Бывают в жизни человека встречи яркие,как солнечные лучи.Хотя люди потом и не становятся друзьями - эти встречи не забываются.
Поэт Вальдемар Ванке - некогда Владимир Анатольевич Афанасьев, - родился в Узбекистане. В 1978–1994 годах жил и работал в городе Коломне Московской области, в настоящее время уже более десяти лет проживает в Германии. Стихи начал писать ещё в России. Первое стихотворение написано в 1959 году, первая публикация появилась в газете «Коломенская правда» в 2000 году.
В 2006 году в городе Штутгарте вышел сборник «Своё прошедшее любя». В 2009, там же, вышла вторая книжка: «Ода поэтам». И в 2011 году, тоже в Штутгарте, вышел сборник «Эхо», куда вошли стихи и прозаическое эссе. Вальдемар Ванке — призёр международных поэтических конкурсов в Дюссельдорфе, Штутгарте, Вене.
Ванке вырос в России, и он — поэт с исконно русской душой, пронзительной и искренней. Недаром посвятил свои удивительные по силе строки Сергею Есенину. Уж столько, казалось бы, о нём написано… Но строки Владимира Ванке глубоко западают в душу, тревожат сердце:
Из берёзы ты сплёл поясок,
Кисть рябины за пояс заткнул,
Вынул нож и на звонкий свисток
Розоватую срезал лозу.
У Ванке, как и у Есенина, — вся биография в стихах. В стихотворении из цикла «О себе и не только» поэт, рождённый в сорок пятом, говорит:
Я не помню салют победный,
В праздник тот был я слишком мал,
Но всю жизнь мне, как колокол медный,
Пел отцовских наград металл!
«Путь мой не был стезёю помпезной…» — продолжает далее поэт, но он «…свою проложил колею».
А заканчивает это стихотворение словами:
Босяки, Чудаки и Поэты,
Как в степном ковыле — васильки.
Из своего далека видит он чуть дрожащие под ветром России серебристые волны степного ковыля. Видит синие глаза васильков, распахнутые навстречу голубому бездонному небу его родины.
И, конечно же, вспоминая родину — вспоминает и Мать:
Зимнее утро мне помнится,
Стен розовеют черты,
Мать моя ходит по комнате
И поливает цветы.
Розовый кот умывается,
Веет от печки тепло…
Всё словно впаяно памятью
В розовое стекло.
Незабвенный розовый свет навсегда ушедшего детства, такой же мягкий, ласковый, как и у другого русского поэта — Николая Рубцова:
В горнице моей светло,
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Красные цветы мои
В садике завяли все.
В Германии Вальдемара Ванке не оставляет память о природе средней полосы России: подмосковный глухой уголок, загадочная, манящая темнота и прохлада хвойного леса, куда ходил за грибами. Стоит только закрыть глаза — и нахлынут воспоминания:
Мы доедем до тихого города,
Называется он — Каданок,
И свернём под сосновые бороды,
Где асфальт переходит в песок.
На пригорках свинушки-оладушки,
Хороводы волнушек-блинов.
Лягу я, словно в детстве у бабушки,
На перину хрустящую мхов…
А в стихотворении «Памяти поэтов «Серебряного века» оживают старинные образы русских сказок и былин.
Седой многоснежной зимой, какая бывает только на Руси, под молодецкий посвист вьюги, рассказывала, верно, бабушка внуку — будущему поэту — о «дремучих лесах», «синь-озёрной стране». Читал, наверное, юный поэт, подрастая, в книгах-былинах о нашествии врагов — «окаянной рати воронов». А «соловьиная душа» — это же наша русская песня, что родилась от вольного соловушки и звенит в веках, не смолкая…
Где леса те, дремучие,
Синь-озёрной страны?
В них рождались певучие
Новых слов Вещуны,
Выходили задорные
Голосистой гурьбой —
Голытьба подзаборная
С соловьиной душой.
