В каких краях на каких меридианах не приходилась Щеглову укладываться спать. Пожалуй нет в стране жилища, не почтившего Щеглова гостеприимством. Фешенебельные гостиницы и ультраскромные дома крестьянина, избы Среднерусской возвышенности и бурятские юрты давали ему приют. Ночевал он в поле, в разваленном стогу, под писк и беготню полевых мышей, ночевал в кабинах тракторов и грузовиков, когда ветер сеет сквозь щели снежную муку и стучит двигатель, не давая замерзнуть, а утром, когда вылезешь наружу и машина умолкнет, нагрохотавшись за ночь - в ушах стоит звон вместо раздольной тишины, ноги дрожат, цепляются за вибрирующую землю, словно у матроса, сошедшего на берег.
В сравнении с тракторной кабиной банька эта - предел мечты о комфорте. Да горбушка черного хлеба, да луковица и миска помидор, да в головах дубовый веник. Лучшего сегодня пожелать нельзя!
Из дома Щеглов выехал спозаранок, намеревался прибыть к месту в разгаре дня. Но путь сразу не задался. Автобус испортился и по расписанию не пошел, а когда, наконец, из гаража прислали другой, оказалось, что на речке Угоже сорвало наплавной мост. Автобус с пассажирами отправился обратно в город, а Щеглов остался на берегу, надеясь на удачу, и удача не замедлила появиться. Выплыл на лодочке из-за мыска старичок.
- Ладно, - ответил на просьбу. - До деверя только сплаваю. Жди.
Часа через два Щеглов был на другом берегу.
Удача сопутствует, когда ее ищут или хотя бы смиренно ждут. Правда нужно точно знать, где ее ожидать, выбрать надежное место, чтобы ни справа, ни слева не обошла. Щеглов чувствовал такие места, практика была приличной. Сошел Щеглов на бережок, отмахал пехом сколько-то километров и на бугорочке, возле торного проселка, выбегающего на шоссе, уселся поджидать попутку.
- Образца она - пятьдесят седьмого года, но бежит - что стоялый конь, - хлопнул по капоту рубаха-шофер. - Часу не пройдет - будем на месте.
Через двадцать минут спустился скат.
В Силино въехали затемно на чужом запасном колесе, выпрошенном Христа ради в залог водительского талона. Баньку под ночевку выделила сердобольная бабка.
- В дом не пушшу, - отказала наотрез. - У меня ишшо сноха молодая. А в баньке хорошо. И тепло - сегодня топили.
Принесла бабка горбушку, миску помидор, лук. Дубовый веник Щеглов нашел сам, пристроил на нем затылок и, под крик бабкиного петуха, заснул, как когда-то в детстве сразу, без размышлений.
Написать роман Щеглов решил, работая в крупной газете. Желание пришло неожиданно в такую же ночь, только бессонную. Условия тогда были лучше: комната пять на пять с высоким потолком, панцирная кровать, льняная простыня и миткалевый пододеяльник, а утром за ним должен был прилететь вертолет. Оттого-то, наверное, и не спалось. Щеглов ворочился, курил, выходил подышать на крылечко и все думал, думал, а мысли были невеселые.
Такие мысли сопутствуют всегда бессоннице. Начинает человек перебирать свою жизнь, чуть ли не с описанных ползунков, и лезет в голову только невезенье. И там-то, и там-то, кажется, не так поступил, и в том случае не то сделал. Проходит час, другой и прожитая жизнь видится сплошной ошибкой, Родители его проглядели, не выявили скрытый талант, а бабка не рассказывала, как няня Пушкину, сказок. Вот и занимается он теперь какой-то галиматьей, а не создает шедевры. Еще к тому же жена. Жениться нужно было позже. Теперь деваться некуда, прижились, хочешь, - не хочешь - тяни лямку. И дети, словно не его, взбалмошные, непонятные. О таких он разве мечтал? Да еще ко всему - характер. Такой впору молочному телку, а не взрослому мужчине. Другие нахрапистые, удила грызут, из-под подков искры брызжут. А он, как мерин, тянет потихоньку воз, да все с оглядкой - довольны ли? Нет счастья в жизни! Так и протащится она по рытвинам и ухабам. Протащится, словно немазанная телега: скрип-скрип, ни пыль позади не клубится, ни горизонт от скорости не плывет. Вроде все время на месте. Глянешь только из-под прикрытых век - ан елочки у дороги машут лапами вслед. И то слава Богу! Двигаемая значит, на месте не стоим.
