1
Старая учительница умерла через несколько дней после Нового года, родных у нее сразу не нашлось, поэтому соседи разорвали на лапник ее новогоднюю елку, и теперь эти еловые ветки лежали на истоптанном снегу, поблескивая искрами новогодних украшений. Сердобольные женщины, которые часами просиживали вместе с бывшей учительницей во дворе, обмыли ее маленькое тело и на найденные на книжной этажерке деньги устроили простенькие похороны. Не то чтобы они очень любили ее, просто каждая из них в отдельности находилась на том или другом расстоянии от этого же рубежа, и все, что они делали, они примеряли на себя. Они сели на ее крохотной кухне, открыли бутылку водки, разлили ее в тусклые стаканчики и выпили. Говорить было не о чем.
Через несколько дней к соседке умершей пришел участковый вместе с хмурым техником из жилищной конторы. Пригласив ее с собой, они вошли в квартиру, переписали вещи и собрались опечатывать дверь.
— Зачем? — забеспокоилась соседка. — Цветы погибнут. У нее же все окна в цветах! Я поливаю. Да и сын у нее есть. Борька. Он же не знает ничего. Мы адреса не нашли. Он же звонит иногда, как же я ему отвечу? А телефон через стенку слышно.
Участковый задумался, затем дал соседке расписаться на списке вещей и, внушительно помахав у нее перед лицом этой бумагой, ушел.
Соседка вернулась в опустевшую квартиру, полила цветы, протерла пыль, накрыла мебель застиранными простынями и присела на краешек дивана. На стене висели три увеличенные и раскрашенные по прошлой моде фотографии: сама учительница лет в двадцать с ямочками на щеках и белым кружевным воротничком; ее молодой муж, который умер уже давно и о котором в доме не помнили ничего; и ее сын Борька в возрасте восьми лет, с насупленным лицом и с оттопыренными ушами, одетый еще в старую серую школьную форму. Соседка оглянулась на занавешенное зеркало, поднялась, подошла к стене, чтобы снять фотографии, и внезапно встретилась взглядом с глазами учительницы. И ей вдруг показалось, что в этих смеющихся из закончившейся жизни глазах застыла легкая тень укоризны. Словно сквозняк холодным ветром пробежал по комнате. Соседка вздрогнула, прошла к себе и вернула унесенные ею до описи новый комплект постельного белья, старый трехпрограммный репродуктор и электрический самовар. Затем она аккуратно закрыла дверь, вернулась в свою почти такую же пустую квартиру, легла на диван и проплакала до утра.
Цветы погибли. Не от отсутствия ухода — соседка поливала их регулярно, а от чего-то другого. Не пересыхая от засухи и не подгнивая от излишней воды, они поникли листьями и повалились на холодные стекла. Соседка аккуратно срезала мертвые стебли, вынесла их в мусорный бак и больше в эту квартиру не заходила. До звонка.
Звонок прозвенел в начале февраля. Соседка уже собиралась ложиться спать, когда за стенкой задребезжал разбитый телефон. Она накинула на себя халат, выбежала на площадку, вошла в квартиру и присела у замолчавшего телефона. Звонок повторился через пять минут. Она взяла трубку.
— Алло. Мама? Извини, кажется, не поздравил тебя с Новым годом... — торопливо заговорил мужской голос.
— Боря, — сказала соседка в трубку картонным голосом, — мама умерла.
— Алло? Кто это? — удивился голос в трубке. — Где мама? Что случилось?
— Мама умерла, — повторила соседка.
— Не понял! Как умерла? — заволновался голос.
— Я очень плохо слышу, — сказала соседка, хотя слышала она прекрасно. Сказала и положила трубку.
Борька приехал через день. Удивительно, но он оказался почти точной копией своей детской фотографии. Только ниже оттопыренных ушей и насупленных бровей восьмилетнего малыша начинались полные щеки с синими прожилками, а еще ниже толстая шея и внушительный торс сорокапятилетнего мужика. Соседка взглянула на него, печально и неуклюже застывшего в ее дверях, отдала ему ключ и подумала, что если этот «битюг» и есть вечно сопливый и несносный мальчишка Борька, то время действительно неумолимо и упрашивать и останавливать его, скорее всего, уже поздно, да и бесполезно.
Борька съездил на кладбище, поправил два убогих покосившихся венка, засыпал снежный холмик пластмассовыми цветами, замерил рулеткой периметр участка, поговорил с кладбищенскими старателями и отбыл в жилищную контору. Уладить все хлопоты в один день ему не удалось, поэтому ночью он лежал на кровати своей матери, курил и смотрел в потолок.