Обложили их вороны,
Окаянная рать…
Пишет Ванке в традициях русской поэзии и вполне обоснованно звучит его творческое кредо:
Классический мне ближе стиль в стихах…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И пусть повторятся не раз
В моих стихах и Блок, и Гейне.
Я — копиист и подмастерье,
Луч отражённый чьих-то фраз.
Но скольким лунный луч принёс
Любви и нежности, и грёз!
А в итоге творчества:
В тумане лет растают наши лица,
Но эхо наше — сохранится.
В стихах Владимира Ванке естественна перекличка с эмигрантской поэзией Серебряного века. Так же, как и у Марины Цветаевой, в его стихах рябина — символ России:
…И мне мерещится картина —
С тоской берёзовый пейзаж
От слова горького рябина…
Но в отличие от творчества Цветаевой в стихах Ванке нет трагического надрыва. Его поэзия — солнечная роща, где мы вдыхаем «запах берёзовый отчего дыма», видим, как колышутся под ветром «полынные струи», чувствуем, как «сиренью падает снежок». Печаль о родине, которую он часто посещает, не омрачает его души:
Вот и глотнул я, светлея душой,
Запах берёзовый отчего дыма.
Дуб заскорузлый багряной рукой
Обнял меня, словно блудного сына.
В других стихах из этого же цикла:
…Шли платформы, как сны поэтичные,
Как знакомые с детства стишки:
Вешняково, Перово, Фабричная,
Белоозёрская…, вот и Пески.
Огородная спела провинция!
………………………………………………..
И зажгла мне Коломна навстречу
Золотые свои купола!
Коломна не отпускает Ванке, как не отпускает родная земля и других поэтов, уехавших на чужбину. И представляется Владимиру, как щурится пыльными глазами-бойницами на перекрёсток Астраханского тракта и Владимирской дороги Грановитая башня. Справа устремляется ввысь шатёр Маринкиной башни, а через «Астраханку» высится храм Михаила Архангела. Внутри кремля поблёскивает крестами Брусенский монастырь, сверкают белизной готические шпили и белокаменная резьба на башенках его ограды…
И от всего этого —
Грусть наплывает рябиновой алостью,
Радость — сиренью цвела голубой.
В своём стихотворении «Фридриху Миллеру» поэт признаётся:
Принимай, если хочешь, пожалуйста,
Этих строчек раздумья и грусть.
На германскую землю не жалуюсь,
Но отчизной мне — всё-таки Русь!
Владимир Ванке живёт вдали от России… но с постоянной думой о ней.
Поэзия Вальдемара Ванке проникнута глубоким щемящим чувством тоски по Родине. В Германии поэт мечется, не находит покоя. В его строках — тоска по российским прохладным лесам и рощам, по степному равнинному раздолью, многоцветью душистых трав, по неброской нашей природе. Не отпускает она душу Владимира, хоть и уехал он «далеко-далеко». Может быть, потому с такой любовью выписан им образ Сергея Есенина, не раз упоминающийся в стихах.
Уже более десяти лет живёт Ванке в Германии. И вроде бы неплохо. Но родная Россия часто приходит к нему в снах, в поэтических образах. Она — как Мать: навсегда в мятущейся, тоскующей душе Поэта.
Вальдемар Ванке утверждает в своих строках,что человек - хозяин судьбы.Ведь с древних времён ему свойственно желание увидеть,познать новое.Манит тяга путешествиям.Особенно если этот человек - ПОЭТ.
* * *
ПОЕЗДКА НА РОДИНУ
С самолёта, где речью английской
Русский лётчик меня ублажал
И стюард угощал меня Vicki,
Прибыл я на Казанский вокзал.
В электричке, дорогой изученной,
Под мелодию скучную шпал,
На случайных смотрел я попутчиков
И знакомые лица искал.
