Григорий Иванович Вихров родился в 1961 году в Коломне. Закончил исторический факультет Иркутского государственного университета. Много путешествовал, жил в Сибири, в Туле и в Ясной Поляне, где создал большинство стихотворений последних лет.
Вихров — член Союза писателей СССР с 1989 года. Окончил Высшие литературные курсы. Его стихи переведены на французский, немецкий, болгарский, испанский, монгольский и другие языки.
Когда я впервые познакомился с творчеством выдающегося русского поэта Григория Вихрова, меня поразило многое. Это — и искренние, прочувствованные строки о недавней афганской войне («Небесные призывники», «Казнённые»), и стихи, полные глубокой боли за Россию («Слепая русская беда», «Откровение ушедшей России», «Увидел ночи предстоящие…»). А в его таком, казалось бы, простом стихотворении «Пахнет воском у церквушки…» образ стоящей перед иконой матери — это образ самой России, в воскресный вешний день молящейся за погибших во всех минувших войнах. С большой любовью и теплотой пишет поэт и о своей матери («Мама! Ты только не смей…», «Я из молитвы матери иду»).
Об этом пишет и Ольга Стукалова: «Гулкая, густая, глубинная поэзия Григория Вихрова прорастает из его имени, как будто специально созданного для поэта или пламенного революционера. И этот пламень ощущается в его совсем, казалось бы, не митинговых, не лозунговых строках. Наоборот, его строки — сама устойчивость, почва, камень. И Храм. Высокие своды. Резонанс священных звуков.
Звуки русской речи складываются в пронзительные и статичные, утончённые и чувственные, гневные и лирические образы. В его поэзии есть что-то скульптурное. Монументальное.
Григорий Вихров — Поэт Сводов».
Наш земляк сейчас живёт в Москве, но каждое лето приезжает к матери в село Малое Колычёво, что близ его родной Коломны, рядом с благословенным Девичьем Полем. У коломенских поэтов стало традицией собираться в этом гостеприимном доме.
Местом встречи поэтов, художников, музыкантов во все века оставались небольшие артистические кафе, мастерские, частные квартиры. В атмосфере непринуждённого общения, обсуждений, споров рождалось, шлифовалось, огранялось многое из того, что позже вошло в сокровищницу мировой литературы, живописи и музыки.
Смею напомнить, что идея создания литературно-художественного издания «Коломенский альманах» — одного из лучших в России, ставшего литературной визитной карточкой нашего города, — тоже родилась на кухне в результате частной беседы о судьбах литераторов и их произведений.
Прекрасный русский поэт Григорий Вихров родом из Щурова. Потом его семья купила дом в Малом Колычёве. Сейчас Григорий Иванович живёт в Москве. Он постоянный автор «Коломенского альманаха». Вот и в этом году во время его приезда в родной город в доме его матери собрались коломенские литераторы. Собрались в неформальной обстановке, чтобы поговорить о поэзии, почитать друг другу стихи.
«Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда», — писала Анна Ахматова. Поэзия — это внушение Бога. Эти слова принадлежат уже Григорию Вихрову. Это как жить, дышать. Уже потом учёные разложат всё по полочкам и объяснят строение золотых строчек на основе выведенных ими законов.
— Я живу под этим внушением. Когда тебе говорят, не говоря. Подталкивают, куда идти. Я это чувствую. Это и страшно, и сладко. Иногда думаю: а за что дано всё это? — ищет смысл своего существования Григорий Вихров. — Я даже не понимаю, как это получается — писать стихи. Для меня поэзия — высказывание правды. Я имею моральное право говорить правду.
— А почему в новой книге такое название: «Цыганские ворота»?
— Оно выражает моё странное ощущение мира… Так называется одно из стихотворений. Цыганские ворота отворил мне дед Павел лет в пять, подведя к полю со столбами электропередачи — мистическими циркулями, — измеряющими врèменное, временнòе пространство.
Пройдёшь с малой силой — быть беде. С большòй — здесь и останешься.
С бòльшей — иное узришь.
Тогда я и прошёл первые свои ворота, ведая — средоточие незримого, сущего во мне самом».
Разговор был о миссии собирателей талантов, которую в нашем городе в сфере литературы взял на себя «Коломенский альманах». О том, что благодаря подобным встречам люди получают возможность общаться с коллегами по цеху.
