Пивной подвальчик у Домского собора в день веселого праздника "Лиго" был украшен узорчатыми листьями папоротника, дубовыми ветвями, букетами ромашек. Белели скатерти с национальным орнаментом, на столах высились пузатые глиняные кувшины с пивом.

Я прошел в глубь зала, высмотрел свободное место за столиком. Там сидел мужчина лет сорока пяти, который мне чем-то сразу понравился.

— Можно? — спросил я.

— Садитесь, — кивнул он ухоженной бородою и глянул на меня. На смуглом загорелом лице глаза его, ярко-синие, странно светились из-под выгоревших на солнце волос, словно два кусочка холодного рижского неба с летучими отблесками облаков и сверкающими смешинками солнца.

Я заказал себе темного ильгуциемского пива.

— В командировке? — спросил мой сосед чуть насмешливо.

— Почти угадали. Приехал навестить друзей.

— Из Москвы?

— Угу. — Я сделал жадный глоток. — Прожил в Риге много лет, и иногда, как ни странно, — тянет.

— А почему "как ни странно"?

— Да ведь особенно тянуть нечему. Уж больно паскудная атмосфера тут сложилась. А жаль. Много хорошего у меня связано с этим городом. Здесь прожил лучшие свои годы, журналистикой занялся — не от случая к случаю, а профессионально.

— Вы журналист? — Он поднял брови, и глубокие морщины резко обозначились на высоком красивом лбу.

— Ну да. А вы?

— Писатель... — отмахнулся бородач с какой-то унылой безнадежностью и назвал свое имя.

Что-то щелкнуло у меня в голове, и я его вспомнил.

— Слушайте, я ведь читал ваши рассказы!

— Да?

— Конечно! Особенно один мне запомнился, о привидении... только не вспомню название... Таинственный такой... и печальный. Что-то немецкое в заголовке.

— "Фрау Маргарита", — сказал он и тревожно глянул по сторонам.

— Вот-вот! Здорово очень написано. Я тоже, знаете, пробую себя в художественной прозе, но мне до вас далеко.

— Спасибо.

— Да не за что. Это вам спасибо. Я был потрясен, до какой степени вам удается владеть мистикой слова. Вроде бы все обычно, а прочтешь — и прямо перед глазами встает этот призрак. Как вам удается придумывать такие вещи?

— Хотите откровенно? — Он очень серьезно посмотрел на меня. — Даю слово чести — я ничего не выдумываю.

Я вытаращился на него.

— Да-да, — кивнул писатель. — Фрау Маргарита действительно существует. Вот сейчас я сижу здесь и жду встречи с нею. Каждый год в Янову ночь я окапываюсь здесь, напиваюсь, потом шатаюсь по рижским мостовым и говорю с фрау Ритхен.

— Как Блок с Незнакомкой?

Он поставил локти на стол, сплел загорелые пальцы и опустил на них бороду.

— Ну, если хотите, — как Блок. Я ведь не знаю, как там было у Александра Александровича. А для меня фрау Ритхен — реальность. Вы, конечно, можете назвать это алкогольным бредом. Пожалуйста, я не обижусь.

— Если вы не шутите...

— Какие шутки, коллега? Все это весьма глубоко и не имеет отношения к алкогольному психозу. Уж я-то знаю признаки белой горячки. Нет-нет, тут дело гораздо серьезнее.

— Но если это не шутка, то, наверное, это очень страшно.

Он обхватил руками голову и задумался.

— Как вам сказать... По первости, лет пятнадцать назад, может быть, и бывало как-то не по себе. С чем бы сравнить?.. Ну вот как в детстве на огромных качелях — сердце замирает и от страха, и от восторга. А потом привык. Даже к тайне можно привыкнуть...

Полумрак подвальчика ожил, затрепетал папоротником. Один кувшин пива сменялся другим, и вскоре стены обрели приятное плавное вращение. Под бархатистое кружение мой новый приятель изложил свою теорию. За буквальную точность не ручаюсь, ибо половины я не понял из-за научной терминологии, а вторая половина терялась во хмелю. И все же кое-что, как ни удивительно, задержалось в моей памяти.

