В летние дни, после работы, я люблю бродить по нашим разухабистым улочкам, разглядывая старинные купеческие особняки. Тихая Коломна всякий раз открывает мне свою неброскую красоту: то кирпичную ограду, украшенную глухими арками, то ворота с мощными пилонами из белого камня. Однажды, в такой поздний вечер, когда лохматая темнота уже нависла, сгущаясь, над городом, я встретил человека с фотоаппаратом, висящим у него на груди. Он не торопился, как я, а через каждый шаг останавливался, всматриваясь то в небо, то в пустеющий двор, а то и просто — далеко перед собой. Вот он замедлил шаг около старенького дома с новой пристроенной верандой. Нехитрое строение представляло собой городской вариант обычной русской избы. У самого крыльца вытянула раскидистые лапищи приземистая яблоня. Нижнюю ветвь с тяжёлыми яблоками подпирала палка. Человек ловко поднял фотоаппарат и нацелился на эту яблоню…
— Ничего не получится, темно, — сочувственно заметил я.
А мужчина, не обращая на меня внимания, приседая, «обстреливал» яблоньку со своего старенького аппарата. И только когда закончил, повернул ко мне своё одухотворённое лицо и, улыбнувшись, ответил:
— А мне сейчас как раз и не нужно солнечного света.
— Вечерняя съёмка? — проявил я свою осведомлённость в фотоделе.
— Вроде этого…
Дальше мы пошли вместе. От Старого города до трамвайной остановки — путь длинный. Тут не только можно познакомиться, но и многое узнать друг о друге. Так состоялась моя первая встреча с Юрием Колесниковым.
Много лет прошло с той первой встречи. Юры давно нет среди нас, а я бережно храню в своём сердце всё, что связано с этим талантливым человеком.
Многие считают Юрия Колесникова мастером высшей категории, талантливым фотохудожником, заслуживающим всяческого подражания, другие — классическим представителем богемы. Если понимать под богемой нерегулярный и далеко не всегда обеспеченный труд и неприхотливость в быту, то правы будут и те, и другие.
Колесников никогда не пытался себе что-то нажить, прикопить… Так и ушёл из жизни, не оставив после себя ни дачи, не машины. Но зато подарил Коломне значительно большее — волшебные фотографии, на которых дышит, смеётся и плачет его родная земля. Как невозвратимо пронзителен мир коломенского пейзажа в последних его фотографиях!
Снимки — это удивительный феномен нашей жизни. Вы замечали? Своя фотолетопись есть почти в каждой семье. Может не быть библиотеки, телевизора, компьютера или ещё каких-то нужных или ненужных вещей, но где-то в шкафу обязательно припрятан заветный альбом. И если приходят друзья или родственники, эту драгоценность извлекают на свет, и начинаются воспоминания…
Если даже подчас неумелые и наивные «запечатлённые мгновенья бытия» способны вызвать подобное внимание, что тогда говорить о работах профессионального мастера! А уж если мы прикасаемся к творчеству не простого фотографа, а художника…
В моём архиве сохранилось очень много Юриных фотографий. Да и, наверное, не только у меня. Он их раздаривал многим, радуясь тому, какое счастье доставляет людям. Глядя на его шедевры, я слышу, как поют птицы, переговариваются между собой, остановившись у бассейки, люди, лают собаки; чувствую дым от свёрнутых стариками самокруток, толстых, словно лажечниковские ивы. Которые до наших дней, увы, не сохранились, и к которым уже не подойдёт путник, не спрячется от палящего солнца…
С Юрием Колесниковым мне часто доводилось бывать вместе, бродить по Старой Коломне… Он всегда был тих и сдержан. Весь погружён в свои мысли. Весь налит земным притяжением. И вот уже не разговаривает со мной, а будто ищет что-то, словно что потерял. В такие минуты он больше похож на грибника или даже на охотника. Я отхожу в сторону — пусть ищет, пусть охотится, не буду ему мешать…
В нём не было ничего искусственного, вычурного, богемного, никакой «тусовочной» развязности. Он как будто исполнял завет Томаса Манна, что художник должен быть скромным, аккуратным, воспитанным, что он не должен пренебрегать условностями — потому что ему дано больше, чем другим, потому что на нём лежит большая ответственность.
