу все: и дорогу, и стерню на полях, которые вновь, как в былые годы, стали попадаться близ города, и деревья, и крышу придорожного трактира, и груженную дровами повозку, запряженная в которую лошадка с неодобрением помаргивала длинными, залепленными снежинками ресницами. Тащить колесную телегу по застилаемому снегом тракту сивой трудяге явно не хотелось. Кай со своей спутницей спешились у трактира, он поручил всех четырех коней стараниям выскочившего на улицу подростка с подбитым носом и окунулся в обычное избяное тепло, которым только и могли похвастаться почти все трактиры Текана. По крайней мере, те из них, что не были разорены или разрушены пустотными тварями, ограблены или сожжены лихими людишками или не попали под еще какую напасть, что множилась словно сугробы в разгар зимы, хотя эта зима как раз только начиналась.

Трактир был пуст, только у хозяйского стола уныло хлебал тягучий зенский суп из потрохов пожилой рукастый селянин. Кай тут же заметил и топор на длинной ручке, прислоненный к его ноге, и простенький арбалет на полке за спиной трактирщика с наложенной на него стрелой. Годился как оружие и тесак, торчавший из корзины с грубым, печенным со жмыхом хлебом.

— Балуют в окрестностях Зены разбойнички? — спросил Кай, снимая пояс, укладывая мечи и чехол с ружьем на один из столов.

— Бывает, — внешне равнодушно проговорил хозяин, не сводя с гостей взгляда.

Не оборачиваясь, нащупал рукоять топора и селянин. Кай подмигнул Каттими, предлагая ей расстаться с поясом, затем сел за соседний стол, вытащил кошель, высыпал на темные доски несколько медных монет.

— Однако лошади у вас знакомые, — медленно проговорил хозяин. — Пару недель назад их хозяева столовались у меня. Парню моему нос сломали. Кладовую всю вытрясли. Денег не заплатили. Хорошо хоть в живых оставили.

— Одна из их лошадей твою обиду уменьшит? — поинтересовался Кай.

— Думаю, что с лихвой, — оживился трактирщик.

— Большего предложить не могу, — вздохнул Кай. — За еду заплачу отдельно, но лошадку сберегай. В той банде двадцать человек было?

— Где-то так, — поморщился трактирщик. — Но некоторые странные, вроде как и не люди.

— Пожалуй, что ты прав, — согласился Кай. — Тех, что вроде бы как не люди, уже нет. Убиты. Но двое остались живы. Ушли. Их имена Туззи и Таджези.

— Один рослый, наголо обритый здоровяк, а другой чернявый уверток? — скрипнул зубами трактирщик. — Здоровяк тут распоряжался как у себя дома. Посуду зачем-то бил. А уверток бабу искал. Будь у меня жена жива, не уберег бы. Так он на парня моего полез. Тот зубами ему в руку вцепился, за что носом и поплатился. Хотя ведь и убить мог.

— Попадись он мне! — ударил кулаком по стойке трактирщик.

— Надеюсь, что сначала он встретится со мной, — сказал Кай.

— Однако нечисть на этой банде не заканчивается, — обернулся селянин. — Что скажешь на это, зеленоглазый? Два года назад ты хорошо помог моей деревне вместе с хурнайскими стражниками, вычистили вы тогда аж две своры приделанных псов. Так не избылась Пагуба до сих пор. Вроде и привыкать стали, а теперь все хуже и хуже становится.

— Пока ничего, — медленно проговорил селянин. — Ну так нас не обманешь. Пахнет плохо.

— Три года уже пахнет плохо, — объяснил селянин. — А иногда так накатывает, что дышать невмоготу. Я не о ноздрях речь веду, ощущение у меня такое, понимаешь? Чутье. Словно беда грядет. Еще большая, чем была. Вот и опять, надо дрова везти в город, а меня словно переклинило. Не могу с места двинуться. И слухи опять же.

— Вот и моя баба так же, — усмехнулся селянин, но тут же напряг скулы. — Все время горазда была поперек мужика слово молвить. А как дочку потеряла — пустотник девчонке клювом голову пробил, — так как бы и не в себе стала. Молчит. Я раньше ругался на нее, а теперь любому слову бы радовался. Ну ты же должен помнить меня, зеленоглазый, ты ж в соседней деревне конягу прикармливал, которого уже приделанным все сочли. Помнишь? Я тогда еще мельником был.

— Халки! — воскликнул Кай. — Я ж сразу тебя узнал, только понять не мог, или глаз у меня один остался, или ты похудел вдвое?

— Глаз-то у тебя на месте, я смотрю, — зарокотал смешком селянин, — хотя прихрамываешь ты на одну ногу. И дышишь с хрипом. И не слишком разбогател за последние годы. А похудел я — это точно. И мельницы у меня больше нет. И дочери…

Последние слова селянин произнес тише, отвернулся и снова уткнулся в свое блюдо. Наступила тишина.

— Ничего особенного, — буркнул селянин через плечо. — Девчонка бродит по улицам. Песни поет. В стекла стучит. Звонким смехом заливается.

— Ну точно как моя баба, — грустно усмехнулся селянин. — Я свою, правда, дома берегу. Потому что никого у меня, кроме нее, не осталось. А дом, как ты знаешь, в глухом месте поставил, думал, переживу Пагубу, да вот как-то все не выходит. Да и зачем мне теперь…

— У меня нет дома, — негромко заметил Кай. — Бабу, — он легонько пихнул ногой поморщившуюся Каттими, — оставить негде. Так и мотаюсь по Текану.

— Плохо, — вздохнул Кай. — Почти все города под Пагубой. То, что все эти три года тянулось, теперь на забаву смахивает.

— И в Зену беда придет? — поинтересовался селянин.

— А ты у чутья своего спроси, — ответил охотник. — Можно и у Ишхамай осведомиться. Если она ответит, конечно.

— Было, — кивнул Кай и тут же закрыл глаза, почувствовал, как толкает сердце в виски кровь. — Она мне не ответила. Но в горе окунула. С головой окунула.

— Так чего ты прибыл в гиблый край? — процедил сквозь зубы селянин. — Теперь заказчиков на охоту нет. Теперь мы сами дичью становимся.

— И всегда ею были, — продолжил Кай. — Помощь мне нужна, Халки. Много не пообещаю, но вторую лошадь отдам. Твоя-то уже на излете?

— На извозе, — буркнул селянин и опять развернулся лицом к Каю. — Она ж не птица и не пустотник какой. С дровенками еще побегает. Но от лошади я бы не отказался. Помощь хотя бы посильная нужна?

— Приятель! — раздраженно окликнул трактирщика селянин. — А что же ты не несешь угощение гостю? Зря он, что ли, монетами тут звенит? Или имечко для новой лошади уже придумываешь?

Возок с дровами пошел в Зену на следующий день с утра. На облучке сидел в кожушке Кай. Между вязанками дров за его спиной таилась в устроенном закутке под пологом Каттими. Выпавший снег на второй день чуть подтаял, но тучи грозили новым снегопадом, да и дорогу не успело развезти, как морозец снова стал пощипывать щеки. Придержав лошадку у крайних домов, Кай положил ладони на лицо и несколько минут сосредоточенно вспоминал, как выглядит Халки. Повторял каждую морщину обветренного лица, нависшие над светлыми глазами брови, нос с широкими крыльями, мука в изгибы которого, кажется, въелась навечно, оттопыренные, с синими прожилками, губы. Когда он убрал ладони, лицо словно стянуло засохшим варевом. Каттими высунулась из укрытия, поморгала на свету и удовлетворенно хмыкнула:

— Я бы не сказала, что очень уж похож, но издали сойдет. Хмурься, хрипи, словно горло застудил, да тяни платок на рот. Пойдет.

— Поедет, — настороженно хмыкнул Кай, поднял висевший на шее платок к носу и тронул лошадку. Впереди лежала Зена. Улицы срединного города Текана были пустынны и белы, словно никто не решался выйти из дома и нарушить их чистоту. Кое-где курились дымки, но казалось, что город не дышит, что он замер в испуге и ожидании. Но тяжелые облака ползли с востока на запад без всякого желания вывалить на огороды и крыши ядовитый дождь, ледяные стрелы, стаи нечисти или еще какую пакость. Хотя ведь где-то там, ближе к раздолью серой от холода Хапы, и в самом деле танцевала девчонка Ишхамай. По-крайней мере, несколько горожан, которые с подводами останавливались прошлым вечером у трактира, подтверждали это. Да и даром, что ли, они подхватывали семейства и спешили укрыться у родни в ближайших деревнях? Сейчас подвод на улицах не было, да и куда было ехать тем, кто иных корней, кроме зенских, и не имел? До Хилана далеко, да и кто пустит за его высокие стены, там свои слободки только-только поднялись после начала Пагубы, народу пусть и не пропасть, но хватает.

— Осторожнее, — прошептала из укрытия Каттими. — Ворожба над городом.

— Пустотная? — поинтересовался Кай, хотя как раз теперь все его мысли были о другом. Правее, чуть ближе к темнеющему сквозь шапки снега лесу, скрывалась улочка, на которой стоял тот самый дом. Тот самый дом… Да. Тот самый дом, в котором он так недолго был счастлив…

— Не пойму… — Каттими завозилась среди кутавших ее одеял, приглушенно чихнула. — Вроде светлая какая-то. Словно искристая паутина над городом. Но там ведь и гадости, кроме этой паутины, предостаточно. Ты разве не чувствуешь?

Кай чувствовал. Город, перепуганный и притихший, и в самом деле пронизывали солнечные линии, и, если бы не они, вывалились бы немедленно на его улицы орущие от ужаса мужчины, женщины, дети, потому что откуда-то с востока, с воды, со стороны устья невидимой с этого берега Натты готово было ринуться на Зену нечто ужасное. Впрочем, ужасного хватало и в самой Зене. Но оно затаилось. Ждало. И кружилось над головой. Кай не поднимал головы, но знал об этом. Соглядатай Пустоты парил в небе и вчерашний день, и нынешний. Но спутников он пока не видел. Охотник уверился в этом еще вчера. Слепил пальцы, закрыл глаза, отрешился от ноющей ноги, от вдруг напомнивших о себе иных ран и почувствовал раздражение рыбака, который где-то там наверху машет черными крыльями, дышит морозным парком, разбрасывает невидимую сеть — и раз за разом вытягивает ее пустую. Нужно было всего лишь отнестись к парящей наверху пакости, как к зверю, который ведет охоту. И не чувствовать себя дичью. Одно мешало охотнику — жажда, которая вновь начинала иссушать его нутро. И чем дальше продвигалась повозка, тем сильнее была жажда. Горло стискивало так, что хотелось завыть и забыть обо всем, даже о притаившейся за спиной Каттими, только бы утолить эту жажду. Может быть, что-то подобное движет приделанными? Ведь горело же что-то холодное у них в глазах?

Он стиснул в руках прут, который вручил ему селянин, так, что комель его переломился в пальцах. Пришел в себя, стер со лба выступивший на нем холодный пот. Откашлялся, снова закрыл глаза и уцепился, повис на золотой паутине, в которую был укутан город. И сразу стало немного легче.

— Жажда, — выдавил сквозь стиснутые зубы охотник. — Одно успокаивает: мучает только тогда, когда рядом кто-то из двенадцати.

— У нас в деревне говорили — хочешь радоваться клубням, не хули шипы на ботве, — вздохнула Каттими. — Ищи светлую сторону во всем. Сколько осталось этих великих колдунов? Вместе с Хиссой шестеро? Перетерпишь как-нибудь. Зато опять же найти легче будет. Иди туда, где тебя корежит сильнее всего, точно нужное найдешь.

— Ага, — усмехнулся Кай. — Хочешь согреться, садись на середину костра?

— Так я сяду рядом с тобой, — прошептала едва слышно девчонка. — Там плохо рядом с Хиссой. Очень плохо.

Он чувствовал и это. В этой золотой паутине, боясь приблизиться к ней, но скрываясь под ее куполом, как черные и жирные мухи, скрывались двое. Третий витал вверху. И еще кто-то был рядом с нею. Еще кто-то…

Кай начал, как и условился с Халки, с края улицы. Останавливал повозку у одного дома за другим, стучал в ворота, ждал, когда хозяева откроют, отдавал, сверившись со списком на вытертой до белизны холстине, одну или две вязанки. На вопрос о деньгах махал рукой, хрипел вроде бы простуженным голосом: «После, после». Затем забирался на облучок и, поглядывая на раскинувшуюся за улицей Хапу, над которой поднимался морозный парок, правил к следующему дому.

Не все жители брали дрова. Некоторые и вовсе не открывали, а некоторые выглядывали с такими испуганными лицами, словно посреди охваченного черной лихорадкой города к ним стучался коробейник и предлагал сладости. Но к портовой площади и дому бакенщика, который притулился сразу за мытарской, две трети воза было роздано, даже коняга приободрился, принялся помахивать хвостом.

— Следы, — сдавленно прошептал Кай. — Детские следы. Много. Круги вытоптаны детскими следами.

— Как получится, — прошептал Кай. — Да и что я могу сделать? Ведь нет у меня глинки Хиссы. Только если поговорить.

— Поговори, — донесся ответ. — Только имей в виду, один кто-то, черный, в мытарской засел у окна, что выходит на дом бакенщика. Другой в домике напротив. Оба очень опасны. И кто-то еще за домом, внизу, на пристани. Но не приделанный. Человек вроде.

— Я чувствую, — кивнул Кай, слез с повозки, подхватил вязанку дров и пошел к двери крохотного, вросшего в землю домика, перед которым не было ни забора, ни ворот, да и какой забор, если вплотную к бревенчатой стене к черной воде и замершим у пристани лодкам вели дощатые ступени? Подошел, постучал, замер, чувствуя, как жажда снова овладевает им, сушит горло, превращает его в зверя, заливает глаза, поэтому, когда открылась дверь, не увидел ничего, только услышал тихий голос:

А затем мягкая ладонь провела по лицу Кая, и жажда ушла.

Она была почти такой же, как и в том сне. Рыжеволосая, веснушчатая, словно подсвеченная солнечным лучом, только без бабочек на ладонях, и не в желтом платье, а в синем, застиранном и залатанном. Да еще усталость полнила ее лицо, давила на плечи, серебрила волосы. Рядом с нею сидела девчонка лет десяти. Хрупкая, тоненькая, с огромными глазами и черными волосами. Точно такими же волосами, как у Кая. Только глаза у девчонки были не зеленые, а синие. Не голубые, а темно-синие, какой бывает эмаль на оберегах.

— Арма, — представила дочь Хисса. — Меня ты знаешь. Я ждала тебя.

— Даже не знаю, что и сказать, — пробормотал Кай.

— Точно такой, как мать, — улыбнулась Хисса. — Если бы не глаза Сакува, не открыла бы тебе дверь. Боюсь я ее. Даже когда она права, когда все правильно делает, все равно боюсь. Нет, конечно же и ей бывает больно, и она способна лить слезы, но когда нужно отрезать — отрежет. А я не могу. Я из тех, что скорее себе сделают больно. А какой ты?

— Не знаю, — пожал плечами Кай. — Кикла мне сказала, что ты более других привязана к прошлому, но смотришь в будущее. Что ты видишь там обо мне?

— Зачем мне то, что я вижу, — подняла брови Хисса. — Я хочу услышать от тебя, какой ты.

— Он разный, — подала голос Арма. Детский голос и одновременно низкий, с едва заметной хрипотцой. — Чаще хороший. Иногда не очень.

— Простудилась немного, — улыбнулась Хисса, но глаза ее заблестели. — Первый снег. Так что гулять пока больше не пойдет.

— Я знаю, — ответила Хисса, и ответила так, что он тут же понял, что она и в самом деле знает и о беде, и о двух черных в ближайших домах, и о том, что копится уже не в устье Натты, а посередине Хапы. Знает и даже сдерживает эту беду. Изо всех сил. — Я знаю, — повторила Хисса и добавила: — Но несколько минут у нас еще есть. Ты ведь хочешь, чтобы я умерла?

Кай посмотрел на Арму. Дочь Хиссы ничем не напоминала мать, явно пошла в отца, а тот, скорее всего, был красавчиком, избалован женщинами, оттого и пил, и утонул однажды по пьяни.

— Не так все было, — строго сказала Арма. — Папа был красивым мужчиной. Но пил он не из-за женщин. Он любил маму. Очень любил. А пил потому, что чувствовал. Как и я. Видел людей насквозь. И видел, что рядом с мамой он просто маленький человек. Маленькому человеку иногда нужно выпить, чтобы стать большим. Хотя бы в голове.

— У него было большое сердце, — объяснила Хисса. — Но маленькая, хотя и добрая голова. А у Армы и сердце большое, и голова. Но она дочь обычного человека.

— Но сама я не обычная, — строго сказала девочка. — И ты зря закрываешься. Хотя можешь закрыться. Мама! Он и в самом деле может закрыться! Он первый, кого я знаю, кто может закрыться. Хотя нет, та девушка, что сидит в его возу, тоже может закрыться. Но у нее сильные обереги на коже. А он может так. Без оберегов. Только поздно, я уже все разглядела, разглядела уже!

— И что же ты разглядела? — растерянно спросил Кай.

— Он не хочет, чтобы ты умерла, мама, — повернулась к Хиссе дочь. — Он знает, что ты уйдешь, а потом вернешься. Когда я уже вырасту. Но не хочет. Хотя его томит жажда, которая утоляется уходом каждого из вас, мама. Это колдовство. Но не плохое колдовство, хотя и плохое в нем тоже есть. Оно попало в его кровь из раны. И еще живет в нем. Он думает, что не живет, а оно живет. Оно окрашивает все в черное. И даже то чувство, которое должно было просто вести его, сделало жаждой.

— Нет, — вздохнула Арма. — Он все еще может скатиться туда. В черное. Поэтому эти его пока не трогают. Они ждут. И будут ждать до конца его жажды. Ему нужны еще шесть глотков. А потом станет ясно, где он и кто он. Он им нужен.

— Пока он хороший, — кивнула Арма. — Он мне даже нравится, очень. Ему можно доверять. Пока. И потом будет можно. Если он справится с собой.

— Очень много «если»… — прошептала Хисса, обняла дочь, прижала ее к себе. — Шесть глотков. Кто остался?

— Ты, Асва, Хара, Паркуи, Сакува и Эшар, — вымолвил пересохшими губами Кай.

— А если ты не справишься, она начнет все сначала? — Усталость собралась в морщины вокруг ее глаз.

— Не знаю, — ответил Кай. — Я очень мало знаю. У меня много вопросов. Да и что я могу сделать? У меня нет твоей глинки.

— Вот она. — Хисса распустила ворот платья, вытащила глиняный прямоугольник. — Видишь? Дело пары секунд. У меня часто идет кровь носом. Достаточно чуть сильнее выдохнуть, одна капля крови — и меня нет.

— И мама превратится в солнечный лучик, — гордо сказала Арма.

— У нас мало времени, что ты хочешь спросить? — вздохнула Хисса.

— Что там? — мотнул головой в сторону Хапы Кай.

— Десять тысяч обезумевших людоедов-некуманза, — ответила Хисса. — Их гонит на Зену то, что вы называете Пустотой.

— Почему так вышло? — спросил Кай. — Почему так вышло, что вы оказались заперты на престолах? Ведь вы не хотели этого?

— Не хотели. — Она потемнела лицом. — Но так вышло. Я много думала об этом. И скажу тебе то, что не говорила никому. Мы заперты из-за твоей матери. Она что-то сделала с кровью. Она только и могла это сделать. Но она спасла нас всех.

— Спасла? — не понял Кай. — Заперла на тысячи лет на престолах и спасла?

— Думаю, что да, — кивнула Хисса. — Но если бы не она, мы бы сгинули в бездне.

— Но ведь двенадцать великих… колдунов, или богов, — Кай смотрел на улыбчивую зенку и сам не верил своим словам, — они… вы ведь сами вычертили тот рисунок! Вы были мудры, всесильны. Где вы ошиблись?

— Всесильны? — рассмеялась Хисса. — Всесилия не бывает. Нас провели. Сделать это можно было, только как-то подправив тот рисунок, что мы вычертили на плите, накрывающей храм. Но там ничего не было подправлено. Значит, подправлено было где-то в другом месте. И в тот миг, когда Сиват пронзил тело Ишхамай ножом, два рисунка соединились. Может быть, следует найти второй рисунок?

— Нет, — мотнула головой Хисса и заговорила быстро и сбивчиво: — Поздно, у меня нет больше сил. Я сделаю то, что ты ждешь от меня. Но ты должен взять мою дочь. Спрячь ее где-нибудь. Пагуба должна закончиться. Ты сделаешь свое дело, и она закончится. Не знаю, добьется ли Эшар того, что хочет, но Пагубу она прекратить с твоей помощью в состоянии. Хотя просто не будет. Ты спрячешь мою дочь, а через год или два она будет знать, куда ей отправиться, чтобы найти свое место под этим небом.

— Да, — твердо сказала, не сводя глаз с Кая, девочка. — Я уже знаю.

— Только выберись. У тебя есть еще несколько минут, — продолжала частить Хисса. — Я не готова думать, что победит в тебе потом — свет или мрак, но теперь найди в себе немного доблести, чтобы спасти мою дочь. Поверь мне, это важно. Очень важно.

— Там рядом с домом двое черных, слуги Тамаша, — прошептала Хисса. — В этот раз они пришли не за тобой и не за мной. Им нужно то, что не принадлежит тебе. Они отнесут это хозяину. Они очень сильны, но безмозглы. Это тени Тамаша. Таких у него около десятка. Убивая их, можно нанести ему урон, но незначительный. Но не сражайся. Отдай то, что им надо, и они уйдут. Не рискуй собой. Ты и так полон безрассудства. И еще там же женщина. Она хочет убить Арму. Она сама уже почти мертва, но хочет убить Арму. Ей приказано убить Арму. И тот, что наверху, следит за этим. Он должен еще убить твою девчонку, но ее он не видит. Пока не видит.

— Сделай так, чтобы он и меня не видел, — попросила Арма.

— Убей эту женщину и иди, я продержусь еще несколько минут, — прошептала Хисса. — Спаси мою дочь.

Кай обернулся уже у выхода, посмотрел на Хиссу, которая обнимала закутанную в теплое Арму, покрывала ее лицо поцелуями, и почти прокричал:

— С Зеной… — Она вздохнула. — Десять тысяч обезумевших людоедов с луками и копьями против двадцати тысяч испуганных горожан, половина из которых дети и старики? Догадайся сам.

— Берег высокий, — скорчил гримасу Кай. — Высокий и обрывистый. Подъем только у твоего дома. Десять тысяч обезумевших людоедов-некуманза против двадцати тысяч испуганных горожан, против мужчин и женщин, за спиной которых их дети и их старики. В каждом доме есть вилы, косы, а то и копья и луки. Есть огонь, вар, смола, есть камни! Похлебка, сваренная в печи! Нет только смелости. Ты понимаешь меня? Ты удерживаешь город от паники, я вижу, но, может быть, вольешь в него немного смелости и отчаяния? Нужно чуть-чуть, просто ввязаться в драку, а потом уже все пойдет само собой.

— Мне не хватит сил, — прошептала Хисса. — Хотя, — она посмотрела на глинку, — хотя…

Когда Кай открыл дверь, у вдруг заблестевшего, облитого маслом воза стояла уже Васа. В руке у нее пылал факел.

— Я жива, — раздался из укрытия под вязанками сдавленный голос Каттими. — Она обрушила дрова. Ружье придавило.

— Излишняя осторожность чревата провалами, — усмехнулась Васа. — Я не рассчитываю на то, что одолею тебя, Кай. Но как ты уже догадался, я служу своему клану. Не клану Кессар. И он вынуждает меня убить девчонку, что стоит за твоей спиной. Отдай ее мне, и я отдам тебе Каттими. — Васа подняла зажатый во второй руке арбалет. — Ее тоже убьют, но чуть позже. Успеешь еще насладиться.

— Она лжет, — прошептала за спиной Кая Арма. — Она хочет убить меня, а потом сжечь воз. Вместе с Каттими.

Кай медленно опустил руки. Его меч вместе с ружьем остался у Каттими. Только обрубок меча Хары был спрятан под одеждой. Да ножи были на своих местах, на поясе и в рукавах. И двое черных, что, по словам Хиссы, были посланы почти неизвестным Каю Тамашем, какие-то таинственные тени, напряглись, приготовились к нападению.

— Васа, — сказал Кай, — я все знаю. И не только про то, что ты из тринадцатого клана и что Мити убил Сая. И что вы убили тех несчастных в Ламене. И наверное, много еще кого. Я знаю, что у тебя на голове крест. И знаю, что кланом правит Хара.

— Отдай мне девчонку, — почти прохрипела Васа, поднимая факел над головой.

— Для тебя все кончилось, Васа, — повысил голос Кай. — Не нужно никого убивать. Сиун Хары больше не придет к твоей семье. И не будет угрожать. Твоей семьи больше нет. Хурная больше нет, Васа. Пустота обратила его вместе со всеми жителями в лед.

Она замерла, окаменела на секунду. И этой секунды Каю хватило, чтобы метнуть в кессарку нож. Но точно этой же секунды хватило, чтобы две черные тени метнулись к охотнику и, согнув его страшным ударом в живот, вырвали, разодрав ткань, меч-обрубок у него со спины.

Он пришел в себя почти сразу, вывернулся наизнанку, исторгая в грязный уже снег съеденный в трактире завтрак. Поддерживаемый Армой, дополз, добрался до подводы, отбросил в сторону факел и посмотрел в залитые слезами глаза хрипящей кессарки.

— Он сам найдет тебя, — прошептала она перед смертью.

— Я жива, — пискнула из-под поленьев Каттими. — Только вымазалась в этом масле. Сейчас.

— Васа мне никогда не нравилась, — заявила она и вытерла рукавом потеки масла на лбу. — Да нас теперь трое?

— Это Арма, — поднял со снега арбалет Кай. — Возьми, девочка. Пригодится. И меч тоже тебе.

— Меч не нужен, — твердо сказала девочка. — Мама дала мне меч. — Она показала обмотанный сукном посох. — Он здесь.

— Хороший кессарский меч стоит денег, — не согласился Кай. — Возьми, пригодится. И вот, — он закрыл глаза Васе, щелкнул пряжкой ее ремня, — возьми пояс клана Кессар. Только не надевай его до конца Пагубы. Все прочее пусть останется при ней.

— Хорошо. — Арма опустила пояс в суму, обернулась к Каттими, которая уже выбралась из-под поленьев и теперь чистила одежду снегом, обратилась к ней: — Ты хорошо закрываешься. И Кай хорошо закрывается. Но он закрывается, когда надо, а ты всегда закрыта. Ты нарисуешь мне такие же значки на шею, на руки, на ноги, на талию?

— Это больно, — удивленно подняла брови Каттими.

— Все больно, — ответила Арма. — Ничего. Я потерплю. Мне это пригодится потом.

— Что там? — спросила Каттими, показывая в сторону реки.

Кай оглянулся, в дымке над водой показались пока еще далекие росчерки длинных и узких лодок некуманза.

— Примем бой? — растерянно пробормотала Каттими.

И в это самое мгновение невидимая взгляду золотая паутина опустилась на город. Опустилась, окутала заснеженные дома, крыши, наверное, ушла внутрь жилищ, туда, где царил страх и тревога, а затем вдруг вспыхнула ослепительно и нестерпимо, чтобы через мгновение погаснуть окончательно. Домик бакенщика заскрипел, просел, вспыхнул солнечным лучом, упершимся в серое небо, обрушился и загорелся.

— Эй! — заторопилась Каттими, подхватила поводья, потащила лошадь в сторону от огня. — У нас же все в масле.

— Пошли, — взял за руку Арму Кай. — Надо уходить.

— У тебя куртка на спине разорвана, — сказала девочка. — И ты теперь голодный. Надо было самому отдать ту вещь. Мама ведь сказала тебе, что нужно отдать?

— Ты из стали выплавлена, что ли? — удивился Кай, подсаживая девчонку на телегу.

— Нет, — ответила та, но заплакала только тогда, когда повозка уже двинулась прочь от пылающего дома. Навстречу ей шли люди. Очень много людей. Они несли косы, вилы, котлы, копья, мечи, луки. Они понимали, что могут умереть, но шли к берегу.

Вечером, когда поваливший снег скрыл дороги и тропинки, Кай, Каттими, Арма, Халки и его жена сидели в спрятанном меж заснеженных сосен доме бывшего мельника, пили ягодный отвар и ели пироги с грибами. Арма уже не плакала, хотя молчала и все время смотрела на огонь в печи. Плакала жена Халки, но плакала светлыми слезами. Такими светлыми, что и Каттими не знала, то ли ей плакать вместе с селянкой, то ли улыбаться этим слезам.

— Ты это, — Халки подсел к Каю, почесал затылок, шмыгнул носом, ткнулся им в собственный рукав, — может, оставишь у нас девчонку?

— Я сам хотел тебе это предложить, — сказал Кай. — Только ведь все от нее самой зависит.

— Ну так что, — селянин посмотрел на Арму. — Останешься пожить у нас?

— Останусь, — просто сказала та. — Ты хороший. И жена твоя хорошая. Только ты зря думаешь, что она заледенела. Она высохла. Выплакалась и высохла.

— Ну как же? — удивился Халки. — Как же высохла, если она и теперь плачет?

— Это другие слезы, — прошептала Арма и вдруг и сама заплакала вновь.

Уже в ночь, когда Каттими, натыкав в липовую деревяшку иголок и размешав какой-то диковинный отвар, осторожно накалывала девочке кожу — в один день все, что полагалось наколоть за год, — слез не было. Арма только сопела, стискивала зубы да расширяла и без того огромные зрачки. Улыбнулась только тогда, когда Каттими стала смазывать ранки древесным маслом. Прошептала, засыпая:

— Теперь меня тоже не будет видно. Хотя я простой человек. Просто со способностями. У тебя хороший рисунок, Каттими. Я видела такие рисунки на шеях девушек из-за Хапы, они почти такие же, но не закрывают. Там звездочки и кружочки, а у тебя кружочек еще и в самой серединке. У тебя хороший рисунок. Спасибо, Каттими…

С тем и уснула. И когда рано утром Кай и Каттими покинули дом Халки, все еще спала.

Глава 18
Хилан

Из-за снега, залепившего стены и башни Хилана, забившего резьбу в известняке и мраморе, заполнившего ров, повисшего на куполах дворцов и замка иши, камень столицы Текана вдруг показался путникам желтым и серым, да и сам город уже не выглядел огромным дворцом, поднятым мудрой рукой правителя на вечное празднование величия и единства двенадцати кланов. Нет, теперь он казался севшим в тумане на мель на излучине Хапы старым каменным кораблем. Правда, самой Хапы не было видно. И неба, затянутого тучами, не было видно, но не из-за туч, а из-за снега, который продолжал падать и падать, словно от избытка небесной щедрости, или всему этому краю наставал конец, и надо было куда-то высыпать все это холодное и белое, пока еще есть куда высыпать. А ведь в прошлые годы об эту пору только-только начали забеливаться слободки.

Двое, появившиеся в снежной круговерти в том самом месте, где еще неделю назад лежала дорога на Намешу, и сами были залеплены снегом так, что, стряхивая его, можно было натрясти приличный сугроб. И лошади их были залеплены снегом, но продолжали двигаться вперед, потому как относились к породе гиенских лошадок, которые готовы были идти по снегу до тех пор, пока брюхо не начинало вязнуть в сугробе, но и тогда пытались плыть по снегу, как по воде. Однако, не доходя до главных ворот, возле которых несколько трудяг старательно махали деревянными лопатами, двое замерли, прислушиваясь к перезвону часов сразу на нескольких хиланских башнях, потом повернули к слободкам, миновали сразу несколько крепких бревенчатых постоялых дворов, свернули к Хапе, пробили дорогу по совсем уж глубокому сугробу к заокраинной улочке и наконец остановились у высокой деревянной ограды. Всадник, оказавшийся Каем, пронзительно свистнул, где-то хлопнула дверь, блеснул свет, пахнуло тушеным мясом с капустой, заскрипела воротина, с трудом сдвигая наметенный сугроб на половину локтя, и хриплым голосом, привыкшим отдавать приказы, гаркнули:

— Кого Пустота принесла в этакую непогодь? Что значит — своих? А ну-ка, держи лопату да отгребай наметенное, сейчас и посмотрим, что там за свои!

Не прошло и пяти минут, как уже лошади отогревались в теплой конюшне, а Кай и Каттими сидели за столом напротив седого и обрюзгшего старшины Эппа, уплетали тушеную капусту, куски пирога с брусникой, запивали все это горячее великолепие клюквенным киселем и благодарили заботливую хиланскую хозяйку по имени Арава, которую Эпп представлял с немалой гордостью — мало того что обзавелся на старости лет и стряпухой, и добрым другом, так еще и такую красавицу отыскал, что и молодые косятся.

— Да ладно тебе, — укоризненно улыбалась в ответ на его славословия румяная хиланка и румянилась ярче прежнего.

Однако разговор становился все тише и тише, хотя Эпп и уверил собеседников, что самый надежный хиланский ловчий не идет ни в какое сравнение с его Аравой, но кричать о том, что происходило в Текане, не следовало. Понятно, что Кай говорил старику не все, но главное, для него главное, не утаивал. Впрочем, кое-что Эпп уже знал. И о Намеше, которая обратилась в большой открытый могильник, на краю которого сидят пустотные твари и щелкают клювами. И о Кете, в единый миг лишившейся всего, — только и осталось от нее что каменная плотина на слиянии двух рек вместо замка да порядком подмытая наводнением, мертвая высота. И о Ламене, окутанном дымом, и о Зене, которая все-таки отбилась от некуманза.

— Был посланник, был, — бормотал, попивая томленное с травами вино, Эпп. — Второго дня только примчался, со сменными лошадьми. Отбились зенцы от заречной пакости. Потеряли не менее пары тысяч человек, и мужиков, и баб, но некуманза перебили всех. Главное, деток сохранили, дома. Зато теперь словно второе дыхание обрели. Частокол рядят вокруг города, копьями машут, дозорами в окрестные деревни собираются. А ведь только за день до той битвы готовы были ножки вытянуть да ручки на груди сложить. И как ополоумели словно. Собрали все, до единого, у кого что было, вышли на берег и встретили заречных. Правда, вестник сказал, что те будто не в себе были, на копья, на стрелы, на вилы так и лезли. Ну так их ведь никто и не звал, поэтому нечего обижаться.

— В Гиене пока вроде спокойно, хотя тати шалят, да, — проворчал Эпп. — Но давно вестника не было.

— Да уж понял я, понял, — буркнул ветеран и внимательно посмотрел на Кая из-под густых бровей, оглянулся на застывшую в испуге Араву. — Держим лодки под берегом, уйдем огородами — и на другой берег, если город накроет. А если стены оближет и на нас навалится, к водяной башне, гвардейцы запустят.

— А что остальные? — развел руками Эпп. — Притерлись. Три года уже Пагуба над Теканом. Трехгодичная кровь в землю впиталась, да вытопталась. На пепелищах новые дома подняли, даже я сподобился, хотя есть домик за стеной, ну ты знаешь. Вот дом кузнеца Палтанаса отстоять не удалось, улочку твари пустотные порушили, а как Тупи начала порядок в городе наводить, повелела нарезать городскую землю только тем, кто жив остался. Так что не быть дочери Палтанаса жительницей кузнечного ряда. Далеко прячешь? Ну какое мое дело, правда что. Опять же чего тянуть близких в самое пекло? Будет, говоришь, беда? Уходить надо? А куда? И надолго? Уйдем, что же не уйти. Но эти-то, прочие слободские, как их с места поднять? И куда их? В снег? За стену? Ведь до последнего будут держаться, а как напасть придет, ворота-то уж не откроются!

— Как началось все это дело в Зене, вестник не говорил? — поинтересовался Кай.

— А я тебе скажу, — ответил охотник. — Ишхамай на площади танцевала. Как раз перед началом пакости.

— Так выходит, как и перед началом Пагубы? — побледнел Эпп.

— Выходит, так, — ответил Кай. — Я уж не знаю, как все будет. Но наверное, надо бы обежать всех и предупредить, чтобы вещи, да сани, да лодки, пока лед не встал, да что там еще, чтобы все наготове было. А как Ишхамай разглядят, чтобы не медлили. Лучше в снегу замерзнуть, чем сожранным заживо быть.

Закивала Арава, бросилась за кожушок, за платок, ноги в валенки сунула и за дверь.

— Все сладит, — с тревогой пробормотал Эпп. — Будь я моложе лет на пятнадцать, да и она на десяточек, и деток бы сообразили. Да что уж теперь… Сам-то надолго? И зачем?

— Человека надо найти одного, — вздохнул Кай. — Хотя нет. Пожалуй, что двух.

— Скрытничаешь? — оторопел Эпп. — Так какого совета хочешь? Если не знаешь, кого ищешь, так и найдешь, кого не знаешь.

— Имена знаю, и только, — жадно выпил кубок отвара Кай. — И то, что под другими именами они должны скрываться.

— Начнем с одного из них, — тихо проговорил Кай. — Знаешь ли кого-нибудь под именем Паркуи?

— Паркуи? — удивился Эпп. — Подожди. Это ж имя клана? Хилан — клан Паркуи, клан Чистых. Или не ты однажды щит клана разрисовал? Не забыл, нет?

Принял его взгляд Эпп, глаз не опустил. Не хвастался он, что вместе с прочими гвардейцами иши заливал кровью город клана Зрячих — клана Сакува, родной город Кая, которого именовали тогда еще Киром Харти. Не хвастался, но и не скрывал. Ни тот ни другой никогда не поминали старое. Еще с Хурная, когда отправленный туда вместе с помощниками — Хапом и Хаппаром — убить мальчишку Эпп не стал этого делать. Еще до того, как повеление оставить его в покое пошло от урая Хурная по всему Текану, не стал убивать. Может быть, и не смог бы убить, но и не попытался. И ведь Тарп тоже тогда же не стал убивать мальчишку. Впрочем, разве все еще мальчишкой был Кир Харти, когда сражался на хурнайской площади с ловчим Пустоты? Нет. А уж теперь и вовсе не мальчишка.

— А ничего, — проскрипел Эпп. — Как назначил его последний иша — Квен — старшиной ловчих Хилана, так он им и служит. Только что там осталось ловчих? И сотни не будет. И кого ловить теперь? Самим бы спастись. Паркуи, говоришь, значит… Как искать-то этого одноименника клана будешь?

— Я его чувствую, — судорожно сглотнул Кай. — Он где-то близко. Он или кто-то такой, как он.

— Убить его надо, — ответил Кай. — Его и еще четверых. Если найду их.

— О-хо-хо… — протянул старшина. — Ладно. После того, что я увидел в Хурнае три года назад, ни сомневаться не стану, ни вопросов лишних задавать. А вот нелишние задам. Девка, что с тобой, — да, о тебе, о тебе, глазастая, говорю, — Каттими, ты сказал? Капусту хорошо уплетает, молодая, живот крепкий. Стан ладный. Да не хлопай глазами, не хлопай. Детей будешь зеленоглазому рожать? Молчать умеешь, я вижу. Уже хорошо. Хорошая девка. Да. Но ты уж помни, парень, как бы девка ни молчала, а рожать с криком будет.

Кай посмотрел на Каттими, которая замерла с пирогом во рту, улыбнулся:

— Загадывать не буду, Эпп. Надо еще Пагубу пережить. Но если жив буду, то с удовольствием послушаю… как она будет кричать.

Каттими засопела, уткнулась носом в плечо Каю.

— Справно, — довольно крякнул Эпп. — Где ночевать собираешься? Гостем станешь?

— Хочу остановиться в городе, — проговорил Кай. — Что посоветуешь? Гостиница? Или нам угол снять?

— Нет, — замахал руками ветеран. — В моем домике селитесь. У северной башни. Там чисто. Если что, скажете, что дальние родственники из Намеши. Намешских много в Хилане, да все окрестные, не признают. Из самого города нет никого. Никто не спасся. Да и не будет никто спрашивать.

— Коней оставлю здесь, — продолжил Кай. — Нужен ярлык для входа в город с оружием. Ружье у меня. Как там новый смотритель. Кто он? Лютует? Я слышал, что не бывает смотрителей во время Пагубы?

— Так-то оно так, — задумался Эпп. — Так ведь и Пагуб таких длинных не бывало. Я-то не слышал, если что. Новый смотритель из ремесленных, то ли чеканщиком был, то ли шестеренщиком. Не знаю. Неприметный хиланец под именем Папратар. Никого пока не замучил, торчит себе в смотрительной, молодых парней с толку сбивает, послушников из них делает. Точно затевает что-то. Иногда в этой смотрительной железо звякает, попомни мои слова, оковы ладит. Дробилку-то у храма соорудил резво. Правда, не дробил пока никого. Думаю, ждет только отмашки урая. Мелит, может быть, и дал бы ему волю, но правит-то в городе его жена — Тупи, так что не бойся пока никого. Она баба правильная. Когда пустотная мерзость в город ворвалась, с мечом на улицу вышла. Уважают ее. И она уважает. Ее повелением стража на ружья глаза закрывает. И ярлыка не потребует. Осматривать будут на входе — приделанных боятся, развелось их больно много в округе, — но без кровопускания. Собак под это дело приспособили. Они чуют нечисть.

— Раньше собаки убегали с визгом, — вспомнил Кай.

— Ничего, пообвыклись, — объяснил Эпп. — Так что иди в город, ни о чем не беспокойся. Каждый вошедший — воин на стену, каждый вышедший — долой лишний рот. Упора не случится, не сомневайся. А случится, помогу чем могу, все-таки пока еще я старшина северной башни. Вот уж не думал, что последние годы службы в Пагубу пройдут. Глядишь, так и на покой через два года из Пагубы отправлюсь. Вот, усадьбу на берегу поднял, Арава опять же.

— Арш, — скорчил гримасу Эпп. — Насчет мечом помахать — умелец редкий. Опять же роста в нем как во мне, да еще его голова сверху. Силач, но оно ведь как бывает — туда лепили, оттуда отлепливали. Не скажу, что вовсе дурак, но лучше бы дураком вовсе был. Потому как не все из мозгов отлеплено, кое-что другое на силу ушло.

— А все, что человека от приделанного или еще какого природного гаденыша отличает. Мелит его поднял. Наверное, впечатлился неустрашимым видом нового воеводы. Хотя ведь не дурак Мелит, далеко не дурак. Арш из тех сынков арува, которые отцовское промотали, да к урайскому присохли. Вот ведь, Пустота его задери, отчего такому уроду такое умение к оружию отпущено? Ладно, пока Тупи правит в полную руку, на Арша можно плюнуть, но опасаться следует. Сам знаешь, большая собака в горло метит, маленькая за пятку хватает — горло легче прикрыть. Так вот, Арш — собака не маленькая. Но ухватить может и за пятку.

— Бояться никого не следует в городе? — прищурился Кай. — Кроме Арша этого?

— А ты боишься кого-то разве? — удивился Эпп. — Что-то я раньше не замечал за тобой пугливости?

— За нее боюсь, — кивнул на Каттими Кай. — Ярлык у нее в порядке, в Кете выправлен, но надо бы поменять на другое имя. Она, конечно, и оружием владеет, и голова на плечах есть, но, сам знаешь, от ножа в спину меч и голова не всегда способны оградить. Убить ее хотят. Не хотелось бы имя ее оглашать. Лицо спрятать легко, а ярлык переписывать — себе дороже. А так как она со мной, то и мне надо бы сокрыться.

— Это за что же? — оторопел Эпп. — Бабу убивать — последнее дело, а уж детей…

Сказал и тут же осекся, снова залитый кровью Харкис вспомнил.

— За меня, — отчеканил Кай. — Думаю, что за меня. А занят этим делом кое-кто из той самой мерзости, что селян вокруг Хилана приделывает. Ну и служат им еще… разные. Так что два ярлыка нужно.

— Почти, — кивнул Кай. — Я же о двоих говорил. Мне еще нужен и некий оружейник. Хармахи.

— Ты все еще мастер по байкам, — хмыкнул Эпп. — Паркуи… Хармахи… Ты еще сиуна каменного отыщи. Я б посмотрел. Хотя какой теперь сиун, снег кругом.

— Торговец один тебя поминал, говоря о Хармахи, — сказал Кай. — Кетский торговец. Шарни.

— Шарни? — наморщил лоб Эпп. — Невысокий, толстый, шустрый и наглый хитрец?

— Пожалуй, что именно он, — кивнул Кай, поймав смешинку в глазах Каттими.

— Был, — хмыкнул Эпп. — Обманул меня на пару серебряных. Впрочем, Пустота с ним. Я и сам не слишком напрягался, отправил его к цеховому старшине, а уж куда тот его посылал, не знаю. Значит, так. Сейчас в баньку, она об эту пору стылой не стоит у нас, потом спать. Арава скоро вернется, незачем ей все слободки обегать, двоим-троим товаркам шепнет, к утру все знать будут. Она постелет вам в горнице. С утра я схожу в город, выправлю ярлыки. Только имей в виду, ярлыки возьму через Тарпа. Тарпа ты помнишь, но он служака, значит, зануда. Ярлыки даст, есть у него такое право, но наверх доложит. Тупи будет знать, Данкуй — старшина тайной службы. А раз будут знать, могут поинтересоваться. Не боишься разговоров с арува? Ты ведь, зеленоглазый, конечно, прославился и за эти три года, но давняя твоя слава все повыше идет.

— Разговоров не боюсь, — сказал Кай. — Если время будет на разговоры.

— Тогда ладно, — кивнул Эпп. — О Паркуи я ничего, кроме того, что сам под таким именем клана служил и служу, не знаю. А о Хармахи слышал. Но это сказки все. Никто его не видел. Хилан — большой город, тут можно и тысячу человек спрятать, что не наткнешься. Говорят, что есть мастер, который делает такие чудеса из стали, что дух захватывает, но в глаза его не видел никто. Однако откуда-то у цеховых росписи новых ружей появляются и росписи станков особых, приспособы всякие. И даже образцы. Тупи очень оружейному делу благоволит. Как ты знаешь, тут драка была крепкая в начале Пагубы, мерзости слетело много, страсть сколько народу полегло. Как я сам жив остался, не знаю. Самую горячку-то пропустил, пока из Хурная возвращался. Многое уже отстроено, а то, что отстраивать некому, отдали оружейным. Клепают они день и ночь, молотами стучат. Диковинными станками жужжат. Если есть и в самом деле кто-то под именем Хармахи, то он там. Так что думать надо.

Клич брошу, а отзовется кто, увидим. Как представить-то тебя?

— Скажи, что брат его ищет, — проговорил Кай.

— Ух ты! — всплеснул руками Эпп. — И кто брат-то?

— Вот у Хармахи я это и выспрошу, — ответил Кай. — Как твои воспитанники-то, Хап и Хаппар?

— Хороши ребятки, — довольно улыбнулся Эпп. — В дело пошли. Сам Данкуй выпросил их у Тупи в свою службу и жалованьем не обижает. Увидитесь еще, может быть. Но не обещаю. Они все в разъездах. Впрочем, что зря болтать? Я уже говорил про баньку? Поднимайтесь, гости дорогие, да не на выгон, а на помывку и разогрев!

Утром выглянуло солнце, сугробы вдруг начали проседать, даже лужи заблестели на досках крыльца избы Эппа. Развиднелось, и из белой мглы показался противоположный берег Хапы. Подсовывая гостям новую порцию пирогов, Арава наконец подала голос и начала жаловаться и на то, что вокруг страсть какая-то творится, что пакость пустотная только с полгода как в леса отошла, а то без Эппа и во двор выйти страшно было. И что вольных много в городе, видно, вовсе прижали тати их на том берегу Хапы, а Тупи привечает всех, как бы теперь в Хилане не больше народу, чем до Пагубы. А там, где народу много, и мерзость всякая просочиться может. И что этой мерзости собаки, если она по стенам, как по лестницам, лазить может? А еще бывает и с крыльями! Да и то ладно, главное, весной что будет. Засеют ли поля? Соберут ли урожай в деревнях? В первую зиму с полными кладовыми идем, то все голодали, а теперь некоторые нажраться не могут, и не потому, что наесться хотят, а чуют, наверное, смертушку, не хотят мерзости пустотной или соседям, что поудачливее, еду оставлять. Конечно, дурить — не умничать, а ну как с Хиланом случится то же, что и с Намешей? Кому все пойдет?

Поток красноречия прервал старшина. Строго кашлянув, он ввалился в избу с мешком на плече и выложил на стол ярлыки на намешскую чету и ключ от своего домика. Потом цыкнул на Араву, а когда та выкатилась в сени, строго заметил:

— Постояльцами вас я в писарской отметил, не сомневайтесь. По городу будете бродить, под стражу попадетесь, говорите, что постой ищете подешевле. Но на виду не окажетесь, город теперь полон народу. Можно и час бродить, а знакомой рожи не увидеть. Насчет Хармахи удочку забросил, поклевка будет — дам знать. Все, что ли?

— Да не за что пока, — фыркнул старшина и вытряс на стол какое-то тряпье и овчины. — Вот. Переоденьтесь. Намешцами записаны, так и выглядеть должны как намешцы. А этот наряд мне оставьте. Не пропадет. Арава все постирает и зачинит. Вон, зеленоглазый, у тебя вся спина разодрана. Что ж девка твоя не зашила?

— Прихватила, и ладно, — приобнял покрасневшую Каттими Кай. — Какое шитье в снежном лесу, старшина?

Облака не расползлись, но стали полегче, прояснились, кое-где даже засияли прорехами, в которых багровело все то же небо. Но росчерка летящего силуэта не находилось. На воротах Хилана никакого интереса ни прикинувшийся сорокалетним намешцем Кай, ни его спутница, которая дула губы из-за навешанных на нее пальцами охотника не прожитых еще ею лет, не вызвали. Разве только собаки насторожили уши, но лаять не стали. Смотрели на пришлых как на диковинку, словно мимо пробегала маленькая собака и волочила на себе шкуру большой.

За первыми воротами оказалась крепкая решетка, за ними еще одни ворота крепче первых, что порадовало Кая, а уж за ними встретился и Тарп. Некогда молодой воин за прошедшие три года сдал. Нет, не сгорбился, не покрылся ранами, но словно приспустил плечи, не в силах держать павшую на них тяжесть. Пригляделся к лицу Кая, мельком окинул взглядом его спутницу, кивнул висевшему на поясе охотника черному мечу.

— Все никак привыкнуть не могу. Вроде ты — и не ты.

— А если ты, тогда слушай, — с сомнением покосился на спутницу охотника Тарп. — Мечом сдуру в городе не размахивать, стрельбу не открывать. Только если отбиться захочешь от разбойника. Народу в Хилане много, чужих половина. Всякое случается. Захочет увидеться с тобой Тупи, дам знать. Придешь к урайке со своим лицом, а не с вылепленным. Понял?

— Куда уж понятнее, — вздохнул Кай. — Особенно насчет отбиться. Только как отличить потом, отбивался ты от разбойника или сам разбойником заделался?

— Стражи в городе много, отличим как-нибудь, — проговорил Тарп. — Но исходи из того, что долгого и праведного суда не будет. Как повезет, если понял.

