А ещё скажу, разлюбезная Екатерина Матвеевна, что являетесь Вы мне каждый раз во сне, будто чистая лебедь...
Из кинофильма
«Белое солнце пустыни»
Вера выключила принтер и откинулась на спинку кресла. От компьютера побаливали глаза, но зато на душе было спокойно: перевод готов. Пора собираться: начальство ради праздника проявило гуманность и разрешило уйти домой с обеда.
Вера достала зеркальце — убедиться, всё ли у неё в порядке. Ну, в общем, неплохо. Те же ярко-синие глаза, те же золотые волосы (не заметна ли седина? Вроде нет). Конечно, лицо немного скуластое (наследие мордовских предков матери), да и тридцать пять лет — это совсем не восемнадцать. Но для своего возраста она выглядела хорошо, не распустилась, не потеряла форму. Вся её красота не только не истратилась, а сделалась ещё чище...
Однако времени рассиживаться уже не осталось. Пора было домой. Завтра у неё праздник. Соберутся мальчишки со старого двора. Раньше было традицией: встречаться на Восьмое марта у Веры. С годами эти встречи происходили всё реже и реже, пока и вовсе не прекратились.
Разлетелись, разъехались старые друзья... Считай, лет пятнадцать их уже не видела, если не больше. А вот поди ж ты — созвонились из разных городов и надумали снова съехаться у неё, как встарь. Любопытно на них посмотреть — теперешних мужиков! У каждого семья, дети, большие должности.
Только у неё жизнь не сложилась. А какие парни ухаживали за ней! Тот же Олег — вихрастый красавец, гитарист... Завтра должен быть... Жаль, прошлого не вернёшь. Мечталось, конечно, о многом, но судьба получилась незатейливая. Была семья. Был никчёмный муж со своей нелепой ревностью. И был развод, обыденный, серый и скучный. Так что теперь живут они втроём: она, мама и дочь.
На следующее утро Вера с матерью уже колготились на кухне. Над оконным карнизом лёгким дымком дрожал весенний воздух. Вера, согнувшись над столом, крутила рукоять мясорубки.
— Олег-то твой, говорят, холостяком ходит... — завела беседу мать, утирая набежавшую от лука слезу. — Из Афганистана хромой вернулся, подраненный. Не сложилось у них с женой — разбежались...
— К чему это ты? — спросила Вера.
— Как к чему? Олег-то из-за тебя в армию подался, из-за твоего дурацкого характера.
— Прекрати, мама! Не попрекай.
Мать вздохнула:
— Я не попрекаю. Я опасаюсь, что ты его увидишь, пожалеешь... А какой из инвалида муж? Хочешь прожить по-настоящему — держись ближе к Владимиру Яковлевичу. Человек серьёзный — обеспеченный, спокойный...
— А у Светки из нашего класса маман классного мэна нашла! — Настасья, юное востроглазое создание четырнадцати лет с причёской в виде двух хвостов, схватила сыр, тёрку и с ходу включилась в разговор. — И такой классный папец у Светки образовался — статный, шикарный, Светку в «фирму» одевает. С таким папцом не стыдно в обществе показаться. Настоящая образцовая российская семья... Нет, маман, ты бабушку не слушай. Владимир Яковлевич — старый, толстый, противный — какой из него муж?
— Ах ты мартышка! — вспылила бабушка. — Да как ты смеешь встревать во взрослые разговоры? А ну брысь отсюда!
Настасья обиделась, бросила в тарелку недоструганный сыр и вышла из кухни, гневно подрагивая хвостами.
Хотя ребята и приехали из разных мест, но в дом ввалились дружным гуртом. Тридцатипятилетние мужчины вели себя в прихожей как школьники: шутили, подталкивали друг друга, громко смеялись. Только один Олег был словно каменный. Увидел Веру с дочерью, шагнул навстречу.
— Олег, — только и выдохнула она, почувствовав, как ухнуло сердце.
За столом было шумно. Вспомнили всё: сердитых соседей, битые окна, ночные вылазки на старое кладбище... Но Вера всё никак не могла сосредоточиться на прошлом. Она смотрела на Олега, на его смуглое, словно обожжённое степным огнём лицо и совершенно белые седые волосы. Он глянул на Веру пронзительными чёрными глазами и вдруг вынул из бокового кармана потёртую тетрадку.
— Ой, так это же моя! — обрадовалась Вера. — Откуда она у тебя?
— Украл по молодости, — улыбнулся Олег.
Вера открыла тетрадку и увидела розовую промокашку. Ровным столбиком, сверху вниз, по ней шли буквы: «Олеженька, милый мой»... Она чуть не произнесла это вслух, но, захлопнув, прижала тетрадку к груди.