По его теории, все городские объекты в ходе своего многовекового существования накапливают некую культурную оболочку. И эта оболочка обладает индивидуальностью — не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова. Духовные слои могут концентрироваться и воплощаться в конкретные человеческие образы.

Я не соглашался, пытался спорить, но писатель горячился, раздраженно говорил, что я ничего не понимаю в нематериальном, а уж он-то на этом собаку съел.

— Может быть, может быть... — говорил я заплетающимся языком. — А фрау Маргарита... Она, выходит, тоже что-то воплощает?

— О! Мы часто беседовали с ней, но она ускользает, не хочет быть откровенной, лукавствует. Впрочем, как все женщины. Но интуитивно я чувствую, что она является воплощением Риги — реки, что когда-то, сотни лет назад, текла здесь и дала название этому городу. Теперь этой реки нет, в прошлом столетии ее засыпали, скрыли, загнали под землю. Но дух ее рвется наружу, пенится, клубится над гранитной мостовой и воплощается в странном призраке полурусалки-полубюргерши. Для русалки она слишком человечна. А бюргерша... Юная бюргерша знает всю историю подземной реки с того самого дня, когда весной 1201 года епископ Альберт сошел на берег там, где сливались некогда Рига и полноводная Даугава. И она рассказывает свою историю, нашептывает ее странными Яновыми ночами в узких улочках, над блестящей брусчаткой.

И мне уже казалось, что я вижу ту бесконечно далекую даль, и непонятно было, кто ее показывает: писатель из туманно плывущего кабачка или сама фрау Ритхен, с малахитовыми глазищами, со струящимися до пят водорослями-волосами.

Но видел я как наяву епископа Альберта, в белых архиерейских одеждах, в чудной высокой шапке, и отряд немецких рыцарей, облаченных в гибкие блестящие кольчуги. На больших хищных рыб были похожи они, на стаю серебряных рыб. А за ними вслед валила с палуб кораблей толпа народа: чернорясники, купцы, мастеровые. Гортанный немецкий говор мешался с латынью, и струя ладана текла во влажном речном воздухе.

Наконец мы вылезли из подвальчика. Нас штормило, мы ступали твердо и широко расставляя ноги, как моряки. В черном небе высился огромный силуэт Домского собора. Мы поплыли мимо него, или нет — это Рига под бьющимися от северного ветра парусами поплыла-поплыла мимо нас.

И где-то здесь — между Домским собором и высоченным шпиленосным храмом Петра — я увидел ее. Густая зеленая пена заклубилась перед глазами, точно темное рижское пиво в цветном стеклянном бокале, и из этой пены выткалось очаровательное юное существо с длиннющими волосами, в кокетливом чепчике, в нарядном бюргерском платьице и с лукавыми, невообразимо большими очами. Какой пленительной была ее улыбка, как блестели ее зубки, как маняще-таинственно шептала она что-то!..

— В-вот же она, ваша Ритхен... — бормотал я, хватая за рукав своего спутника.

И тут все заплясало и полетело в вихре видений. Я увидел одновременно замок Ордена меченосцев и рижские башни, откуда меченосцы и рижские бюргеры лупили друг по другу из пушек. Закрутились, завертелись перед глазами пожары, праздничные шествия, штурмы и свадьбы. Меченосцев сменили протестанты — с поистине идиотским упорством они громили священную и хрупкую красоту готических храмов. Потом прогарцевали поляки, а за ними тяжелой пехотой протопали шведы. Загремели-заревели русские пушки, и в клубах порохового дыма явился сам Петр Великий и вступил в измученный бомбардировкой, голодом и чумой город. Рижане с восторгом приветствовали его: кончались ужасы осады, и начинался золотой век прибалтийских немцев, призванных за одно столетие преобразить Россию.

Образы мелькнули и погасли. И прелестное видение тоже исчезло из глаз моих.

