Посвящаю Б.Р., без которого
этого рассказа не было бы.
На соседней даче умер художник.
Утром молочница долго шепталась у калитки с бабушкой, обе крестились и оглядывались на старый дом, окружённый берёзами.
Саша стояла в кустах с котлетой для лохматого барбоса Мишки. Ей надо было незаметно перебежать дорожку, и Мишка, чуя её, уже беспокойно гремел цепью у своей будки, но молочница всё не уходила, и поневоле Саша подслушивала.
— Намедни я его встретила в деревне, поздоровалась, а он вроде не узнал. А у себя всегда такой обходительный, только не улыбнётся никогда, — говорила молочница. — Ох, как подумаю, что он лежал там с открытыми глазами, — дочка-то уже холодного застала…
Саша попятилась, кусты затрещали.
— Тебе чего тут?.. — сердито оглянулась бабушка, — ступай, ступай отсюда!
Саша шмыгнула к собачьей будке. Она посидела с Мишкой рядом, обняв его пыльный мохнатый загривок. Хотелось не помнить подслушанный разговор.
У Саши были свои отношения с художником. В первый раз она встретила его в лесу и сильно испугалась — он шёл прямо на неё, опираясь на толстенную суковатую палку, с седой всклокоченной бородой, глядя как-то странно на Сашу и в то же время будто сквозь неё. Она быстро оглянулась и, никого не увидев, присела прямо у тропинки со всем своим добром, надеясь, что старик пройдёт мимо и не заметит.
Но он заметил — скорее не её, а это быстрое движение, и остановился. Внимательные, но какие-то очень невесёлые глаза оказались у него. Несколько секунд он смотрел на корзинку, где на травяной подстилке лежала маленькая кукла и четыре маслёнка, потом на саму Сашу в розовом платье с хвостатыми горошинами. Она не успела как следует испугаться, поэтому в смотрящих снизу на старика глазах было больше любопытства, чем робости. Он постоял, взгляд его сделался точнее, а потом словно отпустил Сашу. Он потрепал её по плечу и пошёл дальше, оставив лёгкий скипидарный запах.
Даже поздороваться Саша не успела.
С тех пор, встречаясь с художником, она делала губами движение, словно здороваясь, но вслух сказать ничего не решалась. И старик ничего не говорил ей, но по глазам его было видно, что он Сашу узнал. Расходились молча, как заговорщики, и Саша числила художника в своих знакомцах.
* * *
Большие дома прячутся в глубине лесных участков, а на усыпанную хвоей дорогу выходят только заборы.
На этой дороге после завтрака понемногу собирается народ с велосипедами.
Рыжая Катя приходит с Щугром — хвост кренделем лежит на спине, на морде с красноватыми глазами весёлая улыбка. Щугор настоящий северный пёс и вожак по призванию — всю ватагу ребят и собак он считает своими подопечными. Борзая Лёлька подчиняется охотно: она нежная и послушная. Саше кажется, что Лёлька вырезана из большого куска картона — такая плоская, если смотреть в профиль.
Её хозяева — двоюродные братья Лёша и Серёжа, внуки знаменитого художника-анималиста. Серёжа на целую голову выше, но главный у них Лёша, авторитетный крепыш. Он знает решительно всё обо всём, а в настольный теннис обыграть его не может никто — даже взрослые.
Двойняшки Женя и Валерка совершенно не похожи друг на друга. Женя смуглая, тонколицая, а у Валеры вздёрнутый нос. Своего велосипеда у Жени нет — она обычно сидит позади Валерки, зажмурившись и поджимая длинные ноги. Коленки у неё исхлёстаны ветками и побиты — как, впрочем, и у Саши.
Её подруга Таня — точь-в-точь кудрявый корнет Азаров из «Гусарской баллады», — является, ведя «в поводу» взрослый мужской велосипед. На него она садится, только когда все едут на речку, — это далеко, и тут уже, стоя боком на педалях и просовывая ногу под раму, она оказывается позади всех.
