- Вот таким манером,- прихлопнула Надька Гордеева по председательскому столу. - Переводите на другую работу. Мне доктор беречься велел, спать по десять часов.
- Надежда! - взмолился председатель. - Где же мы замену найдем? Потерпи до декретного.
- И не просите, - уперлась Надька. - Беременным режим нужен, а на такой работе до декретного не дотянуть.
- Да раньше-то бабы, почитай, до родин работали,- вставил свое завфермой Сергеич.
- Раньше меня не касаемо, - отрезала Надька. - Раньше лаптем щи хлебали, а теперь сервизами пользуются. Переводите с понедельника, и все.
- Дилемма, Сергеич,- вздохнул председатель.
Завфермой не знал такого слова, но требовать объяснения не стал, и так было ясно: кто-кто, а он теперь наплачется.
Решить проблему Сергеич попытался теоретически. Теоретически не потому, что имел к этому склонность. Наоборот, теорий в своем деле Сергеич не признавал.
- Ты мне мозги не тумань, - огрызался он, когда начинали учить уму-разуму. - Ты мне корма дай, коровник теплый. А молоко будет, сколь хочешь. Корова - она не теории, она корма жрет.
Теоретически решить проблему Сергеич попытался потому, что не видел практического выхода. Такое с ним случалось редко, и он очень боялся таких случаев: в душе, несмотря на преклонный возраст, появлялась ребячья растерянность. Точь-в-точь как в детстве, когда нет сил больше работать, а солнце еще высоко, а лениться никак нельзя: увидит отец - вытянет чересседельником.
В такие моменты Сергеич и прибегал, по его выражению, к теории, а попросту говоря, начинал лихорадочно соображать, как выйти с честью из создавшейся ситуации. Сегодня наступил именно такой момент.
"Завтрашним днем что-нибудь да придумаю, - рассуждал Сергеич, - хоть сам на группу вставай. Встать не хитро, а сраму-то. Докомандовался, скажут, Сергеич, самолично с навильниками бегает, ждите теперича от коров, как от козлов, молока.
По пути домой он перебирал в уме односельчан подряд, дом за домом, семью за семьей. Но подходящего человека не находилось, и Сергеич растерялся окончательно. "Видно, идти с утра к учительнице придется. Может, она поработает временно."
Мысль об учительнице немного развеселила. Сергеич почувствовал голод и зашагал быстрей.
Впереди лежало вечернее поле, за полем виднелись крыши деревни, а над полем синело небо, набухшее дождем.
Ночью дождя не было. А утром в щель между лесом и тучей вылезло солнце, полежало на макушках елок, подпрыгнуло, толкнуло тучу, и та двинулась нехотя на запад, так и не разродившись долгожданным ливнем.
Сергеич, глядя в окно, покачал головой и подивился таким чудесам. "Может, к удаче? - подумал, спускаясь с крыльца. - Может, быть мне сегодня с дояркой?"
- Отдохнул бы, чай, воскресенье, - окликнула жена.
- Не до отдыха, - буркнул. - К обеду не жди.
Говорить об отдыхе Сергеич не любил. Сама мысль об этом была ему противна.
- Выдумали тоже, - возмущался он иногда в разговоре. - Мыслимое ли дело - на земле и бездельничать.
- Да не бездельничать, а отдыхать, - возражали ему. - Человек без отдыха надорваться может.
- Ишь, удумали, - надорваться. Завод тут? Шахта? Здесь сама работа - отдых. А притомился - ночь тебе, спи-отдыхай.
Когда же разговор касался ухода на пенсию, ответ был еще более категоричен.
- Вон моя пенсия, - кивал он головой в сторону погоста, - у отца под черемухой. Прямо туда, и без формальностей.
Звучало это настолько естественно и убедительно, что собеседники замолкали и смотрели на Сергеича чуть ли не с завистью: стоит человек, и все ему в жизни ясно, даже место на кладбище выбрал.
Путь к учительскому дому лежал через всю деревню. Шел Сергеич минут пятнадцать, но о мыслях, терзавших его все это время, не рассказать и за час. Было их много, разных, и все они сводились к одному: как быть, если учительница откажется? Додумался он до поездки в район - надо там зайти куда следует, стукнуть кулаком по столу и потребовать, - но вспомнил, что сегодня воскресенье и в городе все отдыхают. Да и зачем стучать, какой толк, мало ли в районе забот и без него.
Он не заметил, как дошел до учительского дома. Отворил калиточку, протопал к двери по дорожке, выложенной кирпичом."
На двери висел замок.
Не веря еще в свое несчастье, Сергеич подергал замок, словно хотел убедиться: настоящий ли, не в шутку ли повешен, - и поняв, что дверь закрыта накрепко, опустил руки, ссутулился, сел, обессиленный, на порожек и загоревал.
- Господи,- шептал он, приставляя к глазам кулаки, готовясь принять непрошенную слезу. - Да что же это деется? Уехала, зараза. Вот люди - ни заботы, ни печали. Отучила свое, тетрадки в шкап, и здрасьте вам. Ну что бы погодить чуток, так нет, устала, вишь, на курорты, на моря-окияны подалась. Как молоко жрать - все тут, а как пособить - ищи-свищи, сам справляйся.
Шепча проклятья ни в чем неповинной учительнице, Сергеич поднялся, опять прошагал по дорожке и вышел на улицу, забыв затворить калитку.
