« По сообщениям из наших собственных источников, вот уже в течение месяца в нашем городе загадочно пропадают женщины. Исчезают девицы и почтенные матери семейств…»

         - Это что за…? – спросили я Петруху, - …державинский слог?

         - Газета, - пожал плечами Петруха. – Так написано.

         - Как-то необычно для сегодняшнего времени. «Девицы», «почтенные матери»… Сейчас так не пишут. Сейчас проще, по рабоче-крестьянски: консенсус, маркетинг, компотинг, закусотинг, прошмандотинг.

         - Так она же за пятнадцатый год! Это Шурка Баранов с обыска на Красногвардейской приволок! Ему лишь бы чего, но с обыска обязательно скоммуниздить. А это антиквариат! Может даже девятнадцатый век! Сейчас не три, небось, копейки стоит!– и Петруха бережно погладил пожелтевшие бумажные листочки…

 

         - Воровать надо честно, - спокойно сказал Заклунный и, почесав свой выдающийся по цвету, размерам и архитектурно-анатомическим  особенностям нос, скорбно вздохнул. Дескать, слушай, опер, житейскую мудрость старого вора, мотай на ус. Ведь никто другой, кроме старика Заклунного, четыре ходки, два побега, общий срок – двенадцать «календарей», этого тебе не скажет.

         - Это как - честно? – притворился я валенком, но сидевший передо мной человек в дурашливо- наивное выражение моей физиономии, конечно же, не поверил. Он таких шустрых, как я, навидался в своей богатой на приключения жизни очень даже предостаточно. Его за рупь за двадцать даже с прикупом не купишь.

         - А так… - голос Заклунного звучал ровно и спокойно. Ни дать- ни взять – старый школьный учитель, до тошноты правильный наставник подрастающей молодежи, свет в окне, святой пророк и мудрый гуру с четырьмя заходами в колонии строгого режима.

         - Первое. Воруй только у богатых, у этих самых «новых русских». Для них твое воровство- и не воровство вовсе, не трагедия, а так, щипок, легкая неприятность вроде насморка. Это не смертельно, они себе со временем еще наворуют. Так что получается, что ты вроде бы не просто берешь чужое, а восстанавливаешь баланс: он почистил государство, а ты,  в свою очередь, облегчил его. То есть, он просто поделился с тобой ворованным. Святое дело. Бог не фраер.

           Во-вторых, идя на дело, бери только то, что решил взять. Не греби, как ворона, все подряд, не кусошничай, держи марку воровскую! А то ведь до чего дошли, поросенки худые: лезут к работяге, и последние куски у него из

кормушки забирают. Это что, люди? Да таких беспредельщиков на зоне  давят как котят. Потому как они и в воровском дому тоже норовят свои крысиные порядки ставить, тоже кусошничают.

         Третье. Если прихватили, и зацокали капитально, с товаром на руках – не дергайся, не пыли и не строй из себя невинную гимназистку на  беременности. Кто спокойный - тот уверенный. Значит, не сдаст и тюльку не прогонит. Таких и вы, менты, уважаете, и на хате будешь не последний человек.

         Заклунный говорил и говорил, а я слушал и слушал, и сквозь накатывающую волнами дремоту, лениво удивлялся сам на себя: зачем я его слушаю? Что нового он может мне рассказать? Но я, тем не менее, не прерывал старого вора Заклунного Федоса Тимофеевича по кличке Скрипач, появившейся у него в девятнадцатилетнем возрасте после удачного «захода» на квартиру скрипичных дел мастера, старика Утяшева. Больше того, я послушно кивал и делал такое приторно- вежливое выражение морды лица, что становился противен даже самому себе. Оправдывало это мое фальшивое внимание одно: Скрипач хотя сам «дурью» не занимался, но выходы на наркошей стопроцентно имел, а мне оченно было надо, чтобы он просветил меня, убогого и недалекого сыскаря, в сегодняшнее положение дел в городе по этой теме. К тому же с подачи загадочного товарища в шляпе из главка мое непосредственное начальство  в лице совершенно не загадочного, даже наоборот – очень на первый взгляд простецкого товарища Кравцова без шляпы навесило на нас с моим  коллегой-напарником Петрухой Трухачевым профилактическое просвещение наших городских школьников (а между прочим, етих самых, етить их разъетить, школ в нашем городе ни много, ни мало, а целых двадцать две). Хотя вместо того, чтобы устраивать здесь, в моем служебном кабинете, весь этот изящный марлезонский балет и выслушивать весь этот заклуновский словесный понос, я мог бы поступить гораздо проще: взять его прямо здесь, сейчас, за хрящастый кадык и предложить на выбор два варианта. Или он сдает мне всю городскую наркоцепь, или я пакую его в камеру как одного из учредителей и, естественно, руководителей славной хитрой платежной конторы под  названием «Социальная инициатива» (а то что он, Скрипач, учредитель и руководитель, это я знаю совершенно один и совершенно точно. А вот кто мне эту пикантную новость сообщил – тс-с-с…Как говорил дедушка Дзержинский, наши люди - дороже золота, а с мертвого агента ничего не спросишь). Эти «социалисты» в легкую кинули лохов, пожелавших приобрести шикарные квартиры аж чуть ли не в самом центре города, всего-то навсего на сто пятьдесят миллионов. Ерунда какая. Всего-то афера в особо крупных размерах, всего-то лет на десять отдыха в солнечном Коми. Если, конечно, следователь докажет. А он докажет, если я ему помогу.                                                                                                                                

         Но нет, не буду я раньше времени губить господина Заклунного Фэ Тэ. Он еще не сыграл мне на  м о е й  скрипке свой главный и, думаю, совершенно неожиданный для него менуэт. Поэтому я поднимаю голову и смотрю ему в глаза. Глаза откровенно смеются.

         -Ну вот и ладушки, - говорю я, давая понять, что прелюдия закончилась

и пора переходить к главной теме.

         - Ладушки, - легко согласился Скрипач. Похоже, кривляться ему совсем не надоело. – Наркоши?

         - Федос Тимофеевич… - в знак восхищения его проницательностью я развел в сторону руки. Скрипач задумчиво пожевал губами, потом вытянул их дудочкой, опять поскреб свой знаменитый лилово- сливовидный нос. Все эти обезьяньи манипуляции должны были продемонстрировать собеседнику глубокий мыслительный процесс. Что ж, думать Скрипач действительно умел. Если бы не умел - вряд ли выжил бы. Потому что очень много знал ( некоторые его недруги считали, что даже слишком много).

         Нет, я прекрасно понимал эти его душевные терзания- почесывания. Сдавать или нет - вопрос деликатный, здесь запросто можно не только авторитета- жизни лишиться. С другой стороны, воры старой закалки (а Скрипач принадлежал именно к таковым) наркош не жаловали и серьезных дел с ними старались не иметь. И если и пускали в свою среду, то в любом случае только на подхват, на разовые, второстепенные роли.

         - И что вы, Антон Николаевич, хотите от меня услышать?

         - Сначала я хочу сказать, что в последнее время наркоши стали брать в активный оборот школы. В том числе, Федос Тимофеевич, и известную вам пятую.

         В «пятерке», школе в городе весьма уважаемой и неофициально элитной (и, кстати, по личной инициативе господина Заклунного серьезно подкормленной деньгами вышеназванной «Социальной инициативы») училась племянница Скрипача, симпатичная серьезная девочка Галя. Старый вор в ней души не чаял.

         - Я вам, Антон Николаевич, назову одну фамилию… -  и Скрипач опять поиграл губами.

         - Загоев. Для этой крысы, хотя какая там крыса - крысенок… - и Скрипач поморщился. - Но зверек довольно шустрый, лезет в серьезные люди, хотя кто его пустит… Так вот для этого крысенка нет ничего святого.

         - Он же вроде бы в свой солнечный Таджикистан давно уехал.

         - Кто может уехать, тот может и вернуться…

         - Понятно. Он заряженный?

         - До свидания, Антон Николаевич. Да, увидите Николая Ивановича, прошу передать большое уважение…

       

       Я сделал вид, что не понимаю о чем речь. Скрипач понимающе усмехнулся.

- Серьезные люди хотят сделать ему серьезный подарок. Но ведь он – человек щепетильный, как его воспримет… Но в любом случае – наши поздравления. Пятьдесят лет – серьезная дата.

(Во живем! Ну порядки! Прав граф Лев Николаевич: все смешалось в доме Облонских! Урки поздравляют с днем рождения старшего следователя, подполковника юстиции! И ладно поздравляют - даже подарок приготовили! И я на все сто уверен, что не виде ножа в спину… Ай да Коля, ай да Голубь! Большой привет, страна Дурдомия! Хотя, если уж на чистоту, то я  после этих слов Скрипача Коле даже позавидовал. Это очень и очень не часто бывает, чтобы мент у уголовной  братвы имел такой авторитет. Впрочем, не стоит мазать уголовников сплошь черной краской. Такое понятие как справедливость, у них в гораздо большем почете, чем у нас, примерных-образцовых, пугливых- законопослушных. Как не крути, и как это вроде бы ни странно, но они не на словах –на деле умеют ценить человеческое к себе отношение. Так что ничего удивительного, если к тому же хорошо знать Колю Голубева. А я его очень хорошо знаю…)

- Ладно, передам. Так вы, Федос Тимофеевич, больше ничего не хотите сказать о Загоеве?

- Еще раз, Антон Николаевич, до свидания… -  и Скрипач поднялся со стула…

 

 

         - Мария Иосифовна, вас когда- нибудь принуждали к половой близости?

         - Что-о-о?

         - Принуждали или нет?