— Такого на моей памяти, а я довольно долго живу, в Коломне не было. Мы просто варились в своём соку, — обобщила поэтесса Татьяна Башкирова.
Она права.
Бывать на таких встречах очень интересно. Это прежде всего и возможность услышать объективную оценку своих произведений, и получить совет, вдохновение, толчок к дальнейшему творчеству. И просто поддерживать контакт с выдающимися людьми, которых воспитала коломенская земля, согреться душой возле пламени их таланта.
Поэт много выступает с творческими вечерами и лекциями в городах и университетах Западной Европы: в Брюсселе, Амстердаме, Люксембурге, Маастрите, а также в Москве, Санкт-Петербурге, в Туле и Тульской области, в городах Западной и Восточной Сибири.
С 1996 по 2009 годы преподавал в Тульском государственном педагогическом университете им. Л.Н. Толстого.
Стихотворения поэта Григория Вихрова печатались в журналах: «Литературная учёба», «Москва», «Студенческий меридиан», «Молодёжная эстрада», «Время и мы»; в поэтических сборниках: «Лучшие стихи года», «Дебют»; в альманахе «Поэзия», в «Литературной газете», в «Литературной России», в региональных изданиях: «Коломенский альманах», «Альбом»; в журналах: «Сибирь», «Воскресение».
Григорий Вихров — победитель Всемирного фестиваля поэзии в городе Льеж (Бельгия) 1990 года, дипломант фестиваля поэзии во Франции (1998); участник Дней Славянской письменности в Болгарии, Пушкинских дней в Молдове (1994, 1995), Дней русской культуры в Молдове (2005, 2006, 2007); Дней русской литературы в Польше: Гданьск — Сопот (2004), участник Международных Писательских встреч в Ясной Поляне.
«Цыганские ворота» — девятая книга поэта. В ней — стихи, переводы, посвящения. Смело звучит голос Григория Вихрова в его гражданских стихотворениях, строки о горевой судьбе России полны скорби и боли. Любовные его стихи лиричны и проникновенны. Вообще, она очень музыкальна, поэзия Вихрова. Слова ложатся свободно, естественно, будто сама Природа шепчет их автору во время его прогулок, во время его мечтаний… И всё сделано крепко, по-русски, по-своему, по-вихровски, — нет ничего подражательного, никаких перепевов и повторений. Поистине большой Поэт!
Григорий Вихров — инициатор и организатор областного фестиваля детской и юношеской поэзии «Хрустальный Пегас» (1998, 1999, Тульская область, Велегож); инициатор и организатор литературных вечеров «Литературные встречи с поэтом Григорием Вихровым на Пречистенке» (2001, ГМТ); автор и ведущий программы «На рубеже тысячелетий. Поэзия» на радиостанции «Визави».
И всё-таки главным делом в жизни поэта остаётся поэзия. Чуткое его сердце горячо откликается на события современности ( «Выдувает Россию в трубу», «Ненависть — усердная стряпуха…», «Горят леса — и плачет Подмосковье…»). Найденное Слово у Григория всегда ново и неожиданно, образы — точные, красочные, запоминающиеся ( «Дырявым водочным рублём / Трясётся флаг над кораблём», «И ветер — в душах и умах / Гуляет купчиком весёлым», «Современность — свирепая баба»). Лирика его чиста и проникновенна («Славу благословенного тела / Грешной песне моей отдала»,
«Плачет душа — перебили крыло», «Люби меня нежно, как редко двоим / Любить удавалось в холодном раю»). Продолжается жизнь, и приходят новые, волнующие строки, окрыляя и радуя.
И как тут не вспомнить рассуждения о поэзии В. Боткина: «…Поэзия никуда не исчезнет, пока не иссякли внутренние, живые силы России, поддерживающие в ней способности творчества».
А теперь и ты, читатель, прикоснись к высокому творчеству русского поэта:
* * *
От больной бирюзы,
От болящей России
След горячей слезы
Ищут в поле борзые.
Режут лезвия морд
Вражьих ржавые травы.
Ухажористый чёрт
Ищет варежку павы.
Ты зачем и о чём
Затужила, девица?
На весну обречён —
Колокольчик дымится.
От собачьей слюны
Наст растаял до срока.
Нынче праздник жены
Охраняет сорока.
