За лестницей, во дворе — старый тополь. Под тополем качели. За качелями — серый столб. Щурится дед Коля, млеет на солнце, но глаз с Митьки не спускает. Тополь дерево слабое, обломиться сук может, пришлось столбом подпереть. И так кору содрали цепью. Боится дед за внука. А Митька не боится. Он лёгкий. Мамка, когда на руки берёт, говорит, что лёгкий. Отец, когда над головой подбрасывает, говорит что лёгкий. Митька и сам думает, что он лёгкий, а дед пальцем грозит. На руках не носит, сидит на скамейке и всё смотрит за Митькой, как бы не залез куда, со двора не убежал, в руки что острое не взял. Стекляшку цветную отобрал, гвоздь отобрал, петлю дверную отобрал. Не покажет ему Митька секрет. Отберёт дед, точно отберёт. Мамка придёт с работы — покажет Митька мамке секрет. Папка заедет пообедать — покажет. А деду не покажет. У деда пальцы твёрдые, как деревяшки. Когда за стол Митьку сажает — твёрдые, когда одеялом накрывает — твёрдые, когда в спину подталкивает с улицы... И сейчас сидит, пальцы кривые приготовил, выпустил на колени коричневыми корнями, косится на внука, как тот на качелях качается, а сам жмурится. Размяк на солнце, головой о стену опёрся, жилетку расстегнул, ноги вытянул, того гляди уснёт. Вот голова опустилась, борода в рубашку уткнулась, застиранный карман оттопырила. Пусть скворец над головой заливается, цыплята под сеткой галдят, храп всё равно слышно. Уснул дед Коля.
Митька с качелей прыг. Мимо столба. Мимо кучи песка. Мимо сирени. Мимо крапивы жгучей к забору. Четыре штакетины сломаны, почернели на полвысоты, ромашки подвяли, а под ними секрет. Упал Митька на колени, щекой к траве прильнул. Смотрит.
Сверху гриб грибом, а снизу от травы огоньки мелькают. Как сквозь туман, но разглядеть можно. Сначала в одну сторону бегут, потом в другую. А в середине искорками заливаются. Полосками цветными, вспышками. Как раз в том месте, где гриб надломлен. Там и трава почернела и гарью пахнет. И шарики цветные как муравьи. Копошатся над трещиной, паутину цветную плетут, только рвётся она раз за разом. Вот один подскочил, откатился, пелену мутную рассёк и вдруг засверкал, замельтешил отблесками. Митька палец вперёд протянул, коснуться хотел, да только иголочка жёлтая вспыхнула, кольнула — тут же голос деда Коли на весь двор:
— Митька! Митька-паршивец! Ты где?! А ну-ка сюда спеши!
Митька палец в рот, вскочил на ноги и бегом. А там уже папка! Большой, загорелый, с запахом машинного масла, весь покрытый блестящими капельками воды. Отдал папка полотенце деду, подхватил сына под руки, подбросил лёгкого над головой, так что дух захватило, поставил, руку в карман сунул и конфету на палочке вручил. Забыл Митька тут же про секрет, поехал, поплыл на папкином плече на кухню. Под притолокой наклонился, прижался к папкиному уху, чтобы лбом не удариться, руки под гремящим рукомойником вымыл, за стол сел, за куском хлеба потянулся. Конфету пока на стол выложил.
— Давай, наследник, наяривай первое! — прогудел отец.
Тарелку подвинул. Себе побольше, Митьке поменьше, со слоном. Только слона не видно. Его дед в щах утопил. Теперь, чтобы хобот рассмотреть да уши, что на крылья похожи, надо всю тарелку вычерпать. Отец подмигивает, хлеб режет, а дед Коля кляксу сметаны в Митькины щи роняет. Митька ложку в кулак зажимает, но тут же видит руку отца и старательно копирует отцовский хват. Кладёт ручку ложки на средний палец, указательным придерживает, большим прижимает.
— Это что у тебя? — вдруг обращает внимание отец. — Вот, на пальце. Укусил что ль кто? Комар или пчела?
— Погодь! — беспокоится дед, охая, встаёт со стула, наклоняется, теребит в жёстких пальцах Митькину ладонь. — Не пчела, нет. На ожог похоже. Слепень, наверное. Ничего. Я сейчас зелёнкой намажу.
