Есть в Санкт-Петербурге площадь Победы. Это место — как бы парадный въезд в город. Именно здесь сходятся пути из столицы России Москвы и столицы Украины Киева. Здесь, на развилке дорог, возвышается монумент в честь героических защитников города на Неве в годы Великой Отечественной войны. В бронзе и граните запечатлен подвиг города-героя.
В Памятном зале, где негасимым огнем мерцают девятьсот (по числу блокадных дней) светильников, зажженных в снарядных гильзах, собраны волнующие свидетельства военного лихолетья. А на мраморной стене Мемориального зала увековечены имена всех Героев Советского Союза ленинградской эпопеи. Золотом горит и фамилия нашего земляка, уроженца села Городец Коломенского района, Михаила Яковлевича Миронова, патриота России, мужественного воина, отмеченного Золотой Звездой Героя Советского Союза, награжденного Президентом США Франклином Д. Рузвельтом американским орденом «Крест за боевые заслуги».
Во многих схватках с белофиннами участвовал пограничник М.Миронов, пока тринадцатого марта 1940 года не стало известно, что военные действия прекратились.
Война, которая получила название Великой Отечественной, кинула в свою круговерть и пограничника Михаила Миронова. Более двух с половиной лет он защищал город, который находился в кольце блокады, но продолжал жить, трудиться, бороться.
Дважды был ранен Миронов, дважды тяжело контужен. Но всякий раз, подлечившись в госпитале, возвращался в свою родную отдельную бригаду погранвойск Ленинградского фронта.
В те дни по всему фронту гремела слава бывшего ленинградского рабочего, девятнадцатилетнего комсомольца Феодосия Смолячкова. Одним из первых он отлично овладел снайперским искусством. И Миронов решил попробовать, испытать себя в меткой стрельбе по врагу. В своем селе он считался неплохим охотником, промышлял по белкам. А их надо было бить в глазок, чтобы шкурку не попортить.
И попробовал. Из хорошо замаскированного, оборудованного поближе к позиции врага окопа он стал наблюдать и охотиться за довольно беспечными фашистами. Те знали, что здесь снайперов у русских нет, потому почти не маскировали свои окопы, траншеи, порою даже вызывающе нагло вели себя, собирались группами, не очень-то клонились к земле, перебегая открытые участки.
Миронов учел все это и не промахивался из своей простой трехлинейной винтовки.
«Миша стреляет редко, да метко», — стали говорить о нем товарищи. А Михаил мечтал об особом прицеле, чтобы установить на винтовку. А еще лучше — получить снайперское оружие.
Штаб бригады со всей части собрал солдат с твердой рукой и верным глазом и направил на краткосрочные курсы снайперов-истребителей. Двенадцать дней Миронов тщательно и основательно вникал в теорию. Учился пользоваться оптическим прицелом, практиковался в наблюдении, выборе, оборудовании и маскировке огневых позиций, в ведении огневой разведки, составлении снайперских стрелковых карточек.
На выпуске присутствовал комиссар части К.В. Овчинников. Начальник снайперского сбора указал ему на лобастого с чуть удлиненным лицом пограничника:
— Обратите особое внимание на Миронова.
— Почему?
— Я редко встречал человека, который умел бы с такой быстротой и точностью схватывать цель. По-моему, он — прирожденный снайпер.
Офицер оказался провидцем. Боевой счет снайпера Михаила Миронова рос день ото дня. Михаил старался каждый день использовать для увеличения своего счета мести.
Несколько дней батарея противника планомерно вела огонь из глубины. Снаряды ложились в полосе нашей обороны довольно кучно и прицельно. Командир роты вызвал Миронова: «Наверняка огонь артиллерии кто-то корректирует. Выяви наводчика и уничтожь».
Миронов знал, что отыскать хорошо замаскировавшегося корректировщика не так-то легко, порою гораздо труднее, чем уничтожить его.
