Из сообщений средств массовой информации:

         «По оценкам Государственного антинаркотического комитета, сегодня среди россиян около 2,5 миллионов тяжёлых наркозависимых. Большинство из них – от полутора до двух миллионов человек – потребители героина, подавляющая часть которого импортируется к нам из Афганистана… Примерно три миллиона россиян используют  другие наркотики – марихуана, гашиш, синтетические средства, три четверти которых поставляются из Европы – Нидерландов, Польши и стран Балтии…»

 

         -« Человек, выпивающий ежедневно более двухсот граммов водки, каждый день укорачивает свою жизнь на один месяц…». Как интересно! – оживился Петруха, придвинул к себе лист бумаги и, взяв ручку, углубился в сложные математические расчеты.

         - Николаич, ты знаешь, сколько мне сейчас лет? – спросил он через пару минут и посмотрел на меня торжествующим взглядом.- Между двенадцатью и тринадцатью! Так что еще поживем!

         -По умственному развитию ты, Петя, выглядишь даже гораздо моложе, - подольстил я напарнику. – Что это за гадость?

         - Не гадость, а медицинский журнал! «Ваше здоровье!», во! -  и он показал мне шикарно выполненное полиграфическое издание, на обложке которого были изображены чудовищных размеров женские груди.

         - А интересно, сколько сейчас лет будет дяде Паше…, -  и Петруха опять склонился над бумагой.

         -Ха! – гаркнул он. – А дядька вообще живет уже в минусе! Нет, интересный журнал! Познавательный! Не «Мурзилка», конечно, но тоже весьма!

         -При чём тут «Мурзилка»?

         -Мой любимый журнал. Ещё с детства.

         -Да, Петя, ты всегда и во всём отличаешься редким постоянством.

         -Ну! Особенно с бабами! Как какая понравится – всё, навек! Поэтому никогда и не женился. Да и денег всегда не хватает.

         -На свадьбу?

         -Какую ещё свадьбу? – подозрительно насторожился Петруха. – У кого?

         - Вопросов больше не имею, - сказал я. - Где ты взял эту порнографию?

         - А в коридоре на диване валялся! Это теперь шлюхи забыли. Тоже, между прочим, женщины… Сегодня же ночью рейд был, вот ребята и натащили их полный обезьянник. До утра куёхтались! Некоторые попадались очень даже ничего. Пока свежие и очень даже вкусные.

         -Попробовал?

         - Не. СПИДа боюсь, - признался Петруха неожиданно. – И вообще – аморально.

         - Мать моя! – только и смог я ахнуть в  ответ. – Петя! Ты не заболел?

         - Не надо, Антон Николаевич, таких провокационных песен! – обиделся он. – Сотрудник милиции должен быть чист и телом, и душой! Кстати, в баню не хочешь сходить? Открылась новая сауна, на Уманской. Можно с девками. Организую.

         -Значит, не заболел, - облегченно вздохнул я. – А я уже испугался. Больно вид у тебя, Петя, бледный. Все-таки тебе нужно больше гулять.

         -Ага! – согласился он. – С самого утра ношусь как леопард! Три школы -  и  все в разных концах! Буденному самому бы так поскакать!

         В ответ мне не оставалось ничего другого, как сочувственно кивнуть. На прошлой неделе  из главка пришла очередная бумага с очередным грозным распоряжением усилить среди подрастающего поколения и без того недостаточно – по мнению главка - усиленную антинаркотическую пропаганду в свете последних выступлений господина Президента. Хотя ежу понятно, что от этой пропаганды, точнее от тех методов и способов, которыми мы, согласно опять же спущенным сверху грозным распоряжениям, вынуждены ее вести, толку  как от козла молока и от дырки бублику. Тем не менее наше непосредственное начальство в виде товарища-господина подполковника Семена Михайловича Кравцова (подпольная кличка- Буденный), начальника нашего самого уголовного в мире розыска, любит бить перед вышестоящим областным начальством своими боевыми копытами, вот поэтому мы с Петрухой и носимся уже пятый день, как боевые кони Первой Конной, по городским школам, где и пугаем НЕДО- или, наоборот, ПЕРЕразвитых школьников абсолютно всех возрастных категорий разными жуткими нравоучительными историями из веселой  и богатой на всевозможные приключения жизни наркоманов. Младшие классы испуганно таращат на нас свои невинные глазенки,  в пятых-седьмых выслушивают угрюмо, с каменно-загадочными морда…, извиняюсь, личиками, а старшеклассники откровенно ухмыляются и издевательски хмыкают. Дескать, делать вам, ментам, больше не хрена, если гоните тут перед нами такую тухлую тюльку и такую дремучую пургу. Шли бы лучше бандитов ловить из киносериала « Переулки разбитых площадей» и им, бандитам и, заодно, слабопродвинутым киношникам, объяснять всю пагубность такого улётного наркотического опьянения.

         Нет, не надо нас с Петрухой считать безнадежно больными, не надо! Мы распрекрасно понимали все эти их кривлялки-ухмылялки! Более того -  были с ними целиком и полностью согласны, что занимаемся ерундой типа демонстрации печени хронического алкоголика и капли никотина, убивающей целую лошадь (где они на самом деле, эти печени и эти капли? А живую лошадь вы давно видели? Если только Пржевальского, да и то в зоопарке.). Вот от этого понимания-согласия наше и без того нерабочее настроение стремительно ухудшалось, и мы утешались единственно тем, что и они, сегодняшние пионэры (или как их сегодня там…), мальчики и девочки, когда-нибудь обязательно подрастут, покинут милые школьные стены, пойдут работать и вот тогда-то уже на них, наивных, с удовольствием начнет отсыпаться уже их собственное начальство. У которого, как известно, всегда два мнения: одно их собственное, начальственное, другое – неправильное. И вообще начальство, как известно, всегда правее, и хватит мне здесь тут, и идите и работайте вместо балабольства, и вообще скоро проверка из главка! (Слова Буденного. Цитирую дословно)

        

         - А кто пьет кагор, тот, наоборот, жизнь себе прибавляет! – продолжил  изучение порнографически-просветительского журнала Петруха. – Попы, они не дураки! Знают чем причащаться! А интересные журналы бляди читают! И автор – не какой-нибудь хлыщ, а профессор Медико-энергетической международной академии эР А Аннус. Ну, понятно. Даже не Евровидение. Инопланетянин. Русский человек до такой фамилии не додумается. Аннус. То есть, очко. Живут же люди!

         - Так чего там, в школах-то? – вернул я его к суровым реалиям.

         - Как всегда, - хмыкнул он предельно иронично. – Единственно, что прямо в глаза не смеются. Чем занимаемся, чем занимаемся! Культурно выпить некогда, одни дела!

         - А как это «культурно»?- с ехидцей интересуюсь я, но таким простым вопросом Петруху не смутишь.

         - Культурно – это значит серьёзно. То есть, досыта. До самых, то есть, соплей. Но нам, героям, некогда. Потому что выполняем приказ начальства.

         - Ну и что? – не понимаю я. - Какие вопросы?

         -Да полно! – Петруха набрал в грудь побольше воздуха и с шумом выдохнул. – Дурака валяем с этими школами! Такую пропаганду надо не в классах проводить, а привести их, балбесов, в психушку и забацать экскурсию по буйным палатам! Чтоб своими хихикалками сами увидели и сами убедились, до какого скотства  с такого кайфа можно дойти. А все эти наши школьные выходы – настоящая лабуда, вчерашний день… Вот, например, выхожу сегодня из пятой гимназии, смотрю – Мирон!

         - И ты ему, конечно, прямо там и прямо в ухо…

         - Антон Николаич! -  и Петруха клятвенно прижал руки к груди.– Как вы можете! Мы же культурные люди! «Прямо у входа, прямо в ухо…». Это же и неэтично и неэстетично! Нет, я его культурно взял под ручку, мы вместе покинули школьную территорию…

         - …и тут ты дал ему в ухо.

         -Правым боковым! Моим коронным! А что делать? Он же русских слов не понимает! Ведь я сто миллионов раз ему говорил: не шатайся по школам, не шатайся по школам! Обижусь! А он – нет, не понимает. Ум такой. Отсутствующий напрочь. А ещё комсомольцем был, злостным добровольцем! Активистом, мля, перестройки!

         - Вот я и говорю: нету в тебе, Петя, деликатности. Гуманизьмом надо давить их, сволочей! Гуманизьмом. Петя!

         - Вышел я уже, Антон Николаич, из возраста, когда гуманизьмом-то балуются…Это вон пусть пионеры-старшеклассники…Или солдаты, когда им бром не дают…Был у нас, помню, во взводе такой… гуманист. Младший сержант Худайбердыев. Тихушник херов…Мы, как порядочные, после отбоя- к бабам, к торфушкам. Они рядом с частью жили, через болото. А он, значит, нас проводит, и давай гуманизьмом заниматься… А чего? До торфушек топать четыре километра, да все по грязи, жиже да кочкам. Пока доберёшься – никакого удовольствия от полового акта. А тут – быстро, весело и опять же никакого тебе трипака, никакого СПИДа. Берёг себя, сучонок!

         -Да, кто про что, а вшивый – про баню на Уманской. И почему вы, Петя, всегда подозреваете в людях только дурное? – вынужден был с грустью в голосе констатировать я сию унылую истину. – А вы не можете себе представить, что вышеназванный вами Мирон – не просто поганый наркоша, а гражданин страны, Миронов Виталий Игоревич? И у него, у гражданина, всего-навсего две судимости. И, может, он решил встать, наконец, на правильный путь. А может, он просто-напросто пришел встретить после уроков свою любимую девушку, отличницу-старшеклассницу, пример для пионэров?

         -Кто? – не понял Петруха. – Мирон? Любимую девушку?

         И неприлично заржал. Я же говорю - даже никакого намёка на гуманизьм… 

         - Не, ну ты, Николаич, попал! – Петруха никак не мог успокоиться. Что ж, трудное детство, железные игрушки. Чеченская Республика, две контузии головного мозга, орден за наведение конституционного порядка, характер нордический, нервный…

         - «Любимая девушка»…Его любимая девушка- это Машка, то бишь марихуана. А вот вторых, есть и на самом деле любимая – Женька-КирпичИна. Ну, серьезная мадама, куда там! Уж она-то по школам не шлынрдает! У неё серьёзный бизнес: на вокзальном рынке черножопыми яйцами торгует.

         И увидев как заинтересованно-непонимающе вытянулось мое лицо,  объяснил, что не совсем уж чтобы черножопыми, а обычными, куриными. Но которые ей для продажи привозят эти самые «черножэ». А так как им самим заниматься продажей такого унижающего их черножопое достоинство продукта западло, то они и ставят её, Женьку. Вот она и торгует. Яйцами – открыто, «дурью»- из- под полы. Рыночный лозунг: «Каждый делает свой маленький бизнес как умеет». А как говорил незабвенный Карл Маркс, каждый капиталист за триста процентов прибыли пойдет на любое преступление, а за пятьсот – сам удавится. А с наркоты продавец гребет даже не триста. А три по триста. Так что какая уж тут мораль, какие угрызения совести… Обогащайтесь, господа мироны и госпожи кирпичИны! Берите своего поганого суверенитета, сколько сожрёте и чтоб вы им насмерть подавились!