Поспешил дед за пузырьком, Митька про секрет тут же вспомнил, но дед быстр оказался. Вот уже тычет стеклянной пробкой в Митькину руку и дует старательно. Нельзя при дедушке про секрет рассказывать, отберёт, точно отберёт!
— Молодец, Митька! — довольно говорит отец. — Хоть бы пискнул. Терпишь! Молодец!
— Митька! — зычно оглашает огород дед. — Ты где?
Не спешит отзываться Митька. За кустом красной смородины схоронился. Правда, не красная она ещё, а зелёная. С грозди в ладонь ягоды сыплются, затем в рот, на зубах скрипят, кислинками в нёбо брызгают, кривится Митька, а ест. Знает, что утром, а то уже и вечером живот скрутит, будет стонать на стульчаке в страшном сортире, где пахнет хлоркой и паук над головой ждёт в засаде глупую муху, а всё равно ест. Зато папкина конфета после ягоды зелёной в три раза слаще кажется.
— Митька, кривой корень! — не унимается дед.
— Тут я! — наконец откликается Митька, выплёвывает недожёванные ягоды, пихает в рот конфету и выбирается на садовую тропинку.
— Опять ягоду зелёную ел? — с досадой качает головой дед Коля.
— М-м-м-м-м, — отрицательно мычит Митька, показывая на торчащую изо рта палочку конфеты.
— Вот что, пострел, — с сомнением оглядывает дед внука. — На посёлок керосин привезли. Отойти мне надо. Заодно и хлеба прикупить. Побудь возле дома. Я калитку проволокой прихвачу, за полчаса обернусь. Да соседку попрошу, чтобы через забор за тобой поглядывала. Понял, что ли?
— М-м-м-м-м, — кивает Митька.
— Ну ладно, — неуверенно соглашается сам с собой дед Коля, подхватывает с травы канистру и шаркает к калитке. — Смотри у меня! Выпорю, если что!
«Если что?» — недоумённо размышляет Митька, глотая сладкие слюни и следя за проплывающим над забором картузом.
— Митька! — почти сразу доносится визгливый голосок соседки — бабы Нюры. — Ты где? А ну подь сюда! У крыльца сиди или на качелях, чтоб я видела тебя!
— Иду! — кричит Митька, бежит к крыльцу и тут только вспоминает про секрет.
А гриб изменился. Он уже не мутный и вроде даже уменьшился. Шляпка у него серая, в блестящих кружках и квадратах, а под ней не одна ножка, а три. Митька знает, ещё год назад, когда у него спрашивали, сколько ему лет, он должен был показывать три пальца. Год прошёл, повзрослел Митька. «Четыре», — чтобы проверить себя, шепчет Митька и сгибает на ладони большой палец. Огоньков под грибом нет. Место, где гриб был повреждён, затянуто белой слизью. Она временами подрагивает, и трогать её Митьке не хочется. Он медленно тянет палец, чтобы коснуться шляпки. В тот же миг раздаётся щелчок, гриб снова становится большим и мутным. Пальцам щекотно, но Митька аккуратно трогает струящуюся поверхность и думает, что гриб боится.
— Митька! — раздаётся от забора строгий голос бабы Нюры. — Ты чего на землю лёг? А ну вставай! Нельзя лежать! Простудишься!
Митька послушно садится на корточки. Баба Нюра стоит за забором, но в высокой траве не может рассмотреть обугленные штакетины и гриб.
— Ты что там делаешь? — спрашивает строго.
Тут только Митька замечает, что вдоль мутного края гриба лежат мертвые жучки и даже несколько ос. Он поднимает жужелицу и показывает соседке.
— Я жуков ловлю!
— Брось! Я кому сказала, брось! — раздражённо кричит соседка, потом вспоминает, что внук не её, с досадой машет рукой и спешит по своим делам.
Митька вновь садится на корточки, поднимает с земли тополиный сучок и осторожно касается гриба. На мгновение загораются огоньки, затем гриб вдруг снова уменьшается. Мальчик в восторге достаёт из карманов сокровища и осторожно выкладывает их в траву. Шарик от подшипника. Брелок. Сломанные часы. Жевательную резинку. Свисток. Пододвигает к грибу ногой, впихивает почти под шляпку и тут же отползает в сторону, вскакивает, обдирая коленки.