— Ритхен, Ритхен! — восклицал я, хватая пустоту.

— Немочка моя... — меланхолично вздохнул писатель и принялся с выражением декламировать что-то гортанно-певучее, похоже — Гейне.

— Это вы во всем виноваты! — вспылил я. — Это вы задурили мне голову своими немецкими россказнями! Почем вы знаете, что она немка? Может, она вообще неизвестно что?

— Потому что Рига — немецкий город! — вдохновенно воскликнул мой собеседник. — И тот, кто этого не понимает, — идиот и неуч! Рига — немецкий город! В этом, и только в этом весь аромат его обаяния и его филистерский уют с непостижимой для русского мелочной регламентацией. Немец, и только немец мог заранее просчитывать, сколько пар смогут танцевать на свадьбе одновременно. И только немец мог вытянуть к небесам эти фантастические шпили, только он мог измыслить извилины узких улочек. Извилины... Старая Рига — мозг. О, какие удивительные, размашистые идеи рождались в нем!

— Но позвольте... — пробормотал я. — А латыши?

— Ха-ха! Латыши! — Он демонически расхохотался. — Конечно, их роль в ганзейской Риге была необыкновенно важна. У них было целых два братства: носчиков соли и носчиков пива. Пивоносцы! Ха-ха! Еще они славились льнотрепальным производством. Ха! Трепальщики! Таковыми они были — таковыми и остались!

Вдруг он замолчал. Мы прошли минуту-другую, и мой товарищ покаянно помотал головой:

— Эх, не то я тебе наговорил... Погорячился. Что там — есть, конечно же, есть латышское веяние в этой земле. Да взять хоть ту же фрау Ритхен. В ней явственно чувствуется ливский дух, древний, дремучий, донемецкий...

Неожиданно наша беседа была прервана.

— Христофорыч! — Взвизгнув тормозами, перед нами остановился "Запорожец". Оттуда высунулся взлохмаченный субъект крайне запущенного вида. — На работу подбросить?

— Давай! — радостно откликнулся мой спутник.

— На какую работу? — удивился я. — И почему "Христофорыч"? Вы же вроде Иван Федорович?

— Христофорычем меня зовут за человеколюбие. Помните святого Христофора?

— Это который Христа из реки спас?

— Да. А утром вместо Младенца нашел груду золота. На эти деньги и была построена Рига. Ну, я иногда ссужаю своих коллег по работе, когда у них "нутро горит", так меня в шутку и прозвали за сердоболие.

— А что за работа?

— Философская. Садитесь. Посмотрите — не пожалеете.

Мы поехали. По дороге остановились у магазина, и мой знакомый втиснул в машину ящик с пивом. Шумные, сверкающие светом кварталы города остались позади. Впереди была тьма.

— Дело в том, — печально говорил мой приятель, — что Рига — сложное явление. Кроме немецкой и литовской крови, была еще кровь польская и кровь шведская. Я имею в виду не только генетику народа, но и гены искусства тоже. А еврейская Рига с ее ароматом пряного иудаизма? Это тоже своего рода корица или гвоздика, без которых печенье не получится. И наконец, русский элемент — колоссальная синтезирующая сила, она пересоздала Ригу. Была Ганза, прекрасная, уютная и мелочная Ганза. А стала — Империя. Именно тогда был завершен духовный памятник, которым была Рига.

— Была? — переспросил я.

— Конечно, была. В тридцатые годы драпанули немцы, в Отечественную — перебили евреев. Сейчас русских выдавливают. Глупо это все. Раньше Рига была передним двором Империи, а нынче становится задворками Европы. Жалкими, затхлыми задворками.

— У нас были комплексы вины, — вступил в разговор водитель, — а у них — комплексы холопа.

— Да, Петя, тут ты прав. Печально, когда сиволапый лапотник начинает корчить аглицкого лорда. Однако мы приехали.