Собаки бегут сзади, и бдительный Щугор подгоняет Таню, чтобы не отбилась от стаи. Когда барбоса Мишку отпускают с Сашей, он на бегу громко лает, чего его родовитые приятели не допускают. Мишка же, освобождённый от сиденья у будки, бывает так счастлив, что ему нет дела до хороших манер.
Ватага перемещается с волейбольной площадки на пустующей даче на опушку, где все долго валяются под соснами. Разговоры тут неторопливые и очень интересные. Танина мама театральная художница, и, между прочим, Саша узнаёт, что рисуют в театре не только декорации, но и костюмы и даже грим. И что художник — самое главное лицо в театре. С ней соглашаются: все члены компании, кроме Саши, учатся в художественной школе, у всех родители или дедушки и бабушки — художники. Некоторые такие знаменитые, что их картины выставлены в Третьяковке и Русском музее. Но больше говорят о том, что происходит в школе и дома, и Саша удивляется: и у них, оказывается, тоже уроки, домашние задания и экзамены, как и у неё.
Когда разбегаются по домам обедать, настаёт время чтения. Право читать за столом Саша отвоевала себе давно, и с этим мирятся все домашние. Она приспособилась читать даже за пианино, когда выученные наизусть этюды и пьесы позволяют ставить на пюпитр вместо нот книжку. Если мамы нет дома, Саша вовсю пользуется этим, стуча по клавишам, «как отставной козы барабанщик», по выражению старшей сестры Наташи. Но сейчас лето, а пианино осталось в городе. Как же повезло, что она не учится на художника!
После обеда Саша отправляется в угол сада, где между двумя соснами привязан гамак. Она устраивается на лиловом стёганом одеяле, открывает Льва Кассиля и забывает обо всём на свете.
Эта повесть о юном художнике Коле Дмитриеве зимой была ею не дочитана. Как только в книге кто-то умирает, Саша немедленно закрывает её и больше не возвращается, как бы ни стыдили её мама и сестра. Но вот этим летом сложилось так, что все друзья — художники, и не знать ничего об их жизни стыдно. И Саша заново читает, сживаясь с героем, глотает слёзы и всё-таки перешагивает через момент его гибели. Счастье жизни, оказывается, так непрочно, и умереть могут не только совсем старые, но и её ровесники…
Раскинув руки, Саша легонько отталкивается ногой от земли, раскачивая гамак всё сильнее и сильнее, глядя на мелькающие ветки и белые облака над ними. Не может быть, чтобы когда-нибудь кончился этот лес, птицы, которых слышишь с рассвета до заката, эти облака на синем-пресинем небе.
— Ни-ког-да, ни-ког-да, — приговаривает она, раскачиваясь, пока не приходит спокойная уверенность, что ничего плохого не может случиться.
Саша любит этот угол дачи. Густые заросли орешника и стоящие вокруг высоченные сосны образуют словно комнату с зелёными стенами. Здесь, в пещерке под корнями, у Саши живёт маленький плюшевый медведь, в игрушечном кресле сидит кукла, за кустарником в маленьком пруду полно юрких головастиков. Некоторые из них, выловленные сачком, уже рассажены в банки и дожидаются часа, когда превратятся в настоящих лягушек. Старшая сестра брезгливо относится к Сашиному хозяйству и редко заглядывает сюда.
Из этого уединённого угла видна лишь верхушка соседского дома, похожего на огромный бревенчатый скворечник. Остроконечный верх застеклён с торцов, но никто никогда не выглядывал из этих окон, и Саша чувствует себя здесь настоящей отшельницей. Только по субботам, когда из Москвы приезжает хозяйский сын Борис, она не торопиться в свою зелёную комнату.
Борис выводит из сарайчика большой велосипед и присоединяется к ребячьей команде. Тогда все просто сходят с ума от веселья. На речке Серёжа с Борисом заходят подальше в воду и подкидывают всех по очереди вверх. Летящий счастливец кувыркается в воздухе, прежде чем с воплем шлёпнуться в воду.
Потом Борис срезает камышинку и, нырнув, надолго исчезает из виду. Пока все ищут его, он выскакивает из-под берега совсем с другой стороны, а после учит всех сидеть под водой и дышать через трубочку. Больше всего это нравится Саше, поскольку плавает она кое-как, а тут этого никто не замечает.
