Моей матери,Евгении Васильевне, — с любовью
Под самое утро Алексею вдруг показалось, что кто-то позвал его. Он проснулся и открыл глаза. Поднял голову — в комнате никого. Только рядом посапывала жена, подложив обе руки под щёку.
Голос, который разбудил Алексея, показался ему знакомым. Попытался напрячь память, но эхо неразгаданным ускользнуло. Тогда он осторожно встал и вышел из комнаты. Заглянул на кухню — ни одной живой души. Пусто было и в коридоре. Тёща с дочерью спали в другой комнате. «Может, глюки после вчерашней пьянки? Так вроде вчера перебора не было», — пожав плечами, подумал Алексей.
Вернувшись, он снова улёгся в постель. Но засыпать не стал: весь притаился, что тот Иванушка, подкарауливающий Жар-птицу. Ждал долго, изредка проваливаясь в дрёму. И когда знакомый зов пробился к нему во второй раз, Алексей всё же от неожиданности вздрогнул и испуганно подтянул колени к животу.
— Алё-ошенька! — донеслось до него несколько раз. Голос был до боли знакомый.
Алексей скинул с себя одеяло, с подозрением обернулся на жену: не её ли шуточки? — но она безмятежно спала. В ванной Алексей включил свет и, вытянув вперёд к зеркалу кадыкастую шею, провёл по небритой щеке ладонью. Посмотрел на своё худое, длинное лицо и тут же замер: так ведь это голос умершей матери! Ноги у Алексея вмиг опустели, и он перестал их чувствовать. Уцепившись руками за холодный краешек ванны, присел на него. Комок подступил к горлу, и он, не удержав слезу, заплакал.
...Завтракали молча. Алексей пил чай, весь уйдя в мысли. Жена время от времени подымала на мужа глаза, но с вопросами не лезла. Тёща, изнемогая от любопытства, ёрзала на табуретке, простреливая взглядом обоих. Алексей, хотя и сидел напротив, но в её сторону не глядел. Не любил он её пуще всякого греха. Да и она платила той же монетой. Наверняка кошка с собакой ладнее уживались под одной крышей, чем эти два человека.
Нельзя сказать, что Алексей возненавидел её с первого дня. Поначалу казалось, что с тёщей ему удивительно повезло. Впрочем, так оно и было. Жили они в ту пору в разных городах и виделись разве что в отпуска. Чаще она приезжала к ним. Алексей спокойно переносил визиты тёщи. Ну приехала и приехала, что с того?
Чёрная же дорожка пролегла между ними не в его доме...
А случилось это в ту пору, когда Алексей, возвращаясь с похорон матери, заехал на обратной дороге к родителям жены. Перетерпи он эти полдня, которые потратил на проезд к ним, и всё, может быть, было бы в жизни иначе. Но правду говорят: беда не приходит одна. Кабы знать ему наперёд, что так получится, он, может, их городок объехал бы и за тысячу вёрст.
Мать у Алексея умерла внезапно. Вначале скончался отец. После его смерти она быстро сдала: осунулась, высохла, словно дерево с перешибленным корнем. Вдобавок появился и склероз, о котором до этого и слыхом не слыхивала. Доходило до того, что забывала дорогу от магазина к своему двору. А какая там дорога? Одна улица!
Дом их стоял на краю деревни. Высокая, просторная изба с пятью окнами глядела на зеленевшее вдали ячменное поле, за которым, словно река, колыхался лён. Места здесь хорошие — жить да радоваться! Но Алексей после армии не захотел возвращаться в деревню. Схитрил — остался на сверхсрочную. Через три года женился, получил городскую квартиру, а потом, уволившись из армии, пошёл работать на завод.
Очень беспокоила Алексея болезнь матери. Решили с женой перевезти её к себе. С тем и поехал в деревню. Родной двор встретил тишиной. На двери сарая висел ржавый замок. Полынь стояла выше поленницы. У дощатого забора, заросшего крапивой, валялись недоделанные сани. Ещё прошлым летом вместе с отцом тесали под них берёзовые полозья и гнули в жаркой бане. Но не дотянул отец до зимы, умер, не успев их просушить.
Мать обрадовалась приезду сына. Выскочила из дома, зацепив пустые вёдра, — они покатились с высокого крыльца, пугая петуха. Старушка заохала, запричитала, снимая пальцем слезу.
— Пошто не предупредил-то? Али письмом, али ещё как. А то, как снег на голову.
