Владимир Соловьёв

Д В О Е

 

«Не дотянет», — скучно думал Вячеслав Буслаев о моторе. Вахтовый развалюха-вертолёт явно своё отработал — мотор чихал, кашлял, давал перебои. До Ново-Спасского всё же дотарахтели. Но когда сели, командир объявил: всё, хана! Он присоединяется к акции протеста авиадиспетчеров и никого больше на этой развалюхе не повезёт. Пусть дают исправную машину. Буслаев долго уговаривал его сначала отвезти свежую вахту бурильщиков, а уж потом начать акцию протеста, но командир был неумолим. «Скажи спасибо, что сейчас целы сели», — твердил он. 

Прилетевшие на отдых вахтовики сошлись на краю аэродромного поля со сменщиками, ожидавшими посадки.

— Придётся добираться на лесхозовской автомашине, — сказал им Буслаев.

— А хо-хо не хо-хо? — смачно возразил на это бригадир. — Пусть зарплату выдадут сначала.

Буслаев пошёл к начальнику аэродрома.

— К нам из Москвы новый начальник экспедиции вылетел. Не прибыл? — спросил он.

— Мужчина?

— Ну не мальчик же! Введенский его фамилия. Дмитрий Николаевич.

— Из мужчин одни местные с последним рейсом были. Не местная только женщина. По виду не то кинозвезда, не то жена миллиардера. Ждала ваш вертолёт, она…

— Меня жена миллиардера не интересует, — раздражённо перебил Буслаев. — Меня интересует наш новый начальник экспедиции. Где он?

— А я почём знаю? Может, другим рейсом прилетит…

Из диспетчерской Буслаев дозвонился до экспедиции и доложил обстановку. «Немедленно возвращайся, на чём сможешь, у нас ЧП на буровой, — отвечал начальник. — Рабочим скажи, на зарплату выделим из своих средств».

Помянув неизвестно кого нехорошим словом, Буслаев вышел из аэродромного домика. И тут его видавшим виды глазам предстала блистательная «амазонка». Ему даже показалось, будто она в средневековых латах, — такое впечатление производили стального цвета джинсы, заправленные в белые сапоги до колен, и серебристый жакет с такой же водолазкой. На благородно удлинённой голове у «амазонки» была ковбойская шляпа из соломенной плетёнки, из-под шляпы высовывались живописные завитки золотистых волос. Она была безупречно стройна, легка, грациозна, сексапильна. В ушах миниатюрные золотые серьги, в лице женственная нега. Если бы не властный взгляд стального цвета глаз, говоривший о тридцатилетнем возрасте, она смотрелась бы всего на двадцать.

— А где же ваша лошадь? — не удержался Вячеслав.

Незнакомка глянула недоумённо.

— Ну, боевой конь, — пояснил он. — Не снизойдёте же вы до ходьбы пешком в таком рыцарском облачении.

Незнакомка победительно улыбнулась:

— Коня сейчас подведёт мой оруженосец.

И точно, не успела она это вымолвить, как перед ней как вкопанный встал бронированный джип и открылась дверца. Она нагнулась за набитым доверху рюкзаком. Водитель принял его и уложил на заднее сиденье. «Амазонка» села на переднее. Джип укатил.

— Что это за птицы? — спросил Буслаев у аэродромного механика.

— Бабу в первый раз вижу, а шофёр этот золотодобытчика Никифорова возит, — ответил тот.

Вячеслав картинно плюнул и пошёл к галдящим вахтовикам.

— На буровой какое-то ЧП, — сказал он. — Начальство обещает наскрести на зарплату. Двинули? До парома пешком дойдём, а там на лесхозовской машине.

С недовольным бурчанием артель отправилась к переправе. Через два часа подошли к реке. Ещё издали Буслаев увидел «амазонку» — она сидела возле избы паромщика на бревне. Паромщик стоял рядом с ней.

— Закрыли переезд, ребята, — объявил он с виноватым видом. — Прогорел хозяин. Подогнал вчера катер и тю-тю — паром продал. Поначалу, думал, озолотится. А перевозить некого стало. Лесхозовские без работы разбежались. Хотите, на лодке перевезу? — вдруг оживился он. — Дамочку вот, — он кивнул на «амазонку», — возьмёте. А то она дорогу на лесхоз не знает.

Не стесняясь «дамочки», артельщики принялись интенсивно выражать свои чувства сугубо нелитературными словами.

Лодка у паромщика была маленькая, за рейс перевозила лишь троих. Остальные, дожидаясь очереди, пили заготовленную на вахту самогонку, матерились и закусывали.

— А где же ваш конь? — с язвительной гримасой обратился Буслаев к незнакомке.

— К сожалению, он не амфибия, — ответила та, нимало не смутясь. — А вы, случаем, не в Нуру?

— В Нуру. Только не случаем, а по делу.

