ПОНОМАРСКОЕ
Максиму Горбачёву
Эх, Максим, какие наши годы! –
мы ещё послужим в алтарях.
Тот не знал евангельской свободы,
кто не ведал крест пономаря.
Чёрная, неброская работа:
стал у аналоя – да читай.
Но душа – трепещет отчего-то, –
словно увидала дальний рай…
Ты, Бог даст, – пробьёшься в иереи,
ну а мне – донашивать стихарь.
Только нет смиренней и светлее
места на земле, чем – пономарь, –
верный раб церковного народа…
Эх, Максим, какие наши годы!
СКЛАДЕНЬ
Наталье Андреевой
Укрываются древние створы
потаённою перстью земной
и струятся цветные узоры
в чёрный тлен, вековой перегной.
Но бывает – премудрые руки
проникают в заклятую даль;
узнают аладдины Науки
это золото, эту эмаль.
И сверкает чеканное семя
сквозь забвение, пепел и Время...
Не истлеть в заколдованном кладе
звонким ликам, узорам, словам!
Я дарю этот вытертый складень,
этот Город неведомый – Вам.
ХУДОЖНИКУ ЕВГЕНИЮ УСТИНОВУ
Как будто звездочёт, седой художник
сидит в тиши на страже Рождества,
а бархат стен, алеющий едва,
картины оттеняет осторожно.
Пускай на троне Ирод – царь-безбожник;
ничто не тронет мудрого волхва,
и пусть не Палестина – лишь Москва
молчит вокруг – заснежено, тревожно, –
он выберет дары, и выйдет снова,
среди столпотворения людского
встречать Мессию чем-то светлым – тем,
что мы с молитвой выстрадать сумели.
:И пушкинскую ветку снежной ели
снесёт Христу в чудесный Вифлеем.
ЮРИЮ КОЛЕСНИКОВУ
Опять идут волхвы с богатыми дарами,
и катится Звезда, и шепчется молва…
И светятся снега Святого Рождества.
и стёкла у окон горят в узорной раме.
Снега… Опять снега – пушистыми буграми
одели древний Кремль: дома и дерева
и даже сам Собор – злачёная глава –
сверкающе молчит. И блещет снег на храме.
И этот снег, и блеск – в летучий снимок сжаты,
в неслышимый щелчок у фотоаппарата,
в прозрачный негатив, таинственный картон.
И магией стекла и линзой объектива
навек заворожён мистически-красивый
священный день: и свет, и снег, и лёд, и звон.
АФГАНСКИЙ КРЕСТ
В небе ангел бронзовый, крылатый –
выкованный в высь извечный жест…
Где вы, наши сверстники, ребята,
что пошли на подвиг и на крест?
Отступает жизненная проза,
слаженно звучат стихи молитв.
...И стекают бронзовые слёзы
на высокий звончатый гранит.
ГЕННАДИЮ СОРОГИНУ
Загадочная, странная страна:
багряного Кремля крутые кручи;
кольчуга красок музыкой беззвучной
сверкает в жёсткой пряже полотна;
и солнечной прохладою весна
в листве берёз колеблется певуче;
и строй дружин сбирается могучий;
а в храмах золотится старина.
Донской Димитрий, Сергий, Пётр Великий…
В огне свечей – таинственные лики,
сон – словно жизнь, и жизнь – дыханье сна.
И словно с вечереющей вершины
ты видишь эти дивные картины –
объятый тайной мир Сорогина.
* * *
Весна в цветном платке – у входа храма.
И даже колоннады белизна,
и даже солнце, бьющее сквозь рамы,
напоминают – близится весна.
Она стоит у двери свежей вербой,
она смиренно ждёт святых чудес,
когда в тиши раздастся возглас первый
и скажет миру, что Христос воскрес.
Но миг настал! И вот – хвалит Мессию
пасхального багрянца красота!
…В цветном платке весенняя Россия
идёт встречать Воскресшего Христа.