Били в бубен сидения жёсткие,
Барабанил зануда мотор,
А в душе пели сосны московские,
Когда ветер у них — дирижёр.
Шли платформы, как сны поэтичные,
Как знакомые с детства стишки:
Вешняково, Перово, Фабричная,
Белоозёрская…, вот и Пески.
Огородная спела провинция!
Дачной боли кольнула игла…
Но уже перестала мне сниться
Та из них, что моею слыла.
Не вчера отболела разлука,
Но скажу, как былой садовод,
Это всё же печальная штука —
Неухоженный мой огород,
Сад в репье, как чердак в паутине,
Бедным Йориком смотрится дом.
Старый Гамлет тоскует в Kantine,
Королевство пустили — на слом…
На полях за деревней бревенчатой
Пряжей тонкая выплыла мгла,
И зажгла мне Коломна навстречу
Золотые свои купола!
* * *
Ах, вот она, моя Коломна!
Где прожил я шестнадцать лет
На этой улочке укромной,
Названья у которой — нет.
Здесь, у бетонного забора,
В тени берёз и тополей
Мой двор и дом, собачья свора
Всё так же брешет на людей.
Этаж четвёртый и налево —
Дверь в перекрестии ремней.
Когда-то по-хозяйски смело
Гремел я связкою ключей…
Но канул век. И вот — нездешним,
Никем не узнанным стою
Здесь, где желанья и надежды
Переполняли жизнь мою.
Где я друзьями был обласкан
И счастлив этим с давних пор,
И для меня, как в детстве, сказкой
Прогулки были в Конев Бор.
И этот звон с церковных башен
Мне на мгновенье повторил
Мой незабвенный день, вчерашний,
В котором я в Коломне жил.
ЗА ГРИБАМИ
Мы доедем до тихого города,
Называется он — Каданок,
И свернём под сосновые бороды,
Где асфальт переходит в песок.
На пригорках свинушки-оладушки,
Хороводы волнушек-блинов.
Лягу я, словно в детстве у бабушки,
На перину хрустящую мхов,
Разомлею от солнца и радости
За грибную лесов благодать…
Много б взял я!
Да есть ли в том надобность?
Что имею, пора раздавать.
* * *
Город церковный, город торговый
Скаредов старых и юных транжир,
Город былинный, город Коломна
Синей сирени и красных рябин.
С улицы Ленина выйду на Кирова,
Сяду в трамвайный скрипучий возок.
Ах, оторви мне, кондукторша милая,
В счастье заветный билетный квиток!
Много здесь пройдено,
в грусти и в радости,
Каждому чувству цвет времени свой:
Грусть наплывала рябиновой алостью,
Радость — сиренью цвела голубой!
* * *
Виктору Мельникову
С каждым годом кажется быстрее
Жизнь транжирит месяцев гроши,
И зрачки озёрные тускнеют,
Утонув в седые камыши.
Милых рощ кудрявые полянки
Зарастают тёрною космой,
На грибных местах — одни поганки,
На черничных — лопухов разбой.
Может, я на свете долго прожил,
Память сердца слишком берегу?
Потому и с новым я несхожий,
Потому с Есениным Серёжей
Новому молиться не могу.
И беспечность юности утратив,
И тревоги зрелости познав,
Как старушка свадебное платье,
Берегу вчерашнего устав.
И вступая на родную землю,
Прошлого приветам тихо рад.
Только юность всё, как есть, приемлет,
Не изведав горечи утрат.
ВОСПОМИНАНИЕ О КОЛОМНЕ
(Отрывок)
…Там в снегу глубокие поляны,
Выгнул мост свой серебряный горб.
Там под шапкой стоит деревянной
Древней башни узорчатый столб,
Где томилась полячка-царица:
Грудь сверкала алмазами слёз,
Украшал её иней ресницы,
Щёки выбелил русский мороз.
Не видать ей Московского царства,
Шуб собольих, жемчужных перстней.