— Значит, будем попутчиками. Мне тоже в Нуру.

— Попутчиков у меня и без вас хватает, — он кивнул на артель.

Не то чтобы Буслаев был отпетым женоненавистником. Был один раз в браке и, к счастью, вышел из него без детей. Но с тех пор приобрёл некоторую аллергию в отношении «слабого пола».

Незнакомка ничего не сказала. Её рюкзак дотащил до лодки один из вахтовиков. Но когда на другом берегу все двинулись по дороге на лесхоз, помощников ей не нашлось: артельщики обременены собственной ношей. Без багажа был один Буслаев. Он пропустил вперёд бригаду и оглянулся. Незнакомка, поместив рюкзак на причальную тумбу, грациозно изгибалась, просовывая руки в плечевые лямки. Он вернулся и грубо вырвал у неё поклажу.

— Не надо, — возразила она, холодно сверкнув глазами. — Я не слабенькая, справлюсь.

Ему это понравилось. Он смягчился:

— До лесхоза семь километров, утомитесь.

И небрежно забросил рюкзак обеими лямками на одно плечо.

Но вскоре был принуждён перецепить лямки на оба плеча — вес был тяжеленный.

— У вас там золото, что ли? — пробурчал он неодобрительно.

— Ага, — ответила она.

— Никифоров, что ль, подарил?

— Кто это — Никифоров?

— Вам лучше знать, раз вы на его машине разъезжаете.

Загадочная усмешка тронула её красивые, утончённо-женственные, но волевого склада губы. Не дождавшись разъяснений, он опять ожесточился и зашагал крупно, зло. Боковым зрением видел, что спутница не отстаёт и движется без всякого усилия, легко, изящно. Прямо танцует, а не идёт. Его это раздражало.

Лесхоз встретил пришельцев настораживающей тишиной. Окна в большинстве изб заколочены, ни движения, ни звука, только мухи да слепни гудят. В одном из дворов замычал телёнок. Буслаев направился туда. Пожилая женщина развешивала во дворе бельё.

— У вас что, каникулы? — рявкнул он ей. — Где начальство?

— Матвей! — крикнула женщина с ленцой.

Из избы вышел бородатый мужчина.

— Вертолёт сломался, — сказал Буслаев, — а нам на буровую срочно надо. На вас надежда. Отвезёте?

— Если только на велосипеде, — невозмутимо ответил бородач. — Автомобили вон в сарае ржавеют.

— Да как же вы без техники работаете? — ошеломлённо произнёс Буслаев.

— А мы и не работаем. Как лесной департамент разогнали, так и не работаем. Зачем, когда не нужны! Все разбежались, один я остался. Денег не шлют, на подножном корму живём.

— Что же делать? — в растерянности произнёс Буслаев. — Нам позарез надо.

— Топайте пешком, коль позарез.

— Сколько до Нуры отсюда?

— Сорок километров. Да не в том печаль. Дожди шли всю неделю. На шестом километре теперь, должно, болото.

— Болото нам не указ, — сказал Буслаев и пошёл к артели.

Вахтовики выслушали его довольно хладнокровно. Но когда он предложил идти до Нуры пешком, взорвались матерным вулканом.

— Хватит, объявляем акцию протеста, — заявил в завершение изощрённого мата бригадир.

Артельщики единодушно поддержали. Для подкрепления сил выпили, закусили и отправились в обратный путь.

— А вы что же? — спросил Буслаев «амазонку».

— Мне, к сожалению, придётся идти с вами.

— Настоятельно не рекомендую.

— Вы что, не джентльмен?

— Скорее джентльмен, чем петух, но не в этом дело. Тайга есть тайга, в ней бывают неожиданности.

— Неожиданности я люблю.

— А как насчёт комаров?

— У меня от них есть средство.

— Сорок километров тоже, между прочим, не пустяк. Устанете, я вас ждать не буду.

— А если устанете первым вы, я вас не брошу. Только не подумайте, что это из большой симпатии. Я бы предпочла идти с более вежливым попутчиком. Но раз уж так сложилось…

— Питьё у вас с собой какое-нибудь есть?

— Есть. Пол-литра спирта.

— Неплохо…

Жена лесника вынесла из дома две полуторалитровые ёмкости ягодного настоя и два «бутерброда» — каждый из полбуханки хлеба и полукилограмма отварной свинины. «Амазонка» с трудом втиснула гостинцы в рюкзак. Буслаев глянул на часы, на небо.

— К восьми вечера должны дойти. Ну, тронулись?

Не глядя на спутницу, он взвалил на спину её рюкзак и широким шагом двинулся по грунтовой дороге к лесной опушке. Женщина пошла на шаг сзади. Назойливый эскорт слепней, ос, мух и прочей неутомимо жужжащей шушеры сопровождал их неотступно. Едва достигли опушки, облепили тучи комаров. Буслаев достал из кармана тюбик. Выдавив немного вязкой мази, растёр себе лицо, шею, руки. Протянул тюбик спутнице:

— Намажьтесь, а то съедят.