* * *
Как величавы ветви ели!
Чуть подошёл, и ты – в шатре.
о, эти светлые недели,
о, эти Святки в январе!
Подарки, сладости, игрушки
и снежной хвои кружева…
…И светится в глазах девчушки
святая радость Рождества.
СРЕТЕНСКАЯ ОДА
Белыми снежными шалями
замкнута наша земля;
а над старинными далями
веют ветра февраля.
Но сквозь покровы просторные,
что развернул вьюговей,
вторят призывными звонами
вечные свечи церквей.
В этих евангельских горницах
меркнет сует суета;
люди с молитвою сходятся –
встретить во храме – Христа,
чтобы пророческим зрением
знать о Предвечной Любви:
«Светлое мира спасение
видели очи мои…»
Слово двухтысячелетнее
в юный вплетается век…
Сретенье! Светлое Сретенье…
Чистый белеющий снег.
ПРОТОИЕРЕЮ НИКОЛАЮ КОВАЛЬСКОМУ
Вот батюшка… Судьба его обычна, –
так жили все – кого ни вопроси;
а он – всего один из сотен тысяч
измученных священников Руси.
И он – прошёл круги земного ада.
Но всё же и ему была дана
прекрасная и поздняя награда –
арбатский рай и домик в три окна.
Он шёл во храм – и люди узнавали,
и кланялся священнику народ.
От взора здесь укроешься едва ли!
Повсюду слышно: «Батюшка идёт!..»
И свет мерцал в иконной позолоте,
и вился ладан – вестью о Христе,
и дух молитвы, кроток и бесплотен,
парил в церковной этой тесноте.
А после службы – гости и беседа,
и в доме допоздна не меркнет свет…
Сюда несли и радости, и беды –
принять благословенье и совет.
Но день настал – и Город был оставлен,
оставлено земное естество…
Но почему так радостно и явно
мы чувствуем присутствие его?
Быть может – по Небесному Арбату
идёт он в неземной прекрасный храм,
и льются, словно свет, – теплы и святы,
его приветы, посланные нам.
СЕРГИЕВСКОМУ ХОРУ
Золотной нитью вьётся ектенья, –
невидимой усладою для слуха,
укрыв, как будто вышитым воздухом,
святого храма горние края.
Дыханье драгоценного шитья
прозрачнее шелков и легче пуха…
Но, словно пламена Святого Духа,
горит оно на грани бытия!
И льётся звук, велению послушен.
В одном порыве сплачивая души,
ликуют и струятся голоса.
Но служба отошла – как плат расшитый…
и только отзвучавшая молитва
душистым дымом веет в небеса!
ПАМЯТИ ЮРИЯ КОЛЕСНИКОВА
Волшебники уходят незаметно
прекрасною воздушною стезёй.
И тот, кто мог поймать движенье света,
сам стал – как свет за кроною резной.
И хрупкий зимний снег, и звонкий зной –
в стенах Кремля затерянное лето, –
всё это – словно дымкой неземной
внезапно и таинственно одето.
И отделяет призрачная грань
прозрачных снимков матовую ткань,
и в путь зовут неведомые птахи.
И наступает грустная пора:
невидимо уходят мастера
в заветный мир прекрасных фотографий.
КАНОН АНДРЕЯ КРИТСКОГО
Свеча – в руке, и в трауре – иконы,
и в храме потемнела тишина,
и горечь Покаянного Канона
горением слезы растворена.
«Восстань, восстань, душе моя, что спиши?»
И всё грозней, таинственней и выше
возносятся палящие слова,
архангельским крылом под сводом рея.
Прошли века, но до сих пор жива
молитва преподобного Андрея.
И кажется, что он сегодня с нами
с горящею свечой сюда вошёл!
В разрушенном и стёртом здешнем храме
сто лет назад стоял его престол…
ОТТЕПЕЛЬ
Как прекрасны чёрные покровы!..
И вечерня длится не спеша,
и весною оживает снова
сонная и косная душа.
