Александр Степанов

ПОТЕРЯВШИЙСЯ БУМАЖНЫЙ ЖУРАВЛИК

 

Ничего не нужно было говорить.

Так он решил уже после, лежа в постели, погружаясь в хатичность и бессмысленность сна, который на утро не принесет ни отдыха, ни облегчения, по прошествии которого сию секунду ворвется в голову какая-нибудь жуткая из-за своей обыденности и правдивости мысль, от которой станет невероятно тяжело на весь оставшийся еще не успевший начаться день.

Как всегда, как было доказано тысячами ошибок, совершенных за всю беспамятную его жизнь: ничего не нужно было говорить.

Но все же он сказал, глядя в пустоту, глядя куда-то глубоко в свое сердце, вороша воспоминания и прошлые мысли, глядя на себя прежнего, забытого, растворившегося в водовороте жизней.

Но было слишком поздно.

Пробивавшие товар кассиры косо глянули на него, одиноко стоявшего поодаль от всех у дальнего стола, на котором покупатели обычно раскладывают приобретенные продукты, чтобы потом аккуратно разложить по сумкам и пакетам. В столь поздний час стол был заброшен, и потому сборщик тележек с измученным видом облокотился на него, переместив некоторую часть веса тела с гудевших от усталости ног на локти. Охранники сделали вид, что ничего не услышали - они уже привыкли к репликам невпопад, время от времени исходившим от человека в синем застиранном комбинезоне и ярко-салатовой футболке под ним. Покупатели были слишком пьяны, чтобы обращать вимание на какой-то обслуживающий персонал. Тем более на столь неприметный и бесшумный, как он. Сборщик тележек.

В следующую секунду он устало закрыл глаза и вспомнил. Вспомнил, как все начиналось...

 

 

Здоровые бродячие псы в дорогом торговом комплексе - это, конечно, нонсенс. Причем они бесцеремонно обнюхивали посетителей, и облаивали тех, кто особенно близко приближался к худощавому бродяге с оголенным пыльным вспотевшим торсом, в драных спортивных штанах и тяжелых, но невероятно поношенных бутсах. Он не переставая жестикулировал, что-то говорил в пространство, и вообще был похож на одинокого, всеми брошенного оратора. Некоторым девушкам, с особенной брезгливостью воротивших носы от такого дикого явления, бродяга преграждал дорогу и приговаривал хриплым голосом, пытаясь поймать их взгляд:

- Нет!.. Нет!..

Он подбирал с пола видимый лишь ему мусор, сминал их в кулаке и выбрасывал в ближайшие корзины для мусора. Всем своим видом он старался показать, что пришел сюда не для того, чтобы  вредить или мешаться. За чем угодно, возможно, даже совершить какую-нибудь значительную покупку, но не вредить. Охранники, которые поначалу прогоняли довольно частого гостя, теперь не обращали никакого внимания на него, зная, что бродяга надолго здесь не задержится. Даже к его своре они мало-помалу привыкли. С усмешкой они провожали взглядами эту делигацию и  кипятившихся в немом возмущении посетителей, затем снова возвращались к своим разговорам.

Вот тут и появился с улицы молодой сборщик тележек, толкавший перед собой целую вереницу тележек, оставленные покупателями на автомобильной стоянке. Пребывавший в непрекращающемся унынии, он не сразу обратил внимание на бродягу, который, завидев его, тут же к нему направился. Бродяга совершенно наглым образом оттолкнул юношу и встал за начало тележной вереницы. Поначалу молодой человек хотел было разозлиться и повысить голос на вконец обнаглевшего юродивого - это было видно по тому, как запунцовело его лицо и в нетерпении сжались кулаки. Бродяга сверлил тележника жалостливым взглядом и не переставал повторять:

- Нет!.. Нет!..

Молодой человек все же заставил себя успокоиться и махнуть рукой на навязавшегося помощника.

- Бог с тобой... спасибо.

