Владимир Колабухин

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ АПРЕЛЯ

 

Война изменила Василия. Его суровое, исхудалое лицо оживлялось только тогда, когда он вмес­те с другими подпольщиками уходил на задание. Он страстно ненавидел врага, отличался отчаянной храбро­стью и больше всего теперь хотел лишь одного — дожить до победы.

Шёл апрель 1942 года. Но даже весна не смогла раз­веять застоявшийся в городе запах пепелищ и развалин. По вечерам земля вокруг паровозного депо, где работал Василий, гудела — это неслись к фронту тяжеловесные фашистские эшелоны с танками, пушками, солдатами. Василий хмурился, глядя вслед эшелонам, и кусал губы: немцы усилили на станции охрану составов, нечего было и думать подступиться к ним, как прежде, с минами.

В последнюю ночь апреля ему всё-таки удалось про­скользнуть к одному из эшелонов. Он минировал паро­воз, а чувство нависшей опасности не покидало ни на ми­нуту. Едва выпрямившись, неожиданно подучил сильный удар в голову, упал. Его подхватили и, ещё не пришед­шего в себя, потащили в офицерский вагон, прицеплен­ный к эшелону с танками. Здесь он очутился один на один с упитанным, розовощёким гестаповцем, которого он не раз встречал на станции.                                       .

—  А-а, Зуев!                         

Гауптман улыбался. Побритый и надушенный, в но­веньком чёрном кителе с железным крестом на груди, он уставился на Василия.

«Ясно,  —  подумал Василий. — Мой провал связан с этим гестаповцем Мюллером. Только бы эшелон не ос­мотрели!..»

Мюллер на мгновенье помрачнел, но потом с преж­ней холодной улыбкой откупорил бутылку вина, разре­зал на кружочки лимон.

— Садись!          

Василий устало опустился  на диван.  Гауптман вытер салфеткой руки, достал портсигар, протянул Василию. Сигарета оказалась трава-травой. Василий вдохнул раза два её кисловатый дымок и бросил окурок в пепельницу.

Гестаповец усмехнулся:

— Не нравится? Мне тоже. В мирное время я всегда покупал сигары.

Мелодично залился звонок телефона. Мюллер выслу­шал кого-то и, довольный, положил трубку.

— Ну что же, поговорим?       

Он сел напротив Василия, откинулся на спинку дивана. С интересом оглядел задержанного. В замасленной спецовке с разбитыми в кровь губами, короткой стриж­кой Василий выглядел совсем ещё мальчишкой.

«Он должен заговорить. Должен!..»

Простуженно загудел паровоз. За окном медленно по­плыли пристанционные постройки. С каждой секундой колёса поезда стучали всё громче и громче.

Василий облегчённо вздохнул: «Раз эшелон отправили без задержки, значит, весь состав не осмотрели!..»

— Хочешь скажу, о чем ты думаешь? Ты, Зуев, огор­чён нашей встречей.

Мюллер говорил медленно, старательно подбирая фразы. Он гордился тем, что так хорошо усвоил русский язык.

Но Василий уже не слушал его. Отвернулся к окну. С того момента, как его схватили, он с особой остротой сознавал, что жить ему осталось недолго. Правда, он мог ещё попытаться изменить свою судьбу, рассказав о мине, установленной под вагоном.         

«Та-та-та-та! Та-та-та.-та!..» — стучали колёса. Одна за другой убегали за окном берёзы, проплывали залитые лунным светом полоски изрытой снарядами земли. И снова берёзы, берёзы, берёзы!

А Мюллер продолжал говорить:

— Однажды мне подбросили некролог о моей скоро­постижной кончине. Ты не знаешь его автора?.. Он плохой астролог, Зуев. Как видишь, я жив и здоров!..

Василий снова поморщился.

— От суда не убежишь и не схоронишься, — твёрдо сказал он. — Так что приговор будет приведён в испол­нение!

Мюллер побагровел.

— У тебя крепкие нервы, Зуев...

— Который час?

— Что? — удивился гестаповец.

— Я спрашиваю, сколько сейчас времени?

Мюллер усмехнулся, взглянул на часы.

— Через десять минут закончится последняя ночь ап­реля. И ты можешь выпить за последний ваш Первомай! Россия обречена, наши войска уже под Сталинградом...

Теперь уже усмехнулся Василий.

— Хвастала синица, что море зажгла... Как драпали от Москвы, так и от Сталинграда будете шпарить...

