Коль в море массу бурных вод
Река стремительно несет
И на пути прилив встречает, -
С валами гордыми вступает
Она в борьбу. И все кругом
Тогда ревет, кипит ключом,
И ветер пеной брызжет, воя...
А волны шумного прибоя,
Смирив потока гнев слепой,
Блистают пены белизной
И ревом землю сотрясают...
Как та река прилив встречает
И на волну идет волна,
И бездна вод возмущена -
Так злобой лютой ослепленных,
Обидой тяжкой опьяненных
Порою рок столкнет людей.
Свист пуль, и треск, и звон мечей
Гудит в ушах. Стенанья, крики
Разносит эхо гор. Как дики
Они в долине мирной той;
К беседе пастухов простой
Она скорей бы подходила.
Какой огонь, какая сила
У малочисленных бойцов!
Здесь каждый победить готов
Иль умереть. С такою властью
Любовь нас не толкает к счастью,
В объятья милой, к красоте.
Сильней, теплей объятья те,
Когда враги сплетутся дружно:
Им расставаться уж не нужно.
Друзей разлука часто ждет,
Любовь с насмешкой цепи рвет;
Врагов, сплетенных воедино,
Не разлучит и час кончины.
. . . . . . . . . . . . . .
Уж сломан верный ятаган,
Залитый кровью вражьих ран.
Удар ужасный отсекает
Гассану руку; но сжимает
Еще упрямая рука
Осколок хрупкого клинка.
И, рассеченная глубоко,
Чалма отброшена далеко,
В клочки изорван весь наряд,
И пятна алые пестрят
На нем. Пред утренней зарею
Такой же мрачной краснотою
Края темнеют облаков -
Предвестник грозных бурунов.
И не одна зияет рана
На теле мертвого Гассана,
Когда лежит перед врагом
Он к небу синему лицом.
Но глаз открытых выраженье
Сулит лишь ненависть и мщенье,
Как будто смерть своим крылом
Не погасила гнева в нем.
Над ним склонился враг жестокий.
Был бледен лоб его высокий:
Гассана мертвое чело
Едва ль бледнее быть могло.
. . . . . . . . . . . . . . .
"На дне морском моя Леила,
Тебе ж кровавая могила
Досталась... В грудь твою клинок
Леилы дух вонзить помог.
И были все мольбы напрасны,
Аллах тебя не услыхал,
Пророк твоим мольбам не внял,
Они гяуру не опасны...
Ужель на помощь неба ты
Питал надменные мечты,
Коль у небес ее моленья
Не вызывали снисхожденья?
Бандитов шайку я набрал,
Я долго часа мести ждал,
Теперь, узнавши миг счастливый,
Пойду дорогой сиротливой".
. . . . . . . . . . . . . . . .
В окно доносится с лугов
Негромкий звон колокольцов
От стад верблюжьих. Мать Гассана
Сквозь дымку легкую тумана
Печально смотрит из окна,
И зелень пастбищ ей видна,
И звезд несмелое сиянье.
"Уж вечер. Близок час свиданья".
Но неспокойно сердце в ней
В уютном доме средь ветвей.
Она на башню быстро всходит,
Она от окон не отходит,
"Ах, почему не едет он?
Иль ехать днем им было жарко?
Жених счастливый что ж подарка
Не шлет? Иль страсть прошла как сон?
О, нет! Вот всадник выезжает,
Вот он вершины достигает,
Вот он в долине. У седла
Подарок сына. Как могла
Я упрекать гонца в медленье?
Теперь ему за утомленье,
За службу щедро я воздам".
Он подъезжает к воротам,
Он соскочил с коня. Усталость
Его с ног валит. Скорбь и жалость
В его чертах. Нет, просто он
Дорогой дальней утомлен.
На платье пятна крови алой:
То ранен, верно, конь усталый.
Подарок, скрытый под полой,
Он достает... Создатель мой!