Мне пришлось убедиться в этом и в ту журналистскую пору, когда мы вместе работали в газете, и позднее, когда выбирали с Юрием Дмитриевичем образ «Коломенского альманаха». Каждый снимок Колесникова не просто красиво построен: кроме продуманной композиции в нём есть особая глубина и одухотворённость. Как будто природа или рукотворные вещи начинают разговаривать с тобой…
Невозможно сразу понять, в чём скрывается очарование этих увековеченных мгновений. Есть у Колесникова удивительная композиция «Посад» — фрагмент храма Николы Посадского на фоне Коломенского кремля. Вроде бы обычный летний день, известные всем памятники истории архитектуры. Но почему на этот снимок хочется смотреть и смотреть? И постепенно догадываешься: кадр выстроен удивительно гармонично. Громада храма, украшенная множеством кокошников, начинает диагональ сверху вниз. Вторая диагональ подсказывается глубокой тенью, идущей снизу вверх, между основным храмом и маленьким приделом. Посередине картина пересекается линией горизонта, а вертикаль задаётся главкой и крестом. И все эти линии сходятся в центре — на основании, которое поддерживает барабан и маковку над придельной церковью! Взгляд привлекает эта точка схода, он скользит в глубину, а там, на горизонте, — сказочный Город: кровля Пятницких ворот, купола, шатёр соборной звонницы… И всё это окутано мягким светом; в небе — лёгкая дымка, на которой так красиво смотрится узорчатый крест, увенчанный короной. Свет играет на белизне стен, выделяет упругие дуги кровель, поблёскивает на изразцах… В этом пронзительном сочетании геометрической стройности и сочных, почти осязаемых объёмов отчасти и скрыта магия снимка. Но только отчасти, потому что за чёрно-белой графикой таится ещё нечто трудноуловимое, какая-то загадка, дух Старой Коломны. Сейчас он почти не ощущается, задрапированный внешним благоустройством. Но тайна Города сохранилась. Она живёт в композициях Колесникова.
Снова и снова вспоминается один из летних вечеров: угловая девятиэтажка в Колычёво, на древнем Девичьем поле, где в 1380 году князь Димитрий собирал войска в Куликовский поход. Рядом — таинственный овраг Земрево и стародавнее Протопопово, а за ним, как семьсот лет назад, — Великая Ока…
Я впервые у Юрия Дмитриевича в гостях. Мы вдвоём рассматриваем снимки. Его жена, Лидия Григорьевна, угощает нас свежевыпеченными пирожками. Они горячие, пышные, только что с пылу-жару… Косые солнечные лучи отражаются в глянце фотографий, словно в вешней воде, весёлыми зайчиками играют на потолке. И каждый кадр из этих россыпей — шедевр. Вот узорчатые силуэты Коломенского Посада, вот купола Успенского собора, просвечивающие золотом сквозь морозное кружево, а вот — старая Брусенская улица, овеянная лёгким туманом, с её вековыми домами, новыми деревьями и ребятнёй, которая вносит в атмосферу сонной древности живую, забавную ноту…
Я перебираю это глянцевое богатство, и моему восхищению нет предела. Глаза прямо-таки прилипли к фотопортретам, полностью приковав к ним моё внимание, заставив задуматься о человеке как о подобии, отражении, символе нашей Вселенной. Эти работы навсегда останутся ярчайшим свидетельством своего времени. Останутся такими, какими их уловил коломенский фотохудожник Юрий Колесников.
