Старик Федотов зашел в сарай, отворил дверь в хлев и, болезненно морщась, сел на скамейку.
- Иди сюда! – строгим голосом приказал поросенку. Фунтик, легкомысленно похрюкивая, подбежал к Федотову и, растопырив уши, уткнулся ему в колени. Поросенку очень нравилось, когда старик чесал ему между ушей.
- Щас, разлетелся! – остудил его игривый порыв Федотов. – Чеши ему… Эпидемия, понял? Свиной грипп! Ну-ка, покажи язык!
В ответ Фунтик еще раз хрюкнул и игриво завилял хвостиком.
- Побалуй, побалуй! – прикрикнул старик и сунул ему под пятачок костлявый кулак. – Смотри у меня, тока чихни! Вон оно, лекарство-то! - и кивнул на притолоку, где лежал широкий немецкий штык. Федотов еще во время своего босоногого детства, которое пришлось на первые послевоенные годы, притащил его со Вторчермета, и с тех пор штык исправно служил их федотовскому семейству всей своей фашистской верой и правдой.
- Враз вылечу! Понял?
Фунтик в ответ расплылся в весёлой беззаботной улыбке.
- Дурак какой… - сурово сказал Федотов.
Он затворил хлев, вышел в сад. Утро только-только начиналось, лишь мелко дрожало сиреневым цветом на востоке. Предрассветное туманное марево нежно-ласково обнимало смородиновые и крыжовниковые кусты, справа, за соседским забором, повизгивала собака, которую донимали блохи, и только-только начали щебетать птицы. Красота! Хотелось просто стоять и молча пить эти благодатные умиротворённость и спокойствие, которые через час-полтора затопчутся шумом машин, неприятно-деревянным перестуком трамваев на стыках рельсов, тревожными паровозными гудками и гулом идущей на завод рабочей смены. Федотов постоял, довольно сощурив выцветшие глаза, потом, кряхтя и привычно морщась, набрал в карманы яблок, зябко передернув плечами, вернулся в сарай.
- На, - сказал Фунтику. – Жри. Это витамины.
Тот сощурил хитренькие глазки и потянулся к яблокам.
- Ладно, живи пока, - великодушно разрешил старик. – Им там делать нехрена, вот и выдумывают всякую хрень (что это такое - « нехрена» и «хрень», где это «там», и кто выдумывает - дед конкретизировать не стал. Это называется « великий и могучий русский язык». Настоящая находка для отечественных шпионов. Ни одно ЦРУ никогда не расшифрует.).
- Ишь ты – свиной грипп! - и он язвительно хмыкнул. - Вы сначала человечий-то лечить научитесь, а уж потом к свиньям лезьте! Академики хреновы! (Вот! Опять!)
Вообще, старик Федотов ко всяким хворям относился двойственно. Внешне, на людях – пренебрежительно, иронично, отпуская ехидные замечания по поводу медицинских возможностей вообще, и способностей их здешнего местного здравоохранения в частности.
- На Марс опять лететь собираетесь, а простой радикулит лечить не научились, - регулярно выговаривал он участковой врачихе Марии Игнатьевне. У врачихи было трое детей и Колька-муж, весёлый алкоголик, так что дел у нее и на Земле было выше крыши, без всяких марсов. Но в споры со стариком она не вступала, потому что это был абсолютно дохлый номер – доказывать ему, что лично она, Мария Игнатьевна, на далекую планету совершенно не собирается. Это гораздо легче было признаться: да вот такая я, Валя Терешкова! Вот сейчас, через полчаса, закончу прием, халат сниму, руки вымою, просморкаюсь как следует - и пулей на Байконур! И ты, старый пень Федотов, не сомневайся: и на Марсе будут и яблони цвести, и грипп свинячий обязательно туда завезём! Чтобы всё было как у нормальных, здоровых, земных идиотов!
Федотов, словно читая эти ее мысли, заметно тушевался, замолкал и, сделав безмятежный вид и смущенно сдвинув брови, совал ей в халатный карман червонец. Мария Игнатьевна тоже в свою очередь изображала полную отстранённость и вроде бы даже в упор не замечала этих денежных сований. Это была у них такая уже давняя, традиционная игра, некий спектакль двух актёров, они же - ничего вроде бы не замечающие зрители. Впрочем, бывали ситуации, когда не заметить червонца было никак невозможно. Тогда врачиха начинала краснеть, стыдливо отталкивать стариковскую руку и отнекиваться. Впрочем, никаких очень уж активных попыток физического сопротивления этому денежному сованию она не предпринимала. Это несопротивляемое сопротивление тоже было обязательным условием всё той же игры.
- Ничего, ничего, - тоже смущаясь, говорил Федотов. – Это ребятишкам на молочишко. Младший-то в каком? А, только в первый пошел! Ну и ладно, не торопись, еще находится, еще надоест школа-то эта! Ты, Игнатьевн, пришли его за яблоками! Пропадают ведь!
- Пришлю, - обещала Мария Игнатьевна.- Спасибо, Иван Тимофеевич!
