Городище
По ту сторону Городища, за оврагом к Таборам возвышается над полем огромный холм. Живописная панорама весёлого города, заречных далей и серебристо-извилистой ленты Коломенки ничем не напоминает мрачную былую действительность. Две тысячи лет тому назад, т.е. в первых веках до нашей эры, здесь жили воинствующие племена, украшавшие себя звериными шкурами, мордами медведей и рогами лосей. Селение, помимо естественных рвов, образуемых разливами Коломенки и самой рекой, огораживалось ещё частоколом, отчего и получило название Городище. Так наши колхозные сёла Городище, Городня сохранили древние названия.
Вот большое село Мещерино. До Х века рязанские и московские земли населяли древние племена. Два из них, мещера и вятичи, жили в коломенских землях. Вятичи не оставили по себе памятника наименованием деревень, но зато от мещеры сохранилось село Мещеренино, некогда беспрестанно воевавшее со своими соседями вятичами.
Ратчино
Село Ратчино. Его окружают неровные, размытые дождями, поросшие кустарником и сосняком курганы. Это могилы вятичей, живших здесь в IХ–Х веках. Раскопки восстановили картину быта и культуры древних наших земляков со всем их звериным укладом, где физическая сила являлась единственным и абсолютным правом на существование. Кости зверей и рыб служили предметами домашнего обихода и оружием. В нашем музее хранятся иглы и молотки из костей, найденных в ратчинских курганах. Верование в загробную жизнь повелевало класть с усопшим главой семейства всё любимое им в жизни вплоть до коней. Ратчинские могильники дали археологам богатейший материал для создания картины далёкого прошлого.
Конев Бор
Лесная, задумчивая речушка Велегушка, когда-то многоводная и студёная, широко сливающаяся с Москва-рекой. Привольные луга тянулись от Москвы-реки вдоль Велегушки. Для степных татарских коней не было лучшего пастбища. Густотравные луга, непроходимые леса, рыбные реки — и стало излюбленным стойбищем татарских полчищ при многочисленных их набегах на Рязанское и Московское княжества место в углу, образуемом Велегушкой и Москва-рекой. С тех пор и осталось название Конев Бор.
Дары Ивана Калиты
«Осенью князь Данило Московский ходил на Рязань ратью и билися города Переяславля … и одолел князь Данило рязанцев. Избил много татар, помогавших рязанскому князю, а князя Константина Рязанского, взявши в плен некоторою хитростью, привёз в Москву, а рязанский город Коломна остался за Москвою.» — Рассказывает летопись 1301 года.
С этого времени Коломна с её землями перестала быть форпостом Рязанского княжества. В 1328 году Иван Калита (собиратель земли русской) завещал Коломну со всеми её волостями в удел старшему сыну московских великих князей-завещателей.
«Се дал есмь сыну большему (старшему) Семёну», — читаем мы в первом завещании Калиты, — Коломну со всеми Коломенскими волостями. И вот, в перечислении волостей упоминается и Конев Бор, и «Волость Песочня» (ныне село Пески), и «Волость Городенко» (Городня), и «Волость Боброво» (Боброво), и «Волость Сиверское» (Северское).
Северское
В 1380 году Дмитрий Донской двинулся на Золотую Орду «рать немалой», которая собиралась и проходила через Коломну. «На речке Свирской, — свидетельствует летопись, — учинив встречу князю Донскому, духовенство со воинством и всяко народишку множество».
Очевидно, Северка тогда была широка, многоводна, и переправа через неё была делом нелёгким. Князь Донской принял в Северском благословение. Затем, как гласит народное предание, съел в знак вечной преданности «освящённую горсть земли и сплюнул с крута берега чёрную слюну и пошла со дна реки муть тёмная». С тех пор, по преданию, вода в Северке мутно-серая, в действительности же просто известковая.
Кремль
Прибыл Донской к Пятницким воротам деревянной коломенской крепости, отстоял молебен в старенькой церквушке воскресения, поцеловал нерукотворный образ «Матери Пресвятой Владычици» и повёл воинство, вооружённое кольчугами, бердышами, секирами, пращами и таранами на знаменитое Куликово поле.
