Курчавые, синие с серебряным отливом, злые облачка появились над дальним лесом неожиданно. Колька глянул на них через плечо, подумал: "К дождю",- и отложил топор. Недоделанный ящик для яблок мог и подождать, сейчас нужно было срочненько сосредоточиться и сообразить: какие неприятности может принести дождь и как, в случае дождя, хозяйство свое от неприятностей избавить.
"Сено", - подумал Колька, - сено третий день лежало в сарайчике. "Доски". Но и доски еще вчера он сложил под навес. "Тогда цемент..." - Колька оглянулся. Бумажные мешки с цементом он перетаскал от калитки в крытый двор ночью, и от своей спорости, расторопности ему стало приятно. "Ну и молодец, ох, я и молодец,- подумал он. - Другие целой семьей ворочают - и огрехи, я же один, а на дворе, как в аптеке, порядок, чистота."
Чтобы лишний раз убедиться в правильности своего вывода, Колька поднялся с чурбака, протопал кирзовыми оборками вдоль терраски и заглянул за угол: может быть Людка, жена, раззява, забыла снять выстиранное белье? Но и белья на веревках, натянутых между вкопанными в землю водопроводными трубами, не было. Колька совершенно успокоился, повернулся к чурбаку, поглядел на свесившую тяжелые от крупных желтых яблок ветви яблоню и ахнул: "А ведь забыл, который день собираюсь - и забыл. А если дождь надолго - да их тогда сушить, да они, чего доброго, гнить начнут!"
Он легкой трусцой побежал к крытому двору и уже через минуту выбежал оттуда с корзинкой и хваталкой на длинной ручке для снятия яблок.
Когда Колька обобрал уже половину яблони из дома вышел Колькин зять. Потянулся,- зевнул, поглядел на небо, несколько раз присел разводя руки /сделал зарядку/ и направился к тычняку.
Зять был тощ, мускулист и лыс. Колька не любил зятя. Терпел его из-за сестры, удивляясь в душе, как та терпит его и, кажется, даже любит. Приезжая в отпуск, зять сутками молчал, а если и говорил, то заумно и нравоучительно. А то и со скрытой издевкой, намекая, что он, зять, понял жизнь, а Колька жизни не понимает, барахтается в своем хозяйстве, надсаживается - а к чему? Разве, мол, в этом цель жизни? Жизнь, мол, наполнена извечным смыслом. Существование отдельного человека в извечной жизни - миг. Разве можно этот миг изводить попусту?
"Это ты изводишь попусту,- отвечал зятю Колька, осердясь. - Пишешь что-то, пишешь, пишешь. А кто читает? Я? Нет. Сосед Завьялов? Тоже нет. Твою фамилию-то здесь никто и не слышал. Да и с матерьяльной точки в твоей жизни толку нет: пятнадцать лет с сеструхой живешь - квартиры путевой не нажил. А я - нажил. Вот - дом. И в дому - дай бог каждому. Люстра вон - шесть сотенок. Что?"
"А ничего, - скажет зять. - Только что дальше, дальше-то? Ну, люстра, ну, телевизор, ну, три ковра, ну, себе – дубленку, жене две шубы. А зачем, к чему? Тебе что, от этого всего стало легче, проще жить? А потом: какими путями барахло все это приобретено?"
"Э, мил друг, путя мы не выбираем. Путя нам жизнь указывает. Тот самый твой миг. А мы - нос по ветру и не моргаем. Зато живем. Про между прочим другим не завидуем. А ты, про между прочим, слова разные вешаешь на этот самый мой миг, который я хочу прожить хорошо. От зависти это."
"Дурак", - вздохнет зять.
"Сам дурак!"
Сегодня зять, видно, ненамерен был разговаривать. Он подошел к тычняку, сорвал яблоко и принялся жевать. Глаза у него стали задумчивыми, лицо кислым, будто он не ядреную антоновку жевал, а невесть что. Колька даже обиделся на него, перестал обирать яблоки у тычняка и перешел на другую сторону яблони.
На краю деревни затарахтел мотоцикл. Слышно было, как он взбирается в горку.