         - Это грязные намеки! Это грязные намеки!

         - Еще раз спрашиваю…

         - Нет! Нет! Нет! Нет! А что?

         - Да ничего! Шлепай отсюда… кочерыжка вредная! – и Петруха, бывший неудавшийся педагогический студент, следующая остановка- бравый пограничник на одной из закавказских застав, отличник боевой, половой и политической подготовок, малый до невозможности нервный, в Чеченской республике два раза контуженный, медалью мужественной награжденный, а деликатных ситуациях – решительный до безрассудности, и тэ дэ,и тэ пэ, схватил со стола резиновую дубинку марки ПРС ( палка резиновая специальная) – символ победившей неизвестно кого российской демократии, она же – универсальное успокоительное средство для людей, страдающих повышенными возбудимостью, впечатлительностью, эксцентричностью и надоедливостью ( а вышеназванная Мария Иосифовна Кругляшова, тридцати семи лет отроду, старая дева, шизо, НЛО, магнитофон в голове, вчера у пивного ларька видела в усмерть пьяного Усаму Бен Ладена собственной персоной, принадлежала именно к таким занятным индивидуумам) и грохнул символом по казенному столу. Стол от такого неожиданного внимания удивленно охнул, крякнул, присел, и в следующий раз при подобном с ним обращении пообещал обязательно развалиться. Уважаемая Мария Иосифовна подскочила со стула, не отталкиваясь никакими частями своего утонченного организма.

         - Я, Петр Иванович, буду жаловаться вашему начальству! – взвизгнула она и мухой вылетела из кабинета.

         - Достала, кочерыга, своими девическими грезами! – Петруха шумно выдохнул и как-то обессилено сгорбатился, отчего сразу стал похожим на состарившегося африканского слона, которого на прошлой неделе привезли в город вместе с цирком, и слон этот, бедолага, издох прямо во время представления. Зрители были весьма расстроены согласно купленным билетам, а испугавшиеся детишки прямо-таки рыдали. Состоявшиеся на следующий день похороны милого животного вылились в грандиозную скорбную демонстрацию, о которой написали даже центральные газеты, представившие сие событие как образец такого искреннего гуманизма и великодушия по отношению к братьям нашим меньшим, что главе города пришлось учесть всю пикантность сложившейся ситуации  и срочно отменить свое распоряжение городской ветеринарной службе о отлове и последующей утилизации немеряно расплодившихся  в последнее время бродячих собак.

         - Хоть бы оприходовал ее какой-нибудь добрый молодец, - продолжал переживать за Кругляшову Петруха. – Хоть просто так, из чисто спортивного любопытства. Ведь измаялась, бедолага нежирная, от своей  упорной половой невостребованности. А так, через койку, глядишь и присмирела бы, развеселилась, перестала шляться сюда каждый день. А то  нашла, мля, театр труда и отдыха.

         - Вот и займись, - предложил я, зевая («ах, зачем эта ночь так была хороша, не давила бы грусть, не страдала б душа…». Поэт Тютчев. А,  может, и не он. Но все равно душевно. Ведь было время, писали люди! И не только заявления! А с Клавунькой надо расставаться. Чувствую – начинает строить в моем отношении очень серьезные планы. Мне это надо? Конечно. Как сегодняшнему Чубайсу вчерашний ваучер).

 – А что?- продолжил я, задавив новый зевок прямо в зародыше. - Глядишь, и родилось бы большое и светлое чувство. Женщина она относительно справная, бездетная, бухгалтером работает у самого Осиновского. Опять же индивидуальная квартира на набережной…

         - Хорошая? – насторожился Петруха. Общага ему уже во как надоела.

         - Кто?                                                                                                             

         - Что! Квартира!

         - Метров тридцать пять. Окна на реку.

         - Ого!

         - Что «ого»? Не ого, а о-го-го! Двухкомнатная! Между прочим, на одной лестничной площадке с широко известным тебе господином… -  и я назвал фамилию, а также имя и отчество.

- Скотина!                                                                                                                         

         - Кому- скотина, а кому- господин народный депутат, уважаемый человек с тремя неслабыми  подбородками. И потом, его же так и не посадили и даже «условняка» не дали… Ладно, хватит о грустном, - и я навис над столом. Стол угрожающе заскрипел, напомнив, что уже пообещал свою скорую кончину. А еще называет себя офисной мебелью… Рухлядь!

         - Что по школам?

         - Третья, семнадцатая, двадцатая… Я же тебе говорил, у них где-то в третьем микрорайоне хаза!

         - Загой появился…

         - Опаньки! Вот кого нам только не хватало! Больше месяца не виделись!

         - Так он не Дженифер Лопес, чтобы мордой своей на всех углах торговать.

         - Значит, надо брать за помидоры Тишака… - начал было Петруха, но тут в кабинет вошел- вбежал- прискакал наш непосредственный начальник Семен Михайлович Кравцов, ментовская кличка- Буденный. Мало того, что его имя- отчество полностью совпадали с прославленным маршалом, так наш Буденный во времена своей лихой юности еще и армейскую службу тащил в кавалерии.

         - Седлайте, хлопцы! Трупешник на  реке! Аккурат у Минаевского моста!

         - Сам утоп, - с надеждой предположил Петруха.

         - А как же! Рельсу себе на шею надел, руки сзади связал -  и айда купаться! Хватит балагурить! Вперед!

 

 

Пора представиться: Кулгунов Антон Николаевич, сорок один год, майор милиции, старший оперуполномоченный простого уголовного розыска. Самого уголовного и самого простого во всем мире. Разведен (брак оказался легковесно- учебно- тренировочным, так что волос на голове не рву, с ними и так напряженка, и совершенно не горюю). Детей нет, да и, честно говоря, равнодушен (что поделаешь, вот такой урод). Живу один и даже уже и не мечтаю сдаться в долгосрочный плен какой- нибудь одинокой обеспеченной женщине. Старая однокомнатная  на пятом этаже в «хрущевке», относительно непродавленный (хотя давно пора сменить) диван, приступы бессонницы, кефир по утрам – что еще нужно человеку мужского пола, чтобы спокойно и достойно, с чувством выполненного перед Родиной- матерью долга встретить полагающуюся трудовым законодательством выслугу лет? Так что все по- прежнему, все по- старому, и только девушка в доме напротив перестала исполнять на своем балконе загадочные и чарующие до стеснения в груди ночные танцы.                                                                                          Переехала? Танцует теперь для кого-то другого? Она ведь даже и не подозревала, что танцевала для меня, для меня одного. А я в это время постыдно, словно подсматривал за чем-то глубоко интимным, прятался, как школьник, за оконной шторой… Обидно, конечно, что больше нет этих ночных представлений, но… С годами начинаешь все отчетливее понимать, что человек должен быть всегда готов испить даже самую горькую чашу. Только была бы под рукой хоть какая- нибудь закусь…

 

         - Ну, и где этот Ихтиандер? – фальшиво бодрясь, прищурился Петруха, шаря опытным, ни хрена не видящим пограничным взглядом по заросшему ивняком и осокой берегу.

         - Разуй глаза-то, Карацюпа! -  и я ткнул пальцем вправо – Вон там! Спускаемся. Под ноги смотри, здесь скользко, а то меня, как в прошлый раз у двух мостов, опять снесешь своим могучим ураганом.

         - Нет, не по- людски живем… - бормотал за моей спиной напарник, дыша в затылок легким ароматным перегаром. – Нет чтобы к духовицким уплыл, здесь же недалеко, всего пара гребков -  и ты уже на сопредельной территории…Так нет, обязательно надо к нам! У, вредный!

         - С рельсом далеко не уплывешь…

         - И рельсы эти… Где он его взял? Не с дороги же отвинтил! Нет, не будет у нас в стране порядка, пока вот так запросто разный металлолом под ногами будет валяться…А, может, и с дороги. Вчера по телевизору показали: под Лугой четверо интеллигентов сняли шестьсот метров путей. Нет, еще не оскудела богатырями Русь святая!

         Развить эту глубоко переживательную за наши отечественные металлургическую и рельсоделательную промышленности тему Петруха не спел: мы пришли на место и молча уставились на бывшего живого человека, мирно загоравшего на прибрежном песочке. На вид загоравшему было лет двадцать пять – семьдесят, точнее определить было затруднительно из-за отсутствия физиономии как таковой: ракам тоже чего-ничего жрать надо, а, может, и рыбки склевали (детский анекдот: «Дедушка, а дедушка, а почему рыба клюет? Она же не птица!»).

         - Ну, и каково ваше мнение, товарищ Ватсон?

         - Мнение наше обычное, - молвил Ватсон и присел на корточки. -  Гражданин принадлежит к мужскому полу, характер нордический, закаленный, не один день в водичке пролежал, может даже «морж» … Беспощаден к врагам здорового образа жизни…Ну-ка, ну-ка! – внезапно оживился Петруха и наклонился к обнаженной по локоть правой руке « мужского пола».

         -Ха! Загой! Видишь, Антон?

         Я видел. Татуировочка. « Не забуду брату Алберту!». Над словами – какой-то мудреный мусульманский знак. Да, загоевское произведение искусства.                                                                                                                               

         А и презабавнейший получается геморрой! Судя по внешнему виду и начисто склеванной морде, проплавал он никак не меньше недели, значит, к последним школьным делам не имеет никакого отношения. Кто же тогда шустрит по школам? И что означает этот его прощальный заплыв? Наркоши вступили на тропу войны? Рынок делят? Этого только не хватало!

- А рельс где? – обернулся я к курившим в стороне водолазам.