Лишь бы ворон молчал
И не выдохлись кони.
След слезы отвечал
Жажде верной погони.
Не дарил бирюзы.
Не ославил России.
След лучистой слезы
Ищут в поле борзые.
* * *
Под насыпью, во рву некошеном…
А. Блок
Увидел ночи предстоящие —
И сны терзают небывалые:
Восторги жгучие, таящие
И слёзы, скорбные, немалые.
Резвятся русские испаночки.
Духами дразнят, душат потом.
Автомобили, дровни, саночки
Теряются за поворотом.
На перекрёстке дней торжественных
Пою, один из неприкаянных,
Слежу толпой мальчишек женственных,
Ревущих глоткой войн окраинных.
Стальное кружево… Нет — крошево!
Судьба моя образовалася.
— Где ж Родина? — спрошу прохожего. —
Куда исчезла, подевалася?
Земляк, в костюмчике поношенном,
Твердит, на чудо уповая:
— Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит, как живая.
* * *
Пока в пробитом котелке не порыжел кулеш,
И о тебе, как о телке, не думает Господь,
Пиши красивое письмо, глазами солнце ешь:
Вся жизнь — на русском языке!
Не жалуйтесь, «вашбродь»!
На наше небо звёзд набег,
И воздух вздорожал.
Я песню деда повторял
На разные лады:
Как «злой чечен ползёт на брег
И точит свой кинжал»,
А гурии его зовут в небесные сады.
Сходились раз — сойдёмся два.
Булат сожжёт булат.
И я заплачу на заре о мирном марш-броске.
И снова прадед мне кричит:
— Не покоряйся, брат!
Вся жизнь — на русском языке!
Шелковом волоске!
* * *
Слепая русская беда —
Телега трёхколёсная.
А ночь, а ночь, как никогда,
Бесслёзная, белёсая.
Да прямиком, да в тишине
По пустырю, по площади
Беда заехала ко мне:
Три колеса, три лошади.
И повезла березняком
До времени, до лучшего.
Беде нельзя порожняком,
Без ямщика поющего.
Коням бедовым — без кнута
Ремённого, свистящего.
А трём дорогам — без креста
И месяца светящего.
У трёх дорог — три ворона,
Холодные глаза.
Раскатятся в три стороны
Три верных колеса.
А конь тяжёлый в яблоках —
За первым колесом.
А конь каурый — за вторым —
В метели невесом…
А белый конь — исхлёстанный,
Нет преданней коня —
По снежной взрытой простыни
Назад везёт меня.
Свет, свет… светел ты, мой край.
Да свет не ближний.
ПЕСНЯ ОДИНОКОГО ОФИЦЕРА
Утихнет ветер северный,
Погаснет снежный свет.
Очнусь в чудесной Сербии
С немногим в двадцать лет.
Патрончики потрачены,
Обуглены ремни.
И все долги уплачены.
Попробуй упрекни.
Покошенные красные.
Заваленные рвы.
Как мы хотели к праздникам
Добиться до Москвы.
Приснился, мною сгубленный,
Кричащий паренёк —
Крестьянский лоб насупленный,
Играющий клинок.
Рукою обречённою
И манит, и зовёт.
С моею наречённою
В обнимочку плывёт.
Покошенные белые.
Заваленные рвы.
А мы хотели, бедные,
Добиться до Москвы.
Не обнимаю суженой
В небесной резеде.
Я — офицер заслуженный —
Умру незнамо где.
Под шестьдесят, под семьдесят,
Без деток, без жены.
Спасибо тебе, Сербия,
За будущие сны.
* * *
Пахнет воском у церквушки.
Брызжет вербою весна.
Воскресенье. У старушки
До полудня жизнь ясна.
Марширует век военный.
Взгляд свинцов. Язык остёр.
Сын мой, ангел убиенный,
Крылья скорбно распростёр.
На стене, в одеждах белых,
Ночью блазнился во сне
Младший, павший смертью смелых,
Смертью русских на войне.
Воскресенье. Над Россией
Облакам холодным плыть.
Тяжело старушке сирой
Крестную щепоть сложить,
Троеперстье вдовьей доли…
Обжигают всё сильней
Сердце три щепотки соли —
Муж и двое сыновей.
