Валерий Королёв

ДРУЖНАЯ СЕМЬЯ

     -  Завтра ясли будут открывать, - сообщила Нюрка мужу. - Стро­или, строили - построили наконец. Завтра Славичек в ясельки пойдет, - пощекотала она сыну живот, - теперь Славичек, как большой, тоже будет при деле.

Двухгодовалый Славичек хихикал, блаженно жмурился, совер­шенно не подозревая, что за жизнь начнется у него с завтраш­него дня.

Воронцов-старший отложил газету, почесал затылок и изрек глубокомысленно:

-  Ну что ж, прогресс, слияние с городом. И до нас докатилось. Маманя с папаней отдохнут теперь, теперь на них одна Светка останется.

Воронцов-старший любил порассуждать. Рассуждать он мог ча­сами, но все рассуждения его были далеки от повседневной про­зы, носили отвлеченный характер, припахивали философическим душком. Среди деревенских он слыл "головой". "Воронцов-то, он рассудит,- отзывались о нем. - Он враз все обскажет. Ему бы, заразе, министром быть."

-  Ясли-то с первого взгляда - ясли, - рассуждал Воронцов, от­кинувшись на спинку стула. - А глубжей копнуть, до фундамен­та - резонанс другой окажется, неожиданность сплошная. Прог­ресс - половина слова, слияние города и нас - другая, а остатошнее - в третьем. Досуг у родителей освободится - вот где острие. А досуг - прямая дорога к обогащению, в духовном масштабе конечно.

-  Эва как, эва куда занесло, - тетенькала Нюрка сына. - Умный у нас папка-то? А? Но и мы, скажи, вырастем - тоже умнами будем. Мы, скажи, папкины, мы - Воронцовы.

Прибежала с улицы Светка. Крутнулась перед зеркалом раз, выхватила из гардероба косыночку, повязала на шею.

-  Куда?- насупилась мать. - Опять танцы? Завтра на работу, а еще дел, дел... Не пущу! На вот братца.

Вздохнула Светка. Братца приняла, встала возле окошка и пригорюнилась.

Воронцов-старший взялся было за газету, но, передумав, вклю­чил телевизор и улегся на тахту.

-  Ты губы-то не дуй, - принялся наставлять дочь, в ожидании, когда засветится экран. - Дети ведь - родителям помощники. Опо­ра. Отец мой деду помогал, я - отцу, ты - нам с матерью. Приемственность поколений. А у тебя одни танцульки на уме... Снеси братца на горшок, видишь парень морщится.

Вечер вступил в свои права. По плану сейчас просмотр детек­тива. А потом - спать.

Ясли открыли, как положено. Председатель колхоза сказал речь. Потом выступили профсоюз, сельский совет, комсомольский секретарь, активистка Анна Львовна. Все говорили о своем вкла­де в строительство яслей и заверяли заведующую, что, в случае чего, они ее не оставят. Представитель строительной организации вручил заведующей символический ключ, председатель колхоза перерезал ленточку, довольные родители сгребли в охапки перепуганное потомство и повалили внутрь. Мероприятие закончилось.

Нюрка раздела Славичка, одежду повесила в шкафчик, переда­ла сына с рук на руки воспитательнице и отправилась было на работу, но приоткрылась дверь кабинета заведующей и рука, обтянутая белым рукавом, поманила Нюрку.

- Эй! - послышался шепот. - А ну, зайди!

Воронцов-старший сидел во главе стола. По правую руку от Воронцова находился средний его брат с женой, по левую млад­ший с женой же.

-  Рассусоливать тут нечего,- убеждала Нюрка родню. - Надо соглашаться. Двести сорок рублей почти задарма. В месяц, не пито, не едено, каждому восемьдесят.

Семейный совет длился давно. Раза три младшие Воронцовы соглашались на предложение, но за согласием, тут же, возника­ли сомнения, и Воронцову-старшему, Нюрке, опять и опять при­ходилось убеждать родню, доказывать выгодность предприятия.

-  Делов-то куча! - всплескивала руками Нюрка. - Только и рабо­ты - в воскресенье углю натаскать. В остальные дни - в ус дуть не придется. Кто свободен - тот и забежал на час. А ночь - в очередь. Какая разница, где спать?