И тут встал Васька Григорьев, в очках, худощавый, высокий:
— Я всегда говорил: первая любовь — не стареет! Давайте же выпьем за неё, окаянную.
Все выпили. И гвалт как-то сам собой прекратился. Наступила странная тишина.
— В таких случаях говорят: «Милиционер родился», — сказала Вера.
Начался общий хохот.
— Извини, Олежка, — смеялась Вера. — Я забыла, что ты в ментуре работаешь.
— Да я не в претензии, — отвечал он. — Тем более что погоны уже снял. Сейчас частником тружусь, в охране.
Тут Костик Давыдов вмешался:
— Ребята, может, по любимым места прошвырнёмся? Возле нашего «пятачка» у реки лёд пошёл. Все запружено.
— Не хочется... — покачала головой Вера. — Я боюсь кремля.
— Что за чушь? — не понял Костя.
— В кремле есть что-то опасное, — ответила Вера, слегка задумавшись. — Мне, например, тяжело ходить по нему. Как будто громадный цепной пёс исподтишка наблюдает за тобой. И ты не знаешь — схватит тебя этот зверь каменными зубами или отпустит.
— Фантазии! — махнул рукой Григорьев.
— Эдгара По начиталась! — съехидничал Давыдов.
Вера собрала пустые тарелки и понесла на кухню. Настасья выскочила за ней.
— Мама, вы так классно смотритесь с Олегом! У тебя волосы золотые, прямо светишься, и глаза у тебя — ну просто васильки... А он... Серебряная грива, глаза чёрные! Класс!
— Отстань! — отмахнулась Вера.
— Почему «отстань»? У меня переходный возраст, мне нужна здоровая, полноценная семья.
Вера ошарашенно поглядела на дочь. А потом вдруг заявила приунывшим однокашникам, что передумала и сейчас они пойдут в кремль.
И опять все загалдели, засобирались.
Голубоватая дымка разливалась по древней крепости. Из сугробов вылезали старые, подгрызенные временем кирпичные ограды, темнели готические ворота Архиерейского подворья. С крыш свисали острые сосульки. Старая цитадель пробуждалась от зимней спячки, щурилась прорезями бойниц... На душе было радостно и тревожно.
Григорьев с Давыдовым чуть опередили их и шли, перешёптываясь и изредка поглядывая на прихрамывающего Олега и Веру, тихо идущую рядом с ним. Вера догадывалась, что вся эта история со «встречей старых друзей» — это просто уловка, придуманная Васькой и Костянычем, чтобы вновь свести её с Олегом, чтобы исправить нелепые ошибки, совершённые по молодости лет. «Поздно», — думала про себя Вера. О многом они успели переговорить, многое вспомнить по дороге в кремль. Но словно какая-то стена отделяла её от Олежки. «Поздно, поздно...»
Под светом фонарей Олег шёл чуть прихрамывая, их тени то сливались в одну, то, разъединившись, выплывали.
К высокому откосу подошли вместе, гурьбой. За рекою на фоне темнеющего неба смутно рисовался силуэт стародавнего монастыря. Снизу доносился скрежет и треск торосистых льдин. Вечер был с морозцем, почти зимний. Но свежий ветер весны уже тревожил грудь. И вдруг Олег, сложив ладони рупором, крикнул:
— Вера-а-а, с праздником!
Мартовский ветер далеко разнёс эхо.
Костя Давыдов, широкоплечий, крупнолицый, встал спиной к обрыву и начал читать:
Вечером слышно дыхание холода,
Стынет на крышах дневная капель,
Словно художник волшебного города
Будит в картинах свою акварель.
— Сладкопевец ты наш... — вздохнула Вера. — Добрые старые штампы! Комсомольская романтика семидесятых... Правда, не очень понятно, кто кого будит. Базаров в таких случаях говорил: «Не говори красиво, друг Аркадий».
— Зануда ты, Верка! — обиделся Давыдов. — Ты никогда не понимала мою тонкую поэтическую душу.
— Не обижайся, Костяныч! — сказала Вера, целуя в щёку верного товарища. — Это я любя. Пиши как пишется и никого не слушай. Стихи — дело хорошее.
Когда они подошли к Монастырской башне, Вера опять заупрямилась.
— Не надо туда ходить, там всё испоганено, изгажено, — попыталась она ещё раз уговорить своих «мальчишек». — Я чувствую какую-то угрозу.
— Это угроза марта... — Костяныч поднял вверх руку, принял величественную позу.— Римляне посвятили этот месяц кровавому богу войны Марсу. Забавно, что для празднования Женского дня выбрали именно это время.
— Вер, ну что ты в самом деле? — недоумевал Вася Григорьев. — Как это? — пройтись по местам детства и не побывать в Монастырской башне? Это же наше заветное место.
