Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой…
Анна Ахматова
Сегодня настоящий абакумовский февраль — солнечный и морозный. Словно природа улыбнулась нам. А может, и сам художник. Мы уже давно привыкли к тому, что именно в этот день — 25 февраля народный художник России Михаил Абакумов традиционно открывал свою новую выставку. Вечером к Дому Озерова текли людские ручейки, чтобы встретиться с художником, увидеть его новые работы. И вот теперь этого никогда не будет. Грустно сознавать всё это.
Мы с Михаилом Георгиевичем одногодки. И вот теперь его не стало… И сразу сузился вокруг меня интересный мир.
Коломенский Посад — особенное место в истории Коломны. В самом его сердце, на улице Островского, стоит небольшой домик — мастерская русского художника Михаила Абакумова. Это действительно важное место для всех нас, потому что вместе с художником прославлена и наша родина. Вскормленный древней Коломной, вдохновлённый её сказочной реальностью, Абакумов смог живо и многообразно воспеть в своих полотнах красоту нашего вечного и древнего города. И даже бывая за пределами России, в других странах, он везде оставался русским живописцем…
Любая его выставка всегда оказывалась в центре внимания прессы и всех тех, кто интересовался искусством вообще и русской живописью в частности. О его работах говорили, спорили, ими восхищались. Они впечатляли, создавали настроение. В картинах Михаила Георгиевича была тайна, недосказанность, которая открывала простор для воображения любого зрителя…
Многие называли Абакумова поэтом русской провинции. Я бы назвал его просто правдивым художником, который показывал нам тот мир, в котором мы имеем счастье пребывать. Абакумов был художником от Бога. Он знал радость работы, которую выполнял в полную меру сил. «Знал», — больно, но приходится теперь говорить о мастере в прошедшем времени. И всё же… То, что сделано им, сделано надолго, на многие столетия переживёт своего создателя, сохраняя в сознании живущих его облик, черты судьбы.
Народного художника Михаила Абакумова нельзя было упрекнуть в однообразии, хотя на первый взгляд могло показаться, что слишком часто встречаются одинаковые композиционные решения, сходная среда («Золото России». 1991; «Россия». 1993). Его живопись, по существу, имела много граней, с трудом вписывающихся в его палитру: необычен взгляд художника на мир, на способы его отображения. Большинство его картин лиричны («Утраченные россы». 2004; «Апрельский вечер». 2004; «Вечная дорога». 2004). Но есть и другая сторона его творчества, продиктованная высшим смыслом. Это чувство ответственности за всё, что видел и чувствовал художник («Осень в Коломне». 1988; «Тучи с запада». 1990–1993; «Последний дозор». 1995). Он однажды сказал: «Художник должен отражать красоту Божьего мира». И это были не просто красивые слова, это был девиз всей его творческой жизни. Но как труден этот путь! Надо было не отойти от себя, от своей правды. И это была настоящая битва! Стоит вспомнить слова Михаила Анчарова: «Бетховен в самый тяжёлый для себя момент написал, ломая белый грифель о чёрную доску: «Жизнь есть трагедия, ура!» Не в том смысле «ура», что он приветствовал несчастье, а в том смысле, что трагедия — это всегда битва света против тьмы… Поэтому трагедия всегда оптимистична, и да здравствует эта битва!»
В этой битве Михаил Георгиевич многое успел сделать, многого добился. У него ещё хватало времени помогать другим… Помню, как трудно создавался первый номер «Коломенского альманаха». Катастрофически не хватало денег на его издание. На «горбатом мосту» в Москве шахтёры требовали выдачи заработной платы. А мы у себя в уездном городишке ходили с шапкой по кругу и просили денег не на хлеб, а на книгу. Выручил Михаил Георгиевич: он выставил на продажу две свои картины, чтобы полученные деньги передать для выпуска коломенского журнала. Точно так же поступили его братья по цеху: Сергей Циркин, Евгений Гринин, Алексей Фёдоров. Так во время войны поднимались из окопа и поднимали в атаку своих бойцов командиры.