         - А в-третьих… - и Петруха жестом фокусника (алле-оп!) выхватил из своей ветровки несколько полиэтиленовых пакетиков с темно-болотного цвета содержимым.

         -Вот она, анашулечка-коноплюшечка! Десять пакетиков!

         - Ну и…?

         -Ну и все, - досадливо мотнул он головой. – Ну, какие там, в гимназии, да ещё в такое время могут быть свидетели? Первоклашки сопливые? Так что единственное утешение - левый слуховой аппарат я ему, хоть и на время, но всё-таки выключил.

         Да, обидно, но решительные петрухинские действия и на сей раз ничем серьезным для того же наркосбытчика Мирона не обернулись (ухо не в счёт. По мозгам он получает регулярно. Привык.). Свидетелей изъятия наркоты нет, а, значит, и само изъятие юридической силы не имеет. Дурдом, но получается, что чист Мирон перед нашим гуманным законодательством. А то, что в ухо получил – так это пустяк, досадные издержки производства. Он сегодня малость подлечится-восстановится и завтра утром опять около «пятерки» нарисуется. Благо живет недалеко.

         Дверь кабинета распахнулась и на пороге грозным бойцом первой Конной армии вырос товарищ Кравцов-Буденный с шашкой наголо.

         -Господа сыщики, прошу знакомиться! – объявил он своим зычным голосом. – Вильям Аркадьевич, специалист организационно-методического кабинета отдела народного образования городской администрации! -  и пропустил вперед высокого и нескладного молодого человека с огненной шевелюрой и в очках-«велосипедах». – Вам на укрепление антинаркотической пропаганды, а также как большой специалист по музейному делу! Да, поможет с оформлением нашего музея! Давно пора! Что ж, прошу, так сказать, знакомиться, любить и жаловать! -  и зачем-то (от избытка чувств, что ли? Чтобы действительно любили и жаловали?) потряс в воздухе своим могучим казацким кулаком.

         Молодой человек от этих слов нашего фельдмаршала смутился. Его, похоже, еще никогда не любили и вообще не особо жаловали.

         - Очень-очень рады! Даже не представляете как! – Петруха не то, чтобы просто оживился, а пришел от появления молодого человека в наиполнейший восторг. Еще бы! Теперь будет на кого свалить весь этот геморрой со школами. Ура, товарищи!

         - Проходите, э-э-э…?

         - Вильям, - сказал молодой человек и поспешно добавил. - Аркадьевич.

         - Как Шекспира!- блеснул своими литературоведческими познаниями мой коллега (а что, разве у Шекспира было какое-то отчество? Хотя Петрухе виднее, раз он вместо исполнения своих непосредственных должностных обязанностей  позволяет себе читать научные медицинско-порнографические  журналы.). – Кофейку, Вильям Аркадич? А, может быть, дружба с… -  и интимно подмигнул, мерзавец, -…алкоголем?

         - Нет-нет, что вы! Печень! С удовольствием. Спасибо, -  невпопад (это от смущения. Это пройдёт.) ответил  великий английский драматург и раскрыл свой малость потрепанный драматургический портфель. Увы,  вместо очередной бессмертной рукописи, он вытащил оттуда всего лишь обыкновенную пачку печенья (как это прозаично!).

          - Вот. Угощайтесь.

         -О, живём! – обрадовался Петруха еще больше и, элегантно  изогнувшись и сделав ладошку лодочкой, вежливо протянул ее «Шекспиру» для рукопожатия. Галантный век, галантные манеры…

         - Трухачев. Петр Иванович. Опер. Старший лейтенант. Можно просто – Петр. У нас, знаете, по-простому, мы гимназиев не кончали. А это… -  и этак, мерзавец, пренебрежительно кивнул в мою сторону. Я кивнул: здравствуйте! -  А это, так сказать, некоторым образом наш самый непосредственный начальник. Самый, можно сказать, близкий шеф. Да!

         -Кулгунов. Антон Николаевич. Вы проходите, Вильям, проходите. Осваивайтесь.

         - А как вас по фамилии? – не унимался Петруха.

         -Аннус, - скромно ответил молодой человек. Хорошо хоть не Шекспир, хотя…

         - С двумя «эн»! – тут же поспешил уточнить он.

         Петрухин взгляд затуманился, закручинился и заметно потускнел: к нацменьшинствам и иноверцам вообще он относился с известной долей предубежденности и настороженности. Опять ж Чеченская республика, две контузии головного мозга, орден… Нет, лично у меня не поднимется рука винить  моего напарника в ошибочной трактовке национального вопроса. Тем более, что эти межнациональные отношения… они так возбуждают…

         - Случаем, не академиков родственник? – спросил Петруха осторожно и протянул блядский журнальчик Шекспи…тьфу, молодому Аннусу. – Медика-энергетика?

         -Да, это мой брат. Старший, – признался младший и. покраснев, кивнул на издание. – Это, вероятно, об алкоголиках?

         - Ага, - хмуро подтвердил Петруха. – Об нас.

         - Так вы Роберту не верьте! Врет он все! -  и Вильям засмеялся. В отличие от его нескладной фигуры, смех был очень приятный: звонкий, с переливами. К людям, которые умеют так смеяться, поневоле сразу начинаешь испытывать симпатию.

         - Я ему сколько раз говорил: Робик, займись, наконец, серьёзным делом! Ну, сколько можно людям мозги пудрить? Он же, между прочим, высококлассный специалист-зоотехник!

         -Кто? – удивился Петруха. – Академик?

         -Зоотехник, - как-то сразу растерявшись, повторил наш новый сотрудник. – А что? Вполне нормальная профессия. Во всяком случае, не хуже сыщицкой.

         - Так он не академик? – заклинило у Петрухи.

         - А, вот вы о чем! – и Вильям наш Шекспидр опять легкомысленно хохотнул. – Академик! Самый настоящий! Из погорелого театра! И, не сомневайтесь, диплом есть! С печатями и подписью! Он его в переходе на Казанском вокзале купил! Сказал, что отдал две тысячи. Недешево, конечно, но, как известно, наука требует жертв.

         - Я дико извиняюсь… - и Петруха потупился. – А каких вы, Вильям, кровей?

         - То есть, национальности? – уточнил драматург. – Это, знаете ли, вопрос очень интересный! Если совсем коротко, то китайский еврей.

         На этот раз физиономия вытянулась не только у Петрухи, но и у меня.

         -Какой?

         - Понимаете, в чём дело… - объяснил Вильям. – Папа у меня, ну и у Робика, естественно, тоже, он иудейской национальности. Один из первых инженеров-строителей Байкало-Амурской магистрали. Хотя не совсем первых… То есть, я хотел сказать, что строить-то её начали ещё при Иосифе Виссарионовиче… -  и испуганно понизил голос.- Надеюсь, я ничего лишнего себе не позволил?

         -Нет-нет! – успокоил его Петруха. – Мы не сталинисты! Если только слегка!

         - Благодарю. Вот. А папа, значит, уже при Брежневе… А мама – китаянка. Она там, в Беркаките, это посёлок такой на магистрали, учительницей работала. Русского языка и литературы.

         -Китайской? – спросил Петруха вполне серьёзно.

         -Почему? Тоже русской. Вот они там и познакомились. А места там чудесные! Тайга! Сопки!

         -Мороз под сорок… - продолжил Петруха (и откуда он-то знает про тамошний мороз?).

         -И пятьдесят бывает. Особенно в таёжных распадках. Всё равно хорошо.

         -Родина, - понимающе кивнул я.- Лучше нету того свету.

         -Да, Родина… - задумчиво согласился Вильям.- Это вы, Антон Николаевич, прямо в точку попали. Действительно нет.

 

         Вот так и познакомились. Нет, нормальный парень! Обычный наш еврейский китаец. Или китайский еврей, какая разница…Хоть и не Шекспир, а всё равно патриот своей Байкало-Амурской магистрали. Так что достоин уважения. Опять же с музеем поможет. А то этот управленческий музей, это уже такая грыжа…

 

Несмотря на такую непривычную русскому уху и слуху фамилию, дела у Вильяма пошли удивительно бойко. А фамилия – что фамилия? Я, например, в школе учился в одном классе с мальчиком Вовой Штирлецом ( не «и», а «е»  конце). Нормальный парень, ничего шпионского! Я его видел неделю назад, договорились созвониться, встретиться. Он сейчас трудится шеф-поваром в китайском ресторане. Очень доволен, хотя совсем не китаец. Приглашал посетить. А, кстати, неплохая мысль! Китайский ресторан. «Белый китаец». Прямая ассоциация. «Белый китаец» - новый, доселе в наших краях не появлявшийся синтетик с куда как впечатляющей убойной силой и практически мгновенным привыканием. Зато малейший передоз – и гарантированный «отлет» к белым китайским лебедям с моментальной остановкой дыхания. Китайский ресторан – «белый китаец»… Чем черт не шутит, может, именно отсюда его белые ноги растут?

 

На следующий день я отправился в вовкин «Хунь- Сунь» ( Может и не сунь. Может даже  и не в хунь. Какая разница? Главное - похоже). Первая странность, которая бросилась в глаза: я не увидел здесь ни одного китайца не только среди посетителей (ну это-то как раз и объяснимо. Где мы, а где Китай.), но и среди обслуживающего персонала. Во всяком случае, среди гардеробщика, кассирши и официантов их точно не было, а лично меня обслуживал худенький-узкоглазенький, удивительно высокий, которого я сначала и принял за представителя «поднебесной», таджик из узбекского Самарканда по вполне привычной, если судить по бейджику на лацкане его пиджака, русскому слуху фамилии Худайбердыев. Где-то совершенно недавно я эту фамилию уже слышал, а вот где, от кого… Возраст. Пора лечиться электричеством. И спиртное только рюмками, только!

Китайского языка официанточный таджик Худайбердыев совершенно не знал, с русским тоже был определённый напряг, а из всех кухонь мира, как выяснилось из нашего мимолётного разговора, предпочтение отдает исконно русской, со щами, блинами и «под рюмку под водки». Этакий хронический русифицированный гастарбайтер, осевший в наших краях всерьёз и надолго, потому как женился на полянской девке (если понятнее -  из пригородной деревни Поляны)по любви и по приказу некоего Керима, «мутного» азиатского мафиозника – честного бизнесмена, который «держит» местную таджикско-узбекскую, как это сейчас модно говорят, диаспору. В общем, если без этих обезьяньих экивоков, не местный, но здешний пахан. Об этом мне сообщил Вовка Штирлец, которому этот самый самаркандско-китайский таджик и сообщил о моем визите.

-Вовк, я во всех этих ваших хунь-сунях полный профан, - признался я. – Ты уж сам подскажи, чего выпить-закусить, и чтобы не особенно накладно.

- Фирма платит! – засмеялся Вовка и, заметив, что я сейчас буду возражать, пренебрежительно махнул рукой. – Брось, Антон, не мелочись! Будем считать это рекламной акцией. Да и что ты думаешь, наши не знают кто ты такой?

