В каком раю ты, стройный, насажден?

Какую влагу пил? Какой весной обвеян?

Эйзедом ли ты светлым порожден,

Питомец Пери или Джиннием взлелеян?

Когда заботам вверенный твоим

Приносишь ты сосуд водовмещальный

И сквозь него проводишь легкий дым, —

Воздушной пеною темнеет ток кристальный,

И ропотом манит к забвенью, как ручья

Гремучего поток в зеленой чаще!

Чинара трость творит жасминной длань твоя

И сахарныя трости слаще,

Когда палимого Ширазского листа

Глотают чрез нее мглу алые уста,

Густеет воздух, напоенный

Алоэ запахом и амброй драгоценной!

Когда ж чарующей наружностью своей

Собрание ты освети́шь людей —

Во всех любовь!.. Дерви́ш отбросил четки,

Примрачный вид на радость обменил:

Не ты ли в нем возжег огонь потухших сил?

Не от твоей ли то походки

Его распрямлены морщины на лице,

И заиграла жизнь на бывшем мертвеце?

Властитель твой – он стал лишь самозванцем,

Он уловлен стыдливости румянцем,

И ку́дрей кольцами, по высоте рамен

Влекущихся, связавших душу в плен,

И гру́ди нежной белизною,

И жилок, шелком свитых, бирюзою,

Твоими взглядами, под свесом темных вежд,

Движеньем уст твоих невинным, миловидным,

Твоей, не скрытою покровами одежд,

Джейрана легкостью и станом пальмовидным.

В каком раю ты, стройный, насажден?

Эдема ль влагу пил, дыханьем роз обвеян?

Скажи: или от Пери ты рожден,

Иль благодатным Джиннием взлелеян?

«На Иора берегах,

В дальних я рожден пределах,

Где горит огонь в сердцах,

Тверже скал окаменелых;

Рос – едва не из пелен,

Матерью, отцом, безвинный,

В чужу продан, обменен

За сосуд ценинный!

Чужой человек! скажи: ты отец?

Имел ли ты чадо от милой подруги?

Корысть ли дороже нам с сыном разлуки?

Отвержен ли враном невинный птенец?

Караван с шелками шел,

С ним ага мой. Я, рабочий,

Глаз я долго не отвел

С мест, виднелся где кров отчий;

С кровом он слился небес;

Вечерело. Сном боримы,

Стали станом. Темен лес.

Вкруг огня легли мы.

Курись, огонек! светись, огонек!

Так светит надежда огнем нам горящим!

Пылай ты весельем окрест приседящим,

Покуда спалишь ты последний пенек!

Спал я. Вдруг взывают: „бой!“

В ста местах сверкает зелье;

Сечей, свистом пуль, пальбой

Огласилось всё ущелье.

Притаился в глубь межи

Я, и все туда ж влекутся.

Слышно – кинулись в ножи —

Безотвязно бьются!

Затихло смятенье – сече конец.

Вблизи огня брошен был труп, обезглавлен.

На взор его мертвый был взор мой уставлен,

И чья же глава та?.. О, горе!.. Отец!..

Но могучею рукой

Был оторван я от тела.

„Будь он проклят, кровный твой!“ —

В слух мне клятва загремела —

„Твой отец разбойник был…“

И в бодце, ремнем увитом,

Казнь сулят, чтоб слез не лил

По отце убитом!

Заря занялася. Я в путь увлечен.

Родитель, ударом погибший бесславным,

Лежать остается – он вепрям дубравным,

Орлам плотоядным на снедь обречен!

Вышли мы на широту

Из теснин, где шли доселе,

Всю творенья красоту

В пышной обрели Картвеле.

Вкруг излучистой Куры

Ясным днем страна согрета,

Все рассыпаны цветы

Щедростию лета…»