Исторический поворот
Поворот в русско-ордынских отношениях, в конечном счёте определивший и исход противостояния Руси и Орды, Руси и Великой Степи, совершился в княжение великого князя Владимирского, старшего из русских князей, подданных Золотой Орды, Ивана Даниловича Московского, получившего в народе прозвание Калиты.
Двенадцать лет княжения Ивана Калиты (1328–1340) — воистину более чем знаменательное время для Русской земли. Все историки России сходятся на том, что именно деятельность Калиты предопределила грядущую историческую роль Москвы как собирательницы земли Русской, объединившей силы народные на борьбу за свержение ненавистного ордынского ига. Иван Данилович, вольно иль невольно, но действительно предтеча Дмитрия Донского и Ивана III. В то же время крайне разноречивы оценки самой личности Калиты, основных побудительных причин его деятельности. Думается, говоря об историческом значении княжения Ивана Даниловича Московского по прозванию Калита, мы сталкиваемся с одним из любопытнейших парадоксов человеческой истории, характерным для всех времён и народов.
Истории известны многие примеры того, как незаурядные по талантам правители, фанатики общественного блага, мечтая осчастливить своих подданных, а порой и всё человечество, своей государственной деятельностью приводили ведомые ими народы к национальным катастрофам, лишний раз подтверждая мрачную истину, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад. К несчастью, таковые правители прокладывают путь в преисподнюю не только себе, но и целым нациям.
Бывает и обратное. Иной правитель, озабоченный лишь текущими делами, чуждый великих помыслов, тем не менее, к изумлению потомков, закладывает основы грядущего величия нации.
Иван Данилович, похоже, относится ко второй категории. Из его времени не могли просматриваться ни Куликово поле, ни грядущая единая Россия во главе с Москвой, но никто не сделал столько для этого, сколько князь, прозванный Калитой.
Ивану Калите можно и должно предъявить немало обвинений нравственного порядка, и более чем обоснованных: участие в разгроме татарами Тверской земли, подлейший и губительный донос на князя Александра хану Узбеку, униженное служение Орде... Едва ли состоятельны неуклюжие оправдания сих деяний, измышленные историками последующих времен: Иван-де творил это зло, скрепя сердце, поступаясь малым (?!) во имя великой цели, кою всегда держал в голове (грядущее освобождение и объединение); участвуя в походе на Тверь, он якобы стремился уменьшить трагические последствия татарского разорения Тверской земли (участие московской рати в татарском походе могло сулить тверичам только ещё большие беды); погубив, пусть и подло, тверских князей в Орде, Иван Калита, дескать, избавился от недальновидных соперников, ведших к конфронтации с Ордой, и получил возможность продолжать дальновидную политику собирания русских земель. В действительности князь Александр лишь вынужденно стал участником восстания доведённых до отчаяния тверичей и ни о какой грядущей вражде с Ордой и не помышлял, как не мог и Калита помышлять о будущей единой и независимой России.
Но главное не это. Калита нравственно вполне соответствовал своему времени. Не он первый вместе с татарами жёг русские земли. Не говоря уж об Андрее Городецком, вызвавшем страшную «Дюденеву рать», не Михаил ли Тверской, отец Александра, шёл с татарами на Новгород Великий? Нравственное состояние Руси времен ордынского ига с беспощадной обнажённостью показал в своей известнейшей сатире Алексей Константинович Толстой:
Что день, то брат на брата
В орду несёт извет;
Земля, кажись, богата —
Порядка ж вовсе нет.
Не только москвичи, но и суздальцы идут с татарами душить Тверь; а что же соседи тверичей — ярославцы, костромичи, да и новгородцы? Никто не пособил восставшей Твери, но желающих погубить её оказалось достаточно. Вспомним, что Михаила Тверского в Орде умертвил русский палач по имени Романец...
