Алексей Курганов

"Застебнись, бдя..."

 

         У нас на институтских военных сборах был старшина-сверхсрочник по фамилии Хрыщщенко. Такой, знаете, плотно сбитый, коренастый хохол с густыми «брежневскими» бровями, маленькими и лукавыми глазками, и с уже заметны пузцом – печальным, но закономерным последствием пивного увлечения. Лицо его, насколько помню, всегда просто-таки сияло жизнерадостным выражением. Человек  ежедневно, ежеминутно ощущал свою значимость  - а что в это плохого? Нет, он был нормальным армейским мужиком и  ревностно-образцовым служакой,  с одним, довольно безобидным, и тем не  менее выделявшим и его из общей серой армейской массы бзиком: когда на ежедневном построении он видел, что у кого-то из курсантов на гимнастёрке не застёгнута верхняя пуговица, то сразу же начинал багроветь лицом и шеей, каменеть скулами и , приблизившись-подавшись вперёд к этому, по его хрыщщенковскому твёрдому убеждению, отпетому разгильдяю и злостному нарушителю воинской дисциплины, трагическим шёпотом произносил: «Тварышш курсант! Застебнись, бдя!». Это «Застебнись, бдя!» приклеилось к нему так прочно, просто намертво, что не только мы, курсанты, но и гарнизонные офицеры так и говорили: «Где этот Застебнись, бдя? Опять пошёл пивом надуваться? Вот ведь бандеровская морда! Четыре кружки махом заглатывает, и как только не лопнет!».

         Впрочем, командование относилось к Хрыщщенко очень доброжелательно, да и чего его было не уважать? Службу он «тащил» исправно, в казармах у него всегда были чистота и порядок, к солдатам и к нам, курсантам, относился хотя и строго, но за рамки определённого Уставом поведения никогда не выходил, и вообще не придирался и не вредничал. А то, что потихоньку  казённое имущество воровал, так кто в армии не ворует? Правильно: только тот, кому нечего. А Хрыщщенко  за свою долгую заслуженную службу и завпродскладом успел отметиться, и завотделом материально-технического обеспечения, и даже таким золотым местом службы, как база горюче-смазочных материалов, рулил чуть ли не три года. Я  и говорю: нормальный мужик! Побольше бы таких в нашей славной, непобедимой и легендарной, рабоче-крестьянской Красной Армии!

 

         Я бы его никогда и не вспомнил (с той моей армейской поры прошло уже больше тридцати лет, да и с какой стати вспоминать:  сборы-то длились всего два месяца, с высоты прожитого мною «полтинника» -почти мгновенье!), но то ли мистика какая-то, то ли его величество случай… В жизни хватает необъяснимых сюрпризов! Вот и здесь: город отмечал 65-летие Победы, в Мемориальном парке было полно народу, и я туда пришёл, с внуком. Наверное, существует закон взаимного человеческого притяжения, потому что у памятного знака артиллеристам буквально нос к носу столкнулся с плотным, явно военной выправки стариком. Поднял глаза – и почему-то как током ударило: он, старшина! Вот чёрт, откуда?

         - Товарищ старшина…

         Сначала он посмотрел на меня рассеянно-добродушно, как смотрят просидевшие всю свою жизнь в каких-нибудь тихих сонных конторах старики, потом взгляд стал цепким и внимательным, характерным именно для военных пенсионеров, помотавшихся за свою армейскую службу по дальним гарнизонам и нахлебавшимся сурового армейского быта полной солдатской ложкой. Похоже,  в мозгу у него что-то щёлкнуло-сработало, пришли в движение застарелые пружины воспоминаний давно минувших дней, и Хрыщщенко оторопело приподнял свои выцветшие, обвислые брови и вдруг широко и чуть смущенно улыбнулся.

         - Я! И вас  вспомнил,  в Скопине встречались. Только как звать-величать…

         - Алексей Николаевич.

         - А я Мыкола…

         - Сельянович, - продолжил я, с удовольствием демонстрируя Хрыщщенко великолепную память. Угадал точно: старшина буквально расцвел. Ну, как же, столько лет прошло – а, видишь ты, запомнил! Плохих старшин солдаты, равно и курсанты, не запоминают по имени и отчеству! Плохих всё больше по обидным кличкам!