Обсуждаемый вопрос был прост. Заведующая яслями, Нюркина подруга, предложила топить ясельную котельную. Идея была не хитра: оформить истопниками деда с бабкой, а работу выполнять всем сообща, выработав скользящий график. Обуза, как предпо­лагалось, должна быть не ахти, зато результаты виделись впол­не реальные.

-  Да вы посчитайте,- горячилась Нюрка. - На каком производст­ве за шаляй-валяй столько возьмешь. А тут месяц пройдет - по восьмидесяти рубликов!

-  Вы и другое уразумейте, - двинул в бой Воронцов-старший тяжелые аргументы. - Для нас, Воронцовых, это - честь. Заикина, заведующая, прямо сказала: только вам такое доверить мож­но. Вы, мол, не пьющие почти, работящие, я за вами, как за ка­менной стеной. Вот, как об нас народ-то мыслит. Да я от такого мнения бесплатно работать пойду.

-  Вот и иди! - разозлился средний брат Васька. - Ты у нас из­вестный дуролом. Из всех выродок. Люди вкалывают за материаль­ные блага, а он за так, оглоблей стукнутый.

-  Ты, Васятка, это не по существу, - обиделся Воронцов. - Я это для примера.

-  Да ну вас, - не выдержал Мишка, младший брат. - Не сговорим­ся - других наймут, а они развели политбеседу.

-  И о политике в таком разе вспомнить не грех, - разошелся старший. - Дети - государственное дело. Новое поколение растет. Надо чтобы выросло оно вполне здоровое. А ну как к завтрему мороз, а мы судим-рядим? Нам доверяют, деньги сулят...

Решили в конце концов - топить. Василий настрочил заявле­ния. За деда расписалась Нюрка, за бабку - младшая сноха.

Зима наступила ранняя и строгая. Никаких легких замороз­ков и хляби после южных ветров. Мороз навалился сразу, при­хватил крепко, на градуснике за окном в полдень двадцать, в полночь двадцать восемь. Снег за морозом еле поспел. Лишь на четвертые сутки полностью покрыл окрестные поля, да и то, то тут, то там топорщилась над хилыми сугробами сухая трава, клонилась под ветром, звенела, отрясая промерзлые семена.

Воронцов-старший собрал родню на инструктаж.

-  Кусается погодка, - сказал озабоченно. - С нонешнего дня - с котельной строго. Ночью не спать, днем больше чем на два часа не отлучаться.

Все воскресение братья запасали уголь. Возили в тачках из насыпанных в ста метрах от котельной ворохов. Расход по такому морозу предугадать было нельзя.

-  Ну что бы поближе свалить,- возмущался Васька. - Да наве­сик сверху, да рельсы, да вагонетку.

-  Вертолет тебе с ковшом, - скалил зубы Мишка. - Если умный такой, что же раньше молчал? Видел же, как строили, видел, как уголь возили.

К вечеру запас угля был составлен. Случайностей можно было не опасаться.

Опасность появилась совершенно с другой стороны. Через неделю взбунтовались снохи.

-  Видала я эту котельную в гробу, - заявила жена Васьки.

-  Мне больше всех не надо, - уперлась жена Мишки.

Пришлось Воронцову-старшему женщин пристыдить.

-  Где же ваша совесть? - допытывался он.

-  Ты-то больно совестливый! - взбеленилась младшая сноха. - У тебя - то аврал, то собрание. Мы за тебя работать не подряжа­лись.

-  На мне ответственность, - оправдывался Воронцов. - На мне мехмастерская.

-  А на нас скотный двор, дети, дом. Да братцы твои, обалдуи!

-  Больно вольное у них житье. Котельная им - навроде клуба. Я вчера стучусь - молчок. А у дверей следочки - валеночки бабьи.

-  Можно такое терпеть?! - крикнула младшая сноха.

-  Нет больше моченьки, - запричитала средняя.

Разговор с братьями результатов не дал. Те несли околеси­цу тоже. Оправдывались ревностью жен, занятостью на работе в колхозе. Всплыли дела по собственному хозяйству и даже необ­ходимость более строго воспитывать детей.

-  Мой-то вона выкинул что, - оправдывался Васька. - Вчерашним днем, двойку притащил. А я ему: как не стыдно? А он: мало меня  воспитываешь, папка. Я: задницу тебе надрать? Он: это, гово­рит, не метод, ты, говорит, со мной беседу проведи, а будешь ремнем махать - руководителю классному жаловаться придется.

Воронцов-старший развел руками: если в ход пошли дети - тут братьев не пробьешь. Дети у мужиков - последний довод.

