Апрельскому 1985-го года, утвердившему «сухой» закон, Пленуму ЦК КПСС посвящаю.
Я – человек на подъём довольно тяжёлый (точнее – ленивый) и к тому же в средствах передвижения очень капризный. Мне вжиматься в самолётное кресло, ожидая с тоской и подступающей к кадыку тошнотой, когда наш славный «ероплан» провалится в очередную воздушную яму – не, ребята, благодарю покорно! Да и в поезде трястись –тоже не вот уж какой весёлый «фонтан»…Но, как, наверно, и у всякого человека, и у меня случались ситуации, когда приходилось именно трястись и именно вжиматься. Один из таких случаев пришёлся на август 1987-го, когда соблазнившись очень дешёвой профсоюзной путёвкой, я решил поехать в Сухуми. Да и как было не соблазниться: в «бархатный сезон» за какие-то совершенно несерьёзные пятьдесят рублей почти три недели провести на Чёрном море (проживать, правда, в частном секторе, но зато кормёжка и экскурсии - за счёт этого самого «полтинника») – это надо быть полным идиотом, чтобы не купиться! И я, конечно, купился (о чём до сих пор не жалею).
На даты у меня всегда была память дырявая, запоминаю их плохо, а эту – именно август и именно восемьдесят седьмого – запомнил единственно потому, что в это самое время в стране как раз победно бушевал горбачёвский «сухой» закон. Я – человек выпивающий, порой, каюсь, « с перебором», поэтому перспектива трястись на верхней купейной полке почти полторы суток в абсолютно трезвом состоянии, да к тому же пребывая в своём законном, честно заработанном отпуске – уф, какая же это мерзопакостность! Выход я, конечно, нашёл (мы, алкаши, ребята сообразительные!): перед тем, как отправляться на Курский вокзал, заехал к своему московском дядьке, Владимиру Яковлевичу (он работал в МИДе и, естественно, без всяких дурацких талонов затаривался харчами в сказочных мидовских «спецраспределителях»), и объяснил ситуацию. Дядька – из тех мужиков, которым сто раз ничего повторять не надо: тут же открыл бар, кивнул: бери сколько надо! Две бутылки «кристалловской» мне было за глаза, да и наглеть тоже не хотелось. Спасибо, дядьк, на дорогу хватит, а уж в Сухуми, надеюсь, живут не такие идиоты-начальники, как в нашем родном Подмосковье, и всякую чушь (имею в виду этот самый мишкин «сухой» закон ) не воспринимают буквально и не считают руководством к немедленному, «чего изволите-с?» исполнению. Абхазы – мудрые люди, согласился дядька и сунул мне в сумку в довесок к водке пару банок «Хейнекена» (баночное пиво - это по тем временам было куда как круто!). Так что ехать мне предстояло весело, с алкогогизированной уверенностью в завтрашнем курортном дне.
Купе было, естественно, на четверых, и моими попутчиками оказалась средних лет пара из Белоомута (это такой посёлок на Оке, в Луховицком районе. Места красивейшие, есенинские - а грибов, мама моя!). Женщин - рослая, полная, с властным «командирским» взглядом из-под «брежневских» бровей, классический «танк в юбке» – как оказалось, работала медсестрой в тамошней больничке. Мужик - по типажу её полная противоположность: махонький, сухонький, с добрым, стеснительным и малость ошарашенным от предвкушения предстоящего путешествия лицом (как позднее выяснилось, он за всю свою жизнь дальше Рязани никуда и не выезжал) – работал там же, в «Беламуте», механизатором. С ними был ещё и ребятёночек, сейчас уже и не помню какого полу. Совершенно незаметное существо, которое с прямо-таки отчаянной жадностью всю дорогу постоянно грызло какие-то конфеты и пряники.
В общем, познакомились. Баба время от времени бросала на своего разлюбезного такие характерные взгляды, что я сразу понял: мужику смерть как хочется выпить ( в отпуск едет! В Сухуми! Денег навалом, да ещё и «загашник» у него наверняка есть - а приходится сидеть здесь, в купе, абсолютно трезвым дураком! Это же самое настоящее, извращённейшее издевательство! Спасибо, лысый чёрт, спасибо, Миша! Наворочал дел со своим дурацким законом!).