Его снимки коломенцы хорошо знают и любят до сих пор. Вот огромные ивы у подножия кремлёвского холма; их плоть, скрученная столетиями, помнит юного Лажечникова, бродившего в романтическом раздумье. Вот челны, дошедшие до нас, кажется, из глубин языческой древности. А вот заповедные уголки Старой Коломны, напоённые ароматом времени и так остро контрастирующие с привычной промышленной «средой обитания». Здесь нашлось место и московской тесноте, и просторам Константинова, и бесконечным русским полям, и величавому разливу Москвы-реки. И коломенская музыка храмов и монастырей осеняет суету жизни своей непреходящей красотой…
Остановленный магическим кристаллом объектива, бег времени застывает, превращается в символ. А символ — это уже образ. Здесь заканчивается поток обыденности и начинается искусство. Ибо именно художественный образ и составляет одновременно смысл и форму искусства.
А чего стоит одна только фотография на обложке «Коломенского альманаха»! Грешно, мы давно привыкли к своей старине: она стала для нас настолько обыденной, что притупила восприятие. И вдруг Колесников остановил нас, заставил посмотреть вверх. Стало так тихо, что, кажется, слышно, как тишина трётся о старинные стены Коломенского кремля… От восторга защемило сердце… Легенда Маринкиной башни под колдовским взглядом художника превратилась в символ.
Какое наслаждение — перебирать снимки в этой волшебной комнате, где каждый офорт, каждый рисунок на стене — на своём месте, где с любовью собранная библиотека говорит о тонком вкусе хозяина!
Детство Юрия прошло в заречном Парфентьеве, на берегу Москвы-реки, среди бесконечных коломенских полей, шелковистого луга и белых-пребелых берёз. И с юных лет жила в мальчишеском сердце тяга к красоте. Репродукции с классических картин тщательно вырезались из журналов и бережно хранились в заветном месте. А когда увидел вживую настоящее полотно, мир для него словно изменился. Отец поощрял увлечение сына. Были поездки в московские музеи. Особенно запомнилась одна, когда Юре было одиннадцать лет. Они с отцом ходили по Третьяковской галерее весь день — с утра и до самого закрытия, не в силах оторваться от созерцания живописных шедевров и … стараясь не думать о еде. Чего только он тогда не пережил перед саврасовской картиной «Грачи прилетели»! Небольшое ведь полотно, а вот настроение весны, запах талой земли и набухающих почек деревенский подросток почувствовал даже через краску. Зато к работам Кандинского испытал бурю недобрых чувств. Он словно споткнулся об это нагромождение форм, пятен, хаос красок. Впервые столкнувшись с абстракционизмом, мальчик негодовал: «Как смеет художник называть всё это живописью?» И лишь через много лет он смог постичь его. И тогда для Юрия открылся огромный мир.
С годами выработалось неукротимое желание запечатлять красоту окружающего мира. До встречи с фотоаппаратом было ещё далеко. Жизнь была дорогой, и такая покупка для семьи считалось роскошью. Стоил тогда фотоаппарат две отцовские зарплаты. А как Юрий о нём мечтал! Задыхался просто!
Армейские его годы прошли на Северном Урале. Природа там великолепная. Зимой — заснеженные пихтовые, чистые деревья, а летом — извилистая, заросшая черёмухой и рябиной и сквозящая через пёстрый лес речушка. Прекрасное мгновение хрупко, но фотокамера может сделать его бессмертным! И только после армии, на первую свою зарплату, он, наконец, купил фотоаппарат. И вот теперь, когда камера наконец попала в его руки, началась фанатичная работа: съёмка, колдовство над проявкой и реактивами, бесконечный поиск и совершенствование.
В конце концов, упорство и терпение были вознаграждены. Престижная работа в фотолаборатории солидного Конструкторского бюро машиностроения, участие в экспозициях, дипломы международных выставок… Но это, так сказать, внешняя сторона. Разве можно дипломами измерить человеческий гений?
Творчество Колесникова удивительно многогранно! Коломна славится своими пейзажами. Помните, у Павла Радимова?
Коломенская Русь лежит за косогором
В осеннем мареве золòченных полей.
Вся профессия фотографа состоит из случайностей, но счастливых. Интересные фотографии получаются у тех мастеров, у которых есть чутьё. Надо уметь предчувствовать момент и оказаться там, где тебя ждёт удача. В общем, это охота. У Юрия Колесникова были в Коломне любимые места и уголки, куда он из года в год ходил, надеясь увидеть в природе начало своей мысли, своего воображения. Особенно Юра любил весну. Она подталкивала его к работе. Весенняя тема привлекала его своей первозданной красотой. Но фотография получалась лишь тогда, когда она выражала какую-то идею его жизни.