Тот дар - остатки лишь тюрбана
Да весь в крови кафтан Гассана.
"О госпожа! Сын бедный твой
Повенчан с страшною женой.
Меня спасло не состраданье,
Но кровожадное желанье
Отправить дар через гонца.
Мир праху храброго бойца!
Да грянет гром над головою
Гяура! Он всему виною".
. . . . . . . . . . . . . .
Чалма из камня. За кустом
Колонна, скрытая плющом,
Где в честь умершего османа
Стихи начертаны Корана, -
Не видно больше ничего
На месте гибели его.
В сырой земле лежит глубоко
Вернейший из сынов Пророка,
Каких досель из года в год
К себе святая Мекка ждет.
Он, твердо помня запрещенье,
К вину всегда питал презренье,
Лишь "Алла-Гу", призыв святой,
Он слышал - чистою душой
Тотчас стремился он к Пророку,
Оборотясь лицом к востоку.
От рук гяура здесь он пал.
В родной долине умирая,
Врагу он мщеньем не воздал...
Но там, на небе, девы рая
Его нетерпеливо ждут,
И стройных гурий взоры льют
Лучи небесного сиянья.
Свое горячее лобзанье
Они несут ему скорей.
Такой кончины нет честней.
В борьбе с неверным смерть - отрада,
Ее ждет лучшая награда.
. . . . . . . . . . . . .
Изменник с черною душой!
Тебя Монкир своей косой
Изрежет. Коль освободиться
Успеешь ты от этих мук,
То вечно должен ты вокруг
Престола Эблиса кружиться,
И будет грудь гореть огнем...
Нет, о страдании твоем
Пересказать не хватит силы.
Но перед этим из могилы
Ты снова должен выйти в мир
И, как чудовищный вампир,
Под кровлю приходить родную -
И будешь пить ты кровь живую
Своих же собственных детей.
Во мгле томительных ночей,
Судьбу и небо проклиная,
Под кровом мрачной тишины
Вопьешься в грудь детей, жены,
Мгновенья жизни сокращая.
Но перед тем, как умирать,
В тебе отца они признать
Успеют. Горькие проклятья
Твои смертельные объятья
В сердцах их скорбных породят,
Пока совсем не облетят
Цветы твоей семьи несчастной.
Когда же юной и прекрасной
Любимой дочери придет
Погибнуть за тебя черед -
Она одна тебя обнимет,
И назовет отцом, и снимет
Она кору с души твоей,
И загорится пламень в ней.
Но все же нет конца мученью:
Увидишь ты, как тень за тенью
Румянец нежный на щеках
У юной жертвы исчезает
И гаснет блеск у ней в глазах,
И взгляд печальный застывает...
И ты отделишь от волос
Одну из золотистых кос,
И унесешь в воспоминанье
Невыразимого страданья:
Ведь в знак любви всегда с собой
Носил ты локон золотой.
Когда с кровавыми устами,
Скрежеща острыми зубами,
В могилу с воем ты придешь,
Ты духов ада оттолкнешь
Своею страшною печатью
Неотвратимого проклятья.
. . . . . . . . . . . . . .
"Кто этот сумрачный монах?
Давно уж на моих глазах,
Близ вод моей страны родимой,
Как быстрым вихрем уносимый,
На легком мчался он коне,
И в память врезалося мне
Безбрежной скорби выраженье
В его чертах. Тоска, мученье
Не стерлись с бледного чела.
Иль смерть доселе в нем жила?"

"Седьмой уж год начнется летом,
Как, распростясь с греховным светом,
Живет он с нами. Совершен
Какой-то грех им был, и он
Искать пришел успокоенья,
Но, чужд духовного смиренья,
В исповедальню не идет,
По вечерам не вознесет
Мольбы, колена преклоняя...
Церковных служб не замечая,
В убогой келье он сидит
И, с думой на челе, молчит.