- Да ладно тебе, - досадливо отмахивался Федотов (дескать, тоже нашла о чём благодарить. Экие, право, пустяки!). – Колька-то как?
- Нормально! – бодрым голосом врала врачиха. – Работает!
- А с этим делом как? - и въедливый старик бесцеремонно тыкал себя пальцем в кадык.
- Не-не, что вы! – продолжала свою привычную завиральню Мария Игнатьевна. – Он же, вы ведь знаете, хороший. Только слабохарактерный. А так – хороший! И ребят никогда не обижает.
- Значит, никак не угомонится, - понимающе кивал Федотов и сурово поджимал губы. Кольку, ее мужа, цемзаводского инженера, он знал как облупленного. Тот вырос на их улице, и в пацанячьем возрасте регулярно лазил в дедов сад за яблоками, грушами и дедовыми же пинками.
- Ничего, - успокаивал он собеседницу. – Вот подлечишь меня от моего радикулита, я его успокою. А то, понимаешь, взял моду– хлебать! Я ему, паршивцу, козу-то устрою!
Так вот, если на людях дед храбрился-духарился, этак молодцевато-залихватски над медициной насмехался, то оставаясь наедине с самим собой, вынужден был признаваться – все-таки страшно. Тем более в его-то годы… Пожилой возраст, как ни хорохорься, не самая приятная на этом свете штука, и каждую болячку с каждым прожитым годом поневоле вынужден расценивать как этакий предварительный звонок о т т у д а. Дескать, ты, старый пенёк Федотов, не особенно-то на земле вашей грешной расслабляйся-благодушничай. Тебе уже, если забыл, семьдесят второй пошел, и ты, вредный старикашка, можно сказать, вышел на свою последнюю финишную прямую. Так что не суетись, пень трухлявый, а лучше, на всякий пожарный, собери-ка чистое исподнее бельишко и держи его в полной боевой готовности. Да, и в баню сходи, помойся как следует, не торопясь и с последним удовольствием. Можешь и пивком надуться напоследок, а то у нас здесь, на небесах, с пьянством и алкоголизмом строго, вечный сухой закон. Потому как небытие и вселенский покой, и никто тебе, старый хрыч, пива здесь не нальёт и фуфырик не поднесет, так что даже и не надейся.
И вот, пожалте, к старым привычным напастям – новый геморрой: свиной грипп. Федотов, конечно же, поинтересовался у Марии Игнатьевны: а как он для людей-то? Безвредный или прикупить на всякий случай тапочки из кожезаменителя с картонной подошвой?
- Стопроцентных данных нет, – призналась врачиха. – Но остерегаться, конечно, нужно. (Понятно. Значит, тапочки всё-таки придётся приготовить). Как говорится, бережёного Бог бережет.
- А конвойного конвой стережёт… - автоматически буркнул Федотов. - Вот и Бога вспомнили! - сказал он поспешно, увидев удивлённо-непонимающие марьигнатьевные глаза. - Вот такая, выходит, современная медицина. И никакого тебе научного атеизьма.
Возвращаясь из поликлиники, он зашел в магазин, привычно покряхтел, но все-таки купил бутылку. Дома, выпив, закусив и привычно огорчившись новостям по телевизору (ползет, зараза, ползет, свинюха гриппозная! Уже и Гондурас захватила! Это считай, что под боком! Тока океан перепрыгнуть!), зашел к Фунтику.
- Ну, как ты? Не чихаешь? – и погрозил поросенку. – Смотри, а то враз вылечу! Рука не дрогнет!
В ответ он услышал привычное довольное хрюканье, впрочем, теперь уже с явно досадливыми нотками. Дескать, достал уже, старый пень, своей патологической кровожадностью. «Вылечу, вылечу!». Смотри сам раньше меня вперёд пятками не отправься!
Вечером в пятницу к старику приехал сын Пашка со всем своим благородным семейством. Пашка жил в соседней области, работал наладчиком на авиационном заводе. Зарабатывал, несмотря на настолбеневший уже всем по самые гланды мировой кризис, вполне нормально, да и вообще все у него было «хоккей», все полной чашей: красавица-жена Людмила, четверо балбесов-сыновей, старшего из которых, Васеньку, удалось-таки отмазать от армии (четыре тыщи американских денег - и никаких тебе сапогов с портянками. Это называется «товарно-денежные отношения»!). Трехкомнатная в центре, машина, дачка с погребом. Все по уму, потому что и сам Пашка – умный да хваткий. Дурак и растерёха такого добра ни в жизнь не наживет.
Сначала все было, как положено: ахи-охи, слезы-сопли-слюни, обнимания-целования, бодрые удивления « а дед-то у нас, оказывается, еще молодцом!». Потом подарки, снова ахи-охи, снова размазывания сопливых выделений по щекам. Федотов в ответ привычно жаловался на радикулит, обещал, как и положено в подобных торжественных случаях, вскоре непременно помереть, его тут же всем гамузом кидались успокаивать, говорили «это ты брось!» и лицемерно утешали, что «все там будем». Когда через час вся эта бодяга всем уже порядочно надоедала, садились за стол. Выпивали, закусывали, загадывали завтра обязательно сходить к матери на могилку, и постепенно переходили к насущным мировым проблемам.