-А вот трепаться тебе не следовало бы! – разозлился я, но это не произвело на Вовку никакого должного впечатления.

- С чего ты взял, что это я? Шеф тебя в окно увидел. Во, говорит, Володя, твой ментовской одноклассник чапает. Накормить и вообще приветить по высшему разряду.

- И кто же это у нас такой щедрый? (Теперь я разозлился уже по-настоящему.) И оттуда он знает, что мы с тобой в одном классе учились?

- А Захара помнишь? Ну, наш учитель физкультуры! Да-да, Захаров Аристарх Ильич! Вот он эту нашу харчевню и держит.

(Опаньки! Вот это фокус! Оказывается, бандюган Захар это наш школьный физрук! Вот уж чудны дела твои Господи! Ну что ж. Приглашение принимается. Заодно и подхарчусь на халяву.).

 

Скоро появился Худайбердыев с подносом,  уставленным какими-то чашечками, плошечками, рюмочками и бутылочками. Все было в миниатюре, но всего было много, и запах от всего этого многообразия был противоречив и аппетитен.

- Кстати, ты не слышал такого названия -  «белый китаец»? – спросил я  Вовку, после того как клюнул из каждой плошки-чашки ( чтобы меня не смущать, Худайбердыев принес самую обычную вилку).

- Кажется, в буддийской мифологии есть такое то ли существо, то ли божество… Что-то вроде полудьявола-полубога.

-Что-то уж очень мудрено, - признался я. – Мне бы попроще…

Вовка иронично хмыкнул. Многотысячелетняя китайская культура – это вам, товарищ сыщик, не просто так, не «увезу тебя  я в тундру». За эти тысячи поневоле напридумаешь такого, что сам черт ногу сломит.

-А чего это тебя вдруг на китайскую мифологию потянуло? – непонятно улыбаясь, спросил он.

- А почему это меня не может потянуть к чистому и светлому? Не все же со всякой грязью возиться. Иной раз возникает острое желание приобщиться к мудрости и вечности.

Вид у меня при этом был, наверно, довольно комичный, потому что Вовка неожиданно рассмеялся.

- Конспиратор из тебя, Антон, хреновый! Значит, и в наши края эта гадость поникла?

Я сделал выражение непонимания. О чем вы, господин Хунь-Сунь-Вчай?

-Брось, Антон. Я же прекрасно знаю, в какой конторе ты хлеб свой зарабатываешь, а после этого вопроса, кажется, понимаю, чем ты конкретно занимаешься.

- Однако, Вова…

-И ничего удивительного. Наш родимый город как был деревней, так деревней и остался. Особенно для тех, кто здесь родился и вырос. На одном конце чихнешь -  с другого «здрасьте» говорят. Или «чтоб ты сдох». А про этого самого «белого китайца» вчера по телевизору рассказывали, по НТВ, во всех подробностях. И что сшибает сходу, и что везут его с тлетворного Запада, кажется, из Голландии. Только, знаешь, большая это туфта, про Голландию-то. Своих Менделеевых хватает.

Я навострил уши.

         - К нам сюда часто студенты заходят, из химико-технологического. Удобно, рядом, идти недалеко, антураж экзотический, цены позволяющие. Девчонок не стыдно пригласить. Я тут как-то на днях мэтра заменял, у нас такое бывает. Так вот краем уха, совершенно случайно, услышал от одной компании любопытную вещь.  А именно- -это самое название, и при чем, в этаком, знаешь, производственном что ли, контексте. Точно воспроизвести не смогу, они о каких-то своих мудреных химических тонкостях говорили, химические формулы называли, а среди этих формул, как будто, между прочим, и этого самого «белого китайца» насколько раз упомянули. Я бы в другой раз и не запомнил, но видишь, как карта легла – и по телевизору сказали, и ты теперь интересуешься. Можно делать выводы.

         - Да, интересно. Самый, как говорят в Одессе, цимес…Студенты-химики, разговоры занятные, появление этого самого «китайца» на наших дискотеках – все в цвет… Когда они теперь здесь появятся?

         - Обычно приходят часов в пять-шесть. И не каждый, конечно, день. Появятся – позвоню. Проехали! -  и кивнул на одну из плошек. – Как тебе?

         - Твое произведение?

         - Не мое, а эпохи Цин, двенадцатый век. Ты хоть сообразил, из чего это приготовлено? -  и наклонился к моему уху. Как ухо от услышанного не отвалилось – не пойму.

         - Спасибо, Вова! – сказал я как можно душевнее. – Оскоромил, твою мать!

         - Ну вот,  сразу и обиделся…На вкус-то как?

         -Пирдуха, - честно признался я.

         - А вот теперь тебе спасибо, Антоша! Вот и старайся для таких балбесов. И это совеем не то, что ты назвал, а приправа из самых свежайших бамбуковых листьев! За валюту, между прочим, покупаем!

         - Теперь ты не понял! – засмеялся теперь уже я. –  Ничего обидного здесь нет. Просто была такая театральная история. Во МХАТе к какой-то очередной годовщине революции Ефремов  поставил пьесу Шатрова «Так победим!»  с Калягиным в роли Ленина. Пьеса про какие-то большевистские суровые дела. Этот  самый Шатров был большой мастак до вот таких коньюнктурных пьес. На премьеру Ефремов пригласил Горбачева с Раисой. После спектакля, естественно, надо было прогнуться, поинтересоваться мнением ясновельможной пары. Ну, Меченый и выдал! Нет, говорит, слов! Это просто пирдуха! Ефремов с Калягиным натурально помертвели. Оно и понятно: после такой оценки – полный абзац спектаклю, да и с должностей могут запросто вышибить, если не хуже. А оказалось, что пирдуха – это не то, о чем они подумали, а пир духа! Духа пир! То есть, превосходно! Горбач хотел соригинальничать, а Ефремова с Калягиным этот его вельможный экзерсис чуть до дядьки кондратия не прошиб. Вот и я тебе говорю: пир, Вовка, духа! Спасибо! Пирдухай и дальше! В смысле, дальнейших тебе кулинарных китайских успехов-пирдухов! А собачатиной вы не кормите? Я к тому, что много слышал, что гав-гавы в Китае ценятся на уровне поросят. Хотелось бы попробовать.

         -В следующий раз, - согласился Вовка. – Специально для тебя. Только по пути к нам шавку какую-нибудь прихвати. У вас рядом с управой как раз шикарная помойка.

         - А ты злой, Володя…

         - А с чего нам, китайцам, радоваться? То япошки нас угнетали, то русские шовинисты! – опять рассмеялся Вовка. Он, я заметил, часто смеётся. Как говорила моя покойная бабушка, это не к добру.

 

         Из интервью руководителя  Екатеринбургского фонда «Город без наркотиков» Евгения Ройзмана журналу «Русский репортёр» (№ 41 (120) 2009 год).

         Вопрос: Знаете ли вы страну, успешно решившую проблему наркотиков?

         Ответ: Китай. Там количество наркоманов уменьшилось с 20 миллионов до 600 тысяч. Как-то решают эту проблему Иран, Таиланд и другие страны. Все, кто пошёл по пути активизации борьбы с наркотиками и ужесточения законов, получили позитивные результаты. И наоборот: все пошедшие по пути либерализации законодательства получили всплеск наркомании.

 

         Вовка мне так и не позвонил. Через три дня, вечером его зарезали в подъезде, когда он возвращался домой. Зарезали тихо и аккуратно, никто из жильцов ничего не слышал и не видел. Взяли бумажник, часы и обручальное кольцо. Типичное убийство с целью ограбления. Очередной «висяк», потому что зацепок не было никаких, да и какие зацепки: с бандюганами Вовка не якшался (это мы с Колей Голубевым, «следаком-важняком», если в переводе на общедоступный – следователем по особо важным делам, моим очень хорошим другом, да и вообще, очень хорошим человеком и зверем-профессионалом, пробили, как говорится, параллельными курсами. Он по своим каналам, я  - по своим, и ни у одного, ни у другого Владимир Исаевич Штирлец, 1970 г.р., гражданин РФ, проживающий по адресу…,русский, женатый, не привлекался…, не состоял…, шеф-повар китайского ресторана ни в каких служебных делах-расследованиях даже близко не упоминался.), мелкая фарцовка на заре туманной юности – не в счёт. Жил себе спокойно, сыто, даже баба у него была и то одна. Учительница из соседнего подъезда, тихое невзрачное существо, которому он, похоже, даже и не изменял. То есть, всё абсолютно чисто. Абсоютно. Абсолютней просто не бывает. Грохнули, сняли ценности и ушли. Такое в нашем городе если не сплошь и рядом, то раз-два в месяц – обязательно.

         - И все равно, Коль, не покидает меня какое-то паскудное чувство, что не из-за цацок его грохнули, - сказал я Голубеву, когда мы уже окончательно «подбили бабки».

         - Думаешь, из-за вашего пересечения в ресторане?

         -Думаю. Очень.

         - Интересно. Хотя и бесперспективно, - Коля надул щёки, что означало начало мыслительного процесса. – Но для того, чтобы решиться на убийство, надо было знать, о чём вы тогда говорили. Вы же вдвоём за столиком сидели. Как?

         -Официант, - вдруг сверкнуло у меня в мозгу. – Таджик из Самарканда. Худайбердыев.

         -Как? -  и Коля подался ко мне всем телом. – Худайбердыев?

         - Ну да, - внимательно взглянул я на него. – А что?

         - Ты сегодняшнюю утреннюю информацию о заявленных в розыск читал?

         - Не успел ещё.

         - Почитай. Во всяком случае, фамилия именно такая.

 

         Сводка о пропавших  кой-чего прояснила, а по сути – ничего. Ну, Худайбердыев. Да, таджик. Жительство – Самарканд. В России – на заработках. Всё. Разыскивает жена, которой должен был позвонить неделю назад. Она забеспокоилась, отзвонилась кому-то из близких, тех, кто сейчас тоже был на заработках в России. Те сказали – пропал. И, кажется, не по своей воле. И больше нам не звони, а то и нас самих…

         Странная история. Тот или не тот? Разыскивает неделю -  а я сам, своими глазами видел его три дня назад, в ресторане. Скорее всего, не тот… Или всё-таки…

         - Худайбердыев, - иронично хмыкнул Петруха. – Ну и что? «Мало ли в Бразилии донов педров!»

         - Согласен, полно. Ладно, не сопи, – сказал я и опять впал в противоречия и сомнения. Кто сказал, что неопределённость это тупик? Это всего-навсего непонятный пока результат. Да, может, этот Худайбердыев это, конечно, и не наш «Педро». А, может, наш. Не будем гнать гусей. Подождём.

         И тут зазвонил телефон. («…кто говорит? – Слон. Откуда? – от верблюда. Чего надо? – шоколада».).

         - Алё, - сказал Петруха.

         - Муханов. Из «линейки». Кулгунова, пожалуйста.

         - Слушаю.

         - Николаич, ты просил позвонить, если зацепим кого из господ-студиозусов… Подъехать сможешь?

         - Десять минут.

         - Договорились. Жду.