Оттепель!.. И рыхлыми снегами
грязь уходит, мутная, ко дну.
Так река, бурля меж берегами,
набирает мощь и глубину.
В небе кличет птичий перелёт,
а у храма оттепель идёт…
И поникли мёртвые берёзы –
сквозь ресницы грустно им взглянуть.
Оттепель струится, словно слёзы,
о Христе, идущем в дальний путь.
ХРИЗАНТЕМЫ
Матушке Нине
На Вербное – пожертвовали церкви
три хризантемы, светлых, словно снег.
И скоро сникли царственные ветви –
ведь срезанных цветов – недолог век.
Но вот, под кровом Пятницы Великой,
когда рыдает сердце всей Земли, –
цветы вдруг обновились! Вспыхнул лик их –
как будто лишь сегодня расцвели!..
И словно чья-то дивная десница
три светоча зажгла – у Плащаницы…
Так с очерствевших душ спадает маска,
разбитая рыданьем о Христе…
И снова в нашем сердце светит Пасха,
как будто чудный пламень хризантем.
РАННЯЯ
Как во сне – древнерусская сказка –
изукрашен бревенчатый храм.
В Протопопове – ранняя Пасха
растворила просторы ветрам.
И шумят непогодой прохладной
ледяные стволы вдоль шоссе.
Отчего же на сердце – так славно?
Отчего так тепло – на душе?
Это праздник сверкающим даром
светоносную радугу льёт,
и взвивается облачным паром
за мгновенье расплавленный лёд.
И полны удивительной лаской
и сердца и улыбки людей.
В Протопопове – ранняя Пасха –
сорок вешних сверкающих дней.
ОСЕНИНЫ
Снова солнце, – скупое, неброское,
Очарованное сентябрём…
И стезя Даниила Московского
Освятила родной окоём.
А пятнадцатый день этой осени
Славит имя Печерских отцов:
У Антония, у Феодосия,
Озарилось улыбкой лицо.
А потом – Рождество Богородицы
И седмица рождественских дней!
О как радостно праздники сходятся
У Руси – ожерельем над ней!
Листья сыплются, словно видения,
Точно сказочный трепетный сон…
Каждый праздник – как дата рождения
Звонким облаком – ввысь вознесён.
Ну а в небе, как в годы былинные,
Птицы славят прощальную тишь
Над Курганом, над бедной Курлыновкой,
Над резьбой протопоповских крыш.
Сколько спелых плодов понаброшено,
Сколько памятных, милых даров!
…Скоро вспыхнет серебряным крошевом
Долгожданный и светлый Покров.
РАДОНЕЖ
У Радонежа – время поседело…
Увидишь прежний город лишь во снах.
И только храм. И только отсвет белый,
и на холме – таинственный монах.
О этот край! О этот свет безбрежный!
Святая Русь безмолвно ждёт вестей…
Сияющее небо Радонежья
хранит Россию и её детей.
ПАМЯТИ СОРОГИНА
Вот и осень в саду опустелом
постелила золоченый шёлк;
и сиротствует бедное тело,
словно дом, где хозяин умолк.
Крепко заперты плотные двери.
И погашен за окнами свет.
Спят холсты… Не пробудешь теперь их,
потому что художника нет.
Но не меркнет сознание наше,
не уходит с души благодать!..
– Если свет в этом доме погашен,
значит, где-то он вспыхнет опять!
Вечный свет, что дыханье возносит
к зоревой, неземной высоте.
…И горит сорогинская осень
на промытом небесном холсте.
ДЕВИЧЬЕ ПОЛЕ
Ольге Юриковой
Как просторно, зорко и высоко
видно поле с Девичьей горы!
Кажется, улавливает око
все приметы воинской поры:
Северки тугую переправу,
там, где ждут – наместник и народ,
и кремля тяжёлые заставы
и оковы Пятницких ворот,
старую Никольцеву дорогу,
пышный и густой Панфилов сад,
и текущий ровно и полого
бесконечный воинский отряд.
