В первый раз я увидела Марту в начале позапрошлой осени.
Две красивые молодые собаки играли на песчаном проселке. Он - белый с редкими отметинами, длинноногий и поджарый. Она - похожая на овчарку, с очаровательно улыбающейся мордой.
Я не удержалась, сделала несколько снимков.
А уже в начале следующего лета увидела, как она радостно и неутомимо бегает в компании ребятни вслед за велосипедами. Узнала её по славной улыбке, а потом только заметила, что на бегу под брюхом у неё болтаются соски.
Детвора была в курсе, что у Марты скоро будут щенки. Недовольна этим обстоятельством была только лесничиха, обычно в одиночку зимующая в соседней деревне.
Подкармливали Марту многие и охотно. Но, когда выходные заканчивались, посёлок пустел. Тогда она появлялась уже без своей компании, заглядывая туда, где были слышны голоса оседлых дачников. Если ей ничего не выносили - без обид бежала дальше, никогда не останавливаясь и не проявляя настойчивости, не пытаясь разжалобить.
Она стремительно тяжелела, и, наверное, должна была испытывать постоянный голод. Поэтому у меня всегда был наготове для неё суп с какой-нибудь кашей и куча мясных обрезков.
Голоса её я никогда не слышала, до поры никак не связывая басовитый лай, доносившийся по ночам откуда-то с окраины, с Мартой. Она была чрезвычайно общительна, а в друзьях у неё числились домашние собаки дачников и деревенских жителей. Никто не боялся отпускать с ней своих питомцев - в собачьей компании царил дух весёлого товарищества и беззаботности.
В плохую погоду дачники исчезали. На выходные по раскисшей дороге приезжало совсем немного автомобилей. Мы и сами однажды уехали на несколько дней, а вернулись, как только минула полоса дождей.
Было далеко за полночь, безлунно. Мы перетащили вещи в кухню и пили чай. Из-за широко открытой двери слышался стрекот кузнечиков и ещё какие-то непонятные звуки.
Сначала показалось, что кто-то шумно вздохнул, потом зашуршал гравий. Я отдёрнула тюлевую занавеску и увидела, что у крыльца в полной темноте стоит Марта. Она молча подала мне лапу и тут же тяжело оперлась на неё всем телом, будто и стоять ей было трудно. Было ясно, что она очень голодна.
Немедленно отхватив от привезённого мяса хороший кусок, я плюхнула в миску пару яиц, подсолнечного масла, накрошила хлеба.
Она и в этот раз сначала потыкалась в руку мордой, и только после принялась есть, продолжая выражать благодарность движениями хвоста.
С этого дня я уже старалась не пропускать момента, когда Марта пробегала мимо. Было ясно, что просить она не будет. И голоса не подаст, и не остановится. Не то что домашние балованные псы, требовательно гавкающие, едва завидят, что хозяева сели за стол.
Стоя в кухне, я посматривала в уголок окна, освобождённый от витражной плёнки - специально вырезала кусок, чтобы видеть, когда она появится.
Настал момент, и Марта пропала. Ребята приносили слухи, что щенки уже появились, но где они, никто толком не знал. И вдруг в один прекрасный момент я увидела Марту выбегающей с брошенной дачи прямо напротив нашей, через дорогу. Её уже несколько лет не могли продать, дом потихоньку разрушался, а сад зарос. Вот тут, справа от крыльца, под домом, Марта и устроила логово.
Я заглянула в темноту, из которой не доносилось ни звука, и не поняла - есть ли там кто. Но Марта на брюхе вползла в лаз и зашуршала где-то далеко под полом.
С этого момента она редко появлялась на улицах, и только подходила к калитке, чтобы поесть. Но ритуал соблюдался прежний: сначала ткнуться головой, потом уже подкрепляться, не забывая махать хвостом.
Недели шли, писк и повизгивание из-под дома доносились уже отчётливее, однако понять, сколько там щенков, было нельзя. Ребячья разведка доносила: то шесть, то - батюшки мои! - девять.
Не верили и верили, но уже ходили слухи, что лесничиха грозила найти логово и поубивать щенков. Поэтому лазутчики с подношениями для Марты проникали в сад с предосторожностями, только убедившись, что взрослых на улице нет.
Однажды ночью окрестности огласил такой надсадный, отчаянный вой, что я похолодела. Утром бросилась к жилищу Марты - из тёплой темноты доносился мирный писк, и от сердца отлегло. Но почему же она так выла? Может, что-то случилось с одним из щенков?
Мы всё ещё не видели, сколько их, каковы они.
И вдруг в заброшенный сад потянулась ребятня. Одни уходили, другие прибегали им на смену. Появились разнокалиберные лоточки, пакеты с молоком. Марта для всех отступила на второй план. Но я продолжала варить мясные супы, заправляя их овсянкой, которую она очень любила.
Теперь было понятно, что ей надо всего втрое больше против прежнего - щенков действительно оказалось девять. Марта отощала; через три-четыре часа после кормёжки она выглядела так, будто не ела несколько дней. Бока ввалились, шерсть стала тусклой. И всё не могла напиться.