- Да какой рельс… - хмуро ответил один из них и кивнул на валявшуюся на траве плоскую, с зазубринами железяку. – Трак от ЧТЗ. И веревка гнилая. Он бы через пару дней сам оторвался и всплыл.

- А как обнаружили?

- Коллектор тащим через речку на Выселки. Вот его лебедкой и зацепило.

- Ох уж эти утопленники… - забормотал Петруха, не отрывая взгляда от наколки. – Как они, право возбуждают…

- А вы, оказывается, извращенец, господин лейтенант…

- Так точно. Хиромант.

- Ага. Некрофил.

- Один х… Тэкс-тэкс-тэкс…Поглядим, что у нас в карманчиках…Тэкс…Ключики… Какие хорошие ключики…Пачка гондончиков… «Гусарские», дешевка…Портмонетик…А в портмонетике…

Петруха распрямился, придал морде своего мужественного лица недоуменно- удивленное выражение физиономии.

- Нет, Антон Николаевич, не склеивается на наркошей…- и протянул мне портмоне. Да, дружище Битнер, здесь ты, похоже, прав. Наркоши обязательно забрали бы американские деньги в количестве…так…полторы тясячи долларов, и, главное, вот эти махонькие аккуратненькие полиэтиленовые пакетики с очень замечательно знакомым порошочком, я даже без экспертизы определю – «герыч». В количестве двадцати пяти штук… Очень мило и совершенно непонятно. Халявный героин продавцы «дури» никогда бы на трупе не оставили.

- Соображения? – и появившийся словно ниоткуда Кравцов испытующе посмотрел на нас, убогих, своим строгим отеческим буденновским взглядом.

- Возможно, передел рынка, - сказал я. – Хотя смущают вот эти упаковки.

- А с чего бы его делить? – ворчливо возразил герой гражданской войны. – Если только кто-то новый объявился, со стороны. Кто?

Я пожал плечами. Кто… Во вопрос!

- Таджиков на рынке навалом…

- Они дачи буржуйские  в Черкасове и Северном строят. Их проверяли на днях - чисто!                                                                                            

- Цыгане в прошлом месяце объявились, три дома на Срединной купили…

- Не то это все, не то! – «Буденный» поджал губы.- Их тоже пробивали через Москву – никакой серьезной зацепки. Так, по мелочам…

- Было бы желание – и крупняк найдется…

- Не сомневаюсь. С кем из ФСКН работаете?

- С Лазаревым.

- Он чего говорит?

- По их данным – тишина.

- То есть, никакого передела нет?

- Получается что нет.

- Тогда что же? Банальное убийство? По пьянке?

- Во-первых, Загоев не пил. Во-вторых, никакой пьяный к нему близко бы не подошел. Загой - кэмээс по каратэ. И начет банального грабежа тоже не связывается. Деньги на месте, а главное - «дурь». Странно…

- И чего же тогда? Отморозки- беспредельщики?

- Он сам был и тем и другим. Но даже если бы и отмороженные, то уж деньги-то наверняка бы забрали.

- Да, дела… - Кравцов задумчиво почесал живот толстыми, похожими на сардельки пальцами.

- А, может, месть? – подал голос до того скромно молчавший Петруха. – Может, подсадил Загой какого-нибудь отличника на иглу, он ведь мастер был малолеток с понталыку сбивать, и нарвался на крутого папашу. У них ведь тоже дети есть… А тот пробил это дело, осерчал, вот и устроил ему в отместку прощальный заплыв.

- А? – вскинул на меня глаза Кравцов. -  А что? Красиво! Что скажешь?

- Что…Благодарю за напарника. Версия действительно интересная. Имеет право на быть. Есть, правда, махонький минусочек : наши буржуины своих спиногрызов в общеобразовательные школы не определяют. Они все больше с каким-нибудь английско- культурно- математическим уклоном, а в такие наркоши не суются, там не охрана- волки, порвут – фамилию не спросят. Не то что в общеобразовательных… Но, с другой стороны, в каждом правиле должны быть исключения. В любом раскладе, если замахнулись на Загоя, это очень серьезные ребятки.

Кравцов перестал отрабатывать на брюшной стенке барабанную дробь, вытянул губы дудочкой, чем напомнил мне недавнего Заклунного. Кстати, этой трубадурской привычкой обладал и наш бывший шеф, подполковник

Грачев, который регулярно имел меня как сидорову козу, но и защищал как уссурийский тигр (« если будет необходимость, Антон, то обращайся ко мне прямо в Главк. Ты меня знаешь…»)                                                                                                                   

- Ладно, работайте. Если будет нужна информация об этих…серьезных ребятах, можете ссылаться на меня.

 

- Антон Николаевич, пошептаться надо, - таинственно предложил Петруха, когда мы вышли в управленческий коридор.

- Весь внимание.

- Помнишь, ты рассказывал, что  в детские  незабвенные в музыкальной школе учился?

( Хм…Учился… Мучился! До сих пор не понимаю,  с какой целью родители меня туда отдали. Слухом я не страдал абсолютно никаким, чувство ритма- так, на троечку, на уровне маршевого шага и пионерского барабана. Из всех серьезных композиторов до сих пор знаю только Петра Ильича Чайковского с его «Лебединым озером» (а кто его, это траурное озеро, у нас в стране тогда не знал? Как чьи похороны или попытка переворота - лебеди, вперед!), а также Людвига (или Фридриха?) Ван Бетховена (и то только потому, что  был глухим и даже только этим был достоин всяческого уважения) и Шарля Эскобайя (а этот, оказывается, и вовсе писатель, а не музыкант. Просто фамилия такая, симфоническая…), а из всех слышанных мною песен я запомнил лишь куплет «А у нас во дворе есть девчонка одна…», да и то в его гнусном перепеве: «А у нас во дворе. Не люблю я стоять. Потому что меня. Принимают за…». А, нет, вспомнил, еще одна. Как говорила моя покойная бабушка - жалистная. Из Юрия Антонова. Но тоже перепев, хорошо еще,  что не гнусный, а грустный. « Летящей походкой. Ты мчалась за водкой. И скрылась из глаз. Под маши-и-иной  КАМАЗ!». Вероятно, мои наивные родители в своем наивном стремлении сделать из меня Антона Рубинштейна или Давида Ойстраха ( я даже по национальности  не подхожу – Кулгунов) руководствовались глубоко ошибочным мнением, что гениями не рождаются, а становятся. За эту их детскую непосредственность  я их всегда любил и люблю до сих пор… Так что музыкант из меня очень относительный, но поскольку в нашем глубоко уголовном отделе другие господа сыскари не знают даже товарища Чайковского и Шарля Эскобайя, и из всех серьезных музыкальных произведений двадцатого века могут исполнить только « Не думая об секундах свысока. Наступит время, пули у виска…» или матерные частушки, то  поневоле, время от времени, выступаю для них, лебедей, в роли музыкального консультанта.)

- Да, Петя. Было дело. Только выперли меня из храма музыки. За аморальное поведение. С Колей Тютиным играли в карты на репетициях хора.                                                                                                               

- Значит, в музычке сечешь? – непонятно чему обрадовался Петруха.

- Я тебе, Петруха, скажу как композитор композитору… Секу. Слегонца. Как Людвиг Ван Бетховен. Ты быстрее излагай, а то меня Силуянов ждет в экспертном отделе.

- Чего мне и надо-то! – принялся объяснять напарник. – Понимаешь, у племяша на следующей неделе будет день рождения - десять лет. А эта дура записала его в музыкальную школу на скрипку…

- Дура - это кто?

- Да Валька, кто! Сеструха! Ну, я по пьянке и пообещал ему на день рождения подарить!

- Чего?

- Тьфу ты, ну ты…Скрипку, чего!

- Ну?

- А я в этих балалайках - совсем мимо кассы! А хочется ведь такую, чтобы от души, чтобы самое оно! Вот я тебя и спрашиваю как композитор композитора: какую покупать-то, чтобы не лопухнуться?

 -Ну, что вам, Пьер, посоветовать… - и я по примеру Заклунного, Гаврилова и Крацова-Буденного вытянул губы дудочкой. – Я думаю - Страдивари. Да, это, пожалуй, подойдет!

- Еще раз – как?

- Стра-ди-ва-ри.

- Запишу, -  и Петруха достал из бокового кармана записную книжку. – Еще раз: Стра-ди-ва-ри. Еврей, что ли?

- Итальянец.

- Понятно. Цыган. Дорого?

- Петруччо… -  и я исполнил взгляд, полный укоризны. – Когда речь идет о единственном племяннике, торг, по-моему…

- Да это понятно…Я чего спрашиваю-то: вдруг не хватит. У меня на сберкнижке лежит «штук» двадцать…

- Надеюсь, «капусты»?

- Ага, щас…Мы не на гнилом Западе, господин майор. Хватит?

- Сложный вопрос. Тем более кризис. Цены скачут, искусство вечно…- я понял, что заигрался, ведь этот композитор все сказанное принимает за чистую монету. И вдруг меня осенило.

 - Ты в музыкальный зайди, к Нонке! Чего задумался? Ну, Нонка из дома Торговли! ( вот вроде и выкрутился. Язык мой- враг мой… Ну, поржет над ним Нонуля, ничего страшного. Петруха –парень с юмором, не обидится).- Точно! Иди к ней! Она тебе мигом объяснит что, где, когда и почем в волшебном мире музыки.                                                                                                           

 

         Только зашел в кабинет – телефонный звонок.

         - Антоха, ты на работе?

         - А ты куда мне звонишь по городскому? В баню, что ли?

         - Сейчас приеду. Дело на сто пудов.

         - До двух.

         - Успею.

         - Давай. Звоню на вахту.