— Понял, — кивнул Кай. — На помощь рассчитывать не могу, выходит?

— А что, ловчие Пустоты уже хиланские площади расчерчивают? — прищурился Тарп. — Воевать прибыл или поглазеть?

— Пока поглазеть, — сказал Кай. — Но я бы и на счет ловчих Пустоты не зарекался, старшина. Всех накрыло, только Хилан остался. Может быть, Гиена еще держится, не уверен, впрочем. Никто не выстоит.

— Зена выстояла, — отрезал Тарп и пошел прочь, позвякивая полным доспехом. Явно готовился к штурму Хилана или еще какой напасти.

— Он честный человек, — проговорила Каттими.

— Если бы еще честный человек по своему разумению службу вершил, цены бы ему не было, — буркнул Кай, морщась от все сильнее накатывающей жажды.

— Асва? Паркуи? Сакува? Эшар? — с тревогой спросила его Каттими.

— Не знаю, — процедил охотник сквозь зубы, едва сдерживая желание поднять лицо к небу и завыть. — Может быть, все вместе, кучей. Ты, однако, Хару не назвала.

— Меч, — вздохнула Каттими. — Я же веревку ту неделю заговаривала, оплела рукоять так, что и на хват хорошо, и на пригляд ладно. Меча-то того теперь не видно, но веревку я почувствую. Только сама, и только я. Нет меча в городе.

— Меча нет, а Хара, может быть, и есть, — буркнул Кай и тут же устыдился собственного тона. Нелегко стало удерживать внутри раздражение после того света, что от Хиссы лучился. Каттими положила ему руку на грудь, прошептала чуть слышно:

— Асва, Паркуи. Сакува. Эшар. Хара. Пять глотков — и все. И ты избавишься от этой напасти. И Пагуба закончится.

— Пагуба не закончится, — понизил охотник голос, потому что толкалось у ворот народа немало — и стражники, и торговцы с лотками, и просто зеваки. — Она никогда не прекращалась, тысячи лет. Понимаешь?

Каттими молчала. Смотрела на него и молчала. И Кай вдруг подумал, что внутри всякой девичьей взбалмошности и мнимой пустоты есть непроглядная глубина.

— С жилья, — ответил охотник. — Не хочу останавливаться у Эппа. И ружье не хочу нигде оставлять. Тревожно мне.

— Мне всегда тревожно, — ответила ему Каттими.

Кай плохо знал Хилан. Один раз входил в него через ворота да наведывался еще через ливневые стоки, которые теперь наверняка были забиты снегом, а может быть, и камнем, — город хоть и был почти весь отстроен заново, но строительные леса, груды щебня и штабели камня попадались на каждом шагу. И все-таки заблудиться даже в Хилане было сложно. Улицы его были шире, чем улицы Туварсы, и почти с любого места можно было разглядеть розовые башни дворца иши. Осталось только догадаться, какую пакость измыслила Пустота для главного города Текана.

Найдя домик Эппа, Кай и Каттими наскоро истопили печь, переложили мешки так, чтобы носить с собой небольшой запас для недолгого пути, да начертили на дубовом столе мелом, что заглядывать будут, но не обещаются. Затем отправились в оружейный ряд, где Кай купил чехол для секиры, что, судя по потертой нашивке в виде белого щита и продранным суконным углам, заложил какой-то ветеран или его вдова. Сдержавшись от желания, как некогда, начертить на белом лоскуте знак клана Сакува — клана Зрячих, в первой же подворотне, недалеко от высокой стены замка иши, Кай сунул в чехол ружье, нащупал через прорезь в дерюге спусковой крючок и, смахнув пот со лба, кивнул Каттими.

— Теперь можно заняться жильем и всем остальным.

— Тебе плохо. — Она смотрела на него с тревогой. — Маска сползла с твоего лица. Только глаза все еще не позеленели вновь. Зато помутнели.

— Ты тоже вновь красивая и юная, — постарался улыбнуться Кай. — Пошли, боюсь, что мы не успеем покинуть Хилан. Накатывает на него что-то, я уже чувствую.

— Другой дорогой… — Она замерла у покосившейся воротины, прислушалась. — Стоит кто-то напротив. У стены дома стоит. Чуть в стороне. Руки за полы прячет. Шел за нами от лавки, думала, показалось, а он остался, ждет.

— Ну что ж, — вздохнул Кай. — Вспомним, как надо перелезать через ограды и стены. Будем выходить через переулки на площадь. Замок придется обогнуть. Половина лиги лишней дороги…

— Многое, — прикрыл глаза охотник, сглатывая и переводя дыхание. — Храм. Смотрительная. Наверное, и новая дробилка тоже там. Но главное, там большой трактир. Очень большой.

— Зачем нам большой трактир? — не поняла Каттими.

— Нужно много народу, — объяснил Кай. — Послушать, что говорят, чего ждут. И потом, когда много народа, мне чуть легче.

— А может, нам нужно идти туда, где тебе хуже? — спросила Каттими.

— Не знаю, — ответил Кай и двинулся в глубь узкого переулка.

Их осталось пятеро. По ощущениям охотника, не менее двоих сейчас были в Хилане, но всего их осталось пятеро — Паркуи, Сакува, Асва, Хара и Эшар. Кикла сказала, что он должен увидеть каждого. Хисса сказала, что его жажда иссякнет, когда он увидит каждого. Значит, их двенадцать, и, если его матери все-таки удалось вырваться за пределы Салпы, его жажда никогда не иссякнет. Но если не удалось, что он будет делать? Что он будет делать, когда столкнется лицом к лицу с нею, с собственной матерью, как бы ее ни звали в ее перерождениях — Гензувала, когда она сражалась с пустотными тварями на стенах еще не разрушенного города Араи, Атимен, когда она прикрывала в горящем Харкисе спасение собственного сына, Аси, когда она приходила к кузнецу Палтанасу и отслеживала изготовление особенного меча, который теперь висит на поясе Кая? И даже Эшар, та, которую он запомнил из своего сна, сидящая на одном из престолов, та, на которую он и в самом деле так похож чертами лица, он, который даже не «пепел бога», а тень от комочка пепла. Что он будет делать, когда увидит ее? Скажет, что не сохранил ее глинку, да и глинка оказалась не ее, а Сурны, вот ведь незадача. Так совпало. Или так должно было совпасть? Что он сделает, когда увидит мать? Как он утолит свою жажду?

Паркуи, Асва, Хара. Никто из них не сделал ему ничего плохого. Разве только Хара, чьи посланники убили стольких людей. Не родных, не близких Кая, но невинных людей. Хотя Хара мерзавец уже потому, что служит Пустоте, если пустотные твари служат ему. Но ведь и они забрали меч, но не тронули Кая? Почти не тронули. Что же получается, и он служит Пустоте? Зачем он ей?

И что он сделает с Паркуи, Асвой, Харой, Сакува, Эшар? У него нет больше глинок. Или каждый из них вытащит свою и уйдет сам, как Хисса? Но она старалась ради собственного города, собственного народа.

— Собственного народа, — с удивлением пробормотал Кай, подсаживая Каттими у очередного забора.

Собственного народа у того же Сакува — нет. Харкис уничтожен. Остался от всего народа один Кай. И народа Эшар больше нет. Клан Крови почти поголовно истреблен больше ста лет назад. Араи разрушен, а теперь нет и пепелища на прежнем месте. Останется хотя бы что-то после Кира Харти — сына Эшар и Сакува или вся Салпа сгинет в Пагубе?

— Ты что-то сказал? — Каттими, переводя дыхание, остановилась под стеной замка иши.

— Почти ничего, — ответил Кай, снимая с пояса фляжку. — Подожди, сделаю глоток огненной воды из города, которого тоже больше уже нет. Но Хилан еще есть. И Зена все еще есть. Один из них здесь. — Он показал на стену замка иши.

— Один из них в покоях иши, или в покоях нынешнего урая Хилана, не знаю. Впору самому напрашиваться на аудиенцию. А вот еще один словно растаял. Но он тоже где-то в городе.

— Это все? — Она смотрела на него с тревогой.

— Нет еще, — тряхнул головой Кай. — Еще я не понимаю, что мы будем делать без глинок, и не знаю, как сладим с Харой. У него ведь вовсе никогда не было глинки. И его нельзя убить.

— Думаю, все когда-то происходит первый раз, — уверенно заявила Каттими и с досадой посмотрела на слякоть под ногами. — У меня сапоги промокли. Где же этот твой большой трактир?

Большой хиланский трактир, славный в былые годы тем, что из окон сдающихся в нем комнат можно было любоваться казнями на храмовой дробилке, оказался полон народа, который, судя по лицам, торопился залить грызущий их страх вином и пивом, заесть жирной и острой пищей, и если не умереть от обжорства, но сладко уснуть и встретить смерть во сне. В том же, что она неминуема, убедиться было легко. Достаточно было прислушаться к разговорам, которые неслись из каждого угла, — действительные ужасы превращались в ужасы сказочные. Пустоте явно следовало прислать в этот трактир своих соглядатаев, чтобы пополнить копилку мрачной фантазии и разжиться идеями для диковинных пыток. Пока Кай и Каттими стояли на деревянном парапете у входа и таращили глаза на забитый народом зал, на два этажа галерей, заставленных столами, и целую свору служек с раздаточными досками и бутылями, они успели расслышать многое. И то, что Намеши больше нет, и теперь поганые пустотные твари несут туда трупы со всего Текана и будут носить, пока на месте города клана Крыла не образуется гора из костей и гниющей плоти. И то, что в Кете не просто рухнула скала, вызвав потоп, а вся Кета провалилась в огромную яму, и теперь в эту же яму льется река Эрха вместе с притоком, а когда вода в реке кончится, по ее руслу побежит вода из моря Ватар, а когда и море иссякнет, потому как яма огромна, вот тогда и обрушится небо на землю, и всему настанет конец. И то, что жители Зены отбились от некуманза, но отбились только потому, что каждый некуманза, поразив хотя бы одного воина из клана Солнца, тут же присаживался им же перекусить и подставлял голову под удар более удачливого противника. Можно было услышать и еще многое, но отправленный с наказом служка вернулся к гостям и с поклоном сообщил, что комнату для них уже готовят, а вот что касается обеда, то мест в зале нет. Конечно, в темном углу под лестницей такое место имеется, но из двух лавок одну уже занимает торговец из Ламена, и если гости готовы видеть перед собой незнакомую рожу…

— А он готов увидеть незнакомые рожи? — поинтересовался Кай.

— Ему плевать на незнакомые рожи, — протянул за монетой ладонь служка и, получив ее, подобострастно улыбнулся. — Но мне пришлось уверить его, что от гостей не воняет и госпожа, которая будет сидеть напротив вместе со своим господином, не страшна лицом.

— Не знаю, — пожал плечами служка. — Я его не рассматривал. Под лестницей темно, глаза должны привыкнуть.

— И все же будем надеяться, что не урод, — проговорил Кай, пробираясь между столами и лавками вслед за служкой. — Нам ведь тоже смотреть на него придется. Когда глаза привыкнут. Но у этого торговца есть нос и есть глаза. Уже что-то.

У соседа по столу оказались и глаза, и нос, и рот, а также толстые, с кровяными точками от бритья, щеки, и короткие седые волосы, и все то, что способно сделать ламенского торговца из любого горожанина лет сорока — пятидесяти: рубашка из плотной ткани с застежкой на плече, кожушок и треух мехом внутрь, лежащий рядом с ним на скамье, и, самое главное, гранатовое ожерелье поверх рубахи и перстни на всех пальцах с камнями красного цвета. Клан Огня — клан Агниса, и чем больше алых камней, тем богаче купец. Впрочем, не слишком богат, иначе бы рубины блестели на пальцах.

— Да, — кашлянул, прожевывая оторванные от кости волоконца баранины и одобрительно поглядывая на Каттими, торговец. — Я из Ламена. В этот раз из Ламена. Но давно уже. Вот ведь как. Города, считай, что уже нет, а я есть. И даже прожигаю последнее в этом трактире. Ребрышки, запеченные на углях, чудо как хороши. Зовите меня Кину. Не ошибетесь.

— Почему мы должны тебя как-то звать? — не понял Кай, принимая от служки заказанные блюда. — Тем более что Кинуном зовут урая Хурная.

— Урая Хурная больше нет, — хмыкнул ламенец. — И Хурная, как я слышал, больше нет. И меня зовут не Кинун, а Кину. Короче, на целую буквицу короче. А если произносить, тем более кричать, получается длиннее. Протяжнее. Удобно, когда идешь с обозом и надо докричаться с одного его конца на другой. И вот я тут, а обоза нет, скоро и Хилана не будет.

Торговец вздохнул, вытер губы и пальцы тряпицей, посмотрел на Кая.

— Можешь никак меня не звать, но я твое имя знаю, парень. Ты Кай-Весельчак. Зеленоглазый охотник, хотя теперь твои глаза мутны, как заросший тиной пруд. Ты ведь занимаешься нечистью?

— Последнее время она занимается мной, — проворчал Кай. То, что ламенец узнал его, не добавило охотнику бодрости.

— Не связывайся, — поднялся из-за стола торговец. — Не советую. Держись от нее подальше. Пусть уж лучше тобой занимается твоя девка. Давно не встречал такой красоты. Хочешь совет, парень?

— Мне хочет посоветовать что-то торговец уже без города и почти без страны? — поморщился Кай. Жажда опять начинала рвать ему глотку.

— Точно так, — снова кашлянул торговец. — Во-первых, советую тебе найти в какой-нибудь лавке пергамент лапани. Да хорошенько рассмотреть, какими буквицами он заполнен. Это важно, парень. Ну а во-вторых, никогда не прячь ничего и сам не прячься там, где спрятался бы любой. Вот захоти я тебя разглядеть, лучшего места и придумать бы не смог. Да, вверху лестница, чтобы пыль не сыпалась в блюда, хозяин трактира даже приказал натянуть холстину над столом, но все равно паршиво есть, когда кто-то топчется над головой. Зато места тут почти всегда есть. Тебя никто не видит, ты видишь всех. Конечно, если умеешь видеть всех. Тогда видишь.

— Увидел кое-что, — вытащил из-под кожуха и нацепил пояс с широким ножом в кожаном чехле торговец. — И уж поверь мне, мы тоже не остались незамечены.

— Я спать, — твердо сказал торговец. — Приятного вам, так сказать, явствования. Когда мир рушится, каждый оставшийся час нужно употребить с наибольшей пользой. Сначала поесть. Потом, к примеру, поспать.

— Здоровяк, у которого из-под куртки торчит хурнайский жилет и ножны меча, а также топорщится арбалет под полой, высматривает тебя, парень. Или ее, — повел глазами торговец. — Уже высмотрел. Кивнул двум хиланцам, что сидят за столом слева от входа. На ближайшие два-три часа — это самая главная для вас новость. Я — спать. Через два-три часа вся эта братия напьется, будет топать ногами, орать песни, драться. Тогда уже не поспишь…

— Что скажешь? — спросила Каттими, когда ламенец скрылся, а затем и отметился скрипящими ступенями над головой.

— У него только нож, — заметил Кай. — Ветхая одежда. Но камни настоящие. Наверное, снял с кого-то. И глаз точный. Тот, что в хурнайском жилете, стоит у дверей и воротит голову в сторону. Двое в пяти шагах от него тоже ведут себя так, словно у них шеи вывихнуты.

— За мной или за тобой? — спросила, застыв, Каттими.

— Ешь, — твердо сказал Кай. — Ешь, а там увидим, — и повторил с интересом: — Значит, мир рушится?

Двое поднялись с мест, когда встали Кай и Каттими. Здоровяк в хурнайском жилете, не торопясь, двинулся за спутниками, двое так же медленно зашагали ко второй лестнице.

Кай пропустил вперед Каттими, поднялся на второй ярус, затем на третий, двинулся по узкому коридору. Давно уже ему не приходилось снимать комнату в такой громадине, в той же Туварсе в гостинице у Наххана тоже было три этажа, но куда там Туварсе до столичного Хилана. Более полусотни дверей, и каждая отмечена буквицей. Пять дверей, поворот, длинный коридор, едва освещенный парой тусклых ламп, чуть слышный скрип пола, приглушенный пиршественный гул. Когда они прошли до середины, Каттими сбросила с плеча лук, выдернула из тула стрелу и натянула тетиву. Та фыркнула еще в пустом коридоре, но через мгновение пронзила гортань показавшемуся из-за угла здоровяку. Загремел на досках взведенный арбалет, с щелканьем вошла в стену коридора сорвавшаяся с арбалета стрела, и уже через секунду Каю пришлось отбивать мечом брошенный в него нож с другой стороны коридора. И еще один нож, который летел в бедро или живот, как вдруг бежавший к нему и мастерски метавший ножи человек споткнулся и упал в пяти шагах. В спине у него торчал уже знакомый широкий нож. В конце коридора стоял ламенский торговец. Перед ним лежал еще один стрелок с арбалетом.

— А ведь девку твою выцеливали, — переводя дыхание, заметил торговец. — Чего бы он тогда в ноги тебе ножи кидал? Сберегал тебя, парень. По-любому получается, что его жизнь — грош, твоя — золотой, а ее — сплошной убыток для кого-то. Ты ножичек пока не вытаскивай, а быстренько помоги затащить всех троих в мою каморку. А ты, дорогуша, присмотри, чтобы ни капли крови на полу не осталось.

У всех нападавших на затылках под волосами были вырезаны кресты. И у троих, подобранных в коридоре, и у двоих, что обнаружились на расстеленных на полу одеялах в комнате торговца.

— Сверху клади, — словно в своей кладовой, распоряжался Кину. — И раной вверх. Я комнатушку на неделю оплатил, не скоро хватятся. Хотя недели уже не осталось. Счет на часы пошел. Впрочем, — торговец взялся было за рукоять ножа, торчащего в спине того, которого положили на груду тел сверху, но махнул рукой, — ерунда. Сталь неплохая, но зачем он уже мне? Этих нижних я в вашей комнате взял. Ждали, но ловкость меня еще не покинула. Там-то я уже все вытер, но дверь они изнутри ножами посекли.

— Говорить будем? — спросил Кай, на всякий случай держа руку на рукояти меча.

— Не здесь и не долго, — негромко произнес торговец. — Пошли к вам.

Он запер дверь на ключ и втолкнул его ногой в комнату в щель под дверью, вошел вслед за Каем в такую же комнатушку с двумя узкими топчанами и вделанной в стену глиняной печной трубой. День за узким окном угасал, скрывая коробку храма, смотрительный дом с воротами, ведущими во внутренний двор, и заснеженную дробилку — деревянную раму, повторяющую контуры человеческого тела с коваными разъемами для головы, шеи, туловища, запястий, локтей, лодыжек, коленей. Свежую, без впитавшейся крови и человеческой слизи вокруг.

— Все, — опустился на узкий топчан торговец и начал медленно снимать перстни с пальцев. — Все, Кир. Время пришло. Долго держался, но мое время тоже уже пришло. Многое можно было бы сказать, но не стану. Не знаю, что ты уже разведал, но чувствую, что бьет тебя лихорадка. Не та, что черными пятнами прорывается, а та, что может и сердце разорвать, и в гнусь обратить человека, и возвысить его. В гнусь легко скатиться. Но внутри потом погано. Хотя говорят, кому и гной сладок. Тебе выбирать. Но поверь мне на слово, в пропасть не прыгают, в нее падают. Пергамент посмотри, не забудь. Завтра уже пригодится. В полдень иди в смотрительный дом. Спросишь подмастерье. Именно так, подмастерье. Поговори с ним, если получится. А там уж как все пойдет. И сделай то, что он попросит. Обязательно сделай то, что он попросит. Ему очень надо, но я не могу. Ты сможешь. Крепкий ты получился, словно камешек. Хотя с чего бы… А потом поторопись, если вдруг жилка внутри ослабнет. У каждого она есть. Если ослабнет, лучше отойти в сторону, потому как лопнуть может. А завтра, часика так в четыре пополудни, у многих лопнет. А если не ослабнет, то уж… Все пока. Я бы задержался, но камни уже полны.

Он снимал их медленно, каждый протирал о колено и клал на кровать. Поднял руки и начал развязывать на шее ожерелье.

— Ты собери их, собери. Когда совсем тошно станет, надень. Это как в степи яремную жилу прокусить коню и крови напиться: противно, но силу дает. За мной тоже охотятся, если я проявлюсь да задержусь, налетят, плохо будет. Принес я им хлопот столько, что и… Хотя все равно достали меня, откуда не ведал, достали. Тамаш этот со своими бликами черными. Но уж ладно. Тебя, может, и не тронут, своим счесть хотят, а девку твою убьют. Точно убьют. Они ведь ждут, что ты, как спелый желудь, от ветви оторвешься, упадешь, о камень ударишься и раскроешься. Тут они тебя и сожрут. Как свиньи сожрут. Они ждут, а ты все не отрываешься. Не девчонка ли твоя виновата? Не она ли тебя к ветке вяжет? Они ведь думают, что она тебя держит, а не ты сам держишься. А ты держишься? Или все-таки и она помогает?

Он снял ожерелье с шеи и стал тем, кого Кай знал. Недолго, но знал. Отцом его кровным. Сакува. Строгим врачевателем с зелеными глазами.

— Я не убивал девчонку, — произнес он. — Я воткнул ей нож в сердце, но не убивал ее. А глинка мне не нужна. Я уже столько смертей задолжал этому колдовству, что я весь как моя глинка, да и сиун мой уже замучился меня искать…

Последние слова он произнес, окутываясь белесым туманом, мутнея, и тем же мутным силуэтом вдруг поднялся с постели, вытянулся, наполнился блеском, словно остекленел, и растворился без следа.

Глава 19
Хармахи

Один миг был счастливым — между непроглядной пропастью сна и пробуждением. Один миг без жажды, без тревоги, без отчаяния, без груза, придавливающего к земле. Был — и нет. Глаза открылись и разглядели Каттими на постели напротив. Сидела, сдвинув колени, прижавшись спиной к замазанной известью стене. В комнате было холодно. Кай потрогал рукой глиняную трубу, она едва грела. За окном колыхалась утренняя мгла. Опять кружились снежинки.

— Никак, — пожала плечами, шмыгнув носом, Каттими. — Когда… Сакува исчез, ты и сам словно остекленел. Сел на кровать, закрыл глаза, замер. Часа два так сидел, а потом я просто положила тебя на бок и накрыла одеялом. Ты не уснул. Словно ушел куда-то.

— Не помню ничего, — признался Кай и поморщился, жажда снова напоминала о себе. — Собирайся.

— Куда-нибудь, — буркнул Кай. — Здесь оставаться нельзя.

Они выходили из гостиницы по одному. Кай спустился в полупустой с утра зал, присел за один из столиков, заказал ягодного отвара и пяток пирогов с мясом, осмотрелся. Закрыл глаза, попытался накинуть насторожь, как учила его Каттими, но обращенную внутрь. На беспокойство, сосредоточенность, напряжение. Ничего не почувствовал, кроме уныния, страха и головной боли утренних выпивох. Нацедил горячего отвара во фляжку и, едва Каттими тоже спустилась вниз, тут же вышел вместе с ней на заметенные свежим снегом улицы Хилана.

— Куда теперь? — пробубнила Каттими с набитым ртом.

— Пойдем искать книжные лавки, — процедил сквозь стиснутые зубы Кай. — Если, конечно, кто-то еще торгует пергаментами и свитками, когда Пагуба готовится обрушиться на Хилан.

— А чем Хилан лучше других городов? — хотела было надуть губы Каттими, но увидела глаза спутника, осеклась, подскочила, стиснула его лицо в ладонях, принялась растирать виски и пришептывать какие-то заклинания. — Очень плохо?

— Не знаю. — Кай покосился на громаду замка иши. — Всякий раз жажда и головная боль усиливаются. Вчера стало легче, после того как… Утром так вовсе думал, что прошло, а теперь… накатило. Может быть, эта жажда и прекратится, когда мы найдем последнего из двенадцати, но, если все пойдет так, как идет, я не выдержу на десятом. Так что, кажется, я понимаю, почему тебя хотят убить.

— Если они хотят, чтобы я останавливал их Пагубу в мучениях, именно ты этому мешаешь. Мне стало легче. Не слушай. Брежу.

— Он там? — Каттими показала на стены замка.

— Да, — кивнул Кай. — Он или она. Если он — Паркуи или Хара. Асва вроде бы точно не здесь. Если Эшар — она. Но я не хотел бы, чтобы это была Эшар.

— Почему? — удивилась Каттими. — Она бы тебе, наверное, все объяснила.

— А если вот так же, как Сакува? — спросил Кай. — Впрочем, о чем мы говорим? Поспешим к северной башне. Лавки, которые торгуют диковинами, все на улицах, ведущих от нее к Водяной башне. Если пергаменты где-то и продаются, то только там. Но смотри вокруг, слушай вокруг, чувствуй вокруг. Если что-то случится с тобой, мне будет все равно, что случится и с Хиланом, и со всей Салпой.

Он первый раз сказал ей такие слова. В сущности, он вообще впервые за все эти месяцы, с тех пор как торговец рабами Такшан прислал к нему девчонку в рубище, говорил ей те слова, которые, может быть, хочет услышать каждая. И теперь ему как никогда хотелось обернуться и посмотреть ей в глаза. Но он не сделал этого.

У северной башни они натолкнулись на Эппа. Тот раздраженно выговаривал что-то охранникам, заметил спутников, кивнул Каю, но потом почти сразу же заорал кому-то наверху, тот задудел в трубу, и мимо башни промчались всадники — трое в черных плащах, остальные в белых, не менее дюжины общим числом.

— К воротам пошли, — сплюнул под ноги Эпп. — Значит, прижарило.

— Кто это был? — спросил Кай, ловя Каттими за руку и пряча ее от людной улицы за себя и старшину.

— Ловчие, — расправил плечи Эпп. — Птенцы Тарпа. Ну и от Данкуя кто-то обязательно. Они стараются не показываться на людях зря, но, видно, невмоготу стало. Хап и Хаппар впереди, третьего не знаю. Всегда рядом держатся, один высокий, другой низкий. И в этих балахонах не перепутаешь. Стряхнули ребятки скорлупу, перышки высушили, можно и голову сложить во славу Хилана. Отправились стены Хилана осматривать снаружи.

— Ишхамай пока никто не видел, — буркнул Эпп. — Отчего не ночевали в доме?

— Мешки оставили, пошли по городу побродить, да задержались, — объяснил Кай.

— И как? — хмыкнул Эпп. — Аппетит нагуляли? Много хиланцев положили в схватках?

— Хиланцев, — выделил Кай, — ни одного. Но кое-кого встретили. Что с Хармахи?

— Ничего, — развел руками Эпп. — Исчез. С утра зашел к цеховым справиться, сказали, что перестал передавать весточки. Как дождем смыло. Месяца три уже как. Или даже раньше. С тех пор как смотритель появился, так и исчез. Знамо дело, смотрители никогда не жаловали ни колдунов, ни тех, кто изобретает всякое. Будь я на его месте, тоже бы смотался. А там кто его знает. Может быть, бродит по улицам, а они его не признают. Шепнули мне, что великий умелец он, не только в железе разном понимает, но и личину менять может. Почти как ты, парень. А может, и лучше. Хотя что горевать, налажено уже все у цеховых, и без Хармахи не оплошают. Далеко теперь-то?

— К Водяной башне, — ответил, задумавшись, Кай. — Пройдемся по лавкам, хотим купить что-нибудь на память, пока Хилан стоит еще на берегу Хапы. В полдень нужно встретить одного человека, а после… После хотелось бы попасть в замок иши.

— В замок урая, ты хотел сказать, — с усмешкой поправил охотника старшина. — Ну что ж, парень. Твое желание исполнится. С двух часов пополудни тебя с подругой будут ждать у главного входа.

— Арш, — сплюнул Эпп. — Будь настороже. Кроме раньше сказанного добавлю, что знавал я его брата, так тот жаловался, что этот мерзавец с детства любил учинить какую-нибудь гадость и свалить на него.

— Братья редко бывают довольны друг другом, — заметил Кай.

— Все равно, — не согласился Эпп. — Не верь ни единому слову!

— Твоему слову верю, старшина, — понизил голос Кай. — Что случилось? Не из-за Арша же ты напряжен, как пружина в арбалете? И не из-за того, что не ночевали мы в твоем доме? Что случилось?

— Когда? — процедил сквозь зубы Эпп. — Когда грянет?

— Говори, парень, — шагнул вперед Эпп. — Знаешь что-то. Старого хиланского пса трудно обмануть. Говори, когда?

— Сегодня, — вздохнул Кай. — Сегодня. После полудня. Думаю, что ближе к сумеркам. Подозреваю на четыре часа пополудни. Больше ничего не знаю пока. Узнаю — скажу. Только ты ведь и сам не в себе. Есть причины?

— Есть, — процедил сквозь зубы Эпп. — Значит, сегодня?

— Вот уже у тебя и в Хилане верные люди, — покачал головой Эпп. — А у нас тут нескладуха выходит. Двоих приделанных в городе взяли. Да что там взяли, наткнулись на них, пока порубили, потеряли пятерых стражников. И то кучей задавили, два десятка гвардейцев против пустотной мерзости. Как они в город проникнуть сумели?

— Может быть, в городе приделались? — нахмурился Кай.

— Нет, — мотнул головой Эпп. — Не наши. Таких не было. Всяких видели, но таких не было, чтобы глаза пустые да волосы светлые и длинные, словно у баб, таких — не было. И ведь не звери! С разумением! Сражались словно лучшие мастера из клана Смерти. Запустил их кто-то в город. И вот что я тебе скажу, парень, думаю, их много в Хилане. Чую.

— Что собираешься делать, старшина? — спросил Кай.

— Всех поднимаю, — ответил Эпп. — С Тарпом уже обговорили, не зря его молодцы засуетились. Данкуй и Мелит, да и этот Арш сейчас у Тупи, тоже о том же решают. Всадников в дозор по городу, остальных на стены и особенно на ворота. И на башни, через которые есть ходы, — на Водяную и южную. С двух сторон должны успеть оборонить. С полудня глашатаи пойдут, будем горожан по домам прятать. А там посмотрим. Если и помирать, главное, чтобы не впустую.

— С утра отправил человека, — кивнул старшина. — Должны уж собираться и уходить. Кое-кто уже в городе, многие в лодки — и на тот берег, на южную стрелку Блестянки и Хапы. Переждут. Араву и еще многих отправил чуть к югу, в рыбацкое село. На ваших конях ушли.

— Пусть, — ответил Кай. — Если обойдется, вернется Арава. Не обойдется, и тут в Хилане коней будет больше, чем всадников. Или вовсе никого не будет.

— Береги девку-то, — хмыкнул Эпп, подмигнув Каттими, которая за весь разговор не проронила ни слова, но прижалась к Каю и выглядывала из-за его плеча, как едва научившийся летать глупый птах. — Дорого отдал бы, если бы в твои годы была у меня девка, чтобы хвостом за мной вилась да прижималась так, как твоя прижимается.

— Так и я, пожалуй, — глубоко вздохнул Кай, — дорого еще отдам. По всему так выходит.

Она заговорила вновь, когда уже и Эпп остался позади, и началась торговая улочка, почти все лавки на которой были закрыты.

— С чего ты взяла? — удивился Кай. — Зрачки у тебя стали обычными, — ответила она. — И пот выступил. Сердце стало стучать ровнее. Словно кто-то душил тебя, а потом хватку ослабил.

— Точно, — согласился Кай. — Именно что хватку ослабил. Нет уже жажды. Или ослабла. Верно, ушел из замка иши один из четырех. Когда эта кавалькада ловчих Тарпа мимо промчалась, едва не задохнулся, потом отдышался, а теперь и вовсе дышать могу.

— Ушел! — обрадовалась Каттими. — Значит, не пойдешь ты во дворец? И в смотрительную не пойдешь? Уходить нам надо, пока след не потерян!

— Позже, — твердо сказал Кай. — И во дворец пойдем, и в смотрительную. Может быть, там что-нибудь о Хармахи узнаем. Не дуй губы и не дрожи, или нет у тебя меча на поясе?

— Есть, — прошептала Каттими. — Только поможет ли стальная игла деревянной щепке, если бросают ее в огонь?

— Две щепки, две, — прижал девчонку к себе Кай.

Прохожих на заокраинной улице почти не было. Двери в лавки заносил снег, окна прикрывали ставни, но хозяин одного из магазинчиков, на дверь которого с удивлением ткнули появившиеся на улице дозорные — «этот сумасшедший торгует всякой ерундой», — на стук все-таки вышел. Выбрался из какой-то подворотни, расправил седую бороденку, кутаясь в жилет и шаркая валенками, подошел к низкой двери лавки и, неторопливо позвякивая надетыми на стальное кольцо ключами, принялся освобождать от запоров тяжелый засов.

— Зачем вам пергамент сдался? — проскрипел торговец, недоверчиво поглядывая на торчащие из-под курток мечи. — Клинки протирать вроде дороговато, а для чтения — так тут и хиланские буквицы не каждый второй стражник разберет, а уж лапаньские… Лет двадцать у меня валяется сверток, пергаментов с пяток, а пока что, кроме меня, никто их не читывал.

— Я читаю по-лапаньски, — подала голос Каттими. — И говорю немного. Чего там читать, если слова знаешь? Они же все теми же теканскими буквицами расписывают.

— Э, молодка, — хмыкнул старик, роняя засов. — Если б все было так просто, я бы не торговал тут уже полвека. Хиланскими буквицами теперь расписывают? И что же они расписывают? Торговые списки на древесной коре? Напутствие пастухам на плоских щепках? Нет, лапани — древний народ. Очень древний. И язык у них древний, и буквицы. На вязь похожи. Словно кудель кто вытягивал, петли на ней вязал да ровнял потом по пергаменту. Теперь так уже не пишут. Если только в Гиме. Там еще остались мудрецы. Ну так чего говорить-то на улице, уж заходите. Все лучше с кем-то языком помахать, чем от страха в постели дрожать.

Внутри лавки было темно, но старик извлек откуда-то из-под жилета пару камней, ударил одним о другой, озарив обширное помещение снопом искр, утопил искры в сухой пакле, раздул пламя, и вот уже замерцала масляная лампа, извлекая из полумрака длинные полки, на которых чего только не было. Древние кувшины и чайники, блюдца и чашки, лампы и прялки, статуэтки и тростниковые циновки, причудливые стулья и табуреты и тронутые ржавчиной доспехи. Казалось, что со всего Хилана, если не со всего Текана, свозили во владения торговца разный хлам, и он мало того что не отказывал никому, а выкидывал только то, что расползалось у него в пальцах или рассыпалось в пыль. Свитки и пергаменты же он, похоже, продолжал хранить и в виде пыли. И пожалуй, от его яростного чихания не менее половины из них разлетелось во все стороны.

— Вот, — наконец развернул торговец на испещренном шрамами черном столе ветхий от старости сверток. — Тут пять листков, и уверяю вас, что больше вы не найдете нигде, разве только в хранилищах иши, да и то если ушлый хранитель не добрался до тех пергаментов и не соскоблил их для занесения на них каких-нибудь глупостей.

— Тут, выходит, записаны не глупости? — принялся рассматривать письмена Кай.

— Если у тебя хорошая память, парень, я могу прочитать все пять, — усмехнулся старик, — молодка-то твоя, я вижу, приуныла? Да, мало того что буквицы странные, так на первый взгляд еще и не разберешь, где одно слово кончается, а другое начинается. Это если не знать, что вот эти узелки и есть границы между словами! На самом деле, говорите сразу, будете брать или нет, а то с месяц назад явился тут один хиланец с мутным лицом, заставил вот так же эти свертки разворачивать, а так и не купил.

— Сколько? — Старик окинул взглядом охотника, его спутницу, скорчил гримасу, оценивая потертые куртки, щетину на лице Кая, наконец махнул рукой: — За полновесную серебряную хиланскую монету отдам все пять!

— Да что тут читать? — удивился торговец. — Вот торговая расписка, в которой отчет о продаже коней, ослов и пустынных коров. Это смета на ремонт крепостной стены, наверное, в самой Гиме, — есть такая крепость на излете Восточных Ребер. Это заклинание на дождь, летом я пробовал, не работает. Здесь-то не работает, а уж в Холодных песках тем более. Вот отрывок из жизнеописания кусатара, без начала и конца. И кусок уложения базарных дней на торжище у гимского перевала. Если добраться до Гимы, думаю, выручить монет пять можно.

— Добавлю серебряный. — Кай развязал кошель. — Час или полтора у нас еще есть. За него ты дашь нам крепкой бумаги и писало. Пять листов. Мне нужно, чтобы так же, как на этих пергаментах, построчно было переписано все. Но теканскими буквицами, и тут же чтобы повторено все было по-текански!

— Да это труда на неделю! — возмутился старик.

— Полтора часа! — потребовал Кай и выкатил на стол еще монету. — Больше не дам.

Через полтора часа Кай и Каттими удалялись от лавки, хозяин которой вновь гремел засовом и замками и поносил нежданных покупателей, которые разбрасываются серебром, но не понимают, что рука у старика уже дрожит и глаза почти ничего не видят.

— Не лгал? — спросил Кай. — Не вычерчивал какую-то бессмыслицу?

— Нет, — мотнула головой Каттими. — Я уж присмотрелась. Одинаковую вязь одинаковыми словами переводил. Да и язык знает. К чему бы он стал хитрить? И все-таки я хоть и говорю по-лапаньски немного, но из пяти слов знала два. Хотя посиди над этими листками с день, прочитала бы все. Зачем только, понять не могу? От серебра избавляешься?

— Посидишь еще, — уверил ее Кай. — И серебро мне пояс не рвет. Ты все еще ничего не поняла?

— Нет! — вытаращила она глаза, даже остановилась.

— Я все помню, — сказал ей Кай. — Если что и забываю, то сяду, закрою глаза, и, будь уверена, вспомню в подробностях. Ты разве забыла мелкие письмена на браслете, что нацепил на тебя Такшан?

— Они, — кивнул Кай. — Если обойдется с нынешним концом Хилана, сяду и вспомню. Вычерчу тебе письмена, а ты переведешь, что написано было на том браслете. Эх, жаль, в Кету нельзя уже попасть!

— Надпись на сводах! — в испуге прижала ладони к губам Каттими.

— Вот именно! — скрипнул зубами Кай. — Может быть, и здесь что-то на сводах! Нельзя оставлять за спиной темное, обернешься и споткнешься.

— Как обернуться? — схватила охотника за руку Каттими. — Где мы и где тот браслет? Сводов в Хилане несчитано! А четыре часа уже скоро. Только не обойдется с Хиланом. Ты разве сам не чувствуешь?

Он чувствовал. Теперь, когда жажда не сушила глотку, когда ломота не взламывала виски, он чувствовал беду, которая была в тысячи раз больше той беды, что он видел за всю жизнь, и она черной невидимой тучей поднималась над стенами Хилана.

— Поспешим, — предложил Каттими Кай. — Думаю, придется обойтись и без обеда, и без отдыха. Сейчас в смотрительную, потом к этому Аршу, а там к Водяной башне. Наймем лодку и уйдем на другой берег.

— Лодку — и на другой берег! — радостно кивнула Каттими и тут же сморщила нос. — А может, не пойдем к Аршу?

— Пойдем, — отрезал Кай. — Надо. Чувствую, надо.

— А если бы мы были в Кете? — спросила Каттими. — Если бы нас позвали в замок, мы пошли бы, а он бы рухнул?

— Знаешь, что я тебе скажу, — усмехнулся Кай, — если бы мы остались в Кете и пошли бы в замок, думаю, что он бы не рухнул.

— Тебя так сберегают? — поразилась Каттими. — Я бы согласилась, если бы Пагуба с такой же силой накатывала на меня одну, как она пытается сберечь тебя.

Дробилку замело снегом, и стальные крючья торчали из сугроба, разевая челюсти, как неоперившиеся птенцы в гнезде, вымаливали порцию плоти. Кай долго стучал в ворота смотрительной и уже подумывал, а не поднять ли решетку водостока и не проникнуть внутрь известной ему воровской дорогой, когда в воротах приоткрылось оконце и на вопрос: «Чего надо» — пришлось ответить: «К подмастерью». Сами воротины, которые открывались внутрь, сдвинулись не скоро. Когда наконец одна из них подалась, Кай увидел с десяток молодых парней, почти подростков, с лопатами, которые пытались отрыть ворота от снега, словно решившего наполнить двор смотрительской вровень со стенами.

— Так легче, — объяснил Каю испуганный белобрысый послушник. — Подмастерью так легче. Легче держаться. Снег его прячет.

— Туда, — показал послушник просеку в сугробе, ведущую в дальний конец двора. Нужно спуститься в подвал. Подмастерье там. И вот ключи. Потом надо будет пройти водостоком до решетки. Там будет ждать лодка. Подмастерье сказал, что ты знаешь дорогу. Мы ее расчистили. Все замки проверили, смазали. Дверь прикроем. Подмастерье сказал, когда ты придешь, нам уходить.

— Кого вы ждали? — спросил Кай. — Куда вы собрались уходить?

— Мы ждали тебя, — ответил послушник. — Ты — Кир Харти или Кай. У тебя зеленые глаза. Такие глаза только у тебя, у подмастерья и мастера. Мастер ушел вчера. Мы не можем ошибиться. Но мы уходим. Мы должны сохранить то, что мастер передал подмастерью, а подмастерье нам. Мы должны выжить. Или хотя бы кто-то из нас.

Они побросали лопаты и исчезли один за другим за воротами.

— А где смотритель? — удивленно спросила Каттими.

Он помнил и этот двор, где сражался с удивительной женщиной из клана Смерти — одним из лучших мастеров меча, с которыми сталкивала его судьба. Он помнил и клетку, что стояла в глубине двора, в которой изнемогала другая женщина — истерзанная вольная из Дикого леса, которую ему все-таки удалось спасти и вместе с еще тремя близкими Каю людьми спрятать. Был ли он теперь уверен в их безопасности? Нет. Может ли он быть хоть в чем-то уверен? Наверное, да. Вот в этой девчонке, что явно рассчитывает вскоре вместе с ним отправиться к спасительной лодке. Как же легко дышится, когда жажда отступает, почти растворяется, превращается в едва различимый шорох в гортани и скрип в груди.

Кай поправил на спине чехол с ружьем, вытащил из ножен меч, взял в руку нож. Каттими за его спиной заскрипела рогами лука. Секунды под ногами хрустел снег. Затем Кай толкнул дверь. Над уходящими вниз ступенями коптила лампа. Где-то в отдалении слышалось тяжелое дыхание, которое усиливалось с каждым шагом. Кай взглянул в темноту лестницы, уходящей к подземным тоннелям и дождевым стокам Хилана, и толкнул еще одну дверь, которой, как он помнил, раньше здесь не было.

В довольно большом, судя по кладке не так уж давно устроенном зале со сводчатым потолком, заполненном какими-то станками, устройствами, верстаками и прочим ремесленным инструментом, к которому Кай всегда относился с благоговением, горели несколько ламп, и в их свете взгляд сразу нашел обвисшее тело человека, прикованного к дальней стене. Ноги его стояли на полу, но и их, и запястья, и грудь охватывали точно такие же обручи, что торчали из снега на вновь выстроенной дробилке. Только кости несчастного не были раздроблены. На нем не было ни одной раны, разве только кожа под железом саднила, словно он пытался вырваться из западни, да еще запах нечистот и рвоты мешался с запахом горящего масла.

Кай остановился в пяти шагах, цыкнул на сморщившую нос Каттими, позвал негромко:

Человек вздрогнул, зашевелился, поднял голову, и Кай увидел обычного, довольно пожилого хиланца с серым лицом и серым взглядом, в котором сквозила усталость. Затем вдруг эта серость с лица незнакомца сползла, глаза прояснились, обдали густой зеленью, и покусанные губы прошептали:

— Здравствуй, Кир Харти. Здравствуй, брат. Я — Хармахи. Подмастерье и сын мастера Сакува. Мне нужно поговорить с тобой, но, если буду терять сознание, только обливай меня водой, но — что бы я ни делал и что бы я ни говорил — не снимай с меня оковы. Ты понял?

— Хорошо, — ответил Хармахи и снова обвис в железных путах.

Он пришел в себя через полчаса. Но не от воды, которую Кай разогрел на стоявшей тут же печке. И не от мази, которой Каттими смазала раны Хармахи. И не от глотка кетской настойки, которую Кай влил ему в рот. Он пришел в себя от надетого на его палец одного из перстней Сакува. Открыл зеленые глаза. Повернул голову, с трудом согнул опухшие пальцы, увидел быстро мутнеющий камень на мизинце.

— Зря… — выдавил через силу. — Совсем не будет времени. В четыре пополудни Хилан закончится. Перегрызет сам себе глотку. Но еще раньше придет… он. Вода, снег способны прикрыть от него, но этот камень как огонь. Ну да ладно. Как успею. Если начнется, меня… или его следует убить. Меня следует убить. Понятно?

— Нет, — оглянулся на побледневшую Каттими Кай.

— Будь готов меня убить, — тверже повторил Хармахи. — Я смотритель.

— Я смотритель! — почти прокричал Хармахи и добавил уже тише: — Я выбран смотрителем, но я не согласен. Я не стану им. Хотя Тамаш все еще надеется меня заставить. Они хотели добраться до отца через меня. Он должен был меня убить, но не смог. Но я должен тебе сказать кое-что, парень…

— Я старше тебя на четверть века. Я рожден обычной женщиной, и я обычный человек. Хотя наслушавшись рассказов о твоих подвигах, не только радовался за тебя, но и порой сожалел, что моя мать не была кем-то вроде твоей. Но это так, только тени в голове, они случаются у каждого. Отец никогда не забывал обо мне, хотя стал жить со мной только в последние годы. И уже выглядел младше меня, кстати. Но он всегда помогал мне. Еще мальчишкой устроил меня в цех оружейников. Радовался моим способностям. Раскрывал для меня те тайны металла, на разгадывание которых не хватило бы всей моей жизни. Рассказывал о себе. Многое. Думаю, больше, чем тебе. Поддержал, когда я затеял вот это производство в заброшенном смотрительном доме. Без него я бы не сделал ничего.

— Так надо, — так же тихо ответил Хармахи. — Это… Пагуба, эта мерзость не может продолжаться бесконечно. Не завтра, не этой зимой, не в этом году и не в следующем, но однажды все закончится. Не только Пагуба. Все закончится. Границы Салпы падут. И вот тогда все начнется по-настоящему. Тогда нам всем придется сражаться уже с настоящим врагом, потому что мы на чужой земле. За границами Салпы до самых пределов этого мира — тати. И они захотят нас уничтожить. Если не мое оружие, кто нас защитит? Или ты думаешь, что те, кто привел нас сюда, отведут обратно? Они забудут о нас в первое же мгновение свободы!

— Не знаю, — вздохнул Хармахи. — Но он не только предрек скорое падение границ Салпы. Он сказал самое главное. Та земля останется нашей, станет нашей, которую мы будем способны защитить. А та земля, которую мы покинули, о которой не сохранилось даже памяти, забыла о нас. Ту землю будут защищать другие. И будут защищать даже от нас, если мы туда вернемся. Мы останемся здесь и будем жить на этой земле и сдерживать тати, потому что перемешаться с ними мы не можем. Мы останемся здесь и будем овладевать магией, потому что она вернется на эту землю полной силой, а у тати есть шаманы, которых нет у нас. Поэтому — оружие. Но не это главное…

Хармахи закашлялся, изогнулся, забился в судорогах, поднял к Каю лицо, зеленые глаза на котором на мгновение обратились в черные омуты, но сдержался и вновь стал собой.

— Ты должен знать, Кир. Что бы тебе ни подкинула судьба, какие бы испытания ни предложила, всегда найдется тот, кому было труднее, тот, кому было больнее, кто страдал больше тебя. Но я не для того прикован к стене, чтобы ты проникся моими словами. Просто запомни, страдания не полнят успехов и не приближают к победе. Они только страдания, и ничего больше. И еще запомни, это передал тебе отец, кто бы ни вел тебя по твоей дороге, никто не может тебя заставить обращаться дрянью или ничтожеством. Всякий человек может всегда остаться свободным, даже если он прикован к стене, как я.

— Внутри, внутри свободным, — захрипел Хармахи, стиснул зубы так, что струйка крови побежала из уголка рта, но продолжил через секунду: — Я свои семена бросил. Тебе свои предстоит еще донести. И вот еще. Самое главное. Сакува не убивал Ишхамай. Он только пронзил ее ножом!

Он начал меняться на слове «Ишхамай». «Ножом» — уже выкрикивал не Хармахи. В путах железа застыл некто иной. Бугрились даже сквозь одежду мышцами сильные руки и ноги. Отливали сизым черные волосы. Окруженные короткой, но плотной черной бородой и усами, кривились губы. Глубоко посаженные глаза смотрели с ненавистью и насмешкой. Голос прозвучал глухо:

— Вот он передо мной, итог хитрого смешения зрения и крови, результат обмана с одной стороны и умственной непроходимости с другой. И баба с ним. Ты все еще жив? Что ж, иди, делай свое дело. Только помни, кому бы ты ни служил, что бы ты ни творил, ты служишь Пустоте.

— Пустоты нет, — твердо сказал Кай, чувствуя, как начинает темнеть у него в глазах, перехватывать дыхание.

— Есть, — прошипел черный, напряг руки и изогнул кольца, в которые был закован. — Скоро она вовсе завладеет Салпой. Но даже если ей этого пока не удастся, рано или поздно она завладеет всем миром. С твоей помощью, Кир Харти. С твоей помощью. Или же все-таки Луккай? Смешное имя. Хотя и подлинное. Твоя мать шептала его в тот миг, когда уже была мертва, когда металась под куполом Салпы, подбирая себе новое тело, как нищенка подбирает на улице заплесневелую корку, а твой приемный отец — слепец Курант — услышал его. Люди иногда хорошо слышат. Так услышь и ты — кому бы ты ни служил, ты служишь Пустоте.

— Хочешь испытать то же самое, что испытывал твой приемный отец? — снова прошипел черный и дунул. И глаза отказали охотнику. Комната погрузилась во тьму. И в темноте на его виски легли ладони Каттими. И зрение медленно-медленно, но неуклонно начало возвращаться, но еще в темноте Кай услышал новые слова черного:

— А вот и эта мерзость с вольного берега, обвешанная амулетами и облепленная татуировками. Мелкая самоучка, которая до сего дня умудрялась отыскивать прорехи для деревенского колдовства. От Пустоты не скроешься. Твой час пробил. И даже твой слепой друг не сможет тебя защитить от теней Тамаша!

Они появились мгновенно. Те же самые, что ринулись на Кая возле дома Хиссы. Но тогда их было двое, а теперь вокруг выросло с десяток. Кай видел их ясно, хотя все еще не видел ничего, но годы упражнений в цирковом кругу на потеху теканской публики не прошли даром. Он видел черные контуры, видел бугристые плечи, ноги, руки, или, судя по длинным когтям, лапы, и даже мог различить алые точки глаз.

— Двое из них уже знакомы с тобой, — засмеялся Тамаш.

— Так они служат тебе или Харе? — спросил Кай, развернулся и, задвигая Каттими за спину, вытянул из ножен черный меч.