Мюллер с трудом сдержал себя. Он деланно рассмеял­ся. Выпил вина. Взял кружочек лимона.

— Ну хватит, оракул!

Мюллер изменил свой тон и сверлящим взглядом уста­вился на Василия. — Почему ты оказался не в своей сме­не? Что делал у паровоза? Отвечай!

Василий повернулся к окну.

Берёзы, берёзы, берёзы!.. Такие же были в роще за его деревней. Хороша была роща: чистая, светлая! А её белые стволы словно плыли в хороводе... Он любил при­ходить к ним после работы, когда смолкал рокот устав­шего трактора, а с вечерней дойки возвращались с фермы хохотуньи-девчата. Там, на краю чернеющего от пахоты поля, под радостно-светлой молодой берёзкой он впервые обнял свою Галинку, неловко чмокнул её, притихшую и смущённую. А утром назвал её невестой. Но через ме­сяц— война! И не стало Галинки. Мать тоже погибла при бомбёжке. Затерялся на фронте отец, обгорели куд­рявые берёзы...

Василий повернулся к гестаповцу. «Уставился, гад! Неужели и впрямь не догадался, что я делал у парово­за?.. Хитрит, чёрт! Только бы выиграть время!..»

— Я — командир диверсионной группы.

Мюллер нервно щёлкнул зажигалкой, торопился скрыть своё волнение. Он торжествовал, что его игра уда­лась. Этот русский фанатик рассчитывает, конечно, на взрыв, оттого и заговорил. Мюллер был доволен!

Он глубоко затянулся дымком сигареты.

— Дислокация группы? Её состав?

— Комсомольцы!

 

...В первые же дни войны в райком комсомола посту­пили сотни заявлений от молодёжи с просьбой направить на фронт. Василий тоже написал такое заявление. Но его просьбу не успели удовлетворить: районный центр ночью захватили немецкие парашютисты. Райком ушёл в под­полье, создав в тылу небольшие диверсионные группы. Не забыли и о Василии — лучшем трактористе района. Он получил назначение в группу, действующую в депо. Василий гордился успехами своих товарищей и потому чётко повторил:

 

— Состав группы — комсомольцы! Деповские комсо­мольцы!

— Ваши задачи?

— Разве не валятся под откос ваши составы?! И у этого эшелона та же судьба!

Гауптман давился смехом.

— Не веришь? Русскому-то парню не веришь?

Гауптман продолжал смеяться. Беззвучно. Лишь чуть-чуть подрагивали его пухлые розовые губы. Наконец он затушил сигарету и надменно процедил сквозь зубы:

— Глупец! Какой же ты глупец!..

— А ты фашистская дубина! — не остался в долгу Ва­силий.— Хотя язык наш выучил, а наши души не знаешь!

— Швайн! Ду бист швайн![1] — заревел гестаповец, вскакивая.

В купе ворвался встревоженный охранник. Мюллер бешено взглянул на него, и тот юркнул обратно.

— Ты дорого заплатишь мне за свою дерзость!

Мюллер зловеще понизил голос.

— Ты проиграл, Зуев. Проиграл! Завтра все твои диверсанты будут знать, почему поезд, идущий на Вос­точный фронт, не взорвался и кто их выдал.

Он пытливо взглянул на Василия, надеясь уловить в нём хотя бы тень его испуга или растерянности.

— Сколько времени? — спокойно спросил Василий.

Мюллер досадливо отмахнулся. Одёрнул на себе ки­тель, сел за столик.

— Что тебе сейчас до времени! Мы нашли твою мину.

Лицо Василия не выражало ничего, кроме презрения.

Мюллер протянул ему бокал.

— Пей! И говори свой последний тост. Тебе уже не­много осталось жить!

Василий встал, выпрямился.

— Сейчас будет салют Первомаю!

— Вас?[2] — Мюллер даже забыл, что знает русский язык.

— Я заминировал не только паровоз, но и этот вагон.

Лицо гестаповца побелело.

 — Ва-ас?!

«Та-та-та-та! Та-та-та-та!»— грозно отстукивали ко­леса.

— А тост сказать можно... За жизнь! За мою Родину!

Мюллер судорожно рванул рукоятку торможения, и в ту же секунду раздался взрыв.

 


 

1 Свинья! Ты свинья!

2 Что?

 

 


Hosted by uCoz