Не одними картинами накапливается биография художника. Ещё и поступками. Случай с финансированием альманаха помог мне увидеть нравственное начало Абакумова. Или по меньшей мере почувствовать его особенность, его, если так можно выразиться, код. Я стал воспринимать абакумовские произведения иначе и судить о них, исходя из авторского внутреннего замысла, не пытаясь подобрать какие-то неподходящие ключи.
Дивной, но невидимой магнетической силой обладают земля и человеческое сердце. Абакумовское сердце именно такое. Будь оно другим, он, наверно, прожил бы лет на тридцать больше. Сердце его было щедрым и добрым. Когда Михаил Георгиевич под Вологдой построил себе дом, он не мог наслаждаться дикой красотой русского севера один, а вёз с собой на лето коломенских друзей. Так побывали в тех краях писатель Валерий Королёв, художник Евгений Гринин. А мне он привёз оттуда дивный сюжет для рассказа «Отпуск в одиночку», который я, конечно же, посвятил дарителю.
Антуан де Сент-Экзюпери однажды сказал: «Наши близкие не умирают, они просто становятся невидимыми». Давайте и мы так жить и чувствовать, что Михаил Георгиевич живёт среди нас. Не торопитесь отходить от его картин, постойте в магнитном поле абакумовского солнечного света. Может, вам повезёт больше, чем другим, и рядом с вами замедлит свой шаг и остановится около вас великий маэстро русской живописи.
Грустно сознавать, что пятнадцатый номер альманаха создавался без Абакумова. Как он нужен был Коломне! Нужен был каждый день! Его памяти мы посвятили целый раздел «Гражданин Коломны». Пятнадцать воспоминаний о Михаиле Георгиевиче… Редакционное вступление начинается такими словами: «Академик живописи, народный художник России Михаил Абакумов оставил нас. Горестная утрата для отечественного искусства… Но ещё горше, ещё острее ощущается эта потеря в Коломне! Ибо Михаил Георгиевич Абакумов не просто наш земляк. Его картины — зримое воплощение коломенского духа. В известном смысле он и сам был Коломной.
Абакумовский город — особый феномен. Глядя на эти полотна, мы узнаём и в то же время не узнаём Коломну. И не только потому, что перед нами идеализированный художественный образ, возвышенная «вторая реальность». Но и оттого также, что сам город изменился. Коломна шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годов ушла в прошлое. Разрушены многие дома, бездарным строительством искажена дивная панорама. Недаром сам художник говаривал: «Сегодня в Коломне писать нечего».
Но древняя крепость, словно сказочный Китеж-град, сияет в холстах живописца. Она бессмертна. И это бессмертие подарил ей Михаил Абакумов. Сегодня, читая Лажечникова, мы видим старинных героев в «декорациях», созданных графикой Казакова. Но пройдут десятилетия, века протекут, а наши потомки будут представлять себе современные словесные образы в том мире, который нарисовал для них чудесный пейзажист. Скончался художник, и нас не станет, но абакумовская Коломна будет всё той же — прекрасной и бесконечно таинственной.
Абакумов был великим мастером пленэра — живописи на открытом воздухе. Он сочетал в своём творчестве яркость импрессионизма и глубину русской классики. Трудно среди современных живописцев найти равных в этом жанре нашему славному земляку.
Объём его картин — от крошечных этюдов до огромных полотен — складывается дерзкими мазками — стремительными, словно грозовой ливень. Но эта цветовая мозаика непостижимым образом всегда собирается в цельную картину — яркую, выпуклую. Речная вода, небо и облака, купы деревьев и каменные гребни крепости — всё это живое, наполненное дыханием…
И нам выпало удивительное счастье — не только созерцать эту красоту, но и видеть, как она созидается, возникает на наших глазах как бы из ничего. Современники Феофана Грека поражались удивительной внешней лёгкости, с какой он создавал свои шедевры. Мастер мог во время работы свободно расхаживать, беседовать о чём-то, а его чудесная кисть в это время словно сама собой творила дивные образа.