— Все служат Пустоте. И я служу Пустоте. И ты. И Хара. И все двенадцать, даже если думают иначе, тоже служат Пустоте, потому что только благодаря их безумству эта земля уже много лет питает Пустоту! Отдай девку, Кир Харти, и я дам тебе в помощь пару таких молодцов, и ты отыщешь оставшихся — и Паркуи, и Асву, и Хару, и Эшар.

— Зачем это нужно тебе? — спросил Кай, сгибая колени, зрение все еще не возвратилось к нему, но десять черных теней он видел отчетливо. Они медленно двигались вперед.

— Чтобы та магия, которая была сотворена в Храме Двенадцати Престолов, завершилась! Убить ее! — почти взвыл Тамаш, и тени метнулись к Каю.

Он успел отбить бросок первой из них. Клинок заскрежетал о когти ужасной твари, прочие должны были неминуемо растерзать если не Кая с Каттими, то уж ее точно, но они исчезли мгновенно. Растворились. И сразу вслед за этим пальцы Каттими снова легли на виски Кая, и зрение вернулось к нему.

Он с тревогой посмотрел на клинок своего меча. На его лезвии отчетливо выделялись шесть зазубрин, словно когти теней Тамаша выковывал тот же кузнец Палтанас. И это были первые отметки на мече охотника. Кай обернулся. Каттими, с бледным лицом, дрожащей рукой пыталась впихнуть серый меч в ножны. Наконец ей это удалось. В кольцах на стене обвис мертвый Хармахи. Его грудь была пробита.

— Он же говорил тебе, что его нужно убить. — Ее голос дрожал, в глазах стояли слезы. — Надо уходить, — она почти рыдала, — я чувствую, надо уходить. Там, наверху, все начинается.

Кай молча убрал меч в ножны, подошел к Хармахи, провел рукой по его плечу, закрыл ладонью вновь ставшие зелеными глаза и двинулся к выходу. На лестнице Каттими потянула его вниз, дотронулась до висевших на поясе ключей.

— Пошли. Ты знаешь проход через водостоки. Там нас ждет лодка. Нам нужно найти еще четверых. Паркуи, Асва, Хара и Эшар.

Кай стоял на ступенях и чувствовал, что вот теперь, сейчас, в эту минуту он должен поступить иначе, точно так же, как и на пристани у Хурная, когда все говорило ему: эти несчастные — не твое дело. Ты должен идти в Зену. И не потому, что тебя гонит туда жажда. Нет. То, что тебе поручено, то, что ты должен совершить, в тысячу раз важнее страданий этих людей, чьих имен ты даже никогда не узнаешь, пусть даже ты толком и не понимаешь того, что делаешь. И теперь ощущение было точно таким же. Он не мог спуститься в водостоки и покинуть город. Потому что один шаг вниз по этой лестнице что-то изменил бы в нем самом. Как что-то изменило бы его мать, если бы тогда на лестнице в осажденном Харкисе она не прикрыла бы собой своего малолетнего сына. Пусть ей суждена вечная жизнь, но умирала-то она взаправду! И Сакува умирал взаправду! И Хармахи!

— Пошли! — почти закричала, завизжала Каттими.

Глава 20
Аудиенция

Кай столкнулся с Этри в переходе от ворот замка ко дворцу урая. Длинные пепельные волосы и точеный профиль могли принадлежать только урайке Хурная. Впрочем, издали он ее уже видел и раньше. Этри появилась между колоннами, стряхнула с мехового воротника роскошного палантина снежинки, цыкнула на бегущих за нею двух служанок с ларцами и вдруг заметила Кая. По переходу шел не только охотник, за ним следовала надувшая губы Каттими, да еще не менее десятка ловчих, которых вызвал старшина внутренней стражи после отказа Кая отдать оружие, следовали справа и слева, но Этри видела только Кая. Лишь на мгновение она перевела взгляд на Каттими, удивленно подняла брови, кивнула, снисходительно улыбнулась и снова перевела взгляд на Кая. На ее лице не было и тени скорби по сгинувшему в ледяном Хурнае мужу Кинуну или по кому-либо еще. Наоборот, румянец горел на ее щеках.

— Кир Харти? — вымолвила она негромко, выдержала паузу, пока вся процессия не остановилась, не дождавшись ответа от охотника, молвила что-то одной из служанок, и та ойкнула, сунула ларец подружке и помчалась, побежала куда-то в сторону дворца. — Кир Харти, — удовлетворенно повторила Этри и шагнула в сторону, освобождая проход.

— Избалованная мерзавка, — прошипела на ухо Каю Каттими, когда они удалились от урайки на полсотни шагов.

Кай оглянулся. Этри стояла и смотрела ему вслед. Перевел взгляд на возмущенное лицо Каттими. Казалось, что еще немного, и она лопнет от злости. И это по-настоящему обрадовало Кая, потому как даже в гневе, с побелевшими скулами и поджатыми губами, с растрепанными короткими волосами, со сдвинутым на затылок колпаком девчонка выглядела нисколько не хуже ослепительной урайки, а как бы даже не лучше.

Здесь, под арками, между мраморных колонн, на какое-то мгновение ему показалось, что он зря решился идти к Аршу, но мгновенная досада почти тут же рассеялась. Недавнее ощущение, не мучительное, как жажда, но столь же, если не более сильное, теперь было почти неощутимым, но где-то внутри оно продолжало жить и твердить ему, что просто так уйти из Хилана нельзя.

Один из ловчих ускорил шаг, обогнал Кая и распахнул широкие бронзовые двери. Еще пара десятков шагов по украшенному воинскими щитами коридору, и за следующими дверями глазам Кая открылся неожиданно светлый зал. Его фонарь составляли огромные окна, которые были застеклены не витражами, а обычным стеклом. Но в дневном свете четырехгранные, вырезанные из стволов древних дубов колонны казались среди отделанных мрамором стен и пола — неуместными. Они поддерживали собранную из резного кедра галерею. Кай бросил взгляд вверх. Галерея пока была пуста, но выше ее, выше ряда стрельчатых окон яркими красками сияла внутренняя поверхность купола. Она была разделена на двенадцать полей, и в каждом блестел знак клана. Кай тут же нашел белую долю с золотым глазом клана Сакува, потом перевел взгляд на долю клана Крови — голубую, с красной каймой. Сомнений быть не могло, они стояли в зале гвардии иши. Как слышал Кай, это было единственным местом, где прошлое считалось неприкосновенным. Что бы ни произошло с кланами, их прошлые заслуги оставались незыблемы.

Ловчие расступились в стороны, Кай и Каттими оказались в центре зала.

— В лодке я бы чувствовала себя лучше! — прошелестела за плечом Кая Каттими.

Где-то высоко раздался бой часов. Он доносился так ясно, словно весь город затаил дыхание, чтобы каждый услышал тяжелый звон на дворце иши, задорный гул на башне дворца урая, суетливый дребезг на Водяной башне, неторопливые удары на проездной, отдаленные звяки на южной.

— Никак не могу привыкнуть, — проговорил, входя в зал, Тарп. — Предпоследний иша не любил бой часов. Все были лишены голоса, вот механизмы и пришли в негодность за долгие годы. Но теперь они в порядке, а я каждый раз вздрагиваю. Два часа пополудни, Кай. Приглашение встретиться Эппу для тебя передавал Арш, но повеление о встрече высказала сама урайка. Госпожа Тупи.

Кай вновь поднял голову. На галерею вышла женщина. Она так была похожа на Аси, жену предпоследнего иши, что Кай вздрогнул. Хотя кажется, видел саму ишку лишь несколько мгновений, три года назад, да и разве можно было узнать в чертах истерзанной женщины, которую он нашел привязанной к столбу на хурнайской площади, ее старшую сестру — в дорогой одежде, с убранными в золотую сетку светлыми волосами, и вот же — узнал. Снова распахнулись двери, через которые только что вошел Тарп, и в зале появились Мелит, Этри и, как понял охотник, Арш. Мелит был сух и сед, Этри успела сбросить палантин и стала похожа на Тупи, а Арш и в манере одеваться, и в жестах старательно копировал воеводу Квена. Правда, получалось это у него смешно, если не сказать — отвратительно. Хотя и ростом, и шириной плеч он превосходил любого в зале.

Кай снова поднял взгляд вверх, с поклоном опустился на одно колено, услышал, как звякает ножнами меча Каттими за его спиной, посмотрел на тех, кто стоял перед ним, и склонил голову перед каждым, включая Тарпа.

— Встань, — раздался сверху голос Тупи. — Не знаю, буду ли я говорить с тобой о чем-то, Кир Харти. Просто захотелось посмотреть, каков на вид тот молодец, которого так и не смогли одолеть ни ловчие иши, ни ловчие Смерти, ни даже ловчие Пустоты, ни еще… кое-кто. Пока что.

— Мне просто повезло, госпожа Тупи, — снова поклонился Кай.

— Пожалуй, — задумчиво протянула урайка. — Твой облик меня не слишком впечатляет, разве только глаза у тебя и в самом деле зеленее травы. Вижу это даже с галереи. Что ты скажешь на то, что некоторые считают тебя виновником Пагубы?

— Только то, что некоторые считают меня виновником Пагубы, — пожал плечами Кай. — Наверное, найдутся и те, которые посчитают меня виновником наступающей зимы. И всякой прочей пакости.

— Наверное, чтобы ты могла посмотреть на меня, госпожа? — предположил Кай.

— Не льсти себе, — повысила голос Тупи. — Да, я хотела тебя увидеть, но мое любопытство уже удовлетворено. Ты знаешь, что несколько месяцев назад у нас вновь появился смотритель?

— Да, слышал об этом, — напряг скулы охотник.

— Так вот… — Тупи продолжала говорить медленно, и стоявшие перед Каем арува слушали ее так же, как слушал он. Разве только Арш шевелил губами и морщился. — Так вот. Смотрителем стал обычный механик из цеха оружейников. Почти старик, никому особо не известный мастер. Неожиданно в его теле явил себя смотритель самой Пустоты, чье имя… я стараюсь не называть. К счастью, мы не были свидетелем этого явления. Но мы готовы были возрадоваться его приходу, потому что обычно это означало окончание Пагубы.

— Следует признать, госпожа, что эта Пагуба необычна, — заметил Кай. — Слишком затянулась. Вот, может быть, следующая…

— Не перебивай меня! — зло оборвала охотника Тупи, и Кай явственно разглядел и хитрую усмешку на лице Этри, и пот на лбу Мелита. Арш продолжал корчить гримасы. Он словно не слышал Тупи. Тарп был неподвижен.

— Не перебивай меня, — чуть тише повторила Тупи. — И запомни, я говорю с тобой еще и потому, что хотя бы по крови ты наследник дома ураев Харкиса. Пусть его уже и нет больше. Да. Тебе повезло. Но всякому везению приходит конец. Надеюсь, что конец твоего везения пока еще далек. Так вот, новый смотритель Хилана, которому предстояло стать смотрителем всего Текана, не стал дожидаться окончания Пагубы. Он сразу же набрал послушников среди подмастерьев разных цехов. Даже дал команду сколотить новую дробилку. Никого, однако, не распял на ней. Разве только истязал послушников. Но не на дробилке. Заставлял их собирать снег и заполнять им двор смотрительного дома. Почему-то не выходил в город… Не знаешь почему?

— А знаешь ли ты, что неделю назад один из ловчих Тарпа проник в смотрительную и увидел нечто ужасное? Смотритель и не мог выйти. Он повелел приковать себя к стене под сводами нижнего зала!

— А знаешь ли ты, что, когда он уже был в оковах, его телом завладел посланник самой Пустоты? — спросила Тупи. — И он явился в тот час, когда в нижнем зале оказался ловчий. Знаешь ли ты, что посланник самой Пустоты говорил с ним о тебе?

— Может быть, — согласилась Тупи. — Но он и в самом деле говорил с ним о тебе. Признаюсь, я была удивлена. Я уж думала, что Пустота забыла о твоем существовании. Правда, Мелит разуверил меня. Он рассказал о твоих подвигах в окрестностях Хурная и о том, как тебя оставили в покое по велению этого ужасного Хартаги. Только поэтому тебя пригласили во дворец, а не привели сюда, хотя признаюсь, из пределов Хилана тебя не выпустили бы без встречи со мной в любом случае. Но не потому, что ты, по некоторым слухам, не только кровно урожденный правитель клана Зрячих, но и сын Сакува и Эшар.

Кай поднял голову и пристально посмотрел на Тупи. Теперь она говорила спокойно, но переводила дыхание чуть ли не после каждого слова.

— Тамаш, — Тупи все-таки произнесла имя посланника Пустоты, — приказал через ловчего, чтобы тебе не чинили препятствий, но девку, которая таскается за тобой, убили!

Каттими прижалась к плечу Кая. Ловчие, которые стояли за колоннами, заскрипели арбалетами. Кай стоял недвижимо.

— И мы бы сделали это сразу, — продолжила Тупи. — И может быть, еще сделаем. Тем более что по всему выходит, что ты служишь Пустоте…

— Ты можешь служить и не зная этого, — подняла брови Тупи. — Но Хурная нет. Кеты нет. Ламен и Туварса разорены. Ак мертв. Намеша мертва. Гиена пока жива, но осаждена тати. Сакхар уничтожен. Поэтому мы подождем.

— Естественно, — заметила Тупи, словно и не слышала слов Кая, — ты можешь сказать о том, что Харкис уничтожен ишей. И еще раньше одним из правителей Текана уничтожен Араи. Город твоего мифического отца и город твоей мифической матери. Впрочем, Харкис в любом случае твой родной город. Был им. Теперь нет даже его развалин. Ловчие донесли, что на том месте, где он стоял, образовалась пропасть, заполненная вонючей водой. Там нельзя находиться. В округе дохнут животные. Если попытаться развести костер, среди ясного неба гремит гром и людей разрывает на куски. И это сделал не иша. Уничтожаются все города всех кланов, и живые, и мертвые, поэтому я уже не думаю, что Пагуба — месть за Харкис и Араи. Скорее всего, Пустота подобна зверю, который не перестанет рвать мясо, пока не насытится. Нас всех ждет одно и то же.

— Я чувствую мудрость в каждом твоем слове, госпожа, — проговорил Кай и упрямо повторил: — Но Зена жива.

— Пока да, — ответила Тупи. — И мы тоже пока живы. И хотим сохранить наш город и наш народ. Поэтому мы поступим вот как. Ты всегда выпутывался из всяких историй. Попробуй выпутаться и на этот раз. Мы не будем убивать твою девку. Пока не будем. Но мы закроем ее на самые прочные замки. А ты помоги моему городу. Она ведь прекрасна? Прекрасна. Я вижу. Глупо было бы отрицать. Этри зубами скрипела, когда рассказывала мне о ней. Ты ведь не сбежишь без нее?

— Не сбегу, — покачал головой Кай. — Но говорю тебе «нет», госпожа.

— Нет? — удивилась Тупи. — Ты думаешь, что твое «нет» что-то значит?

— Нет, — повторил Кай. — Но мое «нет» не касается судьбы Хилана, пусть я никогда ничего хорошего не видел от этого города. Мое «нет» относится к Каттими. Не забирай ее от меня.

— Почему? — не поняла Тупи. — Ты не веришь мне?

— Я не верю почти никому, — признался Кай. — И разве вера теперь нужна Хилану? Хилану нужна помощь. Ну так и мне нужна помощь. Каттими помогает мне. К тому же если ты не хочешь склонить голову перед Тамашем в большом, почему ты уступаешь ему в малом? Разве не он хочет уничтожить Хилан? Или беда настигла остальные города не по его воле, коль скоро ты называешь его посланником Пустоты? Если моя Каттими заслуживает смерти, значит, смерти заслуживает и весь Хилан, потому что такова воля Тамаша или воля тех, кто правит Тамашем. Если Хилан не заслуживает гибели, то и Каттими не заслуживает смерти. Вместе с нею я постараюсь все сделать, что могу, для Хилана. Ведь я пришел к тебе по своей воле. Или ты думаешь, что я не смог бы выбраться из города вместо встречи с тобой?

— Если я не склоняю голову перед Тамашем, тогда я могу пойти и против его слов, касающихся тебя, — заметила Тупи.

— Да, — кивнул Кай. — Но тогда к чему был бы этот разговор? Я всего лишь человек, госпожа. Да, я считаю своими родителями Сакува и Эшар. Но родила меня дочь урая Сакува, и я не знаю, что движет той силой, которую все мы называем Пустотой. Это загадка для меня. Может быть, кто-то более мудрый знает больше. Но я уверен, что поиски виноватых в грядущей резне среди ее будущих жертв бессмысленны. Виноваты те, которые убивают.

— Ты хочешь сказать, что слуги Пустоты и есть сама Пустота? — рассмеялась Тупи.

— Я не знаю, — пожал плечами Кай. — Но я никогда не встречал просто Пустоту, а с ее слугами сталкиваться приходилось. Разве только Кету уничтожила сама Пустота, да и то я был в ней незадолго до того ужаса, в хранилищах под замком были видны трещины. Для того чтобы убивать, необязательно направлять в сердце клинок, иногда достаточно колдовства. Да, в Текане магия не в почете, но кто сказал, что ею не владеет кто-то из слуг Пустоты?

— А ты владеешь магией? — подняла руку Тупи. — Я спрашиваю не просто так. Это многое бы объяснило.

— Нет, — покачал головой Кай. — Почти нет. Я не могу колдовать. Но я чувствую. Чувствую, когда колдует кто-то другой.

— И что же ты чувствуешь? — сузила взгляд Тупи.

— Хилан весь опутан магией. Я не могу ее объяснить, но он весь словно в паутине. Еще утром я не чувствовал этого, жажда меня мучила, но теперь чувствую явно. И еще какая-то магия здесь, близко… — Кай закрыл глаза. — Нет. Не могу разобрать. Сдается мне, что все, кто пришел поглазеть на меня, обвешаны оберегами.

— Если бы они еще кого-то оберегали, — горько произнесла Тупи. — Мелит будет говорить с тобой, охотник. Он снимет обереги, чтобы ты мог убедиться в его чистоте. Девчонку пока оставлю с тобой. Судя по рассказам одного гиенского торговца, который не так давно возвращался из Кеты через Хилан, она и в самом деле способна неплохо прикрыть тебе спину. Но это будет только в том случае, если ты скажешь мне правду. Я хочу проверить тебя.

— Какую правду ты хочешь узнать? — спросил Кай.

— Зачем ты пошел в смотрительную сегодня? — медленно произнесла Тупи.

— Чтобы убить смотрителя, — твердо сказал Кай.

Мелит вздрогнул, Этри расширила глаза, Арш на мгновение перестал корчить гримасы, только Тарп остался недвижим.

— Он попросил меня об этом, — громко ответил Кай. — Мне передали, что он зовет меня, чтобы попросить об этом.

— Он не хотел быть смотрителем, — ответил Кай, выдержал паузу и выдохнул: — Но он был моим братом!

Все, кто был в зале гвардии, словно перестали дышать.

— По отцу, — добавил Кай. — И он попросил меня убить его. Это произошло, когда Тамаш в очередной раз вселился в него. Он почти разорвал путы. Кроме того, у Тамаша есть слуги. Черные тени со стальными когтями. Они приходят вместе с ним. Нам пришлось защищаться.

— Это я убила Хармахи! — вдруг громко заявила Каттими. — Вряд ли Кай смог бы убить своего брата. Проверьте. У него на мече зазубрины от когтей одного из слуг Тамаша. Если бы я не убила Хармахи, нас бы не было.

— Тебя бы не было, девочка, — неожиданно тихо произнесла Тупи.

Тарп снова не дрогнул, но неожиданно оскалил зубы Арш.

— Хармахи… — горько прошептала Тупи и спросила: — Ты можешь доказать, что он был твоим братом?

Кай медленно снял с плеча чехол, распустил завязки и осторожно, не поднимая ствол, достал ружье, после чего сорвал войлок с приклада.

Мелит шагнул вперед, со вздохом восхищения коснулся ложа и громко прочитал:

— «Дар Киру Харти, Луккаю, Луку, Каю, или как он сам себя называет, единственному брату моему под небом Салпы». Это ружье работы Хармахи. Без сомнения.

— Хорошо, оставляю тебя в распоряжении мужа моего — урая Хилана, — произнесла Тупи и ушла. Побледневший Мелит, негодующая Этри и раздраженный Арш тоже покинули зал.

— Идите за мной, — приказал Тарп спутникам и добавил чуть тише: — Да, я тот самый ловчий, который был в смотрительной дважды. Ты не соврал, парень. Хотя и был готов на ложь ради девчонки. Она не позволила тебе солгать. Благодари ее. Я осматривал тело. Смотритель был убит женской рукой. Твой удар был бы чуть выше.

— Я хочу есть, — прошептала на ухо Каю Каттими и добавила через секунду уже не с досадой, а с тоской: — Все-таки лучше бы мы уплыли.

Наверное, когда-то помещение, в котором ловчие оставили Кая и Каттими, служило оружейной. Об этом говорили деревянные козлы по стенам, куда можно было бы поставить секиры или ружья, стены без окон, тяжелая железная дверь, крепкие, но простые скамьи и пропитавшийся маслом дубовый стол. Вместе с Каем и Каттими в оружейную вошел Тарп. Он сел напротив и ждал, пока его невольные гости не опустошат по блюду тушеных овощей с мясом и не запьют угощение легким акским вином. Едва кубки были отставлены, в оружейную шмыгнул служка, мгновенно прибрал все и исчез, чтобы через несколько секунд вернуться и притащить два тяжелых стула.

— Ты хотел бы подобрать других собеседников? — спросил в ответ Тарп. — У Арша обнаружились срочные дела.

— Хотел бы узнать кое-что, — прищурился Кай. — Конечно, если это не нарушит хиланских тайн. Сегодня утром мимо северной башни проскакал дозор. Там было трое воинов в черных плащах и несколько человек в серых. Эпп сказал, что это твои люди.

— И что ты хочешь узнать? — нахмурился Тарп.

— Тебе перечислить по именам? — поинтересовался Тарп. — Имена моих людей тебе ничего не дадут. В черном были люди Данкуя.

— Хап и Хаппар, — проговорил Кай. — А третий?

— Кто угодно, — отрезал Тарп. — Может быть, и сам Данкуй. Во всяком случае, его людей в городе не осталось. Разослал всех загодя. Пропал и сам. Хотя еще утром, приказывая осмотреть хиланскую стену снаружи, никому не сказал, что примет участие в походе.

— Кто-то, кроме него, покинул замок? — прищурился Кай.

— Зачем тебе? — не понял Тарп. — В замке много слуг, стража… Кто-то приходит, кто-то уходит.

— Но никто из них, кроме Данкуя, не носит черный плащ с глухим капюшоном? — продолжил вопросы Кай.

— Скорее всего, — задумался Тарп. И добавил: — Но если ты хотел встретиться с Данкуем, тогда опоздал. Думаю, его уже нет в городе.

— Полчаса назад, — проговорил Тарп. — Следов вокруг стены нет. Только у ворот — в южной и проездной башнях. Но стражники на воротах надежные. И я скажу тебе больше, парень. Они обогнули соседние деревни, прошли краем леса и по тракту. В округе нет никакого врага!

— А трое в черном? — прищурился Кай. — Они тоже вернулись?

— Оставили моих ловчих еще на ярмарочной площади и пошли на север, — ответил Тарп. — И никто из моих не уверен, Данкуй ли был третьим или кто-то иной. Хапа и Хаппара узнает всякий: один высокий, другой коротышка, и они неразлучны. А третьим мог быть кто угодно. В тайной службе нет постоянных лошадей. Лицо всадника было закрыто. Впрочем, я бы не стал спешить с выводами. Возможно, Данкуй решил разведать окрестности чуть глубже моих ребят.

— Может быть, — задумался Кай. — Но если он тот, о ком я думаю, то, скорее всего, он просто спасает собственную шкуру. Хотя не думаю, что он служит Пустоте. Как всем уже, кроме меня, тут стало ясно, Пустоте служу я. Значит, говоришь, врага в окрестностях нет? Хотя на Зену враг напал из-за реки.

— Дозорные на Водяной башне тоже не спят, — уверил Тарп.

— А Кета так и вовсе обошлась без врага, — добавил Кай. — Без видимого врага. А врагами Туварсы стали ее собственные жители. Никто не пропадал в городе за последние дни или месяцы?

— В городе всегда кто-то пропадает, — нахмурился Тарп. — Хилан — очень большой город. Со слободками так и больше Хурная.

— Ты понимаешь, о чем я спрашиваю, — пристально посмотрел в глаза старшине Кай. — Пропажа пропаже рознь.

— С неделю назад пропали десять крепких горожан, — признался Тарп. — В один день. Точнее, в один вечер. Их хватились утром. Остались семьи, родители.

— В них есть что-то общее? — предположил Кай.

— Они все были обычными горожанами, — сказал Тарп. — Ремесленниками, торговцами, ткачами, водоносами, склонными к выпивке, заботливыми отцами, ветреными мужьями, не слишком умными, не слишком глупыми. Но их нет.

— Десять, — повторил Кай, задумавшись, — десять человек. Надо запомнить. Хотя в Туварсе счет пропавшим шел на тысячи.

— Что с Хиланом? — поинтересовался Тарп. — Впрочем, не говори лишнего, чтобы не повторяться. Сейчас подойдет Мелит, скажешь при нем.

— Мне показалось, что ты рад отсутствию Арша при разговоре, — заметил Кай.

— Я тоже не стал бы говорить при нем, — сказал Кай.

— Ты не удивлен, — усмехнулся Кай. — Он мне не понравился. Иногда полезно, когда человек молчит. Редко кто умеет лгать молча.

— Я тоже не влюблен в Арша, — скривил губы Тарп, — но он пользуется уважением среди гвардейцев. К тому же он не только силен, как бык, но и ловок с мечом. Я ни разу не сладил с ним, даже когда он был чуть моложе и командовал южной башней. Говорят, только Данкуй и мой предшественник Далугаеш могли бы укротить Арша, но никто из них не испытывал его доблести.

Кай не ответил. Три года назад именно ему удалось укротить Далугаеша. Но сейчас об этом вспоминать не хотелось.

— Чем он тебе не по нутру? — поинтересовался Тарп. — Эпп что-то наплел? Старику не дают покоя старые истории. Люди меняются, Кай. Мало кто согласился бы стать воеводой в такое время. Особенно когда враг неизвестно где.

— Значит, Пустота — это все-таки враг? — поинтересовался Кай.

— Давай, наследник Харкиса, исходить из разумных предположений, — проговорил, входя в оружейную, Мелит. — Если Пустота враг, то наше положение хуже некуда. Ведь она правит Теканом. Следит за Теканом. Давай считать ее чем-то вроде… непогоды. Разве может быть непогода врагом?

— Если бы она являлась в образе Тамаша или расставляла смотрителей с их дробилками в каждом городе, то она стала бы врагом, — заметил, поднимаясь и склоняя голову, Кай.

— Пусть ее, — поморщился Мелит, усаживаясь на стул. — Предположим, что она не враг, а… наш сосед. Ведь мы уничтожаем пустотную мерзость? Уничтожаем. Ты так уж точно. Будем считать ее неразумной домашней скотиной, ускользнувшей от присмотра Пустоты.

— Еще бы знать, кто он, этот хозяин-растяпа столь отвратительной домашней скотины? — спросил Кай.

— Садись. — Мелит кивнул Каю и повернулся к Каттими. — И ты, красавица, садись. Нелегкое это дело — убить такую девчушку. Я бы не завидовал тем, кому было поручено такое.

— Чего же завидовать? — положил руки на стол Кай. — Мало того что приходится мотаться по всему Текану, выведывать и выслеживать. Иногда убивать, убивать, кстати, безвинных людей. Так ведь и еще жить под страхом смерти. И под знаком креста на голове.

Мелит не ответил сразу. Откинулся назад, ощупал собственную голову, потом наклонился вперед и взъерошил седые волосы. Его кожа была чиста.

— У Этри тоже ничего нет на голове. Знаешь почему?

— Наверное, сиун Сакхара не приходил к ней, — предположил Кай.

— Даже так. — Мелит сузил глаза. — А ведь ты действительно опасен. Ты знаешь больше, чем я мог подумать. Но знаешь не все. Сиун Сакхара, сиун Хары приходил к каждому, кто был связан с самой тайной из всех служб Хурная. Да и всего Текана. Не крути головой, — махнул рукой Тарпу Мелит. — Нет уже ни службы, ни Хурная. Если только единицы остались… Сиун Сакхара в образе ужасного мертвеца приходил и к Этри, которая не боится никого и ничего, и ко мне. Я бы поседел от той встречи, но уже был седым. Я знал, что тайный клан испытывается покровителем Смерти в годы Пагубы, но не предполагал, что это происходит именно так. Сиун клана Смерти не смог наградить нас крестом. Да, магия в Текане не действует. Почти не действует. Но она есть. И магия крови одна из самых сильных. Кому, как не тебе, знать это. Я и Этри — носители крови рода клана Руки. Да, мы не смогли сохранить Хурнай, но если бы и могли сохранить, то только мы и только нашей кровью. Именно поэтому сегодня распоряжалась Тупи. Кровь Хилана — это ее кровь. Если бы не Пагуба, я бы стоял на галерее. Или ты не знаешь, что в начале Пагубы обязательно лишается головы иша? Только потому, что именно его кровь хранит весь Текан. Так написано в древних книгах, которых полно в Парнсе. В них упоминаются и защитные ритуалы с кровью правителей, но ни один из них не действует… Разве только теперь… С кем ты говорил?

— С Ашу, — ответил Кай. — У него тоже ведь ничего не было на голове?

— Он мой сводный брат, — сказал Мелит. — Мой и Кинуна… Что с ним?

Седой урай Хилана смотрел на Кая так же, как смотрит на добычу парящий над степью стервятник.

— Его убил Мити, — ответил Кай. — Сколько крестоносцев в Хилане?

— Пятеро, — пробормотал Мелит, бледнея. — Было пятеро. Я правильно понял, ведь так?

Кай не ответил. Мелит взглянул на Тарпа, на лице которого недоумение мешалось с прозрением, усмехнулся:

— Арш убежал. Или по срочным делам, или еще по какой надобности. Этри пошла разбираться со старшей сестрой за ее слова с галереи, а вот о тебе, Тарп, я и не подумал. Даже не знаю, удастся ли теперь поговорить…

— Разве есть время на разговоры? — удивился Кай.

— Послушай, зеленоглазый, которому, во что я сам не могу поверить, дозволено говорить сидя в присутствии урая, — наклонился вперед Мелит. — Неужели ты, мальчишка, кем бы ни были твои предки, думаешь, что с тобой будут разговаривать как с равным?

— Перед лицом смерти все равны, — поднялся Кай.

— Ну не надо говорить о смерти, — рассмеялся Мелит. — Садитесь. Садитесь! Тем более что твоя подружка уже и губу закусила. Ты ей, похоже, обещал что-то не столь безрадостное?

— Тупи сказала, что я должен помочь Хилану, — заметил Кай.

— Чем ты можешь помочь? — прищурился Мелит. — Выйдешь на площадь с мечом и станешь размахивать им над головой? Или будешь бродить по улицам с колотушкой? Или ты помог Хурнаю?

— Сегодня, — хрипло проговорил Кай. — Сегодня в четыре часа дня. Осталось меньше двух часов.

— Не знаю, — покачал головой Кай. — Хармахи сказал мне, что это произойдет сегодня. Но что именно, я не знаю. Думаю, что и он не знал.

— Ты говорил о магии, — напомнил Тарп. — О магии, которая опутывает весь город.

— Да, — кивнул Кай. — Но та магия, которую видишь, подобна ловушке. Натянутая на тропе нить может уронить колоду на голову растяпы или спустить самострел в зарослях. Нужно или коснуться ее, или пойти вдоль этой нити. Но я не птица, чтобы летать над городом.

Урай поднялся, распустил завязки, сбросил на спинку стула камзол, остался в шелковой рубахе и портах с поясом, на котором висел меч.

— Я снял все обереги. Что ты можешь сказать? Или ты не поминал еще о какой-то магии?

— Она не в тебе, — уверенно заметил Кай и перевел взгляд на Тарпа.

— У меня нет ни одного оберега. Я всегда полагаюсь только на самого себя.

— От тебя, старшина, зависит меньше, чем от правителя, — усмехнулся Мелит. — Кто еще? Тупи, Этри, Арш, ловчие?

— Не ловчие и не Тупи, — покачал головой Кай. — Магия была передо мной. Знакомая магия. Но я не могу вспомнить… Или Этри, или Арш.

— Слуга! — заорал Мелит неожиданно громким голосом и прошипел служке, сунувшему в дверь нос: — Бегом к Тупи. Скажи, что я хочу показать ее сестру зеленоглазому без оберегов.

Дверь скрипнула, в коридоре раздался топот улепетывающего служки, а Мелит снова поднял глаза на Кая.

— Значит, в четыре часа. Незадолго до темноты. Осталось меньше двух часов. Но гвардия на стенах. Двадцать глашатаев готовы разносить вести. Горожане заперлись в домах. Дозоры ходят по улицам. В округе нет никакого врага. Значит, враг или упадет нам на голову, или вылезет из-под земли, или…

— Кто были те двое приделанных, которых вы поймали в городе? — спросил Кай.

— Кто их знает, — пожал плечами Тарп. — Не из городских. Пришлые. Пытались пробраться в Водяную башню. Да и как их было опознавать? Они пятерых стражников прикончили. Их потом так порубили, что и смотреть не на что было. Но мечи попортили своею кровью, это точно.

— Пришлые, — кивнул Тарп. — Одежда вроде бы хиланская, но масть чужая. Волосы длинные, светлые, вроде как бабские. Что делать-то будем?

— Думаю, — пробормотал Кай. — Все, что я слышал, было то, что беда настигнет Хилан в четыре часа и что город сам себе перегрызет глотку. Хотя… вот. Один… мудрый человек, которого уже нет, сказал, что вот это мне пригодится сегодня.

Кай вытащил из сумы свитки, раскатал их на столе.

— Язык лапани! — восторженно прошептал Мелит. — Я читаю, но очень медленно. Нет ничего интереснее истории Салпы. Особенно когда попадается что-то о магии, которая уже не действует. Столетия не действует… Но это… Это не заклинания! Какие-то расписки, отчеты… Зачем это нам?

— Подождите, — похолодел Тарп. — Я уже видел эту вязь.

— Где? — расширил глаза Мелит. — Ты был в Парнсе и копался в хранилище манускриптов?

— Нет, — выдохнул Тарп. — Пару недель назад. Часовой мастер заканчивал работу на Водяной башне. Отлаживал последний механизм. Я поднялся наверх, чтобы проверить… Именно такой вязью он писал что-то на стене. На мой вопрос ответил, что это его расчеты. Настройки механизма.

— Как звали мастера? — спросил Кай, уже зная ответ, и тут над головой снова начался перезвон часов всего Хилана. Било два с половиной часа.

— Сколько было у него подмастерьев? — спросил Кай.

— Десять, — прошептал старшина. — Все в капюшонах…

— Десятерых привел, сделал свою работу, десятерых и оставил, — скорчил гримасу Мелит. — Пять башен — по двое на каждую. Водяная, проездная, южная, башня дворца урая, дворца иши. А десятерых хиланцев одурманил и с ними и покинул город!

— Срочно! — сгреб со стола свитки Кай. — Срочно на ближайшую башню.

— Тарп, — рявкнул Мелит, — бери ловчих, беги на башню дворца урая. И отправь дозоры на Водяную, проездную, южную. Я пойду с зеленоглазым на башню дворца урая. Пятерых ловчих нам в помощь!

— Кир Харти! — Этри появилась в дверях оружейной, укутанная в сверкающий синим атлас. Изогнулась в талии, подпирая плечиком притолоку, распахнула ткань. Показала прекрасное, отливающее матовым цветом обнаженное тело.

— Смотри на меня без оберегов. Могу и нагнуться, если попросишь. Ну и как? Есть магия или нет?

— Есть, — ответил Кай. — Но не та, — и поклонился стиснувшему зубы Мелиту. — Урай, Арша надо проверить. Думаю, что околдован и он тоже, а вот как и для чего, не знаю пока.

Глава 21
Кровь Хилана

— Совсем немного, — пыхтела Каттими, взбираясь вслед за Каем по ступеням на башню дворца урая. — Я немного умею чертить заклинания. Не на языке лапани, обычными линиями, но умею. Мать учила меня. Но мелко, на шаг, на два. Почти каждая девчонка из вольных в нашей деревне умела. Это ж просто. Не бывает просто так ни татуировки, ни вышивки, ничего. Даже узор в скатерти или половике что-то значит. Бабки в нашей деревне так и вовсе могли читать половики, как свитки. Иногда даже смеялись друг над другом. Пакости всякие выплетали.

Стучали по ступеням сапоги ловчих. Позвякивали ножны меча Кая о стены узкой лестницы. Мелит с обнаженным мечом в руке шел последним, дышал тяжело.

— Молодые годы, — проворчал он, вытирая пот со лба. — И языком чешет, и дыхание сдерживает. Что ты предлагаешь, несчастная, быстренько сплести половик?

— Зачем? — не поняла Каттими. — Если там наверху, в башне, заклинание, надо его прочесть. Если сумеем прочесть да не ошибемся, то можно вычертить обратное заклинание. Такое же, как маленькое, только большое. Если сделаем его лучше, сильнее, то все обойдется. Если чуть-чуть правила знаешь, то все несложно дальше. Это как плавать учиться: бросили в воду — плыви, как можешь.

— Если бы все было так легко, то никто бы не воевал друг с другом, — почти застонал Мелит. — Только бы вычерчивали заклинания!

— Колдовство против колдовства — это ж не война, — не согласилась Каттими. — К тому же если воин идет вперед с мечом да прикрыт оберегом, то никакое колдовство ему не повредит. Другой вопрос, что бывает такое колдовство, что и оберегом не накроешься. Да только трудно оно идет, колдовство. Не в лад, небо красное над головой не дает силы колдуну. Но бабки у нас в деревне говорили, что колдовство как вода — что в жаркой пустыне, где воды мало и жажда сильнее, что в зенских болотах, где ее вдоволь и вовсе нет никакой жажды, а как облегчиться захочешь, разницы нет. Через немощь надо. Потратиться надо. Тогда все выйдет.

— Смотрителей на вас нет, — заскрипел зубами Мелит. — Скоро нам всем облегчиться придется. Или потратиться. Все, пришли. Пустота вас задери, если все обойдется, ноги моей не будет на этой лестнице! Что там?

Ловчие, которые шли впереди, вышибли дверь на верхушку башни и один за другим шмыгнули внутрь. Через полминуты один из них показался в проеме и сквозь шорох и перестук часового механизма объявил:

Стена, на которой была сделана надпись, оказалась горяча. Кай даже отдернул руку. Вычерченные письмена уходили в камень, тонули в нем, словно блоки, из которых она была собрана, вырезались из воска, а письмена не вычерчивались на их поверхности, а выкладывались раскаленной проволокой, которая не остывала. Увидев глубокие прорези, Каттими побледнела. Мелит, держась за сердце, раздраженно прошептал:

— Я правильно понимаю, красавица, что останавливать часовой механизм бессмысленно?

— Да. — Она не говорила, а шептала. — Я не ученая колдунья, но часами уже ничего не остановить, хотя ход колдовству, скорее всего, дали часы. Теперь же бессмысленно и камень выламывать из стены. Если мы даже разрушим башню, то колдовство все равно завершится. Ты видишь, Кай?

Он видел. Стоило прикрыть веки, как то, что казалось снаружи глубокой и искусной резьбой или проделками какого-то неведомого каменного червя, обращалось пылающей вязью. И там, в глубине камня, письмена уже расползались, готовясь слиться друг с другом.

— Чем это сделано, Пустота нас всех задери? — почти закричал Мелит.

— Думаю, что кровью, — облизала губы Каттими. — Поганой кровью. Очень сильной кровью. Нет ничего действеннее крови в колдовстве. Или хиланские смотрители до Пагубы не осматривали тела подозреваемых в упражнении с магией, чтобы найти раны? Не обыскивали их дома? Не обнюхивали плошки?

— Что мы должны сделать? — прислонился к стене урай. — Успеем ли хоть что-то сделать? У нас мало времени! Немногим больше часа!

— Прочесть. — Каттими шагнула к Каю, выдернула из его сумы свитки, нашарила там же писало. — Прочесть. Быстро прочесть. Тогда… тогда… может быть. Не обещаю. Кровь. Если только кровь… Очень сильная кровь. Кровь рода. Будет нужна кровь Хилана. Кровь рода. Ты ведь об этом говорил?

— Вы сошли с ума! — взревел Мелит. — Тупи, Этри, мои дети! Да я вас!

— Нет. — Девчонка схватила урая за руку, которой тот попытался выдернуть из ножен меч.

Шагнули вперед ловчие. Взвизгнули выдергиваемые из ножен клинки.

— Нет, — повторила Каттими, с трудом удерживая руку урая на рукояти меча.

— А ты сильна! — восхищенно прошептал, остывая, Мелит.

— Никто не говорит о смерти, — всхлипнула Каттими. — Крови надо несколько капель. Или урайка не захочет сохранить Хилан ценой пореза пальца? Несколько капель. Но сначала надо прочитать заклинание!

— Их нет здесь, — вдруг понял Кай. — Тех, кого оставил Истарк, здесь нет. Но они в городе. Затаились. Если те двое приделанных были его тварями, то осталось еще восемь. — Кай повернулся к ураю. — Если то, что ты говорил о крови, урай, верно, то об этом можешь знать не только ты. Нужно охранять Тупи, Этри и твоих детей, Мелит. Охранять их. Все свободные ловчие, стража, все должны окружить их. Восемь приделанных — это много. Очень опасно! Если мы сможем противостоять колдовству, пустотные твари легко угадают, куда нужно направить удар!

Краснота на лице Мелита стала стремительно меняться на бледность. Он стряхнул руку Каттими, загнал меч обратно в ножны, рявкнул ловчим:

— Бегом вниз! Урайку, Этри и детей перевести в зал приема. Там самые прочные стены! Двери запереть! На галерею большой дозор стражи! Охранять! Всех собрать! Тарпа сюда!

— Читаем! — Каттими вытерла рукавом лоб. — Лучше бы я оказалась в лодке…

— В какой лодке? — не понял Мелит. — Первое слово «Проклинаю». Уж его-то я точно знаю.

— Точно, — кивнула Каттими. — Действительно. Никакой лодки.

Они потратили на чтение минут пять. Пару раз непонятное слово приходилось пропускать, а Кай лихорадочно разворачивал пергаменты, чтобы найти что-то похожее. Но одновременно с боем трех часов пополудни текст сложился.

Посланник Пустоты проклинал Хилан всеми силами Пустоты и предрекал ему тьму и кровь. Каждое последующее слово нагоняло на Мелита все большую бледность, хотя кажется, он и так был белее белого. Но в итоге урай вовсе пожелтел, как старый пергамент. Обещание, что все жители города обратятся в зверей и начнут рвать друг друга на части, утолять жажду кровью того, кто рядом, заставило задрожать и Кая. Последняя строчка гласила:

«Составил и оросил кровью, в Пустоте брат Тамаша, повелитель принятых и призванных, посланник посланника повелителя всех — Истарк».

— В Кете, — прошептала Каттими. — В Кете, мне кажется, последнее слово был о то же самое. Имя было то же самое.

На ступенях вновь застучали каблуки. В проеме показался Тарп. Он был взмылен и тяжело дышал.

— Что там? — спросил мертвенным голосом Мелит. — Что с Тупи? С детьми?

— Тупи, дети, Этри, — все в зале приема, — отчитался старшина. — Пятьдесят ловчих внутри, десять на переходе к башне и пятьдесят стражников на галерее. Никого из приделанных на прочих башнях нет. Думаю, что там… — Тарп пригляделся к надписи, — точно такая же резьба…

— И что теперь? — почти спокойно спросил у Каттими Мелит. — Я не твоего зеленоглазого дружка спрашиваю, тебя, девочка. И что теперь?

— Глашатаев по городу, — процедила сквозь зубы Каттими. — Чтобы бегом бежали! По всем улицам. Надеть все обереги, что есть. Если оберегов нет, капнуть крови в посуду, размешать с водой, смочить любую вязаную одежду, связанную собственными руками, и надеть на себя. Веревки смочить и перепоясаться! И закрыть всех близких в разных кладовых, в сундуках, в сараях, где угодно. Стражникам разойтись по стене, привязать себя к зубцам! Почти час до четырех пополудни, многих можно будет спасти, пока я попробую что-нибудь сделать!

— Ты понял? — остервенело заорал на Тарпа Мелит. — Ты понял, что надо делать? Что ты стоишь?

— Там… — Тарп с трудом справлялся с дрожью в горле, — там, в зале приемов, девочка. Девочка танцует и поет. Ишхамай!

Она кружилась и пела. Тонкие ножки в кожаных башмачках беззвучно касались плит пола. Простенькое ветхое платье разлеталось колоколом, спутанные, то ли серые, то ли пыльные волосы мотались над плечами и все время закрывали лицо, которое показалось Каю ненастоящим, словно девочка надела маску или намазала кожу мелом. Теперь, когда он смотрел на нее почти в упор, он видел многое. Да, ей было около десяти, будущая грудь даже не начала набухать. И она не походила на мертвую, хотя застарелое пятно крови на груди имелось, и даже чудилась рана, вмятина в плоти. Но самым ужасным был голос. Он звенел, как звенят подвешенные на нитках стеклянные палочки в лавке стекольщика, если кто-то откроет слишком резко дверь, и их заколышет сквозняком. Он звенел, как звенят ночные кузнечики в туварсинских тутовых рощах. Как звенит ручей, когда падает с камня в подставленный селянкой кувшин. Как звенит серая пташка в весеннем саду. Как звенел дождь, захлестывая на цветные витражи дома урая в белостенном Харкисе. Звенел и обдавал холодом.

Ловчие вжались спинами в стены зала. Тупи, Этри и двое детей Мелита — мальцы шести и восьми лет — съежились в тронных креслах урая и урайки, третий — светловолосый подросток лет тринадцати — стоял на краю помоста, сдвинув брови и держа руку на рукояти небольшого меча, а Ишхамай продолжала кружиться вокруг чаши для благовоний, вделанной в камень в глубине покрытого мрамором зала, и пела, пела, пела, завораживая и одурманивая.

— Поет? — неожиданно скорчила гримасу девчонка. — Да она повторяет только одно слово: «Смерть, смерть, смерть». Ты будешь мне помогать, Кай! Или как твое настоящее имя? Луккай?

Она двинулась вперед так, словно и не было ни танцующей девочки, ни этой ужасной ледяной магии. Вышла в круг, едва не столкнувшись с Ишхамай, отшвырнув в сторону ее локоны, подошла к чаше, вытащила из ножен серый меч и срубила ее со стального основания. Серебряная емкость отлетела на мрамор и загремела, закружилась, приводя в чувство грохотом и ловчих, и семью Мелита, и самого урая, который стоял за плечом Кая с раскрытым ртом и выпученными глазами. Ишхамай замерла лишь на долю секунды, поправила спутанные локоны странными пальцами не с ногтями, а с тонкими коготками, но этого было достаточно, чтобы Кай разглядел ползущую поперек рта поющей девочки улыбку и треугольники зубов, заблестевшие между серых губ. В следующее мгновение она исчезла, рассеялась, как струйка дыма от потушенной свечи.

— Кай, — повысила голос Каттими, — оставь ружье у трона. Мне нужна твоя помощь. И достань веревку. В суме должен быть моток бечевы. И кольцо с ключами. Да, у тебя на поясе. Давай сюда.

В этой толпе, в кольце одурманенных, почти окаменевших людей девчонка из-за Хапы вдруг показалась охотнику еще более страшной, чем Ишхамай. И не потому, что она делала что-то ужасное, а потому что ужасное, которое только что видели все, и он, Кай, в том числе, на нее словно бы не подействовало. Разве только голос ее стал резким и высоким, готовым сорваться в визг. И красота ее стала еще ярче, как становится ярким клинок, если не только протереть его тканью, но и положить на черное.

— Быстрее. — Она почти кричала. — Слушайте меня! Все, у кого есть какие-нибудь обереги, наденьте их на себя. Особенно те, кто остался за стенами зала. Здесь уж как-нибудь. Заприте обе двери. Дверь на галерею особенно! За нею выходы и окна! Засов, вставьте засов! И приготовьте скамьи, тумбы — все, чем можно будет при нужде ее завалить! И не открывайте дверей, даже если снаружи будет рыдать женщина или ребенок. И кровь. Нужна кровь. Каждый воин должен дать немного крови, — Каттими подобрала чашу, — вот в эту посудину. Надрежьте предплечье, накапайте по тридцать капель. Вас много, должно хватить. Да очнитесь же вы, иначе ваш город превратится в кладбище! И вот еще! Сейчас я начерчу круг. Это займет немало времени. Потом, когда я наполню его кровью и пока не закончу колдовство, никто, кроме меня, ни один человек не должен заступать за его линию! Иначе ему смерть! Всем понятно? Кай! Сюда!

Вблизи она казалась еще прекраснее. Тем более что вблизи Кай рассмотрел и прикушенную нижнюю губу, и трясущиеся руки, и пот, выступивший на скулах и лбу.

— Помоги мне, — прошептала она чуть слышно. — Когда я начну, сможешь только сдерживать всякого, кто попытается помешать мне. Пока я не закончу, я беззащитна. Помни. А теперь разматывай бечеву. Десять локтей. И привязывай к ней кольцо с ключами. Эх, против бабьего наворота вычерчивала, но вот уж не знала, что придется вычерчивать против пустотной мерзости да десятерить рисунок. Не снимай ключи с кольца! Нет времени! Пусть гремят…

Она набросила петлю на основание жаровни, натянула бечеву, вставила в кольцо серый клинок и вдруг воткнула его в мрамор. Вонзила на палец. Вбила так, будто очищенный от тысячелетней ржавчины меч был прочнее самой прочной стали. Ухватилась одной рукой за рукоять меча, другой сорвала с головы Кая колпак, прихватила им клинок ниже гарды и, согнувшись, медленно пошла вычерчивать круг в мраморе, словно резала площадную пыль. Замкнула его, шагнула к стальному штырю, смотала локоть бечевы и снова начала чертить круг. И опять. И опять. Медленно. Очень медленно.

Лица ловчих покрылись каплями пота. Старший сын Тупи то вынимал, то вставлял в ножны меч. Тупи застыла, сложив руки под грудью. Этри разглядывала охотника. Мелит вышагивал в глубине зала, как привязанный к мельничному жернову осел.

— Время! — почти заскулил Мелит, срывая с предплечья рукав.

— Я сделаю, — отозвалась Этри. — Кровь! Мне нужна кровь!

Урайка схватилась за чашу. Вытащила откуда-то из-под платья тонкий стилет, сунула посудину ближайшему ловчему, сама рассекла собственное предплечье первой, щедро отлила урайской крови.

— Кто следующий? — повернулась к побледневшим ловчим. Вперед шагнули разом все. Эхо заметалось под потолком зала.

— Не все сразу, ребятки, — нехорошо потянула губы в улыбке сестра урайки Хилана, урайка замороженного Хурная.