Чёрный ворон ей ночью прокаркал
И унёс воронихой своей…
Мимо башни Маринкиной мчатся
Пешеходы, трамваи, авто.
О судьбе горделивой полячки
Из сидящих в них знает ли кто?
Каждый занят своею проблемой,
Лоб долбящей, как дятел дупло,
И не видит, что лебедью белой
Поднял храм колокольни крыло…
Всё пройдёт… и с берёзовой тростью
Я взойду на святое крыльцо.
Кто-то встретит меня и не спросит:
«Где твой дом?» — а покажет его.
* * *
В. Б–у
…Мы от жизни имели — немногое,
Да и сами к ней были скупы.
Обошла она нас, быстроногая,
На крутых поворотах судьбы.
Сколько прожито! Даже не верится,
Но лишь только закрою глаза,
Понесёт меня память метелицей
Над моими годами назад,
Где плывёт в позолоте и бантиках
Сине-розовых медленных рек
Тихий город, российская антика,
Древнерусский кирпичный ковчег.
Но дрожали и с грохотом лопались
Те борта из кирпичных камней
Под напорами вражьих потопов,
С печенежских кативших степей.
В бой вступивших с Батыйскою силой,
Захлестнувшей родные края,
Не сберёг и к спасенью не вывел
Тот ковчег из-под стрел и огня.
Бился плач над приокскою кручей
Матерей у немого креста,
Лучших дев потерявших из лучших,
Сто мужей потерявших из ста!
Сколько раз ещё взвоет и грянет
Жадной силы шальная волна.
Крики чаек, как плач Ярославен,
В синеречье твоём, Коломн;…
Сонных парков твоих запустенье,
Старых улочек тишина…
Двадцать лет уместились в мгновенье
Промелькнувшего сладкого сна!
Этой древностью я уже отжил,
Сладость терпкую дрёмы испил,
Только жаль, что не буду положен
В братский круг твоих древних могил.
Сердца блажь! Но блаженны мы оба:
Одурманен ты утренней Прой,
Я Окой околдован до гроба,
Волоокой её красотой…
К чёрту грусть и тупое томленье.
Мы имели от жизни — сполна!
Расцвела в позолоте осенней,
Как подруга моя, Коломн;.
И плывёт сквозь костры и ненастья
Под напором приокских ветров,
Распустив на ветру, как на яхте,
Паруса колычёвских домов!
* * *
Вот и глотнул я, светлея душой,
Запах берёзовый отчего дыма.
Дуб заскорузлый багряной рукой
Обнял меня, словно блудного сына,
Обнял меня постаревшим Отцом…
Как мне его теплоты не хватало
Там, где мечтал я начать всё с начала,
Да не сложился мой карточный дом.
Сколько отпущенных мне на земле
Лет проживу ещё, много ли, мало?
Сколько желаний дразнилось во мне!
Мудрости дуба — не доставало.
* * *
Я — след ушедшего столетья,
В зыбучий вдавленный бархан,
Курю былому фимиам,
Его не отрекаюсь петь я.
Покуда ветром и дождями
Ещё не разметало след,
Пишу о розах прошлых лет
Моими поздними стихами.
В долинах памяти моей
Ищу малиновый источник,
Поёт мне «Синенький платочек»
Над синим Рейном Лорелей!
РУССКИЕ СВАДЬБЫ В ГЕРМАНИИ
Ах, эти свадьбы русские,
Девчонок блузки узкие,
Парней глаза тяжёлые
И кулаки дубовые.
А ритмы музыкальные!
Под них ещё плясали мы
В эпоху радиоловую,
Когда мы были молоды.
Те ритмы музыкальные,
Казалось, в Лету канули,
Но, словно Феникс-птицею,
Вдруг взмыли за границею.
«Малиновки» и «Вологды»
Танцуют россы гордые.