Взял и затопил Девичье поле
рокот войск – серебряный полон! –
никогда не видано дотоле
столько сабель, копий и знамён!
И течёт, течёт людское море
к Дону и Непрядве – от Оки,
в тот поход, где Небо вспыхнет вскоре,
принимая русские полки!
ЗВОНКИЙ ПРАЗДНИК
Весна! В руках у радостных ребят
распахнуто окошко лёгкой клетки,
и вот уже трепещут и летят
певучих птиц крылатые планетки.
И розовый снегирь, и звонкий дрозд
звенят над миром тайною высокой:
освобождает нас Великий пост
от рабства, от греха и от порока.
Лучи дробятся в солнцах вешних луж,
апрель несёт евангельские воды…
И рвётся в гулкий сумрак наших душ
дыханье благовещенской свободы!
НИКОЛА ЗИМНИЙ
о. Николаю Качанкину
Вновь колоколов литые гимны
И от свечек – в храме всё светлей.
По Руси идёт Никола зимний
Посреди заснеженных полей.
Он коснётся посохом нарядным
Православной праздничной земли
И наполнит благостью отрадной
Всех, кто нынче в храм к нему пришли.
Он сочтёт декабрьские недели,
Он измерит сосен звонкий рост
И украсит зелень свежих елей
Блеском Вифлеемских светлых звёзд.
…Снова гул торжественно-весёлый
Льётся, словно сказка наяву.
Это – поступь зимнего Николы,
Что несёт подарки к Рождеству.
СВЯТЫЕ ДНИ
о. Игорю Бычкову
Ты помнишь, отче, горестную сладость
начальных дней Великого Поста…
Уходит время праха и разлада
и отступает злая суета.
И чувствуешь разительно и остро,
как будто начиная жить всерьёз:
с души спадает грубая короста,
омытая дождями вешних слёз.
Мы открываем путь с тоской невольной,
слагая дни в молитвенную нить;
и в сердце – теснота, и сердцу – больно.
Но надо это время пережить!
И надо поскорбеть, и верить надо,
одолевая медленную лень,
и ждать, как драгоценную награду,
святого Благовещения день.
И выпорхнут крылатые мгновенья
отпущенных на волю певчих птиц,
как стайки строк, как свет стихотворенья
на свежей белизне тугих страниц.
ВОЗДУХ ТРОИЦЫ
священству Репни и Щурова
То солнце нам откроется,
то вспыхнет море звёзд:
из Троицы до Троицы
пролёг воздушный мост.
С Ямской молитва тронется
в седой рассветный свет –
и византийской звонницы
послышится ответ.
Но глянь – и третья строится,
и знай – настанет час, –
напевы новой Троицы
вольются в общий глас!
Горит листвой и золотом
воздушный путь моста…
Как пламена над Городом –
сияют три креста!
ШАТРЫ
Возвышенною древностью украшен
коломенских небес тугой простор:
узорные шатры кремлёвских башен,
Успенской церкви каменный шатёр.
Звучат в преданьях брусенские были,
разбит забвенья тягостный чугун,
и реют вновь твои шатры и шпили
и слышен звон твоих былинных струн.
А в храме – струи ладана разлиты
и вновь к святыне тянется народ,
ведь здесь творится тихая молитва
и вера православная живёт.
Бесценную жемчужину России
хранит Христа священная ладонь.
В цветной лампаде – мать Анастасия
затеплила молитвенный огонь…
И высится, овеянный ветрами,
над суетой торжественно паря,
украшенный прекрасными шатрами
таинственный покой монастыря.
ПРОВОДЫ
Ветер гонит облачные клубы,
лёгкий пламень в воздухе возрос.
Троицы серебряные трубы
прозвенели в зелени берёз.
И в убранстве праздничного храма
взором удивительным своим
глянул понимающе и прямо
старец – преподобный Серафим.