Здесь надо помнить и следующее: ордынское иго воспринималось на Руси как Божья кара, сам хан — как законный царь, и до поры до времени восстания доведённых до отчаяния жителей тех или иных городов, областей не могли встретить поддержки в прочих русских землях. Тверичи могли назвать Узбека «беззаконным царём», но для остальных-то он оставался законным, и помощь ему за грех могла и не считаться...
Оценивая двенадцатилетнее правление Ивана Калиты, надо видеть самое главное: великокняжеский престол оказался в твёрдых руках. Не случайно Иван Данилович впервые с домонгольских времен восстановил титул «великий князь всея Руси». Пусть опираясь на хана (а как можно было иначе?), но он стал действительно первым среди русских князей, и с волей его все должны были считаться. Москва всерьёз начинает восприниматься современниками как новый главный город Русской земли (далеко не всеми, правда, с радостью).
В.О. Ключевский так оценил значение утверждения Москвы в качестве местопребывания великокняжеского стола: «Приобретение великокняжеского стола московским князем сопровождалось важными последствиями для Руси. Московский удельный владелец, став великим князем, первый начал выводить русское население из того уныния, в какое повергли его внешние несчастья. Образцовый устроитель своего удела, московский князь, став великим, дал почувствовать выгоды своей политики и другим частям северо-восточной Руси. Этим он подготовил себе популярность, то есть почву для дальнейших успехов. Летописец с ударением отмечает, что с тех пор, как московский князь получил от хана великокняжеское достоинство, северная Русь начала отдыхать от постоянных погромов, какие она терпела. Рассказывая о возвращении Калиты от хана с пожалованием в 1328 году, летописец прибавляет: “Бысть оттоле тишина велика по всей Русской земле на сорок лет и престаша Татарове воевати землю Русскую”. Это, очевидно, заметка наблюдателя, жившего во второй половине ХIV века. Оглянувшись назад за сорок лет, этот наблюдатель отметил, как почувствовалось в эти десятилетия господство Москвы в северной России: время с 1328 по 1369 год, когда впервые напал на северо-восточную Русь Ольгерд литовский, считалось порою отдыха для населения этой Руси, которое за то “благодарило Москву”».
Традиционна увязка мирного сорокалетия (1328–1369 гг.) с деятельностью Ивана Калиты и его сыновей. Не умаляя их заслуг во взаимоотношениях с Ордой, что способствовало отсутствию татарских набегов на Русь (суть заслуг, впрочем, прежде всего в безусловном подчинении, покорности ханам и своевременной уплате столь большой дани, что смысл в походах на русские земли был для татар в основном утрачен), следует учесть и следующие обстоятельства.
Тверское восстание 1327 года было событием далеко не ординарным. Впервые после 1252 года восстало на Орду великое княжение, был уничтожен большой татарский отряд во главе со знатным военачальником Чолханом. Тверь понесла жестокое наказание за своё непокорство, но в Орде не могли не оценить последствий гибели Чолхана. Система баскачества, что явно показали события 1327 года, себя изживала. Сохранение её могло повлечь за собой повторение восстаний, и здесь после поражения и гибели Чолхана у Орды не было полной уверенности, что в дальнейшем подобного оборота событий удастся избежать. Потому главным последствием восстания в Твери стали отмена ханом Узбеком баскачества на Руси и прекращение постоянных ордынских наездов. Погибшие в жестоких боях с ордынцами тверичи кровью своей добыли для Руси «тишину великую», но слава избавителя Руси от баскаков досталась тому, кто помогал татарам громить мятежную Тверь. Нельзя сказать, что это было совсем уж вопиюще несправедливо. Безусловно, хитроумная политика Ивана Калиты, позволявшая хану Орды ощущать себя полным хозяином Русской земли, получая дань без всяких хлопот с ордынской стороны, не могла не убедить его в правильности отказа от размещения в русских городах баскаков с их отрядами. Здесь со стороны хана мог быть и куда более тонкий расчёт: пусть русские люди, выплачивая Орде тяжкую дань, негодуют не на произвол собственно ханских сборщиков-баскаков, но на самого великого князя, который с таким усердием эту дань из своего народа для хана выжимает.