Он даже усмехнулся. А бродяга, проигнорировав слова юноши, не отрывая от него глаз, принялся говорить - довольно внятно, уверенно и, как сложилось впечатление у молодого тележника,  вполне ососзнанно:

- Когда забудешь, где тебе не место, и что не любишь, когда вместо этого решишь, где тебе место, и вспомнишь, что любишь, придет миг избавления от проклятия у прекрасной, но немой и невидимой принцессы, которая была заколдована колдуньей Триптих! Принцесса ждет того, кто увидит ее, заговорит с ней, и тогда она перевоплотится в прекрасную деву, и обретет свой голос, чтобы подарить первые слова любви ее освободителю! Но лишь тогда, когда забудешь, где тебе не место! - наставительно повторил он, изогнувшись в напряжении и какой-то непонятной ломке. Он щелкнул языком и кивнул, указывая взглядом куда-то за спину юноши. - Вон-вон тележка, пошла-поехала! Пошла-поехала!

Обернувшись в сторону, куда указал бродяга, юноша ответил:

- Очень сложно забыть о том, где находишься ежесекундно. Гляжу в зеркало по утрам и понимаю, что нахожусь не на своем месте. К тому же очень сложно любить то, что не принадлежит тебе в месте, в котором тебе не место. Ты мне поставил невыполнимую задачу. Хм, но все равно спасибо за надежду. Не знаю, как тебя зовут, ты у меня будешь Лука.

Так ничего и не обнаружив, юноша снова повернулся к бродяге, которого и след простыл вместе с тележками. В растерянности тележник оглядывался по сторонам, но так и не нашел ни бродяги, ни тележек. Постояв с минуту в задумчивости, он махнул рукой и вернулся в универсам, где дожидались его брошенные покупателями стаи тележек и неровные стопки синих, как приближавшееся к закату летнее нежное небо.

В одной из корзинок он обнаружил оставленный кем-то бумажный журавлик, сложенный из бесплатной листовки с информацией о действующих скидках, которые покупатели брали у входа. Глядя на этого журавлика, сложенного неумелой детской рукой, он вспомнил рассказ какого-то японского автора о маленькой девочке, умиравшей от лучевой болезни, полученной вследствие бомбадировки Хиросимы, которая поверила в то, что сделав тысячу бумажных журавликов, она исцелится от неизлечимой болезни. Она умерла на пути к свободе, но ему, молодому сборщику тележек, всегда, когда он вспоминал этот рассказ, казалось, что она умерла уже будучи свободной. Ему всегда казалось, что знать о том, что есть иная дорога, кроме нынешней, что бездумное несмирение с собственными отчаянием, беспомощностью и безвыходностью - это уже свобода. Только призванный пленник задается вопросом, зачем ему свобода. Никто не знает, зачем ему Бог, зачем ему совесть, зачем ему слезы, но все же все обращаются  с молитвой к безликому сердцу внутри себя, все рано или, что чаще, поздно падают на колени перед своими родителями с раскаянием и мольбой о прощении. Тот, кто идет к свободе, уже свободен. Он может это отрицать, может смеяться над этими словами, может просто думать иначе. Но суть от этого не изменится. Так решил он, сборщик тележек, который и завтра и послезавтра после короткого беспокойного сна вернется в эти стены, к этим людям, к этим тысячам лиц, глаз, тысячам вспотевшим от летней духоты ладоней, к этим мыслям, от которых хочется закрыть глаза и понять, что ничего не изменилось...

Они вдвоем приближались к быстро уменьшающейся стопке корзинок, не замечая друг друга, видя лишь собственные ноги, шаркающие по светло-коричневому скользкому кафелю, видя лишь собственные руки, тянущиеся к корзинам, словно к единственному источнику света и тепла во всем бесконечном Царстве Мрака и Холода. Он хотел было бросить в стопку подобранную со стола корзину, но тут увидел тонкие руки с нежной кожей, с маленькими пальчиками, только взглянув на которые сразу осознаешь, насколько они уязвимы и хрупки.

"Они, - думал он о пальцах в момент короткой заминки, возникшей между ними рядом со стопкой корзинок. - словно сияние двух звезд. Расстояние настолько непреодолимо, что создается впечатление, будто ни расстояния, ни меня, ни этих двух звезд нет и не было вовсе. Вполне возможно, что этих звезд уже нет в помине, а вижу я лишь последние их лучи, дотянувшиеся сквозь бездну протранства и времени до моих почти слепых глаз... Да, наверное, неспроста так устроено в природе человека: прекрасно и незабвенно лишь то, что недосягаемо..."