Собаки висят на Борисе, пока он не забросит каждой палку подальше в воду. И к обеду все являются такими голодными, что даже Сашу не приходится упрашивать съесть котлету.
Пока она сидит, обхватив колени, и смотрит, как Борис таскает для матери воду из колодца, без устали опуская журавль с привязанным ведром в его гулкие бетонные недра. И как он ухитряется не упустить ведро? Саша с сестрой уже столько раз упускали…
Как только работа окончена, все отправляются на волейбольную площадку. Саша вприпрыжку поспевает за длинноногим Борисом, вышагивающим впереди с сестрой.
— Мечников давно доказал, что наступает момент, когда человек безболезненно расстаётся с жизнью, — говорит он, — природа сама предусмотрела такой механизм. Ты обязательно почитай, я тебе привезу в субботу книгу…
— Я почитаю, конечно, но только непонятно, почему же тогда никто не доживает до такого момента, — усмехается Наташа.
Тема Сашу не занимает, и она убегает вперёд.
На площадке уже собралось много народу. Здесь и Таня, и Катюша, и мальчишки, которые прыгают у сетки. На длинных скамейках сидит молодёжь, приехавшая из города на выходные. Первые несколько игр Борис играет с ребятами, и, конечно, побеждает та команда, на стороне которой он играет.
— Так нечестно, — горячится Лёша, — вы все там длинные! Ничего удивительного, каждый над сеткой до пояса выпрыгнет! Ты к нам иди, тогда посмотрим!..
И Борис переходит на другую сторону. Попозже кто-то приносит ракетки для бадминтона, разбиваются в очередь, чтобы играть «на вылет». На скамейках смеются девушки, с террасы кричат, что самовар уже остыл…
День кажется бесконечным. У Саши с Женей запланировано ещё одно дело: Женя обещала показать свои работы. Они бегут через дорогу, на заросший густым осинником участок Жениного деда. Здесь прохладно и темновато, а дом причудлив и огромен. Его верхняя часть вся состоит из ломаных углов, мансард с разнообразными окнами. Есть даже овальное, увитое диким виноградом.
— Разувайся, — деловито командует Женя, сбрасывая сандалии на ступеньках, — а то начнём топать, дед услышит…
— Ну и что? — удивляется Саша.
— Что-что, — засадит сейчас за мольберт, а я ещё гулять хочу, — говорит Женя и тащит Сашу за собой. Широкие доски вощёного пола блестят и приятно, как шёлковые, касаются ступней. По пути Саша успевает заметить, что в комнатах развешано много картин. Вот красивая молодая женщина у зеркала, лукаво глядящая через плечо. Она очень похожа на Женю, только нос у неё чуть вздёрнут.
— Кто это? — останавливается Саша.
— Тётя моя, она тоже художница. Тут много её картин, дед их любит. А вот его пейзажи, и это тоже, а вот это опять её…
Перед Сашей симпатичные малыши, завтракающие за круглым столом. Солнце лежит на скатерти, на стеклянной сахарнице, отражается в крутых боках самовара. Рядом тонкий пейзаж в сиреневых тонах, чей-то портрет, а вот Женина мама сидит, положив руку на спинку дивана…
— Давай шустрее, — торопит Женя, — налюбуешься потом, у нас день рождения скоро.
Они поднимаются в большую комнату, где на подрамниках множество холстов, а закатное солнце широко льётся в окна. В углу небольшая тренога, с приколотого листа на Сашу смотрит лицо Валеры, нарисованное карандашом. Даже ничего не смысля в технике рисования, она понимает, что это очень хороший рисунок. Загадка: как при помощи мелких и широких штрихов, нежных теней и уверенных линий, очерчивающих лицо, можно добиться такого сходства? Умеющей рисовать только глазастых красавиц и домики Саше это кажется чудом. Лицо словно выступает из листа бумаги, в углах глаз дрожит знакомая насмешливая улыбка, облупленный нос блестит, светлые волосы торчат ёжиком.
— Паре не нравится, — вздыхает Женя, — переделать велел.
— Да ты что?! — изумляется Саша. — Вот это — переделывать?