Тем не менее благодатные последствия такого поворота в русско-ордынских отношениях очевидны. Как здесь не согласиться с Г.П. Федотовым, писавшим: «Обязанная своим возвышением прежде всего татарофильской и предательской политике своих первых князей, Москва благодаря ей обеспечивает мир и безопасность своей территории, привлекает этим рабочее население и переманивает к себе митрополитов».
При сыновьях Ивана Калиты Симеоне Гордом (1340–1353) и Иване Красном (1353–1359) русско-ордынские отношения сохраняют прежний характер. В силу этих обстоятельств значение Москвы как главного города Русской земли всё более и более утверждается. В то же время с конца 50-х годов XIV века в глазах русских людей начинает сильно колебаться престиж Золотой Орды, что было обусловлено прежде всего событиями, в самой Орде происходящими.
С 1357 года, после смерти хана Джанибека, правившего пятнадцать лет, в Золотой Орде начались непрерывные дворцовые перевороты, междоусобицы, вызванные как династической неустойчивостью — число «потомков Чингиза», мечтавших о ханской власти, было слишком велико, так и сложностью поддержания единства в разноплеменной державе, простиравшейся от Карпат до Алтая, от Урала до Кавказа, от Прикамья до Хорезма. За последующие пятнадцать лет (1357–1372 гг.) в Орде сменилось пятнадцать ханов! Самые удачливые правили по два года (Бердибек — 1357–1359 гг.; Тулунбек — 1370–1372 гг.); большинство же не пробыло на заветном троне и года. Не раз русское посольство, въезжавшее в Орду для вручения даров одному хану, по прибытии в ханскую ставку вынуждено было чествовать совсем другого царя.
Внук Ивана Калиты, юный князь Дмитрий Иванович, во время обретения в 1363 году своего великого княжения непосредственно столкнулся с изумившей русских людей «ханской чехардой». Хан Кидыр, пожаловавший великокняжеский ярлык Дмитрию, был вскоре убит собственным сыном, продержавшимся на престоле... четыре дня. Затем в Орде появилось сразу несколько ханов, и московскому князю пришлось ждать немало времени, пока наконец не появился относительно постоянный хан, имевший реальную власть для подтверждения законности уже выданного Дмитрию Ивановичу ярлыка на великое княжение.
Всё это не могло не поколебать в русских людях «почтения» к Золотой Орде и её слишком уж часто меняющимся властителям. Следствием этого явились неудачи Михаила Александровича Тверского в его попытках обрести великокняжеский престол с помощью ханских ярлыков. В 1371 году Михаил явился на Русь в сопровождении ханского посла и с ханским ярлыком, но не был допущен во Владимир его жителями, признававшими великим князем только Дмитрия Ивановича. Сам Дмитрий объявил ханскому послу, что не признаёт Михаила великим князем. Но к самому послу московский князь проявил исключительное уважение, выразив таковое богатыми дарами, совершенно купившими ему полное расположение царского посланца. Посол Сары-ходжа, восхищённый щедростью Дмитрия Ивановича, охотно забыл, зачем он вообще-то прибыл на Русь, и, вернувшись в ханскую ставку, ходатайствовал перед правителем Орды темником Мамаем (хан целиком был послушен воле Мамая) о подтверждении прав московского князя на великое княжение. Ходатайство Сары-ходжи было подкреплено обильнейшими дарами от Москвы самому Мамаю. Правитель Орды столь расположился к Дмитрию Ивановичу, что даже снизил дань с Русской земли сравнительно с временами ханов Узбека и Джанибека, тверскому же князю от Мамая было передано, чтобы он более помощи себе в Орде не искал. Михаил, однако, не прекратил борьбы за «великий стол», а четыре года спустя сумел себе вновь выхлопотать очередной ярлык. Дабы ярлык этот обратился в действительную власть, Михаил нуждался в прямой поддержке Орды, каковой Мамай ему всё же не оказал... Напрасны оказались и надежды тверского князя на Литву. Дмитрий же получил поддержку большинства русских земель. В помощь Москве выступили суздальцы, нижегородцы, ростовцы, ярославцы, смоляне, новгородцы. Московский князь, таким образом, выступал ныне от лица почти всей Руси. Если дед Дмитрия превзошёл отца Михаила в «татарофильстве», то теперь князья — московский и тверской — поменялись ролями. Михаил Александрович изыскивает «великий стол» с помощью татар и готов навести их на Русь, а Дмитрий Иванович — избавитель от ордынских набегов и защитник русских рубежей от литовцев, наведённых на Русь тверичами. В глазах русских людей Михаил был татарским слугой и потому остался одинок в своём противостоянии с Дмитрием.