Между тем Каттими ползала по мрамору и дула. Сдувала мраморную пыль.

— Да. — Он рванул рукав куртки, снял с пояса собственный нож, надрезал кожу. Темно-красная полоса расчертила руку до локтя, стекла в кровяное зеркало.

— Не больно? — Этри сделала жалобное лицо, заставив Кая вздрогнуть.

— Тупи! — крикнула из круга Каттими. — Старшая в роду урая Хилана! Носительница силы рода! Мне нужна сила Хилана! Но детей не трогайте! И пусть лучше не смотрят. Пусть не смотрят, а то никогда не забудут.

Она уже смотала бечеву и теперь рассекала круги на доли, на части, на куски, да так, что весь этот рисунок вдруг начинал обращаться в огромную, вычерченную белым, посеченную окружностями многолучевую звезду.

— И незачем было говорить о возрасте! — зло бросила Тупи, обнажая руку.

— И я, — шагнул вперед старший сын Мелита. — Я! — повысил он голос, увидев боль в глазах матери, повернулся к отцу.

Мелит, который уже затягивал рану на руке, с гордостью кивнул сыну. Наследник выдернул из ножен меч и неловко провел лезвием по предплечью.

— Не роняй! — ринулась вперед, подставила чашу Этри. — Не роняй драгоценные капли.

— Почти все. — Каттими коснулась рукой стального штыря, посмотрела на Кая. — Убери это.

Он выбил штырь из мраморного гнезда ударом ноги, обернулся на оклик Мелита, и в это мгновение начался бой часов.

— Держи кровь, зеленоглазый, — взревел урай.

Кай шагнул через линии, взял емкость, удивился количеству крови в ней, подошел к Каттими. Она уже сидела в центре рисунка, положив руки на торчащие в стороны колени, и что-то шептала, закрыв глаза. Прошипела сквозь стиснутые губы:

— Осторожно. Осторожно поставь передо мной. И уходи. Уходи за пределы круга. Никто не должен входить внутрь. Никто.

— Никто не входит внутрь круга! — заорал Мелит, словно услышал слова Каттими, и сам Кай выскочил из круга, будто спасался от роя пчел.

Так начинается дождь. Вот уже и тучи застилают небо, и ветер внезапно тихнет, и шорох и шум, знакомые шорох и шум метелят соседние дворы, но твой двор еще неподвижен, в нем пахнет пылью и травой, но вот-вот все начнется, и вот оно начинается, и дождь падает стеной, и все сразу становится иным. А если бы вместо дождя с неба полилась бы кровь? Или вовсе какая-то дрянь?

Ничего не полилось с неба. И с потолка зала ничего не полилось. Но в тот самый миг, когда отзвучал последний удар часов, когда замолкли перезвоны и на остальных башнях, словно тошнота подступила к горлу. Как вкус крови на языке из разбитых губ после драки. Не простой драки, а той, в которой тебе пришлось глотать пыль. Как жажда, но не та жажда, которая то захлестывала Кая, то отступала от него с того самого дня, как ледяная рука сжата, уничтожила Кессар на площади Хурная, а та жажда, которая происходит от ненависти. От ненависти, что не находит себе выхода. Опустилась на колени, запрокинула голову вверх и завыла Этри. Еще крепче притиснула к себе детей Тупи. Вытянул из ножен меч, заскулил старший сын Мелита. Отшатнулись, распластались по стенам, захлопали помутневшими глазами, потянулись за рукоятями мечей ловчие. И тут раздался грозный рык урая. Сам едва живой, бледный, сверкающий белками глаз, брызгая слюной, стискивая кулаки, он заорал что было сил:

— Держаться! Урай Хилана повелевает вам, мои воины, держаться!

А потом Кай посмотрел на Каттими и ужаснулся. Она держала в руках перед лицом ту самую жаровню и либо шептала что-то, либо не могла решиться на ужасное, на непоправимое, на невозможное. И верно, вопль Мелита все-таки вывел ее из столбняка. Девчонка, которая уже стала для Кая частью его самого, припала к краю чаши и стала пить кровь. Ловчие охнули, Этри завыла еще громче, а Мелит, вдруг оказавшийся за спиной Кая, заскрипел ему с одышкой на ухо:

— А ведь ведьма твоя девка, зеленоглазый, точно ведьма. Срастется не срастется, но закончится все, да будете живы, бегите прочь из Хилана. Хоть десять по десять тысяч спасете, а не будет за такое ни прощения, ни почета. Понятно, почему убить ее хотят пустотники, понятно. Одно непонятно: тебя зачем сберегают? Тупи! Глаза детям держи, глаза.

Каттими отняла от лица чашу, окинула зал сумасшедшими глазами, облизала губы, как показалось Каю, неестественно длинным языком и вдруг наклонила чашу, полила тонкой струйкой кровь под ноги. И побежали алые струи по белесым линиям и сомкнулись в круги, зашипели в камне, и обратился рисунок из белого в алый, пошел от алых линий пар, закружилась голова, но стало легче, сразу стало легче. И даже обезумевшие почти ловчие вдруг увидели Каттими обычным взглядом и ужаснулись еще больше. Теперь, в эту самую минуту, вдруг стало ясно, почему всякого обвиненного в колдовстве от Пагубы до Пагубы волокли храмовники на дробилки. Почему истязали и лишали человеческого облика. Почему сами обращались в зверей. Не потому, что Пустота принуждала их к этому, а потому, что вот теперь среди кругов и лучей крови сидела, извивалась, тряслась, свистела, стонала, рыдала, плакала, смеялась, пела и выкрикивала сущую непонятность не бывшая рабыня, выкраденная с Вольных земель, а женщина, близкая к тем силам, которые не только способны закатать под окровавленный купол целый мир, но и которые создали его пропасть времени назад.

А потом двери, возле которых стояли десять ошалевших от диковинного зрелища ловчих, вылетели, как будто с внешней стороны в них ударил штурмовой таран. Ловчие попадали, словно оружейные козлы. Завизжала, заорала Этри, захрипел о чем-то Мелит, удерживая своего сына, бросившегося было вперед с обнаженным мечом, но Кай уже сам стоял против дверного проема и во всю глотку орал ловчим:

— Всем держать круг! Держать круг! Держать круг! Выйду — забивать дверь! Чем хотите забивать дверь.

В дверях стоял Арш. Теперь, без перевязи воеводы, без мантии, вымазанный в крови великан был естественен, как жеребец, с которого сняли упряжь и отпустили в луга.

— Арш! — заорал, почти завизжал Мелит, но великан растянул губы в усмешке, даже не посмотрев в сторону урая, и лишь поднес к лицу меч и слизал с него кровь. Глаза его затягивала поволока безумия.

— Всем держать круг, — повторил Кай и потянул из ножен черный клинок. — Шаг назад!

Арш уставился на Кая, как смотрит на полураздавленную мышь деревенский кот.

— Шаг назад, — повысил голос Кай. — Здесь дети. Там скрестим мечи. Снаружи. Там просторнее. Или ты боишься?

Поволока безумия налилась кровью и утонула в ненависти, но Арш сделал шаг назад. И еще один шаг назад, и еще один. И остановился, подняв над головой меч. Рукав сполз с мускулистой руки, и Кай разглядел на запястье воеводы бронзовый браслет. Тот самый бронзовый браслет с еще не прочитанным заклинанием. Охотник оглянулся, нашел взглядом урая, прошипел еще раз: «Дверь!» — и вышел из зала на внешнюю галерею.

Она была заполнена трупами стражников. Растерзанные, изуродованные, расчлененные валялись вдоль стены, у проходов, вдоль внешних арок. Разлившаяся кровь парила и кружила голову. Сквозняк из разбитых окон застилал ее пушинками снега.

Против Кая стоял Арш, за его спиной выстроились восемь, нет, шесть фигур приделанных, двое лежали среди убитых стражников, а за ними сидел в лишившемся стекла проеме незнакомец. Он казался обычным человеком, разве только был крупнее обычного человека. Так, словно неведомый устроитель судеб отсыпал одному из преданных миру сему вполовину больше положенной закваски, и поднялось тесто, и разорвало форму, и явилось чудо чудное, с виду человек человеком, а приглядеться — удивишься, что сам себе кажешься сущим клопом рядом с ужасной нелепицей. Похоже, что и Арш был не выше незнакомца, разве только великаном тот не казался.

— Арш… — проговорил незнакомец, и воздух на галерее загудел от его голоса. — У тебя осталось пять минут. Больше нет. Вольная мерзость может завернуть ворожбу. Умна не по годам. Только убивать выродка не стоит. Срубить руку или ногу — пожалуйста, я его удержу на этой грани. А убивать — нет. Не время. Он еще не созрел для смерти.

Кай пригляделся к одежде незнакомца. Он был одет в длинный балахон, разрезанный по груди, и словно пояс свисал к полам этого балахона, и сапоги из тонкой кожи выглядывали из-под него, но стоило незнакомцу шевельнуть ногой, как чудилась на месте сапога трехпалая когтистая лапа, колени отгибались назад, а за спиной шевелилось какое-то марево — серое или черное. А вот лицо… лицо было естественным. Страшным в очевидном спокойствии и даже легкой лени.

— Он тебя видит, мастер, — проговорил один из приделанных.

— Я знаю, Харш, — ответил незнакомец, и Кай тут же узнал коротышку, которому пронзил близ харкисского тракта сердце. — Он даже знает мое имя.

— Арш! — чуть повысил голос незнакомец, и воевода напал на охотника.

Наверное, он и в самом деле был отличным мечником, этот окольцованный бронзовым браслетом воевода, но вряд ли он хоть раз сражался против пустотной мерзости. Вряд ли ему был известен тот холод, которым овевает воина или охотника пролетающий в волосе от его тела клинок, клык или причудливо изогнутый рог. Вряд ли он знал, что мало уметь «скрестить мечи», если противник готов убить тебя, не скрещивая их.

Кай сдвинулся на полшага, повернулся слева направо и крутанул мечом не поперек, а вслед летящей ручище, превращая бешеный рык в не менее бешеный скулеж. Арш, зажимая обрубок запястья, повалился на пол у наскоро поднятых дверей в зал, а Кай присел, не сводя взгляда с замерших напротив шести фигур, нащупал срубленную в запястье руку, стряхнул с нее браслет, убрал его в суму.

— Полезная в хозяйстве вещь, — гулко заметил Пангариджа и обратился к Харшу: — Он ловок, не так ли? Впрочем, ты уже знаешь.

— Но он пока еще обычный человек, — ответил Харш, и шестеро напали на Кая одновременно.

Так ему показалось. Наверное, он ошибся. Хотя бы потому, что мог оценивать и думать лишь доли секунды, которые потребовались, чтобы ближайшему из приделанных сделать пять быстрых шагов в сторону охотника и скрестить с ним меч. Все шестеро не могли одновременно напасть на Кая. Он стоял возле дверей, и напасть на него, не боясь поранить соратников, могли разом только трое. Но они все-таки напали сразу вшестером, умудряясь орудовать мечами так, что ни один из них не цеплял другого, но каждый стремился нанести урон охотнику. Это удалось троим. Кай почувствовал жжение в бедре, голени, левом плече. Пятеро откатились, шестой остался лежать, зажимая перерубленную гортань, плюясь черной кровью.

— Медленно, — раздраженно начал гудеть Пангариджа, и тут охотник ринулся вперед сам. Осела на пол, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности, туша Харша. Захрипел, брызгая кровью из сонной артерии, еще один приделанный, но оставшиеся трое вдруг разошлись на шаг и устроили охотнику стальную карусель. Он все еще не чувствовал боли ни в ноге, ни в плече, но и нога, и плечо становились слабее, с каждым мгновением слабее, как становятся слабее шаги водоноса, который несет все тот же кувшин, но несет его долго, слишком долго.

— Медленно! — взвыл Пангариджа, расправил крылья, зашипел, ухнул, дунул, и вся четверка была сбита этим дыханием с ног. Кай вышиб спиной дверь, упал, закопавшись в переломанных скамьях и троне, а трое приделанных оказались размазаны по стене.

— Медленно, — прогудел Пангариджа, шагнул вперед и вдруг с удивлением посмотрел на собственное тело. В его груди торчал брошенный Каем нож. — Ловко, — с восхищением отметил пустотник, стиснул рукоять огромной ручищей, сжал, вытянул ладонь с горсткой железной пыли и снова дунул. И Кай, который с трудом поднялся на ноги, вновь полетел, теперь уже через наваленный, переломанный хлам внутрь зала, под ноги ошалевшим, белым, как смерть, ловчим, упавшему на колени ураю, стоящей рядом с ним Тупи, Этри, сыну урая с обнаженным мечом. Туда, где в глубине зала среди мерцающих, словно выложенных раскаленными углями кругов стояла в распахнутой одежде, расставив руки в стороны, ужасная и прекрасная Каттими. И в тот самый миг, когда чудовищная фигура с темными крыльями заполнила собой дверной проем, девчонка соединила на обнаженной груди руки и начертила острыми ножами между ключиц крест.

— О-о-о-о!!! — завыл на одной ноте Пангариджа, и всех, кто стоял в зале, накрыла удушливая раскаленная вонь, но и сама крылатая фигура задрожала и вдруг исчезла, только хлопанье крыльев раздалось где-то за арками галереи. И все кончилось.

Глава 22
Вдвоем

Он пришел в себя в лодке. Понял это, еще не открыв глаз. Скрипели весла в уключинах, плескалась, шуршала по бортам вода, что-то постукивало о дерево, холодный ветер обжигал лицо. Кай шевельнулся, напряг руки, ноги, спину. Ощутил жжение в бедре, голени, плече, но не смертельно, бывало и хуже. Даже не помешает и двигаться. Вот только все остальное, что не жгло, не пекло, но ныло, позволяло предположить участие в драке, где его все-таки повалила на пол и затоптала пьяная артель хурнайских портовых грузчиков.

«Однако все еще жив», — подумал Кай и открыл глаза.

Над ним было низкое серое небо, с которого, щекоча кожу, падали, завивались кругами снежинки. Кай с трудом повернулся, сбросил теплые одеяла, сел. Каттими сидела на веслах. Она казалась изможденной, да, скорее всего, и была таковой. Под глазами темные круги и тени, нос и скулы заострились, губы покрылись коркой. Хотела что-то сказать ему, но не смогла. Губы задрожали, и ей, чтобы не разрыдаться, пришлось прикусить губу. Но глаза все равно налились слезами.

Кай огляделся. Вокруг только серая холодная вода. Кое-где белели принесенные притоками Хапы с гор куски льда. Вольный берег скрывал туман, а там, где должен был быть Хилан, тянулся заснеженный лес.

— Лиг пять уже отгребла на север, — прошептала осипшим голосом Каттими. — Или больше. Всю ночь гребла и с утра. Сейчас уже полдень. Ведь нам на север надо?

Она все-таки зарыдала. Затряслась, кусая губы. И Каю странным образом стало легче от этих слез. Его собственные боли, его немощь обратились перед плачущей девчонкой в пустяки. Он поднялся, шагнул вперед, поймал рукой тонкую шею Каттими, прижал к груди ее лицо, опустился на колени, заставил ее бросить весла, поймал губами искусанные губы и согревал их губами до тех пор, пока дрожь, пробивающая девчонку, не утихла. Потом снял с пояса фляжку, которая все еще была на треть полна крепчайшим кетским пойлом, сорвал с нее пробку, поднес к губам Каттими:

Она выпила все. Поперхнулась, расширила глаза, замахала руками, потянулась за мехом с водой, но Кай раскрыл суму и вместо воды сунул ей в стертые до кровавых мозолей ладони кусок вяленого мяса и харкисский дорожный хлеб — твердый круг из смешанной с сухими ягодами и избавленными от косточек фруктами муки. Усталость и вино сделали свое дело, глаза Каттими начали закрываться, и вскоре она уже сопела в середине лодки под теплыми одеялами.

Кай сел на весла и принялся выгонять из тела холод, хвори, боль, жжение и все то, что копилось в нем год от года и вроде бы исчезало под натиском молодости, но нет-нет да и наваливалось скопом. Ближе к вечеру туман рассеялся, с вольного восточного берега потянуло нехорошим дымом, на западном берегу мелькнула прибрежная деревенька. Дома стояли без единого огонька, лежавшие под крутым обрывом лодки были разбиты. Кай греб еще час, пока не заметил под выползшей на высокий берег чащей устье оврага, точнее, забитую кустарником, присыпанную снегом промоину. Окинул взглядом пустынную серую гладь воды, посмотрел на низкое небо. Казалось, что оно было готово навалиться на одинокого гребца и придушить его, но крылатого соглядатая не только не было видно, но и не чувствовалось. Теперь уже Кай не смотрел вверх так же, как раньше. Раздражение сменилось тревогой или даже опаской. В схватке с Пангариджей у него не было ни единого шанса. Хотя он нащупал на дне лодке ружье, если повезет… Впрочем, сначала нужно было отдохнуть и собраться с мыслями.

Лодка скоро ткнулась в сырой, подбитый тонкой коркой льда берег. Кай спрыгнул на песок, захрустел льдом, поежился. Низкое небо не сулило мороза, но тепла не обещало тоже. А как раз тепло было необходимо в первую очередь. Оглядевшись и уверившись, что опасности нет, Кай вытянул лодку на пару локтей из воды и отправился к промоине. К счастью, берег был не глинистым, а известковым. Стены промоины были выморожены до сухости, а древесный мусор образовывал завал только у песчаного выплеска к воде. Прочий бурелом, набросанный ветром и водой, толстой, нанесенной снегом крышей лежал на сползшей в ущелье ветле. Корни старого дерева держались за белой камень одной стороны промоины, облетевшая крона упиралась в другую. Длинные и узкие листья образовывали на дне расщелины слежавшийся от ушедшей сырости ковер. Поглядывая на лодку, Кай сдвинул с мест несколько валунов известняка и устроил что-то вроде ловушки для костра, чтобы скрыть его от соглядатая с реки. Опасностью с высокого берега можно было пренебречь. Когда-то рыбацких деревень на правом берегу Хапы было предостаточно, но все они располагались в тех немногих местах, где пласты известняка хотя бы слегка опускались к воде. Тракт же проходил в десяти лигах от берега, а в лесах между трактом и Хапой дичь почти не водилась, и потому они никому не были интересными.

Разведя огонь чуть выше будущего постоянного кострища, Кай понемногу перетащил из лодки все вещи, которых, к его удивлению, оказалось немало — припасы еды и вина, какие-то одеяла, нашлась даже небольшая войлочная палатка, правда залатанная до последней степени. Потом сдвинул костер в предназначенное ему место, а на согретую землю нагреб листьев, расстелил одеяло и осторожно перенес все еще спящую Каттими. Она смешно сопела и морщила нос. Вслед за этим пришлось оттащить подальше от воды лодчонку и прикрыть ее буреломом. Затем Кай вытащил снадобье и смазал девчонке ладони. Только после этого охотник присел на обломок трухлявого бревна и понял, что он не только устал, но и едва удерживается, чтобы не упасть возле костра и не уснуть. Еще какое-то время он пытался заставить себя подняться, чтобы обработать раны и попробовать поставить палатку, благо ширина промоины чуть повыше костра достигала пяти шагов, но затем расправил еще одно, не обделенное рукой старательного чинщика, одеяло, лег рядом с Каттими, накрылся и провалился в непроглядный сон.

Он проснулся с рассветом. Каттими продолжала сопеть ему в плечо, словно отсыпалась за несколько последних лет. Одеяло заиндевело, да и при дыхании изо рта вырывался пар. Кай поежился, но выбрался наружу и, пытаясь согреться, начал собирать ветви для потухшего костра, оживлять огонь, водружать над ним треногу, да думать, как набрать воды, но не потревожить ни снег, прикрывший ночью берег, ни лед, сковавший прибрежные струи Хапы на полсотни локтей. Пришлось пробежаться вдоль берега, оставляя следы у самого обрыва, чуть ли не с четверть лиги, покуда очередной утес вовсе не сравнялся с водой, где Кай и решил пробить лед. Зато его добычей стали два больших кожаных ведра воды и снежная целина перед убежищем. Впрочем, как догадался он, уже вернувшись, с таким же успехом можно было набрать и снега. Когда в расщелине встала палатка, в котелке набухла крупа, а в кожаных ведрах, нагревая воду, зашипели раскаленные на костре камни, Каттими проснулась. Она высунула из-под одеяла нос, чихнула и поинтересовалась у Кая, не знает ли он какого-нибудь средства от страшной головной боли. Ничего, кроме глотка легкого вина, он предложить девчонке не смог. Однако средство она нашла сама. Заглянула за полог палатки, затем сунула палец в ведро, довольно ойкнула и, подхватив воду, скрылась за войлочными стенками. Порция горячей каши довершила лечение. Вскоре Кай с удовольствием последовал ее примеру, заметив, что его раны неплохо обработаны и не должны вызывать тревоги.

Она сидела все на том же бревне и грела ладони перед костром. В котелке снова закипала вода. Кай бросил в лопающиеся пузыри горсть ягод, ложку меда.

Каттими помолчала, затем прижалась к охотнику.

— Ты выстоял. Молодец. Хотя против той твари с крыльями не было бы шансов даже у всей гвардии урая.

— Что заставило его убраться? — спросил Кай.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Я лепила круги и звезду. Круги как защиту, звезду как отворот. Только когда сидишь дома вечером у лампы и вычерчиваешь что-то похожее против неурожая, или от тати, или от ворья, или от ловчих Хилана, то все делаешь как-то в шутку, что ли… Раскатываешь по столу воск, расчерчиваешь иглой весь рисунок на половину локтя, берешь воду или легкое вино. Ну конечно, прокалываешь палец иглой, каплю крови пьешь сама, разливаешь по линиям, в конце колдовства опять прокалываешь… Но всякий раз главное не то, что делаешь, а то, что у тебя в голове. Бабки так учат. Если ты спросишь, что я делала, так отвечу тебе, что не помню. Вот. — Она потянула ворот рубахи, показала багровый крест, вздувшуюся рану поверх старых шрамов. Рану, замазанную свежими снадобьями. — Как я это сделала?

— Ножами, — ответил Кай. — Этот Пангариджа дважды взмахнул крыльями, и оба раза меня кидало как пушинку. Дверь спиной выбил. Во второй раз я и разглядел, как ты чирканула себе по груди ножами. И все. Пангариджа исчез, а я будто в пропасть упал.

— А я наоборот, — Каттими поежилась, — глаза открыла, вижу — двери выбиты, кольца остывают, в зале суматоха, потому как урай не выдержал, свалился с ударом, а ты лежишь и почти не дышишь. Подхожу к тебе — глаза закрыты, а из груди хрип. Наклонилась и слышу: «Ружье забери».

— Забрала ведь, — постарался улыбнуться Кай. — Чем все кончилось? Как добрались до лодки? Как меня дотащила? Откуда все эти припасы?

— Тарпу говори спасибо, — задумалась Каттими. — Он появился минут через пять. Порядок навел сразу, хотя Мелит помог, хоть и лежал, не мог пошевелить ни правой рукой, ни ногой, рот перекосило, но прохрипел, чтобы слушались Тарпа. Воеводой его назначил. А тот уж приказал нести тебя в Водяную башню. Я сама пошла. Ловчие шарахались от меня, как от лихорадочной. А там уж… Я пока тобой занималась да сонной травой тебя обматывала, чтобы снадобья на твои раны лучше легли, через час и Тарп подошел. Усталый, истерзанный, кажется, живого места нет, но счастливый. Устоял город. Только начали в зверей жители обращаться, как все и развеялось. Погибло сотни полторы человек. Из них почти сотня в замке иши. Те восемь злодеев прятались в казарме Арша, он их и повел по переходам, всех стражников порубили, что встретились. Тарп сказал, что обнесло город бедою. Мне поклонился, на тебя вообще как на приделанного смотрел, рассказали ему ловчие, как зеленоглазый спиной двери, заваленные скамьями, вышибал. А потом велел уходить. Сказал, что похмелье отворота беды схлынет, нас же во всех бедах и обвинят. Меня, как ведьму, на части разорвут, тебе тоже жизни не будет. Еще твои старые подвиги припомнят. Многие ножи на тебя точат. Я ему сказала про лодку, он послал за ней верных людей, добавил кое-что в нее от себя, палатку вот эту, вино, еду и по темноте сам же и отпихнул меня от водяных ворот. Пожелал удачи.

— Спасибо ему, — пробормотал Кай. — В который раз встречаюсь с этим воином и в который раз убеждаюсь, что не все так плохо, как кажется на первый взгляд.

— Да, — расширила глаза Каттими. — Я у тебя браслет в суме нашла! Тот самый! А Тарп сказал потом, что ты руку отрубил Аршу! Так тот выжил и ползал потом перед Тупи, скулил, что околдовал его часовой мастер! Распоряжался, как самим собой. Приказал сразу после удара колокола в четыре часа идти во дворец и убивать урая со всем семейством. Под корень выводить. И свидетели нашлись, которые видели, как Истарк преподносил в дар воеводе бронзовый браслет. А этот, который с крыльями, летал над дворцом, а потом только махнул ими — и все стекла на галерее вылетели! Когда ты успел подобрать-то вещицу?

— Сам удивляюсь. — Кай опустил руку, нащупал сквозь сукно сумы тяжесть браслета. — Как во сне все было. Что там написано-то? Теперь-то уж прочитала? Или нет? Скажи еще, что не рассматривала добычу.

— Я эту штуку уже давно рассмотрела, — пробормотала Каттими. — Еще когда она мне лодыжку перехватывала. Нашла сразу, но рассматривать не стала, только в тряпицу замотала. Сил не было. Да и сначала тебя придерживала, а потом гребла.

— А потом спала, — улыбнулся Кай, потянулся, привыкая к новым болячкам, снял с огня котелок. — Вот согреемся и решим, что делать дальше.

— Не хочешь здесь остаться? — Посмотрела на него с усмешкой, но прятала под нее не веселье — тревогу и страх.

— Того, что брезговать мною станешь, — проговорила чуть слышно девчонка. — Бабки говорят, что нельзя показывать парню, как девка колдует. И как рожает — нельзя. И как по-женски кровоточит. Многое нельзя. Брезговать станет. Не головой брезговать, а нутром.

— Знаешь, что говорил мне приемный отец? — спросил Кай, наклонившись к Каттими, щекоча языком мочку ее уха. — Всякий человек к старости кладезем становится. Только то в кладезе, что он складывает и копит. А складывает он то, что у него есть. Или ты думаешь, что так уж твои заречные бабки были умны?

— Однако все мое недавнее колдовство от них, — не согласилась Каттими.

— А вот мы сейчас и проверим, — успокоил ее Кай.

— Осмотрим тебя, — предложил охотник. — Палатка вон стоит, перенесем туда постель и осмотрим. Разыщем тайные знаки, браслеты, обереги. И если не найдем ничего, тогда придется считать, что все колдовство твое от тебя самой.

— Да ну тебя, — засмеялась Каттими, но тут же и замолчала, потому как губы ее оказались заняты губами охотника.

Уже глубокой ночью, когда даже и жар молодых тел потребовал теплой одежды, легкого вина и нескольких одеял, Каттими запалила лучинку, выцарапала из тряпицы тяжелый бронзовый браслет и прочитала вырезанную на нем надпись. Прочитала и долго молчала, закрыв глаза, качая головой.

— Я думала, что ты спишь, — удивилась девчонка. — Ничего особенного. Обычное заклинание на покорность. Уж не знаю, как оно наполняется силой, но сдается мне, что дело не в роге. Тут внутри те же линии. Слова снаружи, линии внутри. Наверное, тот, кто надевает браслет, тот и правит.

— Почему же Такшан не смог править тобой? — спросил Кай.

— Значит, силенок не хватило, — пожала плечами Каттими. — Может быть, потому и убить меня решили, что не сладили? Хотя если бы мне надел браслет тот же Истарк или даже этот крылатый, я бы не поручилась за себя. Ты береги меня от них, хорошо?

Попросила и сама засмеялась, словно глупость почувствовала.

— Подожди. — Кай задумался. — Ты сказала: «Тот же Истарк или даже этот крылатый». Что же получается, ты Истарка выше крылатого ставишь?

— Ты и сам должен это почувствовать, — сказала Каттими. — Вот два воина обнажили мечи, сделали по десятку шагов, по десятку выпадов. Еще неизвестно, кто победит, но ведь ты-то сразу увидишь, кто сильнее?

— Конечно, — кивнул Кай. — Если только кто-то из них не сильнее наблюдателя, такой может и обмануть. Впрочем, вряд ли…

— Истарк сильнее, — убежденно сказала Каттими. — Я не могу это объяснить точно, но сильнее. Чувствую. И по тому заклинанию, что было вытравлено на стене башни, и по всему. Может быть, Пангариджа и в самом деле непобедим, но он… словно один из лучших воинов, который служит в армии под началом Истарка. Понимаешь?

— Пытаюсь, — признался Кай. — А у меня из головы не выходит еще и это: «Составил и оросил кровью, в Пустоте брат Тамаша, повелитель принятых и призванных, посланник посланника повелителя всех — Истарк».

— Ну вот, — удовлетворенно кивнула Каттими. — Кое-что проясняется. Имеется некий повелитель, который отправил куда-то посланника. Этот посланник куда-то отправил посланника поменьше, которым является этот самый Истарк. А скорее всего, отправил двух посланников. Второй — Тамаш. Тамаш занимается смотрителями, а Истарк принятыми и призванными, ополчением Пустоты, короче. Так ведь?

— Ходит и приделывает, — скрипнул зубами Кай. — Выходит, имеем двух пустотных воевод — Истарка и Тамаша, но не знаем, кто ими правит и кто нам этого посланника-правителя прислал. Одно радует, судя по всему, хоть тут нет никаких отсылок на Пустоту, явно ведь разговор ведется о ком-то если не с чертами человека, так уж точно не с чертами какой-нибудь непогоды или болезни. А если есть кто-то, то у этого кого-то есть и имя. Узнаем когда-нибудь.

— Чтобы окликнуть перед схваткой, — ответил Кай.

— Перед схваткой или перед смертью? — Ее глаза снова налились слезами.

Он приобнял девчонку, прижал к себе, взял из ее пальцев браслет, повертел его в руках, поводил пальцем по убористой лапаньской вязи.

— Интересно, что для колдовства используется именно этот язык и это письмо. Есть ведь какая-то причина? Кстати, последнее слово в заклинании ведь всегда имя заклинателя?

— Тогда это не Истарк, — заметил Кай. — Другое слово. Как пишется Истарк на лапани, я запомнил.

— У тебя хорошая память, — хлюпнула носом Каттими. — Это имя действительно не Истарк. Но я его тоже слышала. Асва.

— Асва? — поразился Кай. — Что же получается, один из двенадцати на стороне Пустоты?

— Почему один? — удивилась Каттими. — А разве меч Хары отняли у тебя не слуги Тамаша?

Кай сел, натянул на плечи одеяло. Пригляделся к огню лучины. Волоконца дерева истлевали в пламени, изгибались, горячими точками падали на песок.

— Разве Асва не в Парнсе? — не поняла Каттими.

— Может быть, и в Парнсе, — пожал плечами Кай. — Но надо идти в Гиену. Хотя бы для того, чтобы увидеть, что там. Мы не должны пропустить этот город. К тому же осада тати — это, может быть, еще и не Пагуба. Тати не раз осаждали Гиену. Это единственный город, который граничит с землями тати.

— Все деревни вольных, каждый поселок, каждый хутор — граничили с тати, — воскликнула Каттими. — И что же? Мы посетим и их?

— Ну ты же знаешь, о чем я говорю, — рассмеялся Кай и тут же стал серьезным. — С того берега Хапы пахнет дымом и смертью. Боюсь, что эта Пагуба уничтожила Вольные земли.

Каттими задула лучину, приоткрыла полог палатки, чтобы выгнать дым, нырнула под одеяло, прижалась к охотнику.

— Неужели ты не понимаешь, что этот самый Пангариджа, а значит, и Истарк, и уж тем более Тамаш могут раздавить нас с тобой, как двух мелких букашек?

— Понимаю, — кивнул Кай. — Понимаю, что могут, но не понимаю, почему не давят. Но кое-что чувствую. Знаешь, так выходит, что вот эти двенадцать, даже если кое-кто из них служит Пустоте, все вместе они против нее. Когда-то они были богами, потом обратились в пепел. Но память-то не растеряли. Они помнят, кем были. Чувствуют, кем стали. Я все еще не знаю, чей замысел исполняю, да и исполняю ли его, но тот, кто отправил меня по городам Текана, он против Пустоты. Да, пустотники уверяют, что я служу ей. Значит, они хотят мною воспользоваться. А я не должен им это позволить. Вот и все.

— Как ты им не позволишь? — не поняла Каттими.

— Я постараюсь не доводить до этого, — вздохнул Кай. — Но воин, который не хочет жить с позором, всегда может умереть с достоинством.

— Нет. — Она прижалась к охотнику изо всех сил, прошептала, упираясь носом в плечо: — Нет. Если после смерти мы принадлежим Пустоте, тогда нужно оставаться живым. Иначе ты отправишься со всем своим достоинством в ее темницу, где тебя уже ничто не спасет.

— Да? — хмыкнул Кай. — Вот уж о чем я никогда не задумывался. А ведь это было бы любопытное путешествие. И ведь смерти не нужно бояться, она как бы уже случилась, не так ли?

Каттими больно ткнула охотника кулаком в бок, он постарался поймать ее за руку, она завернулась в одеяло, и началась та самая возня, которая в детстве заканчивается синяками и плачем, а в молодости поцелуями и объятиями.

Утром Кай был хмур. Он расправил мешок и принялся собирать вещи.

— Да, — кивнул Кай. — Ты ведь не раскидывала насторожь от пригляда?

— Нет, — надула губы Каттими. — Мы вроде бы и так в укромном месте….

— Вроде бы да, — согласился Кай. — И нас пока не отыскали, но среди ночи я чувствовал взор, который ощупывал берег. Словно кто-то бросал сеть и тянул ее, но не по воде, а по суше.

— Но ведь мы не попались! — прошептала Каттими.

— Пока нет, — кивнул Кай. — Но все равно нужно уходить. И впредь быть осторожнее. И вот еще что.

— Что? — Она напряглась сразу, натянулась как тетива.

— Я снова чувствую жажду, — признался Кай. — Кто-то из двенадцати прошел по тракту этой ночью.

— Паркуи, Асва, Эшар, Хара, — перечислила Каттими.

— Но у тебя нет глинок никого из них, — напомнила Каттими.

Глава 23
Ранняя зима

Ранняя зима словно старалась укрыть от случайного взора бедствия и горести Текана. «Укутать в саван», — думал Кай, удивляясь, что в обычное время сухой земли и первых заморозков им приходится преодолевать снежные заносы. До Намеши спутники добирались две недели. Сначала сутки шли через лес к тракту, обнаружили его нехоженым, пересекли, заметая за собой следы еловыми ветвями, и добрались до первого, едва приметного проселка, который хоть и петлял от оврага к оврагу, но все-таки тянулся к северу. Имелись на нем и полузанесенные следы, всадники прошли на север не более суток назад.

Кай опустился на колени, сдул снежный пух, рассмотрел отпечатки копыт. Подковы на лошадях были ламенскими, но вряд ли отряд из пяти или шести всадников имел отношение к его жажде, которая почти утихла и лишь изредка накатывала томлением в горле откуда-то с севера. Туда и следовало продолжать путь.

Морозы стояли слабыми, но снег падал безостановочно, и если бы не Каттими, которая на первой же стоянке ловко сплела из коры и разогретого в кипящей воде ивового прута снегоступы, месить бы путешественникам сугробы — не перемесить. Но и снегоступы не слишком ускоряли ход, и Кай всерьез рассчитывал на первой же заимке или в деревеньке разжиться лыжами. Каттими мрачнела день ото дня. Каждый вечер раскидывала над стоянкой насторожь, сплетала какие-то заклинания, причем делала это, как чувствовал Кай, все ловчее, но почти не смеялась и не донимала Кая разговорами. Через неделю Кай даже потрудился устроить шалаш из лапника, прикрыл его одеялами, устроил внутри очаг, протопил до жары, разогрел воду, но Каттими вымылась без облегчения и улыбки. А когда охотник все-таки попытался докопаться до причин ее грусти, ответила просто:

— Всё — это всё, — ответила Каттими. — Человек ведь как зверь. Он все чувствует, даже если и не колдун никакой. Как чувствует зверь. У нас в деревне был дурачок, так вот он поймал в лесу бельчонка. Устроил ему клетку, посадил его туда, растил, кормил, учил чему-то. Приручил. Тот уже без привязи сидел у него на плече, орехи доставал, яблоки. Прошли годы, зверь состарился. Уже не выходил из клетки, чихал чего-то, дрожал. Дурачок днями возле нее сидел. И вот вдруг зверек словно ожил. Начал ползать, даже пару раз выбирался из клетки и уползал на крыльцо. А в последний день все пытался на руки забраться к дурачку, словно кто-то грозил ему невидимый. А ночью сдох.

— И что ты хочешь этим сказать? — не понял Кай.

— Мне все время хочется забраться к тебе на руки, — призналась Каттими. — Я будто та самая белка.

— А я, выходит, дурачок, — делано рассмеялся Кай.

— Наверное, — не поддержала смешок девчонка. — Его убили, кстати. Дурачка убили тати. Таких убивают сразу. Не как врага, а ради шутки.

Следующим утром Кай почувствовал запах дыма. В дым вплетались запахи репы, мясного бульона, смолы и чего-то еще нехорошего. Когда спутники выбрались на холм, то разглядели внизу у речушки три дома. Дым поднимался над одним из них и над приземистой банькой, что стояла вовсе в низине. Кай с тоской посмотрел на неуклюжие снегоступы, на ноги, до колен облепленные снегом, и решительно направился к крайнему дому.

— Что не так? — не понял Кай. — Следов нет, лошадей у коновязи нет, значит, гостей у хуторских нет. А местный народ тут хлебосольный, мне уже приходилось просить ночлега.

— Призваны, приделаны, приняты! Закрой глаза, — попросила девчонка. — Ты же всегда закрываешь глаза, когда хочешь что-то рассмотреть? Их обратили недавно, наверное, с неделю назад, они еще не успокоились. Приглядись.

Кай закрыл глаза. Ничего он не мог разглядеть в этот раз. Не было ни паутины приворота, ни того запаха магии, который он чувствовал всегда, слышал, словно где-то возле уха тренькала туго натянутая струнка. Не было ничего. Три дома и банька представали черными силуэтами, но в одном из трех домов и баньке подрагивали еще более черные пятна. Пять и три. Непроглядные, словно отверстия в черной ткани, натянутой над бездной.

— Пятеро в доме и трое в баньке, — устало проговорила Каттими. — Их уже нет.

— Нет. — Она посмотрела на него так, словно только что выбралась из сырой ямы, в которой провела без света и пищи множество дней. — Знаешь, тогда, во дворце урая, я заглянула слишком далеко. Когда я пила кровь, я впустила в себя слишком много. У меня такое чувство, что я смотрю на все из-под земли. Понимаешь?

— Попробуй, — просто сказала девчонка. — Они не мертвые. Но они уже не люди. Не приделанные. Просто все человеческое в них стерто. Совсем. Осталось только звериное. И то, что заняло место человеческого. Наверное, теперь это будет так. А может быть, тот, кто приделывает, теперь торопится? Призывает нужных, а остальных просто обращает в зверей?

— Посмотри, — протянул руку Кай. — Ты видишь? Труба над вторым домом? И конек крыши.

Она кивнула. Снег нависал над всеми домами высокими шапками, но сугроб над вторым домом был ниже, словно кто-то пытался его расчистить. Расчистить пытался сверху, снес часть трубы, проломил конек, словно повредил дому спину.

— Не знаю, — пожал плечами Кай и решительно ударил ногой по воротам. — Я слышал еще и о летуне Хартаге. Он, правда, вроде бы где-то с Харой…

В ответ на удар в ворота дверь дома распахнулась. На занесенном снегом крыльце появился седой сгорбленный дед, приложил ко лбу кривую ладонь, всплеснул руками и побежал по сугробу к путникам.

— Босой бежит, — шепнула Каю на ухо Каттими.

Он видел и сам. Дед бежал по снегу босым, смешно размахивал руками и что-то беззвучно кричал, открывал щербатый рот. Когда он приблизился на расстояние двадцати шагов, Кай разглядел вымазанные в крови овчинный жилет и рубаху, обгрызенные до кости пальцы на руках и муть, непроглядную муть в глазах. Охотник сдернул с плеча ружье и, не вынимая его из чехла, дернул за спусковой крючок. Выстрел раздался почти в упор. Дед осел в снег, удивленно крякнул, поднес огрызки пальцев к груди, макнул их в расползающееся кровавое пятно, облизал и с блаженной улыбкой откинулся навзничь.

— Что это? — чуть слышно пролепетала Каттими.

— Пагуба, — зло ответил Кай и, сбросив чехол, вскинул ружье к плечу.

Прогремел второй выстрел, и вышедшая вслед за дедом на крыльцо бабка, одной руки у которой уже не было, вместо нее торчала кость, повалилась на заснеженные ступени. Из двери показались какие-то странные существа, может быть даже дети, превратившиеся в зверят. Они подхватили бабку и потащили ее в дом, впиваясь зубами в ее лицо и тело уже на ходу.

— Это уже не расколдуешь, — прошептала Каттими, сбросила с плеч лук, мешок, вытянула одеяло и стала рвать его на полосы. — Разведи огонь. И достань масло, у тебя бутыль.

Кай шагнул к занесенной снегом копне, выдернул пласт сена, бросил его на тело старика. Защелкал огнивом.

— Все проще. — Каттими опустилась на колени рядом. — Учись. Нужно делать вот так.

Она сплела заклинание у него на глазах. Произнесла несколько слов, соединила ладони, прикрывая магию от случайного пригляда, а когда разъяла их, то он понял, почувствовал, разглядел кольцо в левой руке и шар в правой. Всего-то и осталось, что бросить их друг в друга над приготовленной пищей для огня. Сено занялось пламенем немедленно.

— Прабабку моего отца распяли на дробилке за такой фокус, — пробормотала Каттими. — Думаю, что теперь бы я сумела сжечь так все три дома даже издали, но времени много бы потратила, да и сил. И слишком заметно это стало бы для Пустоты.

Она намотала смоченный маслом лоскут на стрелу, наложила ее на тетиву, ткнула в костер и запустила плавно по дуге вверх, чтобы не сбить пламя. Та воткнулась в торчащую из-под шапки снега солому. Потянуло сизым дымком, затрещало пламя. И еще три стрелы повторили путь первой. Дымом занялись прочие дома и банька.

Следующая деревня, в которой охотник однажды нашел ночлег, располагалась в двух лигах. Еще издали спутники расслышали крики, а когда выбрались из-за края леса, разглядели схватку. Не менее двух десятков большеруких воинов в привычных для кусатара шубах наседали с пиками на десяток селян или занесенных непогодой в глухую деревню горожан. Дымов над деревенькой не было, дома были прикрыты снегом точно так же, как и сожженный Каттими хутор, но здесь, возле огромного сенного сарая, снег был утоптан, словно на деревенской торговой площади.

— Таркаши! — вдруг оживилась Каттими. — Посмотри! Таркаши среди селян!

Орудующий топором здоровяк был тем самым купцом, что разделил с Каем дорогу от Кривых Сосен до Кеты.

— Придется стрелять в спину, — заметил Кай и приложил ружье к плечу.

До схватки было около двухсот шагов, но кусатара задергались только после того, как в снег повалился их третий сородич, в то время как противная сторона принялась наседать на тати уже после грохота первого выстрела. За минуты отряд тати сократился до десятка воинов, которые начали пятиться и вскоре рванули к ближнему лесу. — Лыжи, — заметил Кай, выцеливая очередного тати. — У них широкие лыжи, подбитые мехом. Не догоним. А ведь могут привести подмогу, могут.

До припорошенных снегом елей добрался только один кусатара. Да и тот, скорее всего, поймал пулю в спину. Последний выстрел оставшиеся в живых селяне встретили дружными радостными воплями.

— Вот уж кого не ожидал увидеть, и кому был бы рад при всякой встрече! — распахнул объятия Таркаши. — А уж при такой — впору на колени упасть и кланяться!

— Не стоит, — усмехнулся Кай, потирая помятые здоровяком ребра и окидывая взглядом его воинов. — Я смотрю, все тем же отрядом ходишь?

— А я смотрю, что ты не ошибся в выборе подруги? — подмигнул Каю Таркаши и тут же стал серьезным. — Да. Ходим все тем же отрядом, хотя как видишь, пятеро моих ребят осталось, остальные прибились под Гиеной. Только ведь не торгуем мы больше.

— Выходит, другое ремесло теперь в почете? — оценил Кай боевые топоры, мечи и копья селян.

— Землю свою от пакости пытаемся очистить, — вздохнул Таркаши. — Вы-то куда направляетесь?

— А мы из Гиены, — помрачнел купец. — Ладно, что стоим-то? Не милостью Пустоты, но твоею помощью, парень, в этот раз ни одного воина мы не потеряли, даже не ранен никто серьезно, но пообедать нормально у нас не вышло. Налетели эти длиннорукие. Так что если желаешь себе и подруге по порции хорошей гиенской каши, то прошу в этот дворец. Там и поговорим.

Каша и в самом деле оказалась неплохой, тем более что жаловаться на аппетит не приходилось. Тут же под крышей стояли слегка встревоженные лошади гиенцев, хотя и было их уж точно больше, чем воинов. Вскоре воины Таркаши отправились собирать трупы тати, а воевода крохотного отряда остался переговорить с Каем и Каттими. Таркаши хмуро выслушал короткий рассказ Кая о судьбе городов Текана, помолчал, потом тяжело вздохнул, ответил на незаданный вопрос:

— Лошадками поделюсь. Уже пятерых ребят я потерял, а лошадки остались. Вы нас выручили, меня так уж и не в первый раз, значит, теперь моя очередь. Рассказывать-то особенно и нечего. Торг в Кете я завершил хорошо, собрал обоз, переправился через Эрху, едва успел отъехать на лигу, тут все и началось. Земля под ногами заходила, как палуба корабля. Лошади только что не взбесились, а потом так и вовсе — грохот пошел такой, что… Оглянулись, а кетского утеса-то и нет. Двинулись обратно к реке, а там… вода мутная, несет бревна, доски, утварь какую-то, трупы, трупы, трупы… А там, где был город, — огромная осыпь, а за ней дым, рев воды… А уж на этом, на высоком, берегу просто рев. Все, кто успел перебраться, кто на тот берег собирался, все выли так, словно на их глазах близких в жаркое разделывали.

Мы там лагерем встали, думали, может быть, помочь как-то можно… Только некому было помогать. Если и остались кетцы, то в поселках, что севернее да повыше. А тут… считай, что озеро на месте города образовалось. На второй день водопад через насыпи обрушился, а то, было дело, Эрха совсем обмелела. А потом начало понемногу новое русло промываться на четверть лиги к западу. Тогда мы и пошли на юг. Все пошли на юг. А куда еще идти-то?

Таркаши снял с пояса фляжку, сделал большой глоток.

— Вот все, что осталось от Кеты. Огненная настойка. Да и то последний глоток. До Ламена мы не дошли. На краю пустошей встретили немногих спасшихся горожан. Сначала, правда, дыма наглотались. Все там дымом затянуто. Некоторые сразу говорили, что угольные пласты под землей занялись, но о том, что всякая мерзость из-под земли полезла да тати напали на вышедших из города горожан, узнали позже. Тогда большая часть обоза стала спускаться на западный берег Эрхи, чтобы переправу устроить и уйти на юг степью, а мы решили уходить домой. Так и повернули и пошли в сторону Намеши. Долго, трудно, а добрались. И до Намеши, которой больше нет. А потом и до Гиены, которой уже не стало на наших глазах.

Таркаши встряхнул фляжку, отбросил ее в сторону.

— Намеша теперь что-то вроде погоста, — продолжил купец рассказ. — Мы было сунулись к городу, так еле успели в ближайшем бору укрыться. С его стен туча пустотников поднялась. Один из моих парней зорок, так вот он прикинул — не менее полусотни летучих тварей, да не таких, с клювами, привычных, а с пастями, как у здоровенных псов. И псы эти летучие стерегут город, далеко от него не улетают. Нашли в соседней деревне нескольких беженцев, так они и сказали, что сначала над городом сгустилась темная туча, из нее пошел какой-то жуткий дождь, от которого все или почти все люди тут же попадали, а потом из тучи вылетела стая подобной мерзости, и стали пировать. Ну что делать, пошли на север вдоль течения Бешеной. Через три дня добрались до каменного моста на харкисском тракте, там спокойно было, никого, двинулись к Гиене. В деревнях никого — кровь и разорение, в небе тени мелькали крылатые, но высоко. Почти дошли до города, но услышали звук схватки. Отряд гиенской гвардии сражался возле одного из оплотов со сворой палхов. Причем людоеды брали верх. Ну мы и ввязались. Некогда было удивляться, откуда палхи в наших краях. Перебили всех, кое-кого и сами потеряли. От гвардейцев осталось человек пять. Двое до сих пор в моем отряде. Тут бы и поговорить с ними, разобраться, но как дождь с неба налетела эта мерзость. Десятка два. Отбились, конечно, но пока то да се… Они ж на обоз сначала напали, а там были все мои девки… Короче, никого не уберег.

Таркаши помолчал, зачем-то вытащил из ножен кинжал, проверил заточку, убрал.

— Гиены больше нет, Кай. Орда тати в двадцать тысяч рыл спустилась с гор. Там были и палхи, и кусатара, и лами. И десяток мейкков. Они несли здоровенный таран. Снесли ворота, вошли в город. Горожане рубились отчаянно, думаю, уполовинили орду, но Гиена маленький город. Никто не может выпить больше, чем поместится у него в животе. Тати убили всех. Думаю, и сожрали многих. Потом подожгли город. А после разделились на отряды и пошли уничтожать деревни и хутора. И знаешь, что я тебе скажу, всюду с ними колдун в золотом колпаке. И рог у них там звучит. И все эти тати словно безумные. И под стрелы, и под пики, и под камни, и под кипящий вар лезут, точно боли не чувствуют!

— Что я надумал? — пожал плечами Таркаши. — Кровь закипела. Особенно когда добрался до Гиены и в самом деле оказался на пепелище. Зато хоть своих нашел… Сгоревших. Похоронил. — Купец скрипнул зубами. — Собрал, кого смог. Пошли по деревням, рубить всю эту пришлую мерзость. Много порубили, пока орда не пустила за нами большой отряд. Отбили у кусатара струг, с лошадьми спустились по Хапе, вышли на берег и вот решили идти или в Хилан, или в Зену. Плененные тати все как один говорили, что очистит орда гиенские и намешские земли, пойдет южнее — вырезать недозубов, как они говорят. По дороге наткнулись тут в поселках, народ обезумел, собственной плотью начал питаться. Так и шли на юг, деревню за деревней очищали, пока не нагнал нас тот самый отряд, посланный вдогонку ордой.

Или часть этого отряда. Вот спасибо тебе за помощь. Что делать-то дальше?

