Рассказ
Ключ упорно отказывался попадать в замочную скважину. Устало вздохнув, Гордеев пошатнулся и едва успел схватиться за дверную ручку, чтобы не упасть.
И зачем он так напился? Угораздило же! Впрочем, Гордеев тут же усмехнулся вслух этим своим мыслям. Разве имеет какое-то значение степень его опьянения? Разве что-либо вообще имеет какое-то значение?
Наконец он справился с замком, шагнул внутрь, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Дома! Хотя… Мог ли он назвать домом квартиру, где ему еще только предстояло провести первую ночь?
Стараясь сохранять равновесие, Гордеев скинул ботинки, кое-как выбрался из пальто и повесил его на вешалку.
Как же все-таки ему удалось так напиться? Может быть, это оттого, что он выпивал в баре неподалеку совершенно один, в гордом одиночестве, и некому было его остановить. Но что было причиной этого одиночества?
Гордеев почти никогда не задумывался над подобными вопросами, но у него совсем не было друзей среди мужчин, которые, возможно, не могли вынести его высокомерия, его стремления постоянно подчеркивать свое превосходство, или, может, просто завидовали его успеху у женщин. Что же касается последних, то чувство, которое он испытывал к ним, можно было бы назвать разочарованием.
Действительно, в какой-то момент своей жизни Гордеев вдруг совершенно четко осознал, что новые женщины не несут в себе ничего нового для него, что все они настолько же одинаковы по своей сути, насколько различны внешне, и это их внутреннее однообразие, эта предсказуемость вызывают в нем непреодолимое отвращение. С тех пор он твердо решил, что ни одна женщина больше не войдет в его жизнь.
Быть может, и в новую квартиру переехать он надумал отчасти в стремлении избавиться от воспоминаний о женщинах, от забытых ими вещей и запахов. Просторная гостиная, уютная спальня, кабинет, раздельный санузел и кухня, оборудованная по последнему слову техники… Гордеев купил ее сравнительно недорого, ибо она продавалась в состоянии начатого и заброшенного ремонта. Он сам занимался планировкой, дизайном, сам выбирал мебель, и эта квартира стала его храмом, его убежищем, его крепостью, куда закрыта была дорога женщинам.
Нетвердой походкой Гордеев добрался до гостиной и устало рухнул на диван. Ощутив легкое головокружение, он закрыл глаза. Да, он был очень пьян, однако в столь расслабленном состоянии чувствовать это опьянение было так приятно!
Внезапно Гордеев встрепенулся. Ему неожиданно показалось, что сквозь монотонный гул в собственных ушах он услышал голос, который звал: «Милый!..»
Гордеев рывком подался вперед и замер, прислушиваясь. Нет, тишина. И правда, глупость какая: в квартире ведь кроме него никого нет, откуда же здесь может доноситься голос? Тем более женский…
«Милый!..» На этот раз Гордеев услышал это слово совершенно отчетливо и от удивления едва не сполз с дивана на пол. А голос, как будто желая окончательно и бесповоротно утвердить свое существование, продолжал: «Милый… Мой милый!.. Тело твое, такое родное, устало, ослабло… Душа твоя, тоскующая, мятущаяся, жаждет покоя… Не бойся ничего!.. Я с тобой, милый!.. Мой милый…»
Шокированный, Гордеев тут же вскочил на ноги, нащупав на стене выключатель, включил свет и огляделся по сторонам.
– Кто это? – хрипло выдохнул он. – Где вы?
«Мой милый!.. Я здесь, я с тобой!..» – Казалось, голос доносился одновременно со всех сторон.
Сжав кулаки, Гордеев рванулся с места, выбежал в коридор и распахнул дверь кабинета – никого. Спальня тоже оказалась пуста.
«Милый… Я здесь, мой милый!..» – по-прежнему звал голос.
Гордеев осмотрел кухню, ванную и туалет. Затем его вдруг осенило, он кинулся обратно в гостиную и тщательно проверил телевизор и стереосистему, но все было выключено. Его поиски не увенчались успехом.