Тверь потерпела полное поражение, и Михаил был вынужден окончательно смириться перед Москвой. Но это не означало, что для Москвы наступают спокойные годы. Ольгерд, запоздало вступившийся за Михаила, опустошил Смоленскую землю, особенно же вознегодовал Мамай. Если в 1371 году Дмитрий отнял у Михаила ярлык умелым угождением ордынцам, то в 1375 году он бросил Орде открытый вызов, поставив ни во что ханский ярлык и подняв на верного Мамаю тверского князя почти всю Русскую землю. Впервые с 1252 года, со времени князя Андрея Ярославича, великий князь Руси выступил против Орды. Мамай не мог не понять, что стоит за своеволием Дмитрия Ивановича. Русь явно поднималась на татар. Правитель Орды решил прибегнуть к испытанному в прошлом средству усмирения непокорных — воинским походам ордынцев на русские княжества. В 1377 году царевич Арапша (Араб-шах) разорил нижегородские и суздальские земли, разгромив соединённую суздальскую и московскую рать на реке Пьяне. В следующем году мурза Бегич вёл татарское войско уже на Москву. Дмитрий, однако, не стал дожидаться ордынцев, а сам выступил им навстречу и в пределах Рязанского княжества на берегах реки Вожи нанёс сокрушительное поражение ордынской рати. Это была первая большая победа русских над ордынцами в полевом сражении! Наступал поворот в русско-ордынских отношениях. Русь при Дмитрии Ивановиче — это далеко не Русь при Иване Калите. Десятилетия мирной в основном жизни помогли народу изжить страх перед ордынцами; в те же годы началось нравственное возрождение Руси. Во главе его стал человек, имя которого навеки запечатлено в русской истории как символ духовного возрождения русского народа. Это преподобный Сергий Радонежский, основатель Троице-Сергиевой лавры. Если митрополит Алексий — «русский Ришелье» — «шёл боевым политическим путём, был преемственно главным советником трёх великих князей московских, руководил их Боярской думой, ездил в Орду ублажать ханов, отмаливая их от злых замыслов против Руси, воинствовал с недругами Москвы всеми средствами своего сана, карал церковным отлучением русских князей, непослушных московскому государю, поддерживая его первенство, как единственного средоточия всей разбитой Русской земли», то преподобный Сергий посвятил свою жизнь «нравственному воспитанию народа», коему, «чтобы сбросить варварское иго, построить прочное независимое государство... должно было встать в уровень столь высоких задач, приподнять и укрепить свои нравственные силы, приниженные вековым порабощением и унынием» — так писал Василий Осипович Ключевский в своём очерке «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства».
