Отобедав бледными щами, загрустил Федька Зуев. То ли морось заоконная навеяла, то ли со вчерашнего… Достал Комарик, так звали Федьку на деревне, из тумбочки майский номер районной газеты, свернул козью ножку, а заодно и «Заметки рыболова» прочитал. За все лето он ни одной буквы не видел – некогда. Вот и складывал Комарик районку в стопочку на осеннюю размазню да на зимнее скучное время. Ляжет и перечитывает лето под печкино урчание. Что еще делать? Знай подбрасывай дровишек да почесывай пухлые места. Конечно, можно было бы – пока до снега-то – сени переладить и крышу по северной стороне перекрыть, да деньги по нынешним временам на это дело у Комарика жидковаты – все в одном кармане умещаются.
Читает Федька, стало быть, газету про хлеба да про мафию, про нищих да про конкурсы девиц, и возмущение с обидой начинают распухать в нем, думка на сердце капает, что вкалывает, вкалывает он на ватной фабрике, а все едва концы с концами сводит. Если бы не свой огород, тут бы и вовсе осухорел. Вспомнились сразу и гнилая дыра в заборе, через которую соседская коза у него капусту уполовинила, и колорадский жук, будь он неладен.
– Тьфу! – сплюнул Комарик.
– Чего плюесся? Только подмела, – плюется! – привычно поругивалась Антонина.
Федька посмотрел на жену.
– Да не. Я это. В голову пришло. Видала, что пишут? Мор и разбой. Все коммунисты твои!
– Какие коммунисты? Давно другие заправляют.
– Да? Другие?.. Ельцин был членом Политбюро ЦК? Был. Все они коммунисты.
– Брось ты эти газеты! Лучше вон книжку почитай.
– Я наши русские книги читать не могу. Сильно правдивые. Тижало. Иной раз зубы скулят, как тижало. Мне б какую-нибудь французскую фантазию почитать – нерв успокоить.
Хоть и пытался Комарик развлечь себя разговором, все равно настроение оставалось хворым. Дождь перестал, но облака шли низко и быстро: они походили на мокрых крыс с длинными хвостами. Федька обвел глазами избу – взгляду зацепиться было не за что, даже мухи не летали – некого было пришлепнуть.
– Федь, – прервала пудовую тишину Антонина. – Ктой-то пошел? Вроде Галька Кунина.
– Где? – встрепенулся Комарик и бросился к окну, словно никогда в жизни не видел свою соседку Галину и словно это была не она, а Софи Лорен. – Где говоришь? А-а-а… Ага. Вроде она.
Он растворил окно, высунулся наполовину и позвал:
– Галь, а Галь!
Та развернулась уточкой и, вероятно, не услышав окрика, поплыла по стежке вдоль палисадника.
– Слышь? – не унимался Комарик. – Галь! Кунина!!!
– Чего тебе? – обернулась Галина.
– Здорово, Галь!.. Пошла?
– Пошла.
– Ну, ступай… – Комарик, вздохнув, затворил окно и вновь уселся за газету. – Слышь, Тонь, а пойду-к я Петра спроведаю.
– Ну-ну, – не по-доброму покосилась жена. – Давно со вчерась не видались.
– Не, Тонь, не… Мы это. В картишки может. Да ты чо? Нету ведь больше. Мы вчера и заначку мою… и евонную. Откуда еще? Поговорим, может… Либо как ли. А что тут-то? Сдуреешь, елки! Одни нервы.
Когда Комарик ввалился в избу, Петр шарил рукой в платяном шкафу.
– Здоров, Комар! Моя к матери утыкала. Пузырь где-то должен быть.
– В постели смотрел? Моя в ноги кладет, когда прячет. Махануть бы, конечно, не мешало.
– У тя вата есть? – оглядывался Комарик. – Может, кому продать? В хозяйстве вата во всяких местах нужна.
– Всех уж снабдили на сто рядов. У всего села из ноздрей вата топорщится.
– Ладно, не копошись. Покурим пойдем. Что-нибудь придумаем.
Петр взял с печи сапоги, и из голенища неожиданно вывалилась бутылка – хрясь об пол! – но не разбилась.
– Ух, ё! Вот куда запрятала! А? Я ж помню,– был еще пузырь, а она: «Все выжрали!» В будку пойдем.
Будкой Петр называл небольшой дощатый навес на крутом берегу Пьянки. Под ним он хранил свою лодку, в которой всегда ожидал своего часа «хрустальный часовой» – дежурный стакан.
Устроившись на корме, друзья оглянулись – нет ли кого? – и, с ребяческим восторгом потирая руки, разом уполовинили содержимое бутылки.
– А все одно хреново живем! – занюхав половинкой луковицы, постановил Комарик. – Начальство наше – видал? – вот какие хоромы себе отгрохало. В два этажа с гаражом. Сарай больше моего дома.
– Демократ, – согласно кивнул Петр.
– А фиг с ним. Я, может, тоже могу в демократы.
Петр улыбнулся, а Комарик продолжал:
– Что? Думаешь, не смогу?
– Видимо… не сможешь. Я полагаю.
– Почему жа? – прищурился Комарик.
– Умение нужно. Надо знаешь как трепаться? Ого-го! Язык чтоб – помелом. Как ты треписся – фигня. Надо всем райскую жизнь грамотно пообещать, а для себя ее сообразить. Ловкость нужна: промеж законов пронырнуть и на Колыме не вынырнуть.
Комарик захорохорился.
– Я, Петро, трепаться и обещать могу не хуже. Помнишь, обещал тебе мотор у лодки перебрать? Сколь прошло? Год? А ты ждешь. Значит, могу доверие к себе поддерживать? А?
– Все одно у тебя не получится, – не сдавался Петр. – Ты воровать, как они, не умеешь.
– Я не умею? А у кого дом как ватный склад?.. Ты наливай.
Друзья уселись в лодке поудобней и выпили еще понемножку. Ветер перегонял по земле опавшие листья, и они золотыми волнами текли вокруг.
– Демократы воруют по научному, – сказал Петр, откашлявшись. – Чтобы все – шито-крыто. Специально для того обучались. Экономика называется. Потому у тебя только вилы на палке, а у них виллы с бассейнами… То-то. Но если бы ты даже ихней экономике обучился, у тебя все одно б ничего не вышло.
– А, между прочим, – вышло бы. Я в школе учиться очень способный был. Вишь, ни у кого в деревне возле дома фонаря нет, а у меня есть. Сам сделал, – восхищался собой Комарик.
– И все одно – не сможешь в демократы. Надо знаешь что – родину продать. Уголь там, нефть, лес – все сырьем и за бугор. Продашь родину?.. Тебе-то, конечно, в долларах оплатят, а ты им – задарма. От имени государства. Землю скоро так продавать будут. – Петр как-то разом посуровел и зло сощурился. – Не знаю, Комар, как ты, а я продал бы. Надоело мытариться! Хоть бы годик всласть прожить, как люди. Мяса поесть, колбасы сухой вдоволь. «Жигули» взял бы, дом обновил, трактор, может, купил.
– Продал бы? – серьезно загустел взгляд Комарика.
– Продал бы, Федь, продал. Надоело страдать!
И тяжелый, густой, как осенние сумерки, звон поплыл у Петра в голове. Словно молния по глазам хлестанула и опрокинула его из лодки…
Очнулся он в холодной луже. Боль оседала, но из носа по губам солоно текла кровь. Комарик быстро удалялся в сторону дома, а в лодке одиноко скучала недопитая бутылка.