Секрет в ботинках. В них все. И первое впечатление, и чувство собственного достоинства, и связь с землей. Не дай вам бог износить их до непотребства, как это однажды случилось со Степановым. Жизнь в страдания превратится. Встретите, к примеру, на улице красивую или просто ладно сложенную, привлекательную девушку, сразу вспомните о том, во что вставлены ваши ступни. И то правда, ничего хорошего не было в ботинках Степанова - носы ободраны, вставки-резинки измочалены, задники стоптаны, каблуки стерты, хорошо еще подошвы не видны, и то, если стоять. Он поэтому и застывал соляным столбом, чтобы не сверкнуть при неуклюжем шаге дырой в подметке, в которой и по цвету не поймешь, носок ли там или босая ступня. Была б его воля, в землю бы врос на ладонь, только чтобы ботинки спрятать. Казалось Степанову, что всякая встреченная красавица немедленно замечала его штиблеты и либо торопливо проходила мимо, пугливо косясь в сторону, либо поднимала глаза и брезгливо вглядывалась в лицо нежданного встреченного так, словно видела и там вместо носа - потрескавшийся язычок, вместо глаз - позеленевшие медные люверсы, вместо обвислых усов - распущенные оборванные шнурки. Впрочем, шнурков на ботинках Степанова не было, потому как не любил он нагибаться лишний раз, да и не доверял он узлам собственного изготовления, что на ботинках, что в жизни всякий повязанный им бантик немедленно обращался в двойной узел, который либо рвать приходилось, либо распускать, стиснув зубы. Вместо этого Степанов любил присесть в своей тесной прихожей на галошницу, подхватить с половичка стоптанную обувку и щедро умаслить ее влажным кремом. Вроде и расход невелик, а на короткое время словно молодость возвращалась к обуви, возрождался почти забытый блеск новизны. Одно огорчало Степанова, не мог он по причине узости коридора отойти на положенное расстояние от зеркала, чтобы увидеть в нем самого себя в полный рост от макушки до сверкающих толстым слоем грима престарелых ботинок, никак обувка в поле зрения не попадала. А без зеркала ее разглядывать было и вовсе несподручно, небольшой, но плотный и объемный животик начисто перегораживал обзор. Этот самый животик своим неожиданным размером немало удивлял Степанова, потому как в зеркале он помещался полностью и даже частично скрывался складками голубой синтетической рубашки, все достоинство которой заключалось в ее незастирываемости и удачном сочетании со слегка потерявшими форму, но все еще крепкими брюками. Так или иначе, но, дождавшись, когда кожа впитает в себя крем, пробежавшись по морщинистым изгибам сначала мягкой щеткой, а потом и бархоткой, Степанов выходил на улицу и, старательно обходя лужи, спешил по выщербленному тротуару к зеркальной витрине универмага, чтобы на короткое время вспомнить, какое оно ощущение блаженного ношения новенькой обуви. Именно тут, среди таких же, как он праздношатающихся мужчин среднего возраста и торопливо спешащих куда-то женщин Степанов ловил мгновения неги. Минуты, когда туманная дымка пыли еще не успевала опуститься на глянцево поблескивающие носы ботинок, были самыми счастливыми в жизни. Он довольно жмурился, косил глазом на ножные солнечные искры, отражающиеся в витрине, и ненароком выставлял вперед то одну ногу, то другую. Вот одна девушка недоуменно подняла глаза к довольной физиономии Степанова, другая, вот уже и тень улыбки скользнула по незнакомым губам и тепло, которое зародилось от этой улыбки в груди Степанова, как обычно побежало к ушам и скулам, локтям и потным ладоням, в низ живота и через чресла к коленям, лодыжкам и ступням. Степанов прикрывал глаза и млел.
Но старые ботинки так похожи на старое лицо, никакая пудра не скроет морщин и пигментных пятен. Неизвестно, сколько бы еще продолжалась престарелая обувная идиллия, только однажды ей пришел конец. Упитанная мамаша, вставляя у выхода из универмага розовощекого карапуза в прогулочную коляску, неловко повернулась, потеснила Степаныча с его поста в сторону мощным бедром и, придавив напомаженный носок ветхого ботинка острым каблуком, в одном мгновение превратила сверкающего старичка в разодранного на части мертвеца. Потрясенный Степанов еще возмущенно хватал ртом воздух, а мамаша уже пробормотала что-то извиняющее и резво укатила в неизвестном направлении.
Домой Степанов добирался полдня. Кривясь от позора, он перешел на противоположную сторону улицы и медленно побрел в сторону родного подъезда, скрывая истерзанную обувку в косматом газоне и выжидая редких пробелов в пешеходном потоке. В голове было пусто, и каждый шаг отдавался в тревожащей Степанова пустоте невыносимой болью.