Гриб опять становится большим. Митька приседает и наблюдает за ожившими огоньками. Вдруг узкий луч вырывается из-под шляпки и ложится кружком зелёного света на Митькину коленку. Митька вздрагивает и тут же вспоминает. Фонарик! Который папка подарил! Сейчас. Мальчик вновь вскакивает на ноги и бежит к дому.
— Митька! Ты куда? — несётся из-за забора голос бабы Нюры.
— Попить! — откликается мальчишка. — Я сейчас!
Мама приходит поздно, и Митька уже в постели. Ему не терпится рассказать о том, как он светил отцовским фонариком под гриб, а оттуда вырывался зелёный лучик и всё время старался попасть ему в глаз. О том, как гриб становился то большим, то маленьким. О том, как оттуда выкатились разноцветные шарики и один из них теперь лежит у Митьки в кармане шортиков. А ещё о том, что внутри шарика сидит маленький человечек-паучок, только он так и не смог определить, сколько у него ручек и ножек, так быстро он ими передвигает. О том, что Митька подружился с этим человечком и даже притащил по его просьбе к грибу корзинку со двора, в которую дед Коля складывает сгоревшие электролампочки. А ещё человечек попросил у Митьки градусник, и Митька едва не разбил нос, пока поднимался на табуретку, чтобы добраться до аптечки... Митька так много хочет рассказать маме, но глаза слипаются, и он проваливается куда-то, успев удивиться, отчего так громко разговаривают на кухне мама, папа и дед Коля, и почему они говорят одновременно.
— Дед! Когда же твои электрики приедут? Второй день как провод со столба срезало, а их всё нет. Суббота! Телевизор не работает, а сегодня футбол! К соседям, что ль, идти?
— Вань, не кричи! Митька ещё спит!
— Нечего разлёживаться! Солнце уже встало, пора и ему вставать! Зря, что ли, солнышком его кличешь? Дед!
— Чего кричишь-то? Ты лучше поглянь, что сын твой учудил! И не оставляй его на меня больше! На работу с собой бери!
— Да в чём дело-то?
— А вот в чём! Лампочки сгоревшие со двора вытащил, пококал их все, да ещё костерок у забора устроил. Траву сжёг да штакетины все обуглил! На полчаса отойти нельзя! А если бы огонь на сарайку перекинулся? И Нюрка-кошёлка прошляпила: «У меня куры, у меня куры!» Ты ещё спроси его, зачем он градусник брал!
— Подожди шуметь-то, батя.
Иван растерянно взял из рук деда лампочку со странным круглым отверстием в колбе, искривлённый градусник.
— Ой! — прижала ладонь к губам жена. — Ртути нет!
— Подожди, — отмахнулся Иван. — Градусник-то не разбит. Кривой какой-то. В костре он его жёг, что ли? Так и копоти нет... Митька! Митька!
Сынишка сидел на кроватке и растерянно ощупывал шортики. Глаза его были полны слёз.
— Митька! Что случилось?
— Шарика нет. Человечка нет, — горько прошептал Митька и вдруг спрыгнул с кровати, зашлёпал босыми ногами по полу, толкнул дверь, выскочил на крыльцо.
Иван, опережая жену, поспешил следом. За лестницу. За тополь. За столб. Мимо кучи песка. Мимо сирени. Мимо крапивы. К забору. Четыре штакетины сломаны, почернели на полвысоты, под ними круглое выгоревшее пятно. Идеально круглое. Три вдавленных ямы в земле. Рядом корзинка. Гора лампочек с отверстиями на колбах. Готовый разрыдаться, с кривыми губами стоял Митька. Иван поморщился и, чувствуя слабую, похожую на досаду злость, оглянулся на спешащую через крапиву жену, семенящего деда и подумал: «Ну что делать с пацаном? Простишь баловство, потом же хуже будет. Лупить-то вчера надо было. А сегодня? Что сегодня? Домой загнать на весь день? Или в город с собой не брать завтра? Просился ведь в кино! В угол поставить до обеда?»
— Не надо меня в угол, — пробурчал недовольно Митька. — Я ещё зубы не чистил. И не завтракал. И домой не надо загонять. Давай лучше в кино сходим. И мамку возьмём...