У Колькиного дома мотор заглох.
- Эй, - послышалось у калитки, - Расторопный!
- Чего?!- отозвался Колька.
- Сбирайся скоренько, председатель кличет.
- Зачем?- поинтересовался Колька.
- А я знаю? Только скоренько велели. Там, слыш-ка, целый трибунал собрался: председатель, участковый и еще какой-то. Поговорили кое с кем - тебя ждут.
Мотоцикл фыркнул, завелся и опять затарахтел, удаляясь теперь уже под горку.
- Гм,- усмехнулся зять, - вот и до тебя добрались.
Колька прислонил к тычняку хваталку, взял корзину, поставил, опять взял, поволок к дому, но, дойдя до чурбака остановился, сел. Положив руки на колени задумался.
В Шугаево в правление колхоза шел Колька и не быстро и не медленно: надо было не припоздниться, прийти в самый раз, но и потянуть время, сообразить, что ждет его в конторе, разложить догадки и сомнения по полочкам. А догадок было много, сомнений же и того пуще. Потому что расторопным Кольку прозвали не зря, хотя прозвище это не в полной мере отражало Колькину натуру. Натура Колькина состояла из двух половин, и только одна из них соответствовала прозвищу.
Дорога по косогору спускалась к реке. Река широкой синей лентой тянулась по лугу. С косогора, от деревни видно было далеко-далеко. У реки стоял скотный двор, возле двора паслись коровы. Пастух на коне, словно витязь в атаку, мчался на коров. За рекой, среди тополей и черемух, чернели крыши села, в которое Колька шел. Дальше, у самого горизонта, синел лес, а влево и вправо, насколько хватало глаз, стелился луг.
Мысли, вялые и незначительные у порога дома, всколыхнулись, когда Колька вышел на косогор, и стали множиться, да так стремительно и неуправляемо, что уже через три минуты Колькина голова стала пухнуть. Он даже снял кепку. Ему показалось, что кепка мала, и он двумя руками попытался растянуть ее. Осеннее, но еще теплое солнце пригрело макушку, и одна мысль, находившаяся, видно, на поверхности, тут же взбодрилась, стала расти, переросла остальные и заполнила сознание. "Точно, - решил Колька, - цемент".
Мысль показалась ему единственно правильной, и он принялся рассуждать: доски он "достал" два месяца назад, семьдесят кило сухого молока для поросят тоже летом, шифер с кирпичом и того раньше, по весне, а сетью капроновой - кита выдержит - еще не баловался. Лежит себе сеть полеживает на чердаке до лучших времен. Все прочие операции за это лето, были незначительные. Ищи свищи его - свидетелей нет: двадцать листов железа кровельного до дома не довез, по три рубля лист продал, по-темному, при звездах. Ни он покупателя не разглядел, ни покупатель его. Картошку с Асеевского поля свез под Елагинский мост. Кто брал картошку - неизвестно.
Оставили под мостом, по уговору, пустые мешки и в целлофановом пакете деньги, тоже по уговору. И так далее и тому подобное.
Правда, еще остается самогон. Промысел это можно сказать, общественнонасущннй, его сколько ни таи - не утаишь. Но тут волноваться нечего, потому что к нему, к Кольке, частенько заезжает на огонек очень уважаемый человек и, между прочим, привозит дрожжи. Так что за прошлые и текущие дела беспокоиться нечего. Остается одно: цемент, цемент, цемент...
К цементу Колька присматривался исподволь, все лето, брать его нахрапом не спешил. Знал: традиция ему порукой, цемент долго будет без дела лежать. Но кроме традиции Колька использовал и свой богатый опыт: нет-нет да и встретит, вроде бы невзначай, начальника строймастерской.
- Ну, как дела, Кирилл? - спросит.
- А,- махнет рукой Кирилл, - разве это дела? Фундаменты под шесть домов заложили, а строить некому. Мы-то - слабосильные, сам знаешь. Два дома бы в лето обладить и то вряд.
- А студенты?
- Студенты бы - конечно. Да студентов на всех не напасешься.
