Королёв обладал замечательной способностью (впрочем, это, может быть, свойственно вообще всякому серьёзному таланту?) к постоянному внутреннему совершенствованию. Во всяком случае, за те несколько лет нашего общения, которые подарил мне Господь, эта перемена (не внешняя, а глубинная, духовная!) оказалась очень сильной.
Помню одну из наших первых встреч; тогда Валерий Васильевич жил ещё на перекрёстке Окского проспекта и улицы Дзержинского. Вечером мы пили крепкий «королёвский» чай (кипяток писатель не уважал, а предпочитал наливать прямо из большого заварочного чайника) и разговаривали… О чём могут говорить два русских человека в задушевной беседе? О Боге, о России!..
Особенно с того вечера отпечаталась в памяти глубокая боль и тревога за Родину; тогда только начинался распад, но Королёв почувствовал зловещие последствия «перестройки», и эти предчувствия не давали ему покоя.
Что скрывать — Валерий Васильевич не был тогда церковным человеком. И мне пришлось выслушать много резких и несправедливых слов по отношению к Церкви.
— Очень просто указывать со стороны, — возражал я. — Если ты хочешь более твёрдой позиции от Церкви, надо прежде всего самому войти в ограду храма.
Тем более разительной оказалась дальнейшая динамика писательской личности Королёва. Я думаю, это закономерно. Невозможно быть подлинным русским писателем, не опираясь на фундамент Православия.
Показательно, что период напряжённых исканий совпал со становлением «Благовестника». Как раз в это время Королёв ушёл со своего знаменитого дебаркадера, где работал сторожем.
Для редакции православной газеты это оказалось счастливым случаем. Нам самим уже надоело издаваться на уровне стенгазеты. Не хватало профессионализма. И мы обратились к Валерию Васильевичу с просьбой помочь. Он согласился. И хотя возглавлял редакцию сравнительно недолгое время, именно на него лёг основной груз работы по регистрации газеты, созданию её внешнего образа и внутреннего стиля.
К этому времени Валерий Васильевич уже регулярно посещал Тихвинский собор. Стал одновременно и мягче и суровей. Боль за Россию оставалась, но ушла не во внешнее, а в глубину. В сердце.
Уже «Еропкин» поразил небывалой мощью. А потом была рукопись «Древлянской революции», после которой я ночь не спал. «На наших глазах рождается писатель первого ряда, — думал я, — писатель, которого будут изучать в школах! Как будто Господь возводит его со ступени на ступень. Каких высот он достигнет?»
Королёв умер после Пасхи, когда, говорят, путь к небу особенно лёгок. Он лежал в гробу просветлённый, помолодевший, а соборный хор гремел, ликовал пасхальной радостью. Так вот зачем нужно было восходить по трудному духовному пути… Словно он поднялся на какую-то высокую, удивительно ясную вершину; поднялся — и лёг отдохнуть.