Дома Степанов присел на галошницу, стряхнул с ног ботинки, мгновения рассматривал их, поворачивая в дрожащих руках, и, наконец, пошатываясь как в тумане, опустил в мусорное ведро. Жизнь была закончена. Степанов вернулся в прихожую, посмотрел в зеркало, в котором не помещались его теперь уже несуществующие ботинки, и захотел умереть. Возможно, он так и умер бы в собственной прихожей, но сама мысль, что его так и найдут - босого, в драных носках, без обуви, заставила Степанова вздрогнуть, судорожно повести плечами и приступить к поискам денег. Выкряхтывая какой-то похоронный мотивчик, он поочередно переложил стопки белья в объемистом гардеробе, пересыпал из банки в банку крупы на кухонных полках, пошуршал альбомами и конвертами, обнюхал все углы и закоулки своей бедной, напоминающей все те же истерзанные, но тщательно отлакированные старые ботинки квартире, пока в совершенно неожиданном месте - внутри рулона непочатой туалетной бумаги не обнаружил две синеватых купюры. Находка Степанова почти не удивила, он растерянно пошуршал бумажками, почти тут же сковырнул с антресоли пакет со смятыми зимними войлочными ботинками, обулся и отправился в обувной магазин.
Идти далеко не пришлось, обувных магазинов в последние годы случилось столько, что куда не иди, а все одно рано или поздно уткнешься в один из них. Степанов потянул на себя холодную металлическую скобу прозрачной двери, с досадой поймал через резиновую подошву квадрат пластмассовой травы на входе и замер. Ботинки всех фасонов и форм словно парили вдоль стен на едва различимых кронштейнах. Поблескивали тупые, острые и квадратные носы, бархатились витые шнурки, жаждали упереться в твердую землю уверенные каблуки. Тянуло запахом новой кожи.
-Вы что-то хотели? - привычно моргнула юная продавщица и брезгливо изобразила радушную улыбку.
Степанов отмахнулся от нее как от надоедливой мухи и медленно двинулся вдоль стендов. Он прошел один раз, второй, третий, упиваясь строгим великолепием и вожделенно шевеля ноздрями. Наконец, когда взыскательный глаз выучил наизусть каждую стежку шитья на сверкающей поверхности каждого ботинка, Степанов осторожно снял со стены вожделенную пару.
Он поднес ботинки к лицу и вдохнул нетронутый потом восхитительный запах. Запустил пальцы в носки ботинок и выудил бумажные комочки. Тщательно осмотрел обувку со всех сторон. Удовлетворенно кивнул кожаным подошвам и каблукам, покрытым тонким слоем вязкого черного материала. Улыбнулся крепкому шву, скрепляющему клеевой край. Согласился с сухой прохладной стелькой над вправленными в прохладу каблука сплющенными концами гвоздей. Принял на веру прочность кожаного верха и усиленного вставкой задника. Довольно оттянул прорезиненный язычок. Присел на дерматиновую банкетку и, вооружившись пластмассовой ложкой, сунул в ботинок левую ногу.
Выдержал паузу, шевельнул пальцами в новом жилище, прикрыл глаза, на ощупь поймал второй ботинок и обул правую ногу. Медленно встал, перекатился с пяток на носки и обратно, повернулся, сделал один шаг, второй, повернулся, еще раз повернулся и медленно приоткрывая блаженный прищур глаз уставился на сверкающие чудесные носы.
-И как вам? - зевнула за плечом продавщица.
-Беру, - презрительно процедил Степанов.
Бывают такие мгновения в жизни, которые и есть внезапное самородное счастье, но понимаем мы это только именно в блаженные секунды или через долгие-долгие годы, когда внезапно дыхнет нам в лицо цветочная отрыжка минувшей жизни. Понимаем поздно, потому как золотой песок жизни не оседает в быстром течении, а уносится в неизвестном направлении и нам остается только вспоминать заветный хруст бесценных крупинок под нашими бесчувственными ногами. Только человек, умеющий проникать в полноту жизни, заныривать в самую ее глубину, способен переживать по отдельности каждую крупинку выпавшего ему счастья.
Именно таким счастливчиком был Степанов.
Прижимая к боку картонную коробку, в которой нашли временное пристанище его войлочные убожества, Степанов прошагал восемьдесят пять счастливых шагов от обувного магазина до центральной улицы. Добавил к ним четыреста счастливейших со скрипом шагов по главной магистрали города. Разменял тысячу шагов радости на чистых микрорайонных тротуарах, пока не громыхнул веселым ключом в двери собственной квартиры.
В коридоре, поставив на пол тяжелые сумки, стягивала с ног обшарпанные туфли-лодочки жена. Она поняла все с первого взгляда. Исказила лицо, словно обожгла у плиты утомленные непосильной работой пальцы. Заткнула за ухо прядь седых волос. Метнулась к туалетной комнате, загремела дверцей шкафчика и медленно вернулась в коридор с выпотрошенным Степановым тайником. Проговорила сипло:
-На что же я теперь буду Сережке школьную форму покупать? Учебники? Тетради?
Спросила с затаенной надеждой:
-Когда же ты сдохнешь, урод?
Степанов продолжал улыбаться. Он не понимал ни слова. Она говорила на незнакомом языке.