И подобно ему спустя шестьсот лет наш современник, Михаил Абакумов с такой же непостижимой лёгкостью подходил к мольберту, разговаривая, обращаясь к собеседнику, а тем временем из-под его кисти, точно по волшебству, возникал натюрморт или портрет необычайной живости и силы.
Так вспомним художника: пусть Михаил Георгиевич останется в наших рассказах и мыслях — не «приглаженным», а живым, будто во время работы над новой картиной.
Затем выступают Игуменья Ксения, Василина Королёва, Георгий Шувалов. Разрешите, я зачитаю эти строки:
Игуменья Ксения: Несколько слов памяти Михаилу Георгиевичу Абакумову не исчерпывают всей благодарности художнику, с которым монастырь связывает большая и многолетняя дружба.
Ещё в 90-х годах невероятное усилие сестёр над созданием небольшого выставочного зала в стенах монастыря было увенчано первой выставкой Михаила Георгиевича. На что наша иностранная насельница с восхищением сказала: «Теперь я понимаю, почему в русских сказках за ночь дворцы строят, ковры ткут, а здесь в такой короткий период возник такой прекрасный зал».
Мы много рассуждали о смысле творчества, о призвании художника, этот вопрос был интересен и Михаилу Георгиевичу:
— Я над этим вопросам думал — как рождается художник. Большое значение имеет среда, где он родится. Если он родится в тюрьме — он такой же останется, мне так кажется.
Мы около храмов выросли, купаться бегали мимо Успенского собора на Москву-реку. Та среда архитектуры храмов, та красота, которую они воплотили, хотя многие храмы и были разрушены, но они поражали воображение, они «сильно говорили», и я как-то впитал, как художник, завершённость любого пейзажа храмом. Я всё время это и пишу, потому что прекрасней этого нет, на холсте отобразить храм, и знаете, как он завершает пейзаж! Он стоит на таком месте — не прибавить, не убавить. В завершении пейзажа — храм. Все дороги туда ведут. Так же все древние города наши строились: храм — и все дороги к нему — верная система. Поэтому среда воспитывает художника».
Первая выставка Михаила Георгиевича состоялась в 93-м году и открыла совершенно новое направление в жизни монастыря. Искусство, как способность говорить в разных формах мышления и восприятия, — это и путь к познанию души человеческой, это открытие той глубины, где можно встретиться с Богом. И Михаил Георгиевич, выступая на открытии выставки погибшей знаменитой художницы Л. Сошинской, которую мы с её родственниками подготовили в выставочном зале «Дома Озерова», сказал:
— Когда уходит человек из жизни — это очень печально, а когда уходит художник — это вообще, я считаю, огромная трагедия. Людмила Сошинская ушла из жизни. После неё осталось прекрасное наследие. Чтобы это наследие жило, нужно объединение наших усилий, чтобы наши сердца были вместе. Художник — это человек, у которого бьётся сердце. Такой человек — нужен.
«В благословение к трудам на благо святой Церкви» Михаил Георгиевич Абакумов был награждён в 1999 году Патриаршей грамотой, а в 2005 году — медалью Русской Православной Церкви «преподобного Сергия Радонежского I степени». Награждение происходило в стенах нашего монастыря, по нашей просьбе и обращению к митрополиту Ювеналию, чтобы он ходатайствовал перед патриархом о столь высокой оценке его трудов.