— Спасибо, но в рюкзаке у меня есть более действенное средство. Если вы будете так добры…

Он молча скинул с плеч рюкзак. Она достала из него и надела на голову поверх ковбойской шляпы сетку. Ячейки в сетке были крупные — мышь пролезет, не говоря о комарах. А лицо и вовсе оставалось открытым.

— И вы надеетесь, она вас защитит? — заметил он с усмешкой.

— Да, проверено. Она пропитана специальным репеллентным студнем.

— И на сколько часов её хватает?

— На два-три года. Жаль, не знала, что так выйдет, а то бы и для вас взяла.

— Спасибо, перебьюсь. А на руки где же сетка?

— Я их смазала ещё в Ново-Спасском.

Дорога делалась всё уже, превращаясь в пешеходную тропу. Следов от автомобильных колёс в помине не было, — давно, видать, не ездили. Кроны высоченных елей почти смыкались над тропой. Потом пошёл ельник помельче вперемежку с осинами, лиственницами, берёзами и сплошной стеной подлеска. Дорога на глазах сырела, было душно, досаждал непрекращающийся комариный вой. О женщине, шагавшей сзади, Буслаев позабыл, и сразу стало видно, какое у него приветливое, симпатичное лицо. В недолгом браке он научился ценить минуты молчания и одиночества, он ценил их теперь более всего. Если, конечно, не брать в счёт научную работу. Наука ему давала лучшее из всего, чем награждало бытие. Он презирал и ненавидел фанатизм, но фанатично предан был науке. Он и теперь, в окружении гудящих туч кровососов, уносился мыслями к своим исследованиям. Пришёл в себя только когда одной ногой провалился в яму и в ботинок полилась вода. Он глянул вперёд: вместо тропы блестело болото.

— Так, приехали, — произнёс он вслух без особенного беспокойства, с ироничным благодушием человека, уверенного в своей способности преодолеть возникшее препятствие.

Он посмотрел на спутницу. В её ответном взгляде тоже была спокойная уверенность.

— Ноги не боитесь промочить? — обратился он к ней.

— Я турист со стажем.

— Никогда бы не подумал, — усмехнулся он. — Что ж, займёмся туризмом.

Они решительно ступили в воду. Ботинки хлюпали от заполнившей их грязной жижи. Ей в высоких сапогах было легче. Но болото делалось всё глубже. Провалившись в яму чуть не до пояса, Буслаев чертыхнулся и, достав из голенищного кармана джинсов охотничий нож, срубил две осиновые жердинки.

— Возьмите, а то, чем чёрт не шутит, ещё и засосёт.

Они пошли дальше. Ноги у обоих с чавканьем увязали и с трудом вытаскивались. За полчаса прошли не более сотни метров. Буслаев остановился и в сердцах воскликнул:

— Пропади они пропадом ваши бизнесменские реформы!

Через паузу, скучно глянув на неё, сказал:

— Придётся сворачивать и обходить эту мерзопакость. Иначе до завтра будем топтаться.

Они свернули в чащу и двинулись по краю топкой жижи. Берег болота всё дальше уводил от тропы в глубь чащобы, пробираться по которой оказалось немногим легче, чем по открытой хляби. Надоедливые завалы с частоколом сучьев преграждали путь на каждом шагу. Не слаще было продираться через дремучий подлесок. Вскоре заболоченные участки появились и в противоположной от тропы стороне.

— А, собственно, куда мы идём? — подала наконец голос «амазонка». — Я уже не ориентируюсь, с какой стороны дорога.

— Собственно, я тоже, — огрызнулся он.

— Значит, мы заблудились?

— Значит, да.

— Не злитесь. В такой ситуации важно сохранить спокойствие. Компаса у вас нет?

— Если бы и был, что в нём толку, когда кругом топь!

— Вы полагаете, нам из неё уже не выбраться?

Он скучно глянул на неё и промолчал. Потом посмотрел вверх, пытаясь сквозь толпу крон определить, в какой стороне солнце.

— Дорога должна быть там, — с изрядной долей неуверенности указал он рукой в сторону. — Во всяком случае, надо держаться в одном направлении.

— Но вы же сами сказали, помешает топь.

— А мы засечём ориентир — вон тот островок со скрюченной осинкой. Проберёмся к нему — другой назначим ориентир.

К осинке на сухом островке они пробрались. Назначили новый ориентир. И к нему пробрались. Но тут увидели, что топь окружает их уже со всех сторон. Топь была, конечно, неопасная, раз кругом деревья. Но идти по ней напрямик означало бесперспективную трату сил. За час они преодолевали всего метров триста.