Под утро он обосновался в оборудованной накануне огневой точке. И с рассветом начал наблюдение. Этому искусству Миронов обучился за те долгие недели, которые провел на переднем крае. Вот и сейчас он начал осматривать открывающуюся перед ним панораму веером, последовательно перенося луч зрения слева направо и справа налево, постепенно подвигая его вперед. Особое внимание обращал на траншеи, ход сообщения, замаскированные окопчики, обшаривал взглядом гребень высотки, кусты, усеявшие ее.
Прошел час, второй, третий. Наметанный глаз замечал, как нет-нет да появлялись на какое-то мгновение головы над траншеями. В другой бы раз не преминул выстрелить, а сейчас не мог позволить себе сделать этого — у него другая задача. А что корректировщик где-то здесь, неподалеку, — вскоре заявили прилетевшие издалека снаряды. Они прошелестели в воздухе и стали взрываться в глубине нашей обороны.
Встрепенулся, преобразился, напружинился Миронов. Вновь повел взглядом слева направо по высотке. Уж очень место выгодное, оттуда, как на ладони, наша оборона просматривается. Именно там может быть вражеский корректировщик. «Если бы я сам был корректировщиком, непременно бы выбрал пункт наблюдения там», — отметил про себя Миронов.
И не обманулся. Под кустом, почти на самом гребне высотки, что-то блеснуло. Пригляделся — так и есть, стекла бинокля. Навел оптический прицел: офицер, чуть высунувшись из окопа, внимательно глядит в бинокль, а затем резко нагибается. Через некоторое время вновь впивается глазами в бинокль и опять нагибается. «Ясно, по телефону разговаривает. Ты, голубчик, мне и нужен», — и Миронов плавно нажал на спусковой крючок.
В оптический прицел увидел, как дернулась голова офицера, и тот осел в окоп. Сразу же прекратился артогонь. Да так и не возобновился больше.
— Везет тебе, Миронов, чуть ли не каждый день удачный, — заметил недавно прибывший из госпиталя в роту боец. В той части, в которой служил до ранения, он тоже был снайпером. А здесь за неделю, что выходил на «охоту», ни одного фашиста к праотцам не отправил.
Михаил на замечание не рассердился, не обиделся, лишь заметил:
— Да, конечно, везет. Но не забываю я вот что: сколько часов нахожусь на огневом рубеже, столько времени и непрерывно изучаю окружающую местность, слежу за «поведением» предметов в секторе наблюдения, стараюсь обнаружить признаки маскировки врага. Это помогает найти его, а потом и уничтожить. И ведь так порою целый день проходит. Не забывай, что я такой же живой человек, как и ты, из костей, мяса и кожи сделан. И мороз так же жалит, как тебя, и от голодухи слюной давлюсь... Главное в нашем снайперском деле — внимание, выдержка и неутомимость в наблюдении.
Эти слова были выстраданы Мироновым.
Менее чем за год снайпер Миронов уничтожил двести двадцать трех фашистов. Учитывая его богатейший боевой опыт, командование бригады решило использовать сержанта Миронова в качестве инструктора на сборах по подготовке снайперов из воинов пограничных частей при Двадцать третьей армии. Та поездка на снайперские сборы самым неожиданным образом повлияла на дальнейшую судьбу Миронова. Оказалось, Миронов обладал еще и педагогическим талантом. И летом 1942 года начальство направило его на шестимесячные курсы младших лейтенантов. Закончил их успешно. И Михаилу Миронову, одному из немногих, присвоили звание «лейтенант».
Служить продолжал в своей родной Двадцать седьмой отдельной стрелковой пограничной бригаде, в должности командира взвода. Учил солдат действиям в обороне, но особенно — в наступлении. Уже была пробита брешь в кольце фашистских войск у Ленинграда, стояла задача окончательно снять блокаду.
Через некоторое время Двадцать седьмую бригаду соединили с Тринадцатой бригадой внутренних войск и образовали Двести первую стрелковую дивизию. М. Я. Миронова назначили командиром взвода, а затем и роты в Девяносто втором стрелковом полку.
В начале января 1944 года дивизия получила приказ о передислокации.