Мысли Щеглова были примерно такими. За исключением бабки и жены. Бабка читала ему Плутарха, а жениться он не успел.
"Послезавтра вернусь домой, - думал в ту ночь Щеглов, - просижу день, напишу очерк. И скажут мне: молодец Щеглов. А там опять поездка и опять очерк. И снова: молодец Щеглов. Подумаешь. Невидаль. Очеркист. Щедрин новый нашелся. Таких знаешь сколько теперь!"
Во всю тогда бунтовало щегловское "я". Хотелось чем-то удивить мир, сразить человечество наповал. А чем? Очередным очерком? Был бы он приличный музыкант - сел и сочинил симфонию. И было бы в симфонии все: и бескрайность ковыльных степей, и громадность заснеженных гор, звонкая тишина пшеничных полей и ласковый сумрак высоких лесов. Соленая пена морской волны мешалась бы со струями улыбчивой речки, а орлиный клекот перекликался со смехом жаворонка. Все это Щеглов сплотил бы в симфонии, а в финале, как апофеоз зазвучал бы у него гимн человечеству. Человечеству ведь все сродни, оно все восприняло. Нужно его за многое славить, но и от много уберечь.
Жалко, что Щеглов не композитор. Некому потрясти мир.
Час и другой, и третий переживал он, пока не появилась в голове идея: а не написать ли ему роман?
"А что? - рассуждал Щеглов, - я же - профессионал. Впечатлений от поездок - уйма. Нужно их рассортировать, ухватить сюжетик поострее, актуальный и наматывать на него".
Было решено: в ближайшее свободное время собраться с мыслями, прикинуть план и, главное - начать.
Но начать никак не выходило. Мешали поездки, редакционная текучка, очерки, постоянное "молодец Щеглов", которое уже давно ничего не значило для него и звучало, как преславутое "ну как дела?" Щеглов давно понял, что велосипеда не изобретет, что уже который год топчется на месте, но не было сил отказаться от набившей оскомину постоянной похвалы, бросить все: престижное место, большой город, уехать куда-нибудь, забиться в тихий уголок, сосредоточиться, слепить мысли в ком, спрессовать их всей силой воли, чтобы заболела голова, чтобы руки дрожали, отыскивая перо. Но как на такое решиться? Будет роман, нет ли - заранее не угадаешь, а вылетит синица из кулака - начнут люди пальцами тыкать: "Гляди-кось, эвон дурак на лугу журавля шапкой ловит." Несостоявшийся автор! Неудачник! Что может быть страшнее!
А тут появилась любовь и Щеглов женился. Мысли о романе, как материально не обеспеченные, отошли потихоньку на второй план и, постепенно, забылись. Щеглов тискал в кулаке свою синицу и был доволен.
Через год жена родила тройню, а еще через месяц взмолилась - Одной мне детей не поднять, Щеглов. Поедем-ка жить к маме.
И Щеглов решил: видно - судьба. Придется за роман браться. Стоит ли попусту жить в захолустье.
Он поехал в тихий, далекий городок, условился о работе в местной газете, и осенью щегловская семья отправилась на периферию.
Свободного времени на периферии оказалось так много, что Щеглов, с непривычки, буквально захлебывался в нем. Если бы не идея романа, он пожалуй не сообразил бы куда себя деть. Роман сложился быстро. Осталось его написать. Образы, свободные от гнета прошлой суеты ожили, распределились по канве, связались сюжетом и ждали, когда Щеглов возьмется за перо и приведет их в движение. Щеглов, наконец-то, сел за стол, взял перо и... написал рассказ. Написал совершенно о другом, совершенно не по сюжету романа, и ожили в рассказе не герои прошлых поездок по стране, идеализированные в результате шапочного знакомства, а люди, среди которых он жил теперь, естественные, не приукрашенные.
Щеглов удивился своему озорству, неделю не брался за ручку, а севши снова за письменный стол, опять написал рассказ. Началась борьба с самим собой.