— И это, и этюд вон валяется, — всё снова, — решительно заключает Женя. — Пошли на площадку. Пока старшие чай пьют, ещё поиграем.
Дотемна народ толпится у площадки, кто-то приносит гитару, легонько перебирает струны.
«Вечер бродит по лесным дорожкам,
Ты ведь тоже любишь вечера», —
тихонько напевают девушки, и к ним присоединяется Борис.
Даже Саша подмурлыкивает, хотя не знает слов. Такую песню можно выучить с одного раза. Кажется — выучишь и уже ни за что не забудешь.
Как хорошо, что долго длится этот день…
В воскресенье Борис произвёл осмотр Сашиного хозяйства. У головастиков отросли ноги, хотя хвосты ещё не отвалились. Всех было приказано выпустить в пруд, и Саша неохотно подчинилась.
— А как я наблюдать буду, когда хвосты отпадут? В кастрюле сразу видно, и хвост отдельно тоже потом не увидишь, — разочарованно бурчала она, таская посудины на берег.
— Давай-давай, всех на волю, — посмеивалась Наташа. — Представляешь, Боря, она им всем имена дала и мухами какими-то кормила. Наверное, и соревнование устроила — кто скорее хвост отбросит!
— Что кормила — это хорошо, — примиряющее говорит Борис, — но теперь этого мало будет. Ты посмотри, как они быстро растут, тебе их просто не прокормить. Передохнут, и реветь будешь…
Этого довода Саше достаточно, и она осторожно выпускает подопечных в воду у бережка.
Сморщив нос, Наташа уходит, и Борис вслед за ней. Сегодня они отправляются с большой компанией на другой конец посёлка к кому-то на день рождения.
Лёша и Серёжа вместе с родителями ушли по грибы, Женя и Валерка работают в мастерской, Таню мама увезла в город. Оставшись одна, Саша снова утыкается в книгу.
Дни идут не спеша, принося новые впечатления. В середине недели из хозяйского улья улетел рой, и по чистой случайности Саша обнаружила его, зайдя к Серёже за ракеткой. Рой тёмным мешком свисал с ветки яблони, вокруг угрожающе жужжали отдельно летающие пчёлы, и было ясно, что ветка вот-вот не выдержит, а рой снимется и улетит неизвестно куда. Саша опрометью бросилась к себе на дачу.
— Дядя Гоша! Рой улетел, рой! У Гореловых в саду, на ветке висит! — кричала она, врываясь в маленькие прохладные комнаты на хозяйской половине.
Илья Сергеевич поспешно побросал в мешок дымарь, рукавицы и шляпы с полями, с которых свисала густая кисея. Зачерпнул из печки угольков в маленький чугун и подал мешок Саше.
— Веник возьми, — крикнул он, и Саша догнала его с веником уже у калитки.
Операция по снятию роя была произведена молниеносно. Лёша и Серёжа принесли ведро с водой, поставили табурет под яблоню и отбежали подальше. С террасы испуганно выглядывала их бабушка Анна Фёдоровна, до смерти боявшаяся пчёл. Саша и Игорь Сергеевич нарядились в шляпы, защищающие лицо и шею, и, стоя на табурете, Игорь Сергеевич пыхнул из дымаря на грозно жужжащий рой раз, другой, третий. Гудение усилилось. Тогда Игорь Сергеевич принялся макать веник в ведро и кропить пчёл.
— А это зачем? — опасливо спросил Серёжа.
— Чтобы крылья намокли, — шёпотом пояснила Саша, не поворачивая голову и держа наготове мешок, — тогда не улетят.
Отяжелевший рой почти сваливался с тонкой ветви, терять время было нельзя. Игорь Сергеевич подставил снизу мешок и решительным движением смахнул жужжащую кучу в него, быстро зажав горловину.
— Всё, Анна Фёдоровна, выходите! — крикнул он.
— А эти как же? — глядя на отставших от остальных пчёл, летающих вокруг мешка, спросила бабушка.
— Куда они денутся, раз матка здесь — сами домой прилетят, — успокоил Игорь Сергеевич, и вся процессия двинулась вслед за ним.