В этой церкви, едва сохранившейся до наших дней и несколько раз реконструированной, Дмитрий Донской в 1366 году венчался с княжной Евдокией Суздальской, закончив этим браком борьбу с суздальским князем за «Володимирское Великокняжие».
После Куликовской удачи Донской торжественно отслужил благодарственный молебен опять-таки в этой церкви и затем ещё в бедной, полутёмной городищенской часовне, «стояща ликом земли черные» (т.е. обращённой к вражеской стране).
В эту же городищенскую часовню приезжала красавица Марина Мнишек. В окружении белобородых икон далеко не богомольная полька разрабатывала план захвата Московского государства с помощью опального воеводы Заруцкого. В 1611 году Марина приехала в Коломну. Пленённый необычайной красотой самонадеянной самозванки, воевода Заруцкий быстро и легко подчинился её воле.
«У Заруцкого с казаками, — свидетельствует летопись, — была тайная мысль: хотели на Московское государство посадить ворёнка Калужского Маринина сына, а Марина в те поры была на Коломне».
Бытописатель земли русской Иванчин-Писарев сохранил ряд преданий о жизни Марины Мнишек в Коломне.
«При въезде в Коломну по Шубинскому пути (ныне Московское шоссе) вправо видны следы бывших земляных укреплений. Это село Городище, т.е. бывшая крепость. В некотором расстоянии от него показывают то место, где будто бы стоял дом Марины Мнишек».
До наших дней сохранилось предание, что Мнишек жила в крепостной башне «круглой наугольной», которая так и осталась под именем «Башня Марины Мнишек».
Жила ли действительно в этой башне Марина Мнишек, до сих пор не выяснено, так как ни летописи, ни исследования современных историков не свидетельствуют об этом.
Голутвин
В двух верстах от Коломны, почти у стыка Москва-реки с Окой, высится мрачный, облезлый голутвинский монастырь. Здесь, на стрелке, т.е. при слиянии двух рек, с ХIII–XIV веков собирались «разбойнички-подорожнички» грабить проходящие караваны судов со всяким «заморским товаром».
Стекалась сюда со всех сторон лихая «голытьба». И называлось это место когда-то Голытьбино, впоследствии и до наших дней переиначенное в Голутвин.
В 1385 году по воле Дмитрия Донского здесь соорудили монастырь, который сохранился до сих пор.
Вот, Успенский Брусенский женский монастырь в Кремле (ныне Советская улица), основанный в 1552 году Иваном Горзным и мужской монастырь времён Екатерины.
Оба эти святые учреждения прославились не столь почтенной старостью, сколь монашеской распущенностью, затмившей прославленные московские «злачные места» под божеской вывеской вроде Страстного монастыря.
Особой популярностью пользовалась некая «мать Степанида», в келью которой среди ночи приезжали купчины и дети «именитых горожан», вроде жандармского подполковника Бота, городского головы Посохина и племянников известной миллионерши Шевлягиной.
По Московскому шоссе
Вот оно, одетое в гудрон и камень, убегающее далеко за холмы и перелески к сиреневой дымке горизонта, седое Московское шоссе.
Просторной улицей перерезает пополам оно Коломну, убегая одним концом через Сандыри к Никульской горе, другим — к привольной Оке и через новый город Щурово к рязанским землям.
И хранят в себе память глубокой старины древние коломенские сёла, раскинувшиеся вдоль шоссе и обочь его за перепаханными полями и низинными луговинами.
Шиноремонтный завод занял прогал, отделяющий Коломну от села Сандыри. А триста с лишним лет тому назад, в 1628 году, Сандырями владела «великая старица» Марфа Ивановна, мать царя Михаила Фёдоровича Романова. И позже, когда российское купечество погнало обозы за солью, рыбой, заморскими товарами из Москвы на юг — к Астрахани, ожил тракт залихватскими тройками, то удалыми, то скорбными ямщицкими песнями.