— У меня предчувствие, что до Нуры мы сегодня не дойдём, — сказал Буслаев.

— Но ведь должно же болото кончиться, — возразила спутница.

— Должно, конечно. Дней через десять кончится, если дождей не будет.

— Чувство юмора вы ещё не утратили, значит, всё будет хорошо.

— Ну, если вы так считаете, то не будем думать, что завтра есть, что пить и во что одеваться. Тем более что попить и поесть у нас пока есть. Давайте устроим привал с трапезой.

На сухом бугорке он расстелил свою брезентовую куртку. Едва сели, неумолчный вой комариных орд сделался вчетверо свирепее. Но кусали кровососы почему-то только Буслаева.

— Сетка у вас волшебная, что ли? — завистливо изумился он. — Золотопромышленник небось подарил?

— Ага, он, — ответила она с усмешкой.

— Вы его жена, если не секрет?

— Секрет.

— Да какой там, к шутам, секрет! И без радиотелескопа видно, что вы жена миллиардера. Интересно только, чего вас в такую глушь попёрло?

— Новый золотоносный участок хочу под Нурой застолбить. Нью-Эльдорадо его назову или Нью-Клондайк.

— Чем бы дитя не тешилось… — саркастически протянул он.

— А вы? Разве вам не приходится чем-то себя в этом мире тешить?

— Я геофизик! — грозно произнёс Буслаев. — Я ни в денежки, ни в другие фантики не играю. Я дело делаю. Дело — понимаете? А не бизнес. Во имя дознания истины, а не тугой мошны.

— У всякого своё дело. Кто-то должен и выгребные ямы чистить. Чтобы другой мог без помех заниматься истиной.

— Ваша ирония беспочвенна. Это у фашистов было такое самооправдание: «Всякому — своё». Им, избранным, видите ли, Бог положил наслаждаться благами, а всякой прочей черни — работа в концлагере или газовая камера. Ваши бизнесмены не лучше: им — блага, черни — выгребные ямы. А по сути, и те, и другие — балласт. Достойны жизни только устремлённые к познанию. На свете пропасть тайн: время, пространство, сама жизнь…

— Но у жизни много граней. Чтобы вы могли её познавать, нужны, по крайней мере, производители материальных благ. Со всеми их мелочными, с вашей точки зрения, «утешениями». Как геофизику, вам должно быть известно, что для существования разумной жизни нужна вся биосфера с её бесчисленными видами растительной и животной жизни, нужен симбиоз. Почему же вы хотите исключить из общества «балласт»? В обществе та же конвергенция, что в биосфере.

— Если бы все люди, все без исключения, устремляли себя к высшему, а не к телевизионным скотским интересам, общество давно было бы другим. Производством материальных благ, не говоря уже про выгребные ямы, занимались бы механические роботы… Впрочем, чего я с вами разговорился! Вы — женщина, вдобавок жена бизнесмена, глубинных вещей не поймёте никогда.

— По моему, нет женщин и мужчин, есть люди и нелюди.

Буслаев с внезапной резвостью оттолкнулся от ствола ели, к которой прислонялся, в глазах у него сверкнуло воодушевление.

— Вот это вы в точку попали! — с живостью воскликнул он. — Я тоже женщин за женщин не считаю.

— Как это?

— Ну, в том смысле, что женщина это не какой-то там особый мир. То же мясо, кости, внутренности… Только мозги, в отличие от мужских, куриные.

— Перестаньте, вы же не мужлан!

— Разделение на мужчин и женщин условно. Прихоть эволюции. Загадочный её зигзаг, внёсший в жизнь дополнительные, и весьма обременительные, обязанности. По-моему, в однополом мире было бы куда спокойней.

— Но и куда скучней.

— Вы так считаете, потому что женщина. Оригинальный взгляд на вещи женщине не по плечу.  

— С вами всё ясно. Вы — законченный мужчина.

— Ладно, отдохнули, пора мучиться, — прервал он разговор.

Они поднялись и, наметив новый ориентир, пошли. Изнурительная борьба с чащобой и топью окончательно испортила настроение Буслаеву. Попытки спутницы вызвать его на разговор терпели крах.

К вечеру они выбрались-таки из болотного окружения. Буслаев глянул на часы. Было полдевятого. В это время он планировал быть уже в Нуре.

— Будем устраиваться на ночлег, — невесело сказал он и принялся рубить охотничьим ножом еловый лапник. В предвкушении близкого отдыха на него навалилась неодолимая усталость. Он малодушно решил ограничиться односторонним навесом из лапника, но, глянув на спутницу, рухнувшую без сил на землю, превозмог усталость, соорудил по всем правилам шалаш с шикарным двуспальным ложем из еловых веток и мха. Любовно оглядел своё творение. Думал, спутница восхитится тоже, но она сказала:

— А нельзя ли сделать в вашем дворце отдельную спаленку для меня?

