Бывая в Ленинграде, Коля останавливался у дяди с тетей. Дядя недавно ремонт сделал, новую мебель купил, ванную и туалет обновил, а на унитаз, пластиковый, жемчужного цвета хомут приделал.
Утром дядя с тетей на работу ушли, Коле указали, где что лежит. Он сытно позавтракал яичницей с беконом, пивом запил – мода в Питере такая была, все как у американцев. Закурил папиросу. Пару раз затянулся и в туалет пошел.
По казарменной привычке залез он обеими ногами на пластиковый хомут, тот и хрястнул в том месте, где пятая точка контакт с сидением имеет. Коля, глядя на трещину, затылок почесал, бросил окурок в унитаз и ушел в город культурно просвещаться.
Вечером дядя в туалет пошел, пятую точку трещиной защемил и сильно ругался. Он понять не мог как можно хомут задницей сломать? Давно в армии служил, позабыл все. А Николай только теперь сообразил, как сидеть надо было, а признаться неловко, и дядю успокоил:
– Чего там. Я везде накачанный, повернулся, а оно, гляди, и лопнуло.
Дядя недоверчиво головой покрутил, на Колину задницу покосился, свою потер, но ничего больше не сказал.
В тот же вечер Коля открывал дверь в зал. За ручку – пимпочку чешскую с золотым ободком – потянул, а дверь за пол цепляла. Чтобы дверь открыть, Коля и сил-то приложил совсем ничего, а ручку оторвал. Дядя тут же появился:
– Ты, – говорит, – обалдуй, сила есть – ума не надо! Мог и сообразить башкой своей. Слегка дверь за ручку от пола приподними и тяни на себя. Тянешь со всей дури! Хорошо, что ручку в запас купили. Как знал, приедет такой олух и что-нибудь сломает.
Коля стоял рядом да в смущении бок чесал где-то подмышкой:
- Черт ее, дядь Петь, знает. Легонько только потянул… импортная вещь.… Гляди, вот ведь хрупкая какая! И как это я?
– «Хрупкая», «легонько», – ворчал дядя, – а силища? Вон лапищи-то, какие, а сала то в башке и нет! У-у, турок!
Дядя все в доме сам чинил. Он уже не сердился и новую пимпочку привинтил.
– Снизу, коняга, поднажми, – поучал он Колю. – Потом лапищей своей, деревянной тяни. Понял ли, нет ли!?
– Да чего тут не понять, – проявлял Коля сообразительность, – приподнял и тяни.
– Точно, – подтвердил дядя, – пошли чай пить.
После чая, черт понес Колю туда же. Он обхватил снизу нехилой ладошкой своей нежное произведение чешских умельцев, напряг крепкий бицепс и приподнял дверь. Пимпочка, оторванная давлением снизу, чуть не влетела в лоб наблюдавшему за плодами своих поучений дяде. Но даже если бы она ему и шишку набила, то и тогда его негодование не было бы большим. Его злила собственная непредусмотрительность.
– Как я мог, – причитал дядя, – зная, что мой племянник такая деревенщина, купить только одну запасную ручку! Надо было купить на всю получку этих пимпочек! – надрывался он, норовя дать Коле подзатыльник. – Надо было чугунные ручки поставить! Надо было сортир во дворе выкопать, – не удержался он от мелкой мести, - а тебя, медведя, на ночь к стенке цепью приковать, что бы ты здание не обрушил!
Коля виновато чесал другой бок на том же уровне. Не зная от смущения, чем занять себя, он взял в руки тетины швейцарские часики, лежащие на столе в хрустальной пепельнице. Эти часики дядя привез с войны, и они составляли главную гордость семейства. Дядя зарычал и кинулся к невезучему родственнику, но было поздно. Часики звонко щелкнули, и к его ужасу заводная головка и корпус часов уже не составляли единого целого.
– Свернул, – стонал дядя, – головку свернул! Иди с глаз моих, видеть тебя не могу! Бурмыла чертов!
На шум скандала в залу из кухни заглянула тетя:
– Ну чего ты на ребенка орешь? – спросила она мужа, разобравшись в сути конфликта, – какие-то старые часы, ручки, хомут. Помрем мы без них, что ли?
Тете было жаль часиков, но она любила Колю и всегда защищала его от всех, даже от Колиной мамы, но когда на следующий день накрывала на стол, то Коле вместо фарфоровой чашки поставила простую алюминиевую кружку.
А когда Коля попытался заточить карандаш немецкой из золингеновской стали бритвой (вторая семейная реликвия) и выломал всего небольшой кусочек лезвия, что лишило бритву функциональности, дядя подумал – хорошо, что у курсантов отпуск всего тридцать суток.