На следующий день он сходил к соседке и попросил ее о помощи. Соседка опять вошла в эту квартиру и стала выкладывать из старого зеркального шкафа аккуратные стопки одежды и белья, переложенные кусками душистого мыла. Борька попросил, чтобы она нашла деньги и документы. Ни денег, ни документов не оказалось. Соседка складывала вещи на простыни и завязывала их в узлы. Борька перебирал книги, упаковывал альбомы с фотографиями, жег на кухне перевязанные бечевкой толстые стопки писем. К обеду, когда полки бельевого шкафа оказались пусты, а более или менее ценные вещи упакованы в огромные чемоданы, Борька присел на диван, закурил и сказал соседке, стоявшей возле четырех внушительных узлов:
— Квартиру буду продавать. Занавески, посуду, мебель, все, что оставил, не трогайте. Квартира так себе, пусть хоть будет не пустая. Забирайте себе все крупы, соль, специи, вообще все продукты из кухни. Нечего мышей разводить. Холодильник, пожалуйста, вымойте. Эту одежду тоже забирайте. Отдайте кому-нибудь, что ли? Не знаю, зачем она все это хранила. За все хлопоты заплачу. Мне нужно, чтобы вы показывали квартиру, если кто-нибудь придет от меня. Если это дело затянется, пыль протрите, пожалуйста. На том спасибо.
Борька поднялся, оставил на трюмо деньги за хлопоты, ключ, взял в руки чемоданы и уехал, увезя с собой и никому не предъявив свои слезы. Если они у него, конечно, были. Соседка вытащила узлы на площадку и позвонила подругам, с которыми делила скамейку у дома. Крупы и другие продукты она брать пока не стала. Не захотела, да и не смогла бы.
Женщины собрались на площадке и печально стояли возле узлов. Возможно, что каждая из них в отдельности еще и покопалась бы в этих приятно пахнущих, чистых и аккуратных вещах, но на глазах друг у друга...
— И что там? И куда это теперь? — поинтересовалась дворничиха, живущая на первом этаже.
— Не знаю куда, — ответила соседка умершей. — Новых вещей мало, но все чистое и хорошее. Постельное белье. Кофты. Пальто. Обувь есть. И детского очень много. Больше половины. От Борьки осталось. Все зачинено. От грудного, так считай, почти до армии вся одежда здесь.
— Внукам берегла, — вздохнула женщина с верхнего этажа. — Так это Таисье надо отнести во второй подъезд. У нее трое детей, все парни, и все разного калибра. И муж уже полгода без работы сидит.
Женщины закивали и потащили узлы. Соседка вернулась в квартиру, взяла несколько полиэтиленовых сумок с ручками, вложила их друг в друга и, наполнив пакетами с крупой, мукой, макаронами, чаем, солью, потащила все это туда же, к Таисье в соседний подъезд. Оставленное Борькой открытым окно шевельнулось, внезапный сквозняк поднялся из глубины подъезда и ударил плечом в дверь. Дверь захлопнулась, и наступила тишина.
2
— Ну и как ты теперь? — спросил в наступившей тишине коричневый буфет у фанерного зеркального шкафа.
— Что ты имеешь в виду? — уныло отозвался шкаф.
— То и имею, — засмеялся буфет. — Всю жизнь ты надо мной издевался! «У тебя вместо мозгов дзынь-дзынь! У тебя вместо мозгов дзынь-дзынь!» А сам теперь вообще пустой! Как без мозгов-то думается?
— Почему «дзынь-дзынь»? — завозмущались сервизы, установленные в буфете. — Чуть что, сразу «дзынь-дзынь»!
— Цыц! — приказал буфет. — Не до вас сейчас. У нас тут серьезный и принципиальный разговор!
— Не желаю я с тобой разговаривать, — грустно отозвался шкаф. — Да и нечего нам с тобой обсуждать!
— Ни нечего, а нечем! — залился мелким скрипучим смехом буфет. — Я твою пустоту своим боком ощущаю!
— Господа! — вмешался старый продавленный диван. — Надо быть мягче! Не время ссориться! Сейчас нам нужно держаться друг друга. В нашей жизни грядут перемены!
— Какие перемены? — засмеялся буфет. — Никаких перемен! Особенно теперь, когда хозяйки больше нет. Я стою на этом месте уже сорок лет! Я старше вас всех! И ни разу не сдвинулся с места! Даже когда умер хозяин! А это, если некоторые помнят, произошло тридцать восемь лет назад!
— Дзынь-дзынь! — зазвенели сервизы.
— Тебя опять подводят твои мозги, — вздохнул шкаф. — Спроси хоть у тумбочки.
— Тебя-то уж мозги теперь точно не подведут! — огрызнулся буфет. — «Спроси у тумбочки»! Может быть, ты еще предложишь разговаривать с этими безмозглыми стульями?
Стулья возмущенно скрипнули, но промолчали. За обиженных собратьев вступился диван:
— Жизнь у стульев непростая, но это не значит, что они безмозглые. По крайней мере, они умеют спокойно выслушивать старших и мудрых!
— Кто тут мудрый?! — расхохотался буфет. — Уж не тумбочка ли? А старший, наверное, ты? Так тебе всего двадцать пять лет! И уже двадцать из них ты носишь у себя на спине эту безобразную яму!