Какой он веры, где родился,
Не знает здесь никто. Явился
Он из-за моря к нам, из стран,
Где царствует в сердцах Коран.
На турка не похож чертами.
Скорей одной он веры с нами,
Причислить мог скорей всего
Я к ренегатам бы его,
Что вновь, раскаявшись в измене,
Хотят с мольбой склонить колени,
Когда б он храм наш посещал
И Тайн Святых не избегал.
Когда в казну святого братства
Неисчислимые богатства
Вложил таинственный чернец,
То настоятель наконец
Пришел от гостя в умиленье.
Будь я приором - ни мгновенья
Его терпеть не стали 6 мы
Иль не пускали б из тюрьмы.
Во сне бормочет он порою
Обрывки фраз, обрывки слов -
О деве, скрытой под волною,
О звоне сабельных клинков,
О жалком бегстве побежденных,
И об обидах отомщенных,
И об османе, павшем в прах...
И часто на крутых скалах
Его видали мы над морен,
Когда он там, с тоской и горем,
Все спорит с призраком одним:
Рука кровавая пред ним
В волнах могилу открывает
И вниз безмолвно призывает".
. . . . . . . . . . . . . . .
Надвинув темный капюшон,
На мир угрюмо смотрит он,
О, как глаза его сверкают,
Как откровенно выражают
Они волненья дней былых!
Непостоянный пламень их,
Смущенье странное вселяя,
Проклятья всюду вызывая,
Всем встречным ясно говорит,
Что в мрачном чернеце царит
Доселе дух неукротимый.
Как птичка, встретив недвижимый
И полный чар змеиный взор,
Напрасно рвется на простор,
Бессильно трепеща крылами, -
Так, встретившись с его глазами,
Замрет на месте всякий вдруг,
Невольный чувствуя испуг;
Его завидя в отдаленье,
Монах торопится в смущенье
С дороги своротить скорей.
Его улыбка, взгляд очей
Грехом как будто заражают
И страх таинственный вселяют,
В его чертах веселья нет;
Коль в них мелькнет улыбки след,
То это смех лишь над страданьем.
И губ презрительным дрожаньем
Усмешку злую проводив,
Он вновь замкнется, молчалив,
Как будто острой скорби жало
Навек улыбку запрещало...
Не светлой радостью она
Бывала в нем порождена.
Когда ж в чертах его разлито
Воспоминанье чувств иных,
Еще больней смотреть на них.
Не все годами в нем убито,
Его надменные черты
С пороком вместе отражают
Следы духовной красоты;
В грехе не все в нем погрязает.
Толпа не видит ничего,
Понятен ей лишь грех его,
Но в нем открыл бы взор глубокий
И сердца жар, и дух высокий.
Как жаль даров бесценных тех!
Их иссушили скорбь и грех!
Не многим небо уделяет
Дары такие, но вселяет
Носитель их лишь страх кругом;
Так, на пути заметив дом
Без крыши, полный разрушенья,
Проходит путник без волненья.
Когда ж, разрушенный войной
Иль дикой бурею ночной,
Пред ним, бойницами чернея,
Предстанет замок, - он, не смея
Взгляд пораженный оторвать,
Забудет путь свой продолжать.
Колонны вид уединенный
И свод, плющом переплетенный,
Все говорит, что погребен
Здесь гордый блеск былых времен.
"Безмолвно вдоль колонн высоких,
Закрывшись складками широких
Своих одежд, вот он скользит.
Всем страх его внушает вид.
Он службу мрачно наблюдает,
Но тотчас церковь оставляет,
Заслышав антифон святой
Над преклоненною толпой.
Стоит он мрачно в отдаленье,
Пока не кончится моленье.
Стоит он там, печален, тих,
Молитвы слушая других.
Тень от стены его скрывает...