Обессилев, Гордеев бросился на диван. Что же это такое? Что с ним? Неужели он сходит с ума? Нет, конечно, нет, он просто пьян. Действительно, сейчас он слишком пьян, и потом, позже, все обязательно пройдет, нужно только поскорее лечь спать…
«Милый… Мой милый!..»
Но как же все-таки фантастически красив этот удивительный голос, как много в нем нежности, сладости, женственности!..
Едва подумав об этом, Гордеев закрыл глаза и провалился в сон.
Встав под душ, он с наслаждением почувствовал, как теплые струи воды побежали по коже, и задрожал от удовольствия, начиная потихоньку приходить в себя. Воспоминания о вечере накануне вызывали в нем отвращение к самому себе, и все-таки он усмехнулся, представив, как забавно, должно быть, выглядели его метания по квартире в поисках воображаемого голоса. Да, ему явно пора завязывать с выпивкой!
Остановившись на этой мысли, Гордеев выключил воду, обернулся полотенцем, вышел из ванной и стал собираться на работу.
Он действительно решил совсем отказаться от алкоголя – на время или даже навсегда. И он благополучно забыл бы глупое происшествие с призрачным голосом… если бы спустя два дня не услышал его снова.
Все произошло почти так же, как и в первый вечер: Гордеев зашел в квартиру, разулся, повесил пальто на вешалку, затем проследовал в гостиную, включил свет и, осторожно поставив кейс на журнальный столик, опустился на диван. У него был безумно тяжелый рабочий день, он очень устал, но, следуя данному самому себе обещанию, был абсолютно трезв. Поэтому, едва услышав – он тут же узнал его – тот же самый женский голос, Гордеев с ужасом подумал, что, должно быть, он и в самом деле сходит с ума.
«Милый… Мой милый!.. Так измучался ты, так стосковался по моим ласкам!.. Милый…» – Голос был необычайно красивым, нежным, певучим.
– Нет, не может быть, не-е-ет! – взревел Гордеев, резко соскочив с дивана.
В отчаянии он зажмурился и с силой прижал ладони к ушам. Но голос продолжал звучать, став, казалось, даже более отчетливым, более ясным и чистым:
«Мой милый!.. Не волнуйся, не пугайся, ничего не бойся!.. Я ведь с тобой, я здесь, я рядом… Милый!..»
Теперь Гордеев уже не сомневался в том, что источник загадочного голоса находится именно внутри его самого, в его собственной голове, и это казалось ему ужасным, просто невыносимым.
Однако в то же время он вдруг почувствовал странное желание увлечься этим голосом, откликнуться на его зов, отдаться его власти, желание, которое усиливалось с каждой минутой.
Гордеев ослабил галстук, сняв пиджак, бросил его на диван и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, затем добрался до спальни и в изнеможении упал на кровать.
«Милый!.. Руки твои, сильные, красивые, нежные, так устали! Так утомились глаза твои ясные! Милый… Мой милый!..»
Ах, как же прекрасен был этот голос, как притягателен, сладок, сколько в нем было головокружительной ласки, обещания преданности, живого тепла! Закрыв глаза и полностью расслабившись, Гордеев грелся в лучах этих звуков, и ему казалось, что тело его, охваченное исцеляющей болезненную усталость дрожью, медленно покачивается на волнах восхитительной нежности…
Прошло две недели, в течение которых его почти каждый вечер после работы встречал дома удивительный голос.
Как ни странно, Гордеев уже не задумывался над его происхождением. Он просто поверил в него, как верят в нечто волшебное, не объяснимое рациональным мышлением, поверил и полюбил его. И каждый раз фантастический голос заново очаровывал его своей чувственностью, теплотой, неописуемой женственностью.
Конечно, Гордеев никому ничего не рассказывал о том, что с ним происходило. И дело было даже не в том, что его непременно сочли бы сумасшедшим, просто рядом с ним не было человека, которого можно было бы назвать достаточно близким – настолько, чтобы хотя бы начать с ним разговор о чем-то подобном. Чудесный голос стал его единственным другом.