В июльский дождь цемент прикрытый брезентом подмок, и над ним в два дня в срочном порядке сварганили тесовый навес, доски покрыли толем.
"Ладненько,- подумал тогда Колька, - так-то оно целее будет."
Цемент, в принципе, можно было бы брать, но мешал сторож. Первый сторож Андрей Боков прихворнул, а второй, старик Михеев, был уж больно чуткий, немощь в старости одолела - не спал да к тому же со своего двора приводил на службу пса.
"Извини-подвинься,- рассуждал Колька, - я уж погожу, Андрей выздоровеет - тогда. А пока пусть полежит. Хорошо лежит, есть не просит."
Операцию по изъятию цемента Колька провернул вчера в ночь. Провернул расторопно, на одном дыхании, как и все подобные операции, за что и получил свое прозвище. Что касалось работы в колхозе Колька - вахлак, но в делах личных - действительно расторопный.
Вся операция была сработана как по нотам: Андрей Боков после больничного заступил на дежурство, а в двенадцать в обеденный перерыв Колька направился к складам. Сошелся с Андреем, удивился ему, поздравил с выздоровлением, посетовал, что со вчерашнего голова пухнет. Андрей тут же, что собака, вытянулся в струну и навострил нос по ветру.
- Поправить надо голову-то,- сказал.
Колька сделал вид, будто раздумывает. А Андрей:
- Деньги-то есть?.. Давай, потом сочтемся. Я мигом. Посторожи.
Вторую бутылку Колька отказался распивать. Сослался на усталость, на жену, на то, что сегодня еще работать да работать. Шел по лугу домой и усмехался: "Андрей вторую бутылку "усидит" и заведется, нальется до отвала - и спать. И пусть себе спит. А мы в то время все обтяпаем."
Говоря "мы", Колька подразумевал себя. Дела личные он обделывал только в одиночку, и до сих пор такое творческое одиночество оправдывало себя, никто его за руку еще не хватал, хотя и прилипло к нему прозвище. Но тут и правду сказать надо: при такой прыткости шила в мешке полностью не утаишь, тут хочешь не хочешь - издержки. Но так было до сих пор, а теперь вот...
Курчавые, синие с серебряным отливом облачка оторвались от горизонта, сгруппировались, почернели кое-где, стали приближаться к солнцу. На село, куда шел Колька, на реку, на скотный двор, на стадо и пастуха пала большая-пребольшая тень. Луг посерел, и ветерок, дувший Кольке в лицо, сразу похолодал. Колька снова стянул с головы кепку и принялся растягивать. Ветерок сразу же взялся прилизывать колькину прическу. Голове стало прохладно. Хохолок льняных волос на макушке приподнялся и торчком встал. Под сердце будто ударило. Колька остановился на полушаге и оторопел. "Да что же это я делаю?- выстрелило в сознании. - А цемент? Да боже ж ты мой, да они же меня возьмут - и с обыском. А он лежит! Даже не прикрыт!! Ох..."
Колька резко развернулся, влетел в гору единым духом, огородами, пригибаясь, добежал до своего двора, упал на живот, пополз под изгородь.
- Эй, родственники,- закричал, еще стоя на коленях,- зять, зять!
Когда жена, сестра и зять выстроились перед крыльцом, Колька, прохаживаясь справной походкой старшины-сверхсрочника, голосом строгим, командным, произнес:
- Я - в правление и обратно. Вам: взять тачку и весь цемент в забродинскую развалюху. Сроку на работу час. Следов не оставлять.
Зять забеспокоился:
- Часа мало.
- Ничто, управитесь,- еще больше построжел Колька и, лично зятю, погрозил: - Ты у меня мотри! - и посоветовал: - Наваливай побольше, - и предостерег: - А то и тебя под горячую руку заметут. Запросто. Был? Был. Видел? Видел. А-а, скажут,- соучастник.
В зятевых глазах задрожал страх.
"В испарину вогнал писателя-то,- злорадствовал Колька, шагая огородами. - И дело: это тебе не на машинке тарахтеть. Жизнь с изнанки надо изучать, а не морочить головы людям. А то, ишь, умник, заучил совсем."