Но вот он капюшон срывает,
И пряди темные кудрей
На лоб спускаются прекрасный,
Как будто самых черных змей
Из всей семьи своей ужасной
Ему Горгона отдала,
Их срезав с бледного чела.
Хоть он монаха платье носит,
Обета все ж не произносит,
Кудрей упрямых не стрижет,
Свободно им расти дает.
Не из усердья - из гордыни
Он щедро сыплет благостыни.
Обет, молитву кто из нас
Услышал от него хоть раз?
О, как его черты бледнеют,
Пока моленья пламенеют,
И вместе с горем виден там
Надменный вызов небесам.
Франциск! Святой наш покровитель!
Очисти от него обитель,
Пока не видим мы чудес
В знак гнева грозного небес.
Коль дьявол плотью облекался,
Он в этом облике являлся.
Клянусь спасеньем - только ад
Мог породить подобный взгляд!"
И сердцу слабому волненья
Любви знакомы, но уменья
Отдаться чувству целиком
Ты в сердце не найдешь таком.
Оно боится мук напрасных,
Отчаянья порывов страстных.
Одни суровые сердца
Сносить умеют до конца
Неисцелимые страданья,
Годов презревшие влиянье.
Металла виден блеск, когда
Перегорит в нем вся руда.
Его в горниле расплавляют,
Его, как нужно, закаляют,
И он служить потом готов
Иль как защита от врагов,
Иль как орудье нападенья -
Зависит все от назначенья;
Иль панцирь он, иль острый меч.
Как должен тот себя беречь,
Кто наточил своей рукою
Кинжал, теперь готовый к бою.
Любви так пламень роковой
Смирит свободный дух мужской,
И в том огне, забывши гордость,
Он принимает форму, твердость, -
И лишь сломаться может он
В горниле страсти закален.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Коль сменит скорбь уединенье,
То от страданий избавленье
Не веселит души больной.
Томясь холодной пустотой,
Минувшие страданья снова
Перенести она готова.
Как тяжело нам жить одним,
Не поверяя чувств другим...
И счастье нам не в утешенье!
Но если сердце в исступленье
От одиночества придет,
Оно исход себе найдет
В неугасимой, горькой злобе.
Терзался б так в холодном гробе
Мертвец, когда б он мог страдать
И с содроганьем ощущать
Вокруг себя червей могилы,
Их сбросить не имея силы.
Так страждет бедный пеликан,
Когда он ряд кровавых ран
Себе наносит, чтоб с любовью
Кормить птенцов горячей кровью, -
И видит в ужасе немом,
Что их уж нет в гнезде родном.
И жизни тяжкие ненастья
Порой нам дороги, как счастье,
В сравненье с хладной пустотой
Души бесстрастной и немой.
Перенести кто в состоянье
Небес пустынных созерцанье
И вечно видеть лишь лазурь,
Без туч, без солнца и без бурь?
Когда на море шторм стихает
И на песок волна бросает
Пловца, - очнется он потом
Один на берегу пустом,
И грозной бури вой ужасный
Бледнеет перед мыслью страшной,
Что он обязан с этих пор
Забыть с волнами жаркий спор
И здесь, застыв в тоске глубокой,
Погибнуть смертью одинокой.
Коль гибель небом суждена,
Приходит сразу пусть она.
. . . . . . . . . . . . . . .
"Отец! Вдали от шума битвы,
Шепча лишь тихие молитвы
За прегрешения других,
Ты кончишь счет годов своих.
Не зная праздного волненья,
Ни суеты, ни согрешенья,
Ты мирно прожил длинный век,
Порой, как всякий человек,
Встречая мелкие напасти.
Ты не изведал бурной страсти
Своих духовных слабых чад,
Что без утайки говорят
Тебе о муках преступленья
И чьи грехи и угрызенья
На дне души твоей лежат.
Прошли мои младые лета
В волненьях суетного света,
В них много счастья, больше мук.
Любви и битвы был я друг,
В кругу друзей, в разгаре боя
Я чужд был хладного покоя...