- У вас, на заводе, чего про этот самый свиной грипп говорят? – спросил Федотов. Пашка дожевал кусок селедки и сытно- пьяно икнул.
- Да чего…Это все американцы воду мутят. Лекарств понаделали целые склады, а девать их некуда. Срок годности подходит, надо срочно куда-никуда пристраивать - а куда? Вот и придумали - свиной грипп. Так что, дед, не сомневайся – Унион Стейтс оф Амэрика! Это ихние гадские происки!
- Как всегда, - согласно кивнул Федотов. - Я вот чего думаю: может, заколоть поросенка-то? На всякий случай. Пока он здоровый. А, Пашк?
- А чего ж? А давай! - легко согласился сынуля и опять икнул. – Хоть прямо завтра с утра. Я уже давно говорил – на хрена он тебе нужен? Сам свинину не ешь, мы можем и на рынке запросто купить – зачем тебе с твоим радикулитом лишняя забота? Не, я, дед, понимаю: ты привык, чтобы какая-никакая, но живность на дворе была. Святое дело! Так давай я тебе пяток кур куплю. Несушек, с петухом! Все мороки меньше, и яйца каждый день. А этого…гриппозного… выкармливать надо не меньше полгода. Да и заколешь – куда девать? Тушенку варить, сало солить? А потом все это добро в погреб таскать с твоим-то радикулитом? Морока одна! И, заметь, никому, а в первую очередь самому тебе, совсем не нужная!
Федотов задумчиво пожевал губами.
- Может, и на самом деле… - сказал нерешительно и, поколебавшись, все-таки махнул рукой. – А, ладно! Давай с утра! И на самом деле, чего ждать? Хоть пуда четыре, а все наши будут, все не покупать!
Пашка с семейством уехал в воскресенье, поздно после обеда. Опять, как и по приезде, поахали-поохали, правда, слез и соплей пускали поменьше и подарки уже не дарили. Хватит, мол, пора и честь знать, сколько привезли, столько и хватит… Федотов долго стоял на дороге, и так долго и усердно махал рукой, что прохожие начали на него подозрительно коситься: чего это он? Кому машет? Не «поехал» ли по причине преклонного возраста и хронического стариковского одиночества? А чего – старость, болячки, кризис, тоска. Опять же водка в очередной раз подорожала (нет, чего делают, чего делают!). Короче, запросто можно спечься для дома хи-хи.
Вернувшись домой, дед первым делом переодел выходную рубаху, влез в старые вонючие галоши и привычно потопал в сарай.
- Укатили, - сообщил Фунтику. – Теперь только на октябрьские приедут, на революцию. На-ка вот тебе конфетку… балбес.
Фунтик игриво хрюкнул и тёплым щекотным языком ловко слизнул «нанаку» с дедовой ладони. Чего ж сына-то не послушал, спросил он Федотова блестящими любопытными глазами. И денек был что надо. И «лекарство» на притолоке, как всегда. Щас бы он меня уже в своей машине вез. В полностью разобранном виде.
- А потому что деловой он больно, этот твой Пашка! – сказал дед вызывающе-сердито. – «Давай заколем, давай заколем!». Балабон! Ты тебя ведь тоже сначала откорми как следоваит! Да не всем чем ни попадя, а по уму! Комбикормцем, свеколкой-морковкой, когда и хлебца покроши, не жадись! Чтоб сальце-то с жилочкой было, да с прослоечкой, да чтоб не жёсткое, а мякотное и духмяное. А то – ах-ох, давай, быстрей, покос скосили! На Марс лететь собираются - а поросенка толком и довести до ума не могут! Балбесы!
Да, какой им, дуракам, Марс, согласно кивнул Фунтик. Дома дел полно, а они – всё к своим неведомым планетам! Действительно, балбесы! И в знак солидарности со стариком, звонко чихнул.
Федотов тут же бросил на него подозрительный взгляд.
- Ты чего? Нарочно, что ли? Издеваисси? У, смотри у меня! - и в очередной раз продемонстрировал поросёнку свой жидкий кулачок. – Не особенно-то радовайся! Это я тебя сегодня пожалел! А если чихать будешь – враз вылечу! Понял?
Понял, кивнул Фунтик. Заколебал ты уже своими ядерными угрозами. Лучше себя побереги. Чай не мальчик. А я уж как-нибудь, без твоих лечений. Тоже мне, какой свинячий доктор выискался. Профессор кислых щей.
Он выбежал мимо старика во двор и с любопытством огляделся. Солнце уже начало валиться на запад, но жара держалась еще душная, обеденная. Над смородиной и крыжовником лениво жужжали жирные навозные мухи, а одна, самая нахальная, села ему, Фунтику, прямо на пятачок. Он собрался было звонко чихнуть, чтобы прогнать нахалку, но благоразумно испугался спровоцировать Федотова на необдуманно срочное хирургическое вмешательство посредством немецкого штыка. Поэтому просто помотал головой и побрел полежать в тенек под верстаком. Делать всё равно было нечего.