Щеглов как бы раздвоился. Одна его половина тянулась к впечатлениям прошлых лет, вторая цеплялась за новое. "Пиши!- кричала первая. - Стройка! Лесоповал! Вот прибыль, вот убыток. Вот - закоренелый бюрократ, а вот - умница, его заместитель". "Не надо, - убеждала настойчиво другая. - Кинь эту обрыдлую модель. Оглянись: сколько вокруг сюжетов, и все на злобу дня, а то и на злобу столетия. Сиди, не мудрствуй, и пиши!" Сюжетов было - хоть отбавляй. Щеглов, будто нечаянно, наткнулся на клад: стукнул по замшелому сундуку, а из него повалилось. Он писал рассказ за рассказом, почти без остановки, а сюжетов не становилось меньше, они прибывали и прибывали и, казалось, не хватит жизни, чтобы все осмыслить и написать.
- Да разве вы не видите? - убеждал он местных.
- Эка невидаль, - отвечали те. - Это тебе в диковинку, а мы прижились. Помыкаешься с наше - привыкнешь.
О романе уже не помышлялось. Его эффектная надуманность не выдерживала натиска действительности и рассыпалась в прах.
Отправляясь в командировку, Щеглов решил: два дня отдыхаю. Хоть светопреставление, хоть что - внимания обращать не буду. Только соберу материал на статью.
- Ты уж извиняй, - просила поутру Бабка. - Ночью-то все кошки серы. Вечор-то, милок, ты ко мне прями.
За день Щеглов успел все. Познакомился с директором школы, побывал в сельсовете, обошел несколько домов учеников, учителей и был готов написать жизнерадостную статью с должной мерой критического тона. Он пришел к бабке, когда в окнах забрезжили огоньки.
В доме заседала застолица.
- Васятка, старшенький, объявился, - разъяснила бабка. - С северу на побывку приехал.
За столом потеснились. Щеглов уселся между двух раскрасневшихся молодух.
- С прибытием, - вежливо кивнул и выпил.
Прерванный разговор возобновился.
- Там народ бывалый, - внушал застолице Василий. - Там таких как здесь, ни-ни. Каждый жизнь видел, по ней елозил. За рупь двадцать его не купишь. Ему за работу сполна давай. Умеют работать. А пойдут гулять - такое отчубучат! Весело живут. К примеру, такой случай... Ты, корреспондент, запиши потом. Такой записывать надо.
Василий переждал тарелочный бряк, приподнял брови:
- Был там у нас чудак один. И жила в деревне, неподалеку старуха. Чудак к ней и зачастил. Самогон был у нее первейший. Ходил он к ней, наверное, с год. Выпьет и вечерок посидит. А много ли старушке нужно, родных у нее никого, она душевности рада. Он мне, говорит, как сын. Раз случилось у нас запарка, чудак к старушке с неделю не ходил, а заявился - закрыта домушка. Видит такое дело - по соседям айда. Куда, спрашивает, моя старушка делась? Не знаем, отвечают, в город уехала третий день. Он туда, сюда, все талдычит - в город. Екнуло у него сердце: что ей там делать столько? Что-то, думает, - здесь не так. Подхватился и тоже в город. Очень уж к старушке прикепел. Была у него мыслишка ее к себе домой забрать. Женюсь, мол - будет детишек няньчить.
Приезжает в город и к милиционеру. А городишко махонький, чихни посередке - слышно во всех концах. Как же, отвечает милиционер, третьего дня было, завалилась бабка на станции, ее в больницу свезли. Непременно, говорит, твоя, потому как окромя случаев не было. Он в больницу: отдавайте, говорит, старушку, Марфу Минишну! А с радостью, отвечают, забирай, который день за ней не приезжают. Оклемалась, спрашивает? Где там, отвечают, инфаркт миокарда, разрыв сердца, то есть. Как так? А вот так, - раз-два и в дамках. Дуй в морг.
Вышел он из больницы, хоронить надо. Пошел, гроб заказал, и к попу, конечно. А тот: не поеду в такую даль, отпою заочно, а с собой землицы дам, притрусишь усопшую и ладно.
Делать нечего. Подрядил машину и в морг. Говорит тому, кто мертвых обряжает: покойников, мол с детства не люблю, ты ее обряди, уложи, присыпь землей и в кузов. Ну тот все, как просили свершил, червонец принял и ручкой...
Привез чудак бабку домой. Соседи собрались прощаться. Хотели с гроба крышку сымать. Нельзя, говорит соседка, в религии понимающая, земле если предали - то все. Ну, нельзя - это даже лучше. Поставили на подводу гроб, на кладбище и похоронили. Поплакали, вернулись, помянули и разошлись. А чудак на работу подался. Здесь бы и делу конец, да не тут-то было.