* * *
Я буду скакать по холмам
задремавшей Отчизны…
Н. Рубцов
Пойду собирать
на закорки, приладив беремя
Недужных вестей,
зашивая суму на ходу.
Сквозь тварное наше,
утробное, пошлое время,
Мольбы и проклятья
сбирать безуспешно пойду.
Гордись, россиянин!
В тебя мудрено не влюбиться!
Прикажут — и горы,
и шею мальчишке свернёшь!
Ты волен сердито и дёшево
кровью упиться
До визга, до нюней…
Да в красном углу блеванёшь!
Гордись, россиянин,
нечаянным ростом былинным.
Ужо тебе, братец!
Пугая столичный аул,
Полкан толстомясый
рубает проверенным дрыном,
И падают старцы,
и жёнки зовут караул.
И раной сквозит
предсказание песни протяжной,
И стены крошатся
дыханием завтрашних дней.
На дохлой гитарке
бренчит человечек продажный:
Куда ему лиру поднять
и восплакать на ней!
Пойду собирать, поползу
или жемчуг небесный
На площади редок,
на улицах гневных смешон?
И Лиру обнимет,
отнимет Поэт неизвестный
У мрачного праха,
у чёрного хора времён.
* * *
Достойный лёд мелованной бумаги
Принадлежит пророческой отваге.
Конец столетья. Смута на Руси.
Хоть вены вскрой, хоть локти прокуси.
Народ раздет. И банею кровавой
Напуганный, безмолвствует оравой.
Мятежные языческие боги
Забиты в коммунальные чертоги,
Шагают от сены и до стены.
И с купидонов спущены штаны
(На них тряпички сроду не бывало —
Амурчики не носят что попало).
Раздеты все: путана в соболях,
Политикан — во фраке от Диора,
Когда-то вездесущая Контора,
Дуб вековой, мерцающий в полях…
О, Господи! Какой телеэкран
Вместит соитий грозные сюжеты!
Рекламный мусор выметут Поэты,
Прославленные дворники всех стран!
Покровы сняты! Суть обнажена!
И Родина свечою зажжена!
ВРЕМЯ ЗАКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ
Ворота закрыты.
Хозяева спят, не проснутся.
Кровати под ними
Холопскими спинами гнутся.
Так пьяные дрыхнут.
Так мёртвые спят без боязни.
Купец — после выгодной сделки.
Палач — после казни.
Прощайте, перины!
На брошенном снеге согрелся.
Хозяйской малины
Вприглядку, до рвоты наелся.
Скрестись ли, дубасить?
Не сладко придётся воротам,
И кол головою украсить
На радость воронам,
Ворчащим собакам,
Смышлёным смеющимся детям…
Ну, что? Успокоился, милый?
Ответишь? Ответим
За подлый общак,
Осквернения — умысел главный,
За весь натощак
Засыпающий мир православный.
За тропы комет,
Предвещающих бедствия,
Бездны.
За то, что мы здесь не должны,
Не нужны, не уместны.
За то, что близки лепотицы,
И лани, и крали.
За то, что бездарные воры
Ворота украли.
За то, что воротит с души
От скупого ответа.
За то, что просил подаянья
У белого света.
Могу потесниться.
Резвитесь.
Шумите покруче.
Глухие ворота закрыты.
И средневековье дремуче.
СТИХИ О СОВЕТСКОМ ШАМПАНСКОМ
Храню, храню воспоминанье детское.
Шепчу девчонке славной, непростой:
— А всё-таки шампанское — «Советское»,
И виноград на чёрном — золотой.
Как все, не все мы ананасы лопали
И у кисельной маялись реки.
И всё-таки бутылки чаще хлопали,
И пробками сшибало потолки.
Не плачь, не плачь: теперь пора жиганская.
В чужих краях и на чужих складах —
Искристое шампанское, «Цимлянское»,
Весёлый «Брют», любимый в городах.
Шипят снега, сияют знаменитые
Под звёздами и фарами авто.
Целуемся, друг другом не забытые,
Целуемся, целуемся… не то.
Уйдёт со страстью воспитанье светское.
Бокал пустей, когда карман пустой.
А всё-таки шампанское — «Советское»,
И виноград на чёрном — золотой.
* * *
Так по неприбранным квартирам,
На кухнях тающих подруг,
Мы собирались править миром,
Устав от ненависти вьюг,
Устав от лозунгов недужных
И угрожающих примет,
Присобирая пепел дружных
Охаянных, последних лет.