— Идти на юг, — твердо сказал Кай. — Предупредить надо хиланцев, да и в Зену послать нарочных. Только и осталось два города в Текане. Если они не устоят, так и в самом деле задавят тати людей. В Хилане найди Тарпа, он теперь вроде как воевода, скажи, что от меня, поможет, отнесется так, как надо. Расскажи ему все.

— Так и сделаю, — кивнул Таркаши. — А ты, значит, на север? Я слышал, Парнс стоит, Хастерза тоже стоит. Гвардейцы Гиены сказали, что многие туда уходили из выживших. Да и тати говорили, что не взяли пока ни Парнс, ни Хастерзу, оставили на конец зимы. Думаешь добраться? А потом?

— А будет ли потом? — переспросил Кай купца и посмотрел на Каттими, которая сидела, не проронив ни слова. Не было больше слез в глазах девчонки, словно заледенели они.

— Будет, — твердо сказал Таркаши. — Ну донимать расспросами тебя не буду. Сам-то могу чем помочь, кроме как лошадьми? Лучших дам! Таких, которым ни метель, ни снег, ни мороз нипочем! И с едой не будет проблем. Надергаешь соломки — будут благодарны. Не надергаешь — траву выкопают из-под снега, хвои нарвут, молодых ветвей примороженных поглодают.

— Спасибо, Таркаши, — кивнул Кай. — А не подскажешь ли ты мне еще вот что. Не встречал ли ты трех черных всадников вроде тех, что проезжали тогда через Кривые Сосны?

— Не догнал все еще? — понял Таркаши. — Встречал, как не встречать. С неделю назад, что ли. Как бросили лодки у первого оплота на тракте из Намеши в Хилан и стали уходить в лес, три всадника в черном промчались мимо. Пошли в сторону Парнса.

— А не был ли тебе известен старик в Гиене, которого звали Асва? — прищурился Кай.

— В Гиене много было стариков, — удивился Таркаши. — Может быть, кого-то из них и окликали именем клана, ну так ведь что теперь о том говорить? Теперь не время стариков.

— А вот еще, — задумался Кай, — скажи, Таркаши, часто ли показывался в Гиене сиун клана? Кто он?

— Сиун клана? — почесал затылок купец. — Вовсе не показывался в городе. Нет, разговоры о нем ходили. Вроде бы он как конь, но мглистый такой, как ветер или туман. Его в городе никто не видел. Но говорили, что иногда он является на дороге из Намеши в Хастерзу. Особенно на перевале у Парнса. Но я бы не желал тебе встречи с ним. Плохая примета. Опять же коней может испугать, в пропасть сбросить. У нас, когда лошадь взбрыкивает, всегда говорят: что, мокрое кострище, в тебя сиун вселился, что ли?

Через час Кай и Каттими распрощались с отрядом Таркаши. Взяли лучших лошадей, да еще и приторочили к седлам по паре отличных кусатарских лыж. Пришпорили лошадок и нырнули в поваливший к вечеру снегопад, как в непроглядную пелену. Зато уж и в самом деле до самой Намеши без боязни заходили во все деревни и хутора, чтобы переночевать да дать отдых коням. Таркаши не обманул. Деревни и хутора были чисты, и перед каждым снег укрывал гору оскверненной пустотниками и сожженной гиенским купцом плоти.

Спустя неделю ранним утром спутники вышли на тракт в полулиге от Намеши. Город чернел стенами за белым полем. За ним вновь белым сияли вершины гор Южной Челюсти. В зимней тишине доносился шум впадающей в Хапу Бешеной.

Кай повернул коня к оплоту, спешился, зашел внутрь укрытия, потом вышел на обрывистый берег, разглядел на заснеженном берегу оставленные Таркаши рыбацкие лодки. Замерзшая закраина Хапы простиралась на полсотни шагов.

— Что собираешься делать? — встревожилась Каттими.

— Хочу сократить дорогу, — признался Кай. — Идти к харкисскому тракту долго. А вот если пересечь Бешеную в Намеше да мимо Гиены выйти к харкисскому мосту, то пару дней выиграем.

— Точно так, — улыбнулся Кай. — Перестреляем пустотников и пойдем.

— Пока его нет, — пожал плечами Кай. — Я его не чувствую, видно, у него есть более важные дела.

— А если орда в городе? — не успокаивалась она.

— Увидим орду, бросим лошадей, спустимся вниз и уйдем на лодках, — предложил Кай.

— А что же потом? — Она не сводила с него глаз.

Глава 24
Намеша

Обычно первая сигнальная башня находилась не ближе нескольких лиг от любого города, но хиланский тракт, подходя к Намеше, выбирался из прибрежных увалов, и первая башня стояла через поле от города. Основанием башни служил сложенный из обожженного кирпича оплот, рядом начинала сползать в овраг дозорная изба, но и башня, и изба были разорены. У избы обвалилась крыша, да и сама она была не сожжена чудом, в то время как от конюшни рядом не осталось даже стен. На сторожевой башне не сохранился навес, и из трех бронзовых зеркал остались два, которые вряд ли бы дожили до следующей зимы. Покуда Каттими заводила лошадей в оплот да проверяла тяжелую железную дверь, Кай спустился с высокого берега, сдвинул ближе к воде лодки, вернулся наверх, поднялся на башню, сбросил в снег окоченевший труп дозорного с выклеванным лицом. Выложил на скамью сумку с зарядами, приготовил ружье. На лестнице послышались шаги Каттими.

— Что ты собираешься делать? — удивился Кай.

— Все, что смогу, — сухо ответила девчонка и сбросила кожух. — Лук, ножи, меч. Все, что смогу.

В последние дни Каттими переменилась. Точнее, она продолжила меняться, разве только перестала разговаривать о том, что ее тревожило, вроде той истории об умершем бельчонке. Она постоянно была погружена в какие-то раздумья. Кай уже по-всякому пытался выдернуть ее из мрачного погружения, но у него ничего не получалось. В конце концов он решил оставить ее в покое. Оставить в покое, но оставаться рядом. До конца, сказал он сам себе, до самого конца.

Вот и теперь ни улыбки, ни тревожного хлопанья глазами, ни напряженного дыхания. Каттими, сбросив кожух, тут же проверила все свои метательные ножи, вытащила и снова задвинула в ножны серый меч, проверила лук, расправила на скамье запасную тетиву, закрепила на деревянных перилах лук со стрелами. Их там было не менее полусотни. А ведь и в самом деле могла потребоваться ее помощь. Конечно, если пустотники полетят к вышке.

Кай прищурился. Весь этот час он то и дело поглядывал в сторону Намеши. Понятно, что с хиланской стороны ему была видна только стена южной части города да оголовки десятка башен, летунов он не замечал в небе. А темные точки над стеной вполне могли оказаться и стражниками.

— Смотри на западную башню, — нарушила молчание Каттими. — Приглядись к ее оголовку.

Кай сузил взгляд. А ведь и в самом деле все башни были украшены флюгерами в виде пары жестяных крыльев, выкрашенных под серебро, но крылья на западной башне как бы двоились в глазах. Темным росчерком повторялись так, словно неведомая птица опустилась на их ось и попыталась сравняться с ним размахом.

— Кажется, — кивнула Каттими. — Но уж точно не Пангариджа. Мелковат. Что будем делать, если полетят сюда?

— Будем сражаться, — ответил Кай. — Отступим под зеркала.

— Нас только двое, — напомнила охотнику девчонка.

— Думаю, что многие воеводы поменяли бы на нас двоих свои лучшие дозоры, — сказал Кай, дождался наконец-то теплой улыбки Каттими и опер ружье о забитый в стойку навеса крюк.

— Ты прав. — Она поджала губы, приготовила лук, добавила, взглянув на Кая: — Не забудь, ветер со стороны реки, делай поправку, — и, уже посмотрев в сторону города, прошептала: — Думаю, что их будет не меньше сотни. Но половина в северной части города. И мне очень хочется победы и крови. Поганой крови! Хочется, чтобы эта мерзость сгинула. Им здесь не место, понимаешь?

— Лишь бы зарядов хватило, — ответил Кай. И выстрелил.

Грохот выстрела разнесся далеко по окрестностям. Конечно, ружье, сделанное Хармахи, не гремело, как гремели ружья гвардейцев иши, но в мертвой намешской тишине, в которой даже восточный ветер двигал облака на запад беззвучно, выстрел показался охотнику оглушительным.

— Не попал? — не выдержала через пару секунд Каттими, но именно тогда второй росчерк крыльев на западной башне сложился, темный куль полетел вниз, а еще через секунду над городом взмыла черная туча.

Пустотников оказалось много больше сотни. Наверное, вдвое больше. Не все они были крупны, как тот, которого Кай сбил первым выстрелом, половина из них, которые взвились выше прочих, оказались обычными клювастыми падальщиками, но мерзости все равно было слишком много. К счастью, вся эта масса не сразу ринулась к сигнальной башне. Пустотники закружились над городом медленным темным смерчем, и Кай успел произвести не менее десяти выстрелов, когда крылатое облако двинулось на юг.

— Картечью, — крикнула Каттими, — бей картечью. Иначе мы не устоим!

Между тем воздух уже гудел от хлопанья крыльев. Вот уже Каттими начала одну за другой выпускать стрелы, вот и Кай забросил сумку с зарядами на плечо и стал отступать под зеркала. Вот нос забило запахом разложения. Пустотники вблизи и в самом деле оказались похожи на крылатых собак, покрытых серой с синим отливом шерстью, и вели себя как собаки. Вместо того чтобы ринуться на противника, опуститься на узкую галерею, они устроили вокруг башни круговорот, заливая округу истошным собачьим лаем и визгом, когда та или иная туша летела вниз. Шипение пустотников поменьше тонуло в гвалте, но уж на них Кай и Каттими вовсе не тратили ни стрелы, ни заряды.

Картечь помогала лучше пуль. Она секла перепонки на крыльях и вынуждала пустотников опускаться, а то и падать на снег десятками. Тут-то и выяснилось предназначение их мелких собратьев. Всякая упавшая вниз туша тут же облеплялась клювообразными сородичами, и начиналось пиршество. Порой оно вершилось над еще живой мерзостью. Вскоре стрелы у Каттими закончились, затем закончились ножи, после чего она выдернула из ножен меч, вышла из-под зеркал и встала перед охотником.

Летучие собаки словно ждали этого. Сразу две из них перестали заливаться лаем, прижали уши и ринулись вниз. Взмах серого меча располовинил голову одной, выстрел Кая разорвал грудь другой.

— Пустота их задери, — принялась протирать лицо, залитое поганой кровью, Каттими. — Где я теперь найду горячую воду?

— Воды потребуется много, — ответил Кай и новым выстрелом выпотрошил еще одну осмелевшую тварь.

Когда бой был закончен и в небе не осталось ни одной мерзкой твари, исключая уносящихся в вышину пары десятков клювообразных, кровью были заляпаны не только Каттими, Кай и оба зеркала, но и вся башня, и снег вокруг нее. Отплевываясь и надеясь, что от черных капель не случится ожогов, Кай сгреб с досок галереи липкие и грязные картонки отстрелянных зарядов, собрал их в суму и покачал головой — цельных зарядов осталось не более десятка.

— Спасибо твоему брату, — крикнула снизу Каттими. — Иди сюда. Тут не менее полусотни обожравшейся падалью мелочи. Взлететь они не могут, но шипят, как настоящие звери. Раздери их на части, все мои стрелы испорчены!

Снега на полсотни шагов вокруг башни во все стороны не было. Вместо снега сапоги ступали на кровавую грязь и развороченные внутренности. От невыносимой вони кружилась голова.

— А мне нравится, — расплылась в улыбке Каттими. — Именно этого мне и не хватало. Иногда очень нужна победа. Очень. Одно непонятно: почему город не смог защитить себя? Неужели байки об усыплении горожан правда?

— А ты не чувствуешь? — удивился Кай. — Приглядись.

Девчонка шагнула в сторону, нашла островок чистого снега, наполнила им ладони, протерла лицо, удивленно покачала головой:

— И в самом деле. Город пропитан магией. Уже произошедшим колдовством. Развеявшимся колдовством. Я не могла этого разглядеть, пока пустотники сидели на его стенах. Эту свору просто пустили на пиршество. Ты посмотри, как они все жирны! Видел, как они летели? Некоторые, которых я сбивала стрелами, с трудом поднимались на уровень башни. Это не летучие собаки, это свиньи, обожравшиеся человечины! Будь они половчее, мы бы так легко не отделались.

— Справились бы, — не согласился Кай. — Но в чистом поле нам бы не помогло даже ружье. Однако надо будет посмотреть, что за магия сделала город беззащитным. Да и запас стрел нужно будет пополнить.

Гиенские лошадки восприняли побоище вокруг их укрытия стойко. Только потрясли копытами на чистом снегу, пока не очистили их от крови, да неодобрительно косились на вымазанных в той же крови седоков.

— А если ворота города закрыты? — вдруг вспомнила Каттими. — Как мы попадем внутрь?

— Увидим, — отмахнулся Кай. — Если что, придется забраться на стену и попытаться открыть ворота изнутри. Веревка у нас есть. Меня сейчас больше беспокоит другое. Запах…

Запах и вправду становился все ужаснее с каждым шагом. Город пропах мертвечиной. Редкие порывы ветра позволяли вдохнуть свежести зимней Хапы, но потом снова и нос, и рот, и горло — все забивалось удушливо-сладковатой вонью.

— Страшно подумать, что тут будет весной, — прошептала Каттими.

— Ничего, — сказал Кай. — Ворота открыты. Зверье и птицы не оставят к весне на костях ни клока плоти.

Створки ворот и в самом деле были открыты. Нешироко, но всадник проезжал без труда. Кай подал коня вперед, и тот уверенно пропахал брюхом снежный занос высотой в рост человека. Почти так же были занесены и улицы города. Внутри стен запах чувствовался меньше. Верно, ветер сносил его со стен, где не позволял снегу укрыть порченую плоть.

— Могло быть и хуже, — заметила за спиной охотника Каттими. — Сам город цел. Закончится Пагуба, в него вернутся люди. Смельчаки вроде Таркаши. Очистят дома, починят крыши, уберут тлен и станут жить, как и раньше. А их внуки уже и вовсе не будут вспоминать о Пагубе.

— Если она закончится, — заметил Кай. — Знаешь, когда гибнет столько людей, я уже не могу сравнивать, что хуже, а что лучше.

Его конь то и дело спотыкался, и охотник понимал, обо что спотыкается конь.

Заснеженный город казался покинутым жителями. Все, что могло навести на мысли о беде, накатившей на город клана Паттар — клана Крыла, — это окна. Еще с начала Пагубы окна на первых этажах своих домов намешцы заложили камнем, защитили прочными решетками. Там они — решетки и камень — и остались. Зато все окна на вторых и более высоких этажах были выбиты, разорены. Насколько мог заключить Кай снизу, на некоторых домах пострадала и кровля.

— Они точно все спали, — проговорила Каттими. — Колдовство уже закончилось, мы видим только его следы, но в тот день или ночь, когда туча пустотной мерзости должна была напасть на жителей, оно сработало. И весь город погрузился в сон. Всегда есть те, на которых такая магия не действует. Наверное, они испытали ужас. Может быть, открыли ворота, пытаясь покинуть город. Есть те, которые приходят в себя, когда начинают испытывать боль. Вероятно, об их кости спотыкается твой конь, Кай. Но большая часть горожан умерли во сне. Надеюсь, что их смерть была легкой. Ты все еще хочешь найти начало колдовства?

— Да, — кивнул Кай. — Мне нужно увидеть имя в его конце.

— Думаешь справиться с Истарком или Тамашем? — нехорошо засмеялась Каттими. — Мы с тобой не сможем справиться даже с Пангариджей!

— И все-таки, — не согласился Кай. — Давай осмотрим часовую башню. В Намеше она в здании цеховой управы.

Это на площади. Замка в городе нет, но и дом урая, и оружейная там же. Надеюсь, что мы сможем туда попасть.

Приглядевшись, Кай заметил, что в большинстве домов двери открыты. Или какие-то жители все-таки пытались избежать небесной напасти, или в захваченном нечистью городе умудрялись орудовать мародеры. На подходе к городской площади, которую окружали дом урая, оружейная, дом воеводы, цеховая управа, суд и просительная, Кай засмотрелся через открытые ворота из южной в северную часть города на холм, на котором некогда располагались Намешские палаты. Теперь он был просто занесенным снегом холмом, непонятно за какой надобностью огороженным каменным забором.

На снегу, среди останков пустотников, виднелись человеческие следы. Они казались подрезанными, заметенными чем-то, но были человеческими, несомненно.

— Шли двое, — спрыгнул с лошади Кай. — Что-то волокли тяжелое и…

— Вон, — показала Каттими на валяющуюся у входа в управу жестяную крышу сторожевой будки. — Шли, накрывшись этой жестянкой. Остерегались пустотников. И шли с другого берега.

— Жестянка от будки дозора при Намешских палатах, — кивнул Кай. — Насколько мне известно, там имеется подвал с копченостями и всякими припасами. Был, во всяком случае.

— Разграблены, — кивнул Кай. — Двери в дом урая, в суд, в дом воеводы, в оружейную сломаны. А двери в управу закрыты. Они внутри. Это точно.

— Может быть, и мародеры, — пожала плечами Каттими. — А может быть, и просто уцелевшие жители. Но почему в управе?

— Самые толстые стены, длинные и узкие окна с витражами в кованых рамах, ни один пустотник не протиснется, — заметил Кай. — А уж башня… Что башня. Больше чем уверен, что там железные двери. И кровля крепкая. Лучшая защита от пустотников.

— Но нам нужно именно туда? — поняла Каттими.

— Именно туда, — кивнул Кай, рассматривая остановившиеся часы на башне. — Знаешь, если там и в самом деле есть какое-то колдовство, могло ли оно запуститься остановкой часов?

— Такие часы заводятся на срок до двух месяцев, — пробормотал Кай. — Там система гирь. Впрочем, надо увидеть. Все нужно увидеть самим.

— Похоже, заклинание и в самом деле там, — Каттими снова посмотрела на башню, — надо быть осторожными. Мародеры ли там, простые жители или людоеды, они вовсе не обязаны помогать нам.

— Конечно, — кивнул Кай, спешиваясь. — Я давно уже привык, что можно рассчитывать на все, кроме благодарности. Тем лучше. Нежданная благодарность больше греет. Интересно, нас видят?

— Вряд ли, — спрыгнула в снег Каттими. — Насколько я могу рассмотреть, все окна закрыты тканью или еще чем. Впрочем, не поручусь. Давай лошадку, я прихвачу ее к перильцам.

— Эй! — закричал Кай, поднимаясь по ступеням. — Я охотник Кай! Пустотники, пировавшие в Намеше, перебиты. Откройте двери, кто выжил!

Ответом была тишина. Впрочем, какой-то звук послышался.

— Плачет, — прошептал Кай. — Плачет ребенок. Но далеко. Либо за стенами, либо в подземелье. Уже нет. Вроде бы был окрик. И тишина.

— Что будем делать? — спросила Каттими. — Дверь заперта.

— Да. — Кай покопался в суме, развернул сверток с изогнутыми стержнями. — Но кажется, не на засов, а на замок. И открывается к тому же наружу. Вот уж не думал, что пригодится это мое умение. Оказывается, я не зря таскаю с собой это железо.

— Осторожнее. — Каттими сделала шаг назад, наложила на лук стрелу. — Там может быть ловушка.

— Это точно. — Кай присел, вставил в замок один из стержней, стал его медленно поворачивать. — Ненависть так и хлещет. Подожди. — Он замер. — Я, конечно, не мастер смотреть сквозь стены. Но мне кажется, что вот тут возле дома валялся несколько месяцев назад чугунный шар с цепью. Как ты думаешь, зачем его затащили в дом?

— Есть варианты? — сделала еще пару шагов назад Каттими.

— Только один, — стал прислушиваться к замку Кай.

Конечно, он не видел подвешенный под потолком прохода шар, но чувствовал ненависть тех, кто устраивал ловушку. За дверью таились враги. Они стояли на лестнице, чуть выше, за ее поворотом. И они не защищались от пустотников, они готовы были убить любого.

Механизм замка щелкнул, еще четыре щелчка и…

— Отойди в сторону, — обернулся Кай к Каттими. И в это мгновение страшный удар потряс дверь.

Кай успел отшатнуться, успел разглядеть, что Каттими отпускает тетиву лука, стреляет в развороченные ударом двери. А в следующее мгновение он метнулся внутрь помещения, метнулся перед чугунным шаром, который уже летел назад, припал к полу, пропустил шар над головой и в то короткое мгновение, пока тот готовился снова качнуться наружу, успел разглядеть в полумраке разоренного здания хрипящего на ступенях лестницы Таджези со спущенным самострелом в руке и нескольких разбойников с мечами за его спиной. И среди них Туззи.

Кай рванулся вперед, едва шар снова шевельнул волосы на его голове. На ходу выдергивая меч, раскроил голову Таджези, зарубил одного, второго, третьего, пропустил быстрый, весьма быстрый удар Туззи и вскользь, но страшно, больно вскрыл здоровяка-разбойника от промежности до грудины и тут же помчался обратно.

Стрела вошла Каттими в живот. Лицо ее побледнело, нос заострился, зрачки расширились, превратились в черные круги. Она отходила.

— Сейчас. — Он рванул с пояса суму, выдернул сверток с главными снадобьями. — Сейчас.

— Нет. — Она говорила с трудом. — Не поможет. Что же так-то… Как глупо-то. Удержалась бы, но нету сил. Совсем…

Жизнь ускользала из нее так же быстро, как выливается вино из пронзенного стрелой меха. Опадали щеки, мутнели глаза, становились блеклыми волосы, посерели губы.

Он рванул завязки кисета, вытряхнул на снег камни Сакува, намотал на чуть подрагивающее горло ожерелье и начал надевать на безвольные пальцы Каттими камни.

— Держусь. — Она говорила тихо, едва шевелила губами, но уже чуть задержалась, ровно настолько, насколько позволяли ей камни, которые мутнели, крошились на глазах. — Что ж ты тратишь на меня подарок отца? Это он тебе оставил, тебе…

— А ну-ка… — Она повела глазами на его суму. — Там склянка из синего стекла. Достань. Сними пробку, мне нужно выпить три глотка.

— Ты об этом говорила, об этом? — заволновался охотник, готовясь разрыдаться, как не рыдал уже много лет. — Ты этого ждала? Это чувствовала?

— Подожди. — Она глубоко вздохнула. — Подожди. Кажется, удержусь.

Сам побледнел, испугался, за руки ее сжал так, что заставил поморщиться сквозь и так накатившую на Каттими боль.

— Совсем с ума сошел. — Она попыталась улыбнуться. — Руки сломаешь. Да держусь я, уже держусь. Сакува спасибо. Кажется, я передумала пока умирать. Так. Сосуды не повреждены, позвоночник тоже. Но кишочки подлатать надо бы, ой как подлатать. Тебе сейчас придется побегать, охотник. Не бойся, не отлечу, крепко меня эти красные камешки держат. Я смогу указывать тебе, что делать, еще минут тридцать, потом все сам. Поэтому поторопись. Для начала занеси меня внутрь. Только осторожно, и не трогай стрелу. Да. Вот так. Вправо. Смотри-ка. И тут есть комната привратника. И в ней даже не испражнялись. Только пили и ели. Клади меня на стол. Лампу возьми, прикрути слегка фитиль, поставь рядом. А теперь тебе будет нужен мешок со снадобьями, что у меня приторочен к седлу, затем крепкая кетская настойка или любое крепкое вино и пара чистых рук в помощь. Вино ты найдешь на поясах разбойников, конечно, если ты не порубил их фляги. А какую-нибудь знахарку или повитуху в подвале. Сдается, что там немало заточено уцелевших в городе бедняг.

Замок на решетке, которая перегораживала вход в подвал, Кай открыл за секунду, поднял перед собой лампу, увидел не сотни, но десятки изможденных лиц — женских, детских, старческих, с трудом успокоил дыхание, выговорил быстро, но четко:

— Все свободны. Разбойники убиты. Нечисть, налетевшая на город, истреблена. Но пострадал мой близкий друг. Есть среди вас повитуха или ведунья? Мне нужна помощь.

— Есть, — раздался хриплый голос, и вперед шагнул сухой, заросший серебряной щетиной старик. — Я лекарь. Преподавал врачевание в Намешских палатах. Тридцать лет пользовал намешских гвардейцев, когда они еще были. Что делать-то надо?

— Стрела, — с трудом выговорил Кай. — В живот.

— Нужны крепкое вино, горячая вода, острый нож, игла, шелковая нить, побольше чистой ткани и добрая воля Пустоты, — сказал старик.

— Все будет, кроме доброй воли Пустоты, — пообещал Кай.

Каттими и в самом деле передумала умирать. Старик удивленно ойкнул, когда увидел девчонку на столе, уважительно выслушал ее шепот, еще более уважительно покачал головой, когда вместо шелковой нити получил в руки волокна какой-то диковинной лечебной травы, и кривую серебряную иглу, и тонкий деревянный нож с острием из вулканического стекла, и какие-то снадобья, которые стоили, по его мнению, на вес золота.

— Откуда это все? — не переставал он удивляться, тщательно намывая руки горячей водой.

— Позаимствовала, — с трудом подмигнула Каю Каттими. — У одной ведуньи в Туварсе. Ей это все равно уже было не нужно.

— Что ж, — старик строго посмотрел на охотника, — будешь слушаться меня и делать все, что скажу. Только советую глаза держать закрытыми. Открывать только по надобности.

— Ничего, — скрипнул зубами охотник. — Я выдержу.

— И я, — прошептала Каттими. — Не нужно меня усыплять. Я должна все чувствовать. Так надо.

— Ладно, — старик вздохнул, — сделаю все, что следует. И даже постараюсь особо не портить такую дивную красоту.

Он сделал все, что следовало. Осторожно вырезал стрелу, лишь на палец расширил прорезь, потом что-то зашивал там внутри, отсасывал через стеклянную трубку, опять зашивал, промокал, заливал каким-то снадобьем и вновь зашивал уже снаружи. И даже успел промокнуть капельку крови, которая скатилась на подбородок Каттими из ее прокушенной губы. Потом окликнул кого-то, и в каморке привратника сразу стало чисто, загудела печь, повеяло теплом, и даже откуда-то появилась плошка с горячим бульоном.

— Все, — устало сказал старик и подмигнул Каю. — Тебе уж, охотник, я не буду вытирать кровь из прокушенных губ. И пот с твоего лица стирать не буду. Успокойся. Будет жить твоя девочка, еще и детей тебе нарожает. Есть, правда, не скоро сможет, ну так после откормишь. Только ты уж под стрелы ее больше не подставляй.

Каттими спала. Тут только Кай почувствовал, что колени у него дрожат, опустился на лавку, уже сидя поправил накрывающее девчонку одеяло, стал медленно снимать с ее пальцев перстни, камни из которых высыпались, развеялись пылью, потом положил голову на руки, провалился в сон. И уже сквозь него разобрал усталый стариковский говорок:

— И за коней своих не беспокойся, парень. И накормим, и сбережем. Вы теперь с подругой на долгие годы главные люди в нашем городе.

Их осталось не так уж мало. Почти три тысячи жителей, среди которых, правда, треть были старики и старухи, но две трети — женщины, дети и подростки, которые становились взрослыми на глазах Кая. В тот страшный час словно оцепенение овладело людьми, но пустотников все-таки было слишком мало. И они не могли сожрать, уничтожить все население города сразу, даже с учетом того, что пытались убивать всех, про запас. К тому же обожравшись человечины, собакоголовые летуны перестали пролезать в узкие окна. Впрочем, им хватало уже тех тел, что в изобилии оставались на улицах города, лежали на стенах, в раскрытых жилищах. Через три дня оцепенение стало уходить, и те, кто выжил, начали прятаться, спускаться в подвалы, запираться в кладовых.

Банда Туззи вошла в город недавно и властвовала в Намеше всего две недели. Всех, кто перебрался в густые снегопады в управу, ограбила и загнала в подвал, в котором, к счастью, оказалось несколько мешков вполне съедобного сырья для изготовления красок. Вытаскивали наверх женщин и насиловали их по очереди. Остальное время пили вино да выбирались в снегопады или морозы наружу, чтобы грабить дома. Убивали тех, кто пытался им помешать. Укрывались от пустотников жестяным козырьком, но те были сыты. Страшно сыты.

Теперь все уцелевшие с утра до вечера приводили в порядок свой город. Чистили улицы, сжигали трупы, заделывали, затягивали мешковиной окна в разоренных домах. По вечерам собирался в управе совет старейшин, судили и рядили, как быть с правителем, приглашать ли какого-нибудь урайского отпрыска со стороны или выбрать кого-то из своих, как было в Кете. При этом косились на Кая, который не отходил от Каттими, но он словно знал, что ему предложат, мотал головой:

— И не думайте. Лучше правьте пока городом от имени вот этого вашего совета, а с правителем будете решать, когда Пагуба закончится.

— А она закончится когда-то? — скрипел удивительным образом выживший привратник Намешских палат.

— Несомненно, — уверял старика Кай, хотя казалось бы старик должен был его убеждать в этом. Во всяком случае, выглядел он так, словно переживал и не вторую, и не третью Пагубу.

Каттими становилось все лучше. Сначала она просто хлопала глазами, стараясь сдержать стон, потом начала понемногу есть бульон, что покрепче, вставать, ходить по комнате. Окончательно Кай понял, что его спутница пошла на поправку, когда та вечером при свете лампы стала рассматривать шов на животе и восхищаться умением лекаря и возмущаться тем, что без шва все-таки не удалось обойтись.

— Ничего, — утешал ее Кай. — Не на лице ведь.

— Ага, — дула она губы. — И так уже вся порезанная и побитая. Одной дыркой больше, одной меньше.

— Ты думаешь, что у меня шрамов меньше? — возмущался Кай. — А на лбу? Да что на лбу!

Он скидывал одежду и начинал показывать Каттими отметины, которых и вправду хватило бы на целую боевую гвардию. Отметки у охотника имелись и на ногах, и на руках, и на шее, и на туловище, и там, где их вообще не стоило бы показывать. Каттими довольно сопела и потом бормотала, что если бы не ее не до конца зажившая рана, так бы просто зеленоглазый охотник от нее не отделался, и уж тем более не принялся бы одеваться сразу.

На следующий день, когда за окном снова повалил снег, а Каттими уже сидела за столом вместе с пятеркой подростков, что взялись помочь славному охотнику снарядить как можно больше странных зарядов для его ружья, она сказала, что завтра нужно уходить.

— Пора, — ответила Каттими. — А то ведь прирастем, с кровью корешки придется вырывать. Но я бы сюда вернулась. Здесь хорошо. Пошли на башню.

Он уже поднимался наверх, но не нашел никакой надписи. Теперь они пошли вместе. Механизм часов стоял. В провале, вокруг которого вилась лестница, висели тяжелые гири, сверкали черными звеньями цепи. Каттими преодолела последнюю ступень, огляделась, кивнула сама себе и опустилась на холодные камни.

— Подожди. — Она погрозила ему кулаком. — Ты не видишь, что я на ноги села? Еще раз повторяю для зеленоглазых: умирать пока не собираюсь. Не время. Понял?

— Понял он, — надула губы девчонка. — А я вот пока не поняла. Хотя уж вроде и сама стала себя ведьмой считать. Послушай. Заклинание было выписано вот на этом камне. Да, — кивнула она Каю, который резво соскочил с мраморной плиты. — Но заклинание было выставлено на стирание. Вспыхнуло, когда часы встали, и развеялось за три дня. Я могу его тебе показать. Но сама не прочту. Ты должен его запомнить.

— Я? — удивился Кай. — Да я на этом вязаном письме слова два или три узнаю, да и то не уверен…

— Ты должен только внимательно смотреть, а я уж потом вытащу из твоей памяти, что мне надо, — уверила охотника девчонка. — Но будь осторожен, видеть ты его будешь недолго, но опасайся. На город оно уже не подействует, а тебя приложит.

— Сильный колдун составлял? — удивился Кай.

— Может, и не сильный, — пожала плечами Каттими. — Но не в том дело. Оно кровью напиталось так, что умеючи его тут можно будет и через сотню лет прочитать. А я неумеха теперь. Поэтому только через тебя. Смотри. Попробуем отплыть на пару месяцев назад. Закрой глаза.

— Я говорю тебе, закрой глаза. Знаешь, тут ведь умения мало, еще и голову на плечах надо иметь. В каждой деревне бабка-ведунья есть, а то и не одна. Но главное, чтобы с головой у нее все было в порядке, с разумением. Придет так к ней девчушка или молодка какая, скажет: что-то мой холодным стал, не смотрит, пропадает то в поле, то на охоте. Пригляди за ним, бабушка. Тут бабушка, если без ума она, скажет, а ну-ка, девонька, дай-ка я покопаюсь у тебя в голове, закрой глаза, на кого думаешь, о ком зубы скалишь? Ну и напевает песенку какую надо, а заказчица и выкладывает видения свои, но порою не видения пересказывает, а домыслы свои в явь волочет. А если бабка с умом, то сажает эту заказчицу и говорит: закрывай глаза девица да не думай ни о чем. Сейчас сама все увидишь, и та уже смотрит, да не гадает и запомнить ничего не пытается. Потому как и то, что было, с тем, что будет, перепутать можно и придуманное да накрученное с подлинным. Сложное это дело.

— Так, может, и я что-нибудь перепутаю? — не понял Кай. — Ты петь-то собираешься?

— Не открывай глаза, — оборвала его Каттими. — Я уже давно пою, только ты не слышишь. Ну что там?

Надпись была. Сначала она была похожа на масляный след на полоске бумаги. Потом на отсвет солнечного луча. Потом на извив пламени. А потом накатило на охотника оцепенение. Такое, что и чувствуешь все, но ни шевельнуться не можешь, ни слова сказать. И дыхание застревает в груди, застревает. И ужас сковывает все. Непереносимый ужас.

Подошла, положила ладони на виски Кая, прошептала чуть слышно:

— Подписано именем Такшана. Но рука не его. Он только подпись ставил. И повторял или обводил каждое слово. Думаю, что рука Истарка.

— Страшных учеников, — пробормотала Каттими. — И заклинание было страшным. Они все чувствовали, что творили с ними пустотники. Их пожирали живыми. И их детей пожирали живыми. И некоторые видели, слышали, как пожирают их детей, но ничего не могли сделать. Некоторые умирали от ужаса. И их доля была завидной для прочих.

Они покидали город следующим утром. Все горожане вышли их провожать на площадь. Спутники раскланялись с намешцами, пересекли намешский мост, выехали через восточные ворота, от бурлящего среди белых берегов потока Бешеной и серой ленты Хапы повернули на север, в сторону белых пиков Южной Челюсти.

— О том, что таких мерзавцев, как Туззи, Таджези, Такшан, надо убивать сразу.

— А я о стражниках на стенах Намеши, — вздохнула Каттими. — Дети. Им всем велики доспехи.

Глава 25
Гиена

Гиена была краем предгорных лугов и глухих лесов. Горных речек и водопадов. Ледников и снежников. Заброшенных штолен тати и их же укромных поселений. В Гиене были лучшие лошади, лучший мед от диких пчел, лучшие сборы лечебных трав и лучшая шерсть, пусть даже никто так не прял ее, как рукодельницы из Кеты. Зато кто был героем всех баек и всех веселых историй? Именно пастух-гиенец, непременно в овчинной безрукавке мехом наружу, с пикой или кнутом в руке, лохматой шапкой на голове и отчаянной бесшабашностью в глазах. И вот что всегда удивляло Кая, где бы он ни сталкивался с выходцами из этой стороны, так оно и оказывалось. И даже если не было ни шапки, ни овчины, ни пики в руке, то все равно в глазах оказывалось нечто такое, что сразу выделяло гиенца из любой толпы. Тот же Таркаши, разве он не был гиенцем? И всю уже давнюю дорогу до Кеты, и даже недавно, в пустом сенном сарае в мертвой деревне, смотрел на Кая и все равно таил грустную усмешку в глазах. Когда-то маленький Луккай спросил у слепого Куранта: «Почему все гиенцы другие?» «Другие? — переспросил слепец, задумался, а потом сказал, жмуря на солнце затянутые кожей глазные провалы: — Они ближе к небу, чем все прочие. Смотрят на остальных сверху вниз. Многое видят».

Вот и теперь, когда за спиной осталась Намеша, когда дорога поползла сначала на гиенские увалы, потом запетляла между гиенских скал, готовясь подняться на гиенские же предгорные луга, все хотелось Каю оглянуться назад и посмотреть на весь Текан. Может быть, и удастся увидеть что-то такое, что ведомо одним лишь гиенцам? Удастся поселить в глазах озорную смешинку вместо раздирающей сердце тревоги? Но нет, и позади, и впереди была лишь одна дорога, над которой низкое небо стелило серые тучи. И шел снег.

Каттими неплохо держалась в седле и не тряслась от холода в первую ночевку, но, когда к полудню второго дня Кай заметил, что девчонка прикусывает нижнюю губу, решительно свернул с дороги. Мороза не было, да и снега оказалось в лугах немного, ветер выдувал его в низины и расщелины, заметал следы чаянных и нечаянных путников, сек лицо и только лохматым гиенским лошадкам не приносил никакого вреда. На взбугрившейся снежной пустоши лохматой шапкой торчал лесок, который и приютил путников. Лошадки остались лакомиться хвоей в молодом сосняке, а Кай и Каттими нырнули под крону старой ели и оказались в снежном доме, в котором царила тишь и безветрие.

Кай сгреб в кучу сухую хвою, принялся сплетать заклинание, но со смехом и шутками зажег огонь только с пятой попытки.

— С огнивом удобнее, — заметил он весело, но прислонившаяся к колючему стволу Каттими не согласилась:

— Удобнее с магией. Только ты лепишь ее как тяжелую кувалду, а надо-то забить крохотный гвоздик. Не бросай в пищу горсть соли, бросай щепотку. Не рой под основу дома пропасть, замучаешься сыпать в нее камни. Не расправляй крылья, если нужно спрыгнуть с порога.

— Ох, сколько мудрости за один раз, — удивился Кай. — Ты как?

— Будь бережлив и незаметен, — прошептала Каттими. — И лучше и в самом деле пока обойтись огнивом. А если близко будут чужие уши, так и без него. Что у нас с дымом?

— Никакого дыма, — уверил девчонку Кай. — Только сухие ветви, хвоя. Весь дым идет по стволу, тонет в снежных шапках. Разогреем ягодный отвар, лепешки, двинемся дальше. Ты не ответила мне. Как твоя рана?

— Уже в порядке, — улыбнулась Каттими. — Слабость пока не отступает, но отступит, как только встряхнет нас опять какая-нибудь неприятность. Поверь, я бы уже давно прыгала как малолетка на цветущем лугу, но тогда, в Хилане, слишком глубоко нырнула. Когда пила кровь, словно сама стала пустотной мерзостью. И пока стояла, ждала, чтобы наполнилось заклинание, пропиталась ею, копотью покрылась. Так что нужно время, чтобы стряхнуть все это с себя. И смыть. Изнутри тоже, так что разогревай, разогревай ягодный отвар.

— Может быть, немного легкого вина? — обернулся к лежавшему рядом заплечному мешку Кай.

— Нет, — покачала головой Каттими. — У тебя что с ружьем?

— Все в порядке, — не понял Кай. — Седельная сумка полна зарядов, три дня клеили картонки, подгоняли по размеру да снаряжали потом. К тому же в Намеше не только тебя стрелами снабдили на год вперед, но и мне выдали целый мешок пороха. Эх, жаль, что секрета запалов не узнал, когда теперь в Хилан вернусь — неизвестно, да и остались ли там умельцы после Хармахи, не знаю. Но на первое время хватит и того запаса, что отсыпал нам Шарни.

— Шарни, Хумати, Халана, — вздохнула Каттими.

— Да, — кивнул охотник. — Жаль. Хотя все-таки Шарни был прохвостом. Но все равно жаль. Может быть, и о нас кто-то пожалеет. Надеюсь, что не скоро. Но я-то думаю о другом. О том, что Хилан жив, Зена жива, да и Намеша поднимется.

— А если тати и в самом деле двинутся на Хилан? — спросила Каттими. — Тогда уж точно Намеше не поздоровится.

— Я говорил со стариками, — расставил треногу под котелок Кай. — Предлагал им уходить в Хилан. Не захотели. Сказали, что по нужде, скорее, сядут в лодки и отплывут от берега, будут смотреть с воды, как умирает их город, но никуда не уйдут. Все, в чем удалось их убедить, так это в том, что в первую очередь нужно обустраивать южный город. И сломать мост, если тати захватят северный.

— Они сказали, что сделают это легко, — пожал плечами Кай.

— Дай мне, пожалуй, немного вина, — попросила Каттими и добавила: — И не вздумай больше пользоваться магией, тем более так неумело.

— Почему? — не понял Кай. — Как же я научусь ею пользоваться?

— Тихо, — приложила палец к губам девчонка. — Слышишь?

Кай прикрыл глаза, отделил в ушах легкое потрескивание веток в костре, шуршащих в сосняке хвоей лошадок от дыхания гиенского предгорья, замер. Далеко-далеко звучал волчий вой. Едва различимый, но зловещий. И было еще что-то. Лязганье железа, топот, дыхание, вырывающееся разом из тысяч глоток.

— Наши лошади не заржут, давая знак своим товаркам? — сузила взгляд, сжала губы Каттими.

— Никогда, — затоптал костер Кай. — Это гиенские лошади. Они не работают на хозяев, они служат им.

Мимо лесочка колоннами по пять воинов вряд шли тати. Несли корзины с дротиками гибкие лами. Переваливались с ноги на ногу наряженные в кожаные доспехи кусатара, утаптывали тракт разлапистыми сапогами угрюмые палхи. Тянули таранные повозки и метательные машины мейкки, и крохотные малла, которые сидели на этих машинах, казались на фоне великанов сшитыми из холстины куклами. Воинов были тысячи, и не только костяное и каменное оружие было у них в руках и за спинами — металлом блестели наконечники копий и пик, мечи, а кое у кого даже и шлемы и латы.

— Есть и ружья, — пробормотал Кай. — Мало, но есть. Когда они будут у Намеши?

— Если будут идти также, то послезавтра утром, — заметила Каттими. — У них мало лошадей.

— Тати не признают лошадей, — сказал Кай. — Только кусатара, да и то лишь с начала Пагубы. Хотя это все прошлые времена. Не могу понять я вот этого всего. Я часто сталкивался с тати, но редко чувствовал в них ненависть. Они ведь много нужного им теперь почерпнули у людей. Разве только палхи всегда ненавидели нас. Откуда это все? Кто сдвинул их с места? А этих? Ты посмотри! Каттими! Посмотри!

Отдельным строем, широкой колонной шагали люди. Почти все они были гиенцами, но среди вооруженных пиками воинов мелькали и полушубки мугаев, и кожухи вольных.

— Подожди. — Кай скользил безумным взглядом по рядам пичников. — Да только людей здесь больше двух тысяч! А конца колонны не видно! Почему они идут убивать людей? Кто собрал всех этих тати, которые в обычное время не слишком ладят друг с другом? А малла? Никогда ни с кем не воевал этот народец, только и умел, что отступать в глубь леса! Кто их гонит?

— Кто их гонит? — прошептала Каттими. — Ты уже забыл о схватке у холмов? Все еще думаешь, что тех тати манил к себе браслет? Нет. Браслет предназначался мне или даже тебе. А тати гнала магия. Слышишь?

Кай закрыл глаза и горько вздохнул. Да, это не был волчий вой, далеко, где-то очень далеко гудел рог. Гудел и гнал на юг тати и людей. Гнал убивать.

— Пошли, — подхватила мешок Каттими. — Вот и пришла пора выгнать из тела слабость.

— Что ты собираешься делать? — не понял Кай.

— Не знаю. — Она вытерла проступивший на лбу пот. — Не знаю, что делать. Но рог звучать не должен. Один раз я его упустила, второго раза не случится.

Они ушли за леском в распадок, потом забрали к западу и пошли на север вдоль Бешеной. Перебирались через ущелья по пастушьим мостам, спешивались, если тропа становилась опасной, доверялись чутью лошадей, когда тропа исчезала вовсе. Ночевали в занесенных снегом летниках, проскакивали через разоренные деревни, миновали, не останавливаясь, гиенские хутора. Смерть была почти всюду. Кровь не лезла в глаза, снег скрывал и кровь, и тела убитых. Не мог только скрыть пожарища. Из-под белого холодного покрывала торчали обугленные стены, закопченные печные трубы. Пару раз путники нагоняли обозы тати, которые везли награбленное: гиенские сыры, кожи, шерсть. Один раз встретили конвой невольников. Убивали всех — и юных возниц лами с кнутами, снаряженными шипами и стальными бляхами, и охранников кусатара. Подстреленного в ногу палха — погонщика невольников — добить не успели. Истязаемые им женщины и подростки разорвали его на части сами, а потом постягивали с повозки одеяла и припасы и, не говоря спасителям ни слова благодарности, растворились в заснеженных скалах.

Следующим утром до путников донесся далекий грохот. Казалось, словно где-то в горах ударила молния и гром заметался между вершинами, но пылающее языками пламени небо оставалось чистым. Тяжелые облака унесло к западу еще ночью.

— Обвал? — предположил Кай. — Или скала лопнула от мороза?

— Не тот уж мороз, чтобы скалы лопались, — покачала головой Каттими. — Думаю, что это намешцы разделили свой город на две части. Мост уничтожен.

— Уничтожен? — удивился Кай и нащупал притороченный к седлу мешок пороха. — Ты думаешь…

— А ты думаешь, что у них было время разбирать его по камешку? — подняла брови Каттими. — Поспешим.

К полудню они вышли к Гиене. Кай помнил каждый изгиб тракта возле самого северного города из всех клановых столиц Текана. Только Харкис мог поспорить с Гиеной близостью к горным отрогам, но даже Харкис со всеми своими белыми стенами не был столь красив. Гиена была сложена из серого камня, большая часть строений внутри города вовсе щетинилась комлями горных сосен, слободки, окружающие город, сплошь состояли из приземистых, крытых лапником крыш, но общий вид, который открывался всякому выбравшемуся на знаменитое лошадиное плоскогорье путнику, заставлял восхищенно замолкать и тянуть с затылка всякий головной убор — от обычного бабского платка до туварсинского колпака. Гиенская крепость стояла на высоком утесе, который сам был словно ступенью перед высоченной, напоминающей лошадиную голову скалой, и все окружающие деревеньки были подобны брызгам, разлетевшимся из деревянного ведра с водой, если слишком резко поставить его на приступку в сенях дома. Но красота Гиены была не только в скале, в уступе, в ровных, словно по струне вытянутых стенах, не только в россыпи слободок, но и в крышах. Маловата была крепость для многочисленного гиенского народа, а каждый род, каждый поселок хотел иметь свой угол за высокими стенами, и росли дома один над другим, вздымались этажи, щетинились крыши, так что к тому времени, как стал пригретый циркачами мальчишка Луккай сам циркачом, напоминала Гиена издали разросшуюся грибницу, что частенько облюбовывают трухлявые пни, только осела она в этот раз на камне, да не поддалась бы ножу никакого грибника. А уж если вспомнить водяной поток, который омывал восточную сторону лошадиной головы, обрезал по основанию восточную стену, шумел под резным каменным мостом да рушился под южной оконечностью крепости в пропасть, разделяющую два утеса, между которыми покачивался так называемый сумасшедший мост, то всякий бы согласился: нет чудеснее в Текане города, чем Гиена.

Гиены больше не было. Серая крепостная стена, хоть и стала неровной и обгрызенной по верхнему краю, еще тянулась вдоль каменного уступа, но самой крепости не стало. Только слабый дым поднимался над отгоревшим пожарищем. И слободок не было. И «сумасшедшего моста». Поэтому колонны тати и одурманенных людей шли прямо через крепость. Переходили через каменный узкий мост, выбирались на тракт и двигались на юг. А на утесе, над незамерзающим водным потоком, сидел на лошади в золотом колпаке Аиш и время от времени прикладывался к золотому рогу, извлекая из него заунывный, шевелящий на коже волосы вой.

— Нас могут увидеть, — заметил Кай слишком далеко выехавшей на выступ витка горной дороги Каттими.

— Склон крутой, — ответила девчонка. — Если и ринутся в погоню — не заберутся. А по ленте дороги тут более трех лиг. У нас отдохнувшие, здоровые лошади, а у них лошадей я вообще не вижу, только под Аишем. Повозки тянут мейкки. Пустотников в небе нет.

— Скажи, — прищурилась девчонка, к которой словно стала возвращаться ее былая бодрость, — почему нет никого на восточном тракте?

— Это просто, — процедил Кай. — Земли кусатара восточнее Гиены. И все или почти все поселки гиенцев восточнее Гиены. Немногим тати, что обитали на склонах Западных Ребер, нет нужды переходить через Бешеную. А с севера дороги сюда пока нет. В начале зимы перевал у Парнса очень тяжел. Да и Хастерза запирает его с северной стороны. Там маленькая, но очень хорошая крепость. И мугаи — не гиенцы. Даже палхи с великим трудом могут с ними совладать. Самая короткая дорога на юг — через Намешу.

— Значит, нам с той стороны пока ничего не может угрожать? — заключила Каттими. — Сколько отсюда до моста через Бешеную?

— Два дня пути, — сказал Кай, наклонился, погладил по шее лошадку. — Или день. Но эту дорогу я знаю. Пройду по ней даже с закрытыми глазами.

— Ты знаешь, что нужно делать, — сказала Каттими.

Отсюда, с витка горной дороги, до стоявшего на утесе колдуна было не менее трети лиги. Чуть более трехсот шагов по прямой. Можно было различить даже блеск золотых шнуров и множества амулетов, украшающих одежду Аиша. Был отчетливо различим каждый изгиб рога в его руке. Только причудливая вязь заклинания казалась неразличимым узором, но Кай помнил, что последний завиток ее, имя, располагался в самом тонком месте — между губами и сжимающей рог ладонью.

Кай слез с лошади, взял ружье, подошел к обрыву, лег на снег, положил ружье на заледенелый камень, приготовил лучшие заряды. Остаток из запаса, переданного ему еще Шарни. Холодный ветер то налетал порывами, взметая снежную пыль, то затихал. И в перерывах между порывами ветра Аиш подносил к губам рог и дул в него.

— Давай, зеленоглазый, — затаила дыхание Каттими.

Кай прижал приклад с дарственной надписью к плечу, зачем-то произнес имя брата, потом имя отца, имя матери, вспомнил слепого Куранта, приемную мать, рыжебородого названого брата Хараса, сестру, больше чем сестру, Негу, вспомнил истерзанное лицо последней ишки — Аси, прищурился и потянул за спуск. Выстрел показался сухим щелчком и не был бы заметен, если бы именно он не оборвал очередной поток колдовского воя. Пуля перебила основание рога и, наверное, разворотила рот колдуну. Следующая разорвала Аишу запястье левой руки и унесла рог в пропасть. Войско замерло. Завопили, завертели головами лами. Зарычали кусатара. Заухали мейкки. И лишь едва успел издать первый звук истошного клича-воя Аиш, как третья пуля вошла ему в гортань и вышибла его из седла.