Михаил Георгиевич часто писал пейзажи и в монастыре, радовался его преображению, восстанию из руин. Созданная керамическая мастерская, в которой стали трудиться сёстры, требовала и обучения, на что он с радостью отозвался, преподавая рисунок и живопись, задавая довольно напряжённый ритм работы и требуя внимания и усердия, «пока не получится». Он знакомил монастырь со своими друзьями и мечтал о многих проектах. Оператор В.М. Шукшина, Саранцев, его давний искренний друг и почитатель, так рассказывает об Абакумове:
— Абакумовские пейзажи! Посмотрите. Этот фантастический пейзаж называется «Дом напротив». Это дом в деревне, в котором я сейчас живу. Здесь нет никакой условности, это реализм. Я смотрю, и я верю. Михаил Георгиевич фантастически работоспособный человек. Он приехал и увидел напротив дом и стал писать из окна. Он жил как художник. Мы вечером побеседовали, пообщались, и я утром пришёл, а он говорит: «Я написал, «Дом напротив» называется». Такая же «объёмность» и ясность, как и в поэзии:
«Чуть слышится ручей, бегущий в сей дубраве.
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах…»
Мы сразу видим, что это — документ, который великий художник, как Абакумов, взял и запечатлел.
Отпевание в Покровском храме Ново-Голутвина монастыря собрало многих людей, искренне скорбящих о расставании с таким большим другом и замечательным художником, и слова молитвы об упокоении сливались со словами благодарности его таланту, благодарности его большому сердцу и чуткой доброте.
Василина Королёва: Я пыталась вспомнить, сколько лет я знаю Михаила Георгиевича? Получалось — лет восемнадцать-девятнадцать. Для кого-то это немного, но для меня — почти вся жизнь. Сначала было моё советское детство, а потом, когда я только-только начала осознавать себя, задумываться о своём пути, в моей жизни появился Михаил Георгиевич Абакумов — «дядя Миша», друг моего отца Валерия Васильевича Королёва, и с тех пор был в ней всегда.
Однажды отец взял меня с моей младшей сестрой Катей в гости. Снова, как тогда, в первый раз, вижу мастерскую с простыми белыми стенами, пропитанную лёгким запахом красок, лаков, растворителей и, самое главное, — от пола до потолка заставленную и завешенную картинами, этюдами, эскизами. На них — Коломна, с детства знакомые виды Кремля и такие укромные уголки, местоположение которых я, коренная коломчанка, определяю с трудом. В этих картинах дует ветер, по небу проносятся облака, солнце играет мелкой речной волной, и на одной из них, особенно живой и свежей, борется с ветром крепкая кудрявая берёза с тонкими прядями на концах веток — «абакумовская» — удивительно точно найденный образ этого дерева, не такая, как «саврасовская» или «левитановская»; и с этого дня я, встречая такую берёзку, всегда вспоминаю картины Абакумова.
Помню: мне, ещё не вполне оправившейся от первого восторженного впечатления, Михаил Георгиевич подаёт чистый холст: «Ты ведь рисуешь, учишься? Вот, посмотри, — ромашки (в простой стеклянной банке, на фоне белой стены, стена кажется серо-сиреневой) — пиши! Вот масляные краски, вот разбавитель, палитра, кисти, кисть вытираешь об тряпку — всё просто! Никогда не пробовала? Ну надо же когда-то начинать!»
Я трясущимися руками вожу кистью по палитре грязную лужу, которая должна стать этим самым сероватым фоном. Краски не слушаются, не желают перемешиваться по моему указу. Но как же на картинах у дяди Миши всё так просто сделано? Я смотрю по сторонам, перевожу взгляд с картины на картину, потом на свой холст, кисть как бы сама начинает смешивать на палитре краски, и — о чудо! — на моём холсте начинает проступать какое-то бледное, но всё же подобие поставленного букета. Михаил Георгиевич смеётся: «Ого! Не спеши, не спеши, внимательней. Смотри — вот тут ошиблась. Но всё равно молодец. Главное — не бояться. И что это ты здесь за серость развела? Запомни, живопись — это красное и зелёное! Даже если пишешь белые цветы на серой стене — всё равно ищи красное и зелёное!»
