(из туркестанской жизни)
Это было давно, но время летит так быстро, что его не замечаешь… Аня была маленькой, золотисто-белокудрой девочкой, с умными серо-голубыми глазками, с прозрачно-белым цветом лица, — стройненькая, шаловливая. Никто бы не подумал, что она дочь обыкновенного мастерового, благодаря счастливым случайностям и переезду из захолустных мест России на окраину, разбогатевшего сравнительно с прежним. Взглянув на её мать и на запивавшего по временам отца, нельзя было понять, каким образом у них могло быть такое стройное, гибкое, породистое во всех отношениях дитя. Игра природы, не больше, но как красиво иногда играет эта природа!
Несмотря на общественное положение её родителей, Аня была любимицей всего города, а когда в четырнадцать лет её черты и будущее сложение обрисовались ещё более, на неё обратил внимание и хозяин губернии… Хорошенькая Аня стала и его любимицей. Стареющим приятно заботиться о подрастающих.
В это время в городе гостил принятый русскими, видевшими в нём будущего дружественного властелина соседнего пограничного ханства, один довольно красивый, сравнительно освоившийся с европейской цивилизацией, хан. Вежливый, полный восточного достоинства, с гордым взглядом, хан этот, окружённый своей свитой, во всеоружии, на прекрасном коне часто запросто заезжал в мастерские делать необходимые для него заказы.
Однажды заехал он в мастерскую отца Ани. Сделал заказ, пошутил с детьми, таращившими на него свои глазёнки, и остановил свой любопытный взор на раскрасневшейся златокудрой красавице Ане. Понравилась она хану. Заметили это и подчинённые его и также засмотрелись на неё. Но Аня, окинув их насмешливым взором, улыбнулась и убежала. Вздохнул хан, улыбнулся также и уехал.
Но зато после, даже за малейшей безделицей, всегда лично являлся в мастерскую и ласково и грустно смотрел на Аню.
Раз как-то приехал хан в то время, когда отец Ани сильно подкутил. Старик, под влиянием вина, бывал, против обыкновенного, болтлив и весел. Он шутил со своим заказчиком, смешил хана и свиту, ласкал свою Аню при них и серьёзный будущий властелин полушутя, полустрастно приблизился к Ане и спросил:
— Хочешь быть моей женой?
— Ишь чего захотел, чтоб я Аньку отдал, мою красавицу! Закон такой урус йок.
— А если я крещусь? — спросил страстный хан решительно и серьёзно.
— Да она и по вашему-то говорить не умеет…
— Когда любишь, всё выучишь, — сказал хан мечтательно. —Любовь говорит и без языка.
И прозвали с тех пор хорошенькую Аню — ханшей.
Прошло несколько лет. Гостивший в России хан действительно сделался законным властителем и, несомненно, в своих гаремах забыл златокудрую Аню. А гибкая, стройная Аня, где она?
Недавно, гуляя в одном из парков, я любовался закатом солнца. Оставшиеся на деревьях осенние листья, освещённые пурпуром заходящего светила, трепетали от лёгкого ветерка, переливаясь причудливыми красками. В воздухе так славно пахло тёплой осенью… Давно уже замечено, что всем нервным и слабогрудым дышится как-то легче, как-то приятнее в тёплый, осени, день.
И тут-то вдруг, наслаждаясь воздухом, я увидел стройную, с величавой походкой блондинку и узнал в ней игривую Аню-ханшу. Мы разговорились. Сколько пережито было обоими с того полудетского славного времени. На шаловливую ханшу жизнь тоже наложила свой неумолимый отпечаток. Только губы, особенно верхняя губка, ещё, казалось, так и застыла в последней счастливой, детской улыбке, чтобы сохранить воспоминания о бывших радостях навеки.
— Ну-сь, дорогая ханша, позвольте вас так называть, у ваших ли ножек настоящий ваш властелин — муж? Несомненно, что да!...