Фамилия — немецкая,
Душа — замоскворецкая,
С сибирско-азиатскою
Закваскою кержацкою.
Танцуют парни бравые,
Трещит Европа старая!
ЭХО
Сарре Лейзерман
Судьбы сюрприз — непредсказуем,
За чьи-то, наши ли, грехи
Нас разметали жизни бури,
Соединили нас — стихи!
И в этом не было б успеха
В морях бурлящих городов,
Когда б не зазвенело «Эхо»
Нам с нюр(е)нбергских берегов.
Как моряков, достигших суши,
Нас принял «Эхо» кабачок.
Здесь успокаивают души
Бальзамом стихотворных строк.
Здесь нам споют, а мы подхватим,
С самим поспорив соловьём.
Мы все в поэзии собратья,
Одним сроднившись языком!
Пусть наша жизнь не Феникс-птица,
Но мы уверены в одном:
В тумане лет растают наши лица,
Но эхо наше — сохранится.
* * *
«Археологи нашли старейшее обручальное
кольцо в Германии. Оно принадлежало, вероятно,
Гертруде фон Форест, дочери рыцаря…»
Из немецких газет.
Опять октябрь, дожди, туманы
И в сумерках на службу звон…
Или подковами о камни
Бьёт конь из рыцарских времён?
По улицам кривым и тусклым
Средневековья бродит тень,
И в прошлое уносят чувства
Меня у швабских этих стен:
В окне, желтеющем напротив,
Свечой озарены лицо
И, обнажённая по локоть,
Рука, и на руке — кольцо.
И я приподнимаю шляпу
И низкий отдаю поклон,
Случайно шпагой оцарапав
Ограды каменной излом.
И, что-то вспыхнув искрой красной,
Вдруг покатилось бубенцом,
А за окном свеча погасла
В руке, расставшейся с кольцом…
Который век я неотступно
Ищу упавшее кольцо,
Черту на каменном уступе,
В окне заброшенном — лицо.
ПОЗДНЕЕ ПРОЗРЕНИЕ
Мне в средней школе, как и всем,
Преподавался Пушкин,
И, как наставница в пенсне,
Он мне казался скушным.
Его онегинской строфой
Я не был очарован.
Мир прошлый был, как восковой,
Неправдашний, как клоун:
Князья, помещицы, пажи,
Уланы и корнеты,
Скрипят в столицах и в глуши
В повозках и каретах,
В корсетах и лорнетах.
Татьяны Лариной портрет,
Как на Доске почёта —
Ни одного изъяна нет,
Всё строго, скромно, чётко.
Онегин — вовсе не герой
И не святой, тем паче,
Не Робин Гуд и не Роб Рой,
Не рыцарь из Ламанчи!
В мечтах мальчишеских моих
Я вместе с д’ Артаньяном
На шпагах дрался за троих
С когортой кардинала;
И Монте Кристо, гордый граф,
Не сломленный судьбою,
С улыбкой дружеской в глазах
Беседовал со мною.
Я был на Волге, на челнах,
И рядом — Стенька Разин!
Но чтоб у Лариных в гостях,
С Онегиным? — ни разу.
Но вот под осень дней моих,
Когда с полей, как зелень,
Исчезла юность, и с седых
Волос бегут капели,
Я променял кинжал и плащ
На белые листочки,
И вместо шпаги — карандаш,
И вместо шрамов — строчки.
Душа постигла ремесло
Природы созерцанья,
И стало осени лицо
«Очей очарованьем»!
* * *
Я помню дух предгрозовой,
Тяжёлый сумрак лета,
И ты в вечерний этот зной
Почти полураздета.
В мазках малиновых цветов
Твой натюрморт балкона —
Герани, фуксии, вьюнов
И что-то голубое.
Кружилась бархатная тень
Вечернего пришельца,
И воробьиной пары трень
Миротворила сердце.
И мне почудилось тогда —
Нас в мире только трое:
Ты, я и первая звезда
Вечернего покоя.