Впрочем, надо заметить, Гордеев совершенно изменил свое отношение к женщинам. Можно сказать, что он стал по-другому смотреть на них: без прежней брезгливости, без отвращения или небрежного равнодушия, но внимательно, пристально. Однако во взгляде его не было ни страсти, ни симпатии, ни даже малейшего желания подойти и заговорить. Его взгляд всегда выражал только лишь немой вопрос, но и этот вопрос был обращен внутрь, к самому себе.
Да, глядя на каждую новую женщину, которая чем-либо привлекала его внимание, Гордеев тут же спрашивал себя: может ли ей принадлежать тот самый голос, который посещает его? Но ответ всегда был отрицательным.
И каждый вечер, возвращаясь домой, он ждал. Несколько раз случалось так, что голос не появлялся, – в эти дни Гордеев остро чувствовал одиночество, страх, пустоту и долго не мог заснуть. Когда же голос приходил, Гордеев раздевался, ложился на кровать и слушал. И, благодарно улыбаясь зовущей его невидимой женщине, он иногда тихонько плакал и что-то бессвязно шептал пересохшими от волнения губами.
А голос утешал его и убаюкивал: «Милый… Мой милый!.. Так устал, так истосковался по мне… Лицо твое так соскучилось по моим поцелуям, тело твое пылает болью невыносимой без ласк моих, и душа твоя в отчаянии мечется в нем, словно человек в доме горящем… Но я здесь, я с тобой, милый!.. И только для тебя – вся нежность моя, вся сладость, красота моя вся – только для тебя… Не бойся, ничего не бойся!.. Спокойного сна тебе, милый… Мой милый…»
Голос стал его наркотиком, полностью поработил его. Однако сама мысль о возможном освобождении приводила Гордеева в ужас. Он чувствовал себя пленником собственного безумия, но знал, что только в этом плену он в безопасности, и свобода пугала его неизбежностью потери самого чудесного в его жизни – волшебного женского голоса, который один лишь способен был исцелить его боль, снять его усталость…
Все произошло случайно или, точнее, почти случайно. В тот вечер Гордеев был приглашен в ночной клуб на празднование дня рождения своего начальника по работе. Ему было немного неуютно среди шума музыки и веселья подвыпивших людей, занятых оживленной беседой, однако он изо всех сил старался казаться довольным, успокаивающе кивал в ответ на вопросительные взгляды, улыбался.
Каким же образом все-таки это случилось? Кажется, кто-то сказал тост, слегка пошловатый, хоть и смешной. Один из сослуживцев протянул Гордееву стакан со спиртным, и тот машинально взял его. Отпуская сальные шуточки в продолжение темы тоста, все стали чокаться, и он даже не заметил, как вместе со всеми осушил содержимое своего стакана. Алкоголь приятно обжег нутро и горячими волнами разлился по всему телу.
За первым стаканом последовал второй, третий… И спустя некоторое время Гордеев неожиданно поймал на себе взгляд симпатичной девушки, которая сидела одна за столиком неподалеку и курила. Он хорошо знал этот взгляд, безошибочно узнавал его в женских глазах и раньше всегда молниеносно реагировал. Поэтому, учитывая, что девушка была довольно привлекательна, а Гордеев успел порядком захмелеть, можно сказать, что все случившееся далее просто должно было случиться.
И уже через минуту они увлеченно разговаривали, улыбаясь, а часом позже тяжело дышали в объятиях друг друга в квартире Гордеева, в его спальне, на его кровати…
Голова раскалывалась, но совсем не это было причиной беспокойства, которое мгновенно ощутил Гордеев, едва открыв глаза на следующее утро.
Запах – вот что взволновало его. Чужой запах! Но откуда? Каким образом, находясь у себя дома, в собственной постели, он мог чувствовать какой-то чужой запах? Однако, мысленно задав самому себе этот вопрос, Гордеев сразу же получил ответ на него в виде осознания того, что его бедро упирается во что-то теплое и мягкое, во что-то живое.