То, что я увидел, походило на преисподнюю. Тьма озарялась пламенем горящих мусорных куч. Тучи чаек взвились, когда мы остановились. Я вгляделся. Вокруг были горы спрессованного мусора. Мы приехали на свалку.

— Выходите и выносите его. Только, ради Бога, осторожнее.

Мы вышли и вытащили ящик с пивом. Вытащили и понесли. Шли недолго. Вскоре перед нами открылась полуземлянка-полушалаш. Войдя внутрь, мы увидели романтическую картину. Около уютно потрескивающей рубиновым огнем "буржуйки" сидели трое: бомж Вася, бывший учитель русского языка Александр Макарович и бывший квалифицированный рабочий Илья, на левой руке которого отсутствовали верхние фаланги пальцев. За исключением бомжа Васи, народ был довольно приличный, не опустившийся. Увидав ящик, все быстро принялись разбирать бутылки и уже через минуту сидели на некоем подобии нар, степенно рассуждая о смысле бытия.

— Как же вы здесь работаете? — спросил я писателя.

— Свалка — очень выгодное место, если с умом к ней подойти. Тут немало ценных вещей можно обнаружить, даже раритеты попадаются, если хотите знать. А для нас это не просто бизнес. Это наша последняя надежда. Днем мы приезжаем сюда как на службу, а ночью нашу базу сторожит Вася. Но сегодня все задержались. Праздник все-таки. Единственная утеха для безработных.

— И вы безработный?

— Я стал безработным раньше всех присутствующих, — улыбнулся Христофорыч. — Русская литература нынче не в чести.

Меня возмутила какая-то рабская обреченность этих людей.

— Послушайте! Вы же все имеете образование, навыки работы! Почему вы не переберетесь в Россию?

— Мы там не нужны, — просто ответил Илья. — Экономика в развале. Наверху — воруют, внизу — спиваются. Я туда ездил недавно. Не лучше, чем здесь... Нет, не лучше.

— Но там хотя бы свои. Здешних можно понять: тоскуют о своем хорошем прошлом, вот и вымещают "обиды"...

— Да не было у них прошлого, — возразил мне учитель Александр Макарович, спокойно протирая очки. — Миф это, раздутый и больной. Перед самой войной немцы, которые здесь жили веками, уехали в "райх", чувствуя угрозу. Некому стало отправлять масло, сливки, бекон. Так и появилась иллюзия изобилия и воспоминание о прежней "райской" жизни. Потом Латвия воссоединилась с Россией, затем была война. И если бы не она — быстро открылось бы, что никакого экономического взлета и не было. Но этого никто не хочет признавать. Мифами жить проще и приятней.

— Но вы-то, вы! — теребил я Христофорыча. — Вы-то с вашим талантом были бы востребованы!

— Вы ничего не понимаете... — тихо сказал он, и его яркие темно-синие глаза показались мне черными. — Я не могу оставить этот город. Я хранитель его традиции, той, подлинной, священной культурной традиции. В известном смысле я и есть Рига. Как же я могу уехать сам от себя?

Провожали меня утром. Шофер Петя вызвался подкинуть до гостиницы.

— А может, все-таки еще увидимся? — говорил я заплетающимся языком, пихая Христофорычу визитную карточку. — Если надумаете приехать — звоните!

— Посмотрим, — ответил он. — Ну, счастливого пути. Прощайте. — И поднял руку.

Я взглянул на него в последний раз и поразился: он удивительно напоминал статую святого Христофора с Младенцем на плече, стоявшую когда-то на берегу Даугавы. Мне даже почудилось над плечом у писателя какое-то сияние. Но я тряхнул головой, видение пропало, и начался обратный путь. По дороге я заснул и очнулся лишь у гостиницы.

Если откровенно сказать, я до сих пор не могу понять, кто мне тогда встретился в подвальчике у Домского собора и встретился ли вообще; может, очаровательная бюргерша, закутанная в тонкие кружева, просто привиделась?

Хочется проверить, съездить в Ригу на Янов день. Да все как-то не получается. Дела, дела...