 

         -… а вот эти глупые слова, что ты тоже человек, будешь говорить где-нибудь в другом месте, а не здесь. Понял? – услышал я зычный и очень сердитый голос Вовки Мухана, старшего опера, когда поднялся на второй этаж линейного, сиречь – железнодорожного отделения милиции.

         - Ты не человек. Ты – убожество. Я таких всегда давил, давлю и давить буду. И сейчас спасаю тебя лишь потому, что есть в том необходимость для расследования одного серьёзного дела. И ты, конечно же, догадываешься какого.

         - Ничего я не знаю, - ответил ему плаксивый голос, сразу и не разберёшь – мужской или женский.

         - Ага, - издевательски согласился Мухан. – И вообще, «сами мы не местные». Хватит! – вдруг рявкнул он так, что даже я вздрогнул. -  Я таких песен, ещё когда в патрульных землю топтал, то во сколько наслушался (по тому тону, которым было произнесено это «во», было понятно, что песен было много).

         Я специально выдержал паузу (пусть уж голубки наворкуются всласть!), после чего взялся за ручку, открыл полуприкрытую дверь. Напротив Мухана на знаменитой здесь, в «линейке», истоической табуретке ( по слухам, она существовала здесь ещё до того, как в этих стенах обосновалась железнодорожная милиция, а она обосновалась с приходом Великой Октябрьской революции) сидело откровенно субтильное существо лет этак шестнадцати-семнадцати, но с претензией на продвинутость и индивидуальную значимость: в ушах (по-моему, давно не мытых) – серёжки, волосы (тоже не первой свежести) были забраны на затылке в тощий хвост, жиденькая козлиная бородка а ля «студент-разночинец» конца девятнадцатого века воинственно топорщилась на остреньком, вытянутом вперёд и вниз подбородке, майка-футболка с портретом  ухмыляющегося Рассела Кроу обтягивала то, что у нормальных мужиков называется торсом.

         - Вот, Андрей Николаевич, прошу знакомиться, - сказал Вовка, пожимая мне руку. – Мой почти однофамилец и, слава Богу, не родственник. Мухаев Вадим Андреевич, начинающий, но очень перспективный любитель покурить и слегка ширнуться.

         «Почти однофамилец» исподлобья посмотрел на меня. Взгляд был  тоскливо- настороженным, на скуластом бледном лице написаны тревожное ожидание и вопрос: а это что за гусь? То есть, я.

         - Вот, Вадим Андреевич. Это господин Кулгунов Антон Николаевич, полковник из главного Управления (и этот врёт – не краснеет!), - представил меня Мухан. – Специально из-за тебя, урода, приехал из столицы нашей Родины, города, между прочим, героя Москвы. Поэтому сейчас ты всё господину полковнику – всё-всё, понял, Вадик? -  расскажешь. Ты ведь расскажешь, правда, Вадик?

         «Вадик», тут же осознав значимость своей персоны (а как же! Целый полковник аж из самой Москвы!), капризно скривил брови и губы.

         -И не кривись, не кривись! – моментально пресёк его попутку набить себе цену мой железнодорожный коллега.  А то я и на самом деле обижусь и отпущу тебя домой. А вот дойдёшь ли ты живым-здоровым до крыши дома своего, это уже очень болезненный вопрос.

         От такой зловещей перспективы Вадик болезненно дёрнулся, вздохнул и начал свой грустный рассказ…

 

         Судьба-злодейка наделила его, Вадика Мухаева, студента факультета изящной словесности, такой крайне обременительной и вообще неудобной чертой как неудачливость. Ему всегда, во всём и везде хронически не везло. Опуская детсадовские и школьные годы, которые тоже не были отмечены какими-то сколь-нибудь значительными приятными моментами, Вадик поступил  в местный педагогически институт на филологический факультет. Учёба была необременительной, молодые люди мужского пола  ввиду выраженной малочисленности пользовались среди будущих учительниц русского языка и литературы определённым успехом, Вадик только-только воспрянул духом, но тут судьба-злодейка опять повернулась к нему своим тощим задом: Вадик подсел на наркоту. Нет, он и раньше покуривал, не то чтобы по необходимости, а больше из солидарности, чтобы быть (или, по крайней мере, казаться) в молодёжных компаниях «своим парнем», уверяя самого себя, что всё это ерунда, всё это несерьёзно, и вообще, он может бросить в любой момент, подумаешь, какая проблема – «соскочить»… В общем, обычный-стандартный набор мыслей любого начинающего наркомана. Но в этой игре исключений из правил практически не бывает: Вадик незаметно втянулся, начал ширяться, а поскольку аппетиты росли, а денег не было, то и приторговывать зельем. Сей бизнес  - дело куда как рискованное, благородством среди партнёром здесь никогда не пахло, вот и Вадик налетел на такую сумму, при одном воспоминании о которой хвост на его затылке вставал торчком, а серьги наливались свинцовой тяжестью. Партнёры серчали (бизнес есть бизнес), поставили Вадика на «счётчик», предупредили, участливо-многозначительно продемонстрировав ему, несчастному, орудие сегодняшних продвинутых молодых эстетов – бейсбольную биту: если через неделю не будет «товара» или денег – готовься, мин херц,  к разбитым яйцам и вообще - встрече с Богом.

         Вадик, понятно, от такой дилеммы загрустил. Целые сутки повёл в мрачных размышлениях на философские темы,  прикинул все возможные и невозможные варианты спасения, и, изрядно утомлённый, уже под утро остановился на самом оптимальном (он же единственный): надо «рвать когти», забиваться в какой-нибудь дремучий «медвежий угол» -  и тянуть, тянуть, насколько возможно, время! Он хотя и невезучий, но остатки ума,  соображения и логического мышления всё-таки до конца не искурил и не проширял. Потому что чувствовал: его партнёры, ребята безжалостные и рисковые, в самом ближайшем времени окажутся или на небесах, или на нарах, потому что сами в свою очередь перешли дорогу очень серьёзным «дядям». Поднимется такой кипеж, что, как говорится, мама – не горюй, всем будет глубоко не до него, Вадика. А когда вся эта пена усядется-уляжется, то вот тогда, без последствий для его настрадавшегося от людских злобы и неблагодарности организма, и можно будет тихо вынырнуть…

         Итак, «генеральная лини предстоящей партии» была ясна. Оставались чисто технические вопросы. И первый из них – где «залечь»? Молодой пытливый мозг и тут не отказал своему бедовому обладателю: да у приятеля, с которым одно время даже жил в одной комнате в студенческой общаге и до сих пор не прерывал отношений. Больше того, Колян (так звали приятеля) был родом откуда-то из северных районов Рязанщины, из Мещёры. А Мещёра это такой край, что там не только человека – дивизию запросто спрятать можно, и хрен кто её, непобедимую, в тех дремучих лесах и болотах найдёт! Даже с собаками, вертолётами и его, Вадикова, наркотическими подельниками!

 

         Колян по-прежнему жил в общаге, только теперь в другой, соседней, и появлению Вадика весьма обрадовался.

         -Вадюха, друг! Какие люди в нашем грёбаном Голливуде! Жалко, ты не совсем вовремя, а то бы оторвались по полной схеме!

         Вадик моментально утух. Судьба в очередной раз злорадно вильнула задом.

         - А что за дела?

         - К своим старикам собираюсь. На родимую сторонку, во Мещёру-сторону! Пишут-плачут: срочно приезжай, надо огород копать, траву косить, поросёнка резать, и вообще - соскучились! Так что на пару недель! А хочешь, вместе рванём, а?

         Вот так вот! Всё опять кудряво и шоколадно! Где там у судьбы-злодейки ж…па? А на пинчищу её как? Не слабо?

 

         Сказано – сделано: ударили по рукам, «раздавили» маленькую (Вадик проплатился – такие дела!), быстренько упаковались. По пути на вокзал забежали в «лавку», взяли на дорожку ещё пузырёк. Потом – два часа до Рязани на электричке. От Рязани – на автобусе: Солотча, Спас-Клепики, Тума…

         Когда вышли на глухой лесной остановке, солнце, заваливаясь на закат, уже начало цепляться за верхушки высоченных мачтовых сосен. Дорога завернула вправо и вынырнула на поле. Вадик от неожиданности даже зажмурился: прямо перед ним, куда ни глянь, стояли плотные, налитые силой и наркотическим здоровьем заросли конопли! Откуда она здесь? Мать моя, и сколько же… И уже сухая, то есть, самая что надо! В его голове быстро заработал счётчик-калькулятор: да, тут и долг отдать, и самому «наварить» как следует – на всё хватит! И ещё как хватит! Как говорится, это я сюда сегодня удачно зашёл! Вот уж подфартило так подфартило!

         - Колян, а что за поле? – поинтересовался он как бы невзначай. – Какие покосы дивные стоят!

         - А чёрт её… - отмахнулся наивный до невозможности  и простой как вся его, колянова, жизнь, товарищ. – Было колхозное, экспериментальное. Какую-то х…ню на масло сеяли. (Ну, правильно! Точно, конопля-коноплюшечка! Для конопляного масла!) А как колхоз похерили, то теперь ничейное. Видишь, как всё заросло-то… Ну и чего остановились? Пошли!

         Вадик театральным жестом хлопнул себя ладонью по лбу.

         - Слушай, Колян, я совсем забыл! Мне же дядьку надо в Рязани навестить! Мать просила! Срочно! Давай так: я сейчас возвращаюсь, у него переночую, а завтра – у тебя, прямо с утра! Ладушки?

 

         Выждав, пока доверчивый Колян скроется из глаз, Вадик приступил к работе. Кусты ломал аккуратно, чтобы не стряхивать пыльцу, так же аккуратно упаковывал « драгоценный товар» в газету и как нельзя пригодившуюся полиэтиленовую сумку, бережно складывал «добро» в рюкзак…

         Милиция задержала его в рязанско-московской электричке, уже на подъезде к городу. Вадик, в придачу к своей хронической невезучести, имел ещё и никудышние нервы: при виде патруля, вместо того чтобы сидеть спокойно (гладишь, и пролетел бы), вдруг начал ерзать, дёргаться, запихивать сумку и рюкзак поглубже под сиденье. А милиционеры, как назло, оказались парнями-не лохами, мигом сообразили, что пахнет «жареным», обратили, как говорится, свое внимательное внимание… Уже в дежурной части подозрения подтвердились: да, наркоперевозчик, да ещё и «товаром» богато упакован. Благодарим за службу, господа патрульные, готовьте карманы для премии. Перед Вадиком опять, и в который уже раз, нарисовалась огромная и вонючая ж…па.

         А вот дальше произошло неожиданное и на этот раз относительно везучее для нашего лопушистого «героя»; в то время как он, мудила с Нижнего Тагила, отчётливо понимая, что ему во все свои безжалостные фары светит часть третья, пункт «в» 228-й «наркотической» статьи У Ка эР эФ (а это от пяти до десяти. Мама-мама, роди меня обратно!), медленно, но верно выпадал в осадок, экспертиза показала – да, это конопля, но абсолютно безвредная, то есть именно масличная. Есть такой сорт, его в присно памятные времена культивировали специально для средней полосы России для промышленного производства конопляного масла. Так что, хотя задержанный –явный «наркоша», и нет на нём креста, но никакого преступления он не совершил, и поэтому и вообще, иди отсюда, действительно гражданин с Нижнего Тагила. У нас и своих местных мудаков хватает. Без нижнетагильских.