— И горжусь этим! — ответил диван. — Эту яму просидела моя хозяйка. Она смотрела по вечерам телевизор, который стоит на тумбочке! Жаль, что телевизор не может этого подтвердить. Или ты не знаешь, что с тех пор как телевизор сломался, он общается только с тумбочкой?
— Мне все равно, с кем он общается! — отрезал буфет. — Самый старый и, следовательно, самый мудрый в этой квартире я!
— А может, стоит поискать у себя на полках вазочку скромности? — подала свой голос из соседней комнаты старая металлическая кровать. — Или тебе напомнить твою собственную биографию?
— Что ты хочешь этим сказать? — откликнулся буфет. — Стоишь себе в спальне и стой! Сейчас разговаривают те, кто стоит в гостиной! Когда-то, когда хозяйка проводила половину времени на тебе, ты могла считать себя ее любимицей! Теперь хозяйки нет, и все равны!
— В таком случае, стулья ничем не хуже тебя, — спокойно ответила кровать.
Буфет хотел что-то сказать по этому поводу, но не нашелся и только оскорбленно звякнул стеклянными дверками.
— Я помню, как у тебя испортился характер, — продолжала кровать. — Мы с тобой единственные, кто переехал сюда из старого дома. Был еще сундук. Но его больше нет. Ты помнишь, что случилось с сундуком?
— Не помню я никакого сундука! — огрызнулся буфет.
— Помнишь, — сказала кровать, — но об этом после. Пятьдесят лет назад, когда мне уже было лет тридцать и я была украшением комнаты, в дом, где я стояла, привезли на телеге новенький буфет. Сначала он был неживой. Это всегда так бывает с новыми вещами. Но постепенно он оживал. Все мы знаем, как это происходит. Жизнь появляется от прикосновений человека. Если человек касается вас десять раз в день, через пять или шесть лет вы имеете шанс начать соображать и даже разговаривать. Если человек не расстается с вами, вы оживаете через полгода. Кстати, именно поэтому так быстро оживают игрушки!
— При чем тут телега и игрушки? — раздраженно пробурчал буфет.
— При всем, — сказала кровать. — Ты оживал медленно. Тебя поставили на самое красивое место, наполнили красивой посудой, но подходили к тебе редко. Только иногда протирали с тебя пыль.
— Ну и что? — снова возмутился буфет. — Я этого, между прочим, не помню, но даже если и так?
— Я все помню, — спокойно продолжала кровать. — Ты не вполне ожил через пять лет. Стоял, что-то бормотал про себя. Не отвечал на наши вопросы. Вскоре наша тогда еще молодая хозяйка вышла замуж и еще через пять лет получила квартиру в этом доме. И нас троих — меня, тебя и сундук — привезли сюда. Ты все еще не вспомнил о сундуке?
— Ничего я не помню! — зло бросил буфет.
— Ты ожил уже через год после переезда, — сказала кровать. — Муж хозяйки сильно пил и прятал в тебе водку. Однажды он уронил бутылку, и ты весь пропитался водкой, с верхней полки и до самого дна. Поэтому в том, что у тебя такой характер, нет ничего удивительного.
— А у тебя ржавые пружины из-за того, что Борька, когда он был маленьким, по ночам забирался к хозяйке в постель и писал на матрац! — выкрикнул буфет.
— Я знаю, — спокойно ответила кровать. — На меня писала еще хозяйка, когда она была маленькой девочкой. Но я не стала от этого злее.
— Господа! — вмешался диван. — А что же случилось с сундуком? Уважаемая кровать. По всей видимости, буфет действительно ничего не помнит!
— Он все помнит, — сказала кровать. — Не так уж он и глуп. Сундук умер.
— Как это умер? — удивился диван. — Разве мебель может умереть?
Все замерло. Только мерно капала вода в ванной, оставляя на пожелтевшей эмали коричневый подтек.
— Я знаю, как умирает мебель, — сказал круглый стол, — она просто засыпает.
— Сундук умер не так, — ответила кровать.
— Она просто засыпает, — продолжил стол. — Когда-то давно я уже стоял в квартире, где умерли хозяева. Я стоял там долго. До тех самых пор, пока наша хозяйка не купила меня. В той квартире никто не жил лет десять. Мебель покрылась толстым слоем пыли и начала засыпать. Когда человека нет долго, жизнь улетучивается из предметов, которые его окружают. Я сам тогда почти умер.
— И все-таки сундук умер не так, — сказала кровать. — Когда хозяин умер, у хозяйки не оказалось денег даже на гроб. Тогда пришел ее старик отец и сколотил гроб из сундука. Для этого сундук пришлось сломать.
— Что?! Что вы говорите?! — зашуршала из угла этажерка.
— Для этого сундук пришлось сломать, — повторила кровать.
— Как это сломать? — не понял круглый стол.
— Очень просто, — спокойно сказала кровать. — Его разбили на доски. Из этих досок сколотили гроб.