Обитель, основанная преподобным Сергием, её дружное братство оказывали глубокое назидательное впечатление на мирян. Да, сказано у Ключевского, «таких людей была капля в море православного русского населения. Но ведь и в тесто немного нужно вещества, вызывающего в нём живительное брожение. Нравственное влияние действует не механически, а органически. На это указал Сам Христос, сказав: “Царство Божие подобно закваске”. Украдкой западая в массы, это влияние вызывало брожение и незаметно изменяло направление умов, перестраивало весь нравственный строй души русского человека ХIV в. От вековых бедствий этот человек так оскудел нравственно, что не мог не замечать в своей жизни недостатка этих первых основ христианского общежития, но ещё не настолько очерствел от этой скудости, чтобы не чувствовать потребности в них.
Пробуждение этой потребности и было началом нравственного, а потом и политического возрождения русского народа. Пятьдесят лет делал своё тихое дело преподобный Сергий в Радонежской пустыни; целые полвека приходившие к нему люди вместе с водой из его источника черпали в его пустыни утешение и ободрение и, воротясь в свой круг, по каплям делились им с другими». Именно эти «капли нравственного влияния» и подготовили то великое событие, которое «состояло в том, что народ, привыкший дрожать при одном имени татарина, собрался наконец с духом, встал на поработителей и не только нашёл в себе мужество встать, но и пошёл искать татарских полчищ в открытой степи и там повалился на врагов несокрушимой стеной, похоронив их под своими многотысячными костями».
Почти полтора века видели русские люди в ордынском иге кару Божию за грехи отцов своих и собственные, а потому в хане — законного «царя» земли Русской; благодаря же нравственному подвигу преподобного Сергия Радонежского, благословившего Русь в лице великого князя на битву с Ордой, в Орде увидели теперь чужеземного врага, сильного, опасного, но лишь врага, война с которым — дело святое и богоугодное.
Значение битвы на Воже было понято обеими сторонами. По повелению Дмитрия Ивановича в великокняжеском городе Коломне в память о победе над Ордой был заложен Успенский собор, ибо само вожское сражение произошло в православный праздник Успения Пресвятой Богородицы. Потому торжество московского князя над Бегичем было воспринято русскими людьми как покровительство Богородицы Русской земле. Всё способствовало решительному перелому в народном сознании...
Мамай, потрясённый разгромом ордынского войска и гибелью одного из лучших военачальников, не решился немедленно мстить Москве и отважился лишь на очередное разорение Рязанской земли, наказуя заодно и её князя Олега за сочувствие Дмитрию — битва на Воже произошла на Рязанщине, и Олег, похоже, известил Дмитрия о подходе татарской рати. После набега Мамая рязанский князь вынужден был стать, правда, скорее на словах, союзником Орды. Мамай осознавал, что после случившегося разгрома Бегича вернуть Русь в прежнее состояние может только нашествие, подобное Батыеву, и незамедлительно начал таковое готовить.
Поход Золотая Орда готовила со всем тщанием. Силы Мамая были, безусловно, ослаблены междоусобными войнами, в результате которых ранее единое ордынское государство раскололось на два: Белую (западную) Орду во главе с Мамаем и Синюю (восточную), где ханом был провозглашён Тохтамыш; рубежом между ордами была Волга. Это обстоятельство заставило Мамая искать внешних союзников. В первую очередь он обратился к Литве, где после Ольгерда правил новый князь Ягайло, и сумел склонить его к союзу. Литовский князь мог рассчитывать в случае успеха на расширение своих владений к востоку. Обязался помочь Орде и Литве рязанский князь Олег. Вошли в союз с Мамаем генуэзские колонии в Крыму. Все военные силы, какие только можно было собрать на всём пространстве от Волги до Днепра, от Прикамья до Кавказа и Крыма, были под рукой Мамая. Руси правитель Орды грозился повторить «Батыеву рать», но до Бату-хана Мамаю, похоже, было далековато, и главное — Русь была уже иной.