Мысли Колькины улеглись. Кепка перестала давить голову. Тело стало почти невесомым. Колька шагал широко, легко, покусывал сухую травинку и улыбался. Скоро он придет в контору и его спросят:
"Ну что?"
" А ничего",- ответит он.
"Где цемент?"
"Какой цемент?"
"Который ты украл ночью."
"И не стыдно вам?"- спросит он в ответ и потом произнесет много-много слов, хороших, правдивых, совестливых. Он покажет тем троим, кто есть кто, потому что он - гражданин, с обязанностями и правами, он не обязан выслушивать в свой адрес клевету и имеет право привлечь по закону.
"А доказательства?"- спросят.
"Доказательств у вас нет",- ответит он.
Тогда все усядутся в председательский "газик", поедут в его деревню. Вылезут из "газика".
"Ищите",- с широким жестом провозгласит он.
Они станут искать и не найдут. Потом будут извиняться. Скажут:
"Ты извини, мы думали..."
"Плохо думали,- ответит он и смилостивится: - Извиняю. Но чтобы это - в последний раз."
Они пойдут к "газику". Председатель разведет руками:
"Невероятно", - а он, Колька, покажет им в спину язык: невероятно то, что таких дураков на таких должностях держат, а в том, что не нашли цемент, ничего невероятного нет - на то он, Колька, и Расторопный. И операцию по изъятию цемента он провернул четко, дай бог каждому провернуть так.
Вчера на промысел он отправился по темному, чтобы в деревне не видала ни одна душа. Вышел на шоссе тропинкой, через Воротовский овраг, закурил и стал ждать. Машины шли, но такой, какая нужна, долго не было. Появилась она больше чем через час. "Ага,- догадался Колька по реву двигателя, - МАЗ. Гонит. Издалека и далеко гонит." Разговор с шофером состоялся короткий.
- Выручай, милый,- плаксиво взмолился Колька, - полсотни дам. С утра мастера придут кухню класть, а цемент, поверишь, два часа назад только выписали.
Шофер попался опытный.
- Семьдесят рублей,- сказал.
- Только, - предупредил Колька, - грузить и выгружать ты поможешь.
Ударили по рукам и тронулись.
- Мешков-то много?- спросил шофер.
- Тридцать.
- Мелочь.
- Вот и я говорю,- согласился Колька. - Мы к складу не поедем - грязища там. До дорогие-то всего двести метров - на себе перетаскаем.
Так и сделали.
Потом приехали к Колькиному дому, скинули на землю мешки. Колька отсчитал семь червонцев. Шофер принял деньги и сказал, словно оправдываясь:
- С начальством всегда так: тянут-тянут, тянут-тянут, потом уж, когда дело горит,- на, а ты тут ломайся.
"Мели, мели,- подумал Колька. - Будто ничего не понимаешь. Да ты теперь всю ночь за баранкой просидишь. К утру-то верст пятьсот отмахаешь. А мне это и надо."
Вслух строго сказал: - Ты это, не задерживайся, быстренько давай сматывайся.
Вот как дела-то обделываются. А в забродинской развалюхе коли и найдут цемент - Колька ни при чем. Да, рев двигателя ночью слышал, но не придал значения. Он, Колька, по ночам спокоен, потому что знает: тот, кому положено - бдит и охраняет его спокойствие.
В дверь председательского кабинета Колька протиснулся бочком. Потерся спиной о стенку и осторожно присел на краешек стула.
- Здрасьте, - сказал тихо, но, вместе с тем, прилично своему положению вызванного неизвестно за что и про что.
За длинным столом, приставленном к письменному столу, сидело не трое, а четверо: сам председатель, полный-преполный, даже круглый человек, старший лейтенант, участковый, маленький, но в плечах - косая сажень, неизвестный с костистым лицом в огромных очках, видно из района и директор школы Арсентьев - Полтора Ивана. Так директора прозвали лет двадцать пять тому назад, когда Колька еще ходил в школу, а директор не был директором и просто учил детей.
"А Полтора Ивана зачем?- спросил себя Колька и ответил: - Наверно, понятой."