Ханша немножко помолчала, взглянув на меня своими добрыми, умными глазами и вздохнула. Я поймал этот вздох.
— Значит, нет! Не покорила его под нози! Что-то не верится! Говорят, вы счастливы…
— Кто же вам сказал такую милую истину, — спросила она саркастически, причем её серо-голубые глаза приняли стальной цвет (признак твёрдости характера и страстности), а белые зубки сжались, характерно приподняв верхнюю, вечно улыбающуюся губку.
«Occhi notte, capo biondo,
Piu vaga del tutto mondo», —
припоминалась слышанная в Италии поговорка.
— Слухами земля полна, — ответил я. — Нелепыми слухами в большинстве случаев.
— Вы хотите сказать, что я более поглупела с тех пор, как узнала жизнь, встретилась с действительностью! Если я поглупела и озлобилась, то этим обязана я безвыходности положения замужней женщины — положим, не всякой, но такой, как я. Вспомните, чему нас учили… Читать, писать. Вспомните, в каком возрасте выдавали нас замуж. Мне еле минуло шестнадцать… Узнайте, в каком возрасте были наши мужья…Моему мужу тогда было за сорок.
Если вы к этому прибавите десять лет замужества, четверо детей на собственном попечении при ревнивом, болезненном муже, заставляющим, из ревности, шпионить за мною детей, отрывающим у них уважение ко мне как к матери, на каждом шагу чернящим меня, чтобы отбить у меня возможность лично зарабатывать деньги, а в то же время с вечным ропотом его на безденежье, на маленькую офицерскую пенсию, то вы вообразите себе легко картину счастливой семейной жизни.
Он временно уезжал, мне дали место, благодаря хорошему почерку: я могла жить и содержать детей, но он возвратился ещё более болезненным и более ревнивым и заставил меня отказаться от работы. Он довёл меня до того, что я принуждена была требовать, чтобы разъехаться, взяла ребёнка и вот теперь я, слава Богу, свободна и надеюсь работать…Не правда ли, насколько счастливо разнолетнее супружество!...
Она остановилась, переводя дыхание…Солнце почти уже зашло… Вечерело и становилось холодно.
— Пойдёмте пить чай ко мне и поболтаем поболее, — предложила она.
Мы отправились.
— Я занимаю только две комнатки, — говорила, отпирая дверь, ханша. — Но сухо, тепло, а это главное… Не так для меня, как для Володи… Вы его увидите сейчас….
Действительно, навстречу нам выбежал белокурый мальчуган, не богато, но прилично одетый, и, не замечая меня, бросился радостно к матери. Она подняла на руки своего пятилетка, и тотчас было заметно, насколько они любят друг друга. С сияющим лицом и целуя, она показала его мне. Ребёнок немножко сконфузился, но затем оправился… Умненькие глазки матери достались ему в наследство.
Ханша, попросив меня сесть, отправилась снять свою шляпу, а я между тем осматривал небогатую, но чистенькую обстановку комнаты. Можно было сейчас же угадать, что в ней не жил мужчина. Всякая вещь напоминала женщину. Ото всего веяло той уютностью, тем вкусом, которыми обладают лишь женщины. Дайте эту же обстановку мужчине и через день вы не узнаете комнаты. Во всём будет сумбур, бесконечно злящий, но с которым справиться мужчина не сумеет, пока женская рука не приведёт всего в порядок.
Я видел аккуратных мужчин, но их шаблонная, строгая, чисто немецкая аккуратность не давала уютности, а, напротив, отталкивала своей прилизанной холодностью.