Потом были ещё натюрморты. Михаил Георгиевич никогда не ставил их нарочно: «новогодний» — наряженная ёлка отражается в старинном резном зеркале, «плотницкий» — рабочий уголок Михаила Георгиевича, где он делал подрамники и подгонял рамы: верстак, на нём рубанок, кое-какие инструменты, и всё это засыпано роскошными золотыми стружками. «Красный угол» — тёмная икона с зажжённой к празднику лампадой. Нельзя сказать, чтобы Михаил Георгиевич постоянно со мной занимался; он мог подойти всего раз-другой и сказать несколько слов, но слова эти были «не в бровь, а в глаз».
Я рисовала, а вокруг продолжалась жизнь. Абакумов приходил и уходил. Здесь же работал над своими картинами его коллега В.П. Губарёв. Иногда заходила супруга Михаила Георгиевича, чудесная Ася Георгиевна, внимательно рассматривала мою работу, а потом спрашивала: «Может, поесть хочешь? Давай попьём чайку?»
А бывали праздники, когда мне было ужасно обидно сидеть в углу со своим натюрмортом, тогда как за круглым столом, у самовара, в плетёных креслах располагалось целое общество. Как тяжело, когда все веселятся, пьют чай, разговаривают об интереснейших вещах, а мне остаётся только делать вид, что всё это мне безразлично. Но ничего не поделаешь: Михаил Георгиевич, человек феноменальной работоспособности, пытается убедить меня, что живопись, это — кроме красного с зелёным, — ещё труд на девяносто процентов и вдохновение на десять.
В конце концов взрослые смягчаются, зовут меня к столу, и вечер продолжается и для меня тоже.
Помню один из таких дней — праздник Святой Троицы. Мы пришли в гости к Абакумовым с веточками берёзы. Взрослые разговоры о политике и об искусстве заканчивались обычно песнями (вся наша семья поющая). Пели старинные русские песни, романсы. Михаил Георгиевич больше слушал, но удивительно тонко и изысканно вливался в наш хор голос Аси Георгиевны Абакумовой, какой-то чистый и хрустальный. В такие минуты мы были счастливы, растроганы до слёз, и нам казалось, что мы часто-часто будем вот так сидеть все вместе в окружении картин, петь, глядя, как последние лучи солнца за окном золотят купола и кресты Богоявленской церкви, и так будет всегда.
У Абакумова была традиция — его друзья (художники, люди искусства) расписывались на белой стене мастерской на память. Помню, как папа чётко и уверенно поставил яркой коричневой краской свою подпись: «В. Королёв». Михаил Георгиевич глянул на меня, улыбнулся: «А ты что смотришь? Тебе пока рано».
Никогда не забуду один день — 5 мая 1995 года. Я учусь на первом курсе Рязанского художественного училища. Большая перемена, студенты высыпали в коридор. Вдруг навстречу мне идёт Абакумов. Он здоровается и, не глядя в глаза, говорит: «Подожди меня, поедем домой, папа нездоров». Проходит в кабинет директора В.И. Колдина, и они долго о чём-то разговаривают. Потом мы едем на машине домой, и до конца пути Михаил Георгиевич так и не решается сказать мне, что мой отец умер в этот день рано утром.
Была у нас ещё одна дорога. В 1999 году мы ехали с Абакумовым из Вышнего Волочка с Академической дачи, где я, студентка I курса МГАХИ им В.И. Сурикова, проходила практику, а Михаил Георгиевич был нашим руководителем. Мы направлялись в Коломну, а затем в Рязань, где на защите дипломов в Рязанском художественном училище (защищались мои однокурсники) Абакумов являлся председателем комиссии. Михаил Георгиевич сам вёл машину, и путешествие, кроме красоты тверских пейзажей, запомнилось небольшой аварией — в нас на ходу врезался задремавший за рулём водитель, который скрылся, прежде чем мы успели разглядеть его.