Теперь, когда не греет кровь
Ни гнев, ни слава, ни любовь
И в сердце места нет надежде,
И жить я не могу, как прежде, -
Мне прозябанье слизняка
В сырой темнице под землею
Милей, чем мертвая тоска
С ее бесплодною мечтою.
И я в сердечной глубине
Стремлюсь к покою, к тишине,
Ко сну без жгучего сознанья.
Исполнится мое желанье,
Дарует рок мне крепкий сон...
Без сновидений будет он;
Мечты, надежды в вечность канут
И грезы прошлого не встанут.
Ведь память лишь непрочный след,
Могила прежних, лучших лет.
Я умереть хотел бы с ними;
Погибнуть с грезами такими
Мне лучше было бы, чем жить
И яд мук медленных испить.
Но у меня достало силы
Своей рукой не рыть могилы,
Как сумасброд былых времен
Иль дней новейших ветрогон,
На смерть взирая равнодушно,
На гибель я пойду послушно,
С охотой смерть приму в бою,
Но руку подниму свою
Не для любви, но лишь для славы.
Честолюбивые забавы
Я всей душою презирал,
Хоть в битвах смерть не раз встречал.
Пусть за лавровыми венками
Иль за презренными деньгами
Бросаются другие в бой,
Но если бы передо мной
Поставил ставку ты иную,
Поставил бы любовь былую,
Или врага - пойду я вновь,
Где звон клинков, где льется кровь;
Куда б судьба ни захотела
Меня толкнуть - пойду я смело,
Чтоб деву милую спасти,
С лица земли врага смести.
Ты можешь верить мне. Доселе
Я подтверждал слова на деле.
Что смерть? С улыбкою храбрец
Встречает доблестный конец,
Мирится с нею слабый в страхе
И трус лишь ползает во прахе.
Кто дал мне жизнь, пускай же Тот
Теперь назад ее берет.
Я в счастье смерти не боялся,
Чего б теперь я опасался?
. . . . . . . . . . . . . . . .
Когда б ты знал, как я любил,
Как я ее боготворил...
Что это не слова пустые,
Пусть скажут пятна кровяные
На этой стали. Никогда
Следов их не сотрут года.
Ведь эта кровь была ценою
За ту, в чьей смерти я виною.
Из сердца вражьего взята,
Но совесть в том моя чиста,
Не ужасайся - враг сраженный
Был враг религии твоей,
И гнев в душе ожесточенной
Будило имя "Назарей".
Неблагодарный! Умирая
От рук гяура, заслужил
Он сладкие утехи рая, -
Его рой гурий окружил
У входа в дивный сад пророка.
Да, я любил ее глубоко...
Любовь ведет порою нас
Тропинкой узкой. Волк подчас
По той тропе идти боится.
Тому ж из нас, кто не страшится
За страстью следовать, она
Награду дать потом должна.
И вот за вздохи, за волненье
Я получил вознагражденье,
А как - не все ль равно тебе?
Я шлю порой упрек судьбе,
Зачем она меня любила...
Да, умерла моя Леила,
И гибели ее печать
Хранит чело мое. Читать
Ты можешь там следы мученья;
Следы позора, преступленья.
Не содрогайся, погоди,
Меня легко так не суди...
Ведь этот грех свершен не мною,
Хоть я и был тому виною...
Да, суд Гассана был жесток,
Но ведь иным он быть не мог.
Ее измена погубила,
Его же месть моя сразила...
Леила, изменив ему,
Осталась сердцу моему
Верна до смертного мгновенья,
И без борьбы, без сожаленья
Все отдала, что от цепей
Свободным оставалось в ней.
Ее спасти уж было поздно,
Зато отметить успел я грозно:
За смерть я смертью отплатил, -
И разом сердце облегчил,
Врага в могилу посылая.