         - А кому траву-то вёз? – спросил я  как можно задушевнее. Вадик шмыгнул носом. Если бы не его занюханный вид, то я бы решил, что он ещё  «коксиком» балуется. Впрочем, нет, не решил бы. «Кокс», сиречь – кокаин, это действительно для глубоко «продвинутых». То есть, для богатеньких, кто сидит на нехилом «подсосе» у папков-коммерсантов и мамков-бизнесменш. На лесоповал бы всех этих лопающихся от жира мамков-папков и их гадючьих чадушек! Нельзя. Наша страна начинает входить (вползать, вбираться, вкорячиваться) в мировое цивилизованное сообщество. Отсюда вопрос: кому это надо? Я так думаю, что прежде всего этому самому мировому сообществу, а не лично мне, майору Антону Николаевичу Кулгунову. Мне и без него, без этого сообщества, не дует.

         - Вадик, ты что, вопроса не слышал?- ласково наклонился к нему Мухан. -  Нет, я тебя, ей-Богу, отпущу!

         Вадик затравленно вздрогнул: на свободе он не проживёт и до вечера. Лучше КПЗ.

         - Повторить вопрос?

         - Нерусскому… - прошептал-пробурчал-простонал Вадик. И на всякий случай, привычно загундел.- Больше ничего не знаю! Честное слово!

         - Ты его, слово своё, засунь себе под яйца, – душевно посоветовал Мухан. – Хотя зачем они тебе, наркоше… «Не знаю»… Так, Вадик, дела не делаются!  Сказал «А» - говори и «Ху»! Что за чурка? Где живёт, кантуется, работает-нет?

         - Фамилии не знаю, – продолжал ныть Вадик. – Честное слово! А работает… Да, работает! В китайском ресторане! На Титова!

         Так. Туман начал рассеиваться. Лишь бы не спугнуть.

          -Узбек. Или таджик. В общем, душман. Высокий такой, худой…

          - Официант? – спросил я. (Неужели попал? Так, конечно, бывает. Но очень-очень редко! Это называется госпожа удача.).

         -Нет! – истерически выкрикнул Вадик (и с такими нервами лезть в такое гавно? Нет, явно не жилец!). – Да! Кажется! Я не знаю!

         -Ты, мудила, ничего не знаешь! – вдруг заревел Мухан. – Девочка, бля, целочка! Вали на улицу! Там тебя уже ждут! Парикмахеровые услуги!

         - Я скажу! – начал размазывать грязные сопли по своему тоже не очень сытому лицу это убожество ( вот кого школьникам-то надо показывать! Вот она, самая наглядная антинаркотическая агитация! Лучше не придумаешь!).

         - Фамилия! – продолжал реветь Мухан и даже для виду кулак поднял.

         - На хэ…-  выдавил Вадик. – Худой такой. Высокий. Я не помню фамилии! Честное слово!

         Я тронул Мухана за руку: всё, спектакль можно заканчивать. Я знаю фамилию. Благодарю за службу, товарищ Вова. Надо тебя взять с нами в баню. Попариться с девками. Петруха организует.

 

         - Итак, господин подполковник, вот что мы имеем с гуся, - сказал я Коле Голубеву. – С этим самым попавшим Худайбердыевым мы вышли в цвет. Отсюда на девяносто девять процентов вероятности, что он причастен к убийству Штирлеца. Вопрос, где его искать?

         - Я бы вопрос подкорректировал, - сказал корректный Коля. – Через кого его искать? Ответ: через менделеевых.

         Эта мысль мне в голову не приходила (а должна бы, должна!). Действительно! Китайский кабак – идеальное место для встречи. Они пришли расслабиться, сели за столик, который он обслуживает. Чего они там заказывают, чего обсуждают – поди догадайся! Лихо и надёжно!

         Кстати, тебя твой Петруччио спрашивал, - вдруг сказал Коля. –Рожа довольная. Тоже, знать чего зацепил.

         -Коля, как к этим алхимикам подобраться? От них, от них всё пляшет! Всё на них завязано!

         - Человечка заслали, - сказал Коля. – Мусорный человечек, гнилой, но у меня на коротком поводке. Должен сработать.

         -Мирон.

         - А я тебе разве кого-нибудь назвал? – притворно удивился Коля.

         -Извиняюсь. И всё-таки, на бабе его зацепил? На этой…как её…Кирпичине?

         - Ты, Антон, прямо экстрасенс, – похвалил меня Голубев.- Как догадался?

         - Элементарно, Ватсон, – ответил я. – Она же сейчас в следственном. Закрыл ты её, похоже, капитально. Вот и крючок для Мирона.

         -Это, Андрюша, не крючок, – засмеялся Коля. – Сейчас это называется рыночные отношения. Ты - мне, я  - тебе. Очень удобно, и никаких мудрёностей. Вот отработает Мирон, а я его ненаглядную боярской шубой с барского плеча облагодетельствую.

         - И всё-таки рискованно это, - упрекнул я моего верного следственного друга. – Паковать в узилище непорочную деву. Тем более почти несовершеннолетнюю…

         - Антон! Чтобы найти среди нашего контингента, как ты только что сказал, непорочную деву, да тем более которой уже исполнилось четырнадцать лет, надо поднимать на ноги весь уголовный розыск Российской Федерации плюс Следственный комитет при Генеральной Прокуратуре.

         - И к тому же не очень-то рассчитывай на того само Мирона. Наркоши – они не только продажны, но и хитры невероятно.

         - Это как положено, - согласился Коля. – Только не такой уж он и безнадёжный, этот Мирон. Опять же из нормальной семьи. У него ведь два брата, и оба – нормальные мужики. Один – металлург, другой – директор куриной фабрики. Как говорится, у одного вся сила в плавках, у другого – в яйцах.   

         - Вот я и говорю: давно тебе, Коля, за твою жалостность клизму не вставляли господа начальники. Нарвёшься не по злобе!

         -Это как положено, - согласился Коля. - Да и вставят – не привыкать. Как говорил товарищ Сталин, главное- результат.

         - Да, лишь бы он был, этот результат…

         - А ты не пукай, Андрюша! Любовь, она порой творит такие чудеса, что ахнешь! Про Петруху не забудь. Хороший он парень. Только нервный временами.

 

         Петруха искал меня действительно по делу: у нас в кабинете сидел степенный мужик с окладистой бородой и не спеша, шумно отдуваясь, хлебал (именно хлебал – не пил) из «гостевой» кружки специально по такому случаю свежезаваренный чай. Мой несравненный напарник сидел рядом и глядел на мужика с обожанием и вообще умилением. Прямо не рядовой служебный кабинет рядовых уголовно-сыщиков, а картина художника Кустодтева «Мытищинская купчиха», на которой, помню, изображена здоровенная толстомордая бабища с самоваром и блюдцем в раскоряченных пальцах-сардельках.

         -А вот и Антон Николаевич! – всё с тем же донельзя довольным выражением лица, с которым он только что любовался на мужика, приветствовал меня Петруха. – Прошу знакомиться: Ипат Ипатьич, дядя мой родной! Точнее, двоюродный, но ближе родного, потому что родных нет!

         -Ипатов, - приподнимаясь, с достоинством произнёс мужик. – Лесники мы. С кордона.

         -Это который знаменитый Ипатьевский? – невольно улыбнулся я. – Вас, Ипат Ипатьевич, надо в Книгу рекордов Гиннеса заносить!

         -Это за что же?- удивился мужик.

         - Всенепременно! Ипат Ипатьевич Ипатов с ипатьевского кордона! Сразу четыре слова -  и все одного корня. Уникальный случай. Вы к нам в гости? Племянника проведать?

         - И Петра тоже, - всё тем же степенно-спокойным тоном ответил Ипат Ипатьевич. – За вами же, молодыми-то, погляд нужОн. Хотя… -и огорчённо махнул рукой. – Всё одно – неслухи. Да я больше-то по делу. Меня Липунов прислал. Да, Вячеслав Сергеевич. Сказал, чтобы вам рассказать. И привет передаёт.

         - Николаич, ты же знаешь Славку-то! – влез довольный Петруха. – Ну, помнишь, он ещё во втором городском опером работал! «Азеров» взял с оружием!

         - Липунов… - напряг я память. – Ну как же! Его, помнится, за пьянку года два назад из органов вышибали.

         - Да до конца не вышибли. Потому что таких ментов ещё поискать! – сказал Петруха. – А то за пьянку… Если за пьянку, то у нас пол-отдела сегодня же можно смело выгонять! А остальную в очередь ставить!

         Да, Липунова я знал. Наш Будённый одно время хотел перетащить его к нам, но тут как некстати возникла вся эта заваруха с азербайджанцами. Славка, как было сказано в материалах служебного расследования, «применил к задержанным физическое воздействие, что недопустимо в практике правоохранительных органов, и вызвало большой резонанс среди населения». Ишь ты, «резонанса» испугались! Какие, право, пугливые! И как такую херню писать не стыдно! Ежу же понятно, что за всем этим словоблудием скрывались тёмные могущественные силы, которые были «вась-вась» с азерами по совместным водочным делам, и у этих сил была большая волосатая рука и в городском начальстве, и  в областном. Славке попытались заткнуть рот, предложили на выбор или нехилые деньги, или инкрустированный гроб, но бывший морпех, бесхитростная морская душа, от души отмудохал «делегатов» и  не захотел молчать. В результате были уволены два туза из городского комитета по торговле, удавился (или удавили) крышевавший производство «палёной» водки  областной депутат, а областной министр финансов, не сказав никому прощального «спасибо», сделал всем ручкой и свалил за границу. Понятно, не забыв прихватить с собой большие миллионы, нагло уворованные нечестным путём из областного бюджета (ай-ай-ай, какой нехороший дядечка! А ещё клялся, не щадя живота своего! Производил вполне благоприятно впечатление! Более того, хоть и возглавлял в своей время областное общество горбачёвской трезвости, но в то же время мужественно оставался глубоко пьющим человеком, чем заслужил себе дополнительную выборную популярность и голоса избирателей, которые признали в нём своего, родного!).

         Короче, скандал был преизряднейший, замять его не светило ни в коем разе, так что по доброй русской традиции срочно нужно было найти «рыжего». И его, конечно же, нашли, ура, товарищи! Областное начальство, несмотря на яростное сопротивление нашего Большого Шефа, довольно потирало руки, просто Шеф (имею в виду Будённого) ругался матом и на область, и на Большого, и на нас, и на самого Славку, на которого навесили всех нараскрытых собак, в том числе и розыскных, к которым он, Славка, не имел совершенно никакого дела. Славку для виду позорно выгнали из наших доблестных правоохранительных половых органов, но перед этим отправили на медицинское обследование, которое неожиданно-случайно затянулось на целых четыре месяца. За это время пожар утих, у нас в городе появились новые дела, с городе-героине Москве «поехавший» илицейский майор перестрелял магазинных посетителей, Славкины разоблачители кинулись уже на него... Вот Славку потихоньку-полегоньку, через госпиталь и восстановили. И вот теперь он, оказывается, ударно трудится в сельской местности простым-рядовым участковым уполномоченным. За что мы все и любим, и безмерно уважаем Большого Шефа. Он – настоящий мужик (говорю это без подхалимства и без иронии. Как есть). Потому что настоящих мужиков в беде не бросает, хотя как и чем при этом рискует – это понятно и без громких слов. 