Смотрит он, и не отводит взгляда,
будто сам тебя встречает здесь.
Словно слышишь: «Здравствуй, моя радость!»
А потом ещё: «Христос воскрес!»
Белые соцветья, словно иней,
у киота светятся нежней.
Чудная икона – слава Шкини –
озарила край пасхальных дней.
Дождик сеет… Не кори природу:
как же ей теперь не порыдать?
Вот уходит образ крестным ходом,
но осталась в храме – благодать…
Светятся иконы и хоругви,
веет запах ладана и роз…
Троицы серебряные трубы
отзвенели в зелени берёз.
НОВЫЙ ИЕРУСАЛИМ
после паломничества
Переходы, врата, площадки,
своды, лестницы – и простор!
И вздымается ладан сладкий,
наполняя собой Собор.
Этот храм – словно целый город!
Заблудиться боишься в нём:
в алтарях его и обходах,
в подземелье его святом.
Вот – Голгофа и Крест Распятья
и таинственный Скорбный Путь,
и Ротонды святой объятья,
где над Гробом – восторг и жуть.
В небе птицы щебечут – пусть их! –
там, где глав золотых отряд.
…И парит над равнинной Русью
белоснежный Небесный Град!
НИКОН
Как грузчик из хлебной риги,
сплетённый из мышц и жил,
он поднял Руси вериги
и на плечи положил.
Доныне Святая Славия
хрустальною чашей пьёт
Вселенского Православия
живительный кислород!
КАМЕНЬ ИЗ ПРУС
Легла трава золоченым убрусом,
Горит шитьём осенняя пора.
Вздымают к небу каменные Прусы
Корону восьмигранного шатра.
Безмолвный холм… Ильинские руины.
Давно сошли в могилу старики.
Но падший из стены кирпич старинный
заметил след невидимой руки.
За плотной тьмой пяти его столетий
строители развеялись во прах.
Но вот – кирпич, и в глине – пальцы эти –
немая весть о давних мастерах.
И грозненской поры тугой остаток
в шатровый этот храм навеки вжат.
И не руки мы видим отпечаток,
а Времени пронзительного взгляд.
Да не исчезнет смутною порою
седой ковчег святого серебра!
А Русь жива, покуда храмы строят
и зодчие её, и мастера.
Земли и неба тонкая граница –
далёкий стук простого мастерка:
на ветхой плинфе – древняя десница –
рукопожатье нам через века.
* * *
Константину Ломакину
Дремлют в глубине оврага тени,
и, навстречу летним вечерам,
реет, словно древнее виденье,
собранный из брёвен Божий храм.
И в тиши глухих былинных мест
вестью о Христе – вознёсся крест.
Пусть проходят годы, словно снеги,–
будет нерушим среди седин
храм, что при священнике Олеге
строил славный мастер Константин.
Так связали нас нетленной нитью
с благодатью Сергиевских лет
золото служенья и молитвы –
да святой главы заветный свет.
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЯЗЫК
Исторгнутый глагол! И сердце жмёт невольно,
когда войдёшь порой в бобреневскую весь,
вступая в монастырь, встречая взором здесь
поверженный язык – тяжёлый, колокольный.
Как мощно он звучал! – и гулко и раздольно –
о сабельных веках неся святую весть!
Но колокол умолк, упал в земную персть
когда его свергал убийца и раскольник.
Быть может, в давний год создатель добрый – Хлудов
сей колокол вознёс под небо, и оттуда –
с шатровой высоты – струился львиный зык…
Но воздух онемел у врат Христова дома.
– И в этой немоте грохочет громче грома
в невидимую медь нацеленный язык!
ПРОВОДЫ ПОЧАЕВСКОЙ
Выносили образ чудотворный
и, когда молебен стройный шёл,
в облаках над площадью Соборной
вспыхнул светоносный ореол.
Он парил – огромной диадемой –
осеняя кремль и крестный ход!
С трепетом поверх глядели все мы
в яркое сияние высот.