Когда сидели за столом, мать, подперев сухим кулачком подбородок, с тоской заметила:
— Э-э-э... Вишь, как исхудал в городе. Совсем тощой стал, как коща. Щека щёку уже ест. Дома бы жил, — бычком был бы... Надолго гостить приехал? И пошто без жены и внучки?
— Не гостить я приехал, — признался Алексей. — За тобою прикатил. У нас будешь жить. В квартире нашей, простор, конечно, не тот, но места всем хватит. А то небось соседи думают: бросил свою мать сынок...
— Ишь вы, чего надумали, — не обрадовалась, а даже испугалась мать. — Никуда отсель не уеду. Здесь и двор мой, и за могилой отца пригляд нужен.
В общем, как ни уговаривал сын, мать согласилась переехать в город лишь на зиму. На том и порешили. Перед отъездом Алексей зашёл к соседям, оставил для матери денег и упросил присмотреть за ней.
А осенью пришла от них телеграмма. В ней сообщалось, что мать пропала. Бросив все дела, этим же часом кинулся Алексей на вокзал.
Засохшая на подоконнике герань в родных окнах обожгла душу. Тревожная, щемящая тишина выплывала из каждого угла.
Мать искали всей деревней. Ездили даже в районный центр, побывали в милиции, зашли в больницу, но — никаких следов. Только через неделю деревенские пацаны обнаружили её далеко в лесу. Укутавшись в старый платок, она лежала у поваленной сосны — маленькая, худенькая, как подросток.
Выносил её Алексей на руках. Кожа на лице матери уже поползла, роем гудели синие мухи, но Алексей не отворачивался. Нёс ровно, бережливо, боясь споткнуться. От этой ноши не болели ни руки, ни плечи, только саднило сердце.
На похоронах, куда ни глянь, смотрели на него соседские старушечьи глаза. От каждого такого взгляда душе было больно. «При хорошем-то сыне матери ещё жить да жить», — укоряли молча старушки.
За поминальным столом водка около них осталась нетронутой. «Ни к чему это зелье: вот мёда душистого — хорошо. И для нас, и для усопшей. Путь к Господу Богу будет чище и ближе», — объяснили они Алексею. Покушали кутьи, пожамкали из интереса заокеанской колбаски, вытерли губы уголками платков и чёрной стайкой удалились из дома.
Алексей ни на похоронах, ни после не плакал. Внутри всё кипело, сжималось, а слёз не было. Уезжая, ничего не взял из дома, кроме альбома со старыми фотографиями да отцовского инструмента. Отодрал от забора доски, заколотил крест-накрест окна, двери и уехал.
Теперь на этом свете самыми близкими для него людьми остались только жена и дочь. К ним со своим горем он и возвращался.
Посередине пути Алексей вдруг вспомнил о родителях жены, сердце его словно обожгло, и он — то ли поплакаться, то ли просто повидать — пересел со своего поезда на другой и уже к полудню был у них.
Встретили его по-доброму. Выслушали грустный рассказ, помянули мать. Уже под конец застолья, подавая зятю чай, тёща вдруг возьми да и скажи:
— А ты, Алексей, зазря душу не мытарь. Вины тут твоей нет. Оно, может, даже и к лучшему, что так случилось. Ведь как бы намучилась потом с ней наша Верочка. Нелегко было бы ей. А так — всё разом. Все мы живём по воле божьей.
До Алексея как-то не сразу дошёл смысл её слов. А когда понял, что тут с облегчением восприняли смерть его матери, — чашка колыхнулась в его руке, плеснув горячим чаем на пальцы. Он перетерпел эту боль, спокойно поставил чашку на стол и только после этого вскочил. Оттолкнул ногой в сторону табурет и бросился из квартиры.
Ярость наполняла его. Он метался по городу, как раненый зверь. Злость разливалась внутри, обжигая сердце. «Пожалобился, — скрипел он зубами. — Что им до моей мамы? Лишь бы их дочери жилось спокойнее. А может, матушка чувствовала это? — мелькнула в голове у Алексея страшная догадка. — Потому и ушла на смерть в лес, чтобы не терпеть в чужом дому обиды? Господи, за что ты меня так наказал?» Алексей сжал кулаки, спрятал их в карманы брюк и, боясь дать им волю, пошёл по длинной улице подальше от таких родственников.
В дом вернулся лишь под вечер, чужой, с почерневшим лицом. Молча взял свою сумку и, не прощаясь, вышел. В железнодорожном буфете выпил стакан водки, но не захмелел.