         Это Олег Горшенин, мой давнишний приятель, в школе сидели за одной партой. Сейчас он – врач-психиатр, и, говорят, довольно знающий. Во всяком случае, с улицы к нему на прием просто так не попадешь, только по предварительной записи. И при этом  своей популярностью совершенно не кичится, очень порядочный человек, хотя и совершенно непьющий. Сейчас стрижет нехилые купоны в каком-то медицинском кооперативе и, кажется, даже является одним из его соучредителей. Не виделись тысячу лет, только перезванивались, но пути Господни действительно неисповедимы, и вишь ты – понадобился…

Через десять минут он действительно ворвался ко мне в кабинет во всей своей психиатрической красе.

- Привет, мент!

- Привет, псих!

- Чего бледный? И мешочки под глазами…Ты, Антоха, поласковее с этим делом… -  и он ткнул себя пальцем под подбородок.

- Это называется «кто про что, а вшивый- про баню». Не в горле дело. Бессонница замучила. Старею. Понятно?

- Так воспользуйся услугами наших кудесниц- женщин легкого поведения! После них спать будешь как убитый и ограбленный! Кстати, о старости. Я недавно на работу геронтолога взял… -  и, увидев, что я наморщил лоб, пояснил. -  Специалист по возрастным изменениям. Если совсем просто, врач для стариков. Китаец, между прочим. Со своей соответствующей традиционной китайской медициной. Стал настоящим Айболитом для городских пенсионеров! Да, для чего это я… А! Приходит к нему на прием одна старушка. Такой, знаешь, стандартный божий одуванчик лет семидесяти с лишним. Говорит: проблемы с мужем. Абсолютно перестал обращать внимание. Проснется - даже «доброе утро» не скажет. Как, говорит, зенки свои продерет, на кухне на табуретку усядется - и целый день чай дует и в окно смотрит. И целый день молчит, бабку в упор не видит.

 Понятно, обидно старушке. Столько лет вместе. А теперь получи такую дулю. Ей хоть и за семьдесят, а все же женщина. Корова – и та  в ласковом слове потребность испытывает…

Ну, дал ей этот мой хунвейбин какие-то свои мудреные порошки.                                                                Сказал, что деду, если он такой сундук, можно их даже втихаря давать. В тот же  суп насыпать. Или в его любимый чай. Короче, объяснил… Через неделю эта бабка опять к нему прибегает, орет дурниной: срочно отменяй свое лечение! Китаец, понятно, удивляется и интересуется: в чем дело? Порошки проверенные. Без всякой наркоты. Составлены по древним рецептам тибетских монахов. А бабке по барабану – тибетские, советские, или хоть из Антарктиды. Замучил, говорит, дед. Такое внимание стал оказывать - ужас! В молодости так не оказывал! Нет, утром как и положено: проснется, усядется на табуретку, чаю себе набуробит… Только теперь не в окно любуется, а за бабкой следит. Не отрываясь. Как паук за мухой. И только она к нему задом повернется, и только по каким-нибудь делам наклонится - дед тут как тут! Соскакивает со своего насеста, сзади на нее тигрой набрасывается, халат - на затылок, трусы- на пол и давай ее это самое! Сопит, говорит, кряхтит. Дово-о-ольный! И все молча. Ни одного ласкового слова.

 Сделает свое дело, отскочит, опять на табуретку взгромоздится -  и снова сидит. Снова за ней наблюдает. И опять молчит. Как птица филин. И только глаза у него горят как у ненормального.

Короче, за эту неделю ухайдокал бабку вконец. Она же, в конце концов, не мировая секс- бомба. Ей и разок-то в месяц - за глаза. А этот- каждый день да по несколько раз! Бабка говорит, уж слежу за собой. Перед тем как наклониться – оглядываюсь: где этот черт-то? Не пристраивается втихаря? На кухне, говорит, уж всю кухонную утварь из  нижних шкафов на верхние полки переставила, Чтоб, значит, лишний раз не подставляться, деда не провоцировать.

 Вот, Антоха, какие страсти! А ты говоришь - купаться! Вон они какие, китайцы эти, с их тысячелетней народной медициной. У мертвого поднимут! Специалисты, ети их, заснеженных гималайских вершин…

Олег достал сигареты, закурил. Помолчали.

-Да! - вспомнил он.- Чего я к тебе заявился-то… Вопрос у меня, Антоха, глубоко интимный: когда у нас в городе будет покончено с преступностью?

- Завтра после обеда.

- Не доживу… -  и в ответ на мое удивленное выражение морды лица задал еще один совершенно бесцеремонный и абсолютно бессмысленный вопрос:

- Антохель, как психиатр психиатру…Хочешь всех городских наркоманов переловить?

- Всех- не хочу.

-Эх, ты… А еще присягу давал бороться, не щадя сил…                                                                       

- Ты тоже своему Гиппократу клялся… А если всех психов вылечишь, как будешь на хлебушек мани-мани добывать? Так что всех- не надо. Уважай себя, Олежек, и береги. Твои очистительные клизмы еще нужны Родине. Чего заявился-то?

- Такая, Антоха, история, хоть смейся, хоть плачь…Ты ведь знаешь, что я сейчас в кооперативе. Учредил его вместе с Володей Анохиным. Ты с ним знаком: как-то пиво вместе пили. Высокий такой, черноволосый, здоровенный, с перебитым носом, раньше боксом серьезно занимался, кандидат в мастера. Он тоже медик, только невролог, ну эти медицинские тонкости тебе ни к чему… В кооперативе специализируемся на медицине так называемых пограничных состояний: неврозы, неврастении, психопатии, начинающими алкашами тоже не брезгуем – в общем, клиентуры хватает и без дела не сидим.

- Слышал я про вашу лавочку. Нет, народ отзывается уважительно, без булды. И «крыша» у вас серьезная. С Михасем  связываться дураков нет.

- Ну, все знаешь, все! Шерлок Холмс из Интерпола!– неожиданно рассмеялся Олег. -  Это ты припонтиться, что ли, передо мною хочешь, если Михася назвал? Ладно, проехали… Дело в том, что сначала мы назывались «Душевное спокойствие». Согласен, название так себе, на троечку, даже чем-то кладбищенским попахивает. А удачное название, если ты не знаешь, это половина успеха  в борьбе за клиента. Ну, пусть не половина, но имеет значение… Я-то во всех этих литературных премудростях совсем не граф Толстой, меня и старое название вполне удовлетворяло, а вот Вова завелся. Надо,сказал, срочно менять, а то конкуренты начинают наступать на пятки, дышат в затылок, скоро начнем испытывать серьезных дефицит в наших родных неврастениках и психопатах. Их, родимых, конечно, в городе и районе - туча, но на всех не хватит, даже под рекламу. Я согласился и вот здесь-то дал промашку. Даже не промашку, а просто не предугадал возможных последствий… Короче, Вова перерегистрировал нас на новое название- «Морфей». Это, если ты не знаешь, Бог сна. Лечебный сон – одно из весьма действенных лечебных средств, мы его широко практикуем для нашей публики.

- Олег, ты не тяни кота за его интимности! Что у тебя за привычка такая психиатрическая… В чем криминал-то?

- Сейчас будет и криминал…Вот после этого переименования нас и стали доставать наркоши. Им ведь что Морфей, что морфий - один черт. Они ребята рационально мыслящие, мифов Древней Греции не читавшие, а если и читавшие, то позабывшие. Каждый день звонят, суки! И не по одному разу! Или сразу приходят. Представляешь, заходит такой поц с никакими глазами! Нормальные посетители мигом  с приема срываются, с их-то нервами…

Значит, теряем в клиентуре. Ну и, естественно, в заработках. И девчонки на рецепшене сидеть отказываются. Говорят, лучше уволиться, чем разговаривать с такими страшилами, которые тебе того гляди в глотку вцепятся.

- А почему именно вцепятся?

- Так они же  все ломанутые приходят! Им поправка нужна, доза! А раз «Морфий», то есть, наш этот драный «Морфей»- то это для них по созвучию одно и тоже! Удивляюсь, как еще до смертоубийств не дошло, тьфу- тьфу- тьфу! – и атеист-матерьялист товарищ Горшенин суеверно постучал, за неимением деревяшки, себя по голове.

         -А сегодня утром и вообще очень серьезные ребятки навестили. Я им вроде бы объяснил что к чему, они вроде бы прониклись, сказали, что подумают. Понял, подумают они! Мыслители! Я, конечно, сразу Михасю звонить. Он пробил эту тему по своим каналам и таким, знаешь, скучным голосом сообщил мне, что ребятки –московские, против таких у него… Ну, короче, сик-сик Михась. Такие дела. Хоть закрывайся.

- И опять не пойму - в чем проблема-то? Если только в вывеске, то смени ее - и все дела!

- Вот! Вова, сука, в Штаты смотался и глаз не кажет. Он, конечно, молчит, но я думаю -  на пэмэжэ. Чего, никак? Постоянное место жительства! Тот еще кнут! Он уже с полгода как в ту сторону неровно дышал, да к тому же баба у него - американка, и он с ней зарегистрирован. Больше того- -она уже с икрой. Постарался, мерзавец! Так что сам понимаешь: «постоянка» ему- без проблем. Семья для их властей – дело святое.

- Позвони, объясни ему ситуацию!

- А я не звонил? Он уже и там в какое-то дерьмо успел влезть. Или нарочно мозги пудрит, что влез. Но, говорит, в  ближайший месяц- полтора прилететь никак не может. А с переименованием такой пикантный геморрой, что мы с ним оба учредители, и Устав составлен так, что на документах обязательно должны быть две подписи- его и моя.

- Для чего такие сложности?