Радуга и ладан! Солнца пламень
и хоругвей радостная рать!
И на вешней улице, как в храме,
веяла святая благодать.
А когда слезами и молитвой
с образом простились, наконец,
на глазах, таинственно-сокрытый,
медленно развеялся венец…
Лишь играли радужные краски,
и гудела ветром высота.
Так сверкнула нам Святая Пасха
на исходе грустного поста!
ПЕРВАЯ СЕДМИЦА
Незримого богатства – не растратить!
Ложится снег, взметаясь и пыля;
Великий пост, как постланная скатерть,
укрыл России строгие поля.
И траурных церквей скупые звоны
полны высокой снежною тоской;
а на душе, – как в поле убелённом, –
такая тишина, такой покой!..
Но время неизбежное промчится,
холсты снегов раскроются, горя,
и скатерть обернётся Плащаницей,
овитой вкруг Небесного Царя…
И мёртвый лёд, недвижный, словно камень,
вдруг оживёт святыми родниками.
СВЕТ
Слоится снег жемчужно-синий –
от белизны слезится глаз!
А в храме – в тишине святыни –
всё тот же свет встречает нас:
на ризах и покровах стынет
узорный искристый алмаз,
и на престоле, как на льдине,
наброшен драгоценный наст.
Алтарь одет резным нарядом;
и, словно пар, – струится ладан
за проскомидией святой.
Готовый для Священной Крови
на снежном жертвенном покрове
потир сияет золотой.
ЦВЕТЫ
Наталье Космачёвой
Отрицая жизненную прозу –
так заведено уж испокон –
мы приносим жертвенные розы,
входим в храм – и ставим у икон.
Дивная цветочная молитва!..
Словно драгоценная свеча,
стал цветок, из пурпура отлитый,
трепетным подобием луча, –
будто бы он молится Пречистой
пламенем безмолвным и душистым…
Не сравнить с обычными дарами
слово, что ты в сердце произнёс!
Может оттого – так долго в храме
длится жизнь обычных свежих роз?
ИКОНОСТАС
о. Варлааму
Струится, словно райский вертоград
прекрасная алтарная ограда,
и драгоценной гроздью винограда
увит её узорчатый наряд.
Сквозной резьбой полотна Царских Врат
горят в косых лучах Святого Града
и там – волной тумана – вьётся ладан,
там – образа беззвучно говорят,
неся народу весть о Вечном Свете.
И вся премудрость двух тысячелетий
навек заключена в иконный ряд.
И, сквозь лучи, сквозь волны фимиама –
иконостаса царственная рама
сияет, словно райский вертоград.
* * *
о. Олегу Горбачёву
Воздух полнится эхом прокимна,
льётся свет из распахнутых рам.
Отгремели пасхальные гимны,
и безмолвствует праздничный храм.
Как прекрасно молчанье святыни,
как легко в предрассветной тиши!
Это Пасха – фиалкою синей
распустилась в глубинах души.
ГОРОД
о. Сергию Рогожину
Мой Город – складень бронзовых молитв:
сердечным потаённым разговором
высоким словом – сплавлен и отлит
в распахнутые бронзовые створы.
Успенье блещет сдвоенным повтором,
а вот и Воскресенья древний щит,
Николы потаённые узоры,
и Троицы литой чеканный скит.
А здесь – ковчег Воздвиженского храма.
И камни башен кажутся упрямо
Ерусалима бронзовой стеной...
И этот Город, вылитый в металле,
И эти драгоценные эмали
В любой дали – всегда передо мной.
ОЖИДАНИЕ РОЖДЕСТВА
отцу Олегу
Приблизился пост... И странно:
с чего на душе тепло?
Как будто расправил ангел
таинственное крыло.
И стол по-солдатски скуден,
и суетный брошен бег…
Но тихо
нисходит
к людям
неслышимый светлый снег.
Над лесом, селом и садом,
и над белизной холста –
сияющая лампада
Рождественского поста!