Но все ж Леилы доля злая
Меня гнетет: твой гнев святой
Бужу я мрачною душой.
Конец его неотвратимый
Тагир, предчувствием томимый,
Ему зловеще предсказал;
Свист пуль недаром он слыхал,
Пока отряд в ущелье крался,
Где враг коварный дожидался.
Но, вихрем битвы опьянен,
Легко, без боли умер он.
Одно к Пророку обращенье,
Аллаху тихое моленье -
И только... Больше ничего
Из уст не вырвалось его.
Узнав меня, ко мне он рвался,
Со мною встретиться старался...
За ним я жадно наблюдал,
Когда, сраженный, он лежал
Передо мной и уходила
Из жил его и жизнь и сила.
Зияло много ран на нем...
Так леопард лежит, копьем
Врагов безжалостных пронзенный.
Следов тоски неутоленной
Я тщетно в нем тогда искал.
Нет, я сильней его страдал!
Умел он только ненавидеть,
Но мук раскаянья увидеть
В его чертах мне не пришлось.
Тогда б лишь мщенье удалось,
Когда бы в этот миг ужасный
Раскаянья прилив напрасный
Его душой овладевал
И он бы ясно сознавал,
Что невозможно искупленье,
Что нет надежды на спасенье.
. . . . . . . . . . . . . . .
Кровь северян так холодна,
Любовь у них всегда спокойна...
Едва ль на севере достойна
Такого имени она.
Моя же страсть была потоком,
Рожденным в кратере глубоком
Горячей Этны... И всегда
Мне болтовня была чужда
О красоте, о страсти жаркой.
Но если щек румянец яркий,
Но коль пожар в моей крови,
Уста сомкнутые мои
И сердце, что так быстро бьется
И из груди на волю рвется,
Коль смутных мыслей ураган,
Отважный подвиг, ятаган,
Залитый вражескою кровью, -
Коль это все зовут любовью,
Так я любил и сердца пыл
Не раз на деле проявил!
Я сердцем тверд. Мое желанье -
Иль смерть, иль счастье обладанья.
Да, я умру, но я любил,
Я радость жизни ощутил,
И хоть моя печальна доля,
Ее моя ж избрала воля.
Я духом бодр. Готов я жить
И вновь готов кипеть страстями,
Когда бы мог ее забыть.
Там, под холодными волнами,
Она лежит, - и лишь о ней
Печаль моих унылых дней.
Когда б у ней была могила,
То с ней бы ложе разделила
Моя печаль. Была она
Любви и жизни воплощенье;
Она, как светлое виденье,
Печальной красотой полна,
Стоит повсюду предо мною
Прелестной утренней звездою.

Любовь на небе рождена
Аллаха властью всеблагою
И нам, как ангелам, дана
Святая искра. Над землею
Поднять желания свои
Мы можем с помощью любви.
В молитве ввысь мы воспаряем,
В любви - мы небо приближаем
К земле. Аллах ее послал,
Чтоб человек порой смывал
Всю грязь, все помыслы дурные.
Пока вокруг души горят
Лучи Создателя живые.
Пускай мою любовь клеймят
Грехом, позором, преступленьем,
Карай и ты ее презреньем,
Но благость сердца докажи
И про ее любовь скажи,
Что ты греха не видишь в этом,
Она была единым светом
Моей всей жизни. Из-за туч
Не промелькнет мой светлый луч...
За ним на муки в сумрак вечный
Пошел бы я с душой беспечной.
Когда все умерло в груди
И нет надежды впереди,
То люди рок свой проклинают,
И преступлением порой
Они тяжелый жребий свой
В безумье мрачном отягчают.
Что сердцу бедному терять,
Коль кровью тайно истекать
Оно должно? Когда с высокой
Вершины счастья мы летим,
То никогда не различим
Мы края пропасти глубокой.
Старик, ты смотришь на меня,
Как будто хищный коршун я, -
Ты не скрываешь отвращенья.