К тому же, начиналась жара. Марта оказалась дальновидной: под полом в брошенном доме было прохладно и тянуло свежим сквознячком, тогда как все изнывали от зноя и безветрия.
Я старалась не думать о щенках и даже не очень к ним присматривалась - понимала, что, стоит прикоснуться хоть к одному, и я пропала. Щенки же были отменные: три чёрных, один рыжий с белой мордой и смешным мысиком надо лбом, три кофейно-бежевых, остальные двое - чёрно-рыжего, овчарочьего окраса, как мать. Все толстые и совершенно игрушечные.
С утра публика рассаживалась на лужайке, побросав велосипеды на дороге, и ожидала, когда щенки вылезут на травку. Их тут же разбирали по рукам, кормили и тискали, и продолжалось это до вечера. Перед домом стояли миски и кастрюли всех калибров, и даже небольшой тазик. Кормили малышей вполне диетическими продуктами, поэтому я не вмешивалась. Хотя было ясно, что им и материнского молока сейчас вполне достаточно.
Всеми с тревогой ожидалось время, когда этот детский сад окрепнет и начнёт совершать вылазки.
Прошло около месяца, и на рассвете мы извлекли истошно вопящего чёрненького первопроходца из-под железной сетки за сараем.
С этого времени я даже радовалась, когда ребятня собиралась возле дома: по крайней мере, детки были под присмотром. В остальное же время приходилось доставать их из-под кухонь, сараев и теплиц на обитаемых, а иногда запертых дачах... Соседи перестали обращать внимание на то, как я карабкаюсь то на один, то на другой чужой забор, чтобы поймать очередного пролазу, потерявшего дорогу домой.
Марта относилась ко всему этому разброду и шатанию в семье со спокойствием, предоставляя мне самой запихивать расползающихся детишек обратно в сад.
Было и ещё одно последствие взросления щенков: они переходили на взрослую пищу (благодаря стараниям детворы, намного раньше, чем диктовала природа). Продолжая сосать мать, они ухитрялись лопать всё подряд, совсем уже не из детского ассортимента. В мисках и кастрюльках, расставленных по лужайке у крыльца, я теперь с ужасом обнаруживала то остатки макарон с томатом, то размоченные пряники, то консервы из кукурузы, приправленные тушёнкой. Без толку было взывать к сознательности и объяснять доброхотам, что собакам ни свинины, ни сладкого давать нельзя - они продолжали портить и раскармливать щенков.
Марта же не притрагивалась ни к каким угощениям, принесённым для её детей. И саму её кормить стало гораздо сложнее.
Нельзя было, как прежде, вынести миску к воротам. Тут же набегала тявкающая орава и со всех сторон припадала к посудине. А Марта в ту же минуту отходила в сторону. Как было объяснить ей, что дети досыта накормлены?
Я пробовала разные уловки, но вездесущие щенки ухитрялись мгновенно вычислить момент, когда я чуть не шёпотом зазывала Марту к себе на участок или делала вид, что несу миску в конец улицы. Бегали они уже довольно быстро, а потому скрыться от них не было никакой возможности. Марта голодала теперь, не желая отнимать еду у своих и без того сытых детишек.
Но, наконец, выход был найден.
Сначала заготавливалась кастрюля с едой для Марты. Потом - тазик для мелкоты.
Под бдительным присмотром мамаши я несла его на участок к щенкам, и, дождавшись, когда они окружат его и зачавкают, мы с Мартой, как заговорщики, неслись в глубину нашей дачи, хорошенько заперев за собой калитку. И уже там, укрывшись за террасой, бедная Марта могла спокойно съесть свой законный обед.
Она мгновенно поняла, что в таких случаях терять время нельзя - минут через пять обычно оглоеды опустошали свой тазик, и за забором слышалось возмущённое тявканье обманутых отпрысков.
Понимали мы друг друга с полу-взгляда, да и слова Марта понимала тоже очень хорошо. Можно было, например, сказать ей, чтобы она пришла ещё раз вечером. Я выходила к калитке, звала её шёпотом - и она молча возникала из темноты и поднималась на задние лапы, положив передние вместе с мордой мне на плечи.
Шёпот она слышала даже с дальнего конца улицы - а звать громко я опасалась из-за боязни разбудить только задремавшую прожорливую компанию.
Понемногу семейство стало уменьшаться. Сначала разобрали самых крупных щенков. Казалось, что Марта не замечает этого. Она теперь чаще убегала погулять и возвращалась с кем-нибудь из своих подружек - деревенских и дачных собак. Они с любопытством, как-то по-человечески трогательно, заходили полюбоваться малышами.
Лето стремительно шло на убыль.
Наконец, 1 сентября посёлок опустел. Немногочисленные пенсионеры мало интересовались щенками, хотя время от времени появлялись в саду у Марты с угощением. Пристроили и увезли в город ещё парочку , но троица оставшихся всё ещё нежилась перед дачей на дороге, увязываясь вслед за любым прохожим.
Это был как раз тот рыженький симпатяга с мысиком на лбу, чёрный крепыш и маленькая девочка, обещавшая быть окраской и характером похожей на Марту.