Скажу на дымном бивуаке
Ровесникам, спешащим в ночь:
— Не торопитесь в подлой драке
Друг друга честно истолочь.
Давно на улицах не видел,
Во сне не вижу милых лиц.
Золотогубый, тучный идол
Повелевает падать ниц.
Приказывает враль бесполый
Служить чуме и грабежу.
И Я — доверчивый и голый —
Сквозь оборотней прохожу.
* * *
Мама! Ты только не смей
Зря горевать над летами.
Стаи твоих голубей
В долгое небо взлетали.
Плавно кружили они.
Ты узнавала с волненьем:
Ясные разные дни —
Радужное оперенье.
Мама! Ты только не смей,
Шаль закусив ненароком,
Пересчитать голубей,
Не прилетевших до срока.
Пусть навсегда, до зари,
Встречу с разлукой мешая,
Кружат твои почтари —
Белая стая большая.
ПЕСНЯ О ДЁГТЕ
На заре звенит комарик.
Сиротинушкой поёт.
Фёдор дёготь курит, варит…
Под завязочку забот.
Чтоб колёса не скрипели,
Не будили земляков,
Чтобы девки поскромнели,
Не дурили женихов.
В лихолетье гонят дёготь,
Дёготь едкий и густой.
Чёрный, точно чёртов ноготь,
Растолчённый с берестой.
С чужаком голубка пляшет,
Клятвы в камешки дробит,
Дармовым платочком машет,
Перстеньком глаза слепит.
— Не кручинься, сокол! Сварим
Дёготь, прежнего темней.
— А не жалко мазать, парень,
Двери юности своей?
Ишь, подружки взяли моду:
Часом ссора, бабий грай.
Ложка дёгтя — в кадку мёду!
Знай, товарка, не моргай.
Мужики не привереды.
Завладеет бес ребром…
Помни, славен дёготь дедов
Всё не злобою — добром.
Чтоб колёса пели складно
На дорогах там и сям,
Чтоб ворота пели славу
Приезжающим гостям.
Пыль взметнётся в стане вражьем —
Дёготь дедовский храним.
Да своих ворот не мажем
И соседских не черним.
* * *
У Певца не бывает врагов.
Он товарищ ушедших богов.
Он приятель грядущих светил.
Он себя в белый свет превратил.
И в сырую промозглую тьму
Обнажается: жарко ему.
На коленях — закат и восход —
Укачает рачитель свобод.
На восходе — цветок снеговой.
На закате — он рдяный, живой.
У Певца не бывает врагов
Среди птиц, среди слёз — облаков.
* * *
Первый снег утешающее ярок,
Утешительно радостно нем.
Я старик для него, перестарок,
Ветер вещий из русских поэм.
Бестревожные ветви качаю.
Голубей огнеоких кормлю.
Никого на пути не встречаю.
Не твержу рокового «люблю».
Первый снег на высоком пороге,
На ладонях и в райском саду.
По заснеженной, чистой дороге
Не по праву, быть может, иду.
* * *
Не брезгуй рябиной:
остатние ягоды рви.
Озябшей любимой
последнею гроздью живи.
Рябиной пожертвуй,
в нависшее небо спеша.
Позёмкою шаткой
блукает чужая душа.
Над скудною горстью
скажу беспощадно: «Прости!»
Продрогшую гостью
и ночью сумею спасти.
Ругают невежу:
в углах — ни светца, ни кола.
Мужаюсь и грежу,
гармошку сжигаю дотла.
К утру ли поближе
дорожку светлей размету.
Рябину увижу, увижу
рябину в цвету.
* * *
NN
Весёлые травы и ветер степной…
И сон опустился на грудь.
Ты шепчешь ревниво: «Останься со мной.
И ночку, и зорьку побудь».
Костёр принимает обличье коня.
Скакун обернётся судьбой.
Признайся огню, что не любишь меня —
И просишь остаться с тобой.
Безумное время по жилам течёт
И души сжигает дотла.
Не чёрт я, не ангел. И ангел! И чёрт!
Ты счастье лихое нашла.
Умчится огонь, похищая коня,
Вольготно искать водопой.
Признайся луне, как не любишь меня —
И просишь остаться с тобой.
Забудь мои губы, и речи забудь.