К этому моменту Абакумов уже несколько лет преподавал в институте Сурикова и даже уже привозил в Коломну своих студентов. Но я оказалась под его воздействием впервые. Все достоинства преподавания Михаила Георгиевича исходили из его опыта практикующего художника. Он сам видел в природе множество красивых мотивов, тонких сочетаний цвета, и учил этому нас. Но самыми незабываемыми уроками были те, когда Михаил Георгиевич становился рядом с нами, раскладывал свой этюдник и начинал писать тот же мотив или постановку, что и мы. Его работа говорила больше любых слов, и многие стоящие перед нами технические проблемы живописи после таких мастер-классов разрешались сами собой.
Я давно перестала называть Абакумова «дядей Мишей» и даже немного стеснялась нашего знакомства, научившись ценить его и считать незаслуженным подарком. Я начала сторониться Михаила Георгиевича, тогда как он после смерти отца стал больше интересоваться моими делами, словно у него появилось какое-то чувство ответственности за меня, за то, как сложится моя творческая судьба. После окончания Суриковского института Абакумов пригласил меня преподавать в КГПИ на отделение Изобразительного искусства, где тогда работал. Когда пришла пора вступать в Союз художников России, дал мне рекомендацию. Самим своим существованием в то время, когда я уже стала старше и самостоятельней, он очень много определял в моей жизни, почти в неё не вмешиваясь. И даже тогда, когда от волнения я не задавала каких-то вопросов и не обращалась за советом, я знала, что всегда могу это сделать и получить совет и помощь.
Это сознание поддерживало меня в жизни, и это то, за что я благодарна Михаилу Георгиевичу и за что я никогда не смогу его забыть.
Георгий Шувалов: Я был дружен с Михаилом Георгиевичем около тридцати лет. Дружба наша была во всех её проявлениях: праздничные торжества, семейные юбилеи, застолья по случаю выставок, наград, титулов, а самое главное — долгие беседы, а часто и споры в мастерской художника. Говорили о самом разном, но в основном о творчестве, искусстве, российской национальной культуре, православии, русской цивилизации. Абакумова особенно волновало — куда движется Россия? И он имел свои определённые твёрдые суждения и взгляды, своё мнение. Безразличие — это не в его натуре: свою позицию он отстаивал и оспаривал вплоть до того, что хоть разругаться и разойтись, что и случалось иногда. Потом на очередном мероприятии мирились, какое-то время — затишье, и опять принципиальная позиция.
Мне довелось быть очевидцем, с какой радостью и с каким вдохновением Михаил Георгиевич работал однажды над одним заказом. Группе художников, в составе трёх человек, уже знаменитых, титулованных художников, поручили украсить зал переговоров с иностранцами, где предполагалось эти переговоры, в случае их успешного проведения, завершить фуршетом. Одна из трёх стенок в этом зале была отдана Абакумову в полное распоряжение. Конечно, поразила быстрота исполнения этого заказа. Другие ещё работали над эскизами, а Михаил Георгиевич представил приёмочной комиссии готовую работу. Это был триптих больших размеров. Условно мы его называли «Русь изначальная». Центральная композиция была светлой и радостной: на ней изображён народный праздник в летнее время. На переднем плане — озеро, центральное место занимает величественный храм. По сторонам раскинулись цветущие луга, а до линии горизонта простирается лес. И над всем этим благолепием — чистое голубое небо. На лугу, на переднем плане и далее, на покатой возвышенности, маленькими группками на траве веселятся люди, где-то в кругу пляшут под гармошку. Очевидно, после долгого пребывания в храме прежде, чем идти домой и приступать к трудам праведным, народ за обильным угощением, с русской удалью и широтой гуляет во славу праздника и величия уклада русской жизни. От всего веет стабильностью, надёжностью в завтрашнем дне, уверенностью в правоте жизненных позиций, защищённостью от невзгод, государственной могущественностью народа. Нужно работать, рожать детей и просто жить с распахнутой доброй душой.