Он молча протянул рукам корзинку, развернулся и вернулся к своим прямым обязонностям, забыв уже и о звездоподобных руках, и летучем трамвае, и о предсказании бродяги, отдавшись своим ядовитым, словно ртуть, мыслям. Он так и не увидел, что девушка, обладательница волшебных рук, пленивших его внимание те несколько секунд, стояла где-то с полминуты и глядела ему вслед. Губы ее были напряженно сжаты, будто она не смела позволить себе поддаться порыву окликнуть его. Она была всей душой раздасована случившимся, бросила корзинку на пол и ушла вглубь павильонов, ломившихся от продуктов, навсречу позвавшей ее маме. Спустя несколько секунд она растворилась меж снующих покупателей, где невозможно выделить какое-то определенное лицо, даже если оно кому-то покажется знакомым...

Вечером, когда уже совсем стемнело, зажглись фонари, и выползли разноцветные, утонувшие в аляпистости своих одежд стайки молодежи, молодой сборщик тележек вышел на улицу и устало сел на широкий каменный край клумбы. Вся площадь, на которой располагался комплекс, в котором находился универсам, в котором работал он, молодой сборщик тележек, была как на ладони. Он, ощупывая взглядом площадь в поисках знакомых лиц, полез в карман за сигаретами. Не заметил, как выпал на пол бумажный журавлик, изрядно смявшийся за долгие часы пребывания в тесном кармане. Закурил последнюю сигарету, выкинул в урну пустую пачку. Докурив, он ушел в комплекс, где гасили огни, останавливали экскалаторы, выключали музыку и слепившие глаза рекламные растяжки. На крыльцо, окутанный в полумрак летней нехотя угасавшей ночи взошел невысокий худощавый силуэт, толкавший перед собой караван тележек. Остановился, подобрал что-то с пола, смял и выбросил в урну. Вынул из тележки пустую двухлитровую бутылку из-под Кока-Колы и принялся совершенно неумеючи ею жонглировать. Заглянул в комплекс, поймал отстраненный взгляд молодого сборщика тележек и крикнул во весь голос:

- ДЕРЬМО!

Вытянув в ужасе лицо он дал деру прочь с крыльца, выронив бутылку. Юноша лишь усмехнулся и отвернулся. Охранники снова сделали вид, что ничего не услышали, давно привыкнув к причудам местного дурачка.

 

 

Он открыл глаза и увидел перед собой высокого располневшего до невозможности мужчину с добрым небритым лицом, косматыми начавшими седеть бровями, торчащими из ноздрей волосками. Мужчина был из службы безопасности универсама, и каждый вечер он подходил к сборщику тележек с бумагой для отчета о количестве тележек и корзин. Получив роспись, он уходил, забыв о существовании молчаливого и нелюдимого сборщика тележек.

Он оглядел универсам, оглядел людей, оставшиеся в нем. Это уже был совсем другой универсам, совершенно не похожий на тот, с которого все начиналось, и за чистыми, чуть затемненными изнутри стеклами был уже совсем другой город, и люди были совершенно другими, не такими лицемерными и истощенными, как тогда, и комбинезон, который был на нем, совсем не похож на тот, что надел он в тот далекий, почти уже не существовавший день. Раньше он не так сильно замечал присутствие в людях седины. Теперь седина - это его навязчивая идея. Особенно здесь, где тысячи лиц проходят каждый день, и исчезают в других тысячах изможденных суровых лиц. Особенно сейчас, когда седина коснулась и его темных взлохмаченных волос.

 Все вокруг было совершенно не похожим на тот мир, который его окружал сорок лет назад. Он снова закрыл глаза и тихо, глубоко-глубоко вздохнул.

Ничего не надо было говорить.

Ничего не надо было говорить тогда, когда от тебя уже ничего, и уж тем более этого не ждали.

- Возьмите пожалуйста...

Его голос уносился в темные закоулки запустевшего комплекса, эхом возвращался и взлетал к потолку, снова падал к холодному пыльному кафельному полу, нашел наконец двери и вылетел в город, такой же пустой и безлюдный, как заброшенная обанкротившаяся стройка на переферии. Ни один голос так и не посмел перебить метавшееся меж стен эхо. Опустевший неподвижный монолит города безропотно отпустил голос к небу, где, как ему казалось, он не найдет преград и сможет вырваться от притяжения, трения и сопротивления.

- Возьмите пожалуйста...

 

 

30.07.09г.

 

 


Hosted by uCoz