(придуманная проза)
Под самое утро Арзуманову вдруг показалось, что кто-то позвал его. Он тут же проснулся и открыл глаза. Рядом сладко спала жена Таечка, подложив красивые руки под щёку.
Голос, который разбудил Аркадия Сергеевича, показался ему знакомым. Ахматова? Пильняк? Мельников? Он попытался напрячь память, но эхо неразгаданным ускользнуло. Тогда он осторожно встал и вышел из комнаты. Заглянул на кухню — ни одной живой души. Пусто было и в арт-галерее, только резко пахло какой-то травой. В углу выставочной комнаты стояли в ряд бутылки с надписью: «Арзумановка. Тархун». От них распространялось сильное амбрэ.
— Ну конечно! — успокоил себя Аркадий Сергеевич. — Это я просто надышался. Оттого и чудится всякое. Тархун — это вам не лебеда! Про него и Пушкин писал. Как там у классика?.. В пустыне чахлой и скупой… Эээ… Тархун, как грозный часовой… Стоит, значит, один во всей вселенной. Погоди… Или это не тархун стоял? Ладно, проснётся Таечка, спрошу.
Пушкина Арзуманов весьма чтил. Пушкин Арзуманова тоже. Да и как им друг друга не уважать, коли оба в этом году юбиляры: одному пятьдесят, другому двести, да и инициалы одинаковы — А.С. Больше всего почему-то Аркадию Сергеевичу нравилась у Пушкина такая строка: «Неверную деву лобзал армянин». Хотя, кажется, он не был поклонником неверных дев.
Аркадий Сергеевич хотел вернуться в спальню, но вдруг из ванной (он это отчётливо услышал!) донёсся всё тот же голос:
— Арка-а-ша!
Арзуманов, выскакивая из шлёпанцев, кинулся навстречу голосу. Распахнул дверь, но и здесь не было никого. Только виляла хвостом его любимая такса Маня. Он подошёл к зеркалу и совсем уже обессиленный заглянул в него. Но вместо его лица отразилась мемориальная доска, правда, с характерным профилем.
— Чертовщина какая-то, — испугался Аркадий Сергеевич и дёрнул себя за ус: то, что это не сон, не было никаких сомнений. Но надпись всё-таки прочитал:
_________________________________________________
Городская усадьба ХХ века
памятник эпохи
конструктивизма
Здесь 50 лет живёт
и здравствует
выдающийся деятель культуры
АРКАДИЙ АРЗУМАНОВ
и его соратница
ТАКСА МАНЯ
_____________________________________________________
— Манька! Это твои проделки? — догадался Аркадий Сергеевич.
— А то чьи, — отозвалась собака нечеловеческим голосом, — пора и о себе подумать.
— Что ты наделала? — закричал Арзуманов, схватившись за голову. — Такой мрамор загубила! Кому 50 лет получается? Дому или тебе? Ведь так долго собаки не живут.
— Тебе нужны мои поминки на твой день рождения? — обиделась на такое замечание помрачневшая Манька.
— Какой день рождения? — вторично схватился за голову Аркадий Сергеевич, но, вспомнив, какое сегодня число, покрылся холодным потом. — У меня же ещё декларация не составлена. А сегодня последний день.
… Аркадий Сергеевич сидел на диване и что-то считал. «Вероятно, — подумала Манька, — мой хозяин готовится к подаче налоговой декларации».
— Кузовкин плюс Имханицкий плюс Петрович — это будет полтора литра, — шептал тем временем он. — Так… Шесть литров для родственников — это значит семь с половиной… Забыл Бека — ещё три литра…
Странная получалась декларация: подсчёт почему-то шёл не в рублях, не в «у.е.», а в литрах.
Но тут вышла из спальни жена. Ничего ему не сказала, но так посмотрела на него, что у того оборвалось сердце.
Аркадий Сергеевич вскочил, покидал бутылки в сумку и, выскочив из дома, побежал по бывшей Арбатской улице, не ведая ещё, что с сегодняшнего дня она переименована в Араратскую. Со стороны казалось, что это не человек бежит, а летит над улицей огромная чёрная птица, издавая на всю окрестность хрустальный перезвон.
У дверей видеоцентра «Зимний» его встретил писатель Виктор Мельников. Он распростёр свои объятия и проникновенно сказал:
— Аркадий, дружище! Мемориальный ты наш! Куда несёшься? Охолони, дай слово тёплое сказать. Поздравить тебя хочу от имени не только тобой увековеченных, но и здравствующих ещё коломенских литераторов. Твёрдо верю, что среди них не отыщется, пожалуй, тех, кто не был бы рад возможности от души пожелать тебе всего самого наилучшего и отведать за твоё здоровье божественной «арзумановки». А коли такие негодяи найдутся, то их имена безвозвратно канут в Лету.
От таких слов Арзуманов остановился и перевёл дух. И ему показалось, что он видел Мельникова в последний раз на его пятидесятилетии в «Погребке», где Аркадий Сергеевич прилюдно прочитал на местного писателя пародию. Арзуманов затравленно оглянулся.
— Полвека, скажу я тебе, — продолжил тем временем Мельников свою речь, глянул на сумки и глотнул слюну, — это та жизненная вершина, с которой отчётливо виден весь твой путь, не только пройденный, усеянный мемориальными досками, но и предстоящий. Дай Бог, чтобы все твои грандиозные проекты осуществились!
Доброго тебе здоровья, плодотворного труда и долгих лет жизни в радости и счастье, и не потому, что ты, надеюсь, не забудешь наши имена, а потому, что ты просто хороший человек. Дай, я тебя обниму, дорогой ты мой, и прощу тебе твою пародию.
И тут Мельников обнял Арзуманова и, как того требует православный обычай, троекратно облобызал. А на дворе была весна. Орали коты. Заканчивался последний день первого весеннего месяца 1999 года, вслед за которым открывалась новая жизнь Аркадия Сергеевича Арзуманова.