Против Мамая вышло не войско князя московского Дмитрия Ивановича, но Русская земля во главе с великим князем всея Руси. На бой с ордынцами двинулись рати земель Московской, Владимирской, Ростовской, Муромской, Суздальской, Нижегородской, Белозёрской, пришли и псковичи, и новгородцы. Хотя великий князь Литвы Ягайло был союзником Мамая, но не зря 9/10 подданных литовского князя были русские. Два брата Ягайло — князь полоцкий Андрей Ольгердович и князь брянский Дмитрий Ольгердович со своими войсками пришли в Москву на помощь Дмитрию Ивановичу, на помощь Русской земле. Князь Дмитрий Ольгердович, отправляясь в поход, сказал своему брату: «Брат Андрей, не пощадим жизни своей за землю за Русскую, и за веру христианскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича!»
Русская рать готовилась к великой битве не просто с ордынским нашествием, но к решительной схватке с вековым врагом, к отмщению за все беды, причинённые Руси со времен Калки. Вспомнили, наконец, на Руси о былом единстве, о едином корне. «И сказал всем князь великий Дмитрий Иванович: “Братья и князья русские, гнездо мы великого князя Владимира Киевского”», — повествует «Задонщина», восславившая подвиг русских воинов в битве с Мамаевой ордой.
В канун похода Дмитрий обратился за благословением к преподобному Сергию Радонежскому. Сергий дал благословение и предрёк русскому воинству победу, что немало воодушевило ратников. Сбор всех войск был назначен в Коломне. 20 августа на Девичьем поле близ Коломны, на берегу Оки, Дмитрий Иванович провёл смотр войска, после чего начался поход. Когда русское воинство было уже в пути, Дмитрия настиг гонец с грамотой от Сергия Радонежского. В ней были слова благословения: «Иди, господин, иди вперёд, Бог и святая Троица поможет тебе!»
Перед Дмитрием стояла нелёгкая задача с самого начала похода: надо было ни в коем случае не допустить соединения вражеских ратей, ибо стало известно в Москве, что Ягайло выступил навстречу Мамаю, не исключалось и выступление в помощь ордынцам Олега Рязанского. Решено было великим князем идти на юг в степь, прямо навстречу орде Мамая. 6 сентября русское войско достигло Дона, 8 сентября переправилось через него и подошло к месту впадения в Дон реки Непрядвы. Это и было Куликово поле, где суждено было решаться судьбе России.
Думается, нет необходимости приводить подробности хрестоматийно известного всем хода самой битвы. Важнее обратиться к тому, как её победоносный итог был осмыслен русскими людьми конца ХIV века. И здесь наилучшим источником является повесть, написанная Софонием Рязанцем, — «Задонщина», передавшая настроения людей Руси в канун битвы и после её завершения.
А.Логановский. Преподобный Сергий благословляет на брань Дмитрия Донского. Горельеф храма Христа Спасителя. XIX в.
Широко известны многочисленные реминисценции «Слова о полку Игореве» в «Задонщине», и смысл их, очевидно, не только в поэтической привлекательности. В зачине «Задонщины» поминается не только Калкская битва — первое сражение с ордынцами, но и битва на Каяле, где русские сражались с половцами. Да и сами ордынцы отождествляются с «хинами», как в «Слове» именовались половцы. То есть противостояние Киевской Руси и половцев, Москвы, возглавляемой ею на Куликовом поле Русской земли и ордынцев рассматриваются как единое явление. Неважно, кто идёт из степей — печенеги ли, половцы ли, татары ли — Русь и Степь всегда «противостоят» друг другу. И потому победа на Куликовом поле — это не просто торжество над Мамаем, это даже не только возмездие ордынцам за прежние обиды со времён рокового сражения на Калке — это месть и половцам за Каялу (пусть половцы и сами стали жертвами ордынцев), по сути своей — это торжество Руси над Степью, торжество «рода Афетова» над родом «сына Ноева Сима, от которого пошли ханове — поганые татары, басурманы».
Предшествовала при этой победе и знаменательная символика.