— Ну ладно, пошли! Только помните, что я вас предупреждала.
Ободрённый этим зловещим предуведомлением, длинный Григорьев первым сунулся в низкую арку входа и тут же, как в старые времена, треснулся лбом о низкий свод.
— О, чёрт возьми! — простонал он. — И как же это я забыл?! Чёрт бы побрал этих средневековых мастеров! И чего у них входы такие низкие?
— Это чтобы ты не забывал кланяться духу башни, — авторитетно заметил Костя. — А то, понимаешь, вымахал ростом с коломенскую версту.
— Я-то хоть по вертикали вымахал, а некоторые — по горизонтали, — парировал Васька, поднимаясь по узкой галерее. — Подожми живот, Костяныч, а то застрянешь, как Винни Пух в гостях у Кролика — сиди тут из-за тебя целую ночь.
Так, подтрунивая друг над другом и светя под ноги единственным фонариком, они поднимались по винтовой лестнице. Вечер дотлевал, точно костёр, и, когда все поднялись на первый ярус, Вера заметила, как западная бойница сверкнула огнём, словно красная звезда или глаз дикого зверя.
Дальше шли три деревянных настила, но пройти по ним было сложно: полы во многих местах прогорели насквозь из-за костров, разожжённых то ли подростками, то ли бомжами. В середине пути зияла особо крупная дыра, через которую был проложен мостик — неширокое бревно. Вера глянула вниз, в гулкую пропасть, и невольно подалась назад. Олег не стал её уговаривать, пошёл первым, уверенно, несмотря на больную ногу, перебрался по балке и, став на противоположном конце, протянул ей руку. Вера быстро миновала опасный участок. Олег обнял её за плечи, и она уже без страха смотрела «смертельный номер» — «Переход через бездонную пропасть канатоходцев Василия и Костяныча».
По узкой шаткой лестнице миновали ещё один этаж и поднялись на верхний ярус. Боевую площадку окружала корона зубцов, а над ними вздымалась высокая кровля. С кремлёвской вершины видно было, как синие сумерки окутывают Старый город, его низкие улицы, тёмные двухэтажные дома с уютно светящимися окнами... Было так тихо, что слышалось, как ветерок трётся о древние стены, словно ласковый зверь. Холодало.
Быстро раскинули походный стол: выложили на салфетку прихваченную из дома закуску, кто-то положил набок квадратную бутылку «Абсолюта».
— Ребята! — тепло сказал Васька. — Говорят, если у человека первая половина жизни не заладилась, то уж во второй непременно повезёт. Давайте выпьем за вторую половину жизни и за удачу!
Пили двумя лафитничками по очереди. Вера, румяная, свежая, стояла в центре по-хозяйски, по-царски. Олег не отходил от неё ни на шаг. Дружеский гвалт был в самом разгаре, когда снизу вдруг донеслось гнусавое пение:
Пьяная, помятая пионервожатая,
С кем гуляешь ты теперь, шлюха конопатая?..
— Вот он, налицо разгул демократии, — усмехнулся Костя.
— Эй, ё-моё, кто это там? — послышался подвыпивший голос.
Мужчины переглянулись. Вера спряталась за спину Олега, предчувствуя недоброе. Из люка показалась голова в спортивной шапочке, потом следом фигура во весь рост.
— Во, блин! Так мы здесь, выходит, не первые, — круглолицый парень был раздосадован, но, увидев закуску, повеселел. — Ну, это другой коленкор. Угостите пацанов, старички?
— За что я люблю современную молодёжь, так это за раскованность, — Григорьев с невинным видом снял очки и положил их в карман. — Никаких комплексов!
Тем временем на площадку взобрались остальные «гости». Парней оказалось четверо. Сразу стало тесно и неуютно.
— Дай закурить! — один из них, с рыжей косичкой, подошёл к Олегу.
— А голова болеть не будет? — Голос Олега был резким, сухим.
— Не уважает! — сказал другой парень, низкий и рыхлый; взял мочёное яблоко, откусил смачно и добавил: — Валите отсюда! Закуску разрешаю оставить.
— Тебе на диету надо садиться, малыш, — съязвила Вера.
— А ты, баба, заткни...
Договорить он не успел. Олег от души врезал по жующей челюсти. Парня швырнуло на стену, словно мешок картошки. Он ударился затылком о стену и, мигнув враз остекленевшими глазами, сполз на пол. «Вожак» с косичкой, хищно оскалившись, принял боксёрскую стойку. Но простоял он так недолго — на него обрушился град таких ударов, что казалось — молотили сразу несколько человек. Олег «довёл» противника до люка, тот запнулся и рухнул в проём. Григорьев тем временем, приговаривая: «Люблю... современную... молодёжь...» — обрабатывал своего визави. Давыдову приходилось хуже. Олег пришёл Костянычу на помощь, и вскоре остальные искатели приключений последовали за своим предводителем; последним уползал толстомордый, тот, с мочёным яблоком. Костяныч не удержался и напоследок отвесил ему ногой в удобно подставленное место. Некоторое время внизу раздавались стоны и мат.