Строем прошли по Ленинграду — израненному, суровому, но не сдавшемуся врагу. Шли на юг. Из свежих газет узнавали о победах воинов Ленинградского фронта, начавших мощное наступление. Вскоре и Двести первая вступила в сражение.
Миронов был в самом пекле боя, забыл, когда и отдыхал. Спал урывками. Как-то сморил его сон под большой елью. Уткнулся в лапник, заботливо брошенный на землю ординарцем Баевым, приказав через час разбудить, и тут же отключился.
Проснулся сам и очень удивился, когда шагах в четырех от себя увидел металлическое брюхо неразорвавшейся немецкой бомбы.
— Проснулись, товарищ старший лейтенант?
Миронов повернул голову на голос.
— А, Баев. Слушай, откуда это? — и показал на бомбу.
— В рубашке вы родились, товарищ старший лейтенант. Крепко спали, не слышали. Это фашисты гостинец прислали. Слава Богу, не разорвалась бомба, а то бы...
И Михаил представил, что было бы: воронка и никаких следов от старшего лейтенанта Миронова — прямое попадание. От такой картинки в жар бросило.
— Надо же, а я и не слышал, — как бы в укор себе произнес и пружинисто встал.
Бомба-сотка тускло поблескивала. Миронов смотрел на металлическую чушку с зажатой, затаенной в ее корпусе смертью, и думал о том, сколько же случайностей встречается на солдатском пути на войне. Вот сейчас непонятно по какой причине не взорвалась бомба, и никто не скажет, по какой. А года полтора назад тоже совершенно случайно смерть выбрала не его, а шагавшего рядом. Тогда на передовую приехал командир полка подполковник Хиль. Офицер разговаривал со снайпером Мироновым, ординарец стоял рядом. Командиру части захотелось поближе увидеть позицию Миронова, и втроем пошли они по тропке. Пуля вражеского снайпера насмерть сразила ординарца. Миронов шел с ним нога в ногу. Хочешь не хочешь, а задумаешься о судьбе.
Вот и сегодняшний случай. Прилег отдохнуть на часок, а мог бы навсегда. И вновь судьба оказалась благосклонной к нему.
Миронов еще раз глянул на неразорвавшуюся бомбу, закурил:
— Знаешь, Баев, пуля снайпера меня не взяла, бомба — тоже. Наверно, заговоренный я. Так что дойдем до Берлина, до победы!
* * *
Врезультате успешного наступления войск Ленинградского фронта, начавшегося четырнадцатого-пятнадцатого января 1944 года, к двадцать первому января наши войска вышли на исходные рубежи для удара по Гатчине.
Тяжелые бои разгорелись у высоты Воронья Гора. Как ни огрызались фашисты, как ни сопротивлялись, невозможно им было сдержать натиск наступающих советских войск.
Командование ввело в прорыв Двести первую стрелковую дивизию, в составе которой решительно действовал Девяносто второй стрелковый полк. Преодолев сопротивление противника, воины дивизии к исходу дня 22января вышли в район Романовки и Кирпикюля.
Седьмая рота старшего лейтенанта Миронова наступала в направлении деревни Романовки. Туда же устремилась и Девятая рота старшего лейтенанта Кузьменко.
Казалось, ничего не предвещало задержки: под натиском советских войск фашисты отходили, а кое-где панически бежали. Но в одном месте гитлеровцы умело использовали рельеф местности — железнодорожную насыпь превратили в хорошо укрепленный рубеж обороны. Насыпь скрывала от наступающих шоссе, по которому отходили в тыл потрепанные в боях воинские части.
Роты с ходу атаковали насыпь, но встретили такой губительный огонь, что вынуждены были залечь, наскоро окапываясь.
Миронов лежал в наспех отрытом в снегу углублении, пытаясь в еле различимых в ночи контурах насыпи с огрызающимися вспышками выстрелов найти место, откуда фашисты вели менее интенсивный огонь. Рассуждал: «Немцы укрепились, обосновались так, что без артиллерии их вряд ли выкуришь. А где она, артиллерия? По этому болоту разве пройдет?» И перед глазами явственно встало то заснеженное кочковатое пространство, которое он с бойцами преодолел ночью. Трясина, скованная сверху морозом, могла удержать на поверхности лишь солдат, о пушках же и думать нечего. А как бы они нужны сейчас были!