— А кухоньку в придачу вам не надо? — возмутился он. — Или со всеми удобствами туалет?

— Не иронизируйте, — смиренно произнесла она. — Вам должно льстить, что я вас стесняюсь. Вы в моих глазах мужчина всё-таки. Немужчины я бы не стеснялась.

— Вы имеете в виду мужчину-самца? Плевал я на такую лесть, я не Казанова. Женщинами-самками и мужчинами-самцами пусть газеты с телевидением обжираются, с меня человеческих проблем довольно.

— В таком случае я, видимо, обойдусь без отдельной спаленки.

— Нет, почему же, можете построить собственными силами себе шалаш.

— Не смогу. Я очень устала.

В первый раз она напомнила о своей принадлежности к прекрасной половине человечества. Напомнила без жеманства, без кокетства. Это тронуло его.

— Ладно, не серчайте, — буркнул он и принялся сооружать в шалаше перегородку.

— Вы всё-таки джентльмен, — сказала она с улыбкой.

Он не ответил. Покончив с шалашом, спросил, не курит ли она. Ответ был отрицательный.

— Жаль, — он с потерянным видом стал высматривать что-то на земле.

— Что вы там потеряли? — поинтересовалась она.

— Камень ищу. Может, удастся высечь искру, костёр запалить.

— Не удастся.

— Тогда буду добывать огонь первобытным способом — трением о плаху.

— Возьмите лучше спички, — протянула она коробок.

— Чего же вы сказали, что не курите!

— У вас женская логика, мой джентльмен. То, что я не курю, ещё не означает, что у меня нет спичек. И спирт вот возьмите на растопку.

— Спи-ирт! На расто-опку! — с уничтожающим сарказмом воскликнул он, мстя за обвинение в «женской логике». — Истратите его весь на растопку, а потом от лишений ещё помрёте, чем я тогда вас помяну?

Поскольку готовить ужин на костре было не из чего, он соорудил из двух берёзовых брёвен «нодью», наиболее подходящую для ночного обогрева и умеренного дымка от комаров. Когда ярко пылающий костёр надёжно запалил берёзовые стволы, Буслаев предложил поужинать остатками бутербродов. Она вынула из рюкзака два пакета, один подала ему. Он жадно куснул, но вдруг, перестав жевать, сверкнул глазами.

— Вы бросьте эти штучки! — грозно крикнул он с куском во рту. — Это вы мне свой остаток дали, у меня оставалось вдвое меньше!

Она пожала плечами:

— Я такой тонкости не заметила: где мой, где ваш.

Он настоял на обмене и съел свой остаток до конца. У неё опять остался приличный кусок ветчины с ещё более приличным куском хлеба; положив это в пакет, она убрала его в рюкзак.

Пламя костра, передав энергию сгоревших ветвей берёзовым стволам, замирало. Ночная тьма плотно обступила путников со всех сторон. Даже звёзд на небе сквозь толщу крон не было видно. Он сидел по одну сторону оранжево светившихся стволов, она — по другую. Они молчали. Нудно гудящую комарами тишину время от времени простреливали загадочные звуки — не то ночная птица, не то зверь.

— О чём вы думаете? — тихо спросила она.

— О Земле. Как, на ваш взгляд, разумное она существо или неразумное?

— Я до таких вещей ещё не доросла. Я ведь не геофизик, я женщина, вдобавок жена дельца.

— Спасибо, что напомнили. Я и забыл, что разговаривать на отвлечённые темы с женщиной — только нервы себе портить. Давайте лучше спать.

Они легли каждый в своей половине.

Наутро он проснулся рано — не было ещё пяти.

— Мадам! — крикнул он через перегородку. — Или как там у вас, бизнесменов, принято, госпожа, мадемуазель, сударыня? В общем, вставайте, всё равно комары мне больше спать не дадут.

Наречённая «мадам», поднявшись, надолго удалилась. Вернулась сердитая. Он же жизнерадостно воскликнул:

— Что так долго? Технические неполадки с животом?

— Воду искала, — ответила она, покраснев.

— Буржуйские замашки! Придём вот в Нуру — помоетесь. Или золотоносный участок сначала побежите столбить?

— Сначала надо прийти в Нуру.

— Резонно.

Они двинулись в путь, следуя вчерашней тактике: намечали ориентир в направлении, где, по мнению Буслаева, была дорога, и пробирались к нему через переплетённые кустарником завалы, заросли подлеска. Близко к полудню Буслаев, физически и психически измочаленный кошмарной назойливостью препятствий, перелезая через очередное поваленное дерево, сорвался и повис вниз головой, зацепившись дырой в штанине за здоровенный сук. Тяжёлый рюкзак не позволял ему выйти из этого унизительного положения. В сердцах он выкрикнул четырёхэтажное ругательство, позаимствованное из лексикона вахтовиков. Но тут же вспомнив о спутнице, попросил прощения. Она рассмеялась и поспешила ему на помощь. Присела, положила его руки себе на плечи и подняла. Они сделали привал. Буслаев долго не поддавался на уговоры съесть остаток бутерброда. В конце концов всё-таки «помог». Они отдыхали два часа, потом опять полезли через завалы.