Воронцов-старший сдался.

-  Эх, люди! - сказал только под конец. - Хозяйство, жены, дети! Ни совести у вас, ни стыда!

Воронцов-старший стал топить котельную сам. Жену не принуж­дал. Забежит если она по дороге на скотный, подбросит пяток лопат угля - спасибо и на том. Да и стала жена глядеть недоб­ро, а как-то увидел Воронцов: идет Нюрка к котельной, взгля­дом по снегу шарит. Видно и ей про валеночки-следочки сношеньки нашептали.

Совмещать две работы было трудно. В мастерской нужен был глаз да глаз и котельную оставить надолго нельзя: морозы стоя­ли нешуточные. И бегал Воронцов в котельную по четыре раза в день, полтора километра да назад столько же. На ночь уходил в котельную, ложился на топчан и спал вполглаза, находясь все время настороже: не упало ли в котле давление, достаточна ли температура воды?

-  Может бросить это дело? - спросил однажды жену.

-  Разбросался! - зыркнула на него Нюрка. - Втянул всех в ис­торию и назад? А деньги? Забыл? Я рассчитала на будущий месяц палас взять.

-  Ну баба, - удивился Воронцов. - Сама затеяла, а я виноват.. Логика!

А зима не то чтобы бушевала, но вела себя определенно. Как с первого раза навалила снега, так и успокоилась, принялась морозить. Дни стояли солнечные, а ночи лунные. Ни ветра тебе, ни малейшего колыхания. Лес за котельной черный-черный, слов­но пришел чудо-художник, не одобрил открывшейся взору яркой пустоты и по границе между ослепительными полем и небом круп­ными, жирными мазками обозначил лесную гребенку. Снег на реч­ке лежал синий, а в местах, не прикрытых берегами, его сдуло, и лед хмуро блестел, как блестит оконное стекло, если сложить его лист к листу штук тридцать. Насупленный, затаенный блеск получается.

Раньше бы Воронцов-старший радовался ярким дням, с удоволь­ствием покрякивал от матерого мороза, был бы деятелен и весел. Теперь все было наоборот. Постоянная лишняя забота, физичес­кая усталость изменили мироощущение. Вид речного льда наводил тоску, лес за полем раздражал, серьезная положительная ворона, что-то промышлявшая возле шлаковых куч, бесила, а лунных, звездных ночей он вообще не замечал.

Размышлять о нелепости своего существования Воронцов-старший принялся в одну из ночей. Усталость достигла апогея, и Воронцову не спалось. Он крутился с боку на бок, то накрывал­ся полушубком, то свертывал его, то казалось ему, что засты­ли ноги, и он надевал валенки, то становилось жарко, и он рас­творял на улицу дверь.

Размышлять Воронцов начал с малого. Мыслишка была так се­бе: вдрюзгался, мол, в дело, хотел, как лучше, а получилось бог знает что. И братья хороши, и снохи. А жена - змеища, ви­дит, что он дошел, но уперлась в свое. Палас ей, видишь, по­давай, даже про валеночки-следочки забыла.

Вот какие мысли витали у Воронцова в голове. Витали они, витали, потом собрались в кучу и родили мыслищу - ахнуть можно. А виновато было пристрастие Воронцова к отвлеченностям, пре­небрежение к жизненной прозе. Но такой уж был Воронцов чело­век. Хлебом его не корми, а дай углядеть на фасаде трещины, людям остальным незаметные. Своей способности он и сам был не рад. Подпортила проклятая способность жизнь, подмочила. А то заведывал бы Воронцов мехмастерской, держи!

Серьезная была мыслища. Сдавила она Воронцову все внутрен­нее существо, лежит Воронцов, пялится в покрытый сажей пото­лок, тяжело ему, ни рукой он, ни ногой ворохнуть не может. Упади сейчас стрелка монометра до нуля - не найдет Воронцов силы встать, ткнуть кнопку подачи воды.

"Это накой же мы на свете живем, - думал он почти с ужасом. - Это выходит - маяться всю жизнь? Выходит, вкалывать постоянно за деньги? Ну, а душа? Душа-то как? Она-то ведь тоскует?"

С душой получались нелады. Воронцов брал ее в руки, словно малого ребенка прижимал к груди, тетенькал, уговаривал не бун­товать, но она, будто действительно ребенок, кочевряжилась, изгибалась, таращила испуганные глаза и никак не хотела успо­каиваться.