Однажды его фотография даже вдохновила художника Эрика Булатова, и тот попросил у Юры разрешения использовать её в своей работе. На фотографии была изображена колокольня, которую Колесников заснял с высоты. Вид, в общем, действительно был неплохой: за церквушкой Москва-река делает величественный зигзаг, а на одном из берегов притулилась деревенька. Художник полностью использовал фотографию, выкрасив только речку и небо в красно-кровавый цвет. Да ещё мощно лучами изобразил на полотне цифру «ХХ». И получилось, будто в этом веке вся Россия затоплена в крови. В начале 90-х годов эту работу художник выставлял в Нью-Йорке.
Но Юрий Дмитриевич достиг настоящего мастерства и в портретах. Мне нравится созданный им образ Петра Проскурина: лицо русского писателя дано крупным планом, в нём чувствуется работа мысли. А в портрете Романа Славацкого переданы не только юмор и широта души коломенского поэта, но и атмосфера его музейной работы: фигурная решётка окна, стол и подоконник завалены документами и музейными экспонатами.
Рембрандтовским теплом наполнен портрет художника-пушкиниста Евгения Устинова. Среди золотистых отблесков резного багета, холстов и скульптур он кажется величавым мудрецом. Роман Славацкий написал об этой Юриной работе:
Как будто звездочёт, седой художник
сидит в тиши на страже Рождества,
а бархат стен, алеющий едва,
картины оттеняет осторожно.
Пускай на троне Ирод — царь-безбожник;
ничто не тронет мудрого волхва,
и пусть не Палестина — лишь Москва
молчит вокруг — заснежено, тревожно, —
он выберет дары, и выйдет снова,
среди столпотворения людского
встречать Мессию чем-то светлым — тем,
что мы с молитвой выстрадать сумели.
…И пушкинскую ветку снежной ели
снесёт Христу в чудесный Вифлеем.
Он и меня снимал. Помню, как мы подбирали портрет к моей первой книжке. Целый день бродили по Старому городу, выбирая фон и свет. Мастер сделал около тридцати снимков. Но выбрал из них только один-единственный: на фоне старинной бревенчатой избы, и скажу, что в этой композиции для меня самого стали открытием черты характера, которых я раньше в себе особенно не замечал…
Мне не хочется придерживаться хронологии — всё-таки я пишу не биографический роман о Юрии Колесникове, а лишь пытаюсь по мере сил отобразить отдельные моменты его творческой жизни. У Юры было неудержимое стремление к самореализации, к самоутверждению, к поиску себя на самых трудных дорогах, без снисхождения и жалости к себе. Да, Юра стремился жить в ногу со временем, ничего не упуская: жил его радостями и его заботами, и до всего ему было дело…
Достаточно вспомнить ту публикацию фотографий в газете «Правда». «Гордость… по-коломенски» — так называлась статья. Это были снимки далеко не парадного подъезда. А даже наоборот. На дворе сентябрь 1987 года… Помните? Перестройка. Народ вздохнул свободно, начал учиться говорить правду. Душа Юрия Дмитриевича тоже открылась нараспашку. Сердце ему говорило: не молчи, действуй, твоё время пришло… Ну до каких пор это может продолжаться? Ну сколько можно смотреть на это равнодушие и бесхозяйственность в отношении отечественных святынь памятников истории и культуры? А их в Коломне много. И большинство из них являются символами отечественной духовности, свидетелями ратной славы наших предков. Один только Бобренев монастырь чего стоит! А его долгое время использовали под склад химикатов, минеральных удобрений, тары и просто мусора. Со временем вокруг монастыря выросли горы полуразрушенных тарных ящиков, за которыми и монастырь-то не было видно. Колесников сфотографировал это бесхозяйство и послал в газету. Приложил и другие фотографии. Не хотела мириться его совесть с этим противоречием. Он один из первых почувствовал перемену в жизни и понял, что ничто не может оставаться по-старому. Своими снимками он попытался помочь человеку увидеть это поступательное движение, тактично предупреждая, что нельзя терять связи между поколениями, нельзя забывать добрые традиции; он призывал беречь природу, тишину, чистоту человеческих отношений…
Корреспондент газеты Д. Горбунцов написал к этим фотографиям: «Коломна-городок — Москвы уголок», — любят хвастаться сегодняшние «отцы» города. Много слов они говорят и о перестройке в отношении к памятникам истории и культуры коломчан. Но это всё разговоры. А между тем историческая часть города со всеми его уникальными сооружениями с каждым годом всё больше превращается в памятник равнодушию и бесхозяйственности. А ведь уважение к прошлому, как известно, это — забота о будущем. Партийный спрос за небрежение к национальным святыням должен быть строгим, соответствующим требованиям нашего времени».