— Там ущелье глубиной в полторы сотни локтей, острые камни и бешеный поток внизу, — сказал, вставая на ноги, Кай. — И никакого покоя всякому пловцу до самой Хапы.

— Уходим! — крикнула Каттими, отбивая мечом замедлившуюся на излете стрелу. — Не стоит испытывать судьбу!

— Только этим и занимаюсь лет так с шести, — буркнул Кай, запрыгивая в седло. — Вперед.

Подарок Таркаши получился и в самом деле бесценным. К наступлению темноты Каю казалось, что скорее он вывалится из седла, чем хотя бы одна из подаренных гиенцем лошадок оступится. Раза три им приходилось пролетать через разграбленные горные селения, один раз на окраине деревушки у перегородившей дорогу жерди обнаружился дозор из троих кусатара с боевыми топорами, но, видно, тати не ожидали увидеть на этой дороге хотя бы кого-то, кроме своих же воинов. Клинок черного меча легко снес голову длиннорукому стражнику, а двое других даже не успели подняться со стоявшей под войлочным навесом скамьи, как лошадки перелетели через жердину и продолжили путь. Ночью небо заволокли облака, начал идти снег, вдобавок из ущелий наполз туман, но лошади продолжали скакать, словно вовсе не знали, что такое усталость.

Они остановились ранним утром за сто шагов от моста. В туманном месиве под грохот бьющейся с морозом в пропасти Бешеной у каменных надолб в виде все тех же лошадиных голов суетились большерукие фигуры. Кай выдернул из чехла ружье и выстрелил. Одной фигурой стало меньше. Наверное, шум реки заглушил выстрел, потому как прочие стражники столпились у края пропасти, видно недоумевая, что заставило их соратника пуститься в зимнее плавание с такой высоты. Следующий выстрел уменьшил стражу моста еще сразу на двух кусатара. Оставшиеся двое наконец поняли, что беда вышла из-за их спины, и бросились бежать, но были подстрелены через пару десятков шагов. Один получил пулю в спину, другой стрелу. Когда спутники выехали на мост, подул ветер, и Кай разглядел сразу все — и заснеженную дорогу к перевалу за рекой, и клокочущий в пропасти водяной поток, и весь каменный мост шириной в десять локтей, изогнувшийся между двумя утесами промороженной дугой.

Каттими остановила лошадь в самом высоком месте моста и принялась чертить какие-то линии.

— Ты хочешь сломать мост колдовством? — вытаращил глаза Кай.

— Ты думаешь, что я и в самом деле всесильная ведьма? — прошептала Каттими. — Нет. Я всего лишь хочу ослабить кладку. Да не весь мост, а на пару камней, чтобы заложить заряд.

Кай смотрел на девчонку с восхищением. Весь день он оглядывался на нее, все ждал, когда нужно будет назначить отдых или даже подхватить валящееся из седла бесчувственное тело, но сил у нее словно прибывало с каждой лигой. Вот и теперь она резво вычертила какие-то линии, так же резво надрезала предплечье себе, трижды плюнула и устало подмигнула Каю:

— Ты будешь смеяться, но примерно вот так насылается легкая порча. Ну к примеру, чтобы молоко у соседки скисло или кабанчик перестал набирать вес.

— Иногда мне кажется, что смотрители вовсе не были бездельниками, — натянуто рассмеялся Кай.

— Ну я-то подобный рисунок не вычерчивала пока, — вздохнула Каттими, — но смерть на дробилке в любом случае страшнее, чем скисшее молоко.

— Сколького я о тебе еще не знаю, — заметил Кай.

— Осторожнее заглядывай в пропасть, осторожнее, — погрозила ему пальцем девчонка и с тревогой вздохнула, прежде чем закрыть глаза и начать ворожбу. — Главное, чтобы никто не заметил, не почувствовал мой наговор.

Она управилась за минуту. Сам Кай никакого колдовства не заметил, так, словно чуть-чуть изменился цвет одного из камней в кладке моста, но именно этот камень удалось без особых трудов выковырнуть наружу. Кай забил в образовавшееся отверстие мешок с порохом, разрезал его, опустил руки в холодные черные крупинки, набрал пригоршню и стал пятиться, оставляя за собой пороховую дорожку. Потом вернулся, придавил мешок камнем, пробежался до края моста, где Каттими держала лошадей, высек искру, выпрямился, чтобы проследить, как убегает к пороховому заряду шипящая вспышка, как вдруг понял, что она погасла.

— Хватит забавляться, — донесся уже знакомый голос.

— Вот, — прошелестела, прохрипела, прошептала на ухо Каю Каттими, сунув ему в руки ружье.

Пангариджа словно появился из воздуха. Может быть, он спустился из облаков, может быть, вылетел из-под моста, но Кай увидел его только в тот момент, когда слуга Пустоты притушил сапогом или когтистой лапой огонь за половину локтя до мешка с порохом.

— Хватит забавляться, — повторил Пангариджа и расправил крылья.

Тяжесть подкосила колени охотника, руки налились свинцом. Даже щеки и веки обвисли, словно служили его плотью уже тысячи лет. Но сзади к охотнику прижалась Каттими. Обняла его тонкими руками, прижалась горячей грудью к спине, прошептала чуть слышно:

Он выстрелил раз, другой, третий. Пули входили в лицо, в грудь, в шею Пангариджи. Тот вздрагивал, но не двигался с места, только все кривил серые губы в усмешке, а потом плюнул, и в десяти шагах перед ним зашипела, засверкала и тут же застыла лужица свинца.

— Это все, что ты можешь, мальчик? — прогудел Пангариджа. — Отдай мне девчонку и можешь убираться по своим делам. Или придумаешь еще что-нибудь?

— Держись, Луккай, — повторила за спиной Кая Каттими, хлюпая носом.

Все-таки руки были невыносимо тяжелы. Если бы не Каттими, которая казалась скалой, горой, стеной несокрушимой крепости, Кай бы точно превратился в лужу безвольной плоти, а так…

— Еще кое-что могу, — ответил Кай и опустил ствол ружья.

Пуля попала точно в лежавший на мешке с порохом камень. Кай еще успел разглядеть сноп искр, как вспыхнуло пламя, раздался грохот, а вслед за этим горячая волна сшибла с ног и его, и стоявшую за ним Каттими и заставила пошатнуться, присесть и испуганно заржать неутомимых гиенских лошадок. Поднявшись и тряся головой, почти ничего не слыша, Кай бросился к девчонке. Все лицо у нее было в крови.

— Ничего, ничего. — Она вытянула из разреза рубахи тряпицу, стала стирать кровь, потом закричала недоуменно мотающему головой охотнику: — Ничего! Это из носа! От напряжения. Когда я помогала тебе стоять. Ты все правильно сделал. Немного, думаю, погудит в голове, а потом пройдет.

— Где Пангариджа? — только и смог выговорить Кай, пытаясь вглядеться в образовавшийся вместо моста провал.

— Думаю, что он там, откуда сюда и прибыл, — пожала плечами девчонка, потом оглянулась, подняла с камня что-то напоминающее дымящийся обрывок толстой черной ткани. — Вот кусок его крыла. Спрячь, пригодится когда-нибудь. Только заверни во что-нибудь, зря не тереби в пальцах.

Морщась от отвращения, Кай сунул остаток Пангариджи в кисет, подобрал ружье, осмотрел его замок, вернулся к девчонке. Она уже вновь держала под уздцы лошадей.

— А мы пройдем его? — Она была на удивление спокойна. — Видишь, какие тучи? Сейчас снова повалит снег.

— Пройдем, — уверенно сказал Кай. — Снег — это лучше, чем лед.

Глава 26
Последний оплот

Жажда вернулась, когда петляющий между ущелий и скал, то приближающийся к руслу Бешеной, то уходящий от него тракт начал круто забирать вверх. Кай потянулся за флягой, принялся глотать холодную воду и только на пятом или шестом глотке вдруг понял, что эту жажду водой не утолить.

Тучи по-прежнему висели так низко, что даже ближние горы обратились в уходящие в небо стены. Снег не переставал идти, усиливался ветер, превращая снежную круговерть в метель, вдобавок ко всему подступал холод. Лошади который день брели по брюхо в снегу, но не обижались на закутавшихся в одеяло седоков, а только косились на них с недоумением — ну сколько же можно?

— Опять, — ответил, поежившись, Кай. — Кто-то из четверых близко.

Она подъехала вплотную. Из-под закутавшего лицо Каттими платка были видны только глаза и переносица, да и ту захлестывало снегом. Кай спрыгнул с лошади, провалился по пояс, вытащил из сумы сухую лепешку, разломил ее пополам и сунул по куску каждой из лошадей.

— Куда уж позже? — прокричала Каттими. — Пропасть началась слева. Чуть ошибемся — и проститься не успеем.

— Я не собираюсь прощаться, — повысил голос Кай. — Тут рядом есть оплот. Последний на этой дороге. За ним только Парнс, второй мост через Бешеную, перевал и спуск к Хастерзе. Есть еще деревни, но они чуть в стороне, да и не открывают горцы в такое время дверей никому. Хотя я не уверен, что вообще сохранилась хотя бы одна деревня. Тем более что зима поспешила на месяц. Если не успели расторговаться, сделать припасы, могут и голодать. Думаю, что мы переждем ночь в оплоте, может быть, не одну ночь, а там посмотрим. Если буря утихнет, лошадки нас выручат. Только надо и им помочь.

Кай постучал по притороченным к седлу широким лыжам.

— Слезай. Придется немного поработать ногами. Не слишком долго. Пару лиг. Только будешь держаться за мной и моей лошадью. Я чувствую пропасть.

— А я, выходит, ослепла и оглохла? — расширила глаза Каттими. — И нюх потеряла?

— А вот и проверим, — засмеялся Кай. — Только потом, завтра, если вьюга утихнет, не кричи зря. В горах нужно бояться лавин!

Ему казалось, что он помнил тут каждый камень. И уж оплот, который таился в узком распадке возле дороги, только протиснуться через расщелину шириной в пять шагов, точно. Там все началось для него, там. Во второй его жизни, которая наступила сразу после первой. А первая завершилась на лестнице в заливаемом кровью Харкисе, когда его мать была смертельно ранена, убита гвардейцами иши, и начальник стражи схватил его, визжащего и царапающегося мальчишку, закинул на плечо и потащил вниз. Когда он перестал визжать и вырываться? Когда схватил старшину за лицо и понял, что его щека рассечена до кости, когда вымазался в крови. Он и сам был ранен, но чужая кровь отрезвила. Привела в чувство. Потом, долгие три дня, когда воины клана Зрячих уходили от погони, он словно не жил. Пребывал в полусне-полудреме. Прощался со своей первой жизнью. Поэтому и не плакал уже, когда попал в руки старому слепому циркачу, оказался в том самом оплоте, где его и приняли в новую семью. И потянулась его вторая жизнь. Растянулась еще на десять лет. Был Киром Харти, стал Луккаем или Луком, приемным сыном циркача Куранта и циркачки Саманы. Братом жонглера Хараса и танцовщицы на канате Неги. И был им, пока не потерял Куранта, Саману, Негу… А в шестнадцать на портовой площади Хурная, в тот самый день, когда началась Пагуба, увидел стальное, серое, мертвенное лицо своей матери, обратившейся пустотной мерзостью, и закончил вторую жизнь. И стал Каем, зеленоглазым охотником, Весельчаком, который почти никогда не смеется. Кем-то он будет дальше? Снова Киром Харти? Так же Каем? Или Луккаем, если правда, что именно так назвала его родная мать, а старик Курант просто услышал неведомый отзвук? Ведь это случилось именно здесь. Да. Здесь.

Заснеженная Каттими показалась из-за заснеженной лошадиной морды.

— Думаю, что да. — Кай с сомнением оглядел белую стену. — Это здесь. Хорошо, если здесь. А то уже темнеет.

— Думаешь, что может быть темнее? — с сомнением покрутила головой Каттими.

Дальше пяти шагов ничего разглядеть было нельзя. Кружащийся снег оборачивался непроглядной мглою, и если бы не твердь, на которой стояли ноги, то можно было бы представить себя таким же комом снега, как и те, что забивались в глаза. Впрочем, какая там твердь? На ногах лыжи, а под лыжами снежный пух. Может быть, и вовсе без дна. Хотя стоят же на чем-то лошади или лежат на брюхе?

— Здесь, — твердо сказал Кай, подошел к снежной стене, уперся в нее концами лыж, наклонился, ударил кулаком. — Пробиваемся. Точно здесь!

Они потратили еще час, чтобы пробиться в узкую расщелину, чтобы отыскать занесенный до половины своей высоты оплот и расчистить его дверь. Зато уж внутри обнаружился и запас дров, и сено, и даже мешок сушеных ягод. Или кто-то очень заботился о путешественниках, или путешественников больше не стало.

Каттими завела лошадей внутрь, Кай устроил за дверью шалаш из войлока и лыж, чтобы выход не завалило снегом, закрыл дверь на затянутый ржавчиной засов и уже хотел было сплести заклинание над приготовленными для костра дровами.

— Нет, — в темноте остановила его Каттими. — Дальше буду колдовать только я. А ты запоминай. Или забыл уже о своей жажде? Нас могут услышать.

Она сплела заклинание мастерски. Только щелкнула пальцами, да так, что и щелчок не прозвучал, а язычок пламени уже пополз по сухой щепке, перекинулся на завиток коры, принялся вылизывать уже побывавшую в чьем-то костре деревяшку, и вот загудело, затрещало под каменным куполом, повеяло теплом и жильем. Из темноты показались довольные лошадиные морды с клоками сена в зубах, поленница дров, мешки, железная тренога для котла, лицо Каттими, усыпанное капельками воды от растаявших снежинок, старая лампа в каменной нише.

— Есть немного масла, и фитиль не до конца выгорел, — с удивлением заметила Каттими, поднесла к промасленной суконке лучинку и вот уже вовсе осветила своды. Снова щелкнула пальцами и заставила дым от костра подниматься строго вверх, где обнаружилось отверстие для него. Расправила кожаные ведра, закатила в костер выпавшие из кладки камни, подмигнула Каю: — Сумеешь набить посудинку снегом? Неплохо бы помыться да привести себя в порядок. Если бы ты только знал, как же я устала!

— Догадываюсь, — улыбнулся Кай и отправился за снегом.

Через пару часов, когда отшипели, отдавая тепло воде, раскаленные камни, когда подошла каша и высохли уже отросшие до плеч волосы Каттими, когда наполнились животы и успокоилось дыхание после жарких ласк, она закрыла глаза и прошептала обычное:

— Я бы задержалась здесь до весны, будь у нас чуть побольше еды и дров. Если бы не боялась, что ты умрешь от жажды.

Повернулась и посмотрела на него так, как не смотрела уже давно.

— Странно, — хмыкнул он, — всякий раз, когда ты так смотришь на меня, мне кажется, что ты намного меня старше.

— Еще бы. — Она откинулась на спину, потянулась. — Я уже говорила тебе о пропасти? Каждая женщина мать, поэтому в каждом мужчине она видит своего ребенка. Или своего будущего ребенка. И каждая лишь часть, звено в цепи, которая соединяет то, что было, и то, что будет. Всё через женщину.

— А мужчины, стало быть, только на побегушках? — сделал вывод Кай.

— Завидная участь, — прошептала Каттими, засыпая, — не каждый сможет…

Он смотрел на нее долго. Так долго, что прогорел костер и закоптила лампа. Пришлось подняться, подбросить дров, прикрутить фитиль. Под каменным куполом и толщей снега стояла тишина, нарушаемая только дыханием и всхрапыванием лошадей, плеском пламени и потрескиванием угольков.

Каттими лежала на спине. Бледным живым росчерком поперек ветхой ткани. В полумраке ее кожа казалась матовой, как молоко, топленное в печи. И осыпавшимися в него частицами сажи казались и почти зажившие отметины на груди, и свежий, только затянувшийся крест поверх этих отметин. И короткий шов на животе. И бледные, едва различимые отметины от бича на боках, когда удары работорговца перехлестывали через спину. И потертости на голени от сапог. Сухие лодыжки. Отметины от кровопускания на ладонях и предплечьях. Манящая тень складок у лона. Беззащитность груди.

Черты ее лица были тонкими, но в них не было и намека на какое-то высокородие. Точнее, высокородие было, но оно уходило корнями в такую древность, что вряд ли имело смысл доискиваться начала того рода, который в итоге размножился и заполнил собой если не весь неведомый Каю мир, то уж хотя бы его часть, заключенную под небом Салпы. И главным было то, что сейчас, когда она была спокойна и беззащитна, Каттими нисколько не напоминала ему его мать, что порой приходило в голову, когда она размахивала мечом, или натягивала тетиву лука, или вершила какую-то ворожбу. Но то желание, которое Кай испытывал к спящей теперь девчонке, ничем не напоминало жажду, изматывающую его перед встречей с каждым из двенадцати. Как и ту жажду, которую Кай чувствовал теперь, которая накатывала на него со стороны Парнса. Но обитель мудрецов Текана была еще не слишком близка, и жажду можно было терпеть.

Он осторожно накрыл Каттими одеялом, сел рядом, вытащил из лежавшего тут же пояса нож, сдвинул в сторону с земляного пола веточки и угольки, затем начертил круг. Вспомнил купол зала гвардии во дворце урая Хилана и разделил круг на двенадцать частей. Затем подтянул суму, нащупал заряды, отсчитал одиннадцать и расставил их по долям. В двенадцатую воткнул нож и прошептал:

Двенадцать престолов — двенадцать комочков пепла. Одиннадцать глинок и сломанный меч у Хары. Конечно, если ему передали его тени Тамаша. Двое — Хара и Асва, скорее всего, служат Пустоте. Асва так уж точно, ведь та же Каттими сказала, что если браслет грелся тогда в лесу, когда звучал рог, то оба заклинания сплетены одним и тем же умельцем. Выходит, что Аиш призывал войско против Текана умением Асва.

Кай вытащил из земляного пола нож, положил его. Затем положил один из зарядов. Покопался в сумке и добавил к нему бронзовый браслет. Задумался.

Их было двенадцать. Двенадцать городов, двенадцать кланов, двенадцать имен, двенадцать престолов в его видении.

Эшар. Он снял с ее доли заряд и отложил его в сторону. Почему-то теперь он был уверен, что сиун клана Крови тогда на рыночной площади перед воротами Хилана передал ему именно глинку Эшар. Не так давно, на корабле, когда он смотрел на гладь моря Ватар, Кай почти убедил себя, что произошла ошибка, и он и в самом деле получил три года назад глинку не Эшар, а Туварсы. Жаль, что он не может отличить их, да и что говорить, если сама Сурна не узнала свою глинку. Кто их создавал? Паркуи, Хисса и Эшар. Значит, они уж точно могли отличить. Значит, скорее всего, без сомнений всю эту игру затеял кто-то из них.

Эшар, Паркуи, Хисса. Нет, Хисса не знала. Она знала все или почти все, но это игра не ее. Точно не ее. Главный игрок не выбывает из игры в ее середине.

Эшар и Паркуи. Паркуи и Эшар. Кто-то из них. Или Хара и Асва. Асва и Хара. Двое, которые служат Пустоте. Которые могли служить Пустоте. Но никто из них не изготавливал глинки. Выходит, Паркуи или Эшар? Или оба?

Эшар. Конечно же она жива. И она не вырвалась за пределы Пагубы. Или вырвалась — и вернулась. Впрочем, это было ясно уже в Намеше, когда Паттар признал ее руку. И у Кая нет ее глинки. Нет, хотя и была. Странным образом она оказалась подменена глинкой Сурны. Когда это можно было сделать? Во множество дней с того момента, как она попала к Каю, и до того момента, как Сурна пролила на нее кровь. Но скорее всего, это произошло тогда, когда Кай был беззащитен и беспамятен. И после гибели Паттара. Или после гибели Кессар.

Он зажмурился, вспомнил тот день на хурнайской площади, когда всем казалось, что еще немного — и Пагуба прекратится. Даже небо становилось все бледнее. Впервые за три года вновь была устроена ярмарка на портовой площади. Потом случился этот укол в руку, который он счел случайным. И занозы ведь никакой не было, кожа потом чуть-чуть припухла, но началась жажда. Невыносимая жажда. Он не сразу ее понял, потому что говорил с этим бродяжкой, который передал ему клочок пергамента с запиской от Паттара, написанной, как оказалось, рукой его матери. Но затем жажда все-таки накатила.

Он выпил, наверное, кувшин легкого хурнайского, даже захмелел слегка, а когда над оградой дома Кессар взметнулся фонтан, который вдруг поднял тело старухи, превратился в ледяную руку и размолол ее в пыль, жажда исчезла. Она прошла. Он испытал тогда редкое облегчение, словно лед пробежался по его разгоряченным сосудам. И остался там, внутри его сосудов.

И Кай отправился в Намешу. Перед ним двигались пятеро всадников: Агнис, Неку, Паркуи и, скорее всего, помощники последнего — Хап и Хаппар. Они словно дразнили Кая. Загоняли ему под ногти занозы любопытства. Сначала убили Паттара, излечив Кая от жажды и заставив его испытать ощущение полета, не отрывая ног от земли. Затем убили Киклу. Тут не все прошло гладко. Да, какое-то мгновение Каю казалось, что вместо крови по его сосудам бежит древесный сок, но Кикла набросила на него и какое-то зеленое плетение. Оно тут же исчезло, Кай до сих пор иногда проводит пальцами по груди, пытаясь нащупать диковинную одежонку, но ее словно и не было никогда. Правда, тогда, когда ему пришлось противостоять колдуну, Истарку, точно Истарку, эта одежонка его, кажется, выручила. Но Киклу убили. И это сделали Агнис и Неку. Паркуи и его двое помощников покинули Кету раньше. Зачем? Куда они исчезли? Вернулись в Хилан?

Значит, у Агниса и Неку были глинки Паттара и Киклы. У Неку была еще глинка Агниса и собственная, но Агнис, скорее всего, об этом не знал. Это стало ясно на пароме. Выходит, в этой паре игроком был Неку. Но он убил себя. Значит, он не был главным игроком, хотя и был верным игроком. Паттар, Кикла и Сурна не играли вовсе. И Кессар не играла. И Хисса не играла, хотя и знала больше других. Более того, игрок был уверен, что она поступит так, как она поступила.

Кто главный игрок? Паркуи? Когда была подменена глинка на шее Кая? Если это произошло тогда, когда он лежал без памяти после битвы с тати, тогда она могла быть там же и оставлена. И Паркуи из Кеты направился обратно по тому же пути? И забрал глинку Эшар, зная, что тот, кто оставил ее в условленном месте, повесил на грудь зеленоглазого глинку Сурны. Слишком сложно. И кто это мог сделать?

Васа? И тогда в игру вступает Хара? Бессмыслица? Тогда кто? Каттими? Но у нее не было никакой глинки! Она пришла к охотнику голой!

Кай повернулся к девчонке и подумал, что даже если она и в самом деле подменила глинку и все это время не просто была рядом с Каем, а служила тому же Паркуи, или Эшар, или обоим сразу, это ничего не меняет в его отношении к ней. Разве только вместо долгой дороги распахивает где-то впереди бездонную пропасть.

Остались Паркуи, Эшар, Хара, Асва. Трех глинок нет. У Хары никогда ее не было. Завтра, если утихнет метель, они отправятся в Парнс и разберутся с Асвой. Как-нибудь. И Кай будет присматривать за Каттими. Так, чтобы она не замечала ничего. Хотя она не может быть нанятой тем же Паркуи или Эшар. Слишком долгий путь она прошла рядом с Каем, слишком многое испытала, слишком часто рисковала своей жизнью. Нет, это не работа для наемника. Это настоящая жизнь. Но ведь она и в самом деле ведьма. А если она дочь одного из двенадцати? Или одной? Это бы многое объяснило. Ведь есть же дочь у Хиссы? Двое детей у Сакува? Да и у Эшар, как уже не раз слышал Кай, было немало детей. Главное, чтобы она не оказалась дочерью Эшар. Впрочем, какая разница?

К тому же он забыл о главном, о том круге, в котором проснулся возле развалин Араи. И о той жажде, которая накатила на него стократ по сравнению с уколом на площади Хурная и которая по-настоящему не отпускала его ни на минуту до сего дня. Только утихала. Засыпала на время. Но где была Каттими, когда он шел из Хурная в Намешу?

Нет. Он посмотрел на тонкий профиль девчонки и невесело улыбнулся. Вот ведь незадача, девчонка рядом, никуда от него не отходит, а он сидит посередине занесенного снегом оплота и ломает голову, сам не знает над чем.

Все просто. Остались четверо. Из них двое могут быть игроками. Это Эшар и Паркуи. Хара и Асва служат или служили Пустоте. Если верно, что Пагуба прекратится, когда все двенадцать займут свои места на престолах, тогда нужно отыскать всех четверых, найти три глинки и как-то разобраться с Харой. Ничего себе задачка. А ведь есть еще Тамаш, Истарк, Хартага, Такшан. А Сиват и Ишхамай?

Он подтянул мех с легким вином, сделал несколько глотков, не надеясь заглушить жажду, услышал шорох, обернулся. Каттими открыла заспанные глаза, морщась, протянула руку. Взяла мех, напилась, уже не глядя, заткнула его болтающейся на шнуре пробкой, выронила и продолжила спать.

«А ну его все в Пустоту», — подумал Кай, сбросил сапоги, опустился на ложе, обнял, подтянул к себе Каттими и провалился в черноту даже раньше, чем успел закрыть глаза.

Сначала это были корни деревьев. Они тянулись куда-то вниз, словно искали почву, которой не было, разрастались, вздымались кронами, ветвились и сами обращались в деревья. Но без листьев.

Внизу, там, где должны были таиться кроны этих корней, ничего не было. Тверди не было. Там стояла студеная пустота, и в этой пустоте текли черные маслянистые реки и дремали болота.

Кай посмотрел под ноги и понял, что и под его ногами ничего нет, только пустота, и он немедленно провалится в нее, если не полетит, как птица, и он замахал руками, сначала замедлил уже начавшееся падение, потом замахал сильнее, почувствовал подпирающий ладони воздух, поднялся, еще поднялся, еще сильнее забил руками и почувствовал, что это уже не руки, а крылья. Посмотрел — и увидел крылья. Черные и отвратительные. И перестал махать. Но он уже не падал, ветер, который дул снизу, держал его.

Перед ним висел замок. Темные, почти черные башни уходили вверх или вниз, тонули в серой дымке, но между ними и стылой пустотой тоже ничего не было. Глянцевые от сырости стены упирались в камень, но и сам камень почти сразу же обрывался, и ниже только висели корни. Каменные, изогнутые, покрытые жидкой грязью корни, словно этот замок вырос на обильно политой грядке, и хозяйка только что выдернула его, даже не успела отряхнуть, ударяя плашмя по штыку грязной лопаты.

Вокруг башен замка летали крылатые тени. Их было много. Разве только две были крупнее прочих — одна серая, почти рыжая. Вторая — черная, но окровавленная и разодранная в лоскуты. Обожженная. Пепел сыпался с культей, которыми она махала вместо крыльев, но это не мешало держаться ей в воздухе.

По башням, по стенам замка, по переходам и тяжелым ставням ползали существа помельче. Они напоминали блох, которые готовы уже покинуть труп дохлой собаки, но все еще не решаются. Они напоминали людей.

Между башен сияли золотом ворота. Блеск их створок слепил глаза, исторгал слезы. Роскошь была бессмысленной — некому было хвалиться воротами, да и само золото не стоило ничего. У ворот стояли стражи — один черный, окруженный множеством теней. Второй серый — без единой тени. Они были огромны, но внешне тоже ничем не отличались от людей. В их руках сияли мечи.

«Тамаш и Истарк, — понял Кай. — А где же правитель посланника, пославшего вас?»

Нет, они не услышали его слова, но откуда-то налетел ветер и понес Кая к воротам, к башням, к теням, к крылатым силуэтам, пока в одной из арок он не узрел темный силуэт и не провалился в еще большую черноту…

Он стоял на потрескавшейся от жары земле. Жажда разрывала горло. Ветра не было. Вместо ветра горячий воздух опускался сверху вниз, обжигая затылок и плечи, но ногам, стоявшим на потрескавшейся земле, было холодно, подошвы обжигал лед. Охотник посмотрел наверх, вместо неба над головой тянулась та же самая потрескавшаяся земля. Казалось, что он может дотянуться до нее рукой, но Кай поднял руку и не только почувствовал, что не дотянется никогда, но и тут же ее отдернул. Показалось, что он сунул ее в костер.

Равнина казалась бесконечной, горизонта не было, просто все, на что Кай обращал взор, прикрывало собой что-то находящееся за ним, следующее прикрывало еще что-то, и каждая следующая картина становилась все мутнее и мутнее, словно скрывалась в тумане. Впереди вздымались темно-серые, почти черные пики, то ли втыкаясь в лежавшую над головой землю, то ли обращаясь корнями гор, растущих сверху вниз. По правую руку, в двух или трех лигах, вздымался лес, который больше всего напоминал тающий по весне грязный придорожный снег, но и он опять же не сулил ни мгновения избавления от жажды. По левую руку потрескавшаяся земля начинала вздыматься кряжами и провалами, за ними что-то поднималось фонтанами, исходило паром, но опять же без единого намека на влагу. Кай обернулся и замер. За его спиной зиял провал, и там, в глубине этого провала, было в тысячу раз хуже, чем здесь, на раскаленной равнине, освещенной серым светом, который падал неизвестно откуда. Там, в провале, стоял ужасный холод, и в этом холоде шевелилось что-то живое. Страдало что-то живое. Мучилось что-то живое. Ненавидело всех что-то живое. Пожирало само себя что-то живое. И на спине у этого живого шевелился, подрагивал, исходил ядом тот же самый рисунок, который был вычерчен двенадцатью на каменной плите Храма Двенадцати Престолов в Анде. Двенадцать кругов, двенадцать лучей, двенадцать завершений — шесть маленьких кругов в центрах шести из двенадцати больших кругов, что должны были скрываться под престолами, и шесть крестов в остальных. И этот рисунок тоже был испорчен. Алые линии на нем рассыпались, делились на алые точки.

Кай замер на краю пропасти и вдруг почувствовал, что та жажда, которая мучает его, сравнима с той жаждой, что притаилась в глубине бездны, так же как пылинка сравнима с самой высокой горой, и если он свою жажду все еще надеется утолить, то тому существу, что корчится у его ног, этого не суждено никогда. И что-то вроде жалости появилось в нем. Он наклонился, пригляделся, увидел не только массу серой плоти, но и окровавленные культи рук и ног, увидел голову, а на голове крохотное существо, похожее или на лягушку, или на ящерицу. Существо смотрело вверх и разевало рот, наполненный треугольниками зубов. И в этот самый момент Кай понял, что это крохотное существо однажды сожрет большое и само станет таким же большим и будет точно так же ворочаться в стылой грязи, мучаясь от жажды и холода, мечтая выбраться наверх, где нет ничего, кроме выжженной земли и палящего зноя.

Пошатнувшись, Кай оглянулся и вдруг заметил какую-то груду, тело, лежащее в полусотне шагов от него. Он двинулся с места, с удивлением понял, что у него уже нет крыльев и он может ходить, двинулся с места и долго, очень долго шел к телу. Ему показалось, что он шел к нему целый день. Или несколько дней. На краю пропасти лежала женщина. Или оболочка женщины, потому что жизни в ней не было. Это была огромная женщина. И Кай уже видел ее дважды — сначала на окраине Хурная, а потом на площади, когда уже был готов к смерти, но его мать, да-да, его мать завладела телом этой женщины — ловчей Пустоты, проявила в ее сером уродстве свои черты и спасла Кая, Кира Харти, Лука, Луккая — своего сына.

Он обошел тело, наклонился. Очень медленно наклонился и увидел лицо матери. Оно все еще было серым. Но теперь и мертвым. И эта смерть вдруг показалась Каю облегчением и радостью, и он протянул руку и коснулся серой холодной щеки. И тело матери медленно стало осыпаться. Так, как осыпается песок со склонов стеклянной воронки в песочных часах.

Внезапно раздался топот. Кай поднял голову, выпрямился и увидел несущуюся к пропасти тучу, стаю, орду, стадо, толпу, ораву! Вздымая клубы пыли, какие-то существа спешили навстречу верной гибели. И в низком небе над ними вились черные тени с огромными крыльями, сверкали молниями, подгоняли безумную охоту.

Вот до стаи осталась лига, вот половина лиги. Вот четверть. Вот уже Кай может разглядеть лица. Людские лица. Их тела были искажены, изуродованы, вытянуты, изломаны. Кто-то бежал, опустившись на четыре конечности, кто-то прыгал, кто-то скакал на одной ноге, но все вместе, одной толпой они бежали к пропасти, и среди них были и люди, и кусатара, и маленькие малла, и мейкки, и палхи, и лами. И вот они добежали до края пропасти и начали падать вниз, странным образом не прикасаясь к Каю, не дотрагиваясь до него. Они падали вниз волна за волной. Падали вниз, наполненные ужасом. Падали, не в силах произнести ни звука. И то существо внизу вдруг развернулось, спрятало в грязи незавершенный рисунок и показало огромную пасть размером с саму пропасть, в которую и полетели все эти переломанные, но бегущие.

И в это мгновение Кай понял, что оно там живет. И ничего, кроме этого потока изломанных и бегущих, ему не нужно. И страшит его только одно — вот это маленькое с острыми зубками, прилипшее к его голове. А когда волна схлынула и огромная пасть захлопнулась, открылись огромные маслянистые глаза, и Кай понял, что его видят.

Когда он открыл глаза и с трудом унял пронизывающую его дрожь, Каттими уже не спала. На костре закипал ягодный отвар, лошадки довольно похрустывали выделенным им лакомством, а девчонка сидела над вчерашним рисунком охотника и переставляла с места на место заряды.

— Ты что? — Она посмотрела на него с тревогой.

— Не верь кошмарам, — строго наказала она ему. — Что бы ты ни увидел в плохом сне — это только сон. На самом деле ничего этого нет, там, — она постучала по голове, — только мысли и страхи, здесь, — она приложила руку к груди, — любовь, радость, тревога, боль. Ты понимаешь меня?

— Знаешь, — она виновато пожала плечами, — вот сижу с утра над твоим рисунком. Я и так прикидывала, и так. По всему получается, что или я околдована, или нанята. Ты что думаешь?

— Я не знаю, — признался Кай. — Но в чем я точно уверен, так это в том, что ты не воткнешь мне нож в спину.

— Послушай. — Он потянулся. — А не может так быть, что ты дочь одного или одной из двенадцати?

— Я уже думала об этом. — Она ткнулась лицом в рукав. — Если история Салпы насчитывает несколько тысяч лет, а двенадцать бродили тут из селения в селение весь этот срок, то мы все родственники. Даже не сомневайся.

Глава 27
Парнс

Когда Кай выбрался из оплота и разгреб нападавший за ночь снег, он увидел ясное, подрагивающее алыми сполохами небо и сияющие белым и розовым вершины. За нос и щеки сразу принялся щипать морозец. Ветра не было. Бешеная еле слышно шуршала валунами в ущелье.

— Что-то не так? — появилась за его спиной Каттими.

— Колотушки нет, — ответил Кай. — Обычно вот по таким утрам в горных деревушках стучат в колотушку. В каждой деревне есть огромная бочка и большой деревянный молоток. Его раскачивают и бьют о бочку.

— Лавины, — объяснил Кай. — Снег собирается на склонах и от резкого звука, а то и вовсе без какой-нибудь причины может обрушиться на дороги, на путников. Звуки колотушки вынуждают возможные лавины сойти тогда, когда это безопасно для деревенских.

— Это значит, что в деревне никого нет, — ответил Кай, вернулся в оплот за ружьем, вскинул его к плечу и выстрелил в укрытый снежной пеленой склон напротив. Грохот выстрела отразился от гор, прокатился вдоль ущелья, затих среди остроконечных вершин. Затем раздалось шуршание, шум, грохот, словно где-то рядом огромный мельник полнил столь же огромные мешки мукой, грохот покатился дальше, и шум продолжился, пока окончательно не затих где-то совсем уже далеко, может быть, даже за перевалом.

— Когда-то для меня все началось здесь… — Кай помолчал. — Тогда над этой дорогой тоже гремели выстрелы. Но снега еще не было, шел дождь, хотя перевал, как я потом узнал, уже прихватило ледком. Прошло тринадцать лет.

— Девятнадцать, — ответил Кай. — Почти двадцать.

— В самом деле? — Она была удивлена. — Я думала, что больше. Лет на пять, а то и на десять.

— Выгляжу стариком? — усмехнулся Кай. — Выводи лошадей.

— Ага! — ответила девчонка и прокричала уже изнутри оплота: — Что мы будем делать, если одна из этих лавин перегородила нам дорогу?

— Не должно так случиться, — успокоил ее Кай. — Большая часть дороги от этого оплота и до Парнса идет вдоль ущелья, но скала выступает над головой. Путь вырублен в обрыве.

— Интересно! — восхитилась Каттими. — Можно не бояться дождя?

— От дождя не спасает, — покачал головой Кай. — Струи все равно захлестывает внутрь ветром. К тому же с грязью. Но от лавины есть надежда уберечься. Хотя знающие люди говорят, что однажды лавина может сойти вниз вместе со склоном.

— Однажды все заканчивается, — согласилась Каттими. — Надеюсь, что не скоро и не больно.

— Все равно как, — буркнул Кай. — Но лучше не скоро.

Лошадки выглядели отдохнувшими и, выбравшись вслед за хозяевами под открытое небо, даже позволили себе немного подурачиться. Выход из распадка на тракт опять пришлось пробивать, но затруднений это особых не вызвало. А вот снаружи лошадки присмирели, словно чувствовали, что под сползающими в пропасть сугробами никакой тверди нет вовсе. Кай двинулся вперед и строго наказал Каттими двигать лыжи только по его следу и не пытаться ни догнать его, ни тем более обогнать лошадь, которую он вел в поводу. Каттими сразу погрустнела и почти всю дорогу до Парнса бормотала за спиной Кая, что если бы она хотела путешествовать молча, то и путешествовала бы одна, а если она не одна, то почему же она должна молчать?

За несколько лиг до обители теканских мудрецов Кай остановился у придорожного алтаря. Из-под наметенного сугроба торчала только каменная стела.

— Что там? — все-таки приблизилась к нему Каттими, дыхнула морозным паром.

— Горцы сжигают своих мертвых, — объяснил Кай. — Горских деревень мало, но они сторонятся всех, не принадлежат ни одному из кланов, не считают себя и вольными, соблюдают какие-то странные обряды, но никогда не говорят о своей вере. Немало их поселений уничтожили смотрители, а вот эти остались. Мудрецы Парнса их защитили, взяли под опеку.

— Запах тления, — объяснил Кай. — Я думал, он идет от придорожного алтаря, а он от деревни. Через лигу будет вход в небольшую горную долину, думаю, что там уже не осталось живых. И я уже не хочу разбираться, как они погибли.

— Идем, — развернулась Каттими. — Не знаю, гостеприимны ли мудрецы Парнса, но мне бы хотелось пообедать в тепле. Или хотя бы поужинать.

Они добрались до обители мудрецов к полудню. Уже напротив деревни жажда, от которой Кай успел отвыкнуть, казалась ему нестерпимой, а у кованых ворот, прикрывающих проход в скале, она уже кружила голову, застилала пеленой глаза. Мороз усиливался, снег забивался в сапоги, а охотника бил жар. Внизу под обрывом рокотала Бешеная. Над воротами возвышалась неприступная скала. Уступ дороги у входа в обитель был расчищен, и даже обычная деревянная лопата стояла у ворот, словно неведомый трудяга только что закончил свою работу.

— Что собираешься делать? — спросила Каттими.

— Поговорить, — растер лицо снегом Кай, приглядываясь к приклепанному к воротам, стертому от древности, едва различимому кругу — двенадцать лучей, шесть крестов, шесть кругов на концах. — Сначала всегда следует поговорить.

— Пробуй, — кивнула Каттими. — Только дай мне браслет.

— Надену, — чихнула от попавшей в нос снежинки девчонка. — Ему со мной все равно не сладить, а я так попробую почувствовать того, кто слепил заклинание.

— Держи. — Кай бросил браслет Каттими и снова окунул лицо в снег. — Проверим, по-прежнему ли Парнс неприступен, или Пагуба научила мудрецов гостеприимству.

Он не успел сделать и шага к воротам, как дверца в них открылась, оттуда вышел сутулый, лысоватый старичок в черном балахоне и, шаркая валенками, засеменил к лопате.

— Вот ведь, тертый бубен вместо башки, лопату забыл.

Старик замер, словно вспомнил что-то важное. Настолько важное, что даже пошевелиться нельзя, потому как вылетит из головы и уже не разыщется, не наткнешься. Потом медленно повернул голову к спутникам, поднял брови, будто увидел их только что. Протянул, шмыгая носом:

— Милостью Пустоты, привратник Ирмалант я. Немного и провидчеством мелким балуюсь, но так-то привратник. Вот. Ворота, проездной двор и кусок дороги на мне, да. Как сказал имя? Асва? О клане Лошади говоришь? Тут бесклановые все. Пустое искать тут…

— Ирмалант… — Кай был готов побиться об заклад, что старик и был Асвой. И не потому, что напоминал он того самого Асву, которого охотник запомнил на престоле в своем видении, а потому что блеснуло что-то в мутных глазах балахонщика, блеснуло, когда заговорил он с гостями. А уж потом старик только то и делал, что тупил взгляд долу.

— Послушай, Ирмалант, а что скажешь насчет отдыха в обители? Видишь, что творится на дороге? Не отказались бы мы и от чаши горячей воды, и от крыши над головой хотя бы на день. Позволено такое или не позволено? Монетой бы не обидели. А там, может быть, и провидчеством твоим воспользовались.

— Провидчеством? — ухватил лопату Ирмалант. — Так ведь провидчество-то мое на вроде той самой погоды и есть: то плещется, когда не надо, а то не дозовешься.

— А не дозовешься, все одно заплатим, — настаивал Кай.

— Заплатите? — усомнился старик. — Так деньги вперед. Серебряный за попытку, а как срастется, еще серебряный. Потянете?

— Потянем, — кивнул Кай и бросил монету. — Держи задаток.

Монету старик поймал намертво, словно и не жмурил подслеповатые глазки, не шаркал больными ногами и не держал лопату в правой руке. Выкинул в сторону левую — и выдернул из воздуха брошенную за двадцать шагов хурнайскую денежку. Тут же поднес к носу, засопел и засеменил обратно к воротам.

— Так чего стоите? Заводите коней, заводите. Только чтобы без шума. Братия почивает, так что тихо. У нас как зима, так все почивают. А я вот уже, наверное, выспал свое, выспал…

Не ожидал Кай, что так легко попадет в Парнс. Стучался уже в эти ворота, хотел как-то поискать мудрости, только и услышал, чтобы проваливал куда подальше. Так что напрасно рассчитывал на помощь старшина стражи Харкиса, когда уходил от погони с маленьким Киром Харти тринадцать лет назад. Напрасно. Значит, что-то переменилось в Парнсе, если и постучать не успели в ворота, а седой старатель уже тут как тут, убирает засовы и медленно двигает тяжелые створки. Или просто сумели наконец Кай и Каттими оседлать капризную удачу?

— Сюда, — закряхтел старый, откашливаясь и сморкаясь. — Заходите-заходите. Двор через тридцать шагов, справа коновязь, там и сенцо имеется, и поилка, хотя какая теперь поилка. А я сейчас, сейчас…

Тридцать шагов полумрака. Понятно, что не из камня сложен тоннель, а в камне вырублен, но так ведь вырублен так, что глаз не оторвать — свод ровный, только что не отшлифованный. За резной аркой на выходе — двор. Двор не слишком большой — полсотни на полсотни шагов, но светлый. Небо над головой колодцем — далеко. По сторонам галереи, над ними узкие оконца-бойницы. В галереях двери, пахнет конским навозом, сеном и топленым, а то и подгоревшим молоком и какой-то мерзостью, но запах молока забивает все. А напротив тоннеля еще более тяжелая дверь, чем та, которой звякал, задвигая засовы, привратник. И скала над нею. Да не скала, а гора, подошва горы, которая сама если и не упирается в небо, то уж точно царапает его снежным пиком.

— Ну что там забыли? Коней к коновязи — и за мной. Насчет ночлега или отдыха подумаю, а горяченького чего-нибудь точно устрою.

— Как что там? — удивился старик. — Вход на этажи, к кельям, в трапезную. Склады и хозяйство. А ты что думал?

— Проход в Запретную долину, — предположил Кай.

— Проход в Запретную долину? — вытаращил глаза старик. — Ну ты загнул, приятель. Проход в Запретную долину. Это ж надо… Ну пошли, пошли, что вы там. Пошли.

Келья привратника располагалась в той же скале, в которой был вырублен и тоннель. Только потолок в ней был обычным, беленым, и не столь ровным, как в тоннеле. Окошко крохотное имелось, но выходило в тот же двор, да еще располагалось под навесом галереи, так что старик сразу открутил фитиль лампы и засуетился между четырьмя лежаками и одним большим дубовым столом. Ничего больше не было в келье привратника — ни шкафов или ниш со свитками, ни сундуков с вещами, ничего. Только крохотная глиняная печь, жестяной чайник, кубки да несколько крынок на покосившейся полке. Впрочем, там же отыскался и завернутый в тряпицу хлеб.

— Ягодка сушеная или мед есть? — с надеждой посмотрел на Каттими старик. — Кипяточек имеется, а вот с ягодкой или медком трудно стало. От Хастерзы торговцы раньше чем через месяц не доберутся, а деревенские уж второй месяц как забыли о нас. Озоровали тут на дороге мугаи, из тех, что совсем разум потеряли, вот тогда деревенские о нас и забыли. Даже не знаю…

— А провидчество свое на деревенских направить не пробовал? — спросил Кай, выкладывая на стол сушеную ягоду и ставя плошку с медом.

— А с чего бы это я должен был провидчество свое на них направлять? — не понял старик. — Или они меня серебром засыпают? Им мое провидчество без надобности. У них жизнь простая и ясная. Летом паси овец, собирай дикое зерно и ягоду в лугах, зимой сиди дома, пряди шерсть, сберегайся от холода. Да думай, чтобы дурной человек в двери не постучал, потому как никто не заступится за обычного человека в горах. Некому заступиться.

— А как же гарнизон в Хастерзе? — напомнил Кай.

— Гарнизон? — протянул старик. — Пятьдесят ловчих да пятьдесят гвардейцев? К ним еще сотня ополчения из слободских? Знатный гарнизон. Только что от него здесь толку? Хастерза только им и держится. Им, да. Стоит только отойти от города, сразу же полезут палхи.

— Отчего же они на мугайские деревни не лезут? — поинтересовался Кай.

— Почему не лезут? Лезут, — зачерпнул деревянной ложкой меда из плошки старик. — Но у мугаев своя песня, да и уйдет мугай в штольню, со всей семьей уйдет, найди его там. Палхи под скалы боятся лезть, кусатара в мугайские ходы не пролезут, а лами с мугаями не справятся. Человек, он ведь такая тварь, вроде бы слабее не бывает, кроме тех же малла, а захочешь раздавить — давилка отвалится.

На мгновение замешкался Ирмалант, но сразу же опять принялся охать да посмеиваться.

— И что провидеть хочешь, приятель? Про детей, про девку свою, про хозяйство? Впрочем, ведь нет у тебя хозяйства?

— Нет, — признался Кай. — Но ни про девку, ни про детей пока знать не хочу. Скажи-ка мне, привратник, а кто ночевал вот на этих лежаках? Недавно ведь ночевали? Пахнет потом, кожей, дымом от постелей. Или ты сам с лежака на лежак перепрыгиваешь? Да и во дворе явно ведь лошадки у коновязи до наших стояли?

— Ну какое же это провидчество, — хмыкнул старик. — И по лежакам я не прыгал. Тут ведь как, должность у меня невеликая, так что если кто из отцов обители готов приютить путников, то мне расхлебывать, больше некому. Не, парень, это не провидчество. Позавчера были постояльцы: Данкуй, важный человек из самого Хилана — и два молодца при нем. Один низенький, другой высокий. Только ушли они. Перед самым снегопадом ушли. На Хастерзу. Но не в Запретную долину, нет.

— Значит, нет тут прохода в Запретную долину? — усмехнулся Кай.

— И не было никогда, — вдруг стал серьезным старик, поправил балахон, присел напротив. — Это же горы. Видел уже пригорочек, в котором один из притоков Бешеной дырочку проточил, а уж потом далекие отцы-основатели обители расширили ту дырочку и убежище наше вырезали? В редкий летний день можно разглядеть ее вершину. Так за ней ее сестричка — еще выше. А за той уж братишка ее, так тот и летом вершиной не хвастается, облаками ее окутывает. И так на многие лиги. Горы, ущелья, лед. Или думаешь, что с другой стороны иначе? Слышал про Гиму, которая подревнее нашей обители будет? Так и там то же самое, только что не в скале она выдолблена, а в ущелье построена. И за ней — на долгие лиги горы и горы. Нет, дорогой, если бы был проход в Запретную долину, о том бы говорили в Текане.

— Неужели нельзя перебраться через горы? — спросил Кай. — Или уже закончились в Текане веревки, зубила, молотки?

— Ну ты хватил, — прыснул старик. — Веревки… зубила… Не в том дело, приятель, что веревок мало. Там, — он ткнул пальцем вверх, — человек жить не может. Иногда, раз в сто и двести лет, бывает такой сильный мороз, что Бешеную схватывает. Все ее водопады ледяными столбами ставит. В такие зимы птица на землю падает и на куски разлетается. Так вот там такой мороз всегда, только сильнее он разика так в два. Но не это страшно, и даже не лавины, обвалы, которые во всякий раз готовы похоронить любого смельчака. Страшно, что там ветра нет.

— А вот так, — развел руками старик. — Ты хоть считал, как поднялся, пока с равнины до ворот моих доехал?

— Если прикинуть, то на лигу точно, — прищурился Кай. — А если считать от Хурная, то и на две или полторы.

— Вот! — погрозил Каю старик. — На две или полторы. А уже не так дышится. У стариков на перевале и одышка случается. А ветер здесь еще есть. Только он редкий уже. Там, в горах, в седловинах между этими вершинами все забито ледниками да камнями. Там ветер совсем редкий. Такой редкий, что, считай, и нет его вовсе. Дышать нечем. Ниже трех лиг от этого места ни одной седловины не найдешь. А что творится на десяток лиг вглубь что по Южной, что по Северной Челюсти, так я даже и не скажу. Но горы там еще выше.

— Подожди, — не понял Кай, — откуда ж тогда известно, что там есть Запретная долина? Может быть, и нет ее вовсе? А город в ее центре, Анда? Откуда о нем вести?

— Про вести у вестников надо спрашивать, — помрачнел, задумался старик. — Или старые книги не жечь, а сберегать да читать. Наизусть запоминать. Был проход, был. Но был он с севера, и что с ним стало, никому не известно. Да и что делать на равнине-то? Если и есть там город, то мертв он. Давно уже мертв. Как провидец тебе говорю!