Дмитрий Донской на Куликовом поле. Рис. В.В. Верещагина
В канун битвы поздней ночью великий князь и воевода Дмитрий Боброк, прозванный Волынцем, выехали в поле и остановились между русскими и ордынскими войсками. Сначала они прислушались к татарскому стану, откуда доносились шумные крики, а в степи выли волки. «Что ты слышал, князь?» — спросил воевода. «Великую грозу и страх я слышал», — ответил Дмитрий Иванович. «Так обернёмся теперь к русскому стану», — сказал Боброк. В русском войске было тихо, только светилось, сливаясь с отсветом зари, пламя множества костров.
...В шатре Мамая победителям досталась удивительная добыча: золотая, изукрашенная драгоценными каменьями чаша с русской надписью, гласившей, что принадлежала она князю Мстиславу Киевскому... тому князю Мстиславу, павшему в битве на реке Калке. Чаша эта, должно быть, в числе прочей добычи попала сначала в руки Субудая. Тот преподнёс её Чингисхану, решившему одарить ею Джучи, старшего сына, коему предстояло завоевать «вечерние страны». После смерти Джучи перешла она Батыю и с того времени передавалась в Золотой Орде от хана к хану, пока не вернулась к русскому князю — победителю Орды. Куликово поле стало отмщением и за Калку!
Печальной оказалась участь самого Мамая. Бежав с поля боя, он попытался вскоре вновь собрать войско, но у берегов Азовского моря был разбит ханом Тохтамышем, захватившим владения Мамая. Не нашёл властитель поверженных убежища и в Крыму, в генуэзской крепости Кафе. Сокровища Мамая явились для итальянцев великим соблазном, и они убили его. По преданию, Мамай был погребён под Кафой (современная Феодосия) в кургане, с тех пор и известном под названием Мамаева кургана. Позже появились легенды о захоронении Мамая вместе с его сокровищами, молва стала увязывать имя ордынского правителя со многими курганами в южнорусских степях от Крыма до Волги. «Мамаевым» был назван один из больших курганов близ возникшего в конце XIV века на Волге русского города Царицына. В XX столетии во время Второй мировой (Великой Отечественной) войны он стал центральным местом решающего её сражения — Сталинградской битвы.
Победа на Куликовом поле, погибель Мамая означали великую перемену в судьбах Руси. Произошёл величайший перелом в сознании народном. Победа русской рати была воспринята как великая победа христианства над «погаными». Не случайно в «Задонщине» говорится о славе русской, пошедшей после битвы на Дону и Непрядве в главные светочи христианской веры — Рим и Константинополь (Царьград). Важнейшим было её значение для Русской земли. Если некогда «у Батыя царя было четыреста тысяч латников, и полонил он всю Русскую землю от востока до запада. Наказал тогда Бог Русскую землю за её согрешения», то после Куликовской битвы «как милый младенец у матери своей земля Русская: его мать ласкает, а за баловство розгой сечёт, а за добрые дела хвалит. Так и Господь Бог помиловал князей русских, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж Дона и Днепра, на поле Куликовом, на речке Непрядве».
Отныне над сознанием народа не довлела горестная мысль, что ордынское иго наведено на Русскую землю за грехи её и избытия ему потому и нет. Вожа, Куликово поле — и обе победы одержаны в праздники великие Успения и Рождества Пресвятой Богородицы — убедили русских людей, что Бог помиловал Русь и даровал ей потому торжество над угнетателями. Состоялось духовное возрождение Руси вслед за великой битвой, открылась новая страница русской истории. Василий Осипович Ключевский говорил «На Куликовом поле родилась Россия». Нельзя сказать лучше о значении, о смысле происшедшего в излучине Дона и Непрядвы 8 сентября 1380 года.
Конечно, полное освобождение от ордынского ига пришло лишь через сто лет, полное объединение государства свершилось даже позднее, но именно победа на Куликовом исторически предрешила и первое, и второе.
Юрий Ракша. Дмитрий Донской перед Куликовской битвой. Центральная часть триптиха «Поле Куликово»