Виктор Мельников

ЗАБЫТЫЙ  ОТЕЦ

 

Ночная смена. Шумит по-деловому железнодорожный парк. Вот длиннющий состав, запряжённый локомотивом, дробно ударив автосцепками, тронулся с места. Дружный караван вагонов покидал парк. Было хорошо слышно, как у какого-то вагона перестукивался с рельсом ползун. Красными маками, зелёным изумрудом светились в разных местах карликовые светофоры.

Юрий Стогов остановился у вагона с лесом, от которого исходил крепкий запах смолы. Запах леса напомнил о далёкой Башкирии, оставленной когда-то навсегда. Как ушёл в армию, так и не вернулся домой. Вспомнились ему проводы в армию. Много людей собралось тогда на перроне — родственники и знакомые отъезжающих. Пришли и его друзья. Тоскливо было смотреть на плачущую мать. Тогда, на вокзале, Стогов, может быть, первый раз в жизни почувствовал себя другим. Мальчишество осталось за какой-то невидимой чертой. И вот крепкий поцелуй матери, напутствие отчима, пожелания друзей. Это было прощание с детством, с родным домом…

После службы укатил на стройку. Как строителю ему пришлось покочевать по стране. Но всё это в прошлом. А теперь он прочно обосновался в этом городе. И вдруг, как снег на голову, неожиданная встреча с одним человеком. В первый миг хотелось схватить чемодан и сорваться с обжитого места. Этим человеком был отец. Самое удивительное, что встретились они здесь, на одном предприятии, за тысячи вёрст от родного дома. Юрка первым заметил его и, боясь обнаружить себя, ушёл к вагонам. Работал зло, не понимая, что происходит с ним. Почему он, Юрка, должен прятаться от отца, который, в сущности, виноват перед ним, перед своим единственным сыном?!

…Ему было тринадцать лет, когда отец ушёл из дома. Искать не стали. Даже наоборот, рады были, что отвязались от пьяницы. А потом мать сошлась с другим человеком. Юрка называл его только по имени и отчеству, но уважал больше, чем отца-пьяницу. И когда странствовал, то за мать не беспокоился: знал — там всё в порядке.

 И вот эта встреча с отцом…

Стогов вздохнул и медленно побрёл вдоль поезда, изредка наклоняясь и соединяя тормозные рукава вагонов. Рядом беспрерывно сновали маневровые локомотивы, формируя новые составы. Расползалась на востоке заря, прощупывая ещё слабыми лучами утреннее небо. Потом выглянуло солнце.

Доработаны последние минуты. Вся смена прошла в чётком ритме, как часы, без сбоев и лишних задержек. Стогов аккуратен в работе. Ни один его поезд не уходил с тонкомерными колодками. Тяжело, но что поделаешь — такая уж работа осмотрщика.

Обработан последний поезд. Теперь можно идти под душ. Лицо у Стогова уставшее, блестящее от мазута.

Солнце уже слепило глаза, грело перемешанную с мазутом и ночным дождём землю. Как-то смешно перепрыгивая через рельсы, озираясь по сторонам, перебегали линию люди, спешащие на работу. Юрка улыбался, провожая их взглядом. Но вдруг его лицо изменилось: то, что он увидел, было ужасно. Вмиг стало труднее дышать. По спине прошёл холодок. Взгляд был прикован к рельсу с большим изломом. Юрка ясно представил, что будет, если… Нет, нет, никаких «если»! Надо что-то делать!

Мысль работала лихорадочно. Сообщать дежурному поздно: тот не успеет принять мер. А с горки вот-вот покатятся вагоны. Рывком, как гепард, парень сорвался с места и помчался навстречу приближающемуся составу. Расстояние сокращалось. За вагонами машиниста не было видно. И тут Юрка заметил возле колеи полузарытый тормозной башмак. С силой выдернув его из земли, Юрка бросился к рельсам. Состав находился уже метрах в шестидесяти от злополучного места. Юрка успел осыпать балластом рельс, установить башмак и отпрыгнуть в сторону. Упав, он сильно ударился. В тот же миг колесо первого вагона упёрлось в башмак и проволочило его по рельсу на десяток метров. Машинист применил экстренное торможение. Тормозные колодки цепко обхватили обода колёс. Состав остановился.

Юрка лежал на боку. Боль в ушибленном плече медленно разливалась по всему телу. Подбежал испуганный машинист, наклонился над Стоговым.

— Что случилось?  

Юрка тяжело дышал, ему трудно было говорить; он только ткнул пальцем в сторону изломанного рельса.

…В душевой было очень шумно. На Юрку никто не обратил внимания. Парню трудно было мыться: ныло от удара правое плечо. Кое-как вымывшись, он вышел в раздевалку. Здесь разгорался спор.

— Профилактику больше делать надо, — ворчали вагонники на путейцев. — Ходите, только баклуши бьёте. Как ни посмотришь, всё курите. Поди, штанами все рельсы протёрли!

— Кто это баклуши бьёт, кто это курит? — задиристо оправдывались виноватые путейцы.

Юрка знал, что среди них должен находиться отец. Дневная смена, уже облачившись в жёлтые жилеты, была в полном сборе. Не хотел парень встречи с отцом, но голова сама повернулась к нему. Взгляды скрестились, как две обнажённые шпаги. Отец, опёршись о скамейку рукой, приподнялся и сел. Юрка отвернулся и, боясь оклика, вышел. Не хотелось ему, чтобы эту встречу заметили другие.

— Юрка-а-а… подожди! — услышал он возглас отца за спиной.

Парень остановился. Повернулся. Они оказались лицом к лицу.

— Сын! Большой ты такой! Ну… узнал меня?

Пожилой человек с надеждой смотрел на парня. Нервно подёргивались мешки под чёрными глазами. Ему хотелось обнять сына, но он не решился. Из его рта не пахло водочным перегаром, как часто бывало раньше. Только осунулось лицо, высохла шея.

— Не узнал я… — тихо выдохнул Юрка. 

— Зря ты так. Всё же отец я тебе. Ты уже взрослый. Ну, прости! Другой я сейчас. Дурак был раньше, вот и пил.

Но свинцово-холодные глаза парня отчуждённо смотрели на него.

Шумно прошли мимо путейцы, окликнув отца.

— Я не хочу, чтобы люди знали, что ты мой отец.

— Понятно, — прошептали губы отца. — Не прощаешь, значит. Ну, и поделом мне, поделом. Как мать-то? 

— Замужем. Что, ей помирать, что ли, без тебя?

Наступило неловкое молчание. У Юрки крепко стиснуты зубы, ему кажется: если он их разожмёт, то непременно разрыдается из жалости к своему давно забытому отцу. Жалко ему смотреть на того, который стоял перед ним, закусив нижнюю губу, готовый, как Юрка, разрыдаться. Тяжело опустив голову, отец повернулся и осторожно, словно по минному полю, пошёл за группой путейцев. Трудные были эти шаги, хотелось броситься назад, кинуться в ноги сыну. Но знал, по-человечески понимал: тот не простит. 

Кто-то ткнул Юрке в руки новые рабочие рукавицы.

— Побеги, отдай. Тот, который с тобой разговаривал, оставил.

Стогов взял рукавицы и пошёл следом. Но потом остановился и, переложив их в левую руку, неуклюже швырнул за вагоны. От броска больно стало в правом ушибленном плече. Юрка сморщился, сдвинув густые брови, и пошёл в обратную сторону.

 

                                                                г. Рига, 1979 год.

 

 


Hosted by uCoz