- Для подстраховки. Что если мало ли кто на одного из нас наедет, то одна подпись недействительна. Чего делать-то, а, Антох? Еще два- три дня, и мне самому надо будет лечиться. Хоть Морфеем, хоть гипнозом, хоть намыленной веревкой.

- Лучше водовкой. А чего я могу тебе сказать-то? Посылай этих страждущих наркош ко мне, но толку будет мало: припугнем, конечно, но  они законы знают. Посадить мы их не сможем, не за что.

- Как не за что? Они же наркоманы!

- Ну и что? Были бы сбытчиками - другое дело, а так- извини, у нас каждый имеет полное право сходить с ума по- своему, законом не запрещается.

- Да-а-а… Во я попал! Ну, Вова, ну, сука!

- Ладно, не паникуй… -  я поднял телефонную трубку, набрал номер. С Люсьенкой я, кажется, до конца не успел расстаться. Она хоть и стерва стервой, но имеет на меня какие-то непонятные виды. Хотя какой с меня навар, тем более  для важного государева чиновника (а Люсьен как раз таковой в городской администрации и является)? Сейчас… Длинные гудки, щелк, треск, алло.

- Антоньчик, ты - хам…

- Люсьен, я сгораю от страсти…

- Сгорает он, хамло… Чего?

- Понимаешь, такое дело…- и я по мере своих скромных умственных возможностей объяснил какое.

- Хм… И когда я буду иметь много-много ласк?

- Люсьен, ты же знаешь, для нас, гусаров, желание женщины - даже не закон, а руководство к немедленному действию.

- Ну раз так… Пусть подходит. Как, говоришь, его фамилия?

- Горшенин.

- Жду. И ласк в том числе.

Я чуть было не ляпнул, что, может, Олежка до кучи и приласкает, но вовремя захлопнул рот. Вот уж язык мой действительно поганый…

- Все понял? – спросил я Олега. -  Иди прямо сейчас, не откладывай.

- Это чего, ты прямо самой… -  и он назвал фамилию, которую  в нашем городе далеко не всем рекомендуется произносить вслух. - …звонил? Ну Антохель… И еще кочевряжишься? Да я бы от такой титьки ни на секунд не отлипал!

- Иди, прилипала. Цветочков ей не забудь купить. Она любит, когда с цветочками.

- Да хоть миллион алых роз! А шампузы, коньячку? Или в конвертике?

- Нужна ей твоя шампуза… А насчет конвертика - не суетись. Люсенька- женщина строгих правил, тебе ничего не скажет. Скажет мне, сколько с тебя и куда нести. Тоже… конспираторша!

- Все, Антох! Лечу! С меня - баня и поляна!

- А как же…

 

 

         До полудня я успел позвонить в…, съездить к…, получить дежурных трнедюлей от… и в результате этих звонков, поездок, трендюлей встретиться и душевно поговорить с двумя очень интересными и осторожными ребятками. Ребятки были «замазаны» хотя и не в очень серьезном, но, как ни крути, все-таки криминале, и если бы мое начальство узнало, что я «вожжаюсь» с такой отпетой публикой, то у меня уже сегодня наверняка были бы самые широкие перспективы по части моего дальнейшего трудоустройства, но только не в правоохранительных органах. Какой же ты, Антоньчик, меркантильный, как-то на пути между богатым столом и шикарной постелью упрекнула меня вышеназванная Люсьенка ( для кого-то Люсьенка, а для вас Люсьена Артуровна). Сначала людям этаким  размашистым купеческим жестом в долг даешь, а потом возврата этого долга хоть с мертвого, но потребуешь. Нельзя быть таким жестоким, Антоньчик! Надо любить людей. Они – наше все. То бишь наш стол, наша постель, наш счет в банке, и вообще – наши благосостояние, благополучие и душевное равновесие.

Так в долг-то мукой даю, ответил я ей в той же иносказательно-дипломатической манере, а требую уже пышками. И, заметь, яхонтовая ты моя и бриллиантовая, такими пышками, которые они проглотить-то еще могут, а вот переварить – никак. Вот и мучаются, бедолаги гастритные, отрыжкой да икотой, и поэтому сами рады, добровольно от этих пышек побыстрее избавиться.

Вот  эти сегодняшние ребятки как раз и были такими бедолагами: одного я в свое время « в долг» отвел от посадки, другого – от ножа, а сегодня они принесли мне эти самые «пышки-марципаны», да, как оказалось, не простые, а со «скусным» со «смаком». Потому что порассказали о «пловце» Загоеве такого, что будь я не уверен в прочности и надежности «поводков», на которых держал и того, и другого, то был бы первым кандидатом на следующий -  и очень скорый – «заплыв» по Москва-реке с призовой тракторной железякой в связанных за спиной руках. И этот приз эти же ребятки мне к рукам и подвязали бы. И с самыми для них на то превеликими желанием, удовольствием и облегчением… 

 

 

А  сразу после обеда ко мне зашел товарищ Голубев Эн И. Или, как я его называю, внук Поддубного. Если помните, был в царской России такой чудо-богатырь по имени Иван, по фамилии- сказал уже. Наводил немалый шорох на всех тогдашних именитых борцов греко- римского стиля, или как их совсем недавно называли - «классиков». Да, колины физические формы                                                                                                                  

 внушают священный трепет и заслуженное уважение. Человек- шкаф, этакий добродушный увалень Винни Пух в минюстовских погонах. Впрочем, комплекция у него- самая соответствующая для мастера спорта по самбо и кандидата по тяжелой атлетике. А вот душа- самого настоящего  ребенка ( это просто удивительно, как он сумел не испаскудиться на нашей работе и своей должности старшего следователя - «важняка»). Колю действительно любят и уважают и наши ребята, и начальство ( хотя иногда, как и положено, и чтоб служба медом не казалась, «втыкает» ведерный клизмон. Коля не обижается: таковы уж у нас, у славных правопорядочных стражей, дисциплинарные служебные игрушки). А вот московские, тра-та-та, кураторы с завидным тупым упорством все пытаются подловить его на

каких-то им совершенно непонятных связях с нашими местными уркаганами. Глупые и смешные люди! Они не знают Колю! Он же родом из Щуровки, самого бандитского городского района, и с самых щенячьих соплей рос вместе и с Михасем, и с Вовочкой, и с Крестом, и с прочей тогдашней шпаной, а ныне – уважаемыми членами нашего благородного городского общества. И очень умная истина, что каждого можно купить, только у каждого - разная цена, это все же не про него, не про Колю. А ведь мог бы, давно бы уже мог купаться как штанга в масле…

- Здорово… -  и моя всегда казавшаяся окружающим неслабая ладонь просто беспомощно утонула в его лопате с пальцами.

- Мыкола, я тебе материалы на тех м…ков еще утром отправил.

- Я получил…

Голубь подошел к окну.

- Я не буду возбуждать дела.

- Извини, не понял. Чистейшая же сто шестьдесят первая!                                       ( статья  161Уголовного Кодекса Российской Федерации «Грабеж».               Преступление из категории особо опасных. Наказание – от двух до семи лет.                       А если совершено организованной группой – от шести до двенадцати. В общем, устанешь на нарах чесаться).

         Коля опять уперся в окно. Кого он там все разглядывает-то?

         - Антох, ты видел кого- нибудь, кого тюрьма исправила? А кто с зоны  нормальным человеком вернулся, видел? И эти два придурка тоже оскотинятся. Кому это надо?

         - Да-а-а… - и я откинулся на спинку своего «офисного» (ведь обзовут же, уроды!) кресла, произведенного на личной фабрике царя Гороха и в эпоху его же правления. -  Нет слов. Мать Тереза. Только этого… как его…нимба над головой не хватает. А так – прямо ангел во плоти. Точнее- в натуре ангел. А ты не подумал, мать твою Тереза, что тебе от твоей доброты прокурорский воткнет трехведерный клизмец по самые твои помидоры? А проверялы московские помогут. Им эта твоя, мля, гуманитарная человечность уже давно поперек горла как бальзам на раны. Операция «Чистые руки». Во они себе какую упитанную галочку-то в отчете поставят!                                                                                                          

 Еще бы –  «важняк» влетел! По самую маковку! Это ж можно щеки на всю страну раздувать!

         - Все сказал?

         Я в ответ махнул рукой. Все понятно. Нет слов и выражений. Дуб- он и в следаках дуб. Как  известно, дурака учить- только портить

         А случилась вся эта дурно воняющая история два дня назад. Два великовозрастных долбое…,ну, сами понимаете кто, некие шестнадцатилетние господа Гундосов и Царько, единственные отпрыски одних из самых состоятельных городских богатеев, достойные представители нашей «золотой « молодежи, попив пивка и «засадив косячка» (сиречь, покурив анаши), остановили на одной из парковых аллей некую                                                                                                                             Пияшеву Марию Константиновну, также шестнадцати лет, студентку первого курса медицинского училища, абсолютно не писаную и совершенно не красавицу, но уже с оформившимся прохиндеистым характером, происхождением – из пролетариев (папаша – слесарь-сантехник, мамаша торгует пирожками с говяжьей собачатиной на привокзальном рынке). Нет, эти два долбо… ах да, я уже их назвал, не склоняли ее к прощанию с  девичьей честью (честно сказать, это надо обладать очень буйной фантазией и очень специфическим и извращенным вкусом, чтобы предпринимать попытку залезть на такую совсем не Софи Лорен. Если только совершенно спьяну и с контузией в голове.). Они просто подошли, просто показали прибалдевшей от такого редкого со стороны мужского пола внимания гржданке Пияшевой эМ Ка какой-то несерьезный перочинный ножик, и в качестве гонорара за этот цирковой номер отобрали у нее мобильный телефон марки «Алкатель» стоимостью ноль рублей полтора копейки за десять штук, потому что на приобретение более солидной модели у гр. Пияшевой никогда не было денег по причине весьма скромного материального положения ее родителей (оно и понятно: с разводных ключей семь на восемь да говяжьих собак счетов в швейцарских банках не откроешь). И, совершив таким образом в отношении вышеназванной гражданки противоправное действие, определяемое вышеназванной уже статьей У Ка, попытались скрыться в туманной дали, но были задержаны так некстати нарисовавшемся именно в этот момент и именно на этой аллее милицейским патрулем. Все как в старинной народной песне: « Гоп-стопник пукнуть не успел, как на него мильтон насел». Привезли голубков и потерпевшую к нам, сначала ими занимался я, а потом передал Голубев                                                                                                                         

А и презабавнейшие оказались ребятишки! Гоблины- малолетки, под два метра каждый! И куда только вся их молодецкая удаль подевалась! « Мы больше не будем! Честное слово!». Понятно, что не будете. Если только лет через семь- восемь. После отсидки.