А день разгорался. Все шло своим чередом. Солнце поднялось над лесом на ладонь, тени от тополей стали короче, на солнцепеке в просохшей траве застучали кузнечики. Из-под изгороди вылез петух, нашел что-то под лопушиной, но подлетел грач, выхватил "что-то" у петуха из-под клюва и взвился на тычину.
- Маруська!- раздалось за изгородью. - Дай хлеба - идти в магазин не хотца.
- Буханку, что ли?
- Не, половины хватит!
Сергеич прошел шагов двести, остановился, потоптался на месте и сел на лавочку возле чьих-то ворот. Идти было некуда.
"Ну, жизнь пошла - все навыворот, - сокрушался он, закуривая. - Раньше хлеба не было, зато работников - только свистни. Теперича хлеба до горла, работников ноль-ноль целых... - Сергеич повернул голову: давешний грач сидел на тычине, петух деловито разгребал мусор под забором. - У меня-то, как у того петуха, получается: найдешь человека, то-о-олько примеришься, а его хвать, из-под носа увели.
Мысли цеплялись одна за другую, переплетались, свивались в клубок, и через какое-то время Сергеич думал совершенно о другом. Вспомнилась молодость, Настька Палагина - первая любовь, - которая вышла замуж за Сергеичева дружка.
- Настька, - говорит ей Сергеич. - Завтра сваты придут. Жди.
Настька кладет серп на плечо, разводит руки в стороны, подмигивает бирюзовым глазом.
- Дилемма, миленок, дилемма, - смеется она.
Сергеич силится постичь смысл незнакомого слова, а Настька исчезает. Только кипит под ветром рожь и лезут в небе друг на друга облака, застя солнце.
- Вот ты где! - слышится маманин голос. - Я с ног сбилась, а он...
Сергеич дернул головой и проснулся.
- ... под забором спит, с утра начирикавшись!
- Будя орать-то. - Сергеич поднялся и потер поясницу. - С устатку это, от нервного расстройства. Дело говори.
- А дела-то и нет. Какие тут дела, сущая безделица, - затараторила Сергеичева соседка Катюха Протасова. - Дай, думаю, Сергеича найду, дай выспрошу. Я, слышь, по воду пошла. Иду себе, значица, ведра-то у меня тяжелые, по двенадцать литров, ну, и двинула я напрямки.
- Дело говори, - не выдержал Сергеич, - а не то уйду.
- А я дело. Я только по порядку. Ведра-то тяжелые. С них началось.
- Ну, а дальше?
- Иду я, значица, а навстречу Надька, Гордеевых сноха. А живот у нее большой, словно вот-вот родить. Я и говорю: Надька, говорю, будто бы родишь скоро? Не-е-ет, - она в ответ, - я и не в декрете, месяц еще до него, но завтра на легкую работу перехожу. Плюнула я, значица, на воду, думаю, поспею. Ведра в дом не занесла и к вам. Надо, думаю, Сергеича просить.
- 0 чем? Говори короче.
- Да я и так и половины не сказала. Надо же все толком объяснить. Как да что - сам спрашивать станешь.
- Сейчас уйду,- пригрозил Сергеич и сделал шаг.
- Ладно, - сникла Катюха. - Эка ты нетерпеливый и не дослушаешь путем... Бери на ферму Варьку, сделай милость, не приняли касатку в институт.
На ферму Сергеич отправился к вечерней дойке. Обошел помещения, осмотрел все полтыщи коров, поинтересовался, в порядке ли транспортер. Зтого можно было бы и не делать, он знал точно: все на ферме отлажено, никаких срывов случиться не должно, но годами приобретенная привычка не давала покоя. Не обойди Сергеич свое хозяйство, не проверь еще раз все, от крупного до мелочей, - сегодня ему не уснуть. Сергеич знал свою натуру. Лучше осмотреть сейчас, чем ворочаться с боку на бок час, два, а потом все равно одеваться в потемках под неодобрительный шепот жены и тащиться на ферму ночью.
- Ты, Надежда,- напомнил Гордеевой,- отдоишь и ступай себе свободна.
Перед уходом домой остановился возле тихой, молодой коровки - своей любимицы. Сунул ей кусок хлеба, потихоньку, чтобы не заметили соседки, подождал, пока прожует, дал полизать ладонь.
- А есть правда, есть, Астролябия,- шепнул на ухо, гладя между рогов. - Нашлась тебе новая хозяйка. Ничего деваха. - И грамотная к тому.
Домой Сергеич возвращался в сумерках. Тропинка была еле видна, но исхожена им столько, что он знал на память каждый поворот, каждый изгиб, привычно чувствовал ногой каждую неровность и мог бы идти по ней, закрыв глаза.
День сложился удачно, и, казалось бы, он имел право ни о чем больше не думать, расслабиться, насладиться покоем. Но что-то было не так. Что-то свербило в душе, напоминало о себе, словно ребенок, про которого забыли очень занятые взрослые, а он дергает сзади за пиджак, пытается обратить на себя внимание.
Сергеич прикидывал и так и сяк, пытался понять, в чем дело. Но попытки были тщетны. Беспокойство не проходило, и он решил в конце концов: "Видно, пустяковина какая-то. Было бы важное - упомнил."
Но при подходе к председательскому дому беспокойство возросло, а когда в крайнем окне заблестела, в свете торшера председательская лысина, Сергеича осенило.
- Ба!- вскрикнул он чуть не на всю улицу, прихлопнув себя по коленке. - И из-за чего мучаюсь-то. Дилемма проклятая покою не дает. И что за слово такое? Пойти, зайтить, что ли, спросить?