Прочь мечты! Нужно реально оценить обстановку и что-то предпринимать. Промедление смерти подобно, это уж точно. Приказ командира полка строг и категоричен: «Атаковать врага и овладеть его позицией!» Труднейшая задача. Тут головы не поднимешь, не то чтобы ринуться в атаку. Жалко солдат, многие могут погибнуть. Но и медлить нельзя, нужно что-то делать решительно и быстро, иначе с рассветом труднее будет выполнить приказ.
Сквозь пулеметно-автоматную трескотню до слуха Миронова донеслось поскрипывание. Посторонний шорох заставил оглянуться.
— Мироныч, ты? — хрипловатым, простуженным голосом спросил показавшийся из-за куста человек, в котором Михаил узнал командира Девятой роты Григория Кузьменко. — Как дела?
— Да вот лежу, ни метра вперед, — с огорчением ответил Миронов. — Голова кругом идет, а ничего на ум не приходит, как эту чертову насыпь взять.
Кузьменко ящерицей скользнул по снегу и выдохнул чуть ли не в самое ухо Михаилу:
— У меня тоже мозги набекрень. Вот и решил с тобой покумекать. Как говорится, ум хорошо, а два — лучше.
Миронов обрадованно кивнул:
— Верно, Гриша. Может, двумя ротами одновременно?
— Мне вон те кусты в лощинке симпатичны. — Кузьменко чуть приподнялся на локтях, подавшись вперед. — Миша, у меня есть план...
Рука Кузьменко, словно поскользнувшись на льду, подкосилась, и он упал головой в небольшой снежный бруствер.
— Ты что? — Михаил вытянул руку вперед, дотронулся до лица товарища. Пальцы ощутили на лбу дырку, из которой струйкой стекала кровь.
«Наповал. Эх, черт, какая досада... Что же делать? Что? У меня теперь две роты». Мозг лихорадочно работал, и решение пришло: «Нужно ударить концентрированными силами в одном направлении в том месте, где к насыпи подходит лощинка, поросшая кустарником. Часть солдат там может довольно незаметно подойти на близкое расстояние к железнодорожному полотну. А затем рывок и...».
— Передать по цепи: командир 9-й роты Кузьменко убит. Принимаю командование двумя ротами на себя. Командиров взводов ко мне.
Когда все собрались, Миронов четко обрисовал обстановку и поставил задачу:
— Будем брать насыпь. Дело нелегкое. Фашисты, по всей вероятности, окажут серьезное сопротивление. Для них этот вал — очень выгодный рубеж. А наша задача — уничтожить гитлеровцев, занять железнодорожную насыпь. Сигнал к атаке — зеленая ракета в сторону противника.
Офицеры расползлись по своим взводам. Через некоторое время солдаты начали выдвижение вперед.
Фашисты заметили передвижение, усилили огонь.
Миронов выпустил в небо зеленую ракету.
— Вперед! — И с автоматом в руке бросился к насыпи, увлекая за собой бойцов. В грохоте боя не расслышал ближнего разрыва мины. Большой острый осколок с неимоверной силой ударил по каске, кожаный ремешок лопнул, словно прелая бечевка, стальная шапка сорвалась с головы, упала в снег. В ушах зазвенело, ноги подкосились, и Миронов рухнул в развороченное взрывом серо-бурое месиво из снега, глины, земли, больно ударившись головой. Сквозь возникший гул расслышал истошный крик ординарца:
— Командира убили! Старшего лейтенанта убили!
Миронов с трудом разжал словно судорогой сведенные зубы, раскрыл рот, вдохнул полные легкие морозного воздуха. В ушах стрельнуло, и на какое-то время гул в голове прекратился.
— Не кричи! Чего паникуешь? Живой я!