Однажды мы собрались по грибы в дальний лес. Марта в таких случаях обязательно составляла нам компанию, попутно ловя мышек и валяясь на солнце, пока мы кружили в поисках грибных мест.
Иногда я в шутку говорила ей: "Ты не видела, где тут грибы?" - и она тут же ныряла куда-то в кусты, приглашающе оглядываясь через плечо. Я лезла за ней и - о чудо! - какой-нибудь гриб или кучка опят действительно оказывались там, где она усаживалась.
Вот и теперь мы собрались надолго, но щенки не пожелали остаться дома и увязались за нами. Несколько раз я оглядывалась, грозила палкой и даже швырялась шишками. Они останавливались, а потом как ни в чём не бывало догоняли нас. Марта же беззаботно бежала впереди.
Наконец, я махнула рукой и решила, что, когда надо, она сама уведёт их домой.
Путь лежал через густые ельники, через овраги, глубокие и заросшие. Марта наслаждалась прогулкой, не обращая внимания на деток, которые продирались вслед за ней напрямую и жалобно скулили, заблудившись в кустах. Они устали ещё до того, как мы дошли до грибного места, а уж там повалились в изнеможении. Но долго полежать им не удалось, да и назад мы выходили другой дорогой, описывая широкую дугу.
Наверное, бедняги поняли, что зря не послушали моих увещеваний, но делать было нечего: отстать и потеряться было страшнее, чем пробираться на слабых лапах через пни и валежник.
На протяжении нескольких часов я ужасалась тому, как намучились и устали эти дурачки. Но нельзя было не оценить педагогических способностей Марты: она предоставила непослушных детишек самим себе, получая от прогулки полное удовольствие и не выказывая никаких признаков сочувствия или беспокойства.
И прием этот сработал - в следующий раз, когда мы вышли из калитки с корзинами, они только посмотрели вслед и даже не пошевелились.
Материнство нисколько не убавило общительности Марты; она с удовольствием ходила с нами купаться, провожала в магазин соседскую бабушку, а вечерами гуляла вокруг посёлка вместе с пожилой четой, совершавшей часовой моцион. И всё так же радостно носилась за компанией ребят, ещё приезжавших на последние осенние выходные.
Все знали, что предыдущую зиму она провела у деревенских жителей в Сосновке, и предполагалось, что в этом году зазимует там же.
Но что будет со щенками?
Надежда пристроить их таяла, когда на протяжении нескольких дней всё благополучно разрешилось: черныш отправился в город охранять гаражный кооператив, рыженького взяли дачники с нашей улицы, а малышку забрала сторожиха с турбазы.
Марта целыми днями бегала с деревенской подругой Мушкой, будто начисто позабыв о тревогах этого лета. И только вечерами, когда я выходила к калитке, чтобы покормить её на ночь, стоило тихонько окликнуть, как она молча возникала из темноты, словно никуда и не уходила.
Как-то в середине октября вечером мы сжигали в бочке за воротами скопившийся у забора деревянный хлам - спиленную яблоню, звенья трухлявого забора, сухую малину.
Смотреть на огонь всегда доставляет удовольствие. И, оказывается, не только людям.
Марта неслышно подошла, ткнулась лбом в колени. Потом поднялась на задние лапы, привычно опершись мне на руки, и принялась тихонько издавать такие звуки, которые можно сравнить разве с мурлыканьем кошки.
Голоса её я так и не слышала, но вот это тихое урчание было удивительным и трогательным. Она словно чувствовала, что мы скоро расстанемся, и говорила мне, наверное, то же, что и я всегда говорила ей. Кто бы повторил эти бессвязные и важные речи...
За это время у меня в голове не раз складывались планы относительно Марты. Но было понятно, что увезти её отсюда и сделать городской собакой вряд ли удастся. Все убеждали меня, что она благополучно перезимует и на этот раз, а к весне, скорее всего, опять обзаведётся потомством.
И мы расстались.
Приехав в мае, я тщетно искала Марту в её излюбленных местах. В доме молодой семьи на нашей улице появился громадный рыжий пёс с белой мордой и великолепным хвостом. Не верилось, что это и есть наш рыжик со смешным мысиком на лбу.
За ребячьей компанией с велосипедами шустро бегала небольшая собака, окраской похожая на Марту, но не такая красивая и складная. Однако улыбка на её морде безошибочно указывала на то, что это наша малышка, которую взяли в деревню.
И только самой Марты нигде не было.
Дети, которые любят рассказывать всякие ужасы, на сей раз не располагали никакими слухами - ни один не слыхал, чтобы она погибла или попала в беду.
Но она так и не появилась. Всё лето я машинально поглядывала из кухни в уголок окна, выходящий на калитку - никто не маячил там, весело помахивая хвостом.
Выносила миску и ставила у забора.
Её охотно опустошали другие собаки.
И до сих пор, когда выхожу в темноте к калитке, мне кажется, что сейчас кто-то шумно вздохнёт и поднимется, положив передние лапы мне на плечи.