          –Как же, Николай Сельянович, хорошо помню! А вы в нашем городе какими судьбами?

         - Так я ж  живу ж здесь уже пятнадцать годов! – улыбнулся он  ещё шире. – Я ж  как ушёл в запас, здесь жильё получил! Как же ж мы раньше не встрелись?

         Я пожал плечами: а что в этом особенного? Бывает, люди на одной улице всю жизнь проживают, а друг о друге никакого понятия не имеют. Так что ничего удивительного: у нас хотя и не такой большой, как Москва, но всё-таки город…

         - А вы значит, здешний местный? –спросил Хрыщщенко.

         - Да здешний, - кивнул я. – Здесь родился, здесь учился, сейчас на машиностроительном. Вы-то работаете?

         - Да сторожу помаленьку… - туманно ответил он, и в ответе его почувствовалось явное смущение. Дескать, всю жизнь отдал нашей «непобедимой и легандарной», и был в ней не последним человеком, хотя бы в масштабах гарнизона, а вот как на старости лет жизнь повернулась: приходится сторожить...

         - В охранниках я, на стадионе… - и по тону я понял, что об армии он всё же тоскует, хотя она его временами совсем и не баловала. Это как мать: бывает и прикрикнет, бывает и шлёпнет по затылку, но это –мать. На неё обижаться не положено, да и Устав не велит.

         - И как?

         Хрыщщенко как-то растерянно пожал плечами.

         - Да ничего… Привык… Уж скоро пять лет как…

         - Армию вспоминаете? (И дёрнул же меня чёрт задать такой вопрос! Ответ же у него на лице ясно написан! Зачем спрашивать, зачем человеку душу бредить?)

         - Дык как… - смутился он, и по лицу его пробежала тень. – Вообще-то… Я ж сыном полка начинал.. Меня ж с детдома  к военному оркестру определили… Ну, а потом пошло и пошло… Двадцать пять годов, копейка в копейку! – уже со значением произнёс он. – И супруга , слава Богу, живая, и детей с ней двоих нажили.

         - И внуки есть?

         - А как же! За пивом побёг, - ответил он и вытер платком влажный лоб. - Жарко.

         - Пивко-то, я помню, вы всегда уважали! – улыбнулся я.

         - А то! – и он горделиво хмыкнул. –По пять кружечков зараз мог уговорить. Сейчас уже не то, - и поджал губы. – Сердечко, знаете ли…

         - На, дед! – около нас нарисовался румянощёкий, плотно сбитый паренёк лет пятнадцати, и протянул Хрыщщенко бутылку.

         - А кто здороваться будет! – раздался неожиданно резкий, именно   с т а р ш и н с к и й  голос. Ай, Хрыщщенко, ай, молодца!  Вот теперь я ни за что не поверю , что это поникший от своей невостребованности и растерявшийся от вдруг свалившейся на него никчемности старик и стадионный сторож! Нет, как был он всю жизнь старшиной, таким  и остался, таким, дай Бог ему здоровья наподольше, и помрёт!

         - Извините, - ничуть, впрочем, не смутившись (похоже, уже привык к таким командирским дедовым тональностям), сказал парень. – Здравствуйте.

         - Прошу угощаться! – радушно предложил мне Хрыщщенко.

         - Только что! – ответил я, разводя руками. –Так что не стесняйтесь, Николай Сельянович!

         - Ладно, дед, пива я тебе принёс, пойду к ребятам, - скороговоркой сказал хрыщщенковский внук. Действительно, какой ему интерес крутиться здесь около старика и его неожиданного и тоже уже немолодого знакомца!

         - Иди, - великодушно разрешил  тот и тут же спохватился. – Постой-ка!

         - Чего?

         Хрыщщенко сделал откровенно страдальческое лицо и , показав на ворот рубашки, жалобно-просительно и даже как-то виновато-тихо произнёс:

         - Застебнись, бдя…

 


Hosted by uCoz