К жене Алексей приехал без обычного блеска в глазах, зато с тонким ручейком седины в чубе. Рассказал ей о похоронах матери, не обмолвившись о конфликте с тёщей.
С этих пор отпуска свои он больше не проводил в доме родителей жены. Теперь у него была другая дорога. Каждое лето Алексей ездил в свою деревню. Из райцентра привёз два мраморных памятника и с дружками установил их на могилах родителей.
Первые дни проводил в делах: занимался двором и домом, а затем набирал с собой еды, водки и дня на три уходил в лес, на то место, где деревенская ребятня отыскала тело матери. Упившись с вечера вдрызг, он засыпал и просыпался среди ночи, свернувшись калачиком на том месте, которое облюбовала для смерти его родительница, и — странное дело! — не пугался, а наоборот, чувствовал, как легчало на душе.
А года через три умер тесть. Алексей видел, как убивалась в горе тёща. Он не злорадствовал, но и утешать её не пускала застарелая обида, от которой всё внутри каменело.
После похорон жена настояла на том, чтобы съехаться. Алексей отнёсся к этому равнодушно, тем более что как раз подвернулся удачный обмен. Но и под одной крышей отношения с тёщей не наладились.
Алексей всю жизнь к вере относился безразлично: церковь никогда не посещал, обряды не соблюдал.
— Тебе надо пойти в церковь, — посоветовала жена, когда он ей всё, как на духу, выложил не таясь. — Твоя мама тебя просит об этом. Поставь свечку, помолись...
— Стыдно как-то... Да и молиться не умею, а вдруг невпопад что сделаю? — испугался Алексей.
— Ничего. Осмотрись, приглядись, как другие делают. А не будет желания — и не крестись. Никто тебя там неволить не будет.
Алексей благодарно кивнул и, одевшись, вышел из дома.
На улице оттепель боролась со стужей.
В трамвае Алексей встал у заднего окна и через грязное стекло глядел, задумавшись, на просыпающийся город. Каменные дома закончились у широкой площади, а за ней, словно за пограничной бороздой, показались ветхие, почерневшие от дождей и времени деревянные домишки.
У конечной остановки трамвай испуганно скрипнул тормозами, разворачиваясь по самому берегу реки. Внизу, наседая друг на друга словно малые щенята, кувыркались в синей воде льдины. Притулившись к невысокому берегу, глядела на эту игру старая церковь, приспособленная властями под краеведческий музей. Облупившийся зелёный купол с наклонившимся тонким крестом, обвалившаяся штукатурка, обнажившая прочную белокаменную кладку, — такой вид старого храма навевал тоску.
Пройдя запущенный двор и древнюю башню, замыкающую высокую кремлёвскую стену, Алексей поднялся в гору, завернул за угол покосившегося забора, где в конце улицы блеснул на него золочёными крестами, купаясь под мартовским солнцем, белый Успенский собор. Сердце у Алексея затрепетало при виде такой красоты. Он двинулся влево и направился к Тихвинской церкви. За спиной, в женском монастыре, одинокий колокол возвещал благовест. Медный радостный гул разливался по всей окрестности.
У порога Алексей снял кепку и шагнул в церковь. Вдохнул непривычный и сладкий запах ладана. Слева, в углу, торговала свечами старушка. Заметив растерянного Алексея, она ласково улыбнулась ему. Он подошёл к старой женщине и рассказал ей утреннее видение.
— И правильно поступил, что пришёл, — одобрила старушка. — Побудь здесь, сынок, помолись... А сам-то крещёный? — вдруг спохватилась она.
— С двух лет...
— Ну и хорошо, что родительница о тебе позаботилась. Иди, поставь свечку у распятия Христа и постой рядом. Может, и полегчает тебе.
Алексей стоял у канона и глядел на слабый язычок пламени. Потом поднял голову и вдруг через чужие плечи в неосвещённом углу увидел лицо тёщи. Её глаза были такими грустными и жалкими. Алексей сжал кепку в руках— не сон ли это? Пальцы хрустнули, упёршись в запотевшие ладони. Он обогнул канон и стал пробираться между стеной и правым клиросом, навстречу. Тёща благоговейно глядела на протоиерея, облачённого в белую ризу и епитрахиль.
Алексей подошёл к ней и прикоснулся к плечу. Женщина обернулась, и он увидел перед собой не лицо тёщи, а только схожие с ним черты. Растерянно оторопев от такого совпадения, Алексей глядел, не веря своим глазам. Сходство и впрямь было поразительным: маленький носик, татарское очертание скул, седые волосы, узлом лежащие на голове, да и вся полная фигура как две капли воды отражали тёщу. Алексей извинился за свою промашку и, устыдившись, качая головой, вернулся к канону.