Я всегда говорил и говорю: настоящий русский мужик всегда поймёт другого настоящего русского мужика без всяких слов, по одному лишь , даже мимолётному взгляду. Так и случилось: вышли с ним в тамбур перекурить, и Василий (так звали мужика), воровато оглянувшись на нашу купейную дверь, сразу, без обиняков, то ли спросил, то ли попросил, то ли констатировал факт. Хотя нет, он сказал мне просто, предельно кратко и совершенно откровенно:
- Лёха…
Этого слова (даже не слова –взгляда, которым он его сопроводил) было вполне достаточно.
- Да есть, Вась, есть! - ответил я страдальцу. – И мне не жалко! Дело в другом: твоя кобра сразу всё поймёт и сразу меня проглотит, даже не поперхнувшись. Или пришибёт. Вон у неё кулаки-то какие! Она у тебя, случайно, молотобойцем не подрабатывает?
Вася горестно вздохнул: это точно! Не баба – укротитель тигров! И не полосатых кошек, а которые с крестами, на Курской дуге! Чё делать-то? Жаба горит: в отпуск еду, а тут «шаг влево-шаг вправо-расстрел на месте!». Нет, надо чего-то придумывать! И срочно! А то с ума сойдёшь за эти полторы суток!
- Эх, бляха муха! – сказал он решительно. – Была не была! Постой здесь! Я щас!
Уж не знаю чего он там, в купе, своей благоверной в уши надул, только через минуту она вышла в коридор и пошла в соседний вагон.
- В вагон-ресторан отправил, - объяснил Васька. – Сказал, что хлеб в дорогу забыл купить. Лёха, она минут через пять вернётся! – тут же запаниковал он. – Счётчик щёлкает! Насчёт денег не беспокойся, я заплачу! - и полез в карман. Похоже, за той самой заначкой.
Я водкой сроду не торговал, поэтому от денег решительно отказался.
- Не тяни резину! – простонал мой страдающий попутчик, снова оглядываясь на дверь, но теперь другую, тамбурную, за которой скрылся его «юбочный танк». – Цигель, цигель! - и достал из кармана какую-то мятую конфетку для закуски. Да, Василий оказался очень предусмотрительным человеком. А как же? В колхозе без предусмотрительности никак нельзя! Враз заметут за воровство казённого комбикорма!
«Губастый» ( двести пятьдесят граммов. Серьёзная доза - и только для настоящих мужчин!) – он даже не выпил - забросил в своё исстрадавшееся, иссохшееся нутро одним героическим махом.
- Упала? – заботливо поинтересовался я, протягивая ему его же конфетку.
Василий внимательно прислушался к происходящим в желудке процессам, после чего довольно кивнул: ага. Прижилась.
- Прямо как ангелочек по душе ножками протопал, - похвастался он сказочными ощущениями (Великий и могучий русский язык! Ну, скажите, какая ещё нация так вот образно и прямо в точку может выразить своё душевное состояние? Правильно, нет таких! Никого, кроме нас, вечно болезных!).
- Себе! – сказал-приказал-потребовал он.
Я послушно «догнался». Ангелочек подмигнул мне своим ангельским глазом и, озорничая, показал язык. «Мы едем, едем, едем в далёкие края…»
- А вы чего здесь делаете-то? – грянул вдруг гром с небес. И как это мы её не заметили? Увлеклись. Бывает. Повеситься, что ли, пока не поздно?
- А курим! - с демонстративным вызовом выпятил свою куриную грудь Василий. Он моментально стал бесстрашным человеком.
- А чего? Нельзя, что ли?
- Козёл, - ласково сказала ему супруга. – Как чувствовала! И-ех… - она махнула рукой и, бросив на меня испепеляющий взгляд, повернулась к двери в купе.