 

 

-Ну, поехали, значит, к ним по месту жительства. Такие, Антоха, особняки, что мама не горюй! Ихние мамаши, как узнали в чем дело, не поверишь -  в ноги ко мне кинулись! «Николай Иванович, Николай Иванович! Все что угодно!». Тьфу! Срамота! – и он брезгливо сплюнул.

- И много предлагали?

- Тебе и не снилось… -  и хмыкнул. – На Таити точно бы хватило!

( Про Таити Коля видел по телевизору. Как иностранные буржуины там, на этих самых тропических тихоокеанских островах рыбу ловят. И очень впечатлился. Таких, рассказывал,  карасей таскают- под два метра ростом. А когда я усомнился в наличии в тамошних таитянских водах наших родных пресноводных карасей, то получил разъяснение, что, может, не караси, может

акулы. Это неважно, это – детали. (а глаза у него при этом  прямо огнем полыхали! Очень уж на него такая рыбалка произвела впечатление.). Коля

потом целую неделю всем рассказывал про этих таитянских «карасей». Загорелся мужик, да оно и понятно: сам  рыбак каких поискать. С ума сходит! Чуть свободное время, удочку в руки - и на речку.

- А уж сколько этой…потерпевшей дали! Она таких деньжищ сроду в руках не держала! И мобилу навороченную. С выходом на спутник и Интернет. Таких во всем  городе не отыщешь. Довольная! Я, говорит, согласная, чтобы меня так хоть каждый день грабили. Дура.

- Нет, Коля, она-то как раз умная…Да! – вспомнил я. – Тебе тут на днях господин Заклунный поздравление передавал. Подарок, сказал, от благодарной уголовной общественности сделаем.

- Да предлагали… - фыркнул Коля. – Пруд.

- Кого?-  не расслышал я.

Коля сделал обиженную морду выражения лица.

- Жениться тебе, Антоха, надо. А то одно бл…во на уме.

- Кого прут-то? – я сделал вид, что не понял такого его неприличного предложения.

- Да не прут, а пруд! Водоем! Ну, ты знаешь -  у графских развалин, за лесничеством.

- Там же заповедник!

-А-а-а… - и он раздраженно махнул рукой. – Это для тебя заповедник. А для них – дом родной. Только, говорят, согласись. А оформить – наши проблемы. А как же! Господа коммерсанты, пальцы веером, я не я, без мамки сплю!                                                                                                             

- И ты, конечно же…

- Конечно! Зачем мне целый пруд-то? Одному!

-Да… - покачал я головой. – Впрочем, а чего от тебя еще можно было  ожидать? Тяжелое детство, железные игрушки, тренер-грубиян, неоднократное падение штанги на голову… Опять же плюс к тому истинно пролетарское воспитание. И даже спорт тебя ничему умному не научил…

- Это почему же? – спросил Коля обидчиво ( ну ребенок! Ей-Богу, самый настоящий! Чуть чего – сразу губищи надутые!).

- Мастера заработать -  это тебе, Антоха, не хухры- мухры!

- Во-во!- согласился я.- Мастер. Самый настоящий. По художественной штанге. Как у тебя еще пупок не развязался.

- Прибаутки у тебя какие-то дурацкие… - опять надулся он, и теперь уже не Петруха (где его, кстати, черти носят?), а сам господин Голубев стал похож на того старого грустного африканского слона, что почил недавно при исполнении своих цирковых служебных обязанностей. Интересно, девять дней уже было или еще рано? Справить бы надо, помянуть хоботастого…

- Так у меня же тоже в детстве железные игрушки… А насчет графского пруда ты все же не торопись, подумай!

- Еще один…смехотуньчик… - язвительно произнес он. – Тебе надо- ты и бери! А мне и речки хватает!

- Да я бы взял – не предлагают. А насчет нашей речки, то в ней даже лягушки, и те давным- давно сдохли. А тут- целый пруд! Вышел бы на пенсию, сидел бы там с удочкой-бутылочкой на бережочке день и ночь… Красота! А еще лучше, рыбхоз бы организовал. А чего? Идея! Напустил туда акул, буржуины бы валом повалили. То им на Таити надо мотаться, а то здесь, под боком! Во бы валюта-то поперла! Никакой пенсии не надо!

- Ох- ох- ох! Советчик какой! Балабон! Говорю же - жениться тебе пора, - опять завел он старую песню о главном, о наболевшем. -  У меня вон соседка, Нюрка, дочка Семеновичей! Девка - заглядение! Меня ширше! А титьки какие, мама! То-то я смотрю, она всё капусту ела.

- При чём тут капуста? –не понял я. Коля посмотрел на меня с сожалением и укоризной.

         - Эх ты! А ещё высшее образование! От неё же растут!

         -Чего растут?

         -Эти! – Коля выставил вперёд согнутыми локтями руки и закатил глаза, изображая неземное блаженство. – Титьки! Это тебе никакой подушки не потребуется с таким богатством! И когда только выросли! В кулинарном учится. Между прочим, отличница по первым блюдам. И на фигурном катании. Прямо Ирина Роднина! А если бы ещё и клюшку – вылитый Фил Эспозито! - и тут же, хитрюга наивная, продолжил соблазнять. - Будет тебе по научному борщи варить, трусы стирать, на коньках тебя катать! А, Антох? Они как раз машину купили. Стиральную. «Индезит- автомат», десять тысяч! Хочешь, познакомлю? Не пожалеешь!

- Ты же знаешь, Коль… - ответил я печально. - Мне нравятся падшие женщины. А борщи я не ем. У меня от их изжога и понос.

- А ну тебя! Ему дело предлагают, а он…Ладно! Дрищи дальше! – и поднялся со стула. Стул облегченно вздохнул и возражать не стал. – Пора к начальству.

- Угу. Вот это дело! Только подмыться не забудь. Сейчас тебе Игнашов вставит. С патефонными иголками.

- Это за что же? – удивился Коля.

- А за этих двух раздолбаев! Забыл?

- Ах да…Ладно. Не в первый раз…

И ушел, аккуратно закрыв за собою дверь. Дверь тоже не возражала.                                                                                                                  

 

Утром, после ночного дежурства я докладывал Кравцову, что накопал по ныряльщику Загоеву.

- … ты с ума сошел, - выслушав факты, тихо сказал Кравцов. – Антон, ты сошел с ума…

- Это называется патетика, Семен Михайлович. Не ваш конек. Уж извините за невольный комплимент.

- И когда этот…Загоев, да?...подсадил его сыночка?

- Да уж с полгода. И прямо на героин.

- Он дурак, что ли, был, этот твой Загоев? На всю голову отмороженный? Он что, не соображал, на кого лезет?

Нет, Загоев был далеко не дурак. Наоборот, он был очень хитрым. И вот этим своим, как считает Кравцов, абсолютно безбашенным ходом оказывал кому- то очень серьезную услугу. И я даже предположительно знаю

кому. Но если, упаси меня господь, где-нибудь назову это имя, то жить мне останется очень немного минут. И никакой Кравцов меня не спасет.

Поэтому я и сказал ему честно:

- Да, Загой – идиот. Клинический и с холодными ушами. У него, кстати, и справка была. Нет, я совершенно серьезно! Весьма солидный документ с настоящим дурдомовским штемпелем. Сам видел, так что отвечаю.

- Ну, дела! Грехи наши тяжкие… - опять принялся за свое кудахтанье Кравцов, мужик, в общем-то, неплохой, но трусоватый. А если трусоватый, то перестраховщик. Вот и сейчас голову ломает, как вылезти из этого дерьма с наименьшими потерями… А чего дергаться, чего кудахтать? Подумаешь, сын самого господина Осиновского! Ну и сын. Ну и что? Занакроманить кого угодно можно, хоть сына дворника, хоть дочь английской королевы. Если только, конечно, вести обработку объекта по всем законам осадного положения, вплоть до физического принуждения. Тем более подростка. Там более сейчас, когда деньги – это наше все. Лишь бы желание было. Гнусненькое такое, подленькое желание. А раз так, то не то чтобы о принципах – о элементарных моральных понятиях говорить не приходится. Потому что некому говорить и не для кого. Вот так вот, товарищ Кутузов. То есть, Буденный…

- Чего делать? -  и Кравцов совершенно случайно с такого большого горя принял позу врубелевского Демона. Полном сходству мешало только то, что сидел он не на какой- нибудь одинокой горной вершине, а на казенном легкомысленном диване. А так – сто за сто шедевр мирового значения.

