Большой каменный дом, в котором жила Зина Асхатова, был перенаселён. Крохотные комнатушки кишели, как муравейники. Каждый этаж имел общий коридор, по утрам и вечером шумевший ребятнёй. Большинство жили здесь временно. Получая новые благоустроенные квартиры, с радостью покидали дом, забывая, каким счастьем казалась прежде эта крыша над головой. Комната Зины была на последнем пятом этаже. Около двери ютился вместительный портфель, перепачканный красками. Из него торчали кисти, трафареты, банки с яркими наклейками. Зина слыла отменным маляром. Свою комнату она довела до такого блеска, что все в округе завидовали и старались заполучить Зину к себе. Стены и потолок были выкрашены в зеленоватый цвет с серебристым накатом, и казалось, озимая рожь искрится в утренней росе. В солнечные дни в комнате стояла такая прозрачность, будто не солнце, а сами стены излучали свет. Из окна сквозь тюлевые разводы виднелись три старых тополя. Деревья, точно пленники, были перевязаны между собой верёвками, на которых вечно трепыхалось на ветру бельё.
Вечерами Зина подсаживалась к тёплому подоконнику, отодвигала локтем занавеску и, подперев кулачком мягкий подбородок, подолгу смотрела на деревья. Колышущиеся, шелестящие листвой, они казались ей живыми. Иногда, забывшись, Зина заговаривала с ними, жаловалась на свою бабью участь. Те не перебивали, лишь участливо помахивали ветвями. Когда слёзы подступали к горлу, Зина умолкала и, как бы стыдясь немых свидетелей, отходила вглубь комнаты. Садилась на старенький продавленный диван и, уставившись в трюмо, внимательно рассматривала своё лицо. Из-под выпуклого широкого лба к ней обращались открытые пытливые глаза. Короткие пушистые волосы не закрывали стройной сильной шеи, на которой всё резче проступали морщинки: как-никак уже перевалило за тридцать.
Асхатова была русской — фамилия досталась ей от первого мужа, татарина. Развелась она с ним, не прожив и двух лет. Об этом не жалела: замуж шла совсем зеленушкой — без любви, потому и рассталась без боли. Долго куковала в одиночестве, пока не встретила Николая. Красавцем он не был, однако, плечистый и мужественный, сразу привлёк её внимание. Целый год ходил в гости, пока окончательно не переселился к Зинаиде, перетащив из заводского общежития свои немудрёные холостяцкие пожитки. Впрочем, мужем он ей так и не стал. Поначалу не навязывалась, всё ждала — вот-вот предложит сам. А он медлил, чего-то выжидал — то ли присматривался, то ли себя проверял. А в общем, жили славно — душа в душу. Николай, хоть и скупой на слова, относился к Зинаиде внимательно и бережно, ласково называл её Зизи. Имечко незаметно пристало, и теперь иначе к ней никто не обращался. Соседка по дому Марина, не подруга, но и не чужой человек, частенько корила Зизи:
— Дуры ты, ох и дура-баба! Расписывалась бы с ним, чего тянешь? Молодая пока, а как цвет спадёт, то и убежит к другой. Вспомнишь мои слова, да поздно будет.
Зина лишь отмахивалась и посмеивалась: было бы от кого советы выслушивать — соседка сама не замужем, даже ухажёра никогда не имела. Свои, заводские, ей не нравились, всё принца ждала, ну а те что-то не попадались. Каждый год с боем выбивала путёвку в профкоме и уезжала на юг. Вернувшись, несколько дней сидела у себя взаперти, а если кто заходил, отвечала сквозь зубы, коротко и зло. Потом постепенно оттаивала, интересовалась делами здравпункта, где работала фельдшером. Однако о поездке не говорила ни слова. Да её и не спрашивали, и так было ясно — опять сорвалось.