— Странно, — бормотал обескураженный Буслаев, — не могли мы так далеко уйти от дороги. Чертовщина какая-то.

В том, что чертовщина и вправду имеет место, он убедился на исходе дня. В глаза ему бросилась приметная берёзка с раздвоенным стволом. В точности такая же была замечена им вчерашним вечером на подходе к месту их ночлега. Он скинул рюкзак на землю и велел устраиваться на ночёвку.

— А я ненадолго отлучусь.

Вскоре он набрёл на сооружённый им вчера шалаш. Жуткое подозрение подтвердилось: нечистый весь день водил их по кругу вопреки ориентирам. «Зато не надо снова устраивать ночлег», —  с апатией подумал он. Но спустя минуту сообразил, что шалаш всё равно придётся делать заново, потому что нельзя ставить спутницу в известность о том, что они заблудились.

Он приплёлся к ней и в новом жилище опять сделал для неё перегородку. Костёр она развела сама.

Утром он спросил через стенку:

— Вы живы?

— Кажется, да, — ответили ему.

— Давай устроим сегодня выходной? Поваляемся, поищем воду, личико ополоснём…

— Давайте. По-моему, нам вообще надо оставить эти бесплодные поиски дороги, надо найти открытое место и всё время жечь костёр, чтобы с вертолёта нас увидели.

— С какого вертолёта?

— Ну, должны же нас начать искать.

— Вряд ли. Какое сейчас кому в России дело до жены провинциального дельца и тем более до геофизика! Надо идти, двигаться, я не способен пассивно ждать. Отдохнём денёк и пойдём. У вас верёвки нет в рюкзаке?

— Есть.

— Это хорошо. Я заячьи следы заметил. Силки поставлю, может, какой шальной попадёт.

— В рюкзаке есть ещё немного колбасы, два пирожка и банка лечо.

— А чего у вас рюкзак такой тяжёлый?

— Сейсмоприборы там.

— Золото с их помощью будете искать?

— Ага.

— Подарите их лучше для науки — у нас в экспедиции их как раз дефицит.

— Может, и подарю, если доберёмся до Нуры.

Они позавтракали колбасой и пирожками. Потом он занялся силками, она — возобновлением тлевшего с вечера костра. Он прилёг и уснул. Она, посидев, поднялась и пошла в том направлении, в каком уходил он вечером. Она тоже запомнила берёзку с раздвоенным стволом и тоже промолчала, увидев её во второй раз. В небольшом удалении от стоянки она нашла их вчерашний шалаш.

Возвращаясь, она услышала красивый, бархатисто мягкий баритон — Буслаев негромко пел. Стараясь не шуметь, она подкралась ближе. Он стоял, облокотясь рукой о ствол лиственницы. Он залюбовалась им. В его расслабленной, непринуждённой позе мягко проявились обаятельная мужественность, благородство. Он что-то пел о дороге, с проникновенной душевной глубиной, весь уйдя в себя. Слова и мелодия показались ей волнующе знакомыми, а его невесёлое лицо — родным. Она не заметила, как по щекам у неё скатились две слезинки. Когда он кончил петь, она тихо подошла и посмотрела на него особенным, долгим взглядом.

— Что вы на меня так смотрите? — испуганно удивился он.

— Не знаю, — произнесла она в задумчивости.

Буслаев смутился и ушёл проверять силки. Вернувшись, сообщил, что ловушки пусты. И вдруг заметил в её глазах отчаяние, даже ужас.

— Что случилось?

— Клещ, — сказала она дрожащим голосом.

— Так удаляйте! Где он у вас?

Она густо покраснела.

— Что так покраснели? Можно подумать, в вашем теле есть места, за которые вам стыдно перед человечеством.

Она молчала и смотрела на него с мольбой.

— Противоэнцефалитный гамма-глобулин давно вводили?

Она испуганно покачала головой:

— Не вводила никогда.

— Тогда скорее, здешние клещи через одного энцефалитные!

Глядя на него расширенными от ужаса глазами, она прикоснулась рукой к своей попе.

Он злорадно рассмеялся. Потом сказал: 

— Доставайте-ка ваш спирт скорее. Иголку бы ещё, нет у вас?

Она молча достала из рюкзака спирт и швейную иглу.

— Теперь расстёгивайте джинсы и ложитесь на живот.

Она затравленно помотала головой:

— Нет!