На пасеке хозяин снял крышку с заранее подготовленного пустого улья, где уже стояли новенькие рамочки с восковыми сотами, и развязал мешок. Лёша и Серёжа отступили в сторону, вытягивая шеи; Саша из-за кисеи смотрела во все глаза, надеясь увидеть матку. Она уже один раз видела, как молодую матку отсаживали в крошечную проволочную клеточку, — в тот раз Игорь Сергеевич не упустил момент, когда новый рой был готов к вылету. Он успел отсадить матку, а вслед за ней и часть пчёл вместе с рамочками, в отдельный улей. Матка была похожа на огромную пчелу и показалась Саше страшноватой.
Пчёл быстро высыпали из рамки и закрыли крышку улья.
— Всё, ребята, — весело сказал Игорь Сергеевич, вытряхивая мешок, — в конце лета всех прошу мёд есть и чай пить, все заслужили. Пойдёшь ко мне в помощники? — кивнул он довольной Саше.
— Ага. Только я ещё не скоро, — озабоченно сказала Саша, и ребята засмеялись.
По утрам у Саши ещё одно важное дело — сбегать навестить птенцов. Она обнаружила гнездо ещё в начале месяца, когда полезла за белой фиалкой в крапиву у ручья. Сначала это были крупные серые яички в пятнышках, а потом вылупились три птенца. Клювы занимали большую часть их голых крошечных тел и были всё время распахнуты вверх, как раскрытые кошельки. Саша знала, что трогать ничего нельзя, и сразу отступила подальше, расправляя за собой смятые лопухи и крапиву. «Вот глупые птицы, — думала она, — на земле любая кошка доберётся, а земляника пойдёт — наступит кто-нибудь…»
Дома она нашла картинку с похожими яичками в гнезде, а через день дождалась и хозяев — крупных сине-чёрных птиц. Дрозд сновал туда-сюда, а самка, которую Саша не видела, очевидно, сидела в гнезде. В последующие дни Саша старательно оборвала цветочки с окружающих это место островков земляники.
— Не зацветут — не будет ягод, не будет ягод — никто не придёт, никто не придёт — на гнездо не наступит, — приговаривала она, ползая в траве. Крапива кусалась, но ничего было не поделать. Дрозды озабоченно кричали над ней, принимая её, очевидно, за подкрадывающегося страшного зверя.
— Да ухожу я, ухожу, — бормотала девочка, старательно расправляя заросли крапивы — главную защиту дроздов.
И с этого дня уже каждое утро забегала проверить, всё ли в порядке. Птенцы росли, было бы интересно посмотреть, как они будут вылетать из гнезда. И однажды Саша, решив, что уже вот-вот это должно произойти, пришла сюда с книжкой. «Буду сидеть, пока не привыкнут, — вдруг повезёт?»
Она читала и час, и два, и три… Птицы осмелели, деловито сновали вокруг гнезда, птенцы вопили не переставая — и больше ничего не происходило. Саша проголодалась, глядя на непрекращающееся пиршество птенцов, и начала подумывать о том, что неплохо бы выпить сейчас молока да заесть чёрным хлебом…
В это время сзади донеслось покашливание и что-то зашуршало. Саша подскочила и обнаружила, что она не одна. Художник с соседней дачи деловито складывал этюдник и маленький стульчик, одёргивал просторную рубаху, подпоясанную ремешком. Он подхватил с земли свою суковатую палку и повернулся к Саше. И опять она не сумела поздороваться, молча приблизившись и глядя в его улыбающиеся глаза.
— Ну, птаха, признавайся, — кого ты здесь караулишь? — спросил он хрипловатым голосом, и Саша снова уловила запах красок и табака.
— Дроздов, — стеснённо ответила Саша, испытывая сильное желание убежать и не зная, как вести себя с таким серьёзным и старым человеком.
— Ну-ну, — поворачиваясь к ней спиной, молвил старик, — а тебя-то саму, матушка, дома уж обыскались, наверное? Пошли-ка, пошли, будет на земле сидеть. Я и то проголодался, пока работал тут… — и Саша послушно пошла по тропинке вслед за ним.