Ханша вошла… Под пальто, в парке, я видел только край её серо-сиреневого платья. Сделанное из дешёвой фланели, напоминающее скорее капот, перетянутый в талии, без всяких отделок, лишь с слегка приподнятыми плечиками, оно было и просто и эффектно на стройной, в меру полной, высокой фигуре ханши и цвет его чрезвычайно шел к распущенным златокудрым волосам, связанным лентою, к белой коже лица с розовыми от прогулки щеками. Я невольно залюбовался и подумал, чего хотел брюзгливый старик-муж от этого мило-аккуратного, изящного существа. Возвращения своих прежних, молодых сил или, может быть, что жена быстрыми шагами догонит его старость и сделается одинаковой с ним брюзгою…
— Ну, вот, я и в своей маленькой клетке… Вот вам карты, раскладывайте пасьянс, если умеете, или помечтайте о превратностях жизни, а я вас ненадолго оставлю и распоряжусь самоварчиком.
Мне неловко было отказаться от чаю, так как я знал, что и она желает его, неловко было предложить и свои услуги, ибо тотчас же догадался, что хозяйничает она без прислуги. Ханша как будто прочла мои мысли…
— Или вот что, намечтаться вы всегда сумеете, а, как старый знакомый, лучше помогите мне с самоваром, — сказала она так мило и просто, что я тотчас же с радостью согласился и, признаюсь, никогда не пивал такого вкусного чаю и так уютно.
Она рассказала мне не всё из своей жизни, но часто по недомолвкам легко узнаётся нежелаемое и полная картина этой семейной жизни, — тишина которой ежеминутно нарушалась грубостью и истязаниями мужа, завистливо глядящего на её молодость и красоту при своей хилости, на оказываемое ей, а не ему, благодаря неуживчивому характеру его, даже по службе, обществом уважение, — представилось мне.
Наконец, когда этот муж чувствовал, что средства его недостаточны, он не требовал от жены честной работы, он мешал всячески найти её, а всё-таки не переставал жаловаться на безденежье, как бы намекая на другие, более лёгкие заработки с её красотой, более прибыльные, нежели переписка или конторская служба….
— Раз после сильного оскорбления, нанесённого мне, — говорила ханша, — я в истерзанном виде, забывая срам, бежала ночью к своей подруге. И что же, на другой день он явился с полицией, называя меня развратницей и требуя возвращения в дом. На моей стороне было право доказывать его виновность и я… я наглядно могла доказать о нанесённом мне оскорблении, но, вы поймёте, стыд общественно доказывать поругание надо мною, остановил меня…
Я несколько месяцев взаперти работала как вол, ничего не видя, кроме нашего садика. Я работала и раньше целыми днями, слава Богу, у меня здоровье, но каково работать в присутствии подшучивающего мужа, говорящего: «Вот так, хорошо, госпожа капитанша, так, так… Лучше будете спать и забудете холить свои ручки, моя почаще бельё, узнаете, что не даром хлеб кушают». О, это была каторга! Нет, хуже во сто крат! Там люди терпят за преступление, а не за то, что они молоды, а другие стары!...
Я ушёл от ханши и долго ещё бродил по пустынным улицам города. Под влиянием рассказа мне не хотелось спать. Мне всё время вспоминалось детство, игривая беззаботная Аня и страстное нешуточное предложение хана…
Вернувшись домой, я машинально развернул газету и напал на корреспонденцию из того места, где властвовал Анин хан. Его зверства смущали меня….И подумалось мне: что, если бы в самом деле Аня была ханшей. Сколько добрых советов дала бы она этому хану и, под влиянием умной красавицы Ани, её просьбами, её слезами умалялись бы зверства. Я убеждён, что любовь, закравшись даже в сердце злодея, под обаянием любимого предмета, может заставить и закоснелого и веровать в добро и следовать ему…
В среде мусульманской, несмотря на затворническую жизнь женщины, напрасно думают, что она не оказывает громадного влияния на мужа и не играет важнейшей роли в семье. Недаром мусульмане так любят детей!...
Что-то будет с Аней-ханшей? Выберется ли она на самостоятельную трудовую дорогу и окрепнет в ней?...
Да, горькая вещь разнолетнее супружество!...
4 января 1893 года.