Его тронул искренний трагизм, с которым она произнесла это «нет!»

— Ложитесь, говорю, — приказал он с проникновенной мягкостью. — Разве вам неизвестно, в каких муках умирают заражённые энцефалитом?

Щедро полив спиртом присосавшегося к атласной коже клеща, он подождал немного. Не привычный к градусам клещ отвалился сам. Буслаев сжёг его. Потом, прокалив в пламени спички иглу, удалил с её помощью оставшийся в ранке хоботок. Он тщательно избегал прикосновения пальцами к обжигающе нежной коже. Руки у него дрожали. Закончив операцию, он секунду-две смотрел на интимный уголок её тела воровски-стыдливыми глазами. Она поднялась, в смущении пряча от него глаза.

Спустя некоторое время произнёс:

— Знаете что… А вы красивая… Вас как зовут?

Она нервически рассмеялась:

Чтобы оценить моё лицо, вам непременно надо было увидеть мою… попу, да?

— Похоже, так, — с серьёзностью ответил он. — Ваше обнажённое тело… Да не краснейте. Лучше скажите, как вас зовут?

— Ольга, — сказала она и поспешно добавила: — Константиновна.

— Очень приятно, Ольга Константиновна. А меня Вячеслав Анатольевич.

В расставленные им силки ни зайцы, ни другие звери не залезали. Раз пять обходил он их — ничего. Спать легли на пустой желудок.

Поднялись наутро в семь. Он ещё раз обошёл силки, они были пусты. Когда он вернулся, его спутница держала перед собой маленькое зеркальце.

— Ну, если женщина начинает прихорашиваться, берегись! — заметил он и не без ехидства добавил: — А поесть вы не хотите, Ольга Константиновна?

— А вы?

— Да червей пока есть не хочется, значит, не совсем проголодался.

Они загасили костёр и пошли. Избегая приближения к их первому шалашу и делая поправку на вчерашний круг, он забирал от него вовне. Но дорогу они не нашли. Так устали к вечеру, что вместо шалаша он еле смог поставить односторонний навес, а она не потребована «отдельной спаленки».

Наутро еле поднялись, усталость усугублялась слабостью от голода. Но всё же пошли. Шли почти бессознательно, с тупой сосредоточенностью роботов. Падали, полежав немножко, поднимались. Они забыли уже, который день бредут.

— Давайте бросим рюкзак, — сказал он, подымаясь после очередного падения.

Она ничего не ответила, лишь посмотрела умоляюще. Он оставил рюкзак на спине. Первой не выдержала она. Упала и не стала подниматься.

— Не могу больше, — сказала она. — Идите без меня.

— Глупости, — ответил он. — Сделаем день отдыха, может, найдём какую-нибудь пищу.

Он и вправду нашёл кое-что. Это были выползшие после дождя улитки. Он начал разводить костёр, чтобы их зажарить, и в этот момент они услышали звук вертолётного мотора. Буслаев с лихорадочной поспешностью стал собирать и сыпать на едва разгоревшийся огонь мокрые от дождя листья, мох, гнилые сучья. Дым пошёл слишком жиденький, а пламя быстро загасилось. Вертолёт пролетел рядом, почти над ними, но хилого дымка, конечно, не заметил.

— Ольга Константиновна, превозмогите себя, пойдёмте, — сказал Буслаев. — Дорогу не будем больше искать, найдём открытое место и разведём такой кострище, что из Москвы увидят.

Она согласно кивнула не столько головой, сколько ресницами. Он предложил ей отведать жареных улиток. Она ответила, что скорей предпочтёт помереть, чем станет это есть. Он съел улиток один, и они двинулись на поиски открытого места. Подкреплённый едой, он вырвался вперёд. Останавливался, поджидая вконец ослабевшую спутницу, временами возвращался, чтобы помочь ей преодолеть высоко лежащий ствол. И снова вырывался вперёд. В один из таких рывков он увидел долгожданную полосу чистого, голубого неба с солнышком. Он не поверил своим глазам, подумав, что это просека. Но это была не просека, а небольшая речка. Едва взглянув на поросшие густым ольшанником берега, Ольга Константиновна с облегчением воскликнула:

— Господи, да ведь это Нура!

— С чего вы взяли? — удивился он.

— Да ведь я родилась в этих краях, Вячеслав Анатольевич. Босоногой здесь бегала. По-моему, это место мне знакомо. До посёлка отсюда три километра. Пойдёмте, в километре должен быть жердяной мосток.

Он, конечно, не поверил, подумал: следствие переживаний пути. Всё-таки они двинулись вдоль берега вниз. Он поленился обойти вдавшуюся в берег из реки ямину, нечто вроде заводи, но без воды. Попёрся напрямик и, зацепившись за корягу, упал. Поднявшись, с вскриком присел от боли в лодыжке. Снял ботинок. Ольга Константиновна, осмотрев болезненное место, сказала, что перелома вроде нет. Однако идти он всё равно не мог.