Боковые картины чисто пейзажные. На одной изображено лесное озерцо с подболоченными берегами в окружении дремучего леса в предрассветной пелене раннего утреннего рассвета, и вас окрыляет сила пробуждающейся природы, у вас вырастают крылья и появляются необъятные силы для эпохальных свершений. На другой — вечерний закат, почти сумерки, когда солнце спряталось за верхушки деревьев где-то далеко за горизонтом, а вокруг громоздятся могучие вековые деревья с непролазным буреломом на переднем плане. И вас охватывает ужас от чувства, что наступает ночь, а вы одни, бессильны, и не знаете, что делать и как спасаться.
Впечатление ошеломляющее. Поражала проникновенность передачи состояния природы, времени года и суток, разнообразие цветовой гаммы, цельность в развитии сюжета с одновременной самостоятельной жизненной силой каждой части триптиха отдельно. Даже мысли не возникает подойти посмотреть, какое направление мазков, как наложены разные цветовые краски, какой переход тонов и полутонов, какова ширина мазков, интенсивность цвета. Не главное, где лессировка, а где пастозное письмо, не возникает вопросов о технике живописи. Всё поглощает эстетическое впечатление от цельности передачи простой жизненной ситуации, гармоничного сочетания явлений девственной природы и результатов человеческой деятельности, их взаимное проникновение и мирное существование. Я знаю нескольких художников, которые умеют писать свет, но Абакумов в числе первых. Он обладал величайшим даром так написать картину, чтобы свет лился на каждую деталь, каждый цветок, каждый лепесток, каждую сюжетную линию и построение; чтобы свет давал наполненную жизненную силу изображаемому сюжету, пропитывал саму картину и оттуда светился и исходил на зрителя, без видимых и физически ощутимых явлений.
Михаил Георгиевич нашёл и разработал только ему присущее изображение и сочетание цвета, света, объёма, тонов, полутонов, теней с использованием всего разнообразия, всей полноты и широты палитры. Художник добился такой глубины цветового решения в своих работах, что у любителей живописи захватывало дух от восторга от увиденных красот и проявления чудес и явлений в природе, которые оказалось возможным отобразить на холсте. Художники старались и пробовали перенять находки у Михаила Георгиевича и применять их в своих работах. Колористом Абакумов был от Бога. Наследие он оставил такое большое, что необходимо время, чтобы в спокойной обстановке изучить, проникнуть, охватить, понять и найти пути использования и применения художественных приёмов и находок в творчестве Михаила Абакумова для обучения следующего поколения живописцев Земли Российской.
Михаил Георгиевич, зачем ты так торопился жить? Ты нам нужен сейчас на Земле, ты так много ещё хотел сделать! В наших сердцах есть место для памяти о тебе. Ты уже стал достоянием истории. А при жизни ты нам был дорог как творец, как символ Коломны. Не успел ты при жизни осуществить свою мечту — организовать музей своего творчества… Народная мудрость гласит, что зависть умрёт, но завистники останутся. А у тебя хватало и завистников, и недоброжелателей: по-видимому, маловато было бескорыстных помощников. Сейчас мало кто вспомнит, кто находился у власти, когда творили Рембрандт, Веласкес, Ренуар. Нам ближе период, когда создавали свои шедевры Кипренский, Суриков, Васнецов, Репин. Ещё ближе или совсем рядом Угаров, Пластов, Цыплаков. Правителей не помнят, зато большинство образованных людей вспомнят картины этих художников. Тест на гражданственность и патриотизм, будет ли музей Абакумова в Коломне, настоящий музей, а мастерская художника должна сохраниться как памятник, как реликвия.
Перед твоей памятью припадаю на колено и прошу простить мои прегрешения вольные и невольные, снять с меня чувство вины перед тобой. Теперь понятно, что надо бережнее относиться к людям, которые являются редкими талантами.
Вечная память тебе, Абакумов Михаил Георгиевич! Бог тебе судья.