- Здравствуй, здравствуй, Николай, - нежным тенорком сказал председатель. - Да ты ближе, ближе садись, а то нам твоего лица не видно.
"Ну, точно,- похолодел Колька, - сейчас допрашивать начнут."
- Фамилия ваша, имя?- спросил тонкий.
- Николай Петрович Салов,- отрапортовал участковый.
Колька, хотевший было ответить, рот закрыл.
- Год рождения?- спросил тонкий.
Участковый ответил:
- Тысяча девятьсот сорок седьмой.
Тонкий:
- Образование?
Участковый:
- Восемь классов.
- Профессия?
Участковый:
- Полевод, колхозный рабочий класс.
- Семья?
- Женат, детей двое, четырнадцать и десять лет.
- Партийность?
- Беспартийный.
"Во дают,- обиделся Колька, глядя, как тонкий отмечал что то в большой тетради. - Могли бы меня и не звать, а сразу с обыском."
От мысли этой он еще больше похолодел.
- Ну, что ж, дело ясное,- отложил авторучку тонкий.
"Нет, не ясное, не ясное,"- хотел крикнуть Колька, но не успел. Тонкий оглядел присутствующих:
- Ваше мнение?
- Двух мнений быть не может,- нахмурился участковый.
- Таких искоренять надо, - подхватил председатель и, как очень знакомый киногерой, жестко припечатал: - факт.
Полтора Ивана закивал головой, и Колька решил: "Ну все, прямо без обыска. Значит у них свидетели есть."
Председатель встал. Колька тоже попытался, но участковый рыкнул: - Сиди! - и Колька еще больше похолодел, тут же обомлел и сделался почти что мертвым. Приговор свой он слушал будто сквозь сон.
- Подытоживаю,- мягко, на одном тоне, затенорил председатель. - Таких, как этот, - он кивнул на Кольку, - у нас набралось двадцать семь человек...
"Боже милостивый!"- ахнул про себя Колька.
- ...Мы из них сформируем группу и, ну скажем, раз в неделю, станем приобщать ускоренными темпами...
"Условно, значит," - напрягся Колька, и у него потеплела спина.
- ... Процент, определенный вами, - поклон в сторону тонкого мы выполним полностью. Вот так.
"Это надо же, как взялись за нас: сразу, всех, под корень, и проценты определили."
- Ну, что сидишь?- тяжко глянул на Кольку участковый. - Время твое истекло. Ступай.
Колька насилу встал. Повернулся кругом. Сложил ниже поясницы руки и услышал хрипловатый голос Полтора Ивана:
- Первое занятие послезавтра в школе, в девятнадцать часов. Будешь учиться в девятом классе.
Колька вздрогнул и остановился. Не оборачиваясь, осевшим голосом просипел:
- Ладно, Нил Нилыч.
- Не ладно, - оборвал его участковый, - а так точно. И чтобы учиться.
Колька обернулся:
- Так точно. Учиться я согласен всегда был, - и, чтобы ему поверили, тряхнув головой, добавил: - Ей богу.
Домой Колька шел медленно-медленно. А взойдя в гору, еле отдышался.
Потом, позже, вся семья Колькина и родня, кроме зятя, пила чай.
- Помаленьку, помаленьку! - покрикивал Колька на сыновей, когда те норовили хватать варенье полными ложками. - Экономия, она у нас, слышали - во главе угла.
Жена, раскрасневшись от чая, утиралась платочком и говорила:
- Ну, чай, вот так чай, - в самый раз заварила, - и Кольке: - Мы вчера у Томки чай пили, она мне: пей слаще, конфеты-то не экономь. А что я ее конфеты экономить буду? Уж если экономить - так свои.
- Так, правильно, боевая подруга,- улыбался Колька, кладя руку на плечо жене и оборачивался к зятю: - Эй, писатель, что же ты, иди садись.
Зять вздрагивал за письменным столом, пугливо оглядывался, поднимал руки над клавиатурой пишущей машинки и безвольно опускал.
В окно заглядывала оранжевая луна. Была еще не ночь, Был всего десятый час вечера.