Преобразились угрюмые избы в «постои» для обозников, в хмельные шинки для торгового люда, загонные «огорожи» для гуртов скота, перегоняемого из прикаспийских степей.
«…И была пожива не малая от того промысла — пятаки ушатами ссыпали», — вспоминает коломенский бытописатель, дивясь «хитроумности» сандырёвцев.
«…Астраханский тракт супротив дворов своих яминами перекапывали, дабы ось, колесо, ступица ломались и ночевать приходилось…»
«Не спеши в Лепеши — в Сандырях ночуешь», — сохранилась поговорка с торговых времён астраханского пути.
В Сандырях всё равно задержат ночевать — чего же спешить в Лепеши, то есть в Непецино, — конкурирующее промыслом село, расположенное по Московской дороге в 12 километрах от Сандырей.
Происхождение названия Непецино — «Непетчино», «Лепешино», от прозвища владельца его — Непея, то есть непьющего трезвенника, так же, как и «Сандыри», теряется в седых веках российской древности.
В ХIII столетии Непецино стало родовым поместьем знаменитого временщика Екатерины II, образованнейшего человека того времени Новикова. Не угодивший самовлюблённой императрице «вольнодумный» помещик был заточен «за масонство» в Шлиссельбургскую крепость и выпущен оттуда царём Павлом через 4 года дряхлым стариком.
А вот Мячково, Никульское, Северское, вошедшие в историю освобождения Московского княжества от татарского ига как места сбора «великого воинства московского».
Против села Микульского (названного именем участника Куликовской битвы коломенского воеводы Микулы Васильевича), на лугу у реки Северки в двух километрах от Московско-Астраханского пути расположилась станом московская рать перед походом на Мамая.
Тысячелетиями исчисляется жизнь села Мячково (ныне — цветущий колхоз имени Димитрова). Мячковым оно названо в память Ивана Яковлевича Мячка — внука татарского посла Олабуги, приехавшего к князю Дмитрию Донскому от Золотой Орды и отказавшегося вернуться в татарское царство. Великий князь пожаловал ему земли вдоль реки Пахры и притока Северки — речонки Хотьвы. С годами Хотьва пересохла, превратилась в овраг. Мячковские пруды, созданные коллективной силой колхоза имени Димитрова, лежат сейчас в русле древней Хотьвы.
Группа курганов с обнаруженными в них обломками глиняных сосудов, первобытным каменным оружием и древнейшей керамикой свидетельствует о почтенном, двухтысячелетнем возрасте села Мячкова.
И на его развитие немалое влияние оказала Московско-Астраханская дорога, ныне — Московское шоссе.
От колымаг до тарантасов, от рессорных пролёток до автомобилей — какой только транспорт не перевидало седое Московское шоссе!
От «хитроумных ямин» до булыжника, от булыжника до гудрона — какую только одежду не носила за долгие века Московская дорога!..
…Проходят годы. И не верится, что эти цветущие колхозы вдоль Московского шоссе хранят в себе такую древнюю, глубокую старину.
Как узнать в электрифицированных советских селениях с их клубами, кино, радио, с просторными под шифером постройками бывшие дворцовые сёла, нищие крепостные деревни!
И как сопоставить замордованный рабский быт проживавших в этих сёлах российских мужиков с радостной, свободной, культурной жизнью колхозников…
И вот она, пережившая века, бежит, уходит за горизонт, отполированная колёсами машин дорога от Коломны к сердцу нашей Родины — Москве. Богатеют оплодотворённые советской действительностью селения. От их древнего прошлого веет сумеречной тихой печалью, и бурное их сегодняшнее цветение заполняет душу песенным, весенним ликованием.
Молодость газеты
Редакция коломенской газеты тех лет — улей, затихающий поздно вечером. Было нас, редакционных работников, вместе с машинисткой и хозяйственником, всего шесть человек. Старшему из нас — мне — исполнилось двадцать четыре года…
Газета обслуживала город, промышленные предприятия и множество деревень обширного района. Выходила она ежедневно на четырёх страницах, да ещё с праздничным, литературным приложением.