* * *
Ты мне скажи — и откуда ж ты вышла,
Может, из этих полей?
Золотом ржи их по смуглому вышит
Росчерк крылатых бровей.
Или стрижи? Промелькнёшь —
и не видно
Даже следов на траве.
Ввысь улетишь этой точкой аспидной,
Не отыскать в синеве.
Ветра напев или шелест дыханья,
Да и не всё ли равно.
Ты ли во мне мотыльком, трепыханьем,
Словно впорхнувшим в окно?
Или мазком изумрудной берёзы
Там, далеко-далеко,
Где облаков белогрудые гроздья
В землю текут молоком.
Струями трав омывается поле,
Ты зачерпни мне струю.
Сладкая капля… С твоей ли ладони
Иль дождевую я пью?
ЛЕСНОЕ КРЕЩЕНИЕ
Постучусь я в туманное утро
В окна тёмные дачки твоей,
В сапогах и брезентовой куртке
Ты шагнёшь из проёма дверей.
Сквозь туман и тяжёлые травы
От обильной сентябрьской росы
Мы войдём в белоствольные храмы
В позолоте осенней листвы.
На широких ступенях пригорков,
Под распятьями красных рябин,
Как монашенки встретят нас ёлки,
Стайки тонких, пугливых осин.
Старый дуб, молчаливый священник,
Окропит нас холодной росой,
Словно первое наше крещенье
Примем в этой капелле лесной.
В МАЙСКОМ ЛЕСУ
Снова май, и прохлада лесная.
И глухая тропа на двоих.
Дай напиться душистого чая
Из сосновых ладоней твоих.
Свежесть трав и дремучие силы
К небу крылья взметнувших стволов
Укачали меня, усыпили,
Одурманили сладостью снов.
Я раскрою, как листья, ладони,
Распущусь, как каштановый цвет,
И на ветви мне белка уронит
Скорлупу золотых кастаньет.
Упаду в твои тёмные реки
В серебристых окладах берёз
Этой каплей, покинувшей веки
Туч, пролившихся свежестью грёз…
Сколько гроз ещё встречу? Не знаю.
Но звенит мне сердечная медь —
Поддержись, моя жизнь удалая! —
Я ещё не хочу постареть.
* * *
В последний раз прощаемся
У этого крыльца.
В косынке цвета щавеля
Нет на тебе лица.
Рябины отсвет розовый
Румянит твой закат,
В глазах твоих берёзовых —
Осенний листопад.
Лицо морщинит гранями
Резного хрусталя.
Твержу я — «до свидания»,
Не где? — Не знаю я.
ПОЗДНИЙ ЭМИГРАНТ
Я уехал далеко-далеко,
Я уехал ни за чем, просто так.
Думал, жизнь меняют так же легко,
Как меняют пуловер на пиджак.
Заграничное дразнило волшебство —
Ночь парижская и лондонский закат.
(Так манило меня в детстве кино
Красотою, обретённой за пятак.)
Лимузиновый в неоновых лучах
Блеск и шорох «ягуаровых» колёс,
И мечтал я, как Коперник, при свечах
О далёких небесах в алмазах звёзд.
Но Копернику я, впрочем, не чета —
Семью пядями не выдался мой лоб,
А не то б я лучше звёзды считал
В небесах родных коломенских хрущоб.
Я свободен от земли и от друзей
И картофель не копаю на прокорм.
Эмигрантский, без отчизн и без цепей,
Захлестнул меня губительный простор.
Ах, приеду я когда-нибудь домой:
Здравствуй, старый громыхающий трамвай!
Ты живой ещё? И я ещё живой.
Отвези меня, голубчик, прямо в рай,
Где я дорог был и юностью красив,
И с друзьями встреч — не счесть, не просчитать,
Где меня, благословляя и простив,
Ждёт ещё моя седая Мать.