Зина не считала себя умнее, но думала, что лучше знает жизнь и эту рисковую породу — мужиков. Давить на них бесполезно, тишком да ладком всего можно добиться. Не зря же говорят: насильно мил не будешь. Об одном мечтала она, одного страстно хотела — родить Николаю сына. Вот тогда другой бы пошёл меж ними разговор: хоть и не расписаны, а всё же родители — семья, значит. Однако бежали дни, недели, а у Зины ничего не менялось. Врачи говорили, подстыла на лесах, со временем наладится. Она уже и ждать перестала, когда пьянящим мартовским деньком вдруг почувствовала резкую тошноту и головокружение. Сладко и больно забилось сердце: неужели сбылось? В поликлинике прогноз подтвердился. Как на крыльях, летела Зизи домой — казалось, по одному её взбудораженному виду Николай поймёт, догадается о случившемся. Однако не понял, был непривычно хмур и молчалив. Сама говорить не стала — не подходящий, видно, момент для такой новости.
Но подходящий так и не наступил. Что-то сломалось в Николае с того самого дня — замкнулся в себе, избегал смотреть в глаза. А однажды вернулась с работы, увидела: половины его вещей нет. Нет и большой спортивной сумки, в которой переносил к ней пожитки. Исчезли бритвенные принадлежности, даже воздух в комнате показался иным — затхлым, что ли. В растерянности стояла Зина у стола, искала глазами записку. Но и той тоже не было. Хотелось завыть в голос, вытолкнуть боль и нежданное страдание. Пересилила себя, села. Как жить дальше, что делать? На мгновение мелькнула мысль: может, ошиблась, и Николай вот-вот войдёт? Зажала уши ладонями, чтобы не слышать чужих шагов в коридоре, не ждать. За окном всё так же шелестел листвой ветер, наливался густой синевой небосвод, потом вызвездило — всё как всегда. И только её мир стал непоправимо другим.
Прошло три месяца. По утрам Зина вставала тяжело. Не выспавшаяся, с красными воспалёнными глазами плелась на работу. По улицам мела тополиная позёмка, приторно пахло цветущим жасмином. Зину раздражало всё: наступившее лето, взгляд прохожего, сочувствие товарок. Конечно, они давно замечали и пополневшую талию, и рыжие пятна на лбу и щеках. Не зря же старались заменить её на самых тяжёлых работах. Но, слава Богу, с сочувствием своим в душу не лезли, да и на семейные темы при ней заговаривать осторожничали. Особенно тошно бывало по вечерам, когда подходило время возвращаться в одинокую опостылевшую комнату.
Иногда забегала Марина. Нечастые встречи с ней тяготили Зинаиду. Надоело выслушивать одно и то же: ребёнок не нужен — и жизнь впереди, и мужиков вокруг, что песка морского.
— Не надо мне никого, — хмуро отвечала она, отворачивая лицо.
— Да ведь тяжело одной растить, ты об этом подумала?
— Ничего, выращу как-нибудь — не я первая, не я последняя.
А времечко шло. Зина постепенно освобождалась от чувства незаслуженной обиды и горечи. Ещё болело, но уже не так остро — тихо тлело в груди. Жизнь наполнялась особым смыслом — радостью предстоящего обладания чем-то очень дорогим, родным и близким. Опять уехала и вернулась с юга соседка. Зинаида почти не заметила её отсутствия. Напряжённая внутренняя жизнь заполнила её целиком. Теперь она была уверена в правильности сделанного выбора.
Как-то в почтовом ящике забелело письмо. Без обратного адреса, надписанное незнакомой рукой. И сразу кольнуло в сердце. На вырванном из блокнота листочке было выведено:
«Зина, здравствуйте! Пишет вам друг Николая. Вот уже пятый месяц, как он лежит в больнице. Операция была тяжёлой, но врачи говорят, что прошла успешно. Теперь Николай попросил написать вам, поскольку сам пока не может. Приходите, он очень ждёт».
Зина, как была, в рабочей спецовке, выскочила из подъезда. Она шла, прижимая к груди письмо — высшее подтверждение тому, что перед женской верой, надеждой и любовью ничто устоять не в силах.
г. Рига, 1976 год.