- А чо ты чувствовала-то, чо? – неожиданно распетушился Василёк. Было понятно и без слов: он – типичный подкаблучник (да и не с его тщедушной комплекцией тявкать на такой монумент), но, как давно известно, любого, даже самого смиренного ангела всё-таки можно, если очень постараться, достать до самого ливера. Похоже, этот момент сейчас как раз и настал, и давно вызревавший чирей лопнул только что, у меня на глазах, вот в этом самом полутёмном вагонном коридоре.
- Чувствовала она! – продолжал визжать он. - Зае… ли уже своими порядками! Не пей, не кури, только ишачь на вас до седьмого пота! А я, может, человек! Я, может, звучу гордо и отдохнуть желаю! А тут вы со своим бл…ким «сухим» законом! А я, может, целый месяц по восемь часов из трактора не вылезамши! У меня, может, уже и руки не чувствуются, и голова уже трястись начинает! У, оглоеды! А эти м..ки всё законы свои пишут! Никак не напишутся, гады!
- Всё, Васьк, больше не налью,- предупредил я его решительно и строго (только его драки с любезной супругой нам сейчас не хватает! И хорошо, что лысый Мишка в нашем вагоне не едет. Попадись она сейчас Ваське на глаза – враз бы облезла его лакированная меченая лысина! Придушил бы его мой измученный сухостоем сосед как сопливого курёнка!). Василий от этих моих совершенно справедливых слов как-то моментально успокоился, из бойцового петуха сразу же превратился в прежнего, забитого неподъёмной механизаторской работой, затюканного образцово-правильной супругой, замордованного тупыми колхозными начальниками-заворуями и такими же важно-тупыми партийными руководителями, обыкновенного, беззлобного и бессловесного русского мужика. Эх, дураки мы, дураки! Мы ведь ноги ему целовать должны! Молиться на него как на икону! Ведь именно благодаря только таким вот васькам-василиям вся наша страна ещё существует! Исчезни они - и всё, конец! Не спасут (да и не будут) спасать её все эти гладко прилизанные говоруны, которые на словах-то ох как скорбят-переживают за Родину-мать, а на деле без всякого стыда, без всякой совести сосут её, бедолагу, высасывают из всех её сисек всё то, что ещё не успели дососать. И когда только насосутся, когда только лопнут от своего пережора? Похоже, никогда. У них в жизни главная задача: высосать её, матушку, всю до донышка, до последней капельки - только чтобы Ваське не досталось. А то ведь он, по их хапужистым понятиям, избалуется! Ишачить на них, «благодетелей», не будет!
- Всё-таки засекла… - буркнул он угрюмо. – Прям Штирлиц… Давай добьём, что ли? Чего оставлять…А за мной не заржавеет! – завёл он старую песню. – Ты, Лех, не думай! Я халявщиком сроду никогда не был! Я – честный человек!
Конечно, мы её «добили». Всё правильно: чего оставлять? Василий как-то сразу, стремительно закосел (впрочем, чему удивляться: сколько уже дней-недель-месяцев на «сухоте» держался? Напостился по самые уши! Спасибо, Миша! Удружил, гадюка!), и чего-то пробормотав и похлопав меня по груди («Лёха! Всё будет чики-чики! Я сказал! Я слово завсегда держу!»), заметно шатаясь, вошёл-ввалился в наше купе. Я смотрел в окно. Сзади послышался характерный звук упавшего тела. Слава Богу, не в проход – на полку…
В коридор выглянул васькин «танк». Я тут же напрягся, готовый к своей последней, не на жизнь, а на смерть, решительной битве.
- Жулик, - «ласково» сказала как припечатала она. –И где только берёте, алкаши проклятые…
Я в ответ по-хлоуйски осклабился: не сумлевайтесь, ваш-сият-тво! Чтобы мы да не нашли! Глупость какая! А для чего живём?
Поезд рвал ночь и глотал километры. Мимо проносились крошечные полустанки, деревни и сёла, средних размеров райцентры и огромные областные города. Да, велика ты, Родина-мать, и выпить – губа никогда не дура! Может, это пьянство и является нашей национальной идеей? Или такой он, наш русский менталитет?