— На-ка вот, — повернулся к ней художник и протянул небольшое яблочко, белый налив, а другим аппетитно захрумкал сам.
Так они и дошли до дач, разойдясь в разные стороны у границы участков…
* * *
После обеда к соседскому забору задом подали грузовик. Из кузова выскочили рабочие и, откинув борт, начали выгружать что-то большое. Наташа неслышно подошла сзади и строго сказала:
— Саша, бабушка тебя зовёт, марш на кухню!
Бабушка мигом нашла для Саши массу неотложных дел. Она понуро почистила картошку, сбегала с ведром к компостной куче, собрала со всех кроватей постельное бельё. Выглянув в окно, бабушка усадила Сашу возле себя и велела почитать газету, потому что не может найти очки.
Саша добросовестно читала, чувствуя, что происходит что-то плохое, но никто не хочет говорить об этом.
После ужина бесцельно посидела на скамейке у теннисного стола, где сегодня целый день было тихо впервые за эти недели.
В сумерках она не выдержала и решила навестить Таню, которая жила ближе всех: на углу, где сходились заборы четырёх участков, надо было отодвинуть доску и, пробежав по диагонали через дачу художника, нырнуть в дырку забора на Танином участке. Идти в обход было далеко, и Саша решила, что сейчас никто её не заметит.
Но когда она оказалась за своим забором, с террасы дома, который казался безлюдным, её окликнул незнакомый голос. Саша осторожно подошла.
В качалке, кутаясь в пуховый платок, сидела молодая светловолосая женщина. Даже в сумерках было видно, какие у неё светлые глаза. «Как у Сольвейг», — почему-то подумала Саша. Ей очень нравились и музыка из Пер Гюнта, и сама история. И вообще все красивые женщины, которых в жизни видела Саша, были светловолосыми.
— Как тебя зовут? — спросила Сольвейг, и когда Саша ответила, встала с кресла. — А меня Нина. Пойдём со мной…
Они вошли в дом и поднялись по лестнице в огромную комнату под крышей. Нина зажгла свет, и Саша поняла, что это та самая комната, застеклённая с торцов, окно которой она видела от своей дачи. Наверное, это была мастерская, и днём здесь было очень светло.
Прислонённые к стенам, стояли большие и маленькие холсты, и было видно, что это очень хорошие картины. На некоторых были изображены места, которые Саша не могла узнать: усыпанная хвоей дорога, еловый лес, что за железной дорогой, цветущее поле у реки, берёзы у этого самого дома… и тот пригорок у ручья, на котором они ещё недавно встретились, а потом ели яблоки… У Саши защипало в носу.
— Подойди сюда, — тихо сказала Нина, загороженная большим холстом, стоящим на подрамнике.
Саша обошла его и увидела картину. Откуда-то сверху, как с дерева или с облака, видна была часть зелёной поляны, две сосны с привязанным гамаком. В нём, раскинув руки, свесив ноги в сандалиях, сидела девочка с косами, с каким-то отсутствующим и счастливым выражением лица. Саша стремительно, словно поглощая увиденное, рассматривала битые коленки, лиловое одеяло в солнечных бликах, книжку, лежащую вверх обложкой, розовое платье в крупных хвостатых горошинах… Именно это платье, сшитое мамой ещё в прошлом году, и было на ней сейчас, и по нему Саша себя узнала — вернее, не узнала, а поняла, что художник писал её.
Нина сказала, что отец очень давно, много лет, не писал ничего, кроме пейзажей. Почему именно, запомнить Саша не смогла.
В голове кружились мысли о том, что таинственным образом связаны смерть — и картины, на которые много лет будут смотреть разные люди, имя художника, которого Саша недавно узнала, — и эти чудесные лесные поляны, которым он подарил долгую жизнь.
Нина проводила её вниз и, прощаясь, почему-то поцеловала в щёку.
Как во сне, Саша добрела до Таниной дачи и там уже разревелась, уткнувшись лицом в фартук её матери.
Она ничего не сказала — ни там, ни у себя дома, понимая, что не имеет права нарушить тот молчаливый уговор с художником, который они заключили с самого первого дня.
И это чудо, которое он подарил ей, уходя, не требовало объяснений.