         -А что рассказать-то, Ипат Ипатьич? – спросил я.

         -Да! – и наш гость шумно вздохнул. – Рассказать! У нас за кордоном поле есть. Да, колхозное ещё. То есть, бывшего колхоза. На далях, где уже Мещёра начинается, да. Там в своё время было экспериментальное отделение. Ну, колхоза, да. Приезжали из сельскохозяйственной академии! – и он уважительно поднял вверх палец. – Эксперименты, да. Большое дело. Государственной важности.

         - И в чём он, эксперимент этот, заключался? – спросил я. Тут же Петруха за спиной родственника начал беззвучно-возмущенно махать мне руками: не торопи! Он этого не любит! Категорически!

         - Коноплю сажали. На масло, да, – поджал губы Ипат Ипатьич. – Ну а потом все эти реформы, все эти помойки-перестройки… Всё забросили, всё никому ничего не надо. Да! И вот я заметил, что на это поле стали наведываться какие-то подозрительные  молодые люди. С большими сумками, да. Я, конечно, поинтересовался, чего это они здесь забыли?  А они, как меня увидели, растерялись, и сказать ничего толком не могут. А другие, наоборот, осерчали и ножики мне показали. Нет, сначала я по-хорошему: дескать, уберите, ребята. Не люблю. А они не убирают. Махать ими начали. Ну что делать с такими озорниками? Пришлось их это… немножко побить. Нет-нет, без увечий! Я же понимаю – молодость! А ноги-то у меня уже не молодые! За такими резвыми и не угонишься! Вот и не догнал. Они же чисто как зайцы! Даже сумки свои побросали. Испугались, пакостники! Вот Вячеслав Сергеевич и сказал: бери сумки и езжай в городское Управление к племяннику. Он и бумагу мне написал, что сумки – не мои. Чтоб, значит, не арестовали.

         - Значит, молодые, говорите… - сказал я. – Наркоманы.

         - Уж не знаю, - сокрушённо развел огромными руками наш гость. – А сумки у вас на вахте! С ими не пустили! Так что сами смотрите!

         В здоровенных синтетических сумках-«челночницах», как я и думал, оказалась конопля. Выходит, мухановский Вадик оказался на том поле не первопроходцем. Да, интересное поле. Жалко только, что оно нас ни на сантиметр не приближало к «алхимикам».

         -Да ладно, дядь! – сказал Петруха. – Нет, в том смысле, что спасибо! Мы теперь этих… -  и кивнул на сумки, - …обязательно прижмём! Давай-ка ещё чайку! А мы вот с Антоном Николаевичем к тебе на рыбалку собираемся! (Вот трепло! Когда это мы собирались?). Примешь?

         - А чего ж? – степенно ответил Ипат Ипатьич. – В бочага вас провожу, на Проню. Там - сомА. Сомятину-то, Андрей Николаевич, уважаете?

         Я непроизвольно сглотнул. Уж очень вкусно он произнёс это  слово -  «сомятина».

         - Можно и на Приток сходить. Там шучки, плотва. Подлещики попадаются.

         - Нет, а какие места! – Петруха даже причмокнул от восхищения. – Чисто Швейцария!

         Я скосил на него глаза: а ты что, милый друг, бывал в Швейцарии?

         -Исторические! – продолжал свою торжественную песнь напарник.

         -Эт уж да! – согласился родственник. – У нас же раньше-то, ещё до войны, на месте кордона богатое село было. Так и называлось – Ипатьево. У нас полсела было Ипатьевых. Это сейчас куда-то все разъехались. Куда? Зачем? Одно слово-люди.

         - А рядом –Астафьево, - продолжал радовать своей краеведческой эрудицией Петруха. – Тоже историческое место.

         -Да! – подтвердил родственник. – Это сейчас всё помЁрло. А раньше-то – ух! Гуляли как!

         - А вот ты, дядь, знаешь, откуда пошли эти названия – астфьево, Ипатьево? – осторожно спросил Петруха.

         - Тык ить… - запыхтел тот смущенно. – Они, ить, всю жизнь так и прозывались. Откуда ж знать. Исторически!

         -Нет, не всю, - сказал Петруха. – Ту вот как дело было. Когда царь Пётр проезжал через наши края в Москву, то на ночь остановился в теперешнем Астафьеве. Ну, как положено, был выставлен караул, и в этом карауле один караульный уснул. Утром начальник караула пришёл к  Петру. Так, мол, и так, есть нарушитель караульной службы. Как его, Пётр Алексеич, прикажете наказать? Пётр же проснулся в хорошем настроении, поэтому сказал: оставь его! Вот отсюда и пошло название – Астафьево!

         - Ишь ты! – удивился родственник. – А я и не знал! А наше село кто назвал?

         -Так он же, Пётр! – воскликнул Петруха. – Через пару лет он опять проезжал нашими краями, и остановился на ночь теперь уже в вашем селе. И опять всё повторилось, как в Астафьеве: один караульный устал, утром начальник приходит к Петру, спрашивает, как его наказать. Только на этот раз Пётр не выспался, поэтому находился в плохом расположении духа.

         - И чего? – Ипат Ипатьич заинтересовался настолько сильно, что даже про чай забыл.

         -Вот с тех самых пор ваше село и называется – Ипатьево, – грустно сказал Петруха.

         В кабинете повисла неприятная, гнетущая тишина. Оскорблённый родственник нахмурил брови и решительно поставил блюдце на стол.

         -За угощение - благодарствуйте, - сказал он, поднимаясь. – Пойду. Автобус скоро. Желаю здравствовать.

         Уже в дверях он обернулся, сурово посмотрел на племянника.

         - А село наше назвали в честь святого Ипатия. И никакой Пётр в наших краях никогда не проезжал. Запомни, балбес… - и закрыл за собою дверь.

         -Всё? – спросил я. – Высказался? Показал своё остроумие? Действительно балбес! Такого человека обидел!

         Петруха надулся. Что поделаешь, если у него очень своеобразное чувство юмора! Может, поэтому и не женится. Кому нужен такой остроумный? Это ведь морока одна – следить за ним, чтобы чего не ляпнул.

         Он только открыл рот, собираясь сказать что-то явно в своё оправдание, но тут  (на этот раз очень вовремя) зазвонил телефон.

         - Да, - сказал я. – Слушаю.

         - Китайское забегалово горит, - услышал я голос Голубева. – Только что сообщили. Полюбоваться не желаешь?

 

         Мы подъехали на место довольно быстро, меньше чем через пять минут, но тем не менее бывший «Хунь-сунь» уже догорал. Жалкое это было зрелище, тем более если вспомнить то сдержанное великолепие, которое совсем недавно представлял ресторан изнутри. Пожарные уже сворачивали своё так до конца и неразвёрнутое до полного боевого состояния оборудование: тушить было нечего, всё выгорело дотла моментально и ещё до их приезда.

         - Что-то быстро всё здесь отпылало, - сказал я знакомому пожарному инспектору.

         - Поджог, - удивительно спокойно сказал он, и, заметив моё недоумение, пояснил. – Да здесь всё и ежу понятно. Вон тот, дальний угол посмотри. Да-да, где стены оплавились. Вот там и был источник возгорания.

         - И что, вот так запросто можно определить, что поджог? - не поверил я. Действительно, уж очень всё по-будничному просто.

         -Просто? – хмыкнул инспектор. – Это кому как. Я, например, таких вот… -  и хмыкнул иронично, - … «нарушений проводки» и в Таджикистане, когда там бандюганы местные русских резали и дома их жгли, и в Чечне насмотрелся. Так что опыт есть. Можешь не сомневаться.

         - А что это было за помещение?

         - Судя по расположению, или подсобка, или складское. А вы у обслуги спросите. По-моему, кто-то из здешних здесь крутится.

         - Я – дежурный администратор, - сказал высокий плешивый мужик с неприятным лакейским взглядом. –Мне сказали, что товарищи интересуются…

         - Товарищи интересуются, - резко перебил его Петруха. – И очень даже интересуются! Вот здесь… -  и ткнул пальцем в угол возгорания, - …чего находилось?

         - Это вообще-то под склад… - прогнулся лакей. – Крупы там, мука, сахарный песок…

         - Лапша, - подсказал Петруха.

         - Какая лапша? – вдруг всполошился тот.

         -Обыкновенная. Которую вы мне сейчас на уши вешаете, -  и Петруха грозно сдвинул брови (ух! Огонь, а не парень!). - Что же у вас там, сахарный песок загорелся? Вы мне  долго собираетесь мозги пудрить?

         - Так ведь проводка…

         -Какая проводка?- насмешливо вмешался в разговор пожарный инспектор. – Я сам у вас здесь всё две недели назад проверял. Вот предписание! -  и помахал перед лакеем бумажкой. – Ни о какой неисправной проводке здесь не говорится! Привыкли всё на проводку валить!

         Разговор с умным администратором мог продолжаться до бесконечности, но тут зазвонил мой мобильный.

         - Экспертиза показала следы опиатов, - сказал Голубев. – Я же говорю: наркоту они хранили в этом самом грёбаном ресторане. Хотя, с другой стороны, так рисковать…

         -А, может, и не хранили, - согласился я. – Скорее всего, перевалочный пункт. По Худайбердыеву ничего?

         - Ничего. Да наверняка он уже с железкой по дну Москва-реки гуляет.

Ладно. Будет чего новое – сообщу. Будь на связи.

 

         - Да, весело, - сказал Будённый, - Зацепок полно, а конкретных результатов – никаких.

         Мы (это я, Петруха и Саня Лаврентьев, старший опер из ФСКН, службы по контрою за незаконным оборотом наркотиков) сидели у него в кабинете и обсуждали последние события. Обсуждение было грустным, потому что обсуждать-то было в общем нечего. Это понимали все, и даже Фэ Э Дзержинский, который висел за спиной у Будённого, и смотрел на нас, убогих, сурово и требовательно. Семён Михайлович не слудил за модой, потому у него и висел именно первый чекист, с трезвой головой, чистыми руками и горячим сердцем. На счёт серца не знаю, а рук на портрете видно не было. Зато насчёт трезвой головы – это было совершенно точно. Я ещё по учёбе в школе помнил, что Дзержинский всем алкогольным напиткам предпочитал только морковный чай, потому что в те грозные годы тогда ещё очень молодой Советсок власти в стране был большой напряг с номальной заваркой. А насчёт немодности нашего командира ервой Конной я сказал потому, что во всех остальных начальственных кабинетах нашей Управы на стенках висели портреты нашего всенародно избранного резиента. Мода это всё-таки прилипчивая штука. Как и прогиб перед вышестоящим начальством.