Да, путь кровавый преступленья
И я прошел, как коршун злой,
Но я не знал любви другой, -
Я верен был, как голубь нежный,
Своей голубке белоснежной.
Должны бы тем мы подражать,
Кого привыкли презирать:
И птица, в рощах распевая,
И лебедь, волны рассекая,
Подруге избранной верны.
Пускай глупец, кому смешны
Томленья страсти постоянной,
С улыбкой хвастается чванной
Перед бессмысленной толпой.
Как жалок он, с душой жестокой
И с жизнью мелкой и пустой.
Но белый лебедь одинокий
Иль дева, что сдалась ему,
Поверив искренне всему,
Стоят в глазах моих высоко,
Я чужд в неверности упрека...
Леила, я к тебе одной
Стремился мыслью и душой,
Моя ты скорбь, моя отрада,
Моя небесная награда,
Ты воплощением была
Моей души добра и зла.
Кто может здесь с тобой сравняться?
Я дал бы все, чтоб не встречаться
С похожей на тебя и вновь
Тревожить скорбную любовь.
Пусть правду слов моих докажет
Вся юность грешная моя
И эта скорбная скамья
Мои страданья перескажет.
До гроба будет образ твой
Моей любимою мечтой!

Когда она погибла в море,
Я жить остался. Гнев и горе
Обвили сердце мне змеей.
К борьбе стремился я душой,
И, дней печальных не считая,
От жизни взоры отвращая,
Я на природу не глядел
И различать уж не хотел
Ее оттенков, прежде милых:
Я отраженье видел в них
Моей души тонов унылых.
Ты знаешь о грехах моих,
Ты знаешь о моем страданье,
Не говори о покаянье.
Близка уж смерть, ты видишь сам.
Хотя бы я твоим словам
Поверил - все равно несчастья
Не исцелит твое участье,
Ах, что в беседе мне твоей?
Без слов печаль души моей
Пойми. Простое сожаленье
Нужнее мне, чем поученье.
Когда б Леилу воротить
Ты мог, прощения просить
Я у тебя послушно стал бы
И за себя туда послал бы,
Где достает спасенье нам
Молитв продажных фимиам.
Ко львице ты осиротелой
Пойдешь ли с мудростью своей,
Когда возьмет охотник смелый
Ее испуганных детей?
Нет, утешать ты не пытайся,
Над скорбью зло не издевайся.

В беспечной юности, когда
Одна душа с другой всегда
Легко вступает в единенье,
Вдали, в моем родном селенье,
Жил друг моих счастливых лет.
Его в живых, быть может, нет...
Тебя прошу я об услуге:
На память об умершем друге
Вот эту вещь ему пошли,
Чтоб обо мне воспоминанья
Хотя на миг к нему пришли,
Хоть я не щедр на излиянья,
Но верю твердо - до сих пор
Не уничтожил мой позор
В нем дружбы тихое мерцанье.
Мой друг судьбу мне предсказал...
Я лишь улыбкой отвечал;
Но посылало Провиденье
Мне в этот миг предупрежденье.
Тогда заметил я едва
Его зловещие слова,
Но в них скрывался смысл глубокий.
Скажи, что с точностью жестокой
Свершилось все; и будет он,
Наверно, горько поражен,
Что предсказанье оправдалось,
Что столько правды в нем сказалось.
Скажи, что если средь утех
За круговой веселой чашей
Я был забывчивее всех, -
То все ж о нем, о дружбе нашей
Я не забыл в последний миг,
Но мне мешает преступленье
За друга чистого моленье
Послать... Немеет мой язык.
О снисхожденье просьб не надо:
Он слишком любит для того,
Чтобы пролить хоть каплю яда
На крышку гроба моего.
И чужды мне о славе грезы...