Миронов вскочил на ноги. С раскрытой головой, в разодранном, испачканном глиной маскхалате, метнулся к насыпи с громовым: «Вперед! У-ра-а!».
По цепи пронеслось: «Ура!», и с этим победоутверждающим криком солдаты ворвались на насыпь. В ход пошли гранаты, штыки, приклады. В шесть утра насыпь была в руках советских воинов.
— Занять оборону! Переоборудовать позиции!
Этот приказ Миронова был как нельзя кстати. Через несколько минут фашисты, открыв бешеный огонь, пошли в контратаку.
— Передать по цепи. С насыпи ни шагу назад!
Выкрикнул Миронов эти слова и ойкнул от пронзительной боли, будто раскаленный железный штырь воткнули под коленку. Невольно схватился рукой за ногу: из раны хлестала кровь.
Ординарец разорвал штанину. Под коленом и выше разрывная пуля глубоко распластала кожу и ткань, превратив все в кровавое месиво. Баев перехватил ногу выше колена жгутом, наложил повязку и услышал от командира полуприказ-полунаставление:
— Никому ни слова, что я ранен. Нужно отбить контратаку.
Фашисты не выдержали дружного, разительного огня, откатились, оставив на подходе к насыпи убитых и раненых.
Через некоторое время, перегруппировавшись, вновь пошли в контратаку. И вновь были встречены слаженным, метким автоматно-пулеметным огнем. Наступление гитлеровцев опять захлебнулось...
Весь день удерживали мироновцы железнодорожную насыпь, с десяток атак отбили, но позиций не сдали.
Миронова еще раз ранило. Пулей в правое бедро. К вечеру понял, что силы иссякают. Уже не мог громко отдавать команды, распоряжения. Тихо говорил ординарцу, тот дублировал.
Лишь в девять часов вечера, когда стало ясно, что фашистам насыпь не отбить — подошло подкрепление, — Миронов разрешил вынести себя с поля боя.
Старшина Дмитрий Игнатьев на волокуше доставил командира роты к медсанбату. Там потерявшего много крови, измученного пятнадцатичасовым боем Миронова накормили, обработали рану и подготовили к отправке в эвакогоспиталь. Здесь и разыскал Михаила командир дивизии генерал-майор В. П. Якутович. Долго разговаривать не было времени. Генерал наклонился над раненым, пожал ему руку и произнес одну лишь фразу:
— Вы совершили подвиг, старший лейтенант Миронов, подвиг, который Родина не забудет.
И в ответ комдив услышал:
— Служу Советскому Союзу!
* * *
Радостную весть о том, что двадцать шестого января 1944 года Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады, Михаил Яковлевич Миронов услышал в пропахшей йодом и карболкой госпитальной палате. Из черной тарелки репродуктора прозвучал Приказ войскам Ленинградского фронта.
К восьми часам вечера шторы затемнения с окон убрали. И ровно в 20.00 раненые увидели, как с первым залпом трехсот двадцати четырех орудий в небо взлетели тысячи разноцветных ракет. Темное зимнее небо озарили голубые ленты прожекторных лучей.
Били орудия, небо гремело от разрывов. Но впервые за девятьсот дней блокады это был благостный грохот — гром праздничного салюта, который выжимал слезы из глаз, заставлял улыбаться, радостно сжиматься сердце.
А спустя месяц Михаилу Яковлевичу Миронову пришлось пережить еще одно волнующее событие. Здесь, в госпитале, начальник политуправления Ленинградского фронта генерал-майор Д.И. Холостов вручил ему Орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза. Высокие награды по достоинству увенчали ратный подвиг солдата.
Семь долгих месяцев пришлось пробыть на госпитальной койке старшему лейтенанту М.Я. Миронову. Двадцать шестого июля 1944 года, осторожно опираясь на костыли, он закрыл за собой дверь эвакогоспиталя № 1015 на Васильевском острове.
* * *
Мужество. Оно требовалось от пограничника Миронова, от офицера Миронова во время боевых действий в дни войны. Жизнь показала, что требуется мужество и в мирные дни. Надо было учиться стоически преодолевать те трудности, которые выпали на долю вчерашнего воина.