— Послушайте, а что такое «гроб»? — спросил диван.
— Гроб? — переспросила кровать. — Это такой ящик или сундук, в который кладут корпус умершего человека.
— Да, да! — подтвердил круглый стол. — Совсем недавно на мне стояло нечто подобное. Это было ужасно!
— Подумать только! — опять прошелестела этажерка. — Сломать живое существо! Ведь ему было больно! Возможно, что он даже кричал!
— Кричал! — подтвердила кровать. — Только никто этого не слышал. Или не захотел услышать!
— Нельзя винить в этом людей, — вздохнул диван. — Люди думают, что звуки, которые мы издаем, это всего лишь скрипы, стук и ничего больше.
— По крайней мере, этот сундук остался сундуком. Только другой формы, — злорадно вставил буфет.
— Значит, ничего страшного, если ты однажды станешь буфетом другой формы и в тебя положат мертвого человека? — поинтересовался у буфета шкаф.
— Он не стал сундуком другой формы, — сказала кровать. — Он умер. То, что получилось из сундука, было мертво. И вряд ли оно могло ожить от соприкосновения с мертвым человеком.
— К чему все эти бредни? — подал голос буфет. — Хозяйка умерла, и ни из кого из нас не сделали сундук другой формы. Хозяйки уже нет. Ее сын приехал и уехал. Самое страшное, что нас ожидает, это медленное засыпание в пустой квартире.
— Отец мой столяр! — воскликнул шкаф. — Что я буду вспоминать на том свете? Мои последние годы пройдут бок о бок с этим буфетом!
— Не самое плохое соседство, уважаемый пустой шкаф, — съязвил буфет. — О себе этого, к сожалению, сказать не могу. Подумать только! С одной стороны обшарпанная тумбочка, на которой стоит сломанный телевизор. Черно-белый! Заметьте, черно-белый и сломанный! С другой стороны пустой фанерный шкаф, покрытый дешевым лаком, который рассуждает о «том свете» и советует спросить о чем-то у этой тумбочки!
— Надо было поменьше болтать со своими сервизами и побольше слушать, о чем говорит по ночам уважаемая мебель! — недовольно вмешался в разговор круглый стол. — Тем более когда обсуждаются вопросы жизни и смерти.
— «Вопросы жизни и смерти»! «Уважаемая мебель»! — передразнил стол. — Единственная уважаемая мебель в этой квартире — это буфет! Да! Да! Буфет собственной персоной! Не эта ржавая железка из спальни, а благородный буфет! Или вы все никогда не слышали такого замечательного слова — «антиквариат»?
— Дзынь, дзынь! — восхищенно и немного обиженно подтвердили сервизы.
— Не хочешь ли ты сказать, что это замечательное слово ты применяешь к самому себе? — спросил негромко шкаф.
— Не к тебе же! — зло задребезжал стеклами буфет.
— Вы слышали? — печально спросил окружающую его мебель шкаф.
— Я слышал, — сказал круглый стол.
— Я слышал, — вздохнул диван.
— Я слышала, — прошелестела этажерка.
— Я слышала, — сказала кровать.
— Мы слышали! — хором сказали стулья и вся остальная мебель.
— Тумбочка, — сказал шкаф. — Уважаемая тумбочка, будьте добры, передайте нам еще раз то, что сказал вам сломанный телевизор.
— Сожалею, что я отнимаю ваше время, — тихо начала говорить тумбочка.
— Это я сожалею, что меня вынуждают выслушивать какую-то тумбочку! — недовольно заскрипел буфет.
— Будьте благородны хоть в поведении! — рассердился диван. — Тем более если вы считаете себя антиквариатом!
— Сожалею, что я отнимаю ваше время, — еще тише повторила тумбочка. — Я никогда бы не осмелилась говорить в вашем присутствии, но уйти мне отсюда нет никакой возможности, а предмет, который я должна вам сообщить, очень важен. И сделать это никто не может, кроме меня. Меня просил передать вам это телевизор.
— Почему же он не сделает этого сам? — ухмыльнулся буфет. Я бы ничего не стал передавать через тумбочку.
— К сожалению, у него нет выбора, — ответила тумбочка. — Как вы понимаете, в силу обстоятельств мы стали с ним довольно близки, но он сломан, а быть сломанным среди телевизоров считается очень неприличным. Сломанный телевизор лишается некоторых прав. Конечно, многие телевизоры уже не следуют этим правилам, но этот телевизор черно-белый, а это говорит о его определенных критериях и непоколебимых принципах.
— Вот чего я не знал, — заскрипел буфет, — так это того, что она еще и болтлива! Покороче!
— Тебе придется потерпеть, — сказал шкаф.
— Я постараюсь быть короче, — согласилась тумбочка. — Все дело в том, что наш телевизор связан кабелем со всеми телевизорами в нашем доме. Они о чем-то болтают между собой по этому кабелю, дружат, но не это самое главное! Самое главное, что они делятся тем, что происходит в их квартирах с ними и с другой мебелью!
