Уходить от мертвых труднее, чем от живых.
Я выкурила почти полную пачку сигарет, в горле першило от дыма, ноги в летних ботинках замерзли так, что я их почти не чувствовала, а я все не могла повернуться и уйти.
Я знала, что держит меня у папиной могилы. Это чувство вины наверняка знакомо всем, кто хоронил любимых, кто успел столкнуться с беспощадностью смерти.
Совсем не обязательно в прошлом совершать какие-то не те поступки, произносить какие-то не те слова, чтобы тебя придавило среди кладбищенского благолепия. Достаточно того, что родной, любимый, незаменимый человек умер, а ты продолжаешь жить, радоваться солнцу, смеяться, любить...
Мою вину перед папой усугубляло то, что он прожил несчастливую жизнь.
Я не могла на его жизнь влиять, не могла сделать ее счастливее. Как говорится, вопросы не ко мне. Но та, кому следовало адресовать вопросы, лежала на этом же кладбище. На другом его конце. Так хотел папа. Я его просьбу исполнила.
Я много думала, пытаясь понять, почему в их с мамой жизни сложилось так, как сложилось. Но не поняла.
У них было для счастья — все!
Внешне красивые и здоровые. Оба в юности занимались спортом, любительским, конечно. В зрелом возрасте поддерживали себя: бассейн, зимой лыжи, летом велосипедные прогулки. Никаких серьезных проблем со здоровьем в течение жизни не было ни у того, ни у другого.
Оба состоялись как профессионалы. Мама до самой пенсии работала юристом в обкоме профсоюзов. Папа был главным инженером на оборонном заводе, продолжавшем функционировать даже в самые глухие перестроечные годы, снабжая своей смертоносной продукцией миролюбивый Китай и индуистско-джайнистскую Индию.
Материальных проблем в семье не было никогда и никаких. Во всем - достаток и благополучие.
Остается психология. Но дело в том, что внешне и с психологией был полный порядок. Ни ссор, ни скандалов, ни битой посуды. Я даже не всегда успевала заметить, когда Это случалось: вдруг мама полоснет отца особым кинжальным взглядом, у отца по лицу пойдут красные пятна и заходят под кожей желваки... И все. Мамино лицо со скорбным домиком бровей... Папино - с выражением отчаянной растерянности... Замолчали. Они могли не разговаривать неделями, иногда даже месяцами. Поводом становился любой пустяк: не так посмотрел, не туда посмотрел, не то сказал, не так сказал...
Из отпуска они возвращались всегда остервенело молчащими. Очевидно, там неправильных взглядов и слов было на порядок больше.
И не сказать, чтобы они как-то особенно раздражали друг друга. Нет, в светлые промежутки они были доброжелательны, заботились друг о друге, разговаривали, смеялись... До очередной размолвки. А долго ждать ее не приходилось.
И опять в доме становилось, как в барокамере с высоким давлением — эта враждебная тишина так давила на мозги, что начинало звенеть в ушах.
Молчаливая война изматывала всех. И они нашли способ избегать ее. При помощи мирного молчания! Не сразу, постепенно, но в конце концов они почти перестали разговаривать, обмениваясь лишь односложными предложениями на хозяйственно-бытовую тему, перестали проводить вместе досуг, стали ездить в отпуск врозь.
Однажды папа вернулся из отпуска, который провел в пансионате своего завода, совершенно другим человеком. Он посвежел, помолодел, повеселел. Заметила эту перемену в нем не я одна. Мама позвонила знакомой массажистке, работавшей в пансионате. Папин роман с пансионатской докторшей для персонала секретом не был. Массажистка проявила женскую солидарность и маме все рассказала.
После этой истории они стали жить в разных комнатах. И снова молчать. Но уже по-другому. Папа — отвернувшись, погрузившись в свою новую жизнь. Мама — взращивая в себе ненависть к попытавшемуся стать счастливым мужу.
За первым камнем, полетевшим с горы их брака, упал второй, затем третий... Лавина стронулась и похоронила их под камнями накопленных обид.
Я к тому времени уже жила отдельно. Поэтому, забегая проведать родителей, видела лишь факты нового уклада их жизни. Постепенно они перестали вместе есть, стали отдельно, каждый для себя, готовить и покупать продукты; папа сам стал стирать свое белье, в тазу, даже постельное, пользоваться машиной мама ему запретила на том основании, что не хочет «собирать заразу со всего города»; потом под тем же предлогом убрала из сушилки и поставила отдельно под салфетку свою посуду... Худший вариант коммунальной квартиры.
Я пыталась с ними разговаривать, пыталась как-то остановить этот камнепад, но меня никто не слышал.
На шестидесятилетие докторша, с которой папа продолжал встречаться, подарила ему очаровательного щенка спаниеля. Мама догадалась, откуда взялся щенок. Пыталась выжить его правдами и неправдами. Утверждала, что у нее аллергия на собачью шерсть. Но папа был непреклонен. Тогда мама завела себе попугая. Из-за этого зоопарка и разыгралась финальная сцена их семейной жизни.
Я забежала вечером к ним ненадолго. Сидела на кухне, разговаривала с мамой. Попугай летал над нами. Услышав мой голос, из своей комнаты вышел папа. Но мама сделала лицо Снежной Королевы и сказала: «Дай мне поговорить с дочерью!» Папа вышел и хлопнул дверью. И прихлопнул попугая. Мама, убедившись, что попугай мертв, схватила только что закипевший чайник, пронеслась с ним в папину комнату и выплеснула кипяток на мирно спящего в своей корзине щенка...
Развод был мучительным.
После развода мама целыми днями сидела у телевизора, не выходила на улицу, перестала следить за собой, чудовищно располнела. Молчала. Со мной. Больше молчать было не с кем. Через три года после развода умерла от инсульта.
Папа на ее похоронах не был. А через полгода вдруг начал чахнуть и он: температурил, худел. Однажды сказал: «Пожалуйста, не хорони меня рядом с ней. Похорони как можно дальше. Прошу тебя». Наутро после того разговора мне позвонили из больницы и сообщили, что папа умер.
И теперь они лежат в разных углах кладбища, как хотели, - как можно дальше друг от друга. Два любимых и дорогих мне человека.