— Я одна пойду в посёлок и пришлю вам помощь.

Откуда только взялись у неё силы…

Но, увидев в болотце у реки густые заросли рогоза, повременила уходить. Развела огонь и, наломав молодых побегов, поджарила их, половину отдала Буслаеву, половину съела сама.

— Теперь мне сам чёрт не брат, — сказала, насытившись. — В посёлке мои бабушка с дедушкой живут, придумаем, как вас вызволить.

Она удалилась уже метров на тридцать, когда он её окликнул. Она остановилась, посмотрела на него с материнской теплотой и пошла назад. Подойдя, сказала:

— Вы не хотите, чтобы я уходила?

— Да, я боюсь за вас, не за себя.

— Хорошо, давайте залечим вашу ногу и пойдём вместе.

В этот момент послышался звук мотора.

— Скорее, больше дыма! — закричал Буслаев. — Сыпьте мох в костёр!

Но вертолёт приближался слишком быстро.

— Достаньте ваше зеркальце!

Она глянула на него с недоумением.

— Да нет, я не сошёл с ума. Солнечным зайчиком сигналить будем.

Она полезла в рюкзак и, наткнувшись на картонную упаковку, хлопнула себя по лбу с видом человека, восклицающего: «Эврика!» Она торопливо извлекла из упаковки сигнальный патрон. Вертолёт пролетал в стороне явно мимо. Взяв патрон в правую руку, она отвинтила предохранительный колпачок и, вытянув запальный шнур, изо всех сил дёрнула за него. Вспыхнуло, пошли густые клубы оранжевого дыма. Через несколько секунд вертолёт, резко сменив курс, пошёл на них. Некоторое время он кружил в поисках места для посадки. Не найдя такового, завис над ними, оглушая грохотом мотора. Открылся люк, из него выбросилась лесенка, по ней спустились двое эмчеэсовцев. Они помогли подняться в вертолёт сначала Ольге Константиновне, потом Буслаеву.

— Куда везти, в Ново-Спасское? — спросил пилот.

— В Нуру, — отвечал Буслаев.

Едва вертолёт поднялся, они увидели в иллюминаторе посёлок, он действительно был рядом.

Приземлились на аэродромном поле. Буслаеву сказали, что пилот уже связался с экспедицией и что экспедиционный уазик скоро будет.

— Ну, поправляйтесь, — сказала ему с неловкой улыбкой Ольга Константиновна. — На прощанье должна сказать, что никакая я не жена бизнесмена. Я, слава Богу, не замужем. До свидания.

— До свидания, — повторил он, точно эхо, в отупелости.

И лишь когда её изящная фигурка стала в отдалении сливаться с окраинными домиками Нуры, до него дошло, что он её больше не увидит. В голове у него всё ещё звучало её прощальное: «До свидания». «Чего же я не спросил, дурак, когда оно состоится?» — в отчаянии подумал он. Забыв обо всём, он кинулся бежать за ней, но через шаг упал от боли в лодыжке.

Подъехал экспедиционный уазик. Шофёр отвёз его в медпункт. Врач сказал, что перелома нет и несколько дней покоя будет вполне достаточно для выздоравления.

Больной начальник экспедиции, услышав, что посланный на смену ему из Москвы Дмитрий Николаевич Введенский в Ново-Спасское не прилетал, сокрушённо вымолвил:

— Да не Введенский должен прилететь! Из института нас неверно информировали. Вместо Введенского нам женщину-начальницу послали. Она родом из этих мест. В наш институт перебралась недавно из Новосибирска.

На лицо Буслаева наползло выражение смертельного испуга.

— Как её зовут? — произнёс он замедленно, запинаясь.

— Мезенцева Ольга Константиновна…

 

На следующее утро она пришла в экспедицию. За спиной у неё был рюкзак. Сидевший за столом напротив начальника Буслаев медленно поднялся. За ним поднялся и начальник.

— Вот мои верительные грамоты, — протянула она бумаги и сбросила рюкзак с плеч.

Потом посмотрела на Буслаева. Её глаза сияли.

— Ольга, — произнёс он как бы под гипнозом. Через довольно длительную паузу добавил с неуверенностью: — Константиновна.

Она сделала шаг к нему. Чуть повела назад плечами, точно маленькая девочка, и сделала ещё шаг. Он тоже шагнул навстречу. Она обвила руками его шею. Ошарашенный бывший пробурчал себе под нос:

— Ну ладно, серьёзным делом надо заниматься, полномочия сдавать.

Ольга Константиновна напоминаний о «серьёзном деле» не услышала. Она всецело была поглощена делом, по её мнению, куда более серьёзным. Она ведь была женщина.

 

 


Hosted by uCoz