На следующий день подлетает к общаге автобус, народу из него, народу и милиционер. А где у вас, спрашивают, такой- то такой-то? Ну, чудак к ним и выходит. Отвечай, кричат ему, куда любезного папашу дел?! Он оправдываться, конечно: нужен мне ваш папаша, кричит, я, мол, схоронил то, что мне дали, а в гроб даже и не взглянул. Ладно, отвечают, бери лопату, веди. Счастье твое - родня поминок дожидается, некогда с тобой разбираться.
Застолица гоготала. Щеглов фыркал в тарелку и никак не мог понять: грустно ему или смешно.
- Ой, матушки мои! - взвизгивала левая молодуха.
- Ой, батюшки! - вторила справа другая.
- Ты это дело, корреспондент, опиши, - советовал, отсмеявшись, Василий. - Такого, брат ты мой, ни в каких краях не увидишь.
Всю ночь Щеглову снился кошмар. Будто поехал он в мебельный магазин, купил письменный стол и уплатил за доставку. Домой доставили гроб.
- Не сумлевайся, хозяин, - успокоили. - Все в целости и точно по прейскуранту. А если что не так - клиент у нас всегда прав.
- Кажется, я не то просил, - усомнился Щеглов, но те развернулись, вытащили из серванта пять рублей и выбежали за дверь
"Ладно", - смирился Щеглов. - К истине будет ближе".
Уселся он по-турецки возле гроба, на крышку положил блокнот и принялся писать.
Слова лились рекой. Ручка еле успевала за мыслью. Щеглов не заметил, как исписал блокнот, вскочил, достал другой, уселся снова. Взглянул в старый, на чем остановился - пусто на листах.
"Блокнот не тот подсунули, - заволновался Щеглов. - Видно для стихов, а не для прозы. Слова все высыпались. Их же теперь не соберешь!"
Ползает Щеглов по полу, ладонями сметает слова в кучки, а они друг о друга бьются, на буквы рассыпаются - черт не догадается о чем тут речь шла.
Грохнулся Щеглов на колени, завыл в голос:
- Господи, пропал роман! Теперь хоть в этот гроб ложись!
- Тесно здеся, - послышался голос. - Места на двоих не хватит.
Сдвинулась гробовая крышка, из гроба смотрит седенький старичок и улыбается.
- Тесно здеся, - хихикает. - Так что извини-подвинься. Да и было бы с чего убиваться. Невидаль нашел - роман. Ну и перепутали, и что? Мне - дак наплевать. Абы схоронили.
- Не о тебе речь!-- взбеленился Щеглов. – Помер и лежи. Тут о живых забота. Покойников путать стали. Эдак до чего дойдем?!
Грохнул Щеглов кулаком по крышке, ойкнул старичок и затих. Послышались шаги на лестнице, заскрипела дверь.
- Вставай, корреспондент, - раздался голос Василия. - Пойдем - чем Бог послал. Скоро автобус.
Щеглов открыл глаза. На душе было пасмурно и пусто, как в иссеченном дождями октябрьском лесу. Кое-как поднялся, принялся одеваться.
Всю дорогу до города Щеглов был словно в тумане. Сидел на предпоследнем сидении ЛАЗа, глядел на пляшущие у дороги елки, ничего не видел и все силился вспомнить хоть каплю из написанного во сне. Но вспомнить не мог. Только ворошило сердце, как далекий сполох, посетившее ночью беспокойство. Он никак не мог понять: то ли явь была ночью, то ли сон, то ли было все, то ли не было.
Автобус остановился у наплавного моста, чтобы пропустить встречный транспорт. Мимо потянулась вереница машин, потом остановилась.
- Травкин! Коллега! - высунулся из окна Щеглов. - Ты далеко?!
Молодой человек в соседнем автобусе завертел головой, увидел Щеглова заулыбался.
- По жалобе, в Забелинскую больницу! - крикнул коллега Травкин. - Скандал! Покойников перепутали!
Автобус дернулся, Щеглов повалился в кресло.
Домой он явился совсем больной.
- Таня, завари малинки, - попросил жену. - Еще не плохо бы таблетку димедрола. А буду ночью кричать - обязательно буди.