         - Вот у нас в отряде тоже случай был, - сказал Петруха. – Брали в предгорьях караван с наркотой. Ну, выбрали место, устроили засаду, в общем, всё как у порядочных людей. Да только чёрт его знает как, но они о засаде в последний момент узнали. Поворачивать некуда, товар идёт, мы ждём, короче – этот грёбаный караван на прорыв пошёл. Ну, мы тоже не пальцем деланные, тоже умеем обижаться. В результате – схватились. Я к чему это рассказываю-то? Санька Свинцов получил пулю в висок. В правый вошла, а из левого вышла. Я как раз рядом был, думаю – всё, отвоевался Санёк. Мы дерёмся, он валяется, вся рожа и голова в крови. А нам некогда, мы заняты! Как говорится, отряд не заметил потери бойца. И что вы думаете? Этот наш Санёк вдруг встаёт и кидается на главаря. И уничтожает его в кровавой схватке. Вы представляете, самого Ибрагим-бека! Его три года ловили – поймать не могли, а Санька его раз! -  и одним ударом. Ему потом орден дали. Красной звезды.

         И замолчал. В кабинете повисло  тягостное молчание.

         -Кому? – как-то очень осторожно спросил Будённый.

         - Чего «кому»? – не понял Петруха.

         - Красной звезды.

         - Так Свинцу же! Такого кабана завалил! Три года ловили!

         - А висок? – спросил Будённый ещё тише.

         - Чего «висок»?

         - Сам же сказал – пуля в висок. Навылет.

         - А! – засмеялся Санька. – Да ничего, нормально всё! Зарос! Только шрам на коже остался! Да не, если не приглядываться, то и незаметно совсем!

         - Это что же? – ехидно прищурился Буденный. – Живой, что ли, остался? Что же, и мозги, выходит, целы?

         - У кого? – растерялся Петруха (и действительно растеряешься. Я ему про Красной Звезды, а он про какие-то мозги. Нет, странно себя сегодня ведёт наш Семён Михалыч. А ещё герой гражданской войны… В Великую Отечественную, если бы не Жуков, то Ленинград бы обязательно просрал… Хотя нет, в Ленинграде, кажется, был Ворошилов… Тоже тот ещё гениальный стратег… О чём я думаю, господи? Что за дурацкие мысли?).

         - У кого мозги-то? У Свинца, что ли? – дошло, наконец, до Петрухи. – Какие мозги, Семён Михалыч? Они у него когда были, мозги-то? Он таким  и в детстве родился! Развивался в зачаточном состоянии! Без всяких мозгов! Зачем они ему?

         - Я не понял, к чему ты всю эту мудень рассказал-то? – подал голос Лаврентьев. – Это ты на наши мозги, что ли, намекаешь?

         -Да ничего я не намекаю! – вспылил Петруха, парень-огонь. – Прямо сразу «намекаешь»! Я к тому, что нечего раскисать! Свинец вон без всякого мозгового присутствия, да ещё впридачу со сквозной дырой в башке, а кабана завалил! А мы что, глупее Свинца? Так что всё будет чики-чики! Уж сколько раз так было!

         - Да, это ты удачное оправдание придумал, - сказал Будённый. – Только мне оправданий не надо. Мне результаты нужны. А если результатов нет, то хотя бы конкретные конструктивные предложения. С мозгами! Антон?

         - Есть один крючок. Не у меня. Буду ждать. Тем более, ничего другого не остаётся.

         - Я не понял. К чему все эти тайны мадридского двора? – обиделся Будённый.- Мы чего, уже друг друга в крысятничестве начали подозревать?

         - Да никто никого не подозревает, -  буркнул Лаврентьев. – Если подозревать, то это вообще… - однако что означает это «вообще» он прояснять не стал. Лишь махнул рукой.

         - Да… дела… - промычал Будённый. – А вы твёрдо вверены?

         - Но ведь информация каким-то образом уходит! – взорвался Саня. – И уходит отсюда вот, из этих, бля, грёбаных стен!

         - Ладно, -  и товарищ Будённый поднялся из седла. – Я к начальству. А вас, как говорится, несмотря ни на что, благодарю за службу.

         - Конец квартала, - прищурившись, заметил Петруха. – А на денежную благодарность можно рассчитывать?

         - Конечно! – даже как-то чересчур образованно заверил его наш несравненный Семён Михайлович. – Хоть с утра до ночи! Рассчитывать можно! Вот получить вряд ли. Если только подзатыльниками.

         - Это за что же? – вскинулся Петруха. Да, как говорится, факир был снова пьян, и фокус с премией не удался.

         - За студентов. Где их теперь искать?

         - Да-а-а… - протянул разочарованно Петруха. – А я думал это любовь.

         - Ага, - ядовито заметил Будённый, берясь за ручку двери. – Платоническая. Так что не расслабляйтесь. Это ещё не финиш.       

 

         Наш кавалерист как накаркал: последующие события вдруг рванули с места, как застоявшийся конь. У меня, я заметил, так часто бывает (да и не у меня одного): то всё развивается просто-таки стремительно-центробежно, выбитые зубы считать не успеваешь, отработка идёт с полпинка. То вдруг на полном скаку – боц! Полнейшая тормозуха! И почему, отчего, по какой причине – никто не знает, никто не понимает, все руками разводят, все удивляются: ведь всё же как по маслу шло, всё в кон, всё в цвет! И начинается штиль. Самое паскудное, самое говённое время.  Мечешься как тигр в клетке, губы себе кусаешь, кидаешься в стороны, орешь на всех, на кого надо и совсем не надо – всё равно полный аллес капут.      Потом происходит какой-то непонятный, совершенно не приклеенный ни к чему, ни к сему перещёлк – и все опять начинается вертеться все быстрее, все сильнее, с темпом переходящим прямо-таки в бешеный, только успевай поворачиваться.

         Так случилось и на этот раз. Мирон, засланный Колей Голубевым в это осиное наркоманское гнездо под ученым названием химико-технологический факультет, тут же вышел на изготовителей. Хотя что значит «тут же»? Не так-то уж и «тут же»! Но тем не менее… Ну, конечно, они поводили его с недельку по улицам, пощупали с боков, даже морду разок в подворотне набили. Но через недельку успокоились, решили – свой человек. Можно допускать до тела. Мирон нам тут же сигнализировал, тут же были задействованы оперативные группы, в полной боевой готовности сидел в своей казарме наш беспощадный ОМОН -  и настал, наконец, наш светлый  судный день!

         Брали притоны пять дней, целых пять! Масштабнейшая операция, которая причём проводилась слёту, без всяких предварительных разработок! Да, это, конечно, совсем не по правилам, это большой риск, но иначе было нельзя: «крысу»-то в нашей Управе мы так и не выявили, она до сих пор сидела среди нас, улыбалась, кланялась, носила погоны, клялась в соблюдении служебного долга и служебной тайны! И одновременно, сука, крысятничала, крысятничала, крысятничала всё это время! А оперы с ОМОНом нарыли море наркоты, мешки денег, отловили пятнадцать безобидных с виду наркош (на самом ли деле безобидные, это теперь придётся разбираться «следакам» с Колей Голубевым во главе). Нашли на притонах три трупа, сами сделали два, которые при оказании вздумали сопротивляться. Конечно, жалко, молоденькие ещё, а от дури крыши поехали, вот они ножики и достали. Ух, какие горячие! Прямо кипяток! Их бы энергию – да в мирных целях! Ну, наши ОМОНовцы – ребята тоже нервные, не пальцем деланные, они сначала в морду суют или стреляют, а уже потом фамилию спрашивают. В общем, образовали двух жмуров. Издержки, так сказать, производства. Бывает. А ля гер ком а ля гер. На войне как на войне.

         Короче, всё это очень неплохо приключилось, очень! Кроме одного. Трёх главных студентов-химиков мы так и не поймали. То ли они успели срулить в очень далёкие края, на какие-нибудь мальдивы-багамы-сейшелы, то ли где-то в наших лесочках-полях и пашнях навеки успокоились. И сколько не искали, сколько не трясли их ближайшее окружение – ни звука. Так что и не поймёшь, проиграли мы или победили. Хотя какая там победа! Передышка! Ну, месяц, ну  два. Наркодельцы залижут раны, оклемаются в  своих провонявших ацетоном логовах -  и снов вылезут на божий свет. Это закон, это правило. Это – опять война…

 

         Антон Николаевич, я, знаете, нашёл в архиве прелюбопытнейший документ, - сказал Вильям Аннус тире Шекспир и протянул нам с Петрухой красного цвета папку в старомодном коленкоровом переплёте (сейчас уже и нет таких!). Вильям, молодчага, делал своё пропагандистское дело молча, тихо-незаметно, но с оглушительным успехом. Его энергичность и напористость (и чего только и откуда бралось в таком с виду тщедушном теле?) не знали преград. Он таки организовал экскурсии старшеклассников в наркологическое отделение нашей местной «психушки», откуда эти самые старшеклассники выходили не то что под впечатлением (это было бы слишком мягко сказано), а с предельно распахнутыми глазами и вообще сильно прибалдевшими от переизбытка «наглядной агитации» в виде «ломающихся» наркош. О Вильяме начали говорить в школах, и говорить уважительно, можно сказать -  с придыханием, но парень не зазнался, не вознёсся над суетой, не стал поджинать на лаврах, а по-прежнему стеснительно улыбался и по –прежнему ходил сюда, в розыск, как к себе на работу: аккуратно, незаметно и с неизменным потрёпанным портфелем в руках. Кроме того, он умудрялся находить время и для восстановления нашего милицейского музея, и на этот поприще проявил себя тоже весьма добросовестно, так что Большой Шеф всерьёз добивался выбить персонально для него хотя бы пол-ставки заведующего этой музейной частью, потому что «энтузазизьм знтузазизьмом», но наглеть и выезжать только лишь на самоотверженности других, Большой Шеф терпеть не мог, и вознаграждать предпочитал в конкретном материальном эквиваленте, а уж грамоты и медальки – это само собой, это как приложение.

         - Вот, полюбуйтесь, - сказал Вильям. – Можно сказать, уже раритет.   

         « Я, гражданин Союз Советских социалистических республик, поступая на службу в органы внутренних дел, принимаю присягу и торжественно клянусь…. До конца быть преданным своему народу, социалистической родине и делу коммунистического строительства…Быть честным, мужественным, дисциплинированным работником, образцово нести службу, строго соблюдать социалистическую законность, свято хранить государственную и служебную тайны… Не щадить сил, а при необходимости и жизни при охране советского государственного и общественного строя, социалистической собственности, личности и прав граждан и социалистического правопорядка… Если же я нарушу эту торжественную присягу, то пусть меня настигнет наказание по всей строгости наших советских законов…».

         - А что?- сказал я. – Я, Вильям, не любитель громких слов, но ведь здесь… -  и положил руку на папку, - … всё правда. Я ведь тоже пришёл на работу в наши славные органы совсем не из-за жирного куска. Да никогда его здесь и не было, жирного-то… А папку эту обязательно надо в музей. И на самое видное место. Чтобы все видели. И все знали, что есть такие люди – милиционеры. Может, они - люди и не самого в жизни своей образцового поведения, но службу тащат. А это – главное. И как бы нас не били-не лупили, без нас всё равно ни одна власть никуда не денется. И она это тоже распрекрасно понимает, и, как мне кажется, от этого только злится. Потому что сама по себе она, эта власть, без защиты порядка ничего не может. Вот она и вынуждена нас терпеть. Ситуация типа брака по контракту. И это, Вильям, моё глубокое личное мнение.