"Это как же получается?! - восклицал Воронцов, чувствуя, что его понесло, но не в силах уже остановиться. - Это выхо­дит я сижу, грею котел, детки в ясельках от тепла не болеют, лучше растут. Ну, а вырастут, наплодят детей и тоже по ко­тельным разбегутся, чтобы их дети лучше росли? А потом те вырастут, тоже наплодят детей и снова по котельным? Это что же получается? Это же одно от другого? Цепная реакция, зна­чит? Выходит, в этом смысл? Ну, а душа, душа?.."

И он опять брался за душу, а она опять не слушалась, гукала, пускала пузыри, не хотела спать.

Воронцов-старший открыл глаза, когда солнечный зайчик про­брался сквозь закопченое стекло и улегся на полушубок. Моно­метр показывал почти ноль.

Воронцов накачал воду, набросал в топку угля и заспешил на работу. По дороге вспомнил ночные мысли, резко крутнул го­ловой и прибавил шаг. На этот раз дорога до мехмастерской не показалась далекой, а тело не чувствовало усталости.

Мороз спал через три дня. Небо затянуло плотной пеленой. Утро народилось тусклое, серенькое. Из-под пелены сыпал ред­кий снег. Деревенская улица - дома, изгороди, березы, долго­вязый колодец-журавль - еле проглядывались. Дым из печных труб жался к земле, путался в березовых сучьях, тянулся к речке.

Из-под изгороди вылезло животное, то ли кошка, то ли соба­ка - в сизых сумерках не разберешь.

-  Нашатался? Спать пришел? Ну иди, непутевый, лежанка-то уже теплая.

Дед Воронцов, ощупывая ногами ступеньки, спустился с крыльца, надвинул поглубже на голову шапку-ушанку, взял батожок, прислоненный к перильцам и бойко, мелким шажком, пустился вдоль улицы. Дело ему сегодня предстояло не простое: уяснить технику нагрева и подачи воды и лично приступить к обогреву яслей. Дело предстояло серьезное. Шутка ли: котел, трубы, на­сосы, циферблаты со стрелками разные. Дед Воронцов в жизни никакой техникой не руководил и потому опасался: а ну у него ничего не выйдет, ну какая-нито испортится часть. Котельная-то навроде как паровоз, только не на колесах.

-  Ты, милок, лампочку-то мне пошибчей вверни, - просил дед сына накануне. - Ну как стрелку-то не угляжу - беда может слу­читься.

Воронцов-старший встретил деда в дверях:

-  Ходишь еле-еле.

-  Стряпаться матери помогал, - оправдывался дед.

-  Смотри, отец, - велел Воронцов. - По этой трубе горячая вода течет. А это обратка... Здесь у нас давление воды, а здесь температура...

Закончилось обучение в пять минут.

-  Вечером забегу проведать.

-  Красная-то кнопка - "стоп"? - заволновался дед.

-  "Стоп", "стоп". Давай теперь сам справляйся.

К обеду развиднелось. Пелена, закрывавшая небо, поредела, расползлась на лоскуты, и между лоскутов проглянуло солнце. От леса прилетела сорока, уселась возле котельной на тополь. Ветер-озорник слепил в ком вившийся над трубой дым, кинул его в сороку. Захлопала сорока крыльями, изругала все на свете.

Дед Воронцов закрыл топку.

-  Эх-ма! - вздохнул, надевая полушубок. - Пойтить перекусить.

Он надвинул на голову поглубже шапку, вышел на улицу, взял батожок, прислоненный к дверям.

-  Углю опосля обеда надо привезть, - рассудил опять вслух. - Уголь-то на исходе.

Он сунул батожок под мышку, нагнулся, в пригоршню прихватил снег.

-  А и то, - опять заговорил, смывая угольную грязь с ладо­ней. - Надо помочь ребятам. За ковром, вишь, встали в очередь, на новый телевизор замахнулись. Без папаньки-то, как тут быть. Большие - а все дети. Без папаньки-то - никуда. Рано нам со старухой помирать, ох рано!

Пелена с неба пропала совсем, там полностью властвовало солнце. Ветер стих и чувствовалось, как опять взбодрился мо­роз. Легла на дома густая тишина, и только слышно было, почти с середины деревни, как на краю часто скрипят по пороше дедо­вы валенки, звонко пинает снег его батожок.