  - И на этих выборах он, как назло, лезет в депутаты…Ты же                                                                                                                   понимаешь, что никакого объективного расследования нам провести просто не дадут. Может оно и к лучшему, а? Папаша отомстил за сыночка, избавил общество от наркоторговца, все довольны, все смеются. Ну что ты молчишь? Что ты все время молчишь?

- Потому что не пойму, с чего вы, Семен Михайлович, дергаетесь-то? Загой – официальный псих, за свои поступки не отвечает. Значит, в эту дудку и надо дудеть. Если уж не удастся скрыть насильственный характер, то надо повернуть на то, что и замочили его такие же психические. Вот и все! А господин Осиновский – и царь, и Бог, и суд в одном лице. Куда нам, бедным пахарям, на него тявкать? Жизнь такая! Вот если бы на его месте был какой- нибудь Вася Пупкин, простой российский слесарь- пропойца, то мы бы уж устроили этому Васе все согласно существующему законодательству. То есть полный расклад козьей морды.

- И к чему ты мне все это говоришь? – подозрительно спросил Кравцов.

- Я не знаю, Семен Михайлович! -  и я даже клятвенно прижал к груди руки. – Нет, серьезно! Тем более что вы и сами все прекрасно понимаете! И не нами придумано, что права и обязанности написаны именно для бесправных. Для вась пупкиных. А те, у кого есть права, живут тоже по

правам. Но правам своим, собственным, которые не для широкой публики. Это, правда, называется не совсем хорошим словом двойная мораль, но ничего, мы уже к ней привыкли…

- Ты не надо мне здесь тут! Не надо! – вдруг разозлился Кравцов. – Давай реально смотреть на жизнь, без всяких этих твоих мудреных философствований! И трезвыми глазами! А они у тебя, похоже, еще со вчерашнего горячительным напитком залиты…

- Это конечно! (теперь уже и я разозлился). С восемнадцати до восьми только и делал, что заливал! В дежурке, с Силуяновым!

- Извини, Антон… - растерялся Буденный. – Я и забыл совсем, что у тебя ночное было…Ну что ты прямо как гимназистка на сносях! Слово ему не скажи! Забыл! Бывает! Еще раз прошу извинить! Короче, такочки! – и Кравцов решительно оперся сомкнутыми кулаками о стол. Это тоже одна из его характерных поз. Означает принятие окончательного решения.

- Дело об утопленнике не закрываем, но временно приостанавливаем. В виду неожиданно открывшихся обстоятельств. Я тем временем свяжусь с Петром Аркадьевичем, объясню ситуацию, пусть решает как быть дальше. Понял меня?

- Так точно.

- А чего бледный такой?                                                                                                 

- Бледный…Пять выездов за сутки. Шпана как с цепи сорвалась: на машиностроительном и «канатке» получка…Хорошо что бледный, а не синий…

- Ладно, иди, отдыхай…Вася Пупкин. Ты мне болеть не сметь! Слышишь?

 

 

На следующий день в управленческом коридоре я увидел совершенно счастливого человека. Он шел широким размашистым шагом и бережно, двумя руками, прижимал к груди какой-то подозрительный черный предмет с чемоданной ручкой. Увидев меня, человек радостно вскрикнул и бросился навстречу.

- Купил! – восторженным шепотом закричал он. Лицо моего напарника сияло от удовольствия.

- Это что? – спросил я с опаской.

- Скрипка! Как ты и говорил! Этот… на «и»…Страдиварьич!

-Ого! – только и смог сказать я и невольно зажмурился.

- И недорого! Всего полторы тыщи! И даже со смычком! Смычок бесплатно, подарок от фирмы!

Я втянул голову в плечи.

- И где взял? ( Значит так. Ограбить Центральный московский репетиционный фонд Петруха вряд ли бы успел. С нашего музыкального разговора прошло слишком мало времени, а до Москвы еще надо доехать,

найти этот самый фонд, получить пропуск на вход, да плюс к тому там наверняка есть вооруженная охрана. Петруха не обладал воровскими навыками такого необходимого в подобных случаях высокого уровня, и если не попался сразу, то вряд ли сумел бы уйти  от преследования. Опять же мировые информационные агентства о такой сенсации не сообщали, я сегодня перед работой смотрел теленовости.).

- Я, как ты и посоветовал, пошел к Нонке. А по пути – рынок! Ну, знаешь, угол Зеленая- Кирова, рядом со слепыми! Иду по рядам, смотрю – висят! Я- к продавцу. Страдиварьич, говорю, есть? А он: ноу проблемс. Выбирайте! -  и Петруха нежно погладил футляр. – Вот! Теперь перед племяшом не стыдно, а то Валька подумает –трепач!

- Ну-ка, открой! – тихо сказал я. Смеяться почему-то не хотелось. Плакать не позволяла обстановка. В памяти, неизвестно от какой радости, всплыла песня: «Вы слыхали, как поют дрозды? Нет, не те дрозды, не полевые!».

Петруха важно щелкнул замками, вытащил инструмент.

- Во, видишь лейбл?

- Вижу.                                                                                                  

На грифе и на самом деле была приклеена блестящая, сработанная на ксероксе бумажка, на которой латинскими буками было написано: «Страдивари. Маде ин Италия».

- Инструмент! – гордо сказал Петруха. – Не какая-нибудь китайская… -и произнес широко распространенное  матерное слово. – А вот смычок! Презент! И струны какие! Такими струнами только поросят давить! –и бесцеремонно ковырнул одну из них своим корявым пальцем. Раздался противный дребезжащий звук, смутно напоминающий плач Ярославны из бессмертной оперы бессмертного композитора, не помню его паспортных данных. Звук впечатлял. От такого поросенок и сам бы издох.

 - Ничего, разработается!

Я внимательно посмотрел ему в глаза. Обычные глаза, очень похожи на умные. Никаких психических отклонений в них не замечается. Впрочем, я не специалист…

- Счастья тебе, Петя, и твоему племяннику! – сказал я как можно задушевнее. – Здоровья. В том числе и психического. Дальнейших творческих успехов в боевой, половой и политической подготовках. Бабу найти хорошую, вроде Кругляшовой. Обязательно с тремя сиськами, и чтобы пила поменьше. Потому что хороший ты парень,  Петя. Правильный. Передавай огромный привет племяннику. Я искренне рад, что у него такой внимательный и заботливый дядя.

- Понял, - внешне спокойно ответил Петруха. Чего-чего, а с оперативным мышлением у него никогда не было проблем.

- Я этому барыге эту фисгармонь на уши надену, - пообещал он, и я ему тотчас же поверил. – А смычок в ж… засуну. По самую пипку,- и замолчал, раздираемый противоречиями.

- Не, ну а лейбл-то, лейбл! «Страдивари»! «Маде ин Италия»! Ну, сука нерусская! Последний день по земле ходит!

Да, наворочал я дел. Испоганил, можно сказать, святое. Самым натуральным образом плюнул в незамутненную никакими Рубинштейнами и Ван Бетховенами душу. Завтра в газетах будет статья о погроме на рынке. Не дай Бог, пришьют Петрухе какой-нибудь оголтелый национализм. Сейчас это модно…

- Ты не торопись, Петя. Ты посиди пока у нас в кабинете. Отдохни, я сейчас приду. Ты очень нервно выглядишь, Петя. Тебе надо побольше гулять.…

Я вышел во двор и побежал в соседнее здание, где  размещался отдел по экономическим преступлениям.

 

Вовку Журина я уважаю. Потому что его стоит уважать. Хотя бы потому,  что он никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах не повышает голоса и совершенно не умеет ругаться матом (я, во всяком случае, не                                                                                                             

 слышал). Маленький, белобрысенький, серенький- бесцветненький, с совершенно незапоминающимся лицом- в общем, идеальная внешность для сыщика.

И вместе с тем - талант. Я сам был свидетелем того, как лихо, с пол-оборота, он «расколол» спиртовика Абдурахманова, того еще прожженного черта, тертого мужика, на котором проб негде было ставить.  От него, Абдурахманова, в бессильной злобе стонало все наше управление - а он, Вовка, взял и его сделал. Хотя тот и стоял как белогвардейский Перекоп в воротах Крыма: никого не видел, никого не слышал, никого не знаю, ничего никому не скажу, никакого контрабандного североосетинского спирта мне никто не подгоняет и никакого подпольного цеха по  производству палёной водки в Сельниковском районе не держал, не держу и держать не собираюсь, вот вам честное пионерское! Все кругом один поклёп, грязные сплетни врагов- завистников, честно торгую «хруктами» на привокзальном рынке, этом нашем миленьком интернациональном Черкизоне. Короче, не-ви-но-ватая я, он сам пришел! И хоть сейчас вешайте меня на Доску Почета мордой об стол! «И по его бледной щеке скатилась мужественная скупая слеза…». Не помню уже, где прочитал старинную народную японскую мудрость: если выпить той водки, которая подается в российских магазинах, и после этого помочиться на кобру, то кобра подохнет быстрее, чем успеет тебя укусить. Абдурахманов живучее кобры. Он физически развит и полон душевных сил. Такой, знаете доисторический мамонт, который никак не может вымереть. Хотя его и упрашивают всем цивилизованным миром.    

          Вовка – даёт ведь Бог терпения! – спокойно и внимательно, в миллион первый раз выслушал всю эту  абдурахмановскую бодягу. Что-то переспросил, что-то уточнил и, согласно кивнув, подвинул донельзя довольному спирто-водочному королю лист бумаги.