Такие слова в то время были для многих приговором. И нагрянули на квартиру к рабочему чиновники… Уговаривать стали, чтобы с ними советовался. Но мусор выгребли в одночасье. Долго потом в городе шутили: вот придёт Колесников с фотоаппаратом, мало вам не покажется…
Юра этими публикациями хотел напомнить людям, что пришло новое время. Нет, он не прогнозировал, не призывал, не осуждал. В его фотографиях стала просвечиваться особая гражданская значимость — чтобы не дремала душа, чтобы отзывалась на переживания, на красоту, на прелесть природы.
Коломна избалована хорошими фотографами. Юрий Звягин, Виктор Катьков, Виктор Смыслов, Георгий Татаринов, Юрий Колесников, Юрий Имханицкий, Лев Авдеев, Геннадий Чистяков, Борис Астафьев… И все они разные. Один чувствует повышенную ответственность за весь мир, другой, как ботаник, видит красоту только в цветах, третий — портретист. Одного больше всего заботит философская истина, другого — социальная справедливость, кого-то — потом и кровью добытая оригинальность. Одним словом, вся шкала человеческого самовыражения, огромный коломенский калейдоскоп.
Фотографии Юрия Колесникова очень отличимы, в них есть свой стиль, есть постоянная нацеленность на сюжет, есть, я бы сказал, — особая творческая смелость. Помню, как мы однажды возвращались с ним с московской презентации поздней электричкой. На соседних сиденьях спала колоритная публика: мешочники, выпивохи, цыгане… Юра схватил фотоаппарат и начал снимать. Я испугался за него: «Ты что делаешь? Ты представляешь, что будет, если хоть один из них проснётся? Они не только твой аппарат разобьют, они и тебя побьют!» Он лишь подмигнул: «Не дрейфь. Всё будет в порядке!» И я понял, что бесполезно его сейчас тащить в сторону. Внутри у него произошла невидимая мной яркая вспышка, и он уже в плену иной жизни и таинственной энергии своей новой фотографии. Потом, позднее, я видел эту фотографию на его выставке. И тогда понял, что кроме таланта и удачи надо иметь ещё и смелость создавать фотографии. А Юра был настоящим мужчиной. Человеком мужества.
Колесников мог день за днём приходить на одно и то же место в поисках нужного состояния природы. Он часами бродил вокруг Маринкиной башни, ожидая, когда вылетит из бойницы ворона — образ души царицы-колдуньи. Художник дождался этого мгновения и сделал снимок: улетающая в небо корона Башни, кусок стены и парящая птица. Вся история Коломны застыла в этой секунде. Так появился знак города, силуэт, который вот уже многие годы воспринимается как своего рода неофициальный герб. Его автор — Юрий Колесников. Я горжусь тем, что эта фотография пятнадцать лет украшает обложку «Коломенского альманаха». И будет украшать её всегда, покуда будет жив наш альманах.
Обидно, несправедливо, что Юрия Дмитриевича сейчас нет с нами. Он умер так же тихо, как и жил. Но осталось его наследие. И снимки Мастера до сих пор появляются на страницах альманаха, неся свет остановленного времени. Долгий свет Юрия Колесникова.