— Храмы не умирают, — нахмурился старик. — Покуда стены стоят, крыша имеется, храм живет. Даже если и не дышит на первый взгляд. Что еще провидствовать будем?

— Дался тебе этот Асва… — проворчал Ирмалант, но глаза закрыл и соединил ладони, обхватил одной другую, запыхтел, загудел что-то через сомкнутые губы. Открыл глаза через минуту, буркнул недовольно: — Близко он. Очень близко.

Кай оглянулся на Каттими. Девчонка и не вспомнила о кубке с кипятком, сидела, смотрела на старика, только что глаза не натирала, браслет, в тряпицу завернутый, в руках теребила, но последние его слова подтвердила, чуть заметно кивнула охотнику.

— Хорошо. — Кай снял с пояса кошель. — А где мне найти старика под именем Хара, с крестом на лысой голове?

— Вот ведь кому кого, — удивился Ирмалант. — Обычно молодые воины девок ищут, а как найдут, так денег. А тебе все стариков подавай. Это все вопросы? Может быть, сразу все задашь, а то ведь устану я гудеть. А так-то погужу за все вопросы сразу, а потом выложу ответы. Только дороже обойдется. Пусть твоя девка запоминает, чтоб я не пропустил ничего. Ты спрашивай, а я в копилку твои вопросы заводить стану.

Снова закрыл старик глаза, снова ладони вложил одна в другую, но загудел чуть тише, чтобы слова охотника слышать. Кай взглянул на Каттими, которая взопрела от напряжения, стал выдавать один вопрос за другим:

— Где найти старика под именем Хара, с крестом на голове? Где найти женщину, которую зовут или некогда звали Эшар? Где найти мужчину, которого звали или зовут Паркуи? Если его имя теперь Данкуй, скажи мне об этом. Если все-таки есть проход в долину, то смогу ли я его найти? Что меня ждет в самой долине? На воротах Парнса знак Храма Пустоты или что-то похожее на знак Храма Пустоты — на нем двенадцать отметин — шесть кругов, шесть крестов, что это означает? Кто такая Ишхамай? Кто такой Сиват? Чего они хотят, кому служат? Зачем Сиват пометил крестом голову Хары на престоле? Когда закончится Пагуба? Почему слуги Пустоты утверждают, что я служу им? Кому я служу на самом деле?

Оборвал Ирмалант гудение, словно ветер в груди кончился. Открыл глаза, взглянул на Каттими, удивленно выпятил губы и проговорил негромко:

— Хорошо тебя, девка, завернули. Так и не смог проглядеть, где твоя хозяйка. Верно, ты и сама не знаешь? Всегда она была самая опасная, всегда. Только ее волею Салпа на тысячи лет оказалась под раскаленным колпаком. Только ее волею. Все играет, но не наиграется никак. Неугомонная.

Пробормотал не своим голосом, медленно встал и вроде как потянулся за чайником. Потянулся и звякнул. Ножнами о скамью звякнул. Не было ножен ни на его балахоне, ни под ним, а звук до ушей Кая донесся. И еще только разворачиваться стал старик, а Кай уже выхватил меч. Никогда он не вытаскивал его так быстро. Едва успел.

Ударилась сталь о сталь. Загремел, разбившись, кубок. Побежал по темным доскам, исходя паром, отвар. Отпрянула, едва не упала Каттими, но Кай смотрел на то, что осталось у него в руках, и не мог поверить. Его меч не выдержал.

— Да, — сказал Истарк, отступая на шаг от стола, осматривая клинок своего меча — черного, как и у Кая, но не сверкающего, а матового. — Хорошее оружие выковал кузнец Палтанас тебе, парень, под руководством твоей матушки, но сколь ни хорош мастер, не может он прыгнуть выше головы. Выше своей кузницы подняться не может. Вот и вся цена твоей удаче.

Кай выронил рукоять с обломком клинка, и сразу же стал светлеть, рыжеть, крошиться и рассыпаться и клинок, и гарда. Вроде бы только что в руках у воина сверкал лучший меч Текана, и вот уже только полоска ржавчины на дубовом столе.

— Так и делается, — кивнул Истарк. — Когда собственной прочности не хватает, когда порода слаба, только тем и можно победить, что стиснуть зубы и держаться. Самого себя сделать прочнее стали, но уж когда придет час, придется рассыпаться в пыль. Твой меч хорошо держался, Кир Харти. Что молчишь? Удивляешься, что не распознал меня? Брось. Не тяни на голову шапку, в которой можешь поместиться вместе с конем. Будь доволен уже тем, что меч свой успел подставить, отстрочил смерть девчонки. Не должен был успеть, а успел. Значит, и службу выполнишь. Должен выполнить.

— Вопросы… — прохрипел Кай. — Я задал вопросы.

— Что ж. — Истарк сделал еще шаг назад. — Все бы вам языком поболтать вместо дела. Но я отвечу. Как смогу, так и отвечу. Но потом девчонку все равно придется убить. Не волнуйся, ты справишься и без нее. Просто твоей матери веры нет, значит, и ее посланнице тоже.

— Хорошо. — Истарк выставил вперед ногу, взмахнул мечом, обратил клинок в сверкающий веер, остановился, хмыкнул, вытянул в сторону левую руку, резко сжал кулак, и тяжелый стол рухнул, рассыпался, обратился в пыль. Кай сдвинул Каттими за спину, попятился к глухой стене.

— Тебе ничего не грозит, — вздохнул Истарк. — Не волнуйся, не трать силы напрасно, я все равно ее убью, но тебя не пораню. В худшем случае, отправлю в обморок на пару часов. Но не убью точно. Беречь тебя надо. И вот почему. Думаю, что твоя матушка, она-она, а не Паркуи, решила исправить свою ошибку. Очень много лет назад некое колдовство не удалось. Оборвалось за миг до завершения. Думаю, что по ее вине, ведь она властвовала над кровью, а что за колдовство без крови? Она была одной из двенадцати, а эти двенадцать и в самом деле были властителями всего мира. Или его значительной части. Ну да ладно. Колдовство не просто не удалось, оно не завершилось. Вероятно, тогда, много лет назад, она решила схитрить, да что-то не учла. Она всегда считала себя самой умной, и я подозреваю, что со временем стала ею. И вот теперь, истоптав выпавшую ей юдоль печали в пыль, твоя матушка и в самом деле близка к тому, чтобы все исправить. Но можно ли ей верить? Куда теперь она ввергнет Салпу? На сколько тысяч лет? Да, если все двенадцать вернутся на престолы, закончится любая Пагуба, даже такая долгая. Но главное-то не в этом. Ты, согласно придуманной Эшар ворожбе, сам постепенно становишься частью каждого из двенадцати, впитываешь от каждого крупицы той силы, о которой они сами уже забыли. Знаешь, что это значит?

— Ты можешь завершить не только Пагубу, ты можешь остановить всю эту игру. В той старой истории между двенадцатью было больше самомнения и презрения, чем разума. Та история превратила эту часть мира в змеиную яму. Та старая история в конце концов превратила в муку и твою жизнь. Или, думаешь, я не вижу жажды, что тебя мучит? Говори спасибо маме. В таланте ей не откажешь. Родить сына от мудрейшего из двенадцати, сохранить его, да еще и придумать, как наполнить его силой всех двенадцати, пусть даже это крохи от их прежней силы, — это нужно очень постараться. За тысячи лет у нее получилось впервые. Когда все двенадцать займут свои места на престоле, когда все дадут тебе частицу своей силы, тебе будет достаточно только добраться до Храма Двенадцати Престолов и пролить немного собственной крови в вычерченные там линии. Обновить закваску. И все завершится. Все вопросы найдут ответы, и над Салпой будет не это отвратительное кирпичное небо, а голубое днем и звездное ночью.

— И слуги Пустоты тоже хотят этого? — спросил Кай. — Голубого днем и звездного ночью?

— У слуг Пустоты есть свой мир, — прошептал Истарк. — Но когда двенадцать всесильных придурков устраивали или турнир, или дознание, они могли бы подумать, что те границы, которые они ставят, действуют не только в их мире! Или ты предполагаешь, что Салпа накрыта куполом, а мой мир раздолен и свободен? Или я виноват в том, что, пытаясь вырваться за огненные пределы, всякий раз попадаю вот сюда?

Кай не сказал ни слова. В руке его уже давно был метательный нож. За его спиной замерла, затаила дыхание Каттими.

— Ты должен будешь отыскать всех и сделать то, ради чего все это затеяла твоя мать. Хотя она-то конечно уж предусмотрела какую-нибудь хитрость, чтобы обмануть всех. Поэтому ее посланница будет умерщвлена. Эшар всегда любила использовать кого-то, мне даже интересно, как она на этот раз думает избежать участи вновь оказаться на престоле? Я бы опасался ее, парень. Или думаешь, что слуги Пустоты хотят убить эту девку только из-за пустых подозрений? А что ты скажешь, если твоя мать в последний момент не сама отправится на престол, а убьет тебя, сольет из тебя кровь и понесет ее в Анду, чтобы завершить все и без твоего участия? Она может.

— Ты должен дойти до Храма и завершить все, — твердо сказал Истарк. — И мы забудем об этой истории как о кошмарном сне. Теперь твои вопросы. Старика с именем Хара ты найдешь в Хастерзе. Но не рвись на встречу с ним, он тебе не нужен. Хару убить нельзя, он всегда частью себя мертв, поскольку всегда правил смертью. То есть он всегда частью себя на престоле, а сила его в тебе уже есть. Или ты не попробовал его меча, который способен высасывать жизненный дух из любого? Кстати, это самое большое чудо, которое тебе удалось. У тебя не было никаких шансов. Я восхищен!

— Где найти твою мать, я пока не знаю, — продолжил Истарк. — Она сотни лет убегала от слуг Пустоты, так что удивляться тут нечему. Но она где-то недалеко. Поверь мне. Паркуи, который и в самом деле последние годы отзывается на имя Данкуй, тоже в Хастерзе. Я бы даже сказал, что ты всех загнал в угол. Паркуи самый расчетливый из всех. Если бы не твоя мать и не Хара, я бы сказал, что самый опасный. Если ты сладишь с ним, то сладишь с последним. Постарайся. Нам всем это нужно.

— Проход в долину находится в ее северной части, — продолжил Истарк. — Я никогда не искал его, потому что гор для меня нет. Я появляюсь там, где хочу. И путешествую ногами или на лошади только из любопытства. Во всяком случае, во время Пагубы, которая ведь не война слуг Пустоты против людей, а закипание котла на углях, которые вы сами же и ворошите. Но вернемся к долине. Когда-то проход в долину был открыт, и многие пытались попасть в нее и даже попадали. Но никто из них не вернулся. Думаю, что никто и не дошел до цели. Эти двенадцать очень боялись потерять власть и силу. Власть они потеряли, но их сила осталась при них, пусть даже они и не властны над нею пока. Вся равнина вокруг Анды охраняется магией двенадцати. Там слуги Пустоты ничем не смогут помочь тебе, охотник. Там ты все должен будешь сделать сам, иначе эти пакости, которые происходят в Салпе и в моем мире, никогда не кончатся. Конечно, если твоя матушка не окрутит еще какого-нибудь дурачка и не родит еще одного Кира Харти или что-то вроде того.

— Так-так, — задумался Истарк. — Что же ты еще хотел узнать? Да! На воротах Парнса тот же знак Пустоты, что и на груди каждого храмовника. Только он чуть более подробный. Двенадцать лучей — двенадцать престолов. Шесть кругов и шесть крестов — шесть мужчин и шесть женщин. Все просто.

— Семь мужчин и пять женщин, — не согласился Кай.

— Нет, мой дорогой, — рассмеялся Истарк. — Шесть мужчин и шесть женщин. Эти двенадцать были достаточно сильны, чтобы выбирать, какую проживать жизнь, но в этом заклинании учтена их подлинная сущность. Пусть эта тайна будет твоей неразгадкой. Мать заставила тебя испытывать жажду, я добавлю немного любопытства. Все остальное просто. Ишхамай — дочь Асвы. Сиват — посланник правителя моего мира. Скажем так, представитель пострадавшей стороны. Зачем Сиват пометил голову Хары крестом — спросишь у самого Сивата, надеюсь, такая возможность тебе представится. Хотя я и не понял, откуда ты об этом узнал.

— Зачем это все? — прошептал Кай. — Зачем эти храмы, эти смотрители, эти дробилки, смерти, зачем?

— Это не против людей, — улыбнулся Истарк. — Это против двенадцати напыщенных мерзавцев. Каждый из них мнил себя богом, а может, даже и являлся им, а бог без веры в него что цветок без влаги. Как еще мы могли отомстить им? Или ты думаешь, что их муки, когда они возвращаются на престол, — это случайность? Это безверие и пустота. Вот что это такое. Они питаются верой.

— А вы болью и муками! — вдруг яростно выкрикнула за спиной Кая Каттими.

Кай метнул нож мгновенно. Он должен был пронзить Истарку гортань, но вместо этого вдруг почти замер, остановился в воздухе, и Истарк легко, пусть и медленно, плавно, поднял свой черный меч и отбил летящий нож в сторону. Затем он сделал шаг вперед и снова стиснул кулак левой руки. И Кай повалился на пол, как повалился на пол стол, только не стал разрушаться и осыпаться трухой, а просто перестал владеть ногами и руками, оплыл, свалился в ногах Каттими безвольной плотью. А потом вперед шагнула девчонка, и Кай увидел невозможное. Она была нисколько не медленнее слуги Пустоты, успела подставить под удар Истарка серый меч, и черный матовый клинок, столкнувшись с серым, разлетелся на множество осколков. И изумление еще не успело стереться с лица Истарка, как его голова вместе с изумлением полетела в сторону, а затем и голова, и все тело слуги Пустоты начало осыпаться пеплом.

Глава 28
Предпоследние жертвы

Кай не терял сознание ни на минуту, но когда Истарк обратился в прах, то охотник словно очнулся после тяжелой болезни. Поднялся с пола и жадно напился из чайника, не чувствуя, что вода горяча, но понимая, что жажда не уменьшается. Кивнул Каттими на тихий вопрос: «Как ты?» — забросил на плечо ружье и вышел во двор.

Лошади стояли у коновязи, небо снова было низким, проглотив без остатка вершину горы, между узких окон-бойниц, смотрящих во двор, кружился снег. Кай уже понимал, что никакого прохода из Парнса в Запретную долину и в самом деле нет, но пошел к двери, ведущей в покои обитателей Парнса. Она не была заперта. За дверью обнаружилась пустынная трапезная, кухня с потухшими, чуть теплыми очагами, со сгоревшим на плитах молоком, кладовая, не блещущая богатством, библиотека, стоявшие в которой корзины с пергаментной трухой не оставляли никаких надежд на обретение мудрости или знания.

Каттими следовала за Каем, словно ждала от него каких-то слов, но он не знал, что ей сказать. Ему казалось, что сейчас не нужно говорить ничего, нужно немного времени, чтобы уложить все в голове. Или уложить в сердце, потому что все сказанное Истарком, даже если оно было не только ложью, но и на какую-то толику правдой, ничего не меняло в Каттими, оно только добавляло что-то к ней. Но не меняло. Так зачем было говорить хоть что-то? Тем более что наверху спутников в любом случае ждало дыхание недавних смертей. И, как надеялся Кай, избавление от жажды.

На лестнице он поднял окровавленный обрывок балахона, которым Истарк вытирал меч. Миновал отполированный усилиями многих поколений камнерезов зал второго этажа и ступил в огибающий двор Парнса коридор. Обитель мудрецов Хилана оказалась скромна. Друг за другом шли узкие кельи. Дверей в них не было, будто никто из обитателей каменных закутков не считал нужным хоть что-то скрывать от своих собратьев. Теперь в узких проемах запеклась кровь. Все старцы были убиты.

Наверное, Истарк просто шел по коридору и отмерял по одному удару каждому. Но этого удара хватало на то, чтобы рассеченные падали и мгновенно умирали. Живой был только один. Он нашелся в отхожем месте.

Асва висел на крюке, забитом в потолок. Наверное, на него подвешивали блок, чтобы очистить емкость с нечистотами, но теперь там же нашлось место и настоящему привратнику по имени Ирмалант. Руки его были связаны за спиной, вывернуты и закреплены под потолком. Ноги мелко дрожали. Изо рта раздавался хрип и текла кровь. В глазах стояли слезы.

Рядом, на перевернутом ведре, лежала глинка, на которой стоял кубок. В кубке торчал отрезанный язык.

— За что? — побледнел Кай. — Он же служил им. За что? Если он отец Ишхамай, то за что? Его нужно снять.

— Нет. — Каттими произнесла это твердо. — Все бесполезно. Это просто пытка, которую нужно прекратить. Смотри.

Она хлопнула в ладоши, и кубок исчез. Кровь выплеснулась на глинку, и Асва с облегчением закрыл глаза. Мгла окутала сначала его ноги, потом туловище, потом голову. Веревка ослабла. Отвратительный запах из отверстий в каменном полу исчез. Наступила свежесть, и эта свежесть вдруг побежала по сосудам Кая, прибавила ему дыхания, дала силы, расширила грудь. Жажда утихла. Мгла закрутилась вихрем и исчезла, выбив ветром крохотное оконце.

— Клан Асва не просто клан Лошади, — сказала Каттими. — Клан Асва — клан движения. Клан скорости. Клан свободы и неукротимости. Просто это немногие знают. Истарк не знал или не счел это важным, и он просчитался. Он дал возможность Асве самому прекратить свои мучения. Но тот не сделал этого.

— Он не достал бы ногой до ведра, — не согласился Кай. — Даже если бы стал раскачиваться и вырывать суставы еще сильнее.

— Не нужно было вырывать суставы, — покачала головой Каттими. — Достаточно было просто закричать. Или завыть, раз уж Истарк вырезал у него язык. Уходим отсюда.

— Почему? — уже внизу у коновязи остановился Кай. — Почему язык? Что он не должен был нам рассказать?

— Нам… — с надеждой повторила Каттими, но слабую улыбку спрятала. — Спросишь у Асвы сам, если доберешься до Храма Двенадцати Престолов. Возьми меч. Думаю, что это меч твоей матери. Он должен предназначаться тебе.

Она стояла с протянутым мечом так, словно сию секунду ожидала собственной казни. И в ее глазах было что-то похожее на то, что было в глазах Асвы.

— Нет. — Он шагнул к Каттими, обнял ее, уткнулся губами в затылок, прошептал негромко: — Пусть она отдаст его мне сама.

— Хорошо, — обрадовалась Каттими. — Тогда я пока поношу его. Ладно?

— Ладно, — кивнул Кай. — И никаких разговоров. Давай сначала сделаем дело.

— А потом поговорим, — отчего-то вновь стала грустной Каттими.

Они оставили двери Парнса открытыми. За воротами обители задувал ветер, но снега больше не становилось. До Хастерзы оставалось около трех десятков лиг. Самыми трудными были десять из них. Сначала путники пересекли заледенелый мост, до которого долетали брызги из падающей рядом со скального уступа Бешеной, потом поднялись к перевалу, который развеял последние сомнения: за Парнсом и в самом деле горы стояли стеной. Впрочем, разве Кай не знал этого раньше?

После перевала дорога стала шире, снега чуть меньше, что позволило спутникам поехать верхом, но уже через пару лиг они снова покинули седла. Из наметенного под скалой сугроба торчала лошадиная нога. Кай спрыгнул с лошади, подошел к туше, ударом ноги сгреб снег с бока лошади. Обернулся к Каттими.

— Упряжь хиланская. Думаю, что эта одна из лошадей спутников Паркуи или Данкуя. Нужно искать тела.

Поиски не заняли много времени. К тому же помогли гиенские лошадки, они сразу начинали испуганно всхрапывать, когда чувствовали под снегом тело. Вскоре удалось найти вторую лошадь, а рядом с нею и обоих ловчих — Хапа и Хаппара. Оба они были убиты внезапно. На лицах застыла гримаса боли, а в глазах недоумение. У одного горло было рассечено справа, у другого слева. Возле тел нашелся и третий черный плащ.

— Решил прятаться, — сказала Каттими. — Двое спутников, плащи, слишком заметно. Наверное, изменил и внешность. Но мы найдем его. Хастерза не слишком большой город.

— Послушай, — Кай повесил себе на пояс один из мечей ловчих, уложил мертвых рядом, накрыл их лица плащом, — тебе не кажется, что вот эти двенадцать, ну некоторые из двенадцати, ничем не лучше слуг Пустоты?

До Хастерзы спутники добрались уже ночью. Кай прекрасно помнил этот городок, в котором старик Курант неизменно проводил последнюю неделю осени. Подгадывал с цирковыми странствиями так, чтобы повеселить горняков, которые стекались на хастерзскую ярмарку со всех мугайских деревушек, собрать нужную порцию медяков, а потом успеть перебраться через перевал на юг, чтобы провести холодные месяцы у моря. Тогда Каю, которого в повозке звали Луком или Луккаем, казалось, что все это временно. И повозка на время, и строгий рыжеволосый подросток, который не давал спуску малышу, временно. И смешливая чернявая девчонка сестра-и-что-то-большее временно. И уж тем более разговоры Куранта и теплые руки Сары. А ведь то были счастливые времена. И никому из них, Куранту и Саре, уж точно ничего не нужно было от Кая, кроме него самого.

Сейчас Хастерза лежала в темноте, хотя Кай прекрасно помнил этот оплывший холм с крепостью в середине последней горной долины перед косогорами Гиблых земель. Ходили слухи, что холм, на котором была выстроена Хастерза, когда-то был выше на пару сотен локтей, но кто-то обнаружил, что он целиком состоит из отличной железной руды, и за пару столетий его срыли более чем наполовину. Срыли бы вовсе, но за полсотни локтей до подошвы холма руда закончилась, шурфы показали, что ее нет и глубже, а слободки, плавильни, рынок уже заполнили долину, так что и пришлось строить на холме крепость. Наверное, это был первый случай в Текане, когда не город строился вокруг крепости, а крепость возникала на пустыре среди шумного селения. Зато уж выстроена она была с умом и на совесть. Иша, который правил тогда Теканом, не жалел золота. Во-первых, это была первая и, как оказалось, последняя крепость за горами, во-вторых, уж очень нуждался Текан в железе и прочих ценностях, что добывались из-под земли в Гиблых землях, и, в-третьих, уж очень опасался иша тати, и особенно палхов, после набегов которых трупов не оставалось, лишь только кучи обглоданных костей.

Кай не собирался стучаться в крепостные ворота. Делать ему там было нечего, потому как в обычное время в крепости находились только воевода Хастерзы с дюжиной слуг и домочадцами, полсотни ловчих, полсотни гвардейцев, десяток тюремщиков и несколько мугаев, которым довелось перебрать крепкого пойла и набедокурить на неделю, а то и на месяц заключения. Кая и, как он думал, Каттими вполне бы устроила комната в обычном постоялом дворе с конюшней, лишь бы там не было слишком много пьяных горняков или, что еще хуже, их сварливых жен. Впрочем, один такой постоялый двор Кай знал. Правда, комната там стоила в два раза дороже, чем в обычных гостиницах, но что не сделаешь ради спокойствия и возможности все обдумать.

У южного дозора, в котором стражников пришлось будить громким стуком по крыше дозорной будки, спутников встретили с вытаращенными, хотя и заспанными глазами. Старшина дозора при свете тусклой лампы разглядел ярлыки путников, дыхнул перегаром, справился, что там происходит за перевалом, огорчился сбору тати войска в окрестностях Гиены и обрадовался тому, что Хилан стоит там, где стоял, и очень неплохо себя чувствует. О прочих новостях старшина интересоваться не стал, потому как хотел спать сильнее, чем говорить, принял от Кая положенное количество медяков и пожаловался, что за последний месяц, кроме грязного нищего день назад, никто не приходил со стороны перевала, а с нищего какой прок для кошеля… то есть для казны Хастерзы? И это в то время, когда у южного края долины встали шатры палхов, и кто их знает, так и будут они выменивать мелкие изумруды в лавках на еду и ткани или пойдут штурмом на крепость? Кай слушал старшину и думал совсем о другом, но не о Каттими, которая умудрилась уснуть, прижавшись к лошадиной шее, а о жажде. Она подступила к самому горлу на границе Хастерзы и теперь не отпускала.

Почерпнув из невнятной беседы кое-что важное, Кай повернул лошадей к нужному постоялому двору, при котором, как он помнил, имелся и неплохой трактир. Народу на постоялом дворе было немного, поэтому новых постояльцев приняли радушно. Кай оставил лошадей на попечение служки и снял комнату с прочной дверью. Лестница в комнаты не проходила через обеденный зал, и это помогло Каю подняться в комнату незамеченным, что было важным, поскольку Каттими выглядела после произошедшего в Парнсе усталой и засыпала на ходу. Охотник уложил девчонку в постель, спрятал под топчаном ружье, мешки, осмотрел комнату и остался ею доволен. В Хастерзе все строилось прочно и надежно, потому как мугаи грешили воровством, а палхи воровством людей, и никому не хотелось проснуться на вертеле в каком-нибудь палхском селении. Так что каждый дом, а уж тем более постоялый двор, напоминал небольшую крепость.

Кай выглянул в окно, по свету фонаря на входе в заведение оценил высоту стен и закрыл на замок железные ставни, которыми каждая комната была оснащена изнутри. Затем положил ключи от комнаты на кровать у руки Каттими, задержался на мгновение, чтобы рассмотреть ее лицо, прикрутил фитиль лампы и вышел в коридор. Чтобы закрыть замок комнаты снаружи без ключа, особого умения не требовалось.

Сначала он хотел спуститься в трактир и перекусить, а заодно и заказать еду для Каттими, но потом решил не показываться там, где остановился на ночлег, закутался в плащ и отправился к ярмарочной площади, где были самые шумные трактиры, но где можно было разузнать обо всех и обо всем.

Незамеченным ему остаться не удалось. Едва он вошел внутрь полупустого заведения, откуда-то из глубины зала послышался вопль:

— Это же зеленоглазый охотник! Весельчак Кай! Точно он, чтобы лопнули мои глаза!

Кай пожелал про себя, чтобы глаза горлопана лопнули немедленно, но горлопаном оказался не кто иной, как Усити. Остроносый юркий торговец, который тут же бросился обниматься с охотником, потащил его за свой стол, увидев едоков за которым, Кай не сдержал улыбки. Там пировал весь обоз торговца, двух погибших намешцев в котором по-прежнему замещали две нанятых Усити девушки из обоза Такшана. Правда, судя по их виду, теперь они были никак не обычными возницами, а как бы даже не будущими мамами юных намешцев.

В кубках тут же образовалось легкое вино, которое для прочих намешцев уж явно было нелегким, потом Усити принялся долго и подробно рассказывать, какие еще боли его мучают после той тяжелой раны, и как он успел уйти до того ужаса из Кеты, и как рискнул пойти обратно по той же дороге, по которой их вел Кай. Разве только край леса, где встретили троих приделанных, обошел с юга. И ведь выиграл, что и говорить.

— И всадников тоже видел, — прошептал Усити, наклонившись к самому уху Кая. — Да, помнишь тех черных всадников? Пятерых? Троих видел. Они обратно той же дорогой пошли. Нет, я не могу сказать, что я их видел вживую, но следы точно были их. Я ж по молодости охотой баловался, все намешцы рыбалкой, а я охотой, так что следы немного читаю. Одно не пойму: чего они искали у тех холмов? Ведь долго топтались на месте, долго, даже могилу чуть повредили, в которой мы наших похоронили. Но мы поправили ее, не без этого, поправили.

«Глинка, — подумал про себя Кай. — Данкуй, Хап и Хаппар».

— А там уж как засвербело что-то, — помрачнел Усити. — Я всегда чуял беду. Да и когда в лес тот пошел, тоже беду чуял, но только не пошел бы — еще большая беда случилась бы. Точно тебе говорю. Вот в Намешу вернулся. И неделю не отдыхал. Собрал караван, прикупил кое-чего — и сюда, и ведь на зимовку остался. А кто бы не остался, когда такое творится. Нет ведь уже больше Намеши моей!

— Есть, — твердо сказал Кай. И начал рассказывать торговцу обо всем — и о напасти, свалившейся на Намешу, и о гибели множества людей, но не всех, и о схватке с пустотниками, и о Туззи и Таджези, и о выживших и очистке города, и о лекаре, что спас Каттими, и о войске тати, и о разрушении моста.

Усити слушал Кая, открыв рот. Плакал, когда речь шла о потерях, тряс кулаками, когда Кай рассказывал о разбойниках, радовался и повторял: «Знаю я его, знаю», когда Кай говорил о лекаре. Постепенно и остальные его обозники или протрезвели, или проспались прямо за столом, потому как придвинулись и слушали рассказ охотника, не пропуская ни слова. И только одна из девушек, не обращая внимания на скорчившего гримасу Усити, прошептала Каю:

— А этот-то, колдун-полукровка, который вез нас в Кету, он ведь здесь!

— Такшан, — плюнул под ноги Усити. — Я б, конечно, так бы не оставил, но это ж не Намеша. Тут хиланские порядки — старшина строгий. А Такшан тут за уважаемого торговца, да еще и переговаривается с палхами. Тут целая орда остановилась у выхода из долины, вся Хастерза уже собиралась в крепости прятаться, но Такшан вызвался говорить с людоедами, да и крепость не слишком велика. И как-то договорился, стоят те теперь, никого не трогают. За стену городскую особо не лезут, только для переговоров. И даже мугаев-старателей пропускают и в долину, и обратно.

— Пока пропускают, — стиснул зубы Кай. — Где он обитает?

— В большом трактире, что возле главного входа в крепость, — махнул рукой Усити. — Рядом тут. Да что он тебе? Дело уже прошлое. Что делать-то с ним хочешь?

У входа в трактир, над которым болтались на цепях крохотные ворота, повторяющие ворота самой крепости, Кая нагнала новая волна жажды. Нет, она не проходила с того мгновения, как он приблизился к городу, но здесь, в центре, он едва устоял на ногах. Казалось, что где-то рядом сразу двое или трое из двенадцати.

— Паркуи, Хара, Эшар? — пробормотал Кай и опустился на выпирающий из угла трактира фундаментный камень. — Или сразу все?

А как оно будет, когда все двенадцать отправятся на свои престолы? Да и справится ли он с оставшимися тремя? А если справится? Как быстро закончится Пагуба? Через год? Через полгода? И закончится ли? И кто же все-таки эта шестая женщина? Кто? Кто из семерых, если эти комочки пепла и в самом деле в состоянии быть тем, кем они хотят быть? Если они могут выбирать? Агнис, Паттар, Неку, Сакува, Асва? Или Паркуи или Хара? Ха-ха, лысый старик с крестом на голове, какая бы женщина выбрала себе подобную участь? Но как узнать? Не думать о причинах несуразности, как узнать — кто? Вроде бы Сакува и Асва — отцы. Значит, они не могут быть одновременно и матерями, и отцами. Не они? Но откуда он знает, может быть, все в их воле — сегодня матери, завтра отцы? Как они делают это? Или это возможно после каждого возвращения к престолу? Но если не Сакува и не Асва? Кто? Можно ли почувствовать? Ведь ничего не бывает так, чтобы нельзя было почувствовать?

Паттар? Может быть, но он тоже был стар, к тому же постоянно приставлен к Намешским палатам. Хотя что говорить о времени? Какое оно имеет значение для живущих тысячи лет? Паттар — может быть. Агнис — вряд ли, ни крохи женственности не разглядел в нем Кай. Неку — может быть. Скрытен, мрачен, но в разговоре мягок и обходителен. И все-таки что-то не так. Если рассуждать именно так, тогда ту же Сурну можно было бы обвинить, что она не женщина, а мужчина. Паркуи или Хара? Неизвестно. Зачем? Зачем он ломает голову над этим? Зачем ему знать, кто из них на самом деле женщина?

Кай выпрямился, прижался спиной к холодной, покрытой инеем стене, судорожно потер виски. Что он должен понять? Что еще не дает ему покоя?

Ишхамай — дочь Асвы. Зачем Истарк отрезал Асве язык? А может быть, для того, чтобы Кай не узнал, кто мать Ишхамай? А если ее мать то чудище, что явилось во сне Каю? Откуда эти сны? Почему сначала кажется, что они отвечают на какие-то вопросы, а потом, что вопросов становится больше? Или все-таки мать Ишхамай та неизвестная из двенадцати? Или любая из шести? Почему, кстати, не Эшар? Вот у Сакува оказалось двое детей. Но если Истарк отрезал язык Асве, значит, мать Ишхамай та самая, неизвестная. Кому неизвестная? Только Каю и неизвестная. Уж двенадцать-то все знали друг о друге. Скорее всего, знали. И о том, что Сакува ткнул ножом в живот девчонки, дочери Асвы. И о том, что Ишхамай и в самом деле дочь Асвы. И о том, что один из ряженых под мужчину среди них на самом деле женщина. Они знали всё или почти всё. И уж точно… О, Пустота на его голову! О чем он гадает, надо всего лишь вспомнить, как они сидели. Ведь он был там! Ведь он все видел своими глазами!

Кай закрыл глаза и снова будто оказался на крыше Храма Двенадцати Престолов. Как они сидели? Через одного, во имя равновесия, так, как на рисунке. Он снова представил лица. Эшар, Асва, Кессар, Паттар, Кикла, Агнис, Сурна, Неку, Хисса, Паркуи, Хара, Сакува. Все через одного, кроме Паркуи-Хара-Сакува. Хара, мерзкий старик с противными глазами, сидел на женском месте. И Сиват только там, только на престоле, отметил его крестом. Словно в насмешку, подтвердил его желание быть мужчиной?

Кай судорожно сглотнул, наклонился, подобрал горсть снега, нанесенного ветром к камням, бросил его в измученную жаждой глотку. Так кто же служит источником жажды в этом трактире? И есть ли там и в самом деле Такшан?

Охотник отдышался, выдернул из ножен висевший на поясе меч, повертел его в руках. Когда-то с точно таким же клинком он выходил веселить перед балаганом селян. Как же давно это было. Что ж, значит, пришла пора повеселить жителей Хастерзы? Придется сделать это. Только следует сначала изменить цвет глаз.

Через минуту в трактир вошел потрепанный жизнью молодой горожанин, которого занесла за край Текана или страсть к путешествиям, или надежда на внезапное обогащение в мугайских копях, или, что случалось с подобными молодцами чаще всего, непроходимая глупость, в лучшем случае ужас перед непрекращающейся Пагубой. Только разве можно было укрыться от нее?

Не привлекая к себе внимания, Кай миновал широкий стол, за которым толстяк-повар разделывал только что испеченного козленка и где лежал на одном блюде румяный хастерзкий хлеб, а на другом горой возвышалась рассыпчатая мугайская каша из дикого зерна, на третьем запеченные с мясом овощи. Миновал стойку, составленную из трех пузатых винных бочек, которые охраняла вооруженная черпаком жгучая чернобровая туварсинка. Прошел в полупустой зал, укрытый толстыми дубовыми балками и налитый мутным ламповым светом, и сел за большой стол в его центре.

Такшана Кай заметил сразу. Тот сидел через стол за спиной охотника и вместе с тремя палхами трудился над запеченным с горохом поросенком. Видно, переговоры с людоедами велись в самом городке, к тому же в самом дорогом его трактире. Что ж, хотя бы не ели человечину, и на том спасибо. Кроме компании Такшана в трактире явствовали еще две. Близ стойки тянули вино из кубков и теребили пальцами жареную речную рыбу четверо ловчих или гвардейцев, а за столом в дальнем углу вели тихую беседу под горячий ягодный отвар две женщины и двое мужчин. Один из мужчин, на голове которого красовалась сплетенная из светлых волос коса, сидел к Каю спиной, еще один, коротко остриженный рыжеволосый крепыш с выправкой гвардейца, показался Каю знакомым, но двух ярко раскрашенных весьма красивых женщин, по виду гулящих, он видел впервые.

Вдоволь накрутившись головой и так и не определившись, кто является источником его жажды, Кай все-таки склонился к тому, что, скорее всего, красавица за стойкой, но уверенности не приобрел. К тому же с каждой минутой жажда становилась слабее, но не потому, что и в самом деле слабела, а потому, что захлестывала ненависть к Такшану.

— Еды и вина! — выкрикнул Кай как выпивоха, который успел захмелеть неизвестно где, но заглянул, чтобы «догнать» опьянение в первый попавшийся «другой» трактир. — Еды и вина! — повысил голос Кай и выложил на стол меч в ножнах, потому как ни повар, ни девица не поспешили к нему с заказом, а служек в ночное время в трактире видно не было. — Еды и вина! — наконец ударил кулаком по столу Кай и тут же сыпанул горсть серебряных монет. — Или тут думают, что у меня нет денег?

Ловчие оторвались от рыбы, покосились на буяна с презрением, красавица за стойкой с отвращением сплюнула, а повар вытер руки тряпицей и заковылял к посетителю. Девицы со спутниками не обратили на Кая никакого внимания, но Такшан и палхи его услышали. В этом Кай мог поклясться, хотя и не оборачивался больше.

Повар принял заказ и, дабы угомонить недовольного гостя, выполнил его сразу. Положил на блюдо горсть каши, ложку овощей, несколько кусков козлятины, подхватил у красавицы кувшин вина, кубки и все это без лишних слов водрузил на стол перед Каем.

— Деньги сразу! — строго сказал Кай, откатил нужное количество монет, добавил серебряный «за разбитую посуду и мебель», еще один серебряный от пьяной щедрости, собрал остальное и тщательно привязал к поясу. Затем наполнил кубок, поднял его, проорал на весь зал:

— За то, чтобы все тати, а особенно кусатара и лами, поскорее сдохли!

Выпил и ударом о стол расколотил кубок вдребезги.

Четверка с гулящими прекратила беседу. Ловчие потянулись к рукоятям мечей. А Такшан через секунду уже стоял за спиной Кая.

— Что ты сказал, урод? — прошипел он на ухо наглецу.

— Это точно! — громко ответил Кай, медленно поднимаясь из-за стола. — Потому как каждый из нас однажды уродился на этот свет, поэтому каждый из нас в каком-то смысле урод. Но некоторые уродливее других. Особенно те, кто уничтожают благословенный Текан. Гиены уже нет, сожжена, и орды кусатара и лами топчут гиенские земли. А может быть, даже уже и жгут Намешу и Хилан.

— Ты, приятель, повинен в этом вдвойне. Конечно, руки у тебя не столь длинны, как у кусатара, но длиннее, чем у меня. Зато уж брови у тебя кусатарские, тут не скажешь ничего. А вот спина и стать от лами. Похоже, ты полукровка. Беды в том особой нет, но вот никак не могу понять, если бы твоя матушка спуталась еще и с палхом, твой лоб зарос бы волосом до самых бровей?

Такшан уже кипел от ненависти. Он разорвал бы Кая на части сразу, но ловчие не сводили с собеседников глаз.

— Мы за границей Текана, — прошипел Такшан. — Тут оскорбление карается смертью. За разбитую посуду и мебель, как я слышал, ты уже заплатил? Но монеты у тебя остались, так что на похороны хватит. Назови имя своего отца, придурок, потому что я не хочу знать твоего имени, и умри! Мое имя — Такшан!

Вызов на схватку Такшан исполнил по всем правилам. Кай, пошатываясь, отошел еще на шаг, раскланялся во все стороны всем, кто был в зале, потому как все смотрели теперь только на него, и прокричал:

— Вольный человек без имени, сын лекаря Хаштая принимает вызов мерзавца Такшана, до имени отца которого нет никому никакого дела, на схватку до смерти одного из ее участников. Я правильно все сказал?

Он посмотрел в затянутые бешенством глаза Такшана и добавил:

Наверное, Такшан все-таки что-то понял. Но его уже ослепила ненависть, да и слишком соблазнительным было зарубить пьяного молодого наглеца, который даже не успел вытащить из ножен меч. Но когда он узнал Кая и ненависть в его глазах сменил ужас, было уже поздно.

Кай выдернул меч из ножен мгновенно. Тут же скрестил его с клинком работорговца, затверженным наизусть приемом отправил меч противника в полет к дубовым балкам, тут же перерубил горло Такшану и, пока все взгляды провожали летящий меч, метнул нож в обернувшего человека со светлой косой. Нож вошел в глаз светловолосого по рукоять. Он захрипел и падал в собственную черную кровь уже мертвым.

Кай узнал его во время схватки. Это был Анниджази. И источник жажды Кая находился за его столом. Охотник поймал за рукоять меч Такшана, дождался, кода один за другим упадут на пол тела торговца и светловолосого, и, под сменившие восторженные возгласы ловчих их же возмущенные крики и шипение палхов, шагнул к столу с женщинами.

Они снова вернулись к беседе, как будто Анниджази не пузырился, не исходил на полу трактира черной кровью и Кая и не было рядом. Но перед ним встал рыжий крепыш. В руках у него было странное короткое копье.

Рыжий оказался быстрее. Он не только один за другим выбил из рук Кая оба меча, но, не двигаясь с места, сначала подбил ему обе голени, а когда Кай начал падать, добавил ударом древка копья по голове.

«Где же я его видел?» — мелькнуло в голове катящегося в темноту охотника.

Глава 29
Паркуи

Он пришел в себя от жажды. Ноги, и особенно голова, тоже болели, но сильнее всего была жажда. Кай облизал сухие губы, поежился от сквозняка и открыл глаза. Он лежал на топчане в клетке. Точнее, в одной из клеток. Огромное, вздымающее своды на пару десятков локтей помещение было поделено прочными решетками на клетки. Пять шагов в ширину, пять в длину, пять, если кто-то умудрится шагать по стенам, в высоту. В каждой клетке деревянный топчан, охапка соломы, отхожая бадья в углу. Боковые стены у клеток общие. С одной стороны каменная стена с оконцами — и руку не просунешь, откуда сквозил холод, но и свежий воздух заодно. С другой, за решетками, — длинный коридор, где гудела печь, и дремал возле нее на скамье стражник.

Кай поднялся, обнаружил, что лишился всего оружия, кошельков и ремня, облегчился у бадьи, накрыл ее деревянной крышкой, обнаружил за топчаном кувшин с водой. Вода была стоялой, но холодной. Жажды она не убавила.

Кай поправил одежду, сделал несколько движений, разминая плечи, затем сел на топчан. Клеток было около десятка, но кроме него человек имелся лишь еще в одной. Через две клетки от клетки Кая, у стены, так, что решетка огораживала ее только с двух сторон и сверху. В ней на топчане, придвинутом к камню, лежал бродяга. На нем были продранные порты, куртка, сапоги с распоротыми голенищами, колпак. Он лежал спиной к Каю и, наверное, спал.

Кай посмотрел на охранника. Тот спал по-настоящему, даже пускал легкого храпака и блаженно прижимался к печи. Снова посмотрел на бродягу. Отсюда, за пятнадцать шагов, он не мог определить, пахло ли от незнакомца, как от настоящего бродяги, поскольку мешал сквозняк из окон, да и приглушенная вонь от отхожих бадей перебивала любой запах, но уж больно чистой казалась ткань, да и сапоги развалились по шву явно не от старости, а от серьезных усилий, не так просто разорвать крепкую дратву.

— Данкуй, — позвал Кай. — Или все-таки Паркуи? Ты здесь решил отсидеться? Не выйдет. Я пришел за тобой.

Бродяга не пошевелился. Кай выдернул из-за отворота рукава тряпицу, завязал узлом, смочил ее водой и, примерившись, бросил. Расстояние между железными прутьями было не более пяди, но бросок оказался удачным с первой попытки. Миновав сразу две преграды, мокрый узелок шлепнулся о стену и упал на бродягу. Тот шевельнулся и отбросил его на пол, но остался лежать спиной к охотнику.

— Хорошо. — Кай сел на топчан лицом к собеседнику и стал негромко говорить: — Сейчас мы с тобой в равном положении, хотя ты в любом случае рискуешь меньше. Только тем, что если попадешь в объятия своего сиуна, то через пятнадцать лет начнешь все сначала. Но я слышал, что начальник тайной службы Хилана облечен многими талантами и умениями, так что не пропадешь. К тому же говорят, что возвращение на престол не только сулит тяжкие муки, но и возвращает силу. Или хотя бы память о силе. Ведь так?

— Я бы хотел переговорить с тобой, Данкуй, — продолжил Кай. — Но уж если ты слишком знатен и важен для разговора с простым охотником, то буду говорить сам. Я расскажу тебе, как все было. Думаю, что однажды к тебе пришла Эшар и предложила общее дело. Она сказала, что в этот раз у нее все получится, чему ты не очень поверил, и еще сказала, что Пагуба в этот раз будет долгой, и пережить ее удастся немногим. Вот в это ты поверил сразу. Она сказала, что подготовленный ею мальчишка оказался довольно удачливым мерзавцем. Ускользнул от толпы убийц, отправленных по его следу, даже сумел победить ловчих Пустоты. Она сказала, что он годен. Она наведет на него ворожбу, и он будет мучиться от жажды. И будет бродить с этой жаждой по всему Текану, пока не возьмет что-то от каждого из двенадцати. Когда все они отправятся на престолы, закончится Пагуба. А он, может быть, доберется до Храма и завершит давнее колдовство. Всего-то и дел, что пролить на рисунок свою обновленную кровь. Ты почему-то согласился. Почему-то поверил ей. Мне кажется, что ты никогда никому не верил, но ей поверил. Не ты один, впрочем. Больше всех ей верил и служил Неку, но главным был ты. Она передала вам глинки. Уж не знаю, вы ли призвали сиуна Кессар в Хурнае, но сиуна Паттара призвали точно вы. Вас было пятеро. Ты, твои помощники — отличные парни Хап и Хаппар, Агнис и Неку. Агниса, скорее всего, уговорил Неку. Думаю, что обманул. Сказал что-то вроде того, что для остановки Пагубы достаточно, чтобы на престолы отправилась половина из двенадцати. Ведь раньше так и было? Агнис горяч, но недалек. Для бога недалек.

Из Намеши вы отправились в Кету. Выделали все, чтобы я шел по вашему следу. Дразнили меня. В Кете Агнис и Неку убили Киклу. Убили, когда я был рядом. А ты вместе с Хапом и Хаппаром вернулся в условленное место, где ваш человек оставил для вас глинку Эшар. Именно тогда ты убедился, что затея верная. Агнис и Неку последовали в Ламен. Там Неку призвал сиуна Агниса. К немалой досаде рыжего, как мне показалось. Я же прибыл в Туварсу. Неку тоже. В Туварсе подмененная глинка уничтожила Сурну. Затем, уже на корабле, где мы оказались вместе с Неку, он сам отправил себя на престол. Осталась половина из двенадцати. Эшар, Асва, Хисса, Хара, Сакува и ты. Наверное, ты был очень разочарован. Ты ведь почувствовал, что осталась половина. Но Пагуба не закончилась. Такое уже случалось, но очень давно. Давно не было столь долгих Пагуб. Наверное, со времен крепостей в Гиблых землях или Холодных песках, со времен магического города на Натте или матери всех деревьев в Диком лесу. Но еще один или еще два призванных должны были Пагубу завершить. Тебе всего лишь нужно было остаться здесь последним. Ты так думал.

— Затем была призвана Хисса. Она, как и Неку, сделала это сама. Но не по сговору с Эшар. Да, Эшар знала, что она так сделает, но Хисса все сделала сама. И Сакува все сделал сам. Остались четверо. Ты, Асва, Хара и Эшар. Чувствуя, что Пагуба не прекращается, что еще большие испытания накатывают на Текан, ты решил отсидеться в Парнсе. И даже переночевал там со спутниками, но тебя спугнул Истарк. Ты почувствовал его приближение и бросился в Хастерзу. По дороге решил, что один скроешься лучше, зарубил Хапа и Хаппара, пришел в город, совершил какое-нибудь мелкое воровство и спрятался в этой тюрьме. А я тебя нашел, Паркуи. Ведь так?

— Я знаю, почему она обратилась к тебе, — сказал Кай. — Ты создавал эти глинки. Ты, она и Хисса. И только ты, она и Хисса могли отличить одну глинку от другой. Но почему ты поверил ей, ведь ты не любишь ее. Даже ненавидишь!

— Да, — глухо пробормотал бродяга, повернулся, сел, и Кай увидел сухое лицо уставшего, изможденного человека. — Я ненавижу ее. Сколько себя помню, я ненавидел ее. Знаешь почему, зеленоглазый? Потому что любил ее. Так, как любила Кикла Сакува. Так, как любил этот идиот Асва Хару. Но она не любила никого. Да, у нее что-то было с Неку, но и это была не любовь. Скорее, она позволяла любить себя. Так же, как позволила влюбиться в нее Сакува. Обманула его. Выстроила. Продумала. Совершила. Она даже не подумала прийти ко мне сама, прислала эту наглую девчонку, защищенную от заговоров хитрыми татуировками! Хочешь знать, почему я поверил ей? У нее не все получалось. Здесь, внутри границ Салпы, где мы все подобны запертому в хлеву скоту, у нее не получалось ничего. Как и у всех нас. Но у нее всегда получалось больше. И она единственная, кто не сдавался никогда, ни секунды, ни доли секунды. И в этот раз она поставила все. Впрочем, как и всегда. Она отдала мне мою глинку. Она доверилась мне. Хотя ведь могла отправить меня на престол первым! Больше того, устами твоей девчонки она сказала, что доверит мне и свою глинку и что я сам призову ее собственной кровью. Признаюсь, я не поверил. А когда нашел у свежей могилы на кетской дороге ее глинку, решил, что она просто сошла с ума. Я был последним, кому она должна была довериться. Или предпоследним. Даже Асва, который был отравлен своими чувствами к Харе, который лепил по его просьбе заклинания, который вытащил для него в наш мир это мерзкое зубастое создание, даже он заслуживал большего доверия. Но она поверила мне. И вот смотри. — Паркуи шевельнул пальцами, и у него в руках оказались сразу две глинки. — Смотри! Вот они, моя и ее. Нас осталось трое. Я, она и Хара. Ну Хару-то убить невозможно, да и он плоть от плоти и сам как пустотная мерзость, а где она? Она опять оставила меня в дураках! Понимаешь? Опять!

— Откуда у нее появлялись глинки? — спросил Кай.

— Это легко, — усмехнулся Паркуи. — Она сумела приручить своего сиуна. Только она одна. Сакува обманывал своего сиуна, а она приручила. Эти глинки принес из Анды он. Больше этого сделать не может никто. Запретная долина маленькая, но путь до ее центра очень долог.

— Почему ты говоришь, что Хара то она, то он. Кто он на самом деле?

— Приходи в Анду и увидишь, — рассмеялся Паркуи. — Приходи, если ты столь ловок. Окропи заклинание свежей кровью, если сумеешь добрать в нее три недостающие капли, только сначала оглянись. Там, в муках, мы те, кто мы есть на самом деле. Там ты все поймешь. Только я бы на твоем месте не слишком пыжился. Там, на дороге к Анде, пустотники тебе не помогут. Это здесь они готовы все сделать за тебя. Там тебе придется все сделать самому. И постараться, чтобы не повернуть все так, как хочется Пустоте.

— А ты еще не понял? — усмехнулся Паркуи. — Нажраться. У нее есть огромная ненасытная глотка, в которую сколько ни брось — все будет мало. Она жрет и всегда будет жрать. Однажды она исхитрилась и добавила к тому полю, где она жрет все, и Салпу. Но прошли годы, и теперь и эта кормушка ей кажется маловатой.