За радость усталую, за…
Тобой повторяю: «Поближе побудь,
Пока не открылись глаза».
ДОНСКИЕ СТИХИ
Жене
Не заламывай рук на пороге!
Не стыдясь, при родне обними.
Уступая военной дороге,
Белый хлеб пред конём разломи.
Не смогла удержать каравая —
Покатился в горячую пыль.
Говоришь, голова горевая,
Разведёт серебристый ковыль.
Разведи костерок за спиною,
Задержи бесприютное зло.
Не печалуйся передо мною:
Наше солнце лучи развело
От туретчины полуродимой,
До китайской Великой стены,
От России пшеничной, единой —
Соловьи соловецкой волны.
Обретения нету жесточе.
Птахи лёгкие к сердцу летят.
Я гляжу в твои карие очи,
Так в глаза увлекаемой ночи
И победы, и смерти глядят.
* * *
Карине Чугреевой
Из ночных оснеженных ветвей,
Заклиная мать или сестру,
Запоёт последний соловей:
— Если ты заплачешь, я умру!
Ласки утешающий огонь
Дымом застелился поутру,
И записка — звёздочкой в ладонь:
— Если ты заплачешь, я умру.
Небо — или просьбы — широки.
Ветер оживает на юру.
Уходя, горюют старики:
— Если ты заплачешь, я умру.
Улыбаюсь и не пощажу,
Слёзы безнадёжные утру.
Там, откуда нынче я гляжу:
— Если ты заплачешь, я умру.
И любви, и тайне исчезать.
Вольно цвесть весеннему костру.
И опять я вынужден сказать:
— Если ты заплачешь, я умру.
* * *
Жене
Горят леса — и плачет Подмосковье.
Кричит лешак — хранитель родников.
До речки не дойти и в сто веков,
И в сто веков
В глазах русалок тлеет слово вдовье.
Ты назначала встречу — я приду.
Ока мелеет. Я приду скорее.
Представь, я в прошлом дёргался на рее,
Мне в тон хрипел разбойный какаду.
Пришёл. И руки в руки отдала.
Вода — по пояс. Мы дойдём до брега,
Где бродит эхо, оживает нега…
Хвала жаре медвежьего угла!
На синем небе вольно облакам.
На дне песчаном я нашёл подкову.
— На счастье, — говоришь. Я верю слову.
Горят леса… И слёзы — по щекам.
* * *
Последний кузнечик великого лета
Бессменно чудит на груди у поэта.
На сердце возляжет, под локоть прыгнёт…
Последний кузнечик о счастье поёт.
Пусть некому счастья отдать, отрешиться
От жизни безумной!
Лишь можно лишиться
Великого лета, просторной груди…
— Кузнечик, под утро меня разбуди!
Сыграй, бедолага, проснись, дорогой!
И с дивною скрипкой пляши под рукой.
Открыта ладонь. И пять пальцев — рабы
Завещанной и бескорыстной судьбы.
И звёздочка к солнцу проложит дорожки,
И Пушкин устало попросит морошки.
Великое лето любви и вины.
Кому мы нужны? Никому не нужны!
Зачем же собрата тревожит поэт?
Зачатие песни — рожденье на свет!
ИЗ ВОСТОЧНОГО ЦИКЛА
* * *
Расскажи о восточном ковре,
О каплях росы на нём.
Что дороже? — Дороже предчувствие.
Скоро придут османы.
Ты ещё вчера плясала
Тайно от отца, жарко для меня.
Пламенели узоры ковра.
Ты, дерзкая, расплавила амбру.
— Бежим! — сказали ресницы.
— Бежим! — отчеканил копытами конь.
— Твой клинок дамасской стали?
Их было немного. Сотня.
Сталь не спасла.
Долго головы влюблённых
Поддерживали облака
Улыбками счастья.
И только бедный водонос
Жестоко пел:
— Любовь — это влага,
Спасающая и после смерти.
О, как потрескались ваши губы…
* * *
Тебе предлагали ткани,
Вобравшие многоочитые моря.
Тебе предлагали ткани
С клёкотом дельфинов,
С пением сирен,
Смакующих жизни и звёзды.
Тебе предлагали ткани
Общей души моряков,
Пропащей, ожившей на дне.