Огляделись. Луч фонарика выхватил ухо Кости Давыдова, красное и набухающее, как помидор. Увидев это зрелище, Вера прыснула.
— И ничего смешного! — буркнул Костяныч.
— «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать...» — к месту вспомнил Григорьев, протирая запотевшие очки.
— Боюсь, как бы эта шпана бревно не скинула, — сказал Олег. — Будем тогда куковать здесь.
— Мобильник выручит, — успокоил Костяныч, доставая трубку и проверяя — работает ли.
— Всё равно надо посмотреть.
Спустились ниже.
Балка лежала на месте...
— Ну что, пошли по домам? — предложил Васька. — Добрый праздник без драки не праздник...
— Я пойду первым, — сказал Олег. — Мало ли что.
И ступил на балку.
В это время впереди раздался шорох. Мелькнула знакомая спортивная шапочка — и бревно вздрогнуло. Видно, юные отморозки подсунули под балку кирпич и закрепили его чем-то, может, ремнём. А когда Олег оказался на середине мостика, этот кирпич выбили. Подонки рассчитывали, что бревно упадёт в пропасть, но не вышло: тяжёлая балка осталась на месте.
Но всё-таки Олег не удержал равновесия. Онемев от ужаса, друзья увидели, как он пошатнулся и начал падать. Но в самый последний момент Олег извернулся, как кошка, и каким-то чудом успел вцепиться в край бревна. Но этим дело не кончилось. Потревоженная балка вдруг встала на ребро. И медленно, словно в фильме ужасов, пальцы Олега стали соскальзывать. Вера видела эти пальцы, слышала тяжёлое дыхание. Но не удержался Олег — руки его соскользнули и тело обрушилось вниз, на торчащие глыбы каменной клади, обломки старого пола, прутья арматуры...
Друзья попробовали балку. Она держалась прочно. Быстро перебрались и кубарем понеслись вниз.
Олег лежал посредине площадки, тяжело дыша.
— Олежка, живой?! — бросилась к нему Вера.
— Живой... — прохрипел тот. — Удачно, что я смог за балку зацепиться... задержал падение, сгруппировался...
— Олежка!.. — рыдала Вера.
— Не хнычь... У нас в Афгане на «вертушках» и не такие переделки бывали.
— Олег, мы тебя вытащим! — засуетился Григорьев.
— Ой, не надо, медбрат! — Олег засмеялся, но тут же застонал. — У меня, похоже, справа ребро сломано. Ну, богатенький Буратино, — посмотрел он на Давыдова, — доставай свою «мобилу», вызывай «скорую», потом ментов. Не шевелите... Вызывайте «скорую», говорю, профессионалы разберутся.
Вера промокала бисер пота на лбу Олега, гладила его волосы, руки.
— А ты была права... — он говорил с трудом.
— В чём я была права? — не поняла она.
— Да насчёт этого зверя кремлёвского. Куснул-таки меня кремль, но повезло — не сильно куснул, так, поиграл только... Слышишь, как рычит?
Действительно, какой-то рокот звучал в гулком пространстве башни. Так удовлетворённо порыкивает старый пёс, исполнив свой сторожевой долг и забираясь в будку.
«Скорая» приехала даже раньше милиции.
Заталкивая носилки в кузов «неотложки», старший бригады хрипло заявил водителю:
— Не жилец он. Глазом вижу.
Веру словно подстегнуло от этих слов. Она бросила на землю пакет с пустой посудой и храбро кинулась к машине.
— Постойте! — закричала Вера. — Я с ним поеду! — Она застучала кулачками по машине. Тихий двор наполнился барабанной дробью. Раздвижная дверь открылась, и высунулось недовольное лицо санитара.
— Ну чего стучишь? Не положено, — грубо ответил он ей и потянулся рукой к ручке двери.
— Это как не положено? — закричала всей грудью она и упёрлась двумя руками в дверь. — Я его одного не отпущу! — Силы её теперь были несметны.
— Василий, да пусть лезет, а то машину перевернёт, — подал голос водитель.
Санитар сдался и протянул ей руку.
Вера кинулась к Олегу, встала перед ним на колени, склонила голову, и её вьющиеся волосы упали на его бледное лицо. Он тяжело дышал. Не стыдясь санитара, Вера заплакала. И было не понятно, то ли она ревела по Олегу, то ли оплакивала свою судьбу...
Василий и Костя остались ждать милицию, благо подвывание сирены уже слышалось у кремлёвского холма.