Старуха Екатерина сидит на завалинке и разглядывает вприщур поднявшееся из-за Сейма солнце. Ей не спится. Встает она рано и, переделав дела в своем посильном микрохозяйстве, целыми днями озирает через плетень далекое заречье.
Дни ее, не осмысленные семейной суетой, пусты и тянутся безликой чередой, ненужные никому, опостылевшие ей самой. Кроме одноглазого кота, трех кур с облезлым петухом и старой задумчивой суки у старухи нет никого. Старуха Екатерина одинока.
Сегодня Екатерине неможится. Ноет поясница, стонут застуженные ноги, и поэтому ведренное июльское утро ей не в радость. Знает она, что к обеду быть дождю, дождю затяжному, а значит, придется день, а может два, торчать в хате, пялиться, как дуре, на смутные личины угодников. Настроение у старухи плохое, и посетившие ее в связи с этим мысли она громким голосом высказывает коту и суке, сидящим бок о бок напротив. Петух и куры, ввиду присущей им несерьезности, к беседе не привлекаются.
- У Бога все готово: и дождь, и каменье, - убеждает суку Екатерина, - каждому только свое время.
Сука ловит на зуб муху и вежливо крутит хвостом, извиняясь за невнимательность.
- Постояла погодка - пора и честь знать, - развивает тезис Екатерина. - Всему свой предел, свой час обозначен: зиме ли, лету, дождику, солнышку ли - все конец будет. А где одному конец - другому начало. Речка наша, Сейм, сколько верст текет, а везде она Сейм, а в Десну вольется - вода така же и все будто то же - ан нет, не Сейм то, то уж Десна... Так-то.
Подошел петух. Скособочил голову, послушал и отправился заниматься делом - разгребать у сарая землю, выклевывать что- то видимое для него, несуществующее для окружающих.
Екатерина привстает, подбирает забытый березовый голичок, прячет под крылечные ступеньки:
- С людьми тоже так-то. Человеком редко кто всю жизнь остается. Все больше до предела. Наступит предел, и уж слава, что человек, а так - собака собакой. Право слово. По осени пошла к председателю, дай, мол, коня огород вспахать. Заняты, грит, все, завтра приходи. Завтра - заняты, опосля - заняты, а там уж и мороз приспел. Земля, грит, мерзлая - неча теперича пахать. Дак другие-то пашут. А другие-то, грит, так те - свои. Вот оно как.
Старуха примолкает, вслушивается в сказанное, повторяет тихо, как в забытьи: "Те, видишь ли, те свои".
- Те - свои, - дойдя до смысла, громко произносит она. - Ишь ты, свои. А я, мериканская что ли?!
Задремавший кот вскакивает, таращит на старуху рыжие глаза, вытягивает хвост трубой, изгибается коромыслом. Екатерина ладонью вытирает уголки губ, разглаживает фартук, упирает в колено локоть, кладет на кулак подбородок.
- Бог деток не дал - и не нужна никому, - жалуется она животным. - Эх, память людская. Все забыли. Ломила работу, всю жизнь ломила - а не своя. Забыл председатель, как его, простреленного, от облавы на себе перла. Пятнадцать верст, до Кирсанова кордону, да на закорках, да по снегу. Знать бы, кинуть - нате, берите красного партизана!
Старуха пугается этой мысли, и долго крестится на вербу, растущую у плетня.
Звук автомобильного мотора прерывает ее занятие. Екатерина подавши тело влево, смотрит за угол. По дороге мчится ЗИЛ, везет в кузове десяток гомонящих женщин.
- Разгалделись, быдто сотня их, - осуждает женщин Екатерина, усаживаясь на завалинку. - А приедут на поле, разбредутся - в пору аукаться. Бывало-то в поле народу, народу. Ты сочти-ка: пять сот дворов, да в каждом три работника по малости. А что стариков, старух, ребятишек!
Кот жмурит ярко-желтый глаз будто не ему сказано. Сука вроде знает, а ответить не может: прижала голову к лапам - виновата.
- Да, - продолжает Екатерина, не дождавшись ответа. - Станут на скирду-то, душ по тридцать, и молотют, и молотют.
Она прикрывает глаза, представляет давно прошедшее, вздыхает и добавляет с улыбкой:
- В вечеру гармошки: и на том конце, и на энтом, и посередке. А теперича, зорька отгорит - глухомань на селе, быдто в лесу. Собаки и те не гавкают. Не на кого. Косоротится народ от навозу, по городам бежит. Боже праведный, что будет, что будет!
Она приподнимается с завалинки, подходит к плетню и долго стоит, бормочет чуть слышно: "Что будет, что будет..."
Солнце перевалив Сейм, прячется за вербу и, вслед за ним, на кромку дальнего леса высыпают кудрявые облачка. С запада в спину старухе начинает задувать ветерок. Верба, словно очнувшись ото сна, спохватилась, что заспалась, зашелестела клиновидной листвой, закачала ветвями, погнала ветер дальше, к востоку.
- В эту зиму нет, а в ту помру, - отвернувшись от плетня, дрожащим голосом сообщает животным старуха. Потом делает шаг к хате и, уже решительно добавляет:
- Обязательно помру. Как жить без меня думаете? А?!
Кот бредет за хозяйкой. А сука еще долго лежит, поджав хвост, до горючей слезы нюхает приносимый ветром запах выстоявшихся июльских трав.