         - Все дома? – в двери нарисовался Голубев. – Здорово. Вильям! А я к вам, хлопцы, с подарком!

         - Если вы, Коля, насчёт трендюлей, то благодарим покорно, уже накидали, - ответил Петруха. – Зайдите к Кавалеристу, у него ещё осталось.

         - А чего такое?

         - Наш шеф закусил удила. Теперь он хочет пристегнуть нас уже и к сельским школам. Распространять вильямов передовой опыт. Говорил я тебе, композитор, предупреждал: не лезь на рожон! Греби потихоньку, не мути воду! Нет, как же! Надо проявить никому не нужную инициативу!

         - Во-первых, Шекспир – не композитор, - возразил Вильям. – А во-вторых, в чём я-то виноват? Конкретно?

         - Ни в чём, - буркнул Петруха ( а действительно-  в чём?). – Только вот теперь драть будут не тебя, а нас с Николаичем! Во все имеющиеся отверстия!

         - Так пусть Шекспир по тем деревням и ездит! – сказал Коля и был, конечно, совершенно не прав.

         - Ага! – ехидно хмыкнул Петруха. – Конечно! Он, змей, теперь идёт на повышение!  В области делиться опытом будет! Довыёживался!

         - Ладно, разбирайтесь сами, - сказал Коля примирительно. – У меня подарок из другой пьесы, -  и потряс в воздухе бумагой. – Сводка! Из Следственного комитета при Генпрокуратуре! Любопытный документ в свете наших последних событий!

         «…числа…месяца… в городе Анапа Краснодарского края перекрыт канал переправки наркотического вещества неорганического происхождения (далее следовало очень мудрёное химическое название и приводилась формула), более известного под названием «белый китаец». Задержаны сбытчики и один подозреваемый в изготовлении препарата, бывший студент химико-технологического факультета… химического института…(далее следовало название нашего города). Следствие взято под контроль Прокуратурой Российской Федерации…».

         - Один, - сказал Петруха. – А где остальные двое?

         - Ну, Петро, ты слишком много хочешь! – разочарованно развёл руки в стороны Голубев. – И за одного-то спасибо! А остальные двое, я думаю, действительно на канарах, на мальдивах. Чего им здесь, у нас, грешных, делать? Что они, себе на безбедную жизнь, что ли, не заработали? Бизнесмены должны качественно отдыхать!

 

         - Я уже говорил вам, Антон Николаевич, что воровать надо честно, - спокойно сказал Заклунный и, почесав свой выдающийся по цвету, размерам и архитектурно-анатомическим  особенностям нос, скорбно вздохнул. Дескать, слушай, опер, житейскую мудрость старого вора, мотай на ус. Ведь никто другой, кроме старика Заклунного, четыре ходки, два побега, общий срок – двенадцать «календарей», этого тебе не скажет. Мы сидели на скамейке в нашем городском парке, и этим легкомысленным сидением я грубо нарушал морально-этический кодекс сотрудника правоохранительных органов. Заклунный был действительно вором, правда, сейчас в силу возраста отошедшего от непосредственно своей «производственной деятельности», но, тем не менее, активно выступавшего в роли консультанта и третейского судьи на воровских сходках, и его общение со мной тоже, теперь уже для него, было делом тоже весьма щепетильным. Впрочем, те классические, культивировавшиеся при Советской власти отношения между сыщиками и ворами, в наше время претерпели существенные изменения, и общаться столь разным государственным в лице меня и неформальным в лице его формированиям было уже, пользуясь криминально-молодёжным слэнгом, совершенно не западло.

         - Загадками, Федос Тимофеевич, изволите выражаться. Как это - честно? По отношению к кому?

         Да, я, конечно, притворялся валенком, но сидевший передо мной человек в дурашливо- наивное выражение моей физиономии, конечно же, не верил. Он таких шустрых, как я, навидался в своей богатой на приключения жизни весьма предостаточно. Его за рубль за двадцать даже с прикупом не купишь. Господин Заклунный – это и авторитет, и фигура, и слово.

         - Ко всем. А прежде всего -  к самому себе… - голос Заклунного звучал ровно и спокойно. Ни дать-ни взять – старый школьный учитель, до тошноты правильный наставник подрастающей молодежи, свет в окне, святой пророк и мудрый гуру с четырьмя заходами в колонии строгого режима.

         - Это всё теория, - сказал я. – Теория обязана быть красивой, иначе авторитета не заработаешь. Как говорили раньше – блатная романтика. Никакой конкретности.

         - Можно и конкретнее, - согласился мой собеседник. - Первое. Воруй только у богатых, у этих самых «новых русских». Для них твое воровство - не трагедия, а так, щипок, легкая неприятность вроде насморка. Это не смертельно, они себе со временем еще наворуют. Так что получается, что ты вроде бы не просто берешь чужое, а восстанавливаешь баланс: он почистил государство, а ты,  в свою очередь, облегчил его. То есть, он просто поделился с тобой ворованным. Святое дело. Бог не фраер.

         Во-вторых, идя на дело, бери только то, что решил взять. Не греби, как ворона, все подряд, не кусошничай, держи марку воровскую! А то ведь до чего дошли, поросёнки худые: лезут к работяге, и последние куски у него из

кормушки забирают. Это что, люди? Да таких беспредельщиков на зоне  давят как котят. Потому как они и в воровском дому тоже норовят свои крысиные порядки ставить, тоже кусошничают.

         Третье. Если прихватили, и зацокали капитально, с товаром на руках – не дергайся, не пыли и не строй из себя невинную гимназистку на  беременности. Кто спокойный - тот уверенный. Значит, не сдаст и тюльку не прогонит. Таких и вы, менты, уважаете, и на хате будешь не последний человек.

         Заклунный говорил и говорил, а я слушал и слушал, и сквозь накатывающую волнами дремоту, лениво удивлялся сам на себя: зачем я его слушаю? Что нового он может мне рассказать? Но я, тем не менее, не прерывал старого вора Заклунного Федоса Тимофеевича по кличке Скрипач, появившейся у него в девятнадцатилетнем возрасте после удачного «захода» на квартиру скрипичных дел мастера, старика Утяшева. Больше того, я послушно кивал и делал такое приторно- вежливое выражение морды лица, что становился противен даже самому себе. Оправдывало это мое фальшивое внимание одно: Скрипач хотя сам «дурью» не занимался, но выходы на наркошей стопроцентно имел. Это я знал совершенно точно. Хотя вместо того, чтобы устраивать здесь весь этот изящный марлезонский балет и выслушивать весь этот заклуновский словесный понос, я мог бы поступить гораздо проще: взять его прямо здесь, сейчас, за хрящастый кадык и предложить на выбор два варианта. Или он сдает мне всю городскую наркоцепь, или я пакую его в камеру как одного из учредителей и, естественно, руководителей славной хитрой платежной конторы под  названием «Гражданская инициатива» (а то, что он, Скрипач, учредитель и руководитель, это я знаю совершенно один и совершенно точно. А вот кто мне эту пикантную новость сообщил – тс-с-с…Как говорил дедушка Дзержинский, наши люди - дороже золота, а с мертвого агента ничего не спросишь). Эти «граждане», раньше назывались тоже «инициативой», только «Социальной», и выступая ещё этими самыми «социалистами», в легкую кинули лохов, пожелавших приобрести шикарные квартиры аж чуть ли не в самом центре города, всего-то навсего на сто пятьдесят миллионов. Ерунда какая. Всего-то афера в особо крупных размерах, всего-то лет на десять отдыха в солнечном Коми. Если, конечно, следователь докажет. А он ничего не докажет. У него конкретных фактов нет. Хотя, конечно, если я ему помогу... А я ведь могу… Я много чего могу!                                                                                                                               

 

         Но нет, не буду я раньше времени огорчать «гражданина»-господина Заклунного Фэ Тэ. Он еще не сыграл мне на  м о е й  скрипке свой главный и, думаю, совершенно неожиданный для него менуэт. Поэтому я поднимаю голову и смотрю ему в его честные воровские глаза. Глаза господина Заклунного откровенно смеются.

         -Ну вот и ладушки, - говорю я, давая понять, что прелюдия закончилась

и пора переходить к главной теме.

         - Ладушки, - легко согласился Скрипач. Похоже, кривляться ему совсем не надоело. – Наркоши?

         - Ну, Федос Тимофеевич! Нет слов! – и в знак восхищения его проницательностью я развел в сторону руки. Скрипач задумчиво пожевал губами, потом вытянул их дудочкой, опять поскреб свой знаменитый лилово- сливовидный нос. Все эти обезьяньи манипуляции должны были продемонстрировать собеседнику глубокий мыслительный процесс. Что ж, думать Скрипач действительно умел. Если бы не умел, то с той информацией, которой располагал и умело пользовался, он долго бы не прожил. Не дали бы.

         Да, я прекрасно понимал эти его душевные терзания- почесывания. Сдавать или нет - вопрос деликатный, здесь запросто можно не только авторитета- жизни лишиться. С другой стороны, воры старой закалки (а Скрипач принадлежал именно к таковым) наркош не жаловали и серьезных дел с ними старались не иметь. И если и пускали в свою среду, то в любом случае только на подхват, на разовые, второстепенные роли.

         - Я, Федос Тимофеевич, смотрю на жизнь реально и пони аю, что победить эту заразу невозможно, - сказал я, тщательно подбирая слова. Разговаривать с Заклунным – это всё равно что идти по минному полю. Чуть ошибёшься – всё, сливай воду. Ни слова не скажет.

         - Кто уже в это дело въелся, того мы не остановим. Это я тоже понимаю, да и чёрт с ними. Но наркоши подбираются к школам, а вот этого допускать никак нельзя. Никак. Поэтому здесь все средства хороши.

         - И даже незаконные? – прищурился старый вор. Понятно – проверяет. Хороший вопрос. На засыпку.

         - Я же тебе отвечать не буду, - сказал я как можно душевнее. – Взрослые же люди. Чего врать-то?

         Заклунный поморщился, свесил руки с колен. Да-а-а, ситуация…

         - Если бы эти твари не полезли в школы, то я бы… - и Заклунный оборвал сам себя на полуслове. Я понял: если бы не школы, то он ничего бы мне не сказал. Но в школе номер пять училась его племянница, единственная оставшаяся в его изломанной и запутанной жизни отрада. Я знал, что он за девочку кого угодно порвёт, несмотря на звания и чины, и, каюсь, сейчас этим пользовался. А что делать? С волками жить – волкам и кланяться…

         -Хорошо, Антон Николаевич. Я вам назову одну фамилию… -  и Скрипач опять поиграл губами. – А назову её потому, что он уже «сгорел». И если его как можно быстрее не остановить, то он потянет за собой уважаемых людей. Это… -  и старый вор назвал мне фамилию одного из руководителей нашего родного милицейского Управления…