Как мы добывали материал при наличии единственного транспорта — собственных ног, как успевали писать и делать газету, сейчас и представить невозможно. Но успевали…
Работали увлечённо, искренне, с радостью.
Прибежит, бывало, из райкома партии наш редактор Миша Позднов и взволнованно, заикаясь, сообщит:
— К-конец к-кулачеству!..
Д-давайте гр-громить охвостье!
И громим… И сколько было бурных споров, неуёмного горения…
Никаких заведующих отделами, как и самих отделов, не существовало. Каждый делал любой, нужный газете материал. Срочно требуется производственная информация — бежишь на завод, и не иначе, как к самому директору или секретарю парткома. Только вернёшься, только напишешь, а редактор уже торопит с неотложным заданием:
— Д-давай, сбегай в Н-никульское: там про-пробуют к-коллективно сеять. Сделай з-зарисовочку!
Отказ от выполнения задания, срыв сдачи в срок нужного материала, бездушное, казённое отношение к работе считалось позором, поступком, недостойным советского журналиста. Даже машинистка, когда становилось очень трудно, помогала организовывать материал.
— Д-давай, Лидочка, названивай! — просит редактор, и Лидочка Сахарова, неизменный соучастник всех наших начинаний, «названивает», выспрашивая у всех «какое-нибудь самое интересное происшествие».
Заботу о своей газете мы проявляли пылко — патриотически. Достаточно было возникнуть у кого-нибудь «идеи», как весь коллектив рьяно включался в её осуществление. Так, однажды Колю Чекарева, представлявшего в едином лице завхоза, бухгалтера, коменданта и кассира, осенила «идея» провести подписку на нашу газету работниками редакции. Сказано — сделано! Достали коня с телегой, обвили дугу кумачовой лентой, заменили рваный чересседельник свежей верёвкой, навалили в телегу всякого барахла — на случай ночёвки в лесу или в поле — и тронулись. Надо было слышать странные, убеждающие наши доводы в пользу газеты, чтобы понять, как преданно мы её любили.
Подписались тогда что-то несколько тысяч сельских жителей. Чекарев торжествовал, но Миша вернулся из райкома мрачный:
— П-попало за вашу затею, в-всыпали! Ккончай подписную кам-мпанию!
Редко проходил вечер, когда не собирались рабкоры, селькоры, рабочие-поэты. Бывал здесь и маститый поэт-крестьянин, добродушнейший, остроумный Михаил Васильевич Праскунин с незатухающей трубкой-носогрейкой, и черноглазый студентик, тогда никому, кроме нас, неведомый, ныне известный поэт Николай Сидоренко, и старенький, тихий учитель, конфузившийся своих творений, Каплин, и краснеющая до слёз при чтении своих стихов, маленькая, беленькая, с косами ниже пояса ученица швейной артели Валя Малинина, и шумный прозаик — кузнец Коломзавода Иван Коваль, у которого в каком-то рассказе «искры с глаз летели, як при ковке от раскалённого железа».
И все шумели, спорили, что-то предлагали…
Именно из такого, я бы сказал, творческого «шума» родилась мысль о журнале. Как-то в пылу дебатов, кажется, кто-то из работников райкома предложил выпускать в качестве бесплатного праздничного приложения к газете литературно-художественный журнал — «Наковальню».
Где для журнала добывалась бумага, как ухитрялась типография сверх всяких лимитов и отпускаемых средств издавать журнал, не знаю, нас это не касалось — мы творили! Стихи, рассказы, поэмы, повести, эпиграммы, очерки, даже драма в пяти частях и двенадцати действиях преподавателя литературы Березникова сыпались в редакцию, как из рога изобилия. Всё обсуждалось коллективно, бурно, невзирая на лица, и нередко суровые, взыскательные критики доводили автора до слёз.
Частенько заходил Борис Пильняк, уже тогда прославленный писатель. Рыжий, в огромных очках, он подавлял категоричностью суждений:
— Халтура! Дешёвка!
И поощрительно благословлял:
— Дерзайте, ребята!
Чудесная, незабываемая молодость газеты! Было это в двадцать втором и двадцать третьем годах…