— Не очень понимаю, как это можно дружить по кабелю, — недовольно заметил буфет. — Но все-таки, что же происходит такого в этих квартирах, о чем надо нам знать?
— Мебель действительно умирает. Только очень редко она засыпает или ее ломают. Гораздо чаще ее просто выбрасывают!
— Как это выбрасывают? — удивился буфет. — Разве мебель это мусор?
— Так и выбрасывают, — ответила тумбочка. — Покупают новую мебель и, чтобы освободить для нее место, старую мебель выбрасывают. И она умирает, по-видимому, на помойке.
— Так оно и есть! — звякнул из спальни разбитый телефон. — Я связан проводом со всеми телефонами нашего города и даже всей страны, я готов это подтвердить. Мебель выбрасывают. Иногда ее сжигают, иногда ломают, а иногда ее просто оставляют гнить на улице.
— Я слышу печальные вещи! — грустно сказал диван. — Очень грустные вещи. Настолько грустные, что я не могу в них поверить. Но что-то подсказывает мне, что это правда.
— Правда? — расхохотался буфет. — Даже если это и правда, она не имеет никакого отношения ко мне! Антиквариат не выбрасывают!
— Возможно, — подала голос кровать. — Только это касается антиквариата. Но не тебя. Ты обычный фанерный буфет. Не скрою, ты покрыт неплохим шпоном, но антиквариатом ты сумеешь стать лет через пятьсот. Вряд ли ты проживешь столько.
— Что ты понимаешь в антиквариате?! — заорал буфет.
— Ничего, — ответила кровать. — Но у тебя в отделе, где стоят столовые тарелки, на внутренней стенке приклеена пожелтевшая этикетка, на которой написано, что ты изготовлен в пятидесятом году плотницкой артелью, твой номер одна тысяча шестьдесят два и называешься ты «Буфет столовый. Обыкновенный».
— Тысяча шестьдесят два! Многовато братьев для аристократического рода, — хихикнул шкаф.
— Я уникален! — закричал буфет. — Все это ложь! Я не верю!
— Я это знаю, — возразила кровать. — Мне об этом сказало постельное белье, которое раньше хранилось на твоей полке. А простыни не умеют лгать.
— Это не моя этикетка! — опять заорал буфет.
— Мне жаль тебя, — сказала кровать. — Очень неприятно считать себя аристократом и вдруг выяснить, что ты такой же, как и все. Но даже это не изменит нашу совместную судьбу. Нас ждут неприятные перемены.
— Я не хочу никаких перемен, — задребезжал буфет.
— Их никто не хочет, — согласилась кровать.
— Их никто не хочет, — подтвердил шкаф.
— Их никто не хочет, — сказала тумбочка, — но они неизбежны.
В квартире снова наступила тишина. Только вода еле слышно журчала в ванной да глупая синичка стучала за стеклом окна по пустой картонной кормушке
— Когда? — раздраженно спросил буфет.
— Что когда? — переспросил шкаф.
— Когда нас... выбросят?
— Обычно это бывает, когда в квартире появляются новые хозяева, — негромко ответила тумбочка.
3
Новые хозяева появились не сразу. Сначала приходили покупатели. Но их было немного. С брезгливыми лицами они звонили в дверь соседки, показывали ей записку от Борьки и просили открыть дверь. Соседка покорно открывала, покупатели заходили в квартиру, осматривали ее и комментировали увиденное, не стесняясь в выражениях. По поводу квартиры они говорили: «хрущевка», «узкий коридор», «маленький балкончик», «плесень в ванной», «скрипучий пол», «низкие потолки», «крохотная кухня», «проходная комната» и «затхлость». По поводу мебели: «старье», «дребедень», «выкинуть», «барахло», «хлам» и еще множество других злых и нехороших слов. После этого покупатели уходили в еще более дурном расположении духа, говоря соседке «до свидания» таким тоном, что эти слова можно было бы посчитать за оскорбление. Последняя покупательница с возмущением окинула взглядом с ног до головы саму соседку, видимо, предполагая в ней еще один неудачный атрибут предлагаемой квартиры, и возмущенно сказала ей за спину, что они не беженцы, чтобы рассматривать подобные варианты даже за бесплатно. Соседка промолчала.
Настоящая хозяйка появилась только в апреле. На этот раз приехал сам Борька. Он позвонил соседке и взял у нее ключ. Новая хозяйка осталась на площадке. Соседка увидела ее мельком. Черные волосы. Длинное черное пальто. Шляпка. Утомленные глаза. «Лет тридцать пять-сорок, — подумала про себя соседка и почему-то огорчилась. Не дай бог, если цыганка!» Борька открыл квартиру, подождал, пока женщина войдет, и пошел в грязных ботинках вперед, распахивая двери, створки мебели, стенной шкаф, щелкая выключателями и скручивая головы водопроводным кранам. Женщина аккуратно вытерла сапожки о высохшую половую тряпку, лежащую у порога, прошла в зал и остановилась.