И тут он все вспомнил, все, что произошло предыдущим вечером. Ледяной дрожью пробежав по всему телу, Гордеева охватил ужас, дикий, немыслимый. Но еще страшнее этого ужаса было ощущение, пришедшее следом – ощущение потери, огромной, невосполнимой, безвозвратной.
Гордеев отодвинулся на край постели и осторожно перевернулся на бок. Девушка спала и, судя по легкой улыбке на чуть приоткрытых губах, ей, должно быть, снилось что-то очень приятное. Справедливости ради следует сказать, что она была весьма привлекательна и решилась провести эту ночь с Гордеевым именно потому, что он действительно очень понравился ей.
Только вот сам Гордеев не помнил даже ее имени и, глядя на выбившееся из-под одеяла хрупкое белое плечико и длинные светлые волосы, которые разметались по подушке, испытывал одно лишь отвращение, удушливое, тошнотворное, чудовищное. Он решил, что необходимо как можно скорее выпроводить ночную гостью из квартиры.
– Эй! – Неловко протянув руку, Гордеев прикоснулся к спине девушки через одеяло. – Пора вставать!
Открыв глаза, она сперва непонимающе захлопала ресничками, но спустя мгновение радостно улыбнулась:
– Доброе утро!
– Угу, доброе… – кивнул Гордеев. – Слушай, у меня сейчас кое-какие дела намечаются, и я вынужден попросить тебя поскорее уйти. Десяти минут тебе хватит, чтобы собраться?
Улыбка медленно покинула симпатичное личико, уступив место разочарованию.
– Десять минут? – повторил Гордеев, показывая пальцы на руках.
– Да… конечно… – растерянно пробормотала девушка…
Закрыв за ней дверь, Гордеев тут же смял бумажку, на которой она записала ему свой номер телефона, и бросил ее в угол. Тяжело вздохнув он сделал несколько шагов по направлению к спальне и, внезапно почувствовав нестерпимую слабость, прислонился к стене.
Ощущение потери, острое, безжалостное, снова возникло ноющей болью в груди. Гордеев поднял глаза вверх, словно пытаясь проникнуть взглядом через потолок. Неужели он действительно потерял что-то очень важное? Но что? Он интуитивно чувствовал, что знает ответ, и боялся этого чувства.
– Прости!.. – еле слышно прошептал он дрожащими губами.
В этот вечер волшебный голос не появился, как и на следующий день, как и спустя три дня, когда Гордеев пришел домой вечером настолько пьяный, что ему стоило большого труда держаться на ногах. Не раздеваясь, не снимая ботинок, он прошел прямо в гостиную, включил свет и, встав посреди комнаты, огляделся.
Он уже успел привыкнуть к новой квартире, и теперь, казалось ему, все здесь было совершенно обычным, таким же, как всегда. Только вот… слишком уж тихо было вокруг. И тишина эта была просто невыносимой.
– Где ты? – взревел Гордеев.
Его хриплый крик, со звоном отскочив от стен комнаты, вновь обернулся прежней тишиной.
Спустя секунду лицо Гордеева исказилось гримасой страдания, глаза наполнились слезами, руки задрожали.
– Вернись! – прошептал он. Тут же глухой стон вырвался из его груди, и он снова закричал: – Вернись! Я… я же не могу без тебя! Не могу, слышишь?
Но ответом ему была все та же тишина. Мертвая тишина. Он больше не мог выдержать ее.
Издав нечеловеческий вопль, Гордеев схватил обеими руками журнальный столик и, перевернув, отбросил его на стену. Стеклянная столешница раскололась, усыпав пол мелкими брызгами стекла, но это ничуть не испугало Гордеева. Он уже не соображал, что делает, и вскоре на полу оказались большие настенные часы, разломанный на доски шкаф, стереосистема и телевизор.
– Вернись! Вернись! – кричал Гордеев, неизбежно сокрушая все, что попадалось под руку.
Но каждый раз, когда он останавливался и, застывал на месте, прислушиваясь, ему отвечала одна лишь тишина…