— Так она хочет, чтобы я снял границы Салпы, чтобы и самой вырваться на волю, в мир? — понял Кай.

— Именно так, — кивнул Паркуи. — Тот мир, что за границами Салпы, очень большой. Его можно жрать долго.

— Тогда почему Эшар хочет завершить заклинание? — спросил Кай.

— Спроси у Эшар, — ухмыльнулся Паркуи. — Найди ее и спроси у нее. Думаю, она решила, что, когда границы падут и она вернет себе силу, освободится, она справится с той ненасытной глоткой. Уверяю тебя, она ошибается. С ней не справится никто. Нельзя сражаться с чудовищем изнутри. Не думай, что, попав к нему в пасть, ты сможешь поразить его в сердце. Изнутри его броня еще крепче. И ты не успеешь оглянуться, как превратишься в его дерьмо.

— Хе-хе, — скривил губы Паркуи. — Плохой пример.

Хара уже родился дерьмом. А Асва стал им, не забираясь ни в чью пасть. Это достижимо. Особенно если забыть, что страсть нельзя употреблять без гордости.

— Ишхамай, дочь Асвы, рождена Харой? — спросил Кай.

— Сиват — посланник огромной глотки? — спросил Кай.

— Как они связаны? — спросил Кай. — Почему Пустота помогает Харе, но убила Асву?

— Пустота презирает Асву, — сказал Паркуи. — Всякий враг достоин ненависти, но враг, пошедший на сговор, выказавший слабость, достоин презрения. К тому же Пустота не знает любви, признательности, верности, чести. Впрочем, как и многие из нас. Хара — дочь той самой глотки.

— Но почему она здесь, а глотка там? — не понял Кай.

— Она дыра в нашем мире, через которую в него заглядывает смерть и через которую из нашего мира улетучивается прах, — прошептал Паркуи. — Хара — клан Смерти. Хара — сама смерть. Она приняла облик старика, дабы не искушать своим видом призванных. Но когда глотка требует пищи, Хара снова становится той, какой была рождена.

— Почему Эшар остановила заклинание? — спросил Кай.

Рванул рубаху на груди, поднял перед собой постукивающие друг о друга глинки, надел их на шею, щелкнул пальцами, заставил глинки исчезнуть, запахнул рубаху.

— Попробуй возьми. Я уже сотни лет провел на этом престоле, не хочу. Хватит. Без меня. Понял, мальчишка?

— Понял, — кивнул Кай. — Но я рассчитываю еще поговорить с тобой. Надеюсь, у нас будет много времени.

— Надейся и знай, что мне плевать на твою жажду, — рассмеялся Паркуи, лег и опять отвернулся от собеседника, уткнулся носом в каменную стену.

Охранник проснулся ближе к полудню. Зевнул, открыл корзину, бросил в каждую клетку по подсохшему хлебу, поинтересовался, не иссякла ли вода, и снова заснул. А через час, когда его сменил другой охранник, Паркуи неожиданно закричал. Он стал тыкать пальцем в Кая и кричать, что он узнал убийцу, который зарубил двух воинов Хилана! Они вместе с лошадьми лежат под снегом на дороге между Парнсом и Хастерзой. Охранник ухватился за торчащий из дыры в стене канат, где-то зазвонил колокол, и уже через несколько минут десять стражников повели охотника по темному коридору. Его бросили в глухой каменный мешок, где он провел несколько часов. Когда за ним снова пришли и снова повели по узкому каменному коридору, в узких бойницах стояла ночь.

Его завели в комнатушку, разделенную пополам железной решеткой. В той части, в которой стоял Кай, не было даже скамьи. В другой за широким резным столом, на котором помаргивали огоньками сразу две лампы, в мягком кресле сидел важный арува, судя по ножнам хиланского меча, не менее чем старшина всей Хастерзы. За его спиной играл огнями камин и стоял столик, на котором исходило паром блюдо с тушеным мясом. Рядом поблескивали кувшины и кубки.

— Есть хочешь? — спросил арува, прищурившись.

— Поешь позже, — растянул губы в улыбке арува. — Там тебе передали еду, одежду, все у охранника. Хотя зачем тебе это? Думаю, что скоро придется тебя казнить. Знаешь ли, убийство гвардейцев Хилана — это серьезное преступление.

— Убивал ты их или нет, я спрошу у тебя сам и позже, — повысил голос арува. — А пока выслушай меня. Я расскажу тебе, что ты сделал. Это важно, потому что через час тебя будет допрашивать судья, конечно, если уже этой ночью не случится штурма Хастерзы, по твоей милости, кстати, и ты должен будешь рассказать судье все то, что я тебе сейчас скажу. Понял?

— Судя по ярлыкам, ты Кай-Весельчак, известный также как охотник за нечистью, также как зеленоглазый охотник, а также под разными другими именами, прибыл в Хастерзу вчера. По дороге ты нагнал или тебя нагнали двое гвардейцев Хилана — Хап и Хаппар, что следует из обнаруженных при них ярлыках. В пути ты их убил, ограбил и закопал в снегу. Затем прибыл в Хастерзу и отправился в трактир близ ворот крепости, где затеял ссору с торговцем Такшаном, который трапезничал с тремя важными воинами племени палхов, чье войско находится сейчас у входа в долину, и с кем при посредничестве этого самого Такшана мы вели переговоры. В ходе ссоры ты грубо оскорбил тати, в том числе палхов, после чего был вызван на схватку. В схватке ты легко убил Такшана, но одновременно с этим метнул нож в сидевшего недалеко от тебя неизвестного, отчего тот умер на месте. Затем ты напал на сотрапезников неизвестного, один из которых сумел тебя оглушить и передал присутствующим в трактире ловчим.

— Почему же? — отпил из кубка старшина. — Имеются свидетельства и за тебя. Торговец Усити, передавший для тебя вещи и пищу, показал, что ты отправился к Такшану, поскольку тот служит приделанным, торгует рабами, да еще в свое время с помощью магии и колдовства пытался навести орду тати на обоз, в котором двигался Усити и проводником которого ты был. Также, осмотрев тело неизвестного, Усити сообщил, что убитый напоминает ему приделанного под именем Анниджази, но утверждать этого не может вследствие скорости разложения указанного тела. Что, — арува хмыкнул, — подтверждает его приделанность. Однако имеется свидетельство и против тебя. Меч, которым ты убил торговца Такшана, был взят с тела одного из убитых тобою гвардейцев, что является мародерством и карается смертью в любом случае. Вот такие дела, — неожиданно отошел от писарского тона арува. — Есть что сказать против?

— Суд будет через час? — поинтересовался Кай.

— Да, — кивнул арува. — А казнь через два часа. Но ты успеешь поесть и переодеться. Усити очень хорошо о тебе отзывался, очень.

— А если я сообщу какие-то новые сведения, которые потребуют дополнительного следствия? — спросил Кай.

— Какие? — вздохнул арува, с тоской оглянувшись на блюдо с мясом.

— По дороге в Хастерзу я остановился в обители Парнс, — сказал Кай. — Меня принял человек, назвавшийся привратником Ирмалантом. Он сообщил, что перед моим приездом в обители останавливались старшина тайной службы Хилана Данкуй и двое его помощников — Хап и Хаппар. Но когда я стал говорить с Ирмалантом дальше, оказалось, что под его личиной не без помощи колдовства скрывается слуга Пустоты и одновременно часовой мастер Истарк. Я ясно излагаю?

— Мне пришлось вступить в схватку с Истарком, — продолжил Кай. — В ходе этой схватки он был убит, хотя и его, и мой меч оказались испорчены. Затем я осмотрел кельи и обнаружил, что Истарком или кем-то еще все старцы обители перебиты. После этого я отправился в Хастерзу. По пути нашел тела двух гвардейцев и двух лошадей. Возможно, где-то там же в пропасти лежит и лошадь Данкуя. Плащей, во всяком случае, было три. Третьим я накрыл найденных гвардейцев. У одного из них взял меч, потому как своего оружия у меня не осталось. Дальше все точно.

— И скажи мне, дорогой мой охотник-весельчак, — закряхтел арува, — зачем все это было нужно уважаемому арува Данкую?

— Ему грозит опасность, — пожал плечами Кай. — Весь Текан на краю пропасти. Хилан избежал Пагубы с великим трудом. Кета, Туварса, Ак, Хурнай, Гиена, Намеша — ее не избежали. Данкуй решил отсидеться в тихом месте.

— В тюрьме Хастерзы, — пожал плечами Кай. — В виде бродяги. Наверное, за мелкое воровство определили его туда?

— Данкуя? — вытаращил глаза арува. — В тюрьму? За мелкое воровство?

— Нужно всего лишь сходить и посмотреть на того бродягу, чтобы убедиться, что это Данкуй, — посоветовал Кай.

— Вот что я тебе скажу, — заявил арува, — через час суд. У тебя будет время поесть и подумать. Ну о разном. Следствия по Парнсу не будет. Он за перевалом, перевал завален снегом, да и я хорошо знаю Ирмаланта. Никогда и никому он не откроет ворота Парнса, если не будет знать этого человека. Так что не будем тянуть время.

— Подождите, — запротестовал Кай. — Но Данкуй сидит у вас в клетке.

— Уже не сидит, — повернулся к столу с блюдом арува. — Сбежал, паршивец. Вот ведь только недавно проверяли стены, а тут смотрим, нет бродяги. И куча песка на полу. Даже пыли. Можешь себе представить, несколько блоков отличного камня рассыпались в пыль. Он и ушел через дыру. Конечно же звали его не Данкуй. Но ты можешь звать его как хочешь. Тем более за то, что взял меч, — смертная казнь в любом случае. Стража!

Глава 30
Хара

Жажда не стала меньше. Она чуть отдалилась, разделилась на части и теперь обжигала Кая с двух сторон: с севера и со стороны города.

Охотника опять отвели в каменный мешок, в котором ему предстояло провести последний час перед судом. Минут пять он сидел в углу, пытаясь собраться с мыслями и решить, когда ему следует совершать побег и сможет ли он его совершить, как дверь камеры заскрежетала, и в ней появился пузатый стражник, наряженный как ярмарочный мытарь. Старшина тюрьмы, а Кай сразу решил, что именно старшина мог дополнить обычные латы золотыми шнурами и бронзовыми резными заклепками, рявкнул на стражников, и перед Каем был поставлен крохотный столик, на котором с трудом уместилось блюдо с мясом и хлебом. Кувшин с водой пришлось поставить на пол.

— Ешь, — сказал старшина и остался стоять в двух шагах от Кая, хотя кажется, смотрел на него и ничего не видел.

Есть пришлось руками, даже мягкого оловянного ножа Кай не получил, но не успел он насытиться, как минут через пять старшина так же безучастно произнес:

Кай двинулся за старшиной, у стражников в коридоре вытянулись лица, но старшина еще более удивил их, когда приказал зайти в камеру и доесть то, что не съел охотник. Удивленно вращая глазами, в каменный мешок прошли все десять стражников, после чего старшина закрыл их на замок и громко приказал не шуметь в ближайшие пару часов.

Кай, который уже был готов рвануть по коридору, наверное, выглядел так же, как и обескураженные стражники. Охотник чувствовал какую-то магию, но то, что он ощущал, было слишком слабым для того, чтобы заставить седого ветерана выполнять что-то противоестественное. К тому же след магии мог оставить какой-нибудь оберег, а чудачества старшины могли объясняться вовсе другими причинами. Вдруг Каттими достало ума захватить в заложники семью тюремного старшины?

Каттими! Кая словно обожгло. Все последние часы, когда он ломал голову, думал и перелопачивал все произошедшее с ним, переставлял имена и не один раз произносил имя Каттими, впервые он произнес его так, как произносил ночью, когда ласкал ее тело, когда хотел, чтобы она услышала свое имя из его уст.

— Иди за мной, — настойчиво повторил старшина и двинулся по узкому коридору. Он вел Кая довольно долго. Спустился на ярус ниже, провел еще по одному коридору, окликнул издали одного из стражников, отослал его куда-то, подождал на лестнице, пока пройдут стражники на еще более низком ярусе, а затем вывел Кая даже не во двор, а в узкий колодец, в который не выходило ни окон, ни других дверей.

— Эй, соня! — заорал старшина куда-то вверх. — Открывай, не видишь, я иду?

— Что-то ты сегодня рано, — донесся откуда-то голос. — Домой, что ли?

— Кто надо, — равнодушно бросил старшина. — Открывай!

— Ближе? — загудел в колодце хохот. — Так ты не домой? К кому? В ткаческую или на рынок к торговке сукном?

Старшина не ответил, но под продолжающийся хохот где-то наверху загудела, загремела цепь, заскрипела и поползла вверх тяжелая стальная плита. Открылся заснеженный проем, старшина ступил в него, развернулся и начал спускаться. И Кай последовал его примеру. Веревочная лестница ударялась о мерзлую крепостную стену, но высота была не слишком большой, десятка два локтей.

Внизу Кая ждала Каттими. Она налетела на него птицей, обняла, повисла, обслюнявила щеки и тут же начала кутать в какой-то плащ, подсовывать ему лошадь.

— Быстрее, нужно уйти от крепости. Искать вряд ли будут, палхи зашевелились у входа в долину, половина стражи на малой стене, многие горожане, несмотря на снег и метель, потащились со скарбом к перевалу. И Усити тоже пошел. В городе паника.

Кай оглянулся на старшину, который как был, так и побрел без верхней одежды за городскую площадь.

— Ничего… — Она поторопила пятками лошадь, подхватила уздцы лошади Кая, потащила его за собой. — Это он все сделал сам. Усити ходил к воеводе Хастерзы, передавал за тебя деньги, через тюремщика еду и одежду.

— Одежды мне не передавали, — пробормотал Кай.

— На то и расчет был, — рассмеялась, пряча тревожные синяки под глазами, Каттими. — Я не только одежду, но и браслет Асвы передала. Надеялась, что он наденет его на руку. А дальше уж все пошло как надо. Хотя половину ночи и половину дня пришлось помучиться, непросто чужую ворожбу расплетать. Да не думай ты о нем, к утру уже очухается. И не вспомнит ничего. Ты из-за меня пошел с Такшаном разбираться, из-за меня?

Как вываливала скороговоркой прочее, так и это выпалила. Протараторила и замолчала тут же, словно от того, что ответит ей Кай, зависело все.

— Из-за нас, — негромко сказал охотник, хоть и не посмотрел на девчонку, а все одно разглядел краем глаза, как расплылась в улыбке на пол-лица. Но глаза не смеялись. Ни искорки смеха не появилось в глазах.

— Кто был вторым? — спросила Каттими, когда уже скрылась за спиной метель, и крепость, и площадь, и крайние улочки у крепости.

— Анниджази, — сказал Кай. — Разве Усити не сказал? Или не был уверен?

— А третьим? — спросила она. И он вспомнил. Он вспомнил того, кто кружился над тем ужасным замком в паре с Пангариджей.

— Хартага, — ответил Кай. — Он разделался со мной как с мальчишкой. Но не убил.

— Я научу тебя, — прошептала она чуть слышно. — Ты видел, как я взяла на меч Истарка?

— Ты все правильно делаешь, — вновь начала она частить. — Но нужна скорость и пустота. Не та Пустота, которая заменяет всем под этим небом и всякую ругань, и всякую славу, и богов, и нечисть, а та пустота, которая чистота. Ты должен быть чист, свободен, пуст. Как ветер. Кстати, скорость после смерти Асвы уже в тебе есть. А также сила воздуха, сила травы, огонь, сила зверя, тьма, лед и вода, солнце, разум. Даже и смерть уже есть немного, ведь ты испробовал меча Хары. И, признаюсь тебе, это меня удивило больше всего. Всего ведь не предусмотришь.

— Остались камень, смерть в ее полноте и сила крови. С кого начнем?

— Мало времени, — потемнели глаза Каттими. — Если не теперь, придется ждать еще много лет. Может быть, тысячи лет.

— Возьмешь меч Эшар, — снова предложила Каттими.

— Нет, — покачал головой Кай. — Ее меч я возьму только у нее.

— Я знала. — Она вздохнула. — Выпросила у Усити неплохой акский меч. Если все срастется, будешь должен ему пару золотых. Хотел, кстати, получить с тебя четыре. — Повторила вопрос: — С кого начнем?

Кай придержал лошадь. Странно это было — говорить на глухой хастерзской заснеженной улочке среди деревенских домов и глухих заборов о схватках, даже без ремня на поясе, не подержав в руке новый меч, не видя противника, но зная, что он многажды сильнее тебя. Кай оглянулся. Жажда все еще мучила его, но та, что ушла на север, не удалялась больше. Замерла и, кажется, трепетала. Та, которую он испытал в трактире, где был схвачен стражниками, была ближе.

— Что там? — спросил Кай, показывая на занесенные снегом башни у скал, словно Каттими знала город лучше него.

— Старые плавильные башни, — ответила девчонка. — С тех пор как железную гору переплавили, они заброшены. Повелением иши запрещено разбирать в Хастерзе старые здания.

— Хара там, — сказал Кай. — А Паркуи ушел из города. Он где-то на выходе из долины. Вряд ли я его так легко достану. Там палхи.

— Достанешь, — уверенно сказала Каттими. — Если возьмешь Хару, то достанешь. Это Хару Пустота сберегает от тебя. Паркуи она принесет тебе на раскрытых ладонях как перепелку на вертеле.

— Хорошо, — спокойно ответила Каттими. — Значит, Эшар близко. Значит, начнем с Хары. Вперед.

Она придержала лошадь на пустыре перед башнями. В одной из них колебался огонек в бойнице.

— Держи, — бросила Каю пояс, меч с длинной рукоятью. — Я, может быть, и взяла бы Хартагу сама, но он очень силен, очень. Он убил последнего ишу, хотя уж это большого умения не потребовало. Мне нельзя умирать. Вот так, теперь пока нельзя. Понимаешь?

— Да, — прошептал Кай. — Не хотелось бы… Ни теперь, ни после.

— Вот, — почему-то обрадовалась Каттими. — И он тебя убить не должен, поэтому не будет сражаться в полную силу. В худшем случае добавит тебе еще одну шишку на голову.

— В лучшем — ты отправишь его восвояси еще до окончания Пагубы, — рассмеялась Каттими. — Но имей в виду, что то, чему я тебя научу, будет действовать минут десять, не больше. Если у тебя потом будет лет десять, ты сделаешь это умение своим по праву, но сейчас только на десять минут. Так что, скорее всего, с Харой тебе придется сражаться самым обычным способом.

— Раньше это у меня получалось, — заметил Кай.

— Такого раньше не было, — с тревогой проговорила Каттими. — Это самое трудное, понимаешь? Самое трудное. Нужно сделать так, чтобы он был призван без глинки.

— Не думай сейчас об этом, — попросила Каттими. — Если ты сейчас будешь это знать, узнает и он. Если он узнает, ты его не одолеешь. Но помни две вещи: не касайся своим клинком его клинка, твоя сталь рассыплется, потому как его клинок забирает жизнь не только у живого, но и у мертвого. И помни про шнуровку. Заговоренная веревка все еще на рукояти его меча. Там есть капля моей крови. Помни об этом. Пусть он тоже знает.

— Что делать теперь? — спросил Кай, затягивая пояс, выдергивая из ножен и пробуя в руках меч.

— Ничего. — Она встала напротив, положила ему руки на виски. — Просто будь самим собой. Не думай. Ни о чем не думай. Ты все равно не убьешь Хартагу, как мы не убили и Пангариджу, ты только отправишь его домой. Он и так задержался здесь. Можно сказать, что почти стал человеком. Они все постепенно становятся людьми, так же как люди зверьми. Но они ненастоящие люди, а вот мы звереем по-настоящему. Забудь обо всем. Забудь. Вот, хорошо. Вот. Запомни это ощущение. Открой рот. Не бойся. Это алая искра с крыши Храма в Анде. Из магического рисунка, вычерченного двенадцатью. Сиун Эшар принес ей три искры. Одной тебя укололи в Хурнае, вторую опустили тебе в рот возле руин Араи. Эта последняя.

— Из чьей она линии? — спросил Кай. — Чья это кровь?

— Эта кровь не из линий двенадцати, — ответила Каттими. — Это те искры, в которые обратилась кровь Ишхамай. Она не успела смешаться с их кровью.

Сказала и исчезла, спряталась, шагнула за спину. Кай поднял глаза и увидел Хартагу. Тот медленно шел к нему от башни, и крылья то появлялись, то исчезали у него за спиной. Следом за ним из башни вышли две женщины — две одинаковые женщины.

Кай оглянулся. Каттими отошла от него на пару десятков шагов и села в снег. Вытянула перед собой руки, положила их на носки сапог, закрыла глаза. Кай снова посмотрел вперед. Женщины, одна из которых была Харой, остановились. До Хартаги осталось меньше сотни шагов. «Будь самим собой», — всплыли в голове слова Каттими, Кай невольно улыбнулся, вспомнив, что советчица младше его самого, но тут же стер с лица улыбку. Как все это было раньше? Он закрывал глаза, но не погружался во тьму, а будто уходил в другой мир, где вместо тел действовали тени и силуэты. Где глупец светился одним цветом, а умник другим. Где он мог за секунду предугадать направление и силу удара. Где он парил словно легкое перышко на теплом ветру. Что же изменилось? Что-то изменилось, кроме странной горечи на языке?

Хартага был уже близко. В его руке было все то же копье. Не доходя до Кая двух десятков шагов, он свернул в сторону и стал огибать Кая по дуге, словно попытался добраться до Каттими, но и Кай стал уходить в ту же сторону, хоть и пятился при этом. Хартага остановился. Выставил вперед левую руку тыльной стороной ладони вверх, поднял правую руку, перехватил древко так, чтобы большой палец правой руки смотрел назад, положил лепесток копья на тыльную сторону левой.

«Метать не станет, — не подумал, а почувствовал Кай. — Нападет, будет фехтовать как мечом. Уже напал».

За мгновение до того, как Хартага сделал три быстрых шага вперед, Кай знал, что он их сделает. Но не знал, чем ответит ему сам. Не знал и не думал об этом. Его тело начало двигаться до того, как начал двигаться Хартага, но уже после того мгновения, когда рыжий охранник Хары мог изменить движение. Кай шагнул вперед и пропустил Хартагу мимо себя вместе с его шагами и взмахом. Копье выбило из-под снега каменные искры, а Хартага получил глубокий разрез в области печени.

«Упадет, если у него есть печень», — промелькнула не мысль в голове Кая, а тень мысли.

И еще одна: «Любой гвардеец уже бы лежал с такой раной».

Хартага снова поднял копье, как и в прошлый раз, и замер, словно ждал, когда его рана, из которой на снег скатывается кровь, затянется. Плечо Кая защемило. Он не стал рассматривать себя, но уже знал, что с его плеча содрана кожа. «Чем?» — промелькнула тень мысли, и ответ появился словно сам собой: «Крыльями».

Наверное, Хартага ждал, когда его соперник ослабеет от потери крови. Или ждал собственного исцеления. Снег под ногами рыжего стал черным и липким, но рана его кровоточить перестала, как будто затянулась полосой слизи. Зато сам он словно стал на пол головы выше.

Дождавшись, когда рана на его животе подсохнет и осыплется пеплом, Хартага крутанул в руке копье, обратил его в серое колесо и вновь напал. И снова Кай знал, куда тот будет бить, и снова двинулся с места тогда, когда Хартага уже не мог остановиться, развернулся, наклонил голову, пропустил взмах древка, чиркнул клинком по гортани Хартаги и, уже уходя, отступая от второго удара, понял, что очередной взмах крыльев вместе с тканью почти лишил кожи и его спину. Боль накатила, обожгла, облила холодом, но она все еще не владела им. Она подбиралась. И слабость, которая должна была прийти после того, как иссякнет горечь на языке от алой искры Ишхамай, тоже была близка.

Хартага захрипел, пошатнулся, оперся о копье, остановил второй рукой заваливающуюся на спину голову, открыл рот и начал часто дышать, зажимая страшную рану, пока и на горле у него не выступила слизь и не осыпалась пеплом. Теперь он был выше Кая еще на полголовы. И горечь во рту охотника иссякала. Только вкус, память о вкусе, запах, аромат.

Внезапно ему стало смешно. Смешно, что девчонка учит его сражаться. Смешно, что он, не получив ни одной раны оружием, истекает кровью. Смешно, что тревожится о какой-то горечи. Смешно, что стоит и ждет, когда этот рыжий воин залечит свои раны, чтобы сразиться с ним по каким-то неведомым Каю правилам.

Горечь исчезла, когда Хартага напал на Кая в третий раз. И легкость исчезла. Боль стянула плечо и спину. Вдобавок глупый смех никуда не делся, играл губами, словно если не умереть, то получить комлем копья по голове Кай собирался со смехом. И с этим же смехом он представил, что и он не должен пытаться убить Хартагу, а должен точно так же засадить ему рукоятью акского меча по затылку, и он даже сделал шаг навстречу крылатому стражу, но в последний миг, в последнюю долю мига передумал, отшатнулся, вместо удара по голове получил страшный удар по левому плечу и, разворачиваясь, снес Хартаге крылья.

Будто фейерверк разорвался в пяти шагах от Кая. Хартаги больше не было на пустыре, в этом Кай, отброшенный в снег, был уверен, но вспышка ослепила его, а две женщины, что ждали окончания схватки, уже шли в его сторону. У обоих были в руках мечи. Они обе собирались убивать Кая.

«Соберут кровь в кувшинчик и отправятся пешочком в Анду», — посмеиваясь про себя, Кай пытался подняться, отчетливо при этом различая в доступном ему мире теней две идущие тени. Две одинаковые тени. Вся-то разница, что у одной в руках меч, а у другой — дрожащий язык черного пламени.

«Вот и сам Хара, — подумал Кай, радуясь, что снег охладил спину и плечо, и понимая, что второе плечо, скорее всего, сломано. — Сама Хара. И никакой магии. Только своими силами».

Девки была приделанными. Одна так уж точно. Кай понял это сразу, когда увидел, как они идут, как ставят ноги. Точно так же шли к нему двое приделанных, которых отправлял на испытание Кира Харти Анниджази. Только девка-двойник была отобрана да приделана Анниджази недавно, наверное, с одного из обозов с рабынями, которые сумели добраться до назначения, а Хара была приделана тысячи лет назад.

— Кто из них Хара? — спросила издалека Каттими, и Кай, который все еще ничего не видел обычным зрением, с трудом поднял левую, поврежденную руку.

Двойник споткнулась тут же. Стрела пронзила ей горло, она еще пыталась идти, но следующая стрела вошла в голову, еще одна в грудь, потом в живот. Она упала в трех десятках шагов от Кая, стала хрипеть и биться, и черная кровь зашипела на снегу, донесла запах вони и разложения. Или же это пахло от Хары?

Кай наконец проморгался, выставил вперед меч, согнул одну ногу, прищурился, окаменел. Да, с одного взгляда было понятно, что лишило рассудка Асву. Теперь, когда Харе не требовался двойник, она стала сама собой. Перед Каем стояла совершенная женщина. Красавица Каттими показалась бы рядом с нею деревенской простушкой. Соблазнительная Этри — отвратительной и грязной девкой. Даже Кессар, та, которую запомнил Кай на престоле, не более чем милашкой. Настоящая красота теперь была перед Каем. Еще не убив, но уже сразив двойника Хары, Каттими словно сняла чары, стерла напускное и обнажила то, что было скрыто.

— Да, — услышал он низкий грудной голос, от которого задрожало сердце. — Так слишком трудно. И мне тоже. Все равно что быть волком, дичь к которому сама лезет в пасть. Можно ведь и подавиться. Поэтому пусть все будет честно.

Словно ресницы сомкнулись, и только, но перед Каем стоял уже другой человек — крепкий старик с безжизненным взглядом и давним шрамом в виде креста на лысине. И меч свой он уже не прятал. Он напал первым.

Пожалуй, он действительно был лучшим воином клана Смерти. Во всяком случае, против Кая он использовал тот самый прием, который не единожды применял сам Кай — и против Такшана, и сотни раз против разных фехтовальщиков, а против некоторых применял и его вторую часть, как когда-то с Ашу на хурнайской ярмарке, когда выдержал удар клинка и вторым оборотом все-таки выбил его из рук старшины проездной башни Хурная.

Нет, он не должен был касаться и так уже порченным поганой кровью мечом клинка Хары. Но коснулся. Хара поймал меч Кая, подкрутил его. Кай изогнулся, ответил вторым оборотом и почувствовал невозможное — извернувшись, Хара ответил тем же приемом в третий раз и не выбил меч из руки Кая лишь потому, что меч сына Эшар умер, рассыпался от острия до конца рукояти. И тогда Хара ударил Кая черным мечом в живот.

Это было прикосновение льда и пламени одновременно. Мгновенная рана расплескивала по телу раскаленным металлом боль, но все обожженное тут же леденело и застывало. Вот только пятно боли не увеличивалось. Кай опустил взгляд. И Хара опустил взгляд. Клинок вошел в живот на палец. Подрагивал, колеблясь, темный язык пламени. Шевелился, пытаясь проникнуть в рану, но со всего тела охотника змеились стремительные зеленые ростки, обвивали меч Смерти, сохли, скручивались, гибли, но змеились и обвивали и не давали пламени сжигать.

— Сука, — прохрипел Хара и надавил что было силы, оттолкнул Кая на полшага, но не углубил рану и на палец.

— Уппи, — улыбнулся Кай и обхватил пылающий клинок чуть ниже гарды. Руку обожгло, обморозило, но и по предплечью побежали мгновенные зеленые ростки.

— Хочешь вырвать, щенок? — плюнул в лицо охотнику старик с крестом на голове. — Я сильнее. Мои пальцы не разожмутся. Тяни на себя, тяни.

— Не смей, — раздался низкий голос, и от все еще бьющегося в судорогах двойника Хары стал подниматься Тамаш, и черные тени окружили соперников.

— Зачем же тянуть? — ответил вопросом Кай. — Наоборот.

Рукой, всем телом насаживаясь на ужасный клинок, он толкнул его в сторону Хары, и крепкие, может быть, самые крепкие пальцы в Салпе, не разжимаясь, соскользнули с оплетенной Каттими рукояти. И навершие меча Хары коснулось живота своего владельца.

Пламя погасло. Лицо старика исказила гримаса, затем оно сменилось лицом женщины, искаженным той же самой гримасой, потом лицом отвратительного мертвеца с чужими глазами, может быть, даже украденными глазами Куранта в глазницах, а затем все это посыпалось, потекло слизью и осыпалось в снег. Тени рассеялись, Тамаш исчез. И только Кая вдруг скрючило, изогнуло, вывернуло в рвоте.

— Вот почти и все, — устало прошептала Каттими. — Умойся снегом. Сила Хары не слишком приятна, но без нее никак. У тебя все получилось. Остальное проще. Трудно, но проще. Жаль, что у тебя сломано плечо, но все-таки это левая рука. Подожди, не тяни на тело плащ. Я положу тебе на кожу кусок крыла Пангариджи.

— Я не отравлюсь от этого средства? — с трудом поднялся Кай.

— Нет, в нашей деревне половина болезней змеиным ядом лечили, — прошептала Каттими. — Сдуру, конечно, и кашей можно подавиться.

— Это точно, — прижалась к его здоровому плечу Каттими. — Ну как ты?

— Странно, — признался Кай. — Словно снял с кожи жгучую мазь. Я не стану серого цвета?

— Если будешь каждый день умываться, то не станешь, — успокоила его Каттими. — А теперь нужно сделать тугую повязку на левое плечо. У меня есть льняные полосы. Надо спешить. Слышишь?

— Это палхи, — ответила Каттими. — Они идут на штурм Хастерзы. Только не думай, будто для того, чтобы устроить тебе встречу с Паркуи, хотя я и не исключаю этого. Нет. Они и в самом деле хотят уничтожить всех людей. Всегда хотели. Пустоте просто нужно было напомнить им об этом.

Эпилог

К полудню Кай уже перестал вести счет атакам палхов. Малая стена Хастерзы перегораживала долину в полулиге от устья, в том месте, где ее ширина составляла не более трехсот шагов. Ее строил не иша, а сами жители Хастрезы, которые не слишком надеялись, что найдут укрытие за стенами крепости. К тому же когда кто-то бежит в укрытие, то добегает сильный, а слабый попадает под ноги или вовсе не успевает добежать. Поэтому нанятый мастер побродил по долине, выбрал с десяток юных пареньков, заложил с их помощью несколько шурфов, добрался до гранитного основания долины, осмотрел окрестные скалы и начал забивать колышки и натягивать веревки. Каждая улочка получила от десяти до двадцати шагов стены, в зависимости от количества дворов. Сначала улочки соревновались, кто первый докопается до скального основания. Потом, кто вперед забутит, заложит фундамент, а уж дальше стена только росла вверх, и, слава мастеру, была задумана так и размечена столь широко, что попытки устроить свою часть выше, чем у соседей, приносили ей только пользу. Согласно благому пожеланию иши казна оплатила устройство в центре стены двух башенок и массивных ворот, и с тех самых пор не было ни одного случая, чтобы внутрь малой стены, которая достигла высоты где двадцать, а где и двадцать пять локтей, пробралась хотя бы одна шайка разбойников-мугаев или хоть одна орда людоедов с Гиблых земель. Теперь эту стену штурмовали сразу не менее сотни родов палхов, каждый из которых включал в себя десяток деревень, а значит, не десятки, а сотни воинов.

— Пять тысяч уже положили, — то и дело повторял залитый кровью тюремный старшина, орудовавший на оголовке стены топором и на самом деле забывший, где он мог видеть молодого парня со сломанной рукой, который успел потратить с утра уже почти все заряды. Правда, порой приходилось задвигать ружье под каменное ограждение и браться за меч, которых к тому времени — и плохеньких, и хороших, и старинных, и из плохого железа — скопилось на стене достаточно, но пока что стена стояла. Защитников было четыре сотни, и это с учетом того, что потеряли с утра уже сотню, да и воевода выделил на защиту стены всего лишь сотню стражников, но все они были горожанами и думали не о том, как бы уцелеть в битве, а о том, чтобы не пропустить людоедов в город. Каттими в их числе не терялась. Пускала стрелы, когда палхи приставляли к стене лестницы, рубила их мечом, теперь же, как и прочие лучники, вытаскивала из связок хвороста, которыми защитники закрывались от лучников палхов, завязшие стрелы.

— Хорошую ты себе бабу нашел, — грыз, усевшись на камень поблизости от Кая, мерзлую морковь старшина. — С ней же можно и на лису, и на волка, и на белку. Будешь и с мехом, и с мясом. А что красивая, не большая беда. Пусть о красивых те заботятся, которые в шахту лезут или по торговым делам отправляются. Им красивую брать нельзя. Им чем страшнее, тем лучше. И чтобы ноги были короткие, а спина сильная. А тебе можно красивую, чего ж. Ты ведь охотник? Слушай, где я тебя видел?

Кай отшучивался, перебирал оставшиеся заряды, осматривал ружье и все смотрел то на Каттими, которая здесь, на стене, в пылу схватки выглядела так, словно возилась с утварью у печи, то вперед, где уже многажды потрепанные палхи снова готовили лестницы и снова собирались идти на штурм. Внизу под стеной их действительно было уже не менее пяти тысяч. Во всяком случае, все те же лестницы, которые ставили штурмующие, теперь опирались о трупы и торчали над стеной уже на четыре локтя.

— Что? — спросила Каттими, забрасывая на плечо набитый стрелами тул. — Стрелы дрянь, но в упор — годятся. Что там?

— Большая орда подошла с равнины, — вздохнул Кай. — Много новых лестниц, свежих лучников. И похоже, имеются ножные луки с зажигательными дротиками. Будет очень трудно. За снопами теперь не скроешься. Во всяком случае, старшина ловчих помчался в крепость.

— Я не об этом, — покачала головой Каттими. — Что с Паркуи?

— Все еще жив, — ответил Кай. — Жажда сильнее не становится, но и не ослабевает.

— Я ему не завидую, — призналась Каттими. — На что он рассчитывал? Что его примут за обычного бродягу? Или думал прикинуться палхом? Эта шутка не против шаманов. Обычного бродягу они бы разорвали на части и сожрали. Только и оставалось, что признаться, что он Данкуй.

— Чтобы остаться живым, — объяснила Каттими. — Данкуя если и будут убивать или есть, то будут делать это медленно. Данкуя хорошо знают не только в Вольных землях, но и в Гиблых. Немало деревень палхов он сжег.

— Может быть, и за дело, — пожала плечами Каттими. — Какая нам разница?

— Где же я тебя видел? — снова подошел к Каю старшина. — Голова гудит. Вчера, наверное, нажрался, как попал домой, не помню. Встал затемно. На руке какая-то дрянь в виде браслета с погаными непонятными надписями. Снять не могу, пошел к кузнецу, так он час с замком возился, пока снял. Так я еще час потерял, чтобы эту штуку расплющить от сглаза всякого, и еще несколько медяков кузнецу отсыпал. За что. спрашивается? Слушай! Я с тобой точно вчера не пил? Меня тут уже вызывали в крепость, вдруг я на службе нажрался? Ты не видел, кто мне эту дрянь на руку нацепил?

— Отбой! — раздался вдруг хриплый крик ловчего, и вся сотня, составленная из ловчих, гвардейцев и нанятых стражников, снялась со стены и пошла в крепость.

— Что же это такое? — заголосили внизу под стеной женщины, которые носили на нее вар, камни, собирали стрелы и дротики и среди которых тоже было немало раненых. — А мы? В крепость-то всех не пускают, говорят, что места мало. Куда нам идти? На перевал? Кругом смерть.

— Нет, — скрипнул зубами старшина. — Если уж помирать, то здесь.

Кай подошел к краю стены. Так и есть. Или появился у палхов новый правитель, или просветлели мозги у старого. Воины выстроились в ряды. Лестницы приготовлены и выведены назад, чтобы не корячиться с ними под стеною. Лучники третьим и четвертым рядом. В центре таран на колесах. Зря воевода мостил дорогу к Хастерзе, ой зря. Впрочем, что толку с той мостовой даже в легкий морозец? Другое плохо — все передние ряды прикрыты плетеными щитами. Да не простыми, а пролитыми водой и промороженными. И если под стеной сейчас лежат пять тысяч палхов, то у входа в долину их стояло еще не менее пятнадцати — злых, голодных, разъяренных, готовых умереть.

— Что сказать-то, — вдруг дохнул парком старшина, — а ведь могут и стереть люд с Текана. Если и вправду говорят, что остались от кланов только Хилан, да Зена, да еще кой-какие огрызки, то что им орду собрать? Вырежут всех до единого.

— Не вырежут, — строго сказала Каттими. — Не раз уже пытались. Случалось, до моря доходили, но всегда отступали. Или вязли в Диком лесу, или в степи осекались, а там сто, двести лет — и опять люди в своей силе.

— Это да, — кивнул старшина. — Мы упрямые. Нам бы еще мозгов чуть добавить, как бы мы жили тогда! Страшно подумать. Ну пошла игрушка…

Снова уже привычно ударили барабаны. Но теперь их было больше, и били они слаженно, словно бил один барабанщик, и только эхо исправно множило его удары со всех сторон долины.

Кай оглянулся. На стену поднимались все, кто мог. Женщины с лопатами и вилами. Трактирщики с котлами. Старшие дети с топорами и пращами. Старики и бабки. Старшина закашлялся, ткнулся носом в рукав.

— Вот так и надо. Можно всю жизнь в дерьме плавать, воду с глиной пить, а умирать лучше так. Тогда не стыдно. Все не зря.

— Кай… — Каттими шагнула вперед, дернула его за рукав. — Смотри!

— Третий ряд, сразу за тараном, смотри, — потребовала Каттими.

То, что Кай сначала принял За лестницу, не было ею. С полсотни палхов катили сразу за тараном телегу, на которой была закреплена полусгоревшая лестница. На лестнице висел Паркуи.

— Лучше бы он отправился в Храм Престолов, — прошептала Каттими.

Паркуи, Данкуй, гроза тати, мугаев и вольных, висел на лестнице, плотно привязанный за локти и колени, и что-то кричал, хрипел, пытаясь переорать барабанный бой, а может, просто вопил от боли, потому что ниже локтей и коленей плоти не было, только торчали кости.

— У него глинки на груди, — проговорил Кай. — Он может делать их невидимыми. Его глинка и глинка Эшар. Та, что ты оставила ему в лесу. Если я выстрелю, то кровь зальет их, и Паркуи избавится от мучений. Но у него какая-то деревяшка на груди, наверное, защита от стрел, а у меня осталась только картечь.

— Вот, — протянула ему Каттими заряды. — Три заряда с пулями. Еще от Шарни. Я прибрала на всякий случай.

— Не стреляй, — процедила сквозь зубы Каттими.

— Близко, — подняла лук Каттими и добавила: — Скажу, когда можно.

Барабаны смолкли, когда до первых рядов палхов осталось сто шагов. Вот уже полетели стрелы со стены. Вот полетели стрелы со стороны палхов. И дротики. И камни. И горящие большие стрелы. Вот уже поднялся вой и на стене, и под стеной, но Кай стоял, приложив ружье к плечу, и ждал.

— Стреляй, стреляй! — хрипел на лестнице Паркуи.

— Стреляй! — орал в ухо охотнику окровавленный старшина-тюремщик, из плеча которого торчала стрела.

Пуля вошла чуть выше сердца. Чтобы не убить Паркуи сразу. Не зацепить ни пищевод, ни сосуды. В мякоть. И несчастный обмяк, заорал уже не с болью, а с ненавистью, затряс обгрызенными костями, оделся в белый кокон, посыпался на телегу камнями и, перед тем как раствориться, исчезнуть, пронесся вихрем над рядами палхов, убивая и калеча, убивая и калеча.

Каттими лежала на камне, уже вытянувшаяся, укутанная в черное и мглистое, и черный сиун стоял над ней и ждал.

— Возьми меч, — прошептала она и, когда Кай принял из ее рук оружие, спросила: — Как ты догадался? Когда?

— Давно, — прошептал он. — Но уверился, когда ты убила Истарка. Так сражалась только одна женщина. Моя мать. Я запомнил ее движения на всю жизнь.

— Не думай, — она говорила с трудом, и сиун все сильнее склонялся над ней с каждым ее словом, — я была не одна. Когда я попыталась выйти из Текана, Пустота забросила меня в пекло. В самое свое нутро. Я едва вырвалась, но мой сиун уже больше не служил мне. Все, что я могла, только найти девочку. Хорошую девочку. Лучшую девочку в Текане. И отметить ее клеймом, которое она потом сама вырезала, зашила и прижгла. Сама…

— Но я не убила ее. Я была в ней вместе с нею. Она очень долго думала, что я ее сон. Потом испугалась, решив, что больна. Прежде я просто избавлялась от хозяйки тела, хотя могла и позволить себе просто дремать в чужом теле, но не в этот раз. В итоге мы стали с нею почти подругами. Я подсказала ей, где спрятаны глинки, подсказала, как убежать от Такшана, что делать в Хурнае, вместе с нею чертила заклинание вокруг тебя в Араи. Поправила татуировки на ее теле, устроила ей встречу с Паркуи и Неку, подсказала, как спрятать ей на теле глинку Сурны, что нужно заменить глинку на твоем теле… Где лежат в оружейной Кеты спрятанные мною мечи Хары и Эшар. Но когда ты бывал с нею, я всегда уходила. Я обещала ей это и уходила. — Она чуть шевельнулась, неуловимо изменила лицо, даже попробовала усмехнуться. — Даже не думай. Я не образец такта, но не в этом случае. И не из-за тебя. Меня не было с нею в те моменты, потому что она поставила это условием. Или ты думал, что я выбрала в помощь тебе безвольную дурочку? Нет. Совсем нет… Она… была бы достойной тебя… Я всегда была чуть в стороне. Я поддерживала ее. Подсказывала ей. Но все-таки она — это была она. Она сама терпела боль, что выпадала нам на двоих. Она сама вспоминала лапаньские слова и деревенские наговоры. Она сама решила быть с тобой такой, какой стала.

— Все, — дернула подбородком Эшар. — Ее уже нет. Она слилась со мной. И вновь обретет свой путь уже не здесь и не с тобой. Такова доля людей. Но там, где они отдыхают после смерти, там она будет тебя помнить.

— Тебе рано отдыхать, — ответила Эшар. — У тебя впереди долгий путь. Но будь всегда таким, как в схватке с Хартагой. Тогда все получится. Я горжусь тобой. Прощай.

Он не успел договорить. Сиун наклонился, будто слился с поверженной воительницей в поцелуе, и исчез вместе с телом.

И вся Салпа — от края до края — вздохнула с облегчением.

Небо очистилось от сполохов. Стало желтым, каким не было уже больше трех лет. И палхи, оставшиеся в живых палхи вдруг развернулись, побросали лестницы, мечи, луки и побежали, сбивая друг друга, прочь из долины. И у всех, кто остался в живых на стене, не было сил даже на крики радости, только на глубокий выдох и новый вдох.

Кай забросил на плечо ружье, приладил на пояс меч и стал спускаться со стены. Погода налаживалась, можно было и перебраться через перевал. Главное, не было прежней изнуряющей жажды. Просто хотелось пить.

Глоссарий

Агнис — именование клана Огня, место проживания которого город Ламен и его окрестности.

Асва — именование клана Лошади, место проживания которого город Гиена и его окрестности.

Гима — крепость в горах, обиталище изгоев Текана.

Иша — правитель территории (вроде императора).

Ишхамай — загадка Текана, «птичка», «колокольчик»

Кессар — именование клана Руки, обитающего в окрестностях города Хурнай.

Кикла — именование клана Травы, место проживания которого город Кета и его окрестности.

Крис — кинжал с асимметричным клинком и характерно расширяющейся пятой у рукояти.

Кусатара — жители горных склонов Южной Челюсти, их основные занятия — овцеводство, добыча полезных минералов.

Лапани — жители Холодных песков, занимающиеся кочевым скотоводством.

Малла — исконные жители Вольных земель, строящие жилье под корнями больших деревьев или в дуплах.

Мейкки — гигантские человекоподобные существа, обитающие в горах Северного Рога.

Мугаи — жители южных районов Гиблых земель, потомки беглых рабов и луззи.

Неку — именование клана Тьмы, обитавшего в городе Ак и его окрестностях.

Некуманза — название народов, населяющих Дикий лес.

Пагуба — губительство, мор, чума, падеж, беда, бедствие, злосчастье.

Палхи — исконные жители Гиблых земель, отличались ритуальным и бытовым людоедством.

Паркуи — именование клана Чистых, обитавшего в городе Хилане и его окрестностях.

Паттар — именование клана Крыла, обитавшего в городе Намеша и его окрестностях.

Пустота — сила, которая властвует над Салпой и карает ее обитателей.

Пустотник — порождение Пустоты, существо, умеющее летать.

Сакува — именование клана Зрячих, обитавшего в городе Харкисе и его окрестностях, также имя отца главного героя Луккая-Весельчака.

Сиват — загадка Текана, «ночной бродяга», призрак.

Сиун — дух клана, загадочное существо, которое по поверьям приносит несчастье.

Струг — плоскодонное парусно-гребное судно для использования на реках и озерах.

Сурна — именование клана Рога, обитавшего в городе Туварсе и его окрестностях.

Тати — собирательное название разумных существ Салпы, не относящихся к людям.

Урай — правитель главного города области и глава клана.

Хара — именование клана Смерти, место проживания которого город Сакхар и его окрестности.

Хисса — именование клана Солнца, место проживания которого город Зена и его окрестности.

Эшар — именование клана Крови, обитавшего в городе Араи и его окрестностях, а также имя матери главного героя — Луккая-Весельчака.

Юдоль — 1) долина, лог (стар.), 2) место, где страдают и мучаются, а также вообще о жизни с ее заботами и печалями.

Большая беда откатила и пришла маленькая. Затянула мглою усталости все. Горе стало обыденным, смерть — привычной. Выход за крепостные стены сравнялся с подвигом, разбой — с ремеслом. Но молодой воин, прозванный Весельчаком, не считал себя героем и не признавал разбойного ремесла. Он отправился в дальний путь из-за того любопытства, которое сродни неутолимой жажде…

Сергей Малицкий

Юдоль

Пролог

Глава 1
Кривые сосны

Глава 2
Ужас чащи

Глава 3
Тати и нелюди

Глава 4
Кета

Глава 5
Богатства Хумати

Глава 6
Уппи

Глава 7
Ружье

Глава 8
Часовщик

Глава 9
Двенадцать престолов

Глава 10
Ламен

Глава 11
Крылья в небе

Глава 12
Туварса

Глава 13
Логово и обиталище

Глава 14
Море Ватар

Глава 15
Хурнай

Глава 16
На север

Глава 17
Зена

Глава 18
Хилан

Глава 19
Хармахи

Глава 20
Аудиенция

Глава 21
Кровь Хилана

Глава 22
Вдвоем

Глава 23
Ранняя зима

Глава 24
Намеша

Глава 25
Гиена

Глава 26
Последний оплот

Глава 27
Парнс

Глава 28
Предпоследние жертвы

Глава 29
Паркуи

Глава 30
Хара

Эпилог

Глоссарий

ISBN	978-5-9922-1210-5
	Художник В. Бондарь © Малицкий С. В., 2012

Сергей Малицкий

Юдоль

Пролог

Глава 1Кривые сосны

Глава 2Ужас чащи

Глава 3Тати и нелюди

Глава 4Кета

Глава 5Богатства Хумати

Глава 6Уппи

Глава 7Ружье

Глава 8Часовщик

Глава 9Двенадцать престолов

Глава 10Ламен

Глава 11Крылья в небе

Глава 12Туварса

Глава 13Логово и обиталище

Глава 14Море Ватар

Глава 15Хурнай

Глава 16На север

Глава 17Зена

Глава 18Хилан

Глава 19Хармахи

Глава 20Аудиенция

Глава 21Кровь Хилана

Глава 22Вдвоем

Глава 23Ранняя зима

Глава 24Намеша

Глава 25Гиена

Глава 26Последний оплот

Глава 27Парнс

Глава 28Предпоследние жертвы

Глава 29Паркуи

Глава 30Хара

Эпилог

Глоссарий

Глава 1
Кривые сосны

Глава 2
Ужас чащи

Глава 3
Тати и нелюди

Глава 4
Кета

Глава 5
Богатства Хумати

Глава 6
Уппи

Глава 7
Ружье

Глава 8
Часовщик

Глава 9
Двенадцать престолов

Глава 10
Ламен

Глава 11
Крылья в небе

Глава 12
Туварса

Глава 13
Логово и обиталище

Глава 14
Море Ватар

Глава 15
Хурнай

Глава 16
На север

Глава 17
Зена

Глава 18
Хилан

Глава 19
Хармахи

Глава 20
Аудиенция

Глава 21
Кровь Хилана

Глава 22
Вдвоем

Глава 23
Ранняя зима

Глава 24
Намеша

Глава 25
Гиена

Глава 26
Последний оплот

Глава 27
Парнс

Глава 28
Предпоследние жертвы

Глава 29
Паркуи

Глава 30
Хара