Я также не прошу, чтоб слезы
Над гробом друга он не лил:
Его б я только оскорбил
Подобной просьбой. Над могилой,
Где опочил товарищ милый,
Друг верный должен горевать.
Но умоляю передать
Ему кольцо. Оно когда-то
С его руки надежной снято.
О всем ты расскажи ему,
Что ясно взору твоему:
Об этом теле истощенном,
О сердце, страстью разоренном.
Скажи, что чувств мятежный бег
Обломок выбросил на брег,
Скажи, что я лишь свиток пыльный,
Листок оторванный, бессильный
Перед холодным ветром бед...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ах, нет, отец, то не был бред.
Нет, это не могло мне сниться:
Для грез ведь нужно сном забыться,
А я в мгновенье то не спал,
Я только слез с мольбою ждал,
Но их, увы, я не дождался.
Мой мозг от боли разрывался,
Вот как теперь... Хоть бы одна
Слезинка мне была дана!
Я и теперь их жажду страстно,
Не убеждай меня напрасно;
Не излечить души моей
Тебе молитвою своей.
К чему мне рай, к чему спасенье?
Ах, дай мне лишь успокоенье...
В тот миг, отец, вдруг вижу я -
Леила предо мной моя...
Она сквозь саван свой светилась,
Как та звезда, что закатилась
За это облачко сейчас,
Нет лучше, чем она, светлее...
Чуть видит звездочку мой глаз, -
Назавтра ночь еще темнее...
Опять мелькнет вдали звезда,
Но я уж буду тем тогда,
Чего живой всегда боится.
Отец, я брежу... но стремится
Моя душа из тела прочь.
Монах! Она пришла в ту ночь!
Я позабыл про скорбь, про горе
И бросился с мольбой во взоре
За ней вперед, чтобы скорей
Ее прижать к груди своей.
Но что же обнял я? Проклятье!
Лишь ночь была в моем объятье.
Моя Леила, где же ты?
Ведь видел я твои черты.
Иль ты настолько изменилась,
Что лишь глазам моим явилась,
Но ласки милого бежишь?
Но нет, живая ты стоишь!
Я вновь обнять тебя желаю -
И снова тьму лишь обнимаю,
И руки падают с тоской.
Но ты стоишь передо мной,
Твоя коса до ног спадает,
Меня о чем-то умоляет
Печальный взор твоих очей.
Не верил смерти я твоей,
А он погиб, он в том же поле
Зарыт, и не в его уж воле
Являться мстителем сюда...
Но как же ты встаешь тогда?
Я слышал, что валы морские
Черты сокрыли дорогие.
Но лишь об этом вспомню вновь -
Уста немеют, стынет кровь.
Но если в этом нет обмана
И ты пришла из океана
Просить, послушная судьбе,
Чтоб я могилу дал тебе, -
Пусть пальцы нежные остудят
Мое чело, - тогда не будет
Оно уж вновь пылать огнем.
На сердце раненом моем
Пускай лежит из сожаленья
Твоя рука. Мечта, виденье
Иль милой тень, о, пощади!
Молю тебя, не уходи,
Иль, душу взяв мою из тела,
Неси от скорбного предела
Туда, где нет шумящих волн,
Где тишиною воздух полн.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Окончил я свое сказанье
О муках сердца, о страданье...
И тайну тяжкую свою
Твоей душе передаю.
Но вижу я слезу печали...
Благодарю тебя, отец!
Мои глаза ведь слез не знали.
Когда наступит мой конец,
Приют моим останкам тленным
Ты дай на кладбище смиренном.
Пусть надо мной лишь крест стоит,
Пусть надписи надгробной вид
Пришельца взор не привлекает
И путь он дальше направляет".

Так умер он, и ничего
О роде, имени его
Мы не узнали. Исповедник,
Его печальных тайн наследник,
Скрывать обязан их от нас.
И лишь неровный мой рассказ
Поведал вам о нежной деве
И о враге, сраженном в гневе.

Примечания