«А ведь неспроста такое причудилось, — подумал он, наблюдая, как оплывает воск на свече. — Господи, — зашептал Алексей. — Прости меня. Научи переносить и прощать обиды. Помоги одолеть гордыню. Научи с нею бороться».
Повинуясь незримой силе, он, не стыдясь, троекратно перекрестился и поклонился перед чудотворной иконой. Алексей почувствовал, как волна облегчения прокатилась по его телу. Тяжесть, давившая долгие годы изнутри, в один миг спала, и ему стало необычайно легко и хорошо. Он ощутил чей-то взгляд и обернулся. Позади никого не было, только на высокой стене висела большая икона. Богоматерь ласкала сына. Она бережно придерживала рукой Христа, а он в живом порывистом движении закинул руку за шею матери и ласково прильнул к её лицу.
Началась литургия. Во время причастного стиха до Алексея донёсся обрывок фразы: «Если же попустишь сердцу твоему ожесточиться злопамятством и оправдаешь свой гнев гордостью, то отвратится от тебя Господь Бог твой, и будешь предан на попрание сатане».
Алексей вновь перекрестился и подумал: «А чего бы не помириться с тёщей? Непросто, конечно, простить. Но ещё тяжелее этой обидой убивать свою душу».
Евангелие сменилось духовным песнопением. Забыв обо всём, Алексей заворожённо слушал это чудо.
Священник со святой чашей в сопровождении дьякона и певчих прошли мимо него. Покидая церковь, Алексей перекрестился, выгреб из кармана всю мелочь и высыпал в кружку нищему.
Назад он возвращался через Пятницкие ворота. На город наплывала талая свежесть. Алексей шёл не спеша, разглядывая дома и лица людей. Всё вокруг для него казалось новым, незнакомым. На душе было весело и легко. Улыбаясь, он, как мальчишка, сбивал с низеньких домов опустившиеся до самой земли длинные, как жерди, сосульки.
Магазин тканей он вначале проскочил, но, заметив в окнах свисающие сверху донизу широкие полотнища штор, остановился. Восторженный от изумления, Алексей любовался разноцветием тканей и, переходя от окна к окну, подошёл к двери. Распахнул её настежь и вошёл внутрь. На прилавке, словно короткие брёвна, лежали скатанные в рулоны куски материи. Алексей ходил от одного к другому, оттопыривал краешек каждого и с наслаждением ощупывал ткань. «Тёще на окна купить, что ли?» — мелькнула радостная мысль. И когда к нему подошла продавщица, он твёрдо произнёс:
— Мне вот этого. Метров пять.
Домой Алексей вернулся в насквозь промокших ботинках. Тёща была на кухне. Он прошёл к ней и развернул на столе пёструю ткань. Отошёл на шаг, любуясь, и вдруг неожиданно для себя сказал:
— Мама... это вам...
Тёща, перестав мыть посуду, повернулась к нему, вытерла о подол руки и, сменив одни очки на другие, с любопытством склонила голову. Ощупала с двух сторон шелковистый материал, перевернула его и, уколов взглядом поверх очков, зло произнесла:
— На гроб, что ли, купил? Всё не дождёшься моей смерти?
Алексея замутило, желваки запрыгали по щекам. Он отшатнулся от стола и, ухватившись за косяк дверного проёма, остановился.
— Ты-ы, ты... чудовище! — задыхаясь, выкрикнул Алексей. — С тобой не то что жить — находиться рядом опасно! Только до греха доведёшь. Всё!..
Он хлопнул дверью и, как много лет назад, выскочил из дома. Не выбирая дороги, прямиком по лужам Алексей бежал через весь город, словно спасаясь от нечистой силы. Запыхавшись, он остановился.
«Нет моих сил больше! — сжимая зубы, простонал Алексей. — А может, мама звала меня в родные места? — мелькнула у него мысль, когда он увидел между крышами синий купол церкви. — А и вправду, почему не вернуться в деревню?! Там моя земля, там дом родительский. Подыму его, распашу землю, хозяйство заведу... Заживём с женой и дочкой, как люди... Чего мне тут с тёщей воевать? Стрешник её расколоти!»
«Домой! Домой!..» — застучало сердце. От таких мыслей всё внутри у него сразу успокоилось, и он, повернувшись, пошёл спокойным шагом — высокий, сильный, со светлым лицом.