В апреле 1945 года старшего лейтенанта М.Я. Миронова уволили из армейских рядов по состоянию здоровья. Что делать? Этот вопрос был не праздным.
Тянуло на родину, на коломенскую землю. Но кем он мог работать в деревне? Быть обузой для матери, каждый день видеть ее слезы? Ртов-то хватало. Сестра-вдова с тремя детьми осталась. Да еще если он к ним переберется, инвалид второй группы, передвигающийся на костылях. Пенсия мизерная. На одного, может, денег и хватало бы. Но он был не один. Его фронтовой друг Дуся Амбрасовская в 1944 году стала Мироновой. Расписали их в Ленинграде, в загсе Дзержинского района. Там до армии жила Евдокия. И рос у них сынишка Гена...
Сложностей хватало. Вся экипировка Михаила состояла из одного-единственного комплекта офицерской одежды, что была на нем. У Дуси тоже гардероб не изысканный — в такой же серой шинели ходила. Молодой семье выделили крохотную комнатку — восемь с половиной квадратных метров. Удобств практически никаких. Однако на трудности, невзгоды не роптали: теперь у них был свой угол. А вот как обустроиться в жилище, думали с содроганием: средств, чтобы купить что-либо из мебели, не было. Спасибо, нашелся добрый человек — соседка по квартире Наталья Васильевна Роц. Без лишних слов сопереживания она принесла Мироновым керосинку, кастрюли, чашки, ложки: «Пользуйтесь, пока не обзаведетесь своим».
Спали на полу — холодном и сыром. Сынишке Михаил Яковлевич что-то вроде люльки из листов фанеры соорудил — не так промозгло в ней было. И опять добрая душа Наталья Васильевна выручила: отдала соседям односпальную кровать.
Как жить дальше, что делать? Эти вопросы не давали покоя. С кем-то надо посоветоваться. А с кем? На фронте все проще обстояло. Там были вышестоящие командиры, можно, если требовалось, обратиться к ним. А к кому мог обратиться сейчас, в мирные дни, отставной боевой офицер, а просто-напросто инвалид, ходящий на костылях? О том, что он кавалер Золотой Звезды, Миронов не вспоминал — заслуженных людей с войны вернулось немало.
Однажды решился и пришел в штаб войск Северо-Западного пограничного округа на прием к генерал-лейтенанту Г.А. Степанову. Знал, человек этот честный и справедливый, заботливый и внимательный. В войну Григорий Алексеевич много внимания уделял снайперскому движению. Он первым увидел, что мастеров меткого огня можно воспитывать не одиночками, а сотнями, придать этому делу большой размах. Генерал Степанов не раз подчеркивал, что первым знаменитым снайпером среди ленинградских пограничников был Михаил Миронов.
Вот с этим человеком Михаил и решил поделиться наболевшим, посоветоваться, как жить дальше...
Офицер в приемной помог инвалиду, открыл и придержал дверь, пока тот на костылях проходил в кабинет.
— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
— Здравствуй, здравствуй, Михаил Яковлевич, — генерал встал из-за стола, плотный, широкоплечий, со множеством орденских лент на груди, шагнул навстречу вошедшему, крепко пожал руку. — Проходи, садись, — и пододвинул стул. — Докладывай, что с тобой, как живешь.
И рассказал Миронов о последнем бое, долгих месяцах госпиталя, поведал о том, в каких условиях живет. Уже вдвоем стали вспоминать памятные события первого года войны, общих знакомых, товарищей...
На прощанье генерал Степанов, дружески положа руку на плечо бывшего прославленного снайпера, в раздумье произнес:
— Понимаю, невыразимо тяжело тебе и твоей семье сейчас. Но, поверь, не тебе одному так живется. Нужно выстоять, пересилить эти временные трудности. И советую, Михаил Яковлевич, поступай учиться: светлая у тебя голова. А куда — подумай, различных курсов и школ открыто много.