Моряков, робко тебе предлагающих ткани
Жгучих испанских колоний,
Где солнце подобно стуже ужаса и наслажденья,
Подобно мурашкам на теле Бога,
Ныряющего мальчуганом за жемчугом и правдой.
Когда предлагают ткани, тогда говорят:
— Посмейся.
Мы все на поверку — голы.
И ты обнажись. О, чудо!
Весна не умеет стесняться.
Распахнуты руки цветами,
Срезанные кинжалом,
Изранивающим руки.
Руки цветов — восстанье.
Ткани пронизаны ветром.
И я подглядел, бесстыжий,
И я возомнил…
И всё же — вновь льёт
Молодое тело
Вино
На мои ладони.
* * *
— У пери — рубин, у пери — рубин! —
Кричали мальчишки.
И что?
— У пери — рубин!
Прошёл караван сквозь алое сердце,
Разбойник прошёл.
И кровь облизал шах-ин-шах
С маленького кинжала.
Для женщины мало
Рубина.
— Прости.
За кладом наследуют клад,
И зёрна племён засияют в горсти.
Я стану несметно богат.
И ты запоёшь: «Где полюбим вдвоём?» —
Великий рубин на пальце твоём
Пылает, рождая Коран.
Сияют пророки, рождаясь на свет.
Оазисом стал караван.
ПРИГОРОЧЕК
Анастасии Толстой
«Пригорочек, пригорок», —
Припевочку пою.
Ужели не увижу
Пригожую мою?
Она, не зная скорби,
Платок по ветру льёт.
На дальнем на пригорке
На цыпочки встаёт.
Невинной вишней дышит.
…Смущается… Едва
Послушает украдкой
Охранные слова.
«Пригорочек, пригорок», —
Красу побереги.
От злого наговора
Укрыться помоги.
…Дождусь ещё, коснётся
Огнём горящих щёк
Отпущенный на волю
Трепещущий платок.
Увидимся не скоро.
А ветер в свой черёд
На дальний на пригорок
Платочек заберёт.
* * *
Отбелили скатерти льняные
Мягкие могучие снега.
Отбелили скатерти земные.
Отбелили скатерти иные…
Чистота сегодня дорога.
Ласковыми крыльями объяли
Сдвинутые древние столы.
Внуки просветлённые стояли.
Выходили пращуры из мглы.
Хлебом незабвенного покоя
Ты гостей не потчевал давно.
Всласть дымится бедное жаркое,
И яснеет мутное вино.
Примирились лютые соседи.
Повинюсь за жизнь и жизнь свою.
Я, на праздник не принёсший снеди,
Песню позабытую спою.
Подари болящим исцеленье.
Ниспошли на падших благодать.
Не заставь убогие селенья
На холмах младенческих рыдать.
Зримее у милого порога
Тихий свет небесного следа.
Хоть и далеко ушли от Бога —
Далеко до Страшного Суда.
* * *
Почему на площадках весёлых,
От тревожащих сил вдалеке,
Не люблю я девиц полуголых,
Видя девочку в белом платке.
То ли смерть забрела ненароком?
То ли жаждет девчонка сказать
В ожерелье — жемчужины окон
Белым светом, платочком связать.
Тихой прядью, бессонною нитью,
Не страшась и волшебных очей,
Ни мечте, ни любви, ни соитью,
Не иным продолженьем речей.
Пусть попляшут. И я, озираясь,
Возгорюсь на последнем цветке.
Позабыть, позабыть не стараясь
Ужас девушки в белом платке.
Я и так ей не нравился раньше,
На телегах веков грохоча.
Почему ж на Маринкиной башне
В ночь ухода сияет свеча?
* * *
В родной стороне, на пороге родном,
Накроют дерюгой, укроют рядном.
На зависть покинутым хатам
Обнимут отеческим матом.
Прохожему жутко. Поэту мертво —
Угнали коней, погасили метро.
Не слышится из мирозданья
Ни «здравствуйте», ни «до свиданья».
Иду и гадаю: какого рожна
Уходит эпоха, уходит жена.
И всё же — эпоха дороже.
С женой беспокойнее всё же.
Небесные тропы, земные мосты
Ведут в коммунальные клети.
Ах, трепетным утром рыдают цветы,
Растут и рыдают в кювете.
Не плачьте. И сам я заплакать готов
У ваших порогов, у ваших цветов.