- Если вы, гражданин Абдурахман-заде – кажется, так звучит ваша истинная фамилия? (на что этот басмач недобитый раздраженно скривился, но все-таки вынужден был кивнуть), - считаете себя абсолютно невиновным, то также можете считать,  что вы и меня в этом убедили (барыга расцвел как роза в мае). Пишите заявление начальнику Главка.

- Слюшай, зачем заявление? – сразу почуял подвох Заде.

- Затем что надо. А почему мы так глазками забегали? Или русской грамоте не обучены? Обычное заявление о своей невиновности. Никакой подлянки.

Спиртонос, снова услышав о своей невиновности, успокоился, попросил ручку, с готовностью склонился над листком.

- Я ваше внимание, дорогой Владимир Алексеевич! Чего писать надо?

«Дорогой» даже не  хмыкнул на такую откровенно топорную лесть.

- Значит, так. «Начальнику министерства, маршалу милиции                                                                                                                   

 Дзержинскому Ф.Э… Написал? Дальше. Заявление… Ввиду того, что я ни в чем не виноват…

-…ни в чем не виноват, – пропыхтел барыга и, кажется, даже хрюкнул от удовольствия.

-…и не испытывая никакого насилия со стороны правоохранительных органов…

- Чего?

- Органов. Ведь не испытываешь?

Заде- Абдурахман, волшебный Алладин, пол-секунды подумал, потом согласно- радостно затряс своей туркестанской бородкой: совсем не испытываю! Никаких органов! Конечно, дорогой!

- Вот так и пиши: не испытываю никаких органов… Поэтому добровольно кончаю жизнь самоубийством. В моей смерти прошу никого не винить. Поздравляю вас с наступающим Днем милиции. Всего вам, Феликс Эдмундович, хорошего. Ваш преданный Абдурахман ибн оглы. Дата. Подпись. Все.

- Кончаю жизнь… - старательно выводя буковки и даже высунув от  старания свой узкий и острый, как кинжал, язык, с удовольствием повторил Абдурахманов. Вдруг глаза его округлились, он отбросил от себя листок и ошалело откинулся на спинку стула.

- Как это «кончаю»?

- Обыкновенно, - спокойно пожал плечами Вовка. –В трусы.

- За что? Зачем? Не- не- не, так не пойдет! Не пойдет так! Я не согласен так! Как это – кончаю?

- Я же уже сказал: в трусы, - скучно повторил Вовка и повернулся к  Мишке Мухану, оперу из линейного отделения железнодорожной милиции.

- Мишк, когда ближайший поезд?

Мухан взглянул на часы.

- Через пятнадцать минут - саратовский, еще минут через десять- товарняк на Рязань.

- Ну вот! – и Вовка опять повернулся к своему гостю. Да, видок у того был самый как у падишаха перед торжественной казнью. В смысле, весьма прибалдевший.

- Видишь, Абдурахманов, как все для тебя замечательно складывается. Излагаю наши дальнейшие действия. Сейчас мы в тебя вливаем пару фуфырей твоей же непризнанной водовки – вон, в уголочке, видишь целых два ящика? – после чего сажаем тебя в машину. Не, все продумано, ты даже не беспокойся! Пока доедем до места, тебя окончательно развезет, тем более что пьянеешь ты быстро, мне твои знакомые проститутки рассказывали                                                                                                               

 Укладываем тебя поспать поперек рельсов, голова на одном рельсе, ноги- на другом. И все. Как говорится, спи спокойно наш дорогой товарищ! Ты даже никакой боли под таким наркозом не почувствуешь. Счастливчик! – и Вовка даже завистливо цокнул языком. – Всем бы так помирать!

- Я понимай! Это шутка такой, да? – угодливо забормотал живой пока покойник. На его могучем чингисханском лбу выступили крупные трупные потные капли. Он, гадюка, чувствовал бы себя гораздо увереннее, если бы на него здесь сейчас кричали, запугивали. Угрожали, брызгали слюной. К таким реакциям у него за время многочисленных контактов с правоохранительными органами выработался стойкий иммунитет. Но сейчас и здесь все было чинно-спокойно-благородно, даже буднично и скучно, словно его приглашали  в ближайшую рыгаловку пивка попить.

- Да какие уж шутки… - уныло и все так же вежливо ответил Вовка. После чего посмотрел на часы и решительно поднялся со стула.

- Все. Время пошло. Антон, держи его за руки а ты, Мишк, открывай бутылку. Как говорят у нас, у космонавтов: первая - пошла!

- И-и-и! – завизжал Абдурахманов и стал похож на старого злого верблюда.

- Трое на одного! Герои! С вас, дураков, станется! Давайте говорить! Ладно, свое – возьму, а чужое мне не шейте…

            

         Вовка был на месте, со слегка прибалдевшим видом сидел- колдовал над своими хитромудрыми бумагами. Как говорится, мудрым надо аж есть воздам. В смысле, необходимо обеспечивать подобающие условия. Все правильно, кабинетик у Вовки далеко не в пример нашему с Петрухой. Шикарный офисный стол с прилагающимся к нему креслом-каталкой ( офисной, офисной, а то вы еще черти чего подумаете). «Элджишский» комп с плоским экраном из последних моделей со всеми прилагающимися наворотами и, само собой, ерунда какая, выходом в Интернет. Моднючие жалюзи на окошке, а оконные рамы, конечно же, пластиковые. Очень красиво и опять же современно. И очень удачно вписывается в этот интерьер грязная плешивая собака за окном… Смотрит, не мигая, умными глазами… Симпатичная собачка… Наверно, хочет чего-то украсть и немедленно съесть…

На стенке, слева от окна – здоровенный глянцевый календарь, посвященный столетию нашего местного машиностроительного завода. Календарь хороший, только картинка совсем не та, какую надо. Здесь вместо карусельного станка и счастливой рожи слесаря- наладчика на переднем плане (чему он так подозрительно радуется? Тому, что зарплату второй месяц не дают?) была бы более уместна здоровенная зубастная голая девка с шестым номером грудей и улыбающимся тупым взглядом. ( « Вызывает антирес и еще такой разрез. Как у вас там ходють бабы? В панталонах али без?». Леонид Филатов. «Сказ про Федота- стрельца»). Нет, нужна здесь девка, нужна! Карусельный станок- это такая пошлость, такой примитив, такой дремучий отстой! А в кабинете мудреца обязательно должна быть отдушина для глубоких мыслей. В виде предлагаемой девки с шестым номером, в который так приятно уткнуться после суровых милицейских будней на службе Родине.

- Здорово, Вова!

- И тебе не кашлять.

- Как жизнь, здоровье?

- А не дождетесь. Здорово, Антон.

- Вот тебе справка по аптекам. Эти… -  и я показал на отдельный перечень,-…частные. А которые красным карандашом подчеркнул- наркоту гонят.

- Откровенный ты парень, - догадался умный Вова.

-Естественно. Так что вот тебе весь расклад.

- Сенк ю вери матч. Это по-английски. Тебе все равно не понять.    

Спасибо, в общем.

         - Пожалуйста в частности. Да, я тебе тут еще работку совсем непыльную хочу подкинуть. Есть желание?

         - Конечно. В смысле нет.

         - Рынок Зеленая- Кирова. Купец с балалайками.

         - Оганесян. Тридцать восемь лет, четыре года в городе, женат на русской, шлифовщица на тепловозостроительном,  больше про нее не знаю, у нас не проходила.

         - Ты, Вова, прямо как диктор Левитан…А он?

         -В прошлом году вроде бы замазывался в пару с этим твоим клиентом… Ну. Абрек из Средней Азии…Задуев. Закуев…

         - Загоев?

         - Загоев. Незаконное трудоустройство плюс нехорошая валютка.

- Чего-то не помню такого дела…

         - И не вспомнишь. Рассыпалось в самом начале. То ли на самом деле был не при делах, то ли отмашку дали не трогать. А чего это тебе этот черт нерусский понадобился?

         -Русского обидел. Петю- Петушка. Напарника моего.

         -И сильно обидел?

         - Сильно. В душу плюнул. Так я сейчас к тебе Петруху подошлю или где?

         - Давай сейчас, пока в нашем сумасшедшем доме подозрительное затишье.

         - Лады. С меня пузырь.

         - Сквитались аптеками.                                                                                                        

 

А вот теперь я, наконец, и дома. И поздний вечер с переходом в ночь. На мой взгляд, самое лучшее время суток. Как это у Цветаевой: « В огромном городе моем - ночь. Из дома сонного иду - прочь. И люди думают: жена, дочь – А я запомнила одно- ночь».Да. Так простому смертному никогда не то что не написать- даже не подумать...

         А вообще, все это мое нытье – обычные комплексы стареющего одинокого мужчины ( то есть меня, любимого), недостойного представителя достойной старинной фамилии гнилых российских интеллигентов, начиная с прадедушки и прабабушки, я их еще застал…Может, действительно послушать Колю Голубева, прекратить эти душевные терзания, познакомиться с его соседкой из кулинарного техникума? А, может, действительно понравлюсь, чем черт… Будем с ней на пару борщи варить, портки стирать в десятитысячном «Индезите». Сына родим. Отдадим в музыкальную школу, купим ему у Оганесяна Страдивари за полторы штуки и с бесплатным смычком. А если уж с колиной соседкой никакой суп не сварится, и опять один останусь, то буду на этой скрипке сам играть. Как мистер Шерлок Холмс. Наяривать разные задушевные мелодии.

Да. Вечер, ночь, Цветаева. Надо попробовать уснуть. Завтра очередной веселый день. И единственно кого жалко, это того старого африканского слона из цирка. Так, бедолага, и скончался на чужбине, а не под  родным баобабом в родной саванне. Так перед смертью и не повидал родных и близких.  А ведь, наверно, хотел…