С надеждой на новый поворот в судьбе вернулся Михаил домой.
На следующий день привезли ему дров. Солдаты выгрузили чурбаки во дворе у подъезда. Стал рубить их, а из поленьев осколки да пули сыплются— пригоршню набрал острых металлических кусочков. От скольких смертей спасли эти деревья защитников Ленинграда, подсчитать невозможно!
К вечеру истопили печь — наконец-то тепло наполнило комнату.
Наутро подхватил костыли Миронов и во двор поколоть дровишек. А их там нет. Украл кто-то. Обидно за людей стало. Этот факт дал понять: не все люди одинаковы, не все такие сердобольные, как их соседка, есть и черствые души, что на горе людском не прочь погреть руки.
Днем солдаты привезли еще дров. Эти чурбаки Михаил с женой перетаскали домой — так надежнее.
Раздумья о справедливости, о пороках, свойственных людям, и дали толчок к решению о том, чтобы стать юристом. Поступил на высшие юридические курсы.
С присущей ему хваткой прилежно и настойчиво учился. Курсы окончил с отличием.
В октябре 1947 года М.Я. Миронова избрали народным судьей Седьмого участка Дзержинского района Ленинграда. Он очень быстро завоевал авторитет: чутко относился к жалобам и нуждам трудящихся, беспощадно карал расхитителей социалистической собственности, мародеров, спекулянтов. Тщательная, всесторонняя подготовка давала Миронову возможность объективно выносить решения о мере наказания. За время его работы народным судьей считанные единицы приговоров были отменены кассационной инстанцией, абсолютное большинство же оставалось в силе.
Работал и учился. В 1954 году успешно окончил вечернее отделение юридического института. Прибавилась семья — родился второй ребенок, дочка Таня.
Положительный опыт работы народного судьи М.Я. Миронова в 1950 году был рассмотрен на Коллегии Министерства юстиции СССР и распространен среди судей страны. О нем писали в газетах, журналах, брошюрах.
За верную службу делу правосудия, за заслуги в укреплении социалистической законности Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от седьмого июня 1972 года Михаилу Яковлевичу Миронову было присвоено Почетное звание «Заслуженный юрист РСФСР».
Помимо профессионального, он взваливает на свои плечи дополнительный груз и честно выполняет сложные обязанности народного депутата, члена райкома партии. В восьмидесятые годы М.Я. Миронова избрали председателем совета ветеранов бывшей Двести первой Гатчинской Краснознаменной стрелковой дивизии. А это — новые волнения, новые заботы, встречи с ветеранами, общение с молодежью. Каждый раз нужно подготовиться, продумать, о чем сказать, чтобы слова брали за душу. А значит, надо вложить в каждое выступление частицу своей души.
Не мог вспоминать без волнения М.Я. Миронов поездку в Москву на Вторую Конференцию сторонников мира, на которую был избран делегатом. Ему предоставили высокую трибуну этого представительного форума, и под торжественными сводами зала прозвучали взволнованные слова фронтовика-героя:
— Никто не забыт! Ничто не забыто! И не можем мы забыть ни одного из наших боевых друзей, сложивших свои головы на полях сражений Великой Отечественной!.. Каждый наш шаг вперед, шаг через боль, через смерть, освобождал землю для мира. И этот мир завещали нам сохранить те, кто остался лежать на полях войны... Мы, ветераны Великой Отечественной, знаем цену миру, мы должны сберечь мир для детей!
Всей своей послевоенной жизнью, работой Михаил Яковлевич доказал, что делал все от него зависящее ради мира на земле, ради того, чтобы память о прошлом не исчезла бесследно.
* * *
Внынешнем, 2003 году, Санкт-Петербург отмечает славный трехсотлетний юбилей. На разных исторических этапах развития города свой вклад во многих сферах деятельности вносили и коломенцы. Один из них — герой моего повествования, уроженец древней Коломенской земли Михаил Яковлевич Миронов, которого я с полным основанием могу назвать Человеком с большой буквы, Личностью.
«Мемориал». Фото Ю.Колесникова