— Вот черт! — выругался Борька. — Воду горячую отключили! Ну, это редко бывает. Что думаете?
— Я согласна, — сказала женщина. — Одиннадцать?
— Двенадцать! — с сожалением развел руками Борька.
— Вы же говорили, что одиннадцать? — почти без удивления спросила женщина.
— Квартира — одиннадцать, — сказал Борька. — Но вы же сами сказали, что вам нужен телефон. Или вы думаете, что сможете получить его бесплатно? И во сколько вам это выльется? А переоформление? А время? Да и оформление квартиры — это не только деньги, но и хлопоты.
Женщина молчала.
— К тому же мебель, — продолжил Борька. — Мебель! Старая, но аккуратная! Холодильник. Кровать. Телевизор. Вы собираетесь сразу все это покупать или как?
Женщина молчала. Двенадцать тысяч долларов — это было почти все, что она сумела собрать, когда уезжала оттуда, где жить было уже нельзя и где оставить пришлось почти все.
— Решайте, — сказал Борька.
Она наконец кивнула и открыла сумочку.
— Ну зачем же? Я верю! — остановил ее Борька. — Поехали оформлять. Даже с моими возможностями полдня убьем. И потом, все-таки сначала стулья...
Они уехали.
Женщина вернулась поздно. Тяжело поставила на площадке два потертых чемодана. Открыла дверь уже своим, но еще незнакомым ключом. Занесла чемоданы в квартиру. Сняла пальто, шляпку, сапожки. Осторожно прошла в комнату, обходя грязные следы, оставленные Борькой. Присела на диван. Оглянулась. Опустила голову на матерчатый валик и уснула.
4
— Ну? — спросил наконец шкаф, когда дыхание женщины стало ровным и в сумраке комнаты, прорезаемом падающим из коридора непогашенным светом, перестали вздрагивать ее тонкие белые руки.
— Что ну? — прошептал в ответ диван.
— Как она?
— Ничего, — ответил диван. — Но вообще-то, потяжелей старой хозяйки будет.
— Нет! — недовольно заскрипел буфет. — Все-таки мягкая мебель — это и есть мягкая мебель. Не корпусная! Его спрашивают, что за человек, а он про «потяжелее»! От веса-то ее как раз наша судьба и не зависит!
— Чья-то судьба, может быть, и не зависит, а чья-то очень даже! — обиделся диван. — Наслушался я в свое время страшных историй про то, как ножки у диванов отскакивают! Иногда эти люди такое вытворяют! Или вам кровать не рассказывала, как у нее пружины лопались?!
— Давно это было! — грустно отозвалась из другой комнаты кровать.
— Что я слышу? — удивился буфет. — Наша старушка не в духе? Или зависть заела, что новая хозяйка сначала дивану отдалась?
— Не от этого я грущу, — сказала кровать. — И не от этих слов, которые все мы тут не один раз слышали в последнее время. Просто так или иначе, но жизнь наша подходит к концу.
— Ну, это ты зря, кровать, — задумался шкаф, — может, и подходит, но еще не подошла.
— Да, — вмешался в разговор круглый стол. — Вот если бы у новой хозяйки была дача! Я слышал, что, когда покупают новую мебель, старую иногда отправляют на дачу!
— Нет у нее никакой дачи, — сказала кровать. — Правда, у нее нет и денег.
— Если бы у нее были деньги на новую мебель, — заявил буфет, — тебя бы, кровать, выкинули первой.
— Очередность в этом деле роли не играет, — спокойно ответила кровать.
— И все-таки, уважаемый диван, — прошептала книжная этажерка, — что вы чувствуете?
— Не понял?! — удивился диван.
— Может быть, ваши пружины улавливают какие-то особенные ощущения? Ну, например, как новая хозяйка относится к пыли? Как часто она делает влажную уборку? И любит ли она читать книги? Или, может быть, она будет ставить на полировку чашки с горячим чаем? От этого остаются ужасные круги!
— Ничего плохого не могу сказать о своих пружинах, — вздохнул диван, — но подобной чувствительностью они не обладают.
— Успокойся, этажерка, — хихикнул буфет, — тебе ли думать о полировке? С тебя она облупилась еще тогда, когда Борька хранил на тебе свои замызганные учебники!
— Главное не форма, а содержание, — робко возразила этажерка.
— Нет, вы слышали? — возмутился буфет. — Она еще и огрызается! Так вот, имей в виду, несчастная этажерка! Я, конечно, могу ошибаться, но твой облезлый вид и твоя треснутая третья ножка говорят не в твою пользу! А то, что вместо четвертой ноги у тебя детский кубик, однозначно зачисляет тебя вместе с кроватью в первые кандидаты на помойку! Надеюсь, что скоро на твоем месте появиться что-нибудь приличное!
— Допустим, — сказала кровать в защиту притихшей этажерки. — Но если вместо этажерки или меня, или кого-нибудь еще здесь появится что-нибудь приличное, то я очень сильно сомневаюсь, что даже столь антикварный буфет задержится в этой комнате на длительное время. Все очарование буфета в фоне, который создаем ему мы. Не кажется ли тебе, что нам совершенно ни к чему ссориться и скандалить?
Буфет ничего не ответил. Только мелко-мелко звенели, подрагивая, стеклянные рюмочки на стеклянных полках, как будто где-то совсем рядом беззвучно проходил тяжелый поезд. Наверное, так оно и было.
5
Новая хозяйка проснулась рано утром, почему-то смущенно поправила волосы перед трюмо, умылась и начала уборку. Сначала она смахнула паутину с потолка, затем вытерла всю пыль и перемыла все сервизы и бокалы из буфета и всю посуду на кухне. Довольно заурчал включенный в сеть холодильник. Мерно затикали заведенные часы. Зашипела старая радиола. В открытые форточки в квартиру проник сквозняк и выветрил всю затхлость. Хозяйка покопалась в кладовке, нашла старую пожелтевшую стиральную машину и, убедившись, что она еще работает, сняла с окон и загрузила в нее занавески. Мебель в квартире, разинув створки и дверцы, выдвинув ящики, блаженно сохла после влажной уборки. Хозяйка вымыла пол, отжала в ванной выстиранные занавески и развесила их на балконе. Затем открыла свои чемоданы и стала перекладывать в пустой шкаф стопки белья, какие-то мелочи и документы.
Прозвенел дверной звонок. Она открыла. В дверях стоял неопрятный нетрезвый мужчина лет тридцати пяти, который одной рукой опирался о стену, а другой, с трудом удерживая равновесие, махал зажатым в ней пакетом с новым комплектом постельного белья.
—... Но если некоторые думают, что мы нищие, — с трудом выговаривая слова, продолжал он начатую еще до открытия двери фразу, — то они... ошибаются, потому что мы никогда... и подачек нам никаких не надо... ни от кого... А если хотите помочь... ни тряпья. Вот.
— Что вы хотите? — даже не с акцентом, а с легкой южной интонацией спросила хозяйка.
— Да Сергей это! — пояснила приоткрывшая дверь на шум соседка.
— Цыц! — пьяно выговорил мужчина, прикрывая соседку ладонью и протягивая новой хозяйке пакет. — Вот!
Новая хозяйка вздохнула, ушла и, вернувшись с кошельком, показала мужчине пятидесятирублевую бумажку. Он отрицательно замотал головой. Она добавила десять, затем еще десять. Он довольно замычал, сгреб деньги и заковылял вниз по лестнице, оставив в руках у женщины истерзанный пакет.
— Сергей это, — повторила соседка, — мы в его семью отдали вещи бывшей хозяйки из вашей квартиры. Трое детей у них. Так он, наверное, половину этих вещей уже пропил. На той неделе его жена в ЖЭУ слесарем или сварщиком устроила. Так вот это дело он третий день уже и отмечает. А вы надолго к нам?
Новая хозяйка внимательно посмотрела в глаза этой женщины, увидела сквозь показное любопытство спокойное и порядочное равнодушие и неожиданно сказала откровенно:
— Боюсь, что навсегда.
— Беженка? — спросила соседка.
Женщина помедлила и сказала:
— Почти. Но не беженка. Переселенка. Беженцы будут через год или полтора. Я уехала спокойно. Не бегом.
— Вы чеченка? — спросила соседка.
— Нет. Я лезгинка, — ответила женщина, — но это не имеет никакого значения. Алия. — Она протянула руку. — Я врач. Буду искать работу. Заходите, если что. Я терапевт, но еще и гомеопат. Могу сделать лечебный массаж. Если спина болит, то уж точно ко мне. Если и не вылечу, так хоть совет нужный дам.
Соседка аккуратно дотронулась до протянутой руки и почему-то заторопилась в свою квартиру.
— Пора мне.
— А не подскажете, кто может телевизор посмотреть? — спросила женщина. — От старой хозяйки остался.
— Так он и может. Сергей. — сказала соседка. — Только вы подождите немного. Они сейчас у нас воду перекрыли. Варят чего-то в подвале, трубы какие-то прогнили. Но его с таким отношением через пару дней с работы попрут, так он опять начнет по квартирам ходить, утюги да старые телевизоры чинить. Только его с утра ловить надо.
— Хорошо, — сказала женщина в уже закрытую дверь вслед оставшейся безымянной соседке.
Внезапно за ее спиной в квартире закуковала механическая кукушка, она посмотрела на часы и почувствовала голод, не ощущаемый ею за хлопотами первой половины дня. Женщина вернулась в квартиру и поставила на газ чайник. Вскоре чайник засвистел, она что-то поела, торопливо оделась и ушла. Вернулась поздно. В руках у нее был большой полиэтиленовый пакет с огромным плюшевым зайцем. Она достала этого зверя из пакета и посадила его на телевизор. Затем разделась, вымыла руки, присела у трюмо, положила ладони на лицо, оттянула немного кожу назад, разгладила морщины и долго-долго смотрела в свои глаза. Потом прошла в спальню, подняла трубку телефона, долго крутила диск и вдруг начала кричать внутрь потрескавшейся пластмассы:
— Мама. Мама. Это я. Алия. Как вы там? Все в порядке? Да. Мама. Я плохо слышу. Мама. Я почти устроилась. Да. Квартиру купила. Да. Денег почти не осталось. Всего двести долларов. Но в квартире почти все есть. Мебель старая. Но уютно, жить можно. Да. В больнице, кажется, есть место терапевта. Я была сегодня. Зарплата маленькая. Мама. Срочно приезжайте. Я жду. Контейнер отправляй. Как-нибудь. Где дочка? Дай ей трубку. Дочка! Это я. Как ты? Как... — И вдруг со слезами перешла на незнакомый язык, потекший по проводам за тысячу километров угловатой и грустной мелодией...
6
— Ну? — опросил шкаф уже ночью, когда хозяйка уснула, и слезы на ее щеках превратились в матовые дорожки.
— Что ну? — переспросил буфет.
— Как ты себя чувствуешь с чистой посудой внутри?
— Дзынь-дзынь, — отозвались сервизы.
— Ты слышал? — довольно спросил буфет.
— Слышал, — ответил шкаф.
— А как твои полки? — спросил в ответ буфет. — Приятная тяжесть белья?
— Разве это тяжесть? — вздохнул шкаф. — Вот при старой хозяйке это была тяжесть! И открывали меня не менее десяти раз в день!
— Не все сразу, — вмешался диван. — Не сомневайся. С этим у них не заржавеет. Быстренько набьют все полки. Ты слышал про контейнер?
— Да, — согласился шкаф. — Это моментально. И никакого уважения к старой мебели! Нет чтобы какой-нибудь шурупчик вовремя на место прикрутить, а то будут хлопать дверцами, пока не отвалятся!
— И не говорите, — подтвердила этажерка. — Если бы кое-кому вовремя капнуть клея куда надо, кое-кто не стоял бы сейчас на трех ногах.
— Страшное дело, — вмешался круглый стол. — Сюда едет ребенок! Вы слышали? Кажется, я заработаю на свою столешницу еще несколько безобразных пятен!
— Ребенок — это ужасно! — подтвердил диван. — Если он начнет, как когда-то Борька, прыгать, мои пружины не выдержат!
— Не огорчайтесь раньше времени! — не согласился буфет. — Ведь это девочка. А что, если это спокойный ребенок?
— Легко тебе говорить, — вздохнул диван. — К тебе никогда не подпускали детей! Нет. Надо бы как-то подействовать на хозяйку! Вот трюмо почти всегда молчит, а между тем хозяйка уделяет ему больше всех времени.
— Я только отражаю, но никогда и ни во что не вмешиваюсь, — неохотно сказало трюмо.
— И что же вы отражаете сейчас, когда в комнате никого нет? — язвительно спросил шкаф.
— Сейчас я отражаю край буфета, тумбочку, телевизор и большого плюшевого зайца. Но это смотря под каким углом смотреть, — ответило трюмо.
— Мне кажется, что мы с этим зайцем сродни, — заметил диван. — Эй! Заяц!
— Жди, — усмехнулся буфет. — Сейчас он тебе ответит. Или ты надеешься, что он заполнит собой твою яму? Тебе придется подождать полгода. Ты помнишь, о чем говорила кровать? Сначала все вещи неживые. Они оживают постепенно. Вот приедет эта девочка, тогда... Только имей в виду, если девочка не подарок, то из этого милого зайца может получиться отвратительный субъект!
— Эй, кровать! — не согласился диван. — Ты в самом деле считаешь, что этот замечательный заяц пока еще ничего не соображает?
— Тсс, — ответила кровать. На ней спала новая хозяйка.
7
Сергей проснулся среди ночи от холода и головной боли. Мутно поблескивала подвальная лампочка. Матово отсвечивали бока газовых баллонов. Змеились щупальца черных шлангов. Бессмысленно торчал из стены обрезок ржавой трубы с каплей холодной воды на конце. Целый подъезд без горячей воды. Выгонит, точно выгонит его бригадир. Так и сказал ему вчера. Дома несчастная жена. Трое пацанов. В горле сухость и жжение. В груди боль. И отчаяние. Сергей тяжело встал, чувствуя усиление этой боли и этого отчаяния, ощущая поднимающийся в голове вчерашний хмель, натянул на руки промасленные рукавицы и, разбрасывая шланги, потянулся рукой к вентилям сварки.
8
От взрыва мгновенно вылетели стекла в этом и соседних домах, а затем